Страница:
438
властям вменяется в обязанность также охранять от наси-
лия штатских лиц26.
Таким образом, бельгийское правительство реагировало на творимые
советскими представителями беззакония гораздо откровеннее, чем правительства
Франции или Англии.
Финляндия
Отношение голландцев к репатриации было сходно с бельгийской
позицией27. Ответственность за операции в Норвегии, Дании,
Германии, Австрии и Италии несут союзные силы освобождения и оккупационные
войска. А вот Финляндия -- это особая статья. Советские успехи на Восточном
фронте заставили финнов принять условия, навязанные им СССР в соглашении о
прекращении огня 19 сентября 1944 года. В Хельсинки была создана Союзная
контрольная комиссия. Она, как и следовало ожидать, в основном представляла
собой рупор для советских угроз и требований, противостоять которым финны
были не в состоянии. В лагерях на территории страны находилось несколько
тысяч русских пленных, Советы потребовали их выдачи, и финнам оставалось
только подчиниться. Когда в лагерях стало известно о выдаче, несколько сотен
человек бежали, предпочтя возвращению на родину бродяжничество в сосновых
лесах. Дело происходило в ноябре, но даже суровая зима не останавливала
беглецов28. Важно отметить, что это были просто военнопленные,
никак не связанные ни с немецкой армией, ни с власовским движением и не
работавшие на военных противников своей страны. Одного этого примера хватило
бы для опровержения довода, будто русские боялись возвращаться на родину,
поскольку сотрудничали с врагом и знали за собой эту вину. Даже те, кого
никак нельзя было заподозрить в связях с врагом, решались на самые отчаянные
поступки, чтобы избежать репатриации.
Кроме того, Советы потребовали -- и получили -- целый ряд старых
русских эмигрантов, имевших финские либо нансеновские паспорта, так что
советскому правительству вновь представилась возможность свести старые
счеты. Бывший царский генерал Северин Добровольский был казнен в Москве
через несколько месяцев после выдачи. Степан Петриченко, возглавлявший в
1921 году Кронштадтское восстание, умер в советской тюрьме через два года
после выдачи29. И все же, хотя советским властям в Финляндии
помогали финские "квислинги", вряд ли было бы справедливо слишком сурово
винить народ и правительство страны, фактически находившейся на положении
оккупированного государства.
439
Швейцария
Нейтральная Швейцария была в совершенно другой ситуации. Все эти годы
страна являлась пристанищем беженцев из оккупированной нацистами Европы, и
беглые пленные из разных стран пытались перейти ее границу, чтобы продолжать
борьбу либо быть интернированными в относительно комфортабельных условиях.
Среди них было немало русских. Уже в марте 1942 года англичанам стало
известно, что целый ряд русских благополучно проник в страну, и МИД
изыскивал способы помочь им. Как ни странно, советское правительство
выделило фонды для оказания помощи интернированным в Швейцарии
русским30,-- возможно, опасаясь, что иначе союзники и нейтральные
наблюдатели увидят, в каких ужасающих условиях содержатся заключенные
лагерей. А может быть, Советы надеялись таким образом выманить пленных из
Швейцарии, поскольку швейцарская традиция нейтралитета и предоставления
убежища исключала возможность насильственной выдачи.
После высадки союзников во Франции и последовавшего затем открытия
франко-швейцарской границы 804 русских ушли во Францию и добрались до
Марселя, откуда им предстояло отправиться в СССР. Советский представитель по
репатриации в Париже Черняк сумел убедить их, что в победившем Советском
Союзе их ждет светлое будущее. Но вторая группа из Швейцарии -- 500 человек
-- этим россказням не поверила и ехать на родину отказалась31.
В последние месяцы войны многим русским удалось, воспользовавшись
неразберихой на немецких фронтах и созданием вла-совской армии, пробраться в
Швейцарию. Рассказывают о переходе границы целой русской части, в которой
было много эмигрантов, под командованием полковника Соболева. Часть эта была
разоружена и интернирована32. К концу войны на территории
Швейцарии находилось около 9 тысяч русских. По своему обыкновению, советское
правительство выдвинуло ряд резких обвинений: швейцарцы, де, избивают
невинных пленных и передают их в руки гестапо. Основанием для этих нелепых
обвинений послужил, вероятно, эпизод, когда швейцарские часовые не совсем
вежливо обошлись с пьяными русскими33.
Вскоре в Швейцарии развернула работу репатриационная комиссия под
руководством генерала Драгуна. Здесь, как и повсюду, с переменным успехом
применялись обычные методы кнута и пряника. В сентябре в британскую миссию в
Берне пришло письмо от некоего Ивана Клименко, находившегося в лагере во
Фрибурге. По его словам, многие советские граждане понимали, что
возвращаться нельзя, но на них оказывалось постоянное и все возрас-
440
тающее давление со стороны советской военной делегации. В письме
Клименко выразил надежду, что Швейцария не откажется от своей старинной
традиции предоставления политического убежища и что союзники используют свое
влияние во имя тех высоких идеалов, за которые они воевали в этой
войне34.
В истории репатриации из Швейцарии много неясного. Большинство русских
вернулось домой, хотя швейцарские армия и полиция не применяли к ним
насилия. Но, как мне стало известно от одного высокопоставленного лица,
швейцарцы недвусмысленно намекнули непокорным, что если они не согласятся
вернуться по доброй воле -- к ним будет применена сила. Непонятно, насколько
реальна была эта угроза, но для запуганных советских граждан этого оказалось
вполне достаточно. Они хорошо знали, что творили американцы и англичане в
Австрии и Баварии, и понимали, что насильно возвращенных беженцев ждет более
суровая кара, чем "добровольцев". Поэтому подавляющее большинство решило
вернуться. Владимир Чугунов, русский, живущий в Лондоне, вспоминает, как в
1945 году его семья искала прибежища в Швейцарии -- ему тогда было восемь
лет. Швейцарский солдат перевел его назад через границу и проводил в лагерь
для русских во французской оккупационной зоне Германии. Там он узнал, что
ему удалось избежать судьбы своих соотечественников, которых накануне
отправили на грузовиках обратно в СССР35.
Швеция
Было бы, вероятно, несправедливо обвинять английский и американский
народы в том, что они поддержали соглашения, заключенные в Москве и Ялте.
Они попросту ничего не знали об обстоятельствах дела, и их правительства
совершенно справедливо полагали, что правда ужаснула бы их. Во Франции,
Швейцарии и других странах, о которых шла речь в этой главе, меры по
репатриации тоже скрывались от общественности, и поэтому можно сказать, что
наше допущение справедливо также и в отношении народов этих стран. Но были в
Европе две страны, где проблемы насильственной репатриации обсуждались и
решались совершенно открыто, подробно дебатировались в газетах и по радио,
так что общественность была в курсе. Речь идет о Швеции и Лихтенштейне.
Русских солдат, находившихся на территории этих государств, нельзя назвать
"жертвами Ялты", однако стоит все же рассказать о проведенных там
репатриационных операциях.
В Швеции находилось 167 человек: 7 эстонцев, 11 литовцев и 149 латышей,
которые в начале мая 1945 года прибыли на острова
441
Готланд и Борнхольм. В большинстве своем это были солдаты 15-й
Латвийской дивизии. В последние недели войны в дивизии воцарился страшный
хаос, а когда немецкая армия окончательно распалась, дивизия рассыпалась на
ряд разрозненных подразделений, обратившихся в бегство. 126 человек из числа
тех, кому удалось переправиться через Балтийское море, отплыли из устья
Вислы 27 марта, в день взятия Гданьска Красной армией, на трех латвийских
судах, пришедших в порт. Через два дня они достигли оккупированного немцами
датского острова Борнхольм и пробыли здесь месяц. 7 мая отряды прибалтийцев,
сопровождаемые большим количеством беженцев, отплыли в шведский порт Истад.
Вторая группа -- 41 человек -- высадилась на острове Готланд. После
нескольких недель интернирования в двух разных лагерях все 167 человек были
отправлены на юг Швеции. Их поселили в комфортабельных домах, вместо
немецкой формы выдали шведскую и послали на полевые работы36.
Прибалтийцы составляли лишь незначительный процент пробравшихся в
Швецию беженцев, среди которых было, в частности, несколько тысяч немецких
солдат. 2 июня 1945 года советский посол в Швеции Александра Коллонтай
запросила министерство иностранных дел о намерениях правительства в
отношении интернированных. Коллонтай ссылалась на союзное соглашение о
прекращении огня, по которому немецкие соединения должны были сдаваться в
плен ближайшим союзным войскам, в данном случае -- Красной армии. И хотя
соглашение на Швецию не распространялось, Коллонтай все же намекала, что
недурно было бы шведам присоединиться в этом вопросе к союзникам. После
краткого раздумья МИД ответил, что так и сделает, указав, впрочем, что
требуется еще и согласие со стороны правительства.
15 июня кабинет одобрил решение МИДа, хотя этому предшествовала
дискуссия, развернувшаяся 11 июня в консультативном комитете по иностранным
делам и в самом кабинете. Обсуждались два разных, хотя и взаимосвязанных
вопроса: 1 ) следует ли шведам принять тот пункт союзного соглашения о
прекращении огня, где говорится, что немецкие войска должны сдаться той
армии, на фронте которой они воевали в данный момент, и 2) следует ли Швеции
удовлетворить требование Советов об экстрадиции примерно 36 тысяч
гражданских беженцев из прибалтийских республик. Второй вопрос был решен
отрицательно из соображений гуманности. Первое предложение было признано
разумным, и на практике это значило, что все немцы, дезертировавшие с
Восточного фронта, подлежат отправке в СССР. На заседании кабинета министр
иностранных дел Кристиан Гюнтер завершил свою речь,
442
в которой доказывал необходимость выдачи военных беженцев, кратким, но
весьма интересным выводом:
Среди немцев есть также несколько других групп, которые хотя и служили
в германской армии, но не являются немцами, например, группа прибалтийцев.
Но мы не можем тратить время на то, чтобы выделять их из основной массы. Это
часть германской армии, и я считаю, что они тоже подлежат экстрадиции.
Так решилась судьба прибалтийцев. На следующий день советское
посольство было информировано о решении шведского правительства. Такая
поспешность очень примечательна, тем более что с советской стороны никаких
требований, кроме запросов посла, пока не поступало. Но так или иначе дело
было решено, и шведские военные власти начали переговоры о транспорте с
советским военно-морским атташе Слепковым, офицером военно-морского флота,
проявлявшим поразительную некомпетентность в своем деле37.
Советские власти по обыкновению несколько месяцев тянули с транспортом,
и прибалтийцы в лагерях долгое время не подозревали о том, что их ждет. Но в
ноябре просочились слухи о планируемой выдаче. Премьер-министр коалиционного
правительства Пер Альбин Хансом 15 ноября обратился к владельцам газет с
просьбой о соблюдении тайны, и некоторое время газеты хранили молчание, но
стоило оппозиции почуять, что запахло жареным, как тайное стало явным. В
Англии наличие военной цензуры и согласие прессы молчать в интересах
национальной безопасности позволили правительству утаить от народа правду о
репатриации. Но в нейтральной Швеции такое было невозможно: проблема
репатриации стала достоянием общественности. 19 ноября центральная шведская
газета обнародовала решение МИДа, и на следующий день посыпались протесты.
Хотя решение о насильственной репатриации вызвало враждебное отношение
буквально во всех слоях общественности, протесты поступали в основном из
определенных кругов. В первых рядах оказалась шведская церковь и ее
конгрегации. Уже 20 ноября группа руководителей церкви явилась к министру
иностранных дел с решительным протестом. Министр Остен Унден,
социал-демократ, принял их крайне холодно, заявив епископу Бьорквист-скому:
"Я не могу понять, почему вас так волнует судьба этих прибалтов".
Но церковные деятели, нисколько не обескураженные таким отношением,
приступили к сбору денег, составлению петиций и
443
организации общенародного протеста против предполагаемых мер, считая их
позором для шведов и вопиющим нарушением прав человека. Позицию церкви
разделяла небольшая оппозиция из консервативных партий. А шведские солдаты и
офицеры, охранявшие лагерь в Раннелатте, заявили письменный протест:
Мы беспредельно преданы Королю и Отечеству, мы беспрекословно выполним
все приказы. Но наша совесть и военная честь побуждают нас самым решительным
образом заявить о том, что участие в предстоящей экстрадиции кажется нам
постыдным38.
Несмотря на очевидность и влиятельность оппозиции, она, однако,
ограничивалась в основном тем меньшинством общества, которое было в
состоянии отделять свои нравственные принципы от принятого в ту пору образа
мыслей. С христианской и человеческой точек зрения, выдача этих невинных
(или же, по крайней мере, людей, виновность которых еще предстояло доказать)
в руки их врагов, по жестокости сравнимых лишь с побежденными нацистами,
представляла собой чудовищный поступок. Прочие обстоятельства отходили на
задний план.
Поощряемые сторонниками извне, прибалтийцы 22 ноября начали голодовку,
и через неделю всех пришлось положить в больницу. Их состояние внушало
врачам серьезные опасения, однако худшее было впереди. Утром 28 ноября
обнаружили труп латышского офицера Оскарса Лапы: он покончил с собой ночью.
Накануне вечером он говорил, что боится попасть в руки НКВД, и вот --
позаботился о том, чтобы этого не случилось39. Пытался покончить
с собой и молодой офицер-латыш Эдвард Алкснис. Решив, что лучше умереть в
Швеции, чем в лагерях ГУЛага, он проткнул себе карандашом правый глаз, но
шведскому хирургу удалось спасти несчастного. Через год Алкснис прочитал в
газете, что Советы настаивают на возвращении оставшихся в Швеции латышских
солдат; в нем пробудились прежние страхи, и он решил бежать. Он и несколько
его друзей на крошечном рыбачьем суденышке пересекли Ботнический залив и
Балтийское море и, несмотря на страшные ветры, добрались до английского
порта Бервик-на-Твиде. Здесь Алксниса положили в местную больницу, а затем
перевезли в Лондон, где английские хирурги завершили то, что было начато их
шведским коллегой. Я видел Алксниса и говорил с ним. Если не считать
выколотого глаза, он производит впечатление совершенно здорового человека. О
прошлом он рассказывает спокойно, почти бесстрастно, он ни о чем не жалеет:
ведь в конце концов его товарищи по несчастью навеки исчезли в
444
непроглядной мгле, а он жив-здоров и спокойно живет со своей семьей в
свободной стране40.
Но вернемся к событиям 1945 года. Шведские газеты много писали о
голодовке, о самоубийстве Оскарса Лапы, о многочисленных попытках к
самоубийству и о страданиях латышей в больнице. Все эти новости стали
сенсацией дня. Число протестов росло, и шведское правительство было в
замешательстве. 26 ноября кабинет объявил об отсрочке решения. Но
прибалтийцы, не получив никаких гарантий того, что их не выдадут Советам, не
сняли голодовку. И действительно, 4 декабря кабинет при повторном обсуждении
вопроса подтвердил решение от 15 июня, а через четыре дня консультативный
комитет по иностранным делам одобрил его большинством голосов. Против
голосовал лишь один член комитета, консерватор41.
В качестве уступки оппозиции было решено провести проверку гражданства,
в результате чего некоторые прибалтийцы были признаны гражданскими лицами и
получили политическое убежище. Голодовка была снята, выживших прибалтийцев
перевели в лагерь в южной Швеции, полностью изолировав от прессы и
общественности. Лагерь был обнесен колючей проволокой, усиленно охранялся,
по ночам территорию освещали прожекторы. Зима была морозной, и холодные
ветры насквозь продували заснеженную равнину, на которой стояли деревянные
бараки. С колючей проволоки свисали сосульки, снег задувало в помещения, так
что прибалтийцам уже не составляло большого труда представить себе похожий
лагерь по ту сторону Балтийского моря.
18 января 1946 года в МИД Швеции поступило сообщение, что советский
корабль "Белоостров" приближается к порту Трел-леборг. Выдача прибалтийцев
была назначена на 23 января. В лагерь со всей южной Швеции свезли
вооруженных полицейских в штатском, но прибалтийцы не оказали сопротивления.
Их перевезли автобусами в Треллеборг, и только когда они ехали по городу,
некоторые решили выразить протест против репатриации. Один латыш разбил
кулаком окно и попытался перерезать вены осколками стекла. Полицейские
набросились на него и вытащили из автобуса, доставили в пункт скорой помощи,
а оттуда на носилках отнесли на борт "Белоострова".
В другом автобусе, где было 12 репатриантов и 9 полицейских, охранник
успел вовремя отобрать у пленного лезвие бритвы. Но когда автобус
остановился на набережной и все стали выходить, один полицейский заметил,
что сидящий напротив пленный ведет себя как-то странно: привстав, он тут же
повалился в проход, из горла хлынула кровь. Полицейский, бросившись к нему,
выхватил из слабеющих пальцев кинжал, но лейтенант Петерис Вабулис был уже
445
мертв. Тело самоубийцы положили на набережной. Его товарищи в это время
поднимались на трап советского судна.
За неделю до смерти Вабулис в письме другу сетовал на то, что не убежал
из лагеря прошлым летом:
Несмотря на мою молодость, я многое повидал и в Латвии, и в Европе. Я
видел страны, где существует рабство, и страны, которые открыто поставляют
туда рабов. И это происходит в наше время! Тогда и умереть не трудно: ведь
если такие вещи будут продолжаться, значит -- конец света не за горами. Мне
жаль жену и детей, которым предстоит потерять кормильца в тот самый момент,
когда уже можно было надеяться на встречу. Но каждому из нас суждено свое, и
мы не в силах изменить судьбу.
Петерис Вабулис был похоронен в Швеции. Его товарищи отплыли навстречу
новой жизни. "Белоостров" взял курс на восток; вскоре туманная ночь
поглотила судно, и наблюдавшие за его отплытием шведы разошлись по
домам42.
Так была проведена репатриация прибалтийцев, хотя решение шведского
правительства сами шведы до сих пор оценивают по-разному. Ожесточенные
дебаты о судьбе прибалтийцев буквально раскололи страну. За предоставление
убежища выступали в основном люди религиозные либо придерживающиеся
консервативных взглядов. Правящая социал-демократическая партия, профсоюзы и
левая пресса единодушно поддержали выдачу. Как заявил министр иностранных
дел Остен Унден,
у нас не было ни малейших оснований подозревать советскую администрацию
в несправедливости, было бы бестактностью считать, что в Советском Союзе
царит беззаконие43.
Среди стран, участвовавших в насильственной репатриации, Швеция
единственная провела опрос общественного мнения по проблеме выдач. Как
показала репрезентативная выборка, не менее 71% считали, что по крайней мере
часть интернированных прибалтийцев, среди которых было много гражданских
лиц, следовало отправить "домой". Приводимые в пользу этого доводы
различались лишь резкостью выражений. Социологический анализ показал, что
подавляющее большинство среди сторонников экстрадиции составляли
представители трудящихся слоев и читатели социалистических
газет44. Решение кабинета выдать прибалтийцев не раз связывалось
с появившимся в разгар их голодовки сообщением о том, что оккупированная
СССР Польша может оказаться
446
не в состоянии поставить Швеции 1 миллион тонн угля, крайне нужного
стране. Намек на такой обмен прозвучал даже в пропагандистской передаче
московского радио45, но так ли это -- неизвестно. В отличие от
Англии и США, шведский МИД все еще не рассекретил государственных документов
1945 года.
Во время войны в Швеции были интернированы экипажи трех советских
траулеров. После окончания войны посол Чернышев потребовал, чтобы экипажи
отправили домой, и моряки после некоторых колебаний согласились вернуться.
Офицер НКВД, впоследствии изучавший их дела, обнаружил, что подавляющее
большинство получило за свои "преступления" 10--15 лет в
исправительно-трудовых лагерях. Лишь единицы вернулись к своим семьям, и
никто не смог найти работы46. Можно представить себе, что с их
соотечественниками, воевавшими против СССР в немецкой армии, обошлись не
мягче.
Шведский писатель, работавший над книгой об экстрадиции прибалтийцев, в
1967 году был приглашен в СССР -- встретиться с теми, кто выжил. Они
подробно рассказали ему, как тепло их приняли на родине, как после отеческой
беседы с офицером НКВД 90 % вернувшихся отпустили и они зажили нормальной
жизнью. Нескольких человек, действительно провинившихся перед советской
властью, отправили в лагеря, но никого не расстреляли. Правда, во время
интервью некоторые намекали, что могли бы рассказать другую историю, но
шведский писатель решил, что у него нет оснований не верить добровольно
данным показаниям47.
Поучительно сравнить это сообщение с рассказом А. Солженицына. В 1941
году около побережья Швеции затонул советский эсминец, команда была
интернирована. В 1945 году они вернулись в СССР, где вскоре все оказались в
лагерях.
Но в Швеции прознали как-то об их судьбе и напечатали клеветнические
сообщения в прессе. К тому времени ребята были рассеяны по разным ближним и
дальним лагерям. Внезапно по спецнарядам их всех стянули в ленинградские
Кресты, месяца два кормили на убой, дали отрасти их прическам. Затем одели
их со скромной элегантностью, отрепетировали, кому что говорить,
предупредили, что каждая сволочь, кто пикнет иначе, получит "девять грамм" в
затылок,-- и вывели на пресс-конференцию перед приглашенными иностранными
журналистами и теми, кто хорошо знал всю группу по Швеции. Бывшие
интернированные держались бодро, рассказывали, где живут, учатся, работают,
возмущались буржуазной клеветой, о которой недавно прочли в западной печати
(ведь она продается у нас в каждом киоске),-- и вот
447
списались и съехались в Ленинград (расходы на дорогу никого не
смутили). Свежим лоснящимся видом они были лучшее опровержение газетной
утки. Посрамленные журналисты поехали писать извинения. Западному
воображению было недоступно объяснить происшедшее иначе. А виновников
интервью тут же повели в баню, остригли, одели в прежние отрепья и разослали
по тем же лагерям. Поскольку они вели себя достойно -- вторых сроков не дали
никому48.
Лихтенштейн
В Лихтенштейне события развивались гораздо стремительнее. Поздним
вечером 2 мая 1945 года начальнику пограничной полиции сообщили, что к
границе приближается со стороны Австрии военная колонна. По обе стороны
шоссе двигались группы вооруженных пехотинцев, а по дороге медленно шел
транспорт. Все призывы остановиться были тщетны, и начальник погранполи-ции,
не убоявшись разительного превосходства приближающегося отряда в численности
и вооружении, приказал своим людям дать несколько предупредительных
выстрелов. После этого автомобиль во главе колонны остановился и оттуда
выпрыгнул офицер с криком: "Не стреляйте, не стреляйте, здесь русский
генерал!" Затем из машины вышел и сам генерал, отрекомендовавшийся как Борис
Алексеевич Холмстон-Смысловский, бывший генерал гвардейского полка его
императорского величества, ныне командующий Первой русской национальной
армии. Его подчиненные стояли навытяжку, ожидая приказов. Над ними колыхался
трехцветный бело-красно-синий флаг Российской империи, а в машине, в центре
колонны сидел наследник российского престола, правнук Александра Второго
великий князь Владимир Кириллович. Озадаченный полицейский побежал звонить
своему командиру.
История этого удивительного соединения такова. Борис Смы-словский
родился в Финляндии в 1897 году. Поступив в армию, он дослужился до капитана
императорского гвардейского полка; после гражданской войны, в которой воевал
на стороне белых, эмигрировал в Польшу, а затем перебрался в Германию, где
учился в военной академии. Считая, что Россию можно освободить только с
иностранной помощью, он работал ради этой цели. Когда началась война с СССР,
Смысловский служил на Восточном фронте командиром учебного батальона для
русских добровольцев, вызвавшихся участвовать в борьбе против большевиков.
Постепенно было создано двенадцать боевых батальонов, в советском тылу
действовали также большие группы партизан, достигавшие почти 20 тысяч
человек. Верховное
448
командование вермахта в начале 1943 года сформировало из этих войск
особую дивизию "Россия". Смысловский был первым русским, который стал
властям вменяется в обязанность также охранять от наси-
лия штатских лиц26.
Таким образом, бельгийское правительство реагировало на творимые
советскими представителями беззакония гораздо откровеннее, чем правительства
Франции или Англии.
Финляндия
Отношение голландцев к репатриации было сходно с бельгийской
позицией27. Ответственность за операции в Норвегии, Дании,
Германии, Австрии и Италии несут союзные силы освобождения и оккупационные
войска. А вот Финляндия -- это особая статья. Советские успехи на Восточном
фронте заставили финнов принять условия, навязанные им СССР в соглашении о
прекращении огня 19 сентября 1944 года. В Хельсинки была создана Союзная
контрольная комиссия. Она, как и следовало ожидать, в основном представляла
собой рупор для советских угроз и требований, противостоять которым финны
были не в состоянии. В лагерях на территории страны находилось несколько
тысяч русских пленных, Советы потребовали их выдачи, и финнам оставалось
только подчиниться. Когда в лагерях стало известно о выдаче, несколько сотен
человек бежали, предпочтя возвращению на родину бродяжничество в сосновых
лесах. Дело происходило в ноябре, но даже суровая зима не останавливала
беглецов28. Важно отметить, что это были просто военнопленные,
никак не связанные ни с немецкой армией, ни с власовским движением и не
работавшие на военных противников своей страны. Одного этого примера хватило
бы для опровержения довода, будто русские боялись возвращаться на родину,
поскольку сотрудничали с врагом и знали за собой эту вину. Даже те, кого
никак нельзя было заподозрить в связях с врагом, решались на самые отчаянные
поступки, чтобы избежать репатриации.
Кроме того, Советы потребовали -- и получили -- целый ряд старых
русских эмигрантов, имевших финские либо нансеновские паспорта, так что
советскому правительству вновь представилась возможность свести старые
счеты. Бывший царский генерал Северин Добровольский был казнен в Москве
через несколько месяцев после выдачи. Степан Петриченко, возглавлявший в
1921 году Кронштадтское восстание, умер в советской тюрьме через два года
после выдачи29. И все же, хотя советским властям в Финляндии
помогали финские "квислинги", вряд ли было бы справедливо слишком сурово
винить народ и правительство страны, фактически находившейся на положении
оккупированного государства.
439
Швейцария
Нейтральная Швейцария была в совершенно другой ситуации. Все эти годы
страна являлась пристанищем беженцев из оккупированной нацистами Европы, и
беглые пленные из разных стран пытались перейти ее границу, чтобы продолжать
борьбу либо быть интернированными в относительно комфортабельных условиях.
Среди них было немало русских. Уже в марте 1942 года англичанам стало
известно, что целый ряд русских благополучно проник в страну, и МИД
изыскивал способы помочь им. Как ни странно, советское правительство
выделило фонды для оказания помощи интернированным в Швейцарии
русским30,-- возможно, опасаясь, что иначе союзники и нейтральные
наблюдатели увидят, в каких ужасающих условиях содержатся заключенные
лагерей. А может быть, Советы надеялись таким образом выманить пленных из
Швейцарии, поскольку швейцарская традиция нейтралитета и предоставления
убежища исключала возможность насильственной выдачи.
После высадки союзников во Франции и последовавшего затем открытия
франко-швейцарской границы 804 русских ушли во Францию и добрались до
Марселя, откуда им предстояло отправиться в СССР. Советский представитель по
репатриации в Париже Черняк сумел убедить их, что в победившем Советском
Союзе их ждет светлое будущее. Но вторая группа из Швейцарии -- 500 человек
-- этим россказням не поверила и ехать на родину отказалась31.
В последние месяцы войны многим русским удалось, воспользовавшись
неразберихой на немецких фронтах и созданием вла-совской армии, пробраться в
Швейцарию. Рассказывают о переходе границы целой русской части, в которой
было много эмигрантов, под командованием полковника Соболева. Часть эта была
разоружена и интернирована32. К концу войны на территории
Швейцарии находилось около 9 тысяч русских. По своему обыкновению, советское
правительство выдвинуло ряд резких обвинений: швейцарцы, де, избивают
невинных пленных и передают их в руки гестапо. Основанием для этих нелепых
обвинений послужил, вероятно, эпизод, когда швейцарские часовые не совсем
вежливо обошлись с пьяными русскими33.
Вскоре в Швейцарии развернула работу репатриационная комиссия под
руководством генерала Драгуна. Здесь, как и повсюду, с переменным успехом
применялись обычные методы кнута и пряника. В сентябре в британскую миссию в
Берне пришло письмо от некоего Ивана Клименко, находившегося в лагере во
Фрибурге. По его словам, многие советские граждане понимали, что
возвращаться нельзя, но на них оказывалось постоянное и все возрас-
440
тающее давление со стороны советской военной делегации. В письме
Клименко выразил надежду, что Швейцария не откажется от своей старинной
традиции предоставления политического убежища и что союзники используют свое
влияние во имя тех высоких идеалов, за которые они воевали в этой
войне34.
В истории репатриации из Швейцарии много неясного. Большинство русских
вернулось домой, хотя швейцарские армия и полиция не применяли к ним
насилия. Но, как мне стало известно от одного высокопоставленного лица,
швейцарцы недвусмысленно намекнули непокорным, что если они не согласятся
вернуться по доброй воле -- к ним будет применена сила. Непонятно, насколько
реальна была эта угроза, но для запуганных советских граждан этого оказалось
вполне достаточно. Они хорошо знали, что творили американцы и англичане в
Австрии и Баварии, и понимали, что насильно возвращенных беженцев ждет более
суровая кара, чем "добровольцев". Поэтому подавляющее большинство решило
вернуться. Владимир Чугунов, русский, живущий в Лондоне, вспоминает, как в
1945 году его семья искала прибежища в Швейцарии -- ему тогда было восемь
лет. Швейцарский солдат перевел его назад через границу и проводил в лагерь
для русских во французской оккупационной зоне Германии. Там он узнал, что
ему удалось избежать судьбы своих соотечественников, которых накануне
отправили на грузовиках обратно в СССР35.
Швеция
Было бы, вероятно, несправедливо обвинять английский и американский
народы в том, что они поддержали соглашения, заключенные в Москве и Ялте.
Они попросту ничего не знали об обстоятельствах дела, и их правительства
совершенно справедливо полагали, что правда ужаснула бы их. Во Франции,
Швейцарии и других странах, о которых шла речь в этой главе, меры по
репатриации тоже скрывались от общественности, и поэтому можно сказать, что
наше допущение справедливо также и в отношении народов этих стран. Но были в
Европе две страны, где проблемы насильственной репатриации обсуждались и
решались совершенно открыто, подробно дебатировались в газетах и по радио,
так что общественность была в курсе. Речь идет о Швеции и Лихтенштейне.
Русских солдат, находившихся на территории этих государств, нельзя назвать
"жертвами Ялты", однако стоит все же рассказать о проведенных там
репатриационных операциях.
В Швеции находилось 167 человек: 7 эстонцев, 11 литовцев и 149 латышей,
которые в начале мая 1945 года прибыли на острова
441
Готланд и Борнхольм. В большинстве своем это были солдаты 15-й
Латвийской дивизии. В последние недели войны в дивизии воцарился страшный
хаос, а когда немецкая армия окончательно распалась, дивизия рассыпалась на
ряд разрозненных подразделений, обратившихся в бегство. 126 человек из числа
тех, кому удалось переправиться через Балтийское море, отплыли из устья
Вислы 27 марта, в день взятия Гданьска Красной армией, на трех латвийских
судах, пришедших в порт. Через два дня они достигли оккупированного немцами
датского острова Борнхольм и пробыли здесь месяц. 7 мая отряды прибалтийцев,
сопровождаемые большим количеством беженцев, отплыли в шведский порт Истад.
Вторая группа -- 41 человек -- высадилась на острове Готланд. После
нескольких недель интернирования в двух разных лагерях все 167 человек были
отправлены на юг Швеции. Их поселили в комфортабельных домах, вместо
немецкой формы выдали шведскую и послали на полевые работы36.
Прибалтийцы составляли лишь незначительный процент пробравшихся в
Швецию беженцев, среди которых было, в частности, несколько тысяч немецких
солдат. 2 июня 1945 года советский посол в Швеции Александра Коллонтай
запросила министерство иностранных дел о намерениях правительства в
отношении интернированных. Коллонтай ссылалась на союзное соглашение о
прекращении огня, по которому немецкие соединения должны были сдаваться в
плен ближайшим союзным войскам, в данном случае -- Красной армии. И хотя
соглашение на Швецию не распространялось, Коллонтай все же намекала, что
недурно было бы шведам присоединиться в этом вопросе к союзникам. После
краткого раздумья МИД ответил, что так и сделает, указав, впрочем, что
требуется еще и согласие со стороны правительства.
15 июня кабинет одобрил решение МИДа, хотя этому предшествовала
дискуссия, развернувшаяся 11 июня в консультативном комитете по иностранным
делам и в самом кабинете. Обсуждались два разных, хотя и взаимосвязанных
вопроса: 1 ) следует ли шведам принять тот пункт союзного соглашения о
прекращении огня, где говорится, что немецкие войска должны сдаться той
армии, на фронте которой они воевали в данный момент, и 2) следует ли Швеции
удовлетворить требование Советов об экстрадиции примерно 36 тысяч
гражданских беженцев из прибалтийских республик. Второй вопрос был решен
отрицательно из соображений гуманности. Первое предложение было признано
разумным, и на практике это значило, что все немцы, дезертировавшие с
Восточного фронта, подлежат отправке в СССР. На заседании кабинета министр
иностранных дел Кристиан Гюнтер завершил свою речь,
442
в которой доказывал необходимость выдачи военных беженцев, кратким, но
весьма интересным выводом:
Среди немцев есть также несколько других групп, которые хотя и служили
в германской армии, но не являются немцами, например, группа прибалтийцев.
Но мы не можем тратить время на то, чтобы выделять их из основной массы. Это
часть германской армии, и я считаю, что они тоже подлежат экстрадиции.
Так решилась судьба прибалтийцев. На следующий день советское
посольство было информировано о решении шведского правительства. Такая
поспешность очень примечательна, тем более что с советской стороны никаких
требований, кроме запросов посла, пока не поступало. Но так или иначе дело
было решено, и шведские военные власти начали переговоры о транспорте с
советским военно-морским атташе Слепковым, офицером военно-морского флота,
проявлявшим поразительную некомпетентность в своем деле37.
Советские власти по обыкновению несколько месяцев тянули с транспортом,
и прибалтийцы в лагерях долгое время не подозревали о том, что их ждет. Но в
ноябре просочились слухи о планируемой выдаче. Премьер-министр коалиционного
правительства Пер Альбин Хансом 15 ноября обратился к владельцам газет с
просьбой о соблюдении тайны, и некоторое время газеты хранили молчание, но
стоило оппозиции почуять, что запахло жареным, как тайное стало явным. В
Англии наличие военной цензуры и согласие прессы молчать в интересах
национальной безопасности позволили правительству утаить от народа правду о
репатриации. Но в нейтральной Швеции такое было невозможно: проблема
репатриации стала достоянием общественности. 19 ноября центральная шведская
газета обнародовала решение МИДа, и на следующий день посыпались протесты.
Хотя решение о насильственной репатриации вызвало враждебное отношение
буквально во всех слоях общественности, протесты поступали в основном из
определенных кругов. В первых рядах оказалась шведская церковь и ее
конгрегации. Уже 20 ноября группа руководителей церкви явилась к министру
иностранных дел с решительным протестом. Министр Остен Унден,
социал-демократ, принял их крайне холодно, заявив епископу Бьорквист-скому:
"Я не могу понять, почему вас так волнует судьба этих прибалтов".
Но церковные деятели, нисколько не обескураженные таким отношением,
приступили к сбору денег, составлению петиций и
443
организации общенародного протеста против предполагаемых мер, считая их
позором для шведов и вопиющим нарушением прав человека. Позицию церкви
разделяла небольшая оппозиция из консервативных партий. А шведские солдаты и
офицеры, охранявшие лагерь в Раннелатте, заявили письменный протест:
Мы беспредельно преданы Королю и Отечеству, мы беспрекословно выполним
все приказы. Но наша совесть и военная честь побуждают нас самым решительным
образом заявить о том, что участие в предстоящей экстрадиции кажется нам
постыдным38.
Несмотря на очевидность и влиятельность оппозиции, она, однако,
ограничивалась в основном тем меньшинством общества, которое было в
состоянии отделять свои нравственные принципы от принятого в ту пору образа
мыслей. С христианской и человеческой точек зрения, выдача этих невинных
(или же, по крайней мере, людей, виновность которых еще предстояло доказать)
в руки их врагов, по жестокости сравнимых лишь с побежденными нацистами,
представляла собой чудовищный поступок. Прочие обстоятельства отходили на
задний план.
Поощряемые сторонниками извне, прибалтийцы 22 ноября начали голодовку,
и через неделю всех пришлось положить в больницу. Их состояние внушало
врачам серьезные опасения, однако худшее было впереди. Утром 28 ноября
обнаружили труп латышского офицера Оскарса Лапы: он покончил с собой ночью.
Накануне вечером он говорил, что боится попасть в руки НКВД, и вот --
позаботился о том, чтобы этого не случилось39. Пытался покончить
с собой и молодой офицер-латыш Эдвард Алкснис. Решив, что лучше умереть в
Швеции, чем в лагерях ГУЛага, он проткнул себе карандашом правый глаз, но
шведскому хирургу удалось спасти несчастного. Через год Алкснис прочитал в
газете, что Советы настаивают на возвращении оставшихся в Швеции латышских
солдат; в нем пробудились прежние страхи, и он решил бежать. Он и несколько
его друзей на крошечном рыбачьем суденышке пересекли Ботнический залив и
Балтийское море и, несмотря на страшные ветры, добрались до английского
порта Бервик-на-Твиде. Здесь Алксниса положили в местную больницу, а затем
перевезли в Лондон, где английские хирурги завершили то, что было начато их
шведским коллегой. Я видел Алксниса и говорил с ним. Если не считать
выколотого глаза, он производит впечатление совершенно здорового человека. О
прошлом он рассказывает спокойно, почти бесстрастно, он ни о чем не жалеет:
ведь в конце концов его товарищи по несчастью навеки исчезли в
444
непроглядной мгле, а он жив-здоров и спокойно живет со своей семьей в
свободной стране40.
Но вернемся к событиям 1945 года. Шведские газеты много писали о
голодовке, о самоубийстве Оскарса Лапы, о многочисленных попытках к
самоубийству и о страданиях латышей в больнице. Все эти новости стали
сенсацией дня. Число протестов росло, и шведское правительство было в
замешательстве. 26 ноября кабинет объявил об отсрочке решения. Но
прибалтийцы, не получив никаких гарантий того, что их не выдадут Советам, не
сняли голодовку. И действительно, 4 декабря кабинет при повторном обсуждении
вопроса подтвердил решение от 15 июня, а через четыре дня консультативный
комитет по иностранным делам одобрил его большинством голосов. Против
голосовал лишь один член комитета, консерватор41.
В качестве уступки оппозиции было решено провести проверку гражданства,
в результате чего некоторые прибалтийцы были признаны гражданскими лицами и
получили политическое убежище. Голодовка была снята, выживших прибалтийцев
перевели в лагерь в южной Швеции, полностью изолировав от прессы и
общественности. Лагерь был обнесен колючей проволокой, усиленно охранялся,
по ночам территорию освещали прожекторы. Зима была морозной, и холодные
ветры насквозь продували заснеженную равнину, на которой стояли деревянные
бараки. С колючей проволоки свисали сосульки, снег задувало в помещения, так
что прибалтийцам уже не составляло большого труда представить себе похожий
лагерь по ту сторону Балтийского моря.
18 января 1946 года в МИД Швеции поступило сообщение, что советский
корабль "Белоостров" приближается к порту Трел-леборг. Выдача прибалтийцев
была назначена на 23 января. В лагерь со всей южной Швеции свезли
вооруженных полицейских в штатском, но прибалтийцы не оказали сопротивления.
Их перевезли автобусами в Треллеборг, и только когда они ехали по городу,
некоторые решили выразить протест против репатриации. Один латыш разбил
кулаком окно и попытался перерезать вены осколками стекла. Полицейские
набросились на него и вытащили из автобуса, доставили в пункт скорой помощи,
а оттуда на носилках отнесли на борт "Белоострова".
В другом автобусе, где было 12 репатриантов и 9 полицейских, охранник
успел вовремя отобрать у пленного лезвие бритвы. Но когда автобус
остановился на набережной и все стали выходить, один полицейский заметил,
что сидящий напротив пленный ведет себя как-то странно: привстав, он тут же
повалился в проход, из горла хлынула кровь. Полицейский, бросившись к нему,
выхватил из слабеющих пальцев кинжал, но лейтенант Петерис Вабулис был уже
445
мертв. Тело самоубийцы положили на набережной. Его товарищи в это время
поднимались на трап советского судна.
За неделю до смерти Вабулис в письме другу сетовал на то, что не убежал
из лагеря прошлым летом:
Несмотря на мою молодость, я многое повидал и в Латвии, и в Европе. Я
видел страны, где существует рабство, и страны, которые открыто поставляют
туда рабов. И это происходит в наше время! Тогда и умереть не трудно: ведь
если такие вещи будут продолжаться, значит -- конец света не за горами. Мне
жаль жену и детей, которым предстоит потерять кормильца в тот самый момент,
когда уже можно было надеяться на встречу. Но каждому из нас суждено свое, и
мы не в силах изменить судьбу.
Петерис Вабулис был похоронен в Швеции. Его товарищи отплыли навстречу
новой жизни. "Белоостров" взял курс на восток; вскоре туманная ночь
поглотила судно, и наблюдавшие за его отплытием шведы разошлись по
домам42.
Так была проведена репатриация прибалтийцев, хотя решение шведского
правительства сами шведы до сих пор оценивают по-разному. Ожесточенные
дебаты о судьбе прибалтийцев буквально раскололи страну. За предоставление
убежища выступали в основном люди религиозные либо придерживающиеся
консервативных взглядов. Правящая социал-демократическая партия, профсоюзы и
левая пресса единодушно поддержали выдачу. Как заявил министр иностранных
дел Остен Унден,
у нас не было ни малейших оснований подозревать советскую администрацию
в несправедливости, было бы бестактностью считать, что в Советском Союзе
царит беззаконие43.
Среди стран, участвовавших в насильственной репатриации, Швеция
единственная провела опрос общественного мнения по проблеме выдач. Как
показала репрезентативная выборка, не менее 71% считали, что по крайней мере
часть интернированных прибалтийцев, среди которых было много гражданских
лиц, следовало отправить "домой". Приводимые в пользу этого доводы
различались лишь резкостью выражений. Социологический анализ показал, что
подавляющее большинство среди сторонников экстрадиции составляли
представители трудящихся слоев и читатели социалистических
газет44. Решение кабинета выдать прибалтийцев не раз связывалось
с появившимся в разгар их голодовки сообщением о том, что оккупированная
СССР Польша может оказаться
446
не в состоянии поставить Швеции 1 миллион тонн угля, крайне нужного
стране. Намек на такой обмен прозвучал даже в пропагандистской передаче
московского радио45, но так ли это -- неизвестно. В отличие от
Англии и США, шведский МИД все еще не рассекретил государственных документов
1945 года.
Во время войны в Швеции были интернированы экипажи трех советских
траулеров. После окончания войны посол Чернышев потребовал, чтобы экипажи
отправили домой, и моряки после некоторых колебаний согласились вернуться.
Офицер НКВД, впоследствии изучавший их дела, обнаружил, что подавляющее
большинство получило за свои "преступления" 10--15 лет в
исправительно-трудовых лагерях. Лишь единицы вернулись к своим семьям, и
никто не смог найти работы46. Можно представить себе, что с их
соотечественниками, воевавшими против СССР в немецкой армии, обошлись не
мягче.
Шведский писатель, работавший над книгой об экстрадиции прибалтийцев, в
1967 году был приглашен в СССР -- встретиться с теми, кто выжил. Они
подробно рассказали ему, как тепло их приняли на родине, как после отеческой
беседы с офицером НКВД 90 % вернувшихся отпустили и они зажили нормальной
жизнью. Нескольких человек, действительно провинившихся перед советской
властью, отправили в лагеря, но никого не расстреляли. Правда, во время
интервью некоторые намекали, что могли бы рассказать другую историю, но
шведский писатель решил, что у него нет оснований не верить добровольно
данным показаниям47.
Поучительно сравнить это сообщение с рассказом А. Солженицына. В 1941
году около побережья Швеции затонул советский эсминец, команда была
интернирована. В 1945 году они вернулись в СССР, где вскоре все оказались в
лагерях.
Но в Швеции прознали как-то об их судьбе и напечатали клеветнические
сообщения в прессе. К тому времени ребята были рассеяны по разным ближним и
дальним лагерям. Внезапно по спецнарядам их всех стянули в ленинградские
Кресты, месяца два кормили на убой, дали отрасти их прическам. Затем одели
их со скромной элегантностью, отрепетировали, кому что говорить,
предупредили, что каждая сволочь, кто пикнет иначе, получит "девять грамм" в
затылок,-- и вывели на пресс-конференцию перед приглашенными иностранными
журналистами и теми, кто хорошо знал всю группу по Швеции. Бывшие
интернированные держались бодро, рассказывали, где живут, учатся, работают,
возмущались буржуазной клеветой, о которой недавно прочли в западной печати
(ведь она продается у нас в каждом киоске),-- и вот
447
списались и съехались в Ленинград (расходы на дорогу никого не
смутили). Свежим лоснящимся видом они были лучшее опровержение газетной
утки. Посрамленные журналисты поехали писать извинения. Западному
воображению было недоступно объяснить происшедшее иначе. А виновников
интервью тут же повели в баню, остригли, одели в прежние отрепья и разослали
по тем же лагерям. Поскольку они вели себя достойно -- вторых сроков не дали
никому48.
Лихтенштейн
В Лихтенштейне события развивались гораздо стремительнее. Поздним
вечером 2 мая 1945 года начальнику пограничной полиции сообщили, что к
границе приближается со стороны Австрии военная колонна. По обе стороны
шоссе двигались группы вооруженных пехотинцев, а по дороге медленно шел
транспорт. Все призывы остановиться были тщетны, и начальник погранполи-ции,
не убоявшись разительного превосходства приближающегося отряда в численности
и вооружении, приказал своим людям дать несколько предупредительных
выстрелов. После этого автомобиль во главе колонны остановился и оттуда
выпрыгнул офицер с криком: "Не стреляйте, не стреляйте, здесь русский
генерал!" Затем из машины вышел и сам генерал, отрекомендовавшийся как Борис
Алексеевич Холмстон-Смысловский, бывший генерал гвардейского полка его
императорского величества, ныне командующий Первой русской национальной
армии. Его подчиненные стояли навытяжку, ожидая приказов. Над ними колыхался
трехцветный бело-красно-синий флаг Российской империи, а в машине, в центре
колонны сидел наследник российского престола, правнук Александра Второго
великий князь Владимир Кириллович. Озадаченный полицейский побежал звонить
своему командиру.
История этого удивительного соединения такова. Борис Смы-словский
родился в Финляндии в 1897 году. Поступив в армию, он дослужился до капитана
императорского гвардейского полка; после гражданской войны, в которой воевал
на стороне белых, эмигрировал в Польшу, а затем перебрался в Германию, где
учился в военной академии. Считая, что Россию можно освободить только с
иностранной помощью, он работал ради этой цели. Когда началась война с СССР,
Смысловский служил на Восточном фронте командиром учебного батальона для
русских добровольцев, вызвавшихся участвовать в борьбе против большевиков.
Постепенно было создано двенадцать боевых батальонов, в советском тылу
действовали также большие группы партизан, достигавшие почти 20 тысяч
человек. Верховное
448
командование вермахта в начале 1943 года сформировало из этих войск
особую дивизию "Россия". Смысловский был первым русским, который стал