Страница:
войне17.
Точно в таких же словах еще Геродот мог бы описать какое-нибудь дикое
племя гиперборейцев.
Варвары ли в России установили режим или режим породил и воспитал
варваров -- особый вопрос. Как бы там ни было, но большинство английских и
американских офицеров с облегчением воспринимали отъезд своих необузданных
подопечных, нимало не задумываясь над их дальнейшей судьбой. Сомнения и
раздумья возникли после первых, проведенных в спешке, майско-июньских
операций. Число перемещенных лиц значительно сократилось, а сопротивление
репатриации стало более открытым -- быть может, потому, что каким-то образом
просочилась информация о судьбе репатриированных, а может, напоследок
остались те, кто был особенно тверд в решении не возвращаться. До сих пор
случаи открытого сопротивления среди перемещенных лиц были относительно
редки. Полковник Верной МакТукин, в мае 1945 года назначенный штабным
офицером в американскую 94-ю пехотную дивизию и отвечавший, помимо прочего,
за 55 тысяч русских перемещенных лиц, вспоминает, что большинство
возвращалось на родину добровольно и в мае 1945 года американским солдатам
не пришлось применять силу18.
В соглашении, заключенном Клеем и Жуковым 20 июня, оговаривалось, что в
районах, подлежащих передаче в советскую зону оккупации, советские граждане
остаются в местах пребывания; помимо этого, в советскую зону будет переведен
новый контингент перемещенных лиц, находившихся западнее. Артиллерийский
офицер Джеффри Данн руководил "перевозкой русских... в Магдебург, тогда еще
входивший в британскую зону; там их разместили в лагере, где им предстояло
дожидаться передачи этого района советским властям по окончательном
уточнении границ оккупационных зон"19. Всего союзники перевели в
район, ставший 4 июля советской оккупационной зоной, 165 тысяч таких
советских граждан, и через 10 дней утроба советского государства поглотила
их. Всего к этому времени союзными войсками было выдано 1584 тысячи человек,
и число выдаваемых ежедневно становилось все меньше и меньше20. В
то же самое время союзные офицеры стали замечать, что некоторые репатрианты
не желают возвращаться. Вот что пишет английский лейтенант Майкл Бейли:
Нам пришлось ходить по фермам, собирать работавших там русских, -- и
нас немало смущало, когда эти люди, в основном немолодые, бывшие буквально
рабами на немецких фермах, падали перед нами на колени, молили разрешить им
остаться здесь и плакали -- не от радости, но от горя,-- узнав, что их
отсылают назад в СССР... Мы не могли этого понять, но поляки -- вероятно, из
танковой дивизии -- сказали нам, что в Германии русским крестьянам живется
лучше, чем на родине, и поэтому нам лучше всего оставить их
Поведение советских представителей в западной зоне могло бы послужить
прекрасной иллюстрацией официальной советской позиции. Офицер инженерных
войск майор У. Томпсон занимал в ту пору пост, который давал ему идеальную
возможность для того, чтобы составить самое широкое представление о
репатриацион-ных операциях летом 1945 года. В его задачу входило поддержание
связи со штатом немецкой железной дороги, поставляющей подвижной состав для
перевозки тысяч русских рабочих из Рура. Их сажали на поезд на сортировочной
станции в Вуппертале. Местом назначения был Магдебург, который теперь
находился в советской зоне. Томпсон пишет:
Вагоны, в которых ехали репатрианты, были украшены гирляндами,
вымпелами и портретами Сталина, оркестр играл патриотические мелодии. Но
отправление поездов неизменно задерживалось из-за трудностей, возникавших
при посадке -- сначала в грузовики, а затем и на поезд, когда русские
прятались под вагонами или в других укромных местах. Многие изо всех сил
сопротивлялись посадке на поезд, и во всех составах два-три вагона
выделялись специально для смутьянов и были надежно закрыты снаружи, так что
побег исключался... Тем не менее ко мне поступали рапорты о побегах с
каждого поезда и сообщения о самоубийствах и убийствах, совершенных в
дороге. Немецкие железнодорожники также сообщали, что из поездов с
репатриантами, где была советская охрана, стреляли по стоявшим на платформах
станций, мимо которых проходили поезда. Поэтому немцы стали заранее извещать
начальников станций о приближении поезда, с тем чтобы на платформах никого
не было22.
Сообщение майора Томпсона о трудностях с перевозкой репатриируемых
подтверждается многими военными, служившими тогда в Германии. Капитан Дж.
Перейра, командир взвода, охра-
356
нявшего лагерь в районе Кельна, весьма смутно представлял себе прошлое
и будущее своих подопечных. Он вспоминает:
Советский офицер связи дал нам список примерно из ста имен. Этих людей,
учинявших в лагере беспорядки, они непременно хотели заполучить назад. Но
из-за неразберихи, царившей тогда на железной дороге, это было не так-то
легко сделать; а когда их всех в конце концов отправили на родину, то, как я
слышал, многие были убиты при попытке к бегству, кое-кому удалось бежать,
прочие же оказались в России23.
Конечно, многие действительно выражали желание вернуться на родину.
Одна полька описала мне свое посещение лагеря в районе Бергдорфа. Она
"видела, как людей с вещами сажали на армейские грузовики, и их явно
радовала возможность вернуться назад на родину, начать жизнь сначала". Еще
примечательнее в этой связи рассказ Н. Ламберта, служившего в районе
Бремена. В 1944 году он "познакомился с двумя русскими, которые после
революции 1917 года жили в Париже. Они сказали мне, что рвутся назад, на
родину, им не терпится принять участием в создании новой России". Да оно и
странно было бы, если б никто не предпочел возвращение на родину
неопределенному существованию в лагерях для перемещенных лиц или не поддался
на широко разрекламированное обещание всеобщей амнистии. Когда у русских
перемещенных лиц в Лихтенштейне была возможность свободно выбирать --
остаться на Западе или вернуться домой, -- многие предпочли возвращение.
Генерал, имевший дело с этими людьми, объясняет их решение вернуться
ностальгией, страхом перед одиночеством изгнания и верой в обещанную
амнистию24.
Но, независимо от личных пожеланий, чаяний и надежд репатриантов, тех
из них, кто оказался в руках своих соотечественников, ждала примерно
одинаковая судьба. Многие военнослужащие союзных армий имели возможность
краешком глаза подсмотреть, что происходило у них под боком, за незримым
занавесом, разделявшим оккупационные зоны. Так, капитан Энтони Смит зимой
1945-46 был переведен из своего артиллерийского полка в
некое, по-видимому, неофициальное формирование, в котором было равное
количество английских и советских частей... всего около тридцати... Мы
должны были оказывать помощь Советам в репатриации их граждан из английской
оккупационной зоны в советскую.
357
Районом их операций была область к юго-востоку от Гамбурга. Почти все
русские, за которыми они охотились, были вывезены в Германию на
принудительные работы. Поначалу капитан Смит отнесся к своим новым
обязанностям как к приятному разнообразию в монотонной службе. Но вскоре ему
пришлось участвовать в событиях, которые навсегда оставили след в его душе
-- он до сих пор не может говорить о них спокойно:
Очень скоро стало ясно, что 99% не желают возвращаться на родину,
потому что, во-первых, боятся коммунистов и с ужасом вспоминают о своей
жизни в советской России, а, во-вторых, в нацистской Германии, где они были
едва ли не рабами, им жилось лучше, чем в СССР. Советские представители
прибегали к различным ухищрениям и лжи, чтобы убедить этих людей вернуться,
и нам тоже приходилось принимать в этом участие. Но стоило репатриантам
оказаться под советской юрисдикцией, как отношение к ним резко менялось,
становилось мстительно-жестоким.
Капитан Смит и его солдаты стали свидетелями жестокостей, на которые,
как им до сих пор казалось, способны только самые отъявленные эсэсовцы:
При инциденте, определившем наше последующее отношение к делу,
присутствовали только старший сержант и водители, которые доставили группу
репатриируемых на сборный пункт в восточной зоне. Но их рапорт мне был
составлен так, что если бы мы решили продолжать сотрудничество с Советами,
мы столкнулись бы с восстанием наших солдат. Разумеется, всякая возможность
сотрудничества с этого момента отпала... В рапорте рассказывалось следующее.
Перемещенные лица были посажены в вагоны, им разрешили взять с собой одежду
и мелкие бытовые предметы, и вся их поклажа состояла из узелков и старых
чемоданов. Когда транспорт прибыл на сборный пункт, все вещи были сброшены в
одну кучу, а затем сожжены. Это страшно огорчило привезенных, но потом стало
еще хуже. Начали разбивать семьи, отбирая людей по полу и возрасту --
отдельно трудоспособных мужчин, отдельно -- детей, женщин и стариков. По
словам старшего сержанта, англичан под угрозой оружия заставили уехать, но
все же солдаты видели, как насиловали девушек, как уводили куда-то группы
стариков -- и вскоре вслед за этим раздавались выстрелы.
358
От стариков попросту избавлялись -- зачем они государству трудящихся...
После этого рапорта капитан Смит, по предложению своего старшего
сержанта, ввел систему обмана советских коллег.
Стоило нам узнать, в какой район мы отправляемся назавтра, мы накануне
ночью, втайне от советских и даже от нашего собственного полковника,
высылали кого-нибудь предупредить, чтобы мужчины скрылись, а одних женщин и
детей вывозить было нельзя. Так что, к неудовольствию советского офицера,
многие наши рейды оказывались неудачными25.
Майор Джек Вулф, начальник гражданской полиции в Дель-менхорсте, под
Бременом, вспоминает не менее ужасные сцены. Однажды к нему в кабинет
явились в сопровождении английского офицера майор и лейтенант из советской
репатриационной комиссии. Они должны были провести проверку и репатриацию
советских граждан в большом лагере для перемещенных лиц. Около 2-х часов
ночи у обнесенного проволокой лагеря остановились английские и советские
военные машины. В условленный момент они разом включили фары, ярко осветив
лагерь. Его обитатели в панике бросились из бараков -- их встретил
пулеметный огонь советских охранников. На глазах у майора Вулфа и его солдат
с десяток мужчин, женщин и детей были убиты на месте. Раненых было много
больше. Уцелевших отвели в ближайшую церковь и заперли там. В 10 часов утра
советские офицеры и их английский коллега пришли туда для проведения
"проверки", которая заключалась в том, что советский майор, без всякого
участия со стороны англичанина, просто сам решал, кто из перемещенных лиц
является советским гражданином.
На улице уже стояли три английских трехтонки. Узников разделили на три
группы: дети до 16 лет, мужчины и женщины от 16 до 60, люди старше 60.
Каждая группа села в свой грузовик. Сразу по пересечении границы советской
оккупационной зоны вторая группа была отправлена в трудовой лагерь, а детей
и стариков отвели в сторону и расстреляли.
Майор Вулф вскоре уехал из Дельменхорста, но когда он вернулся туда
через шесть месяцев, эти страшные операции все еще продолжались. Ему
пришлось присутствовать при нескольких массовых расстрелах. В ответ на его
рапорт полковник Питер Лейн из разведки ответил, что такова политика
британского правительства и ничего тут поделать нельзя.
Кроме масс русских, застрявших в западных зонах Германии, с востока
постоянно сочился тонкий ручеек перебежчиков из Крас-
359
ной армии. Джордж Лакий, украинец из Польши, служивший в английской
армии, был переводчиком при офицере разведки штаба 5-й дивизии в Брунсвике.
За время его службы там около ста красноармейцев попросили убежища в 5-й
дивизии. В отношении этих несчастных применялась "Операция Нью-Йорк": "их
держали под арестом и, выведав на допросах незначительную военную
информацию, везли на контрольный пункт в Хельмштедт и там передавали
Советам... навстречу верной смерти". Правда, как вспоминает профессор Лакий,
он
делал то, что граничило с нарушением приказов. По тайной договоренности
с моим командиром, офицером разведки, я провез контрабандой некоторых из них
в лагеря перемещенных лиц и спас им жизнь. Это было нелегким делом,
поскольку перебежчики требовали, чтобы их передали британским властям.
Эти примеры дают представление о, так сказать, "человеческом факторе"
крупных репатриационных операций в Германии. К 30 сентября поток
репатриируемых фактически иссяк. К этому времени из западных оккупационных
зон Германии и Австрии советским властям были переданы около 2035 тысяч
перемещенных лиц. На территории, оккупированной Красной армией, Советы в тот
же период обнаружили еще 2946 тысяч человек26. По сведениям,
полученным британским журналистом из советских источников, примерно 40% этих
людей хотели остаться на Западе27. Как красноречиво показывают
свидетельства, у них имелись к тому все основания.
Пока в Германии шло это колоссальное переселение народов, в Норвегии
разворачивалась другая крупномасштабная операция. Немецкие оккупационные
силы до самого конца войны сохраняли полный контроль над страной. После
капитуляции Германии немцам было приказано пока оставаться на своих постах,
в частности, они должны были по-прежнему заниматься администрированием и
охраной в лагерях. Они выполняли это с поразительной педантичностью, что
вызвало восторг английских офицеров -- пока те не начали обнаруживать следы
немецких преступлений против несчастных пленных, и восторг сменился
отвращением.
Как только в штабе ВКЭСС стало известно, что среди пленных около 76
тысяч русских, там приступили к разработке мер по их скорейшей репатриации.
Рассматривалось два возможных маршрута: "морем из норвежских портов в СССР"
и "сушей в шведские порты, а оттуда морем в СССР". ВКЭСС приказал обеспечить
транспорт и начать переговоры с нейтральным шведским правительством для
получения разрешения на проезд по территории
360
Швеции28. Последнее не представляло никаких проблем. Шведы
пошли навстречу советским властям и предложили им транспортные средства с
той же готовностью, с какой в 1940 году помогали нацистам оккупировать
Норвегию. К 20 мая согласие Швеции было получено29, и в начале
июня советские и шведские представители и представители ВКЭСС собрались в
Осло для обсуждения деталей30. Английский майор Айен Николе,
вылетевший для сопровождения репатриируемых по морю, через несколько дней
узнал, что "Швеция предложила 3-й класс {железнодорожного транспорта] для
солдат и 2-й класс для офицеров, но советские настояли на вагонах для скота,
поскольку в СССР нет других средств для их перевозки".
19 июня Николе сопровождал один из таких товарных поездов за шведскую
границу. Он рассказывает:
Стоило русским понять, что мы англичане, поднялся невообразимый
ажиотаж. Они бегали вокруг нас с криками "ура" и "да здравствует Англия". Мы
отдали им все наши сигареты, что привело их в неистовый восторг. Все они
были в хорошей форме, у них явно было хорошее настроение, и дисциплина среди
них поддерживалась прекрасная31.
В западной прессе никаких описаний этого путешествия не появилось. По
требованию Межсоюзной комиссии в Осло, имевшееся у шведских журналистов
разрешение описать операцию было в срочном порядке отменено. "Согласно
хорошо информированным источникам, и советские, и западные союзники по
разным причинам возражали против гласности"32.
Большинство русских, находившихся в Норвегии, было отправлено домой под
завесой секретности. Незначительное количество из лагерей на севере было
вывезено морем в обход Северного Мыса33. Первый конвой отплыл из
Тромсе 23 июня. На борту норвежского пассажирского судна "Конг Даг", вместе
с 600 русскими, находился майор Николе, который вспоминает:
Полковник, отвечавший за репатриацию, сказал мне, что немцы обращались
с пленными, как с животными. Их заставляли тяжело работать и избивали по
любому поводу.
Британские офицеры, отвечавшие за пленных на берегу, были твердо
настроены доставить их на борт в целости и сохранности, поскольку советские
представители все утро занимались тем, что составляли списки -- "тех, кто
воевал на стороне немцев, и других, кто не хотел возвращаться". Но
большинство репатри-
361
антов радовались возвращению домой и завершению хождений по мукам.
Первый день плавания прошел мирно и спокойно. Русские загорали на палубе,
пели, всячески развлекались; появление в море китов вызвало всеобщее
оживление. На другой день на горизонте возникла полоска русской земли.
Пленные поспешно приводили в порядок свои отрепья, на мачтах весело
трепетали советские флаги. Недалеко от Кольского полуострова стоял на якоре
советский военный корабль "Архангельск". На палубе было полно моряков. При
виде соотечественников, с которыми они столько времени были разлучены,
пленные на "Конг Даге" пришли буквально в неистовство -- стали радостно
махать руками, что-то кричать. Ответом было зловещее молчание. "Архангельск"
безмолвствовал. Неподвижно замершие на палубе моряки молча смотрели на
проходящий мимо "Конг Даг". Недобрые предчувствия охватили пленных, бурная
радость сменилась апатией и страхом, который отнюдь не рассеяло прибытие в
Мурманск. Целую ночь они прождали, пока разгружался второй корабль, и только
утром их судно пришвартовалось.
Едва спустили трап, как один из пленных вырвался из толпы и бросился к
набережной, где его поджидала машина. Как выяснилось впоследствии, это был
секретный сотрудник СМЕРШа, несомненно, подготовивший обычные в таких
случаях списки. В отличие от прежних конвоев, которым устраивали
торжественную встречу, "Конг Даг" избавили от этого потемкинского
представления. На причале было полно военных и милиции, район высадки был
обнесен колючей проволокой. После томительного ожидания -- во время которого
ни один советский представитель не подошел к кораблю -- было дано разрешение
на высадку. Все личные вещи приказали сложить в одну кучу на причале. После
поверхностного медицинского осмотра всех пленных построили группами за
колючей проволокой. Человек двадцать отделили от общей массы и посадили в
грузовик с охраной. Затем, после очередного ожидания, всех пленных увели под
вооруженной охраной -- в исправительный лагерь, как объяснили майору Николсу
переводчики. Больше он своих подопечных не видел.
В середине следующего месяца из Тромсе отошел еще один конвой с
русскими пленными. Их ждал такой же прохладный прием. В досье английского
МИДа хранится рапорт молодого английского офицера, бывшего на борту одного
из судов. Он с ужасом описывает бесчеловечное обращение с несчастными,
настрадавшимися в немецком плену людьми. Никто не помог им сойти на берег;
калеки были вынуждены справляться собственными силами. Даже "молодые девушки
в форме -- как нам сказали, медсестры в ранге сержанта", относились к
пленным равнодушно и жестоко. Такая бессердечность
362
советских представителей явно озадачила автора рапорта. Он замечает,
что простые английские солдаты, ставшие очевидцами этих сцен, "почувствовали
это даже, может, сильнее, чем некоторые офицеры, и тут же сделали
выводы"34.
В составе этого конвоя было медицинское судно "Аба". На его борту
находились больные русские, которых еще раньше забрали в Гулле. Сопровождал
судно английский лейтенант из группы связи с советскими представителями,
Владимир Бритнев, сам русский по происхождению. Он вспоминает, в каком
ужасном состоянии были его подопечные:
Все они были обречены, и, мне кажется, большинство это понимало. Они
были либо изувечены, либо умирали от туберкулеза. Чтобы облегчить их
страдания, я помогал им ежедневно, а то и дважды в день, протыкать иглой
легкие, чтобы выпустить гной.
В Тронхейме Бритнев сошел с корабля, его ждали новые обязанности, а на
его место заступил уже знакомый нам Чеслав Йес-ман, работавший с русскими
военнопленными в Англии. Он хорошо говорил по-русски и за прошедший год
выслушал от пленных сотни историй о том, как тяжко им пришлось при немцах. В
Тронхейме "Аба" взяла на борт еще какое-то количество больных русских (всего
на корабле находилось 399 пациентов). А в Мурманске судно ждал обычный
холодный прием. Для тех, кто не мог ходить, советские власти выделили
несколько сломанных носилок, но одеял не дали. "Аба" простояла в Мурманске
четыре дня, и когда она отходила в море, с палубы можно было видеть
несчастных, все еще лежавших на набережной там, где их выгрузили в первый
день. Многие умерли -- некоторые от болезни, другие же, в буквальном смысле
слова, от жажды. Английские матросы и медсестры с корабля делали все, что
могли, чтобы помочь несчастным -- хотя никто не просил их об этом, -- но их
возможности были крайне ограничены. Иногда посмотреть на раненых приходили
молодые советские женщины в форме и с жесткими лицами. Йесма-ну сказали, что
это любовницы высокопоставленных офицеров. Лишь одна из них на минуту
обнаружила интерес к происходящему: когда английский матрос обносил водой
умиравших от жажды людей, молодая дама выразила возмущение некультурностью
матроса, который поил всех с одной ложки.
Однако в целом советские власти не бездействовали. Мы уже убедились,
что обычно офицеров, возвращавшихся на родину, расстреливали тут же по
прибытии. Но среди жалких человеческих обрубков на борту "Абы" офицеров не
было. Впрочем, сотрудники
363
НКВД справились и с этой задачей: двух русских врачей и фельдшера
отвели в сарай метров за сорок и расстреляли: ленинцы свято блюли свои
заповеди. До Йесмана донеслись их крики и проклятья; позже он видел тела
расстрелянных. Многие члены команды корабля тоже слышали приглушенный залп.
Покончив со всеми делами, "Аба" и сопровождавшие ее суда вышли в
норвежские воды. Рапорт о приеме, оказанном советскими властями больным
согражданам, был передан в МИД, и Томас Браймлоу заявил, что все это
"отвратительно и очень грустно" и рапорт может пригодиться для служебного
пользования при подготовке ответа на утверждения генерала Голикова, будто
родина принимает своих сынов с распростертыми объятиями35. МИД,
однако, не мог позволить себе такую "бестактность", как прямой упрек в адрес
советских представителей.
Во время службы в армии Чеслав Йесман имел возможность близко узнать
одного из своих коллег в советской миссии, сотрудника СМЕРШа майора Шершуна.
Шершун был родом из Белоруссии и уверял, что знает тамошних родственников
Йесмана. Иес-ман называет Шершуна то "честным разбойником", то "симпатичным
крестьянином", но замечает при этом, что попасть к Шершуну на допрос ему не
хотелось бы -- это был настоящий убийца, хотя и не лишенный своеобразного
обаяния. Йесман оказался с ним в одной каюте на пути в Мурманск и обратно. К
Бритневу, который был попутчиком Шершуна на пути из Халла, советский майор
отнесся с подозрением, но с Йесманом он разоткровенничался. Немногие,
наверное, могут похвалиться тем, что лицезрели офицера СМЕРШа вне его
служебной скорлупы, обиженным и в крайнем смущении. Пожалуй, Йесмана даже
притягивала эта сложная личность.
Когда "Аба" под укоризненные взгляды калек и умирающих на причале
отправилась в путь, Шершун вдруг раскрылся совершенно с неожиданной стороны.
Как описано в последовавшем затем рапорте,
было замечено, что на обратном пути майор Шершун вовсе не появлялся в
кают-компании и выходил из своей' каюты только во время трапез. Он прекратил
всякое общение с офицерами. К переводчику стали приставать с вопросами, и
оказалось, что когда англичане ушли из мурманского госпиталя, где
встречались с советским полковником, майор Шершун сказал полковнику, что, по
его мнению, англичанам был оказан плохой прием; "после всего того, что
англичане сделали для русских больных", следовало принять их теплей и
сердечнее.
364
Чеслав Йесман вспоминает, как Шершун сидел на койке, закрыв лицо
руками, и повторял: "Мне так стыдно". К несчастью, его критические
высказывания дошли до ушей бдительных советских коллег. Его тут же обвинили
в том, что он "нахватался заразы" у англичан, и приказали через три недели
вернуться из Норвегии в СССР, пообещав "ликвидировать".
К возмущению дежурного английского офицера, в Тромсе на борт судна
поднялись два офицера НКВД и увели Шершуна. Правда, СМЕРШевца не
ликвидировали. То ли у него были высокопоставленные друзья, то ли ему
удалось сыграть на своем обаянии, но он вновь всплыл на горизонте, и Йесман
позже встречал его в Египте и Константинополе36.
Вскоре Объединенный комитет начальников штабов сообщил, что
репатриация примерно 81 тысячи русских завершена к 22 июля 1945 года.
65 тысяч из них были вывезены из Норвегии в Швецию по железной дороге, а
затем морем из Швеции на советских и финских судах. Остальные 16 тысяч были
доставлены морем. В Норвегии осталось около 3 тысяч русских, которых
предполагается вывезти к концу июля 194537.
Последние репатриированные -- опять больные -- были высажены в
Точно в таких же словах еще Геродот мог бы описать какое-нибудь дикое
племя гиперборейцев.
Варвары ли в России установили режим или режим породил и воспитал
варваров -- особый вопрос. Как бы там ни было, но большинство английских и
американских офицеров с облегчением воспринимали отъезд своих необузданных
подопечных, нимало не задумываясь над их дальнейшей судьбой. Сомнения и
раздумья возникли после первых, проведенных в спешке, майско-июньских
операций. Число перемещенных лиц значительно сократилось, а сопротивление
репатриации стало более открытым -- быть может, потому, что каким-то образом
просочилась информация о судьбе репатриированных, а может, напоследок
остались те, кто был особенно тверд в решении не возвращаться. До сих пор
случаи открытого сопротивления среди перемещенных лиц были относительно
редки. Полковник Верной МакТукин, в мае 1945 года назначенный штабным
офицером в американскую 94-ю пехотную дивизию и отвечавший, помимо прочего,
за 55 тысяч русских перемещенных лиц, вспоминает, что большинство
возвращалось на родину добровольно и в мае 1945 года американским солдатам
не пришлось применять силу18.
В соглашении, заключенном Клеем и Жуковым 20 июня, оговаривалось, что в
районах, подлежащих передаче в советскую зону оккупации, советские граждане
остаются в местах пребывания; помимо этого, в советскую зону будет переведен
новый контингент перемещенных лиц, находившихся западнее. Артиллерийский
офицер Джеффри Данн руководил "перевозкой русских... в Магдебург, тогда еще
входивший в британскую зону; там их разместили в лагере, где им предстояло
дожидаться передачи этого района советским властям по окончательном
уточнении границ оккупационных зон"19. Всего союзники перевели в
район, ставший 4 июля советской оккупационной зоной, 165 тысяч таких
советских граждан, и через 10 дней утроба советского государства поглотила
их. Всего к этому времени союзными войсками было выдано 1584 тысячи человек,
и число выдаваемых ежедневно становилось все меньше и меньше20. В
то же самое время союзные офицеры стали замечать, что некоторые репатрианты
не желают возвращаться. Вот что пишет английский лейтенант Майкл Бейли:
Нам пришлось ходить по фермам, собирать работавших там русских, -- и
нас немало смущало, когда эти люди, в основном немолодые, бывшие буквально
рабами на немецких фермах, падали перед нами на колени, молили разрешить им
остаться здесь и плакали -- не от радости, но от горя,-- узнав, что их
отсылают назад в СССР... Мы не могли этого понять, но поляки -- вероятно, из
танковой дивизии -- сказали нам, что в Германии русским крестьянам живется
лучше, чем на родине, и поэтому нам лучше всего оставить их
Поведение советских представителей в западной зоне могло бы послужить
прекрасной иллюстрацией официальной советской позиции. Офицер инженерных
войск майор У. Томпсон занимал в ту пору пост, который давал ему идеальную
возможность для того, чтобы составить самое широкое представление о
репатриацион-ных операциях летом 1945 года. В его задачу входило поддержание
связи со штатом немецкой железной дороги, поставляющей подвижной состав для
перевозки тысяч русских рабочих из Рура. Их сажали на поезд на сортировочной
станции в Вуппертале. Местом назначения был Магдебург, который теперь
находился в советской зоне. Томпсон пишет:
Вагоны, в которых ехали репатрианты, были украшены гирляндами,
вымпелами и портретами Сталина, оркестр играл патриотические мелодии. Но
отправление поездов неизменно задерживалось из-за трудностей, возникавших
при посадке -- сначала в грузовики, а затем и на поезд, когда русские
прятались под вагонами или в других укромных местах. Многие изо всех сил
сопротивлялись посадке на поезд, и во всех составах два-три вагона
выделялись специально для смутьянов и были надежно закрыты снаружи, так что
побег исключался... Тем не менее ко мне поступали рапорты о побегах с
каждого поезда и сообщения о самоубийствах и убийствах, совершенных в
дороге. Немецкие железнодорожники также сообщали, что из поездов с
репатриантами, где была советская охрана, стреляли по стоявшим на платформах
станций, мимо которых проходили поезда. Поэтому немцы стали заранее извещать
начальников станций о приближении поезда, с тем чтобы на платформах никого
не было22.
Сообщение майора Томпсона о трудностях с перевозкой репатриируемых
подтверждается многими военными, служившими тогда в Германии. Капитан Дж.
Перейра, командир взвода, охра-
356
нявшего лагерь в районе Кельна, весьма смутно представлял себе прошлое
и будущее своих подопечных. Он вспоминает:
Советский офицер связи дал нам список примерно из ста имен. Этих людей,
учинявших в лагере беспорядки, они непременно хотели заполучить назад. Но
из-за неразберихи, царившей тогда на железной дороге, это было не так-то
легко сделать; а когда их всех в конце концов отправили на родину, то, как я
слышал, многие были убиты при попытке к бегству, кое-кому удалось бежать,
прочие же оказались в России23.
Конечно, многие действительно выражали желание вернуться на родину.
Одна полька описала мне свое посещение лагеря в районе Бергдорфа. Она
"видела, как людей с вещами сажали на армейские грузовики, и их явно
радовала возможность вернуться назад на родину, начать жизнь сначала". Еще
примечательнее в этой связи рассказ Н. Ламберта, служившего в районе
Бремена. В 1944 году он "познакомился с двумя русскими, которые после
революции 1917 года жили в Париже. Они сказали мне, что рвутся назад, на
родину, им не терпится принять участием в создании новой России". Да оно и
странно было бы, если б никто не предпочел возвращение на родину
неопределенному существованию в лагерях для перемещенных лиц или не поддался
на широко разрекламированное обещание всеобщей амнистии. Когда у русских
перемещенных лиц в Лихтенштейне была возможность свободно выбирать --
остаться на Западе или вернуться домой, -- многие предпочли возвращение.
Генерал, имевший дело с этими людьми, объясняет их решение вернуться
ностальгией, страхом перед одиночеством изгнания и верой в обещанную
амнистию24.
Но, независимо от личных пожеланий, чаяний и надежд репатриантов, тех
из них, кто оказался в руках своих соотечественников, ждала примерно
одинаковая судьба. Многие военнослужащие союзных армий имели возможность
краешком глаза подсмотреть, что происходило у них под боком, за незримым
занавесом, разделявшим оккупационные зоны. Так, капитан Энтони Смит зимой
1945-46 был переведен из своего артиллерийского полка в
некое, по-видимому, неофициальное формирование, в котором было равное
количество английских и советских частей... всего около тридцати... Мы
должны были оказывать помощь Советам в репатриации их граждан из английской
оккупационной зоны в советскую.
357
Районом их операций была область к юго-востоку от Гамбурга. Почти все
русские, за которыми они охотились, были вывезены в Германию на
принудительные работы. Поначалу капитан Смит отнесся к своим новым
обязанностям как к приятному разнообразию в монотонной службе. Но вскоре ему
пришлось участвовать в событиях, которые навсегда оставили след в его душе
-- он до сих пор не может говорить о них спокойно:
Очень скоро стало ясно, что 99% не желают возвращаться на родину,
потому что, во-первых, боятся коммунистов и с ужасом вспоминают о своей
жизни в советской России, а, во-вторых, в нацистской Германии, где они были
едва ли не рабами, им жилось лучше, чем в СССР. Советские представители
прибегали к различным ухищрениям и лжи, чтобы убедить этих людей вернуться,
и нам тоже приходилось принимать в этом участие. Но стоило репатриантам
оказаться под советской юрисдикцией, как отношение к ним резко менялось,
становилось мстительно-жестоким.
Капитан Смит и его солдаты стали свидетелями жестокостей, на которые,
как им до сих пор казалось, способны только самые отъявленные эсэсовцы:
При инциденте, определившем наше последующее отношение к делу,
присутствовали только старший сержант и водители, которые доставили группу
репатриируемых на сборный пункт в восточной зоне. Но их рапорт мне был
составлен так, что если бы мы решили продолжать сотрудничество с Советами,
мы столкнулись бы с восстанием наших солдат. Разумеется, всякая возможность
сотрудничества с этого момента отпала... В рапорте рассказывалось следующее.
Перемещенные лица были посажены в вагоны, им разрешили взять с собой одежду
и мелкие бытовые предметы, и вся их поклажа состояла из узелков и старых
чемоданов. Когда транспорт прибыл на сборный пункт, все вещи были сброшены в
одну кучу, а затем сожжены. Это страшно огорчило привезенных, но потом стало
еще хуже. Начали разбивать семьи, отбирая людей по полу и возрасту --
отдельно трудоспособных мужчин, отдельно -- детей, женщин и стариков. По
словам старшего сержанта, англичан под угрозой оружия заставили уехать, но
все же солдаты видели, как насиловали девушек, как уводили куда-то группы
стариков -- и вскоре вслед за этим раздавались выстрелы.
358
От стариков попросту избавлялись -- зачем они государству трудящихся...
После этого рапорта капитан Смит, по предложению своего старшего
сержанта, ввел систему обмана советских коллег.
Стоило нам узнать, в какой район мы отправляемся назавтра, мы накануне
ночью, втайне от советских и даже от нашего собственного полковника,
высылали кого-нибудь предупредить, чтобы мужчины скрылись, а одних женщин и
детей вывозить было нельзя. Так что, к неудовольствию советского офицера,
многие наши рейды оказывались неудачными25.
Майор Джек Вулф, начальник гражданской полиции в Дель-менхорсте, под
Бременом, вспоминает не менее ужасные сцены. Однажды к нему в кабинет
явились в сопровождении английского офицера майор и лейтенант из советской
репатриационной комиссии. Они должны были провести проверку и репатриацию
советских граждан в большом лагере для перемещенных лиц. Около 2-х часов
ночи у обнесенного проволокой лагеря остановились английские и советские
военные машины. В условленный момент они разом включили фары, ярко осветив
лагерь. Его обитатели в панике бросились из бараков -- их встретил
пулеметный огонь советских охранников. На глазах у майора Вулфа и его солдат
с десяток мужчин, женщин и детей были убиты на месте. Раненых было много
больше. Уцелевших отвели в ближайшую церковь и заперли там. В 10 часов утра
советские офицеры и их английский коллега пришли туда для проведения
"проверки", которая заключалась в том, что советский майор, без всякого
участия со стороны англичанина, просто сам решал, кто из перемещенных лиц
является советским гражданином.
На улице уже стояли три английских трехтонки. Узников разделили на три
группы: дети до 16 лет, мужчины и женщины от 16 до 60, люди старше 60.
Каждая группа села в свой грузовик. Сразу по пересечении границы советской
оккупационной зоны вторая группа была отправлена в трудовой лагерь, а детей
и стариков отвели в сторону и расстреляли.
Майор Вулф вскоре уехал из Дельменхорста, но когда он вернулся туда
через шесть месяцев, эти страшные операции все еще продолжались. Ему
пришлось присутствовать при нескольких массовых расстрелах. В ответ на его
рапорт полковник Питер Лейн из разведки ответил, что такова политика
британского правительства и ничего тут поделать нельзя.
Кроме масс русских, застрявших в западных зонах Германии, с востока
постоянно сочился тонкий ручеек перебежчиков из Крас-
359
ной армии. Джордж Лакий, украинец из Польши, служивший в английской
армии, был переводчиком при офицере разведки штаба 5-й дивизии в Брунсвике.
За время его службы там около ста красноармейцев попросили убежища в 5-й
дивизии. В отношении этих несчастных применялась "Операция Нью-Йорк": "их
держали под арестом и, выведав на допросах незначительную военную
информацию, везли на контрольный пункт в Хельмштедт и там передавали
Советам... навстречу верной смерти". Правда, как вспоминает профессор Лакий,
он
делал то, что граничило с нарушением приказов. По тайной договоренности
с моим командиром, офицером разведки, я провез контрабандой некоторых из них
в лагеря перемещенных лиц и спас им жизнь. Это было нелегким делом,
поскольку перебежчики требовали, чтобы их передали британским властям.
Эти примеры дают представление о, так сказать, "человеческом факторе"
крупных репатриационных операций в Германии. К 30 сентября поток
репатриируемых фактически иссяк. К этому времени из западных оккупационных
зон Германии и Австрии советским властям были переданы около 2035 тысяч
перемещенных лиц. На территории, оккупированной Красной армией, Советы в тот
же период обнаружили еще 2946 тысяч человек26. По сведениям,
полученным британским журналистом из советских источников, примерно 40% этих
людей хотели остаться на Западе27. Как красноречиво показывают
свидетельства, у них имелись к тому все основания.
Пока в Германии шло это колоссальное переселение народов, в Норвегии
разворачивалась другая крупномасштабная операция. Немецкие оккупационные
силы до самого конца войны сохраняли полный контроль над страной. После
капитуляции Германии немцам было приказано пока оставаться на своих постах,
в частности, они должны были по-прежнему заниматься администрированием и
охраной в лагерях. Они выполняли это с поразительной педантичностью, что
вызвало восторг английских офицеров -- пока те не начали обнаруживать следы
немецких преступлений против несчастных пленных, и восторг сменился
отвращением.
Как только в штабе ВКЭСС стало известно, что среди пленных около 76
тысяч русских, там приступили к разработке мер по их скорейшей репатриации.
Рассматривалось два возможных маршрута: "морем из норвежских портов в СССР"
и "сушей в шведские порты, а оттуда морем в СССР". ВКЭСС приказал обеспечить
транспорт и начать переговоры с нейтральным шведским правительством для
получения разрешения на проезд по территории
360
Швеции28. Последнее не представляло никаких проблем. Шведы
пошли навстречу советским властям и предложили им транспортные средства с
той же готовностью, с какой в 1940 году помогали нацистам оккупировать
Норвегию. К 20 мая согласие Швеции было получено29, и в начале
июня советские и шведские представители и представители ВКЭСС собрались в
Осло для обсуждения деталей30. Английский майор Айен Николе,
вылетевший для сопровождения репатриируемых по морю, через несколько дней
узнал, что "Швеция предложила 3-й класс {железнодорожного транспорта] для
солдат и 2-й класс для офицеров, но советские настояли на вагонах для скота,
поскольку в СССР нет других средств для их перевозки".
19 июня Николе сопровождал один из таких товарных поездов за шведскую
границу. Он рассказывает:
Стоило русским понять, что мы англичане, поднялся невообразимый
ажиотаж. Они бегали вокруг нас с криками "ура" и "да здравствует Англия". Мы
отдали им все наши сигареты, что привело их в неистовый восторг. Все они
были в хорошей форме, у них явно было хорошее настроение, и дисциплина среди
них поддерживалась прекрасная31.
В западной прессе никаких описаний этого путешествия не появилось. По
требованию Межсоюзной комиссии в Осло, имевшееся у шведских журналистов
разрешение описать операцию было в срочном порядке отменено. "Согласно
хорошо информированным источникам, и советские, и западные союзники по
разным причинам возражали против гласности"32.
Большинство русских, находившихся в Норвегии, было отправлено домой под
завесой секретности. Незначительное количество из лагерей на севере было
вывезено морем в обход Северного Мыса33. Первый конвой отплыл из
Тромсе 23 июня. На борту норвежского пассажирского судна "Конг Даг", вместе
с 600 русскими, находился майор Николе, который вспоминает:
Полковник, отвечавший за репатриацию, сказал мне, что немцы обращались
с пленными, как с животными. Их заставляли тяжело работать и избивали по
любому поводу.
Британские офицеры, отвечавшие за пленных на берегу, были твердо
настроены доставить их на борт в целости и сохранности, поскольку советские
представители все утро занимались тем, что составляли списки -- "тех, кто
воевал на стороне немцев, и других, кто не хотел возвращаться". Но
большинство репатри-
361
антов радовались возвращению домой и завершению хождений по мукам.
Первый день плавания прошел мирно и спокойно. Русские загорали на палубе,
пели, всячески развлекались; появление в море китов вызвало всеобщее
оживление. На другой день на горизонте возникла полоска русской земли.
Пленные поспешно приводили в порядок свои отрепья, на мачтах весело
трепетали советские флаги. Недалеко от Кольского полуострова стоял на якоре
советский военный корабль "Архангельск". На палубе было полно моряков. При
виде соотечественников, с которыми они столько времени были разлучены,
пленные на "Конг Даге" пришли буквально в неистовство -- стали радостно
махать руками, что-то кричать. Ответом было зловещее молчание. "Архангельск"
безмолвствовал. Неподвижно замершие на палубе моряки молча смотрели на
проходящий мимо "Конг Даг". Недобрые предчувствия охватили пленных, бурная
радость сменилась апатией и страхом, который отнюдь не рассеяло прибытие в
Мурманск. Целую ночь они прождали, пока разгружался второй корабль, и только
утром их судно пришвартовалось.
Едва спустили трап, как один из пленных вырвался из толпы и бросился к
набережной, где его поджидала машина. Как выяснилось впоследствии, это был
секретный сотрудник СМЕРШа, несомненно, подготовивший обычные в таких
случаях списки. В отличие от прежних конвоев, которым устраивали
торжественную встречу, "Конг Даг" избавили от этого потемкинского
представления. На причале было полно военных и милиции, район высадки был
обнесен колючей проволокой. После томительного ожидания -- во время которого
ни один советский представитель не подошел к кораблю -- было дано разрешение
на высадку. Все личные вещи приказали сложить в одну кучу на причале. После
поверхностного медицинского осмотра всех пленных построили группами за
колючей проволокой. Человек двадцать отделили от общей массы и посадили в
грузовик с охраной. Затем, после очередного ожидания, всех пленных увели под
вооруженной охраной -- в исправительный лагерь, как объяснили майору Николсу
переводчики. Больше он своих подопечных не видел.
В середине следующего месяца из Тромсе отошел еще один конвой с
русскими пленными. Их ждал такой же прохладный прием. В досье английского
МИДа хранится рапорт молодого английского офицера, бывшего на борту одного
из судов. Он с ужасом описывает бесчеловечное обращение с несчастными,
настрадавшимися в немецком плену людьми. Никто не помог им сойти на берег;
калеки были вынуждены справляться собственными силами. Даже "молодые девушки
в форме -- как нам сказали, медсестры в ранге сержанта", относились к
пленным равнодушно и жестоко. Такая бессердечность
362
советских представителей явно озадачила автора рапорта. Он замечает,
что простые английские солдаты, ставшие очевидцами этих сцен, "почувствовали
это даже, может, сильнее, чем некоторые офицеры, и тут же сделали
выводы"34.
В составе этого конвоя было медицинское судно "Аба". На его борту
находились больные русские, которых еще раньше забрали в Гулле. Сопровождал
судно английский лейтенант из группы связи с советскими представителями,
Владимир Бритнев, сам русский по происхождению. Он вспоминает, в каком
ужасном состоянии были его подопечные:
Все они были обречены, и, мне кажется, большинство это понимало. Они
были либо изувечены, либо умирали от туберкулеза. Чтобы облегчить их
страдания, я помогал им ежедневно, а то и дважды в день, протыкать иглой
легкие, чтобы выпустить гной.
В Тронхейме Бритнев сошел с корабля, его ждали новые обязанности, а на
его место заступил уже знакомый нам Чеслав Йес-ман, работавший с русскими
военнопленными в Англии. Он хорошо говорил по-русски и за прошедший год
выслушал от пленных сотни историй о том, как тяжко им пришлось при немцах. В
Тронхейме "Аба" взяла на борт еще какое-то количество больных русских (всего
на корабле находилось 399 пациентов). А в Мурманске судно ждал обычный
холодный прием. Для тех, кто не мог ходить, советские власти выделили
несколько сломанных носилок, но одеял не дали. "Аба" простояла в Мурманске
четыре дня, и когда она отходила в море, с палубы можно было видеть
несчастных, все еще лежавших на набережной там, где их выгрузили в первый
день. Многие умерли -- некоторые от болезни, другие же, в буквальном смысле
слова, от жажды. Английские матросы и медсестры с корабля делали все, что
могли, чтобы помочь несчастным -- хотя никто не просил их об этом, -- но их
возможности были крайне ограничены. Иногда посмотреть на раненых приходили
молодые советские женщины в форме и с жесткими лицами. Йесма-ну сказали, что
это любовницы высокопоставленных офицеров. Лишь одна из них на минуту
обнаружила интерес к происходящему: когда английский матрос обносил водой
умиравших от жажды людей, молодая дама выразила возмущение некультурностью
матроса, который поил всех с одной ложки.
Однако в целом советские власти не бездействовали. Мы уже убедились,
что обычно офицеров, возвращавшихся на родину, расстреливали тут же по
прибытии. Но среди жалких человеческих обрубков на борту "Абы" офицеров не
было. Впрочем, сотрудники
363
НКВД справились и с этой задачей: двух русских врачей и фельдшера
отвели в сарай метров за сорок и расстреляли: ленинцы свято блюли свои
заповеди. До Йесмана донеслись их крики и проклятья; позже он видел тела
расстрелянных. Многие члены команды корабля тоже слышали приглушенный залп.
Покончив со всеми делами, "Аба" и сопровождавшие ее суда вышли в
норвежские воды. Рапорт о приеме, оказанном советскими властями больным
согражданам, был передан в МИД, и Томас Браймлоу заявил, что все это
"отвратительно и очень грустно" и рапорт может пригодиться для служебного
пользования при подготовке ответа на утверждения генерала Голикова, будто
родина принимает своих сынов с распростертыми объятиями35. МИД,
однако, не мог позволить себе такую "бестактность", как прямой упрек в адрес
советских представителей.
Во время службы в армии Чеслав Йесман имел возможность близко узнать
одного из своих коллег в советской миссии, сотрудника СМЕРШа майора Шершуна.
Шершун был родом из Белоруссии и уверял, что знает тамошних родственников
Йесмана. Иес-ман называет Шершуна то "честным разбойником", то "симпатичным
крестьянином", но замечает при этом, что попасть к Шершуну на допрос ему не
хотелось бы -- это был настоящий убийца, хотя и не лишенный своеобразного
обаяния. Йесман оказался с ним в одной каюте на пути в Мурманск и обратно. К
Бритневу, который был попутчиком Шершуна на пути из Халла, советский майор
отнесся с подозрением, но с Йесманом он разоткровенничался. Немногие,
наверное, могут похвалиться тем, что лицезрели офицера СМЕРШа вне его
служебной скорлупы, обиженным и в крайнем смущении. Пожалуй, Йесмана даже
притягивала эта сложная личность.
Когда "Аба" под укоризненные взгляды калек и умирающих на причале
отправилась в путь, Шершун вдруг раскрылся совершенно с неожиданной стороны.
Как описано в последовавшем затем рапорте,
было замечено, что на обратном пути майор Шершун вовсе не появлялся в
кают-компании и выходил из своей' каюты только во время трапез. Он прекратил
всякое общение с офицерами. К переводчику стали приставать с вопросами, и
оказалось, что когда англичане ушли из мурманского госпиталя, где
встречались с советским полковником, майор Шершун сказал полковнику, что, по
его мнению, англичанам был оказан плохой прием; "после всего того, что
англичане сделали для русских больных", следовало принять их теплей и
сердечнее.
364
Чеслав Йесман вспоминает, как Шершун сидел на койке, закрыв лицо
руками, и повторял: "Мне так стыдно". К несчастью, его критические
высказывания дошли до ушей бдительных советских коллег. Его тут же обвинили
в том, что он "нахватался заразы" у англичан, и приказали через три недели
вернуться из Норвегии в СССР, пообещав "ликвидировать".
К возмущению дежурного английского офицера, в Тромсе на борт судна
поднялись два офицера НКВД и увели Шершуна. Правда, СМЕРШевца не
ликвидировали. То ли у него были высокопоставленные друзья, то ли ему
удалось сыграть на своем обаянии, но он вновь всплыл на горизонте, и Йесман
позже встречал его в Египте и Константинополе36.
Вскоре Объединенный комитет начальников штабов сообщил, что
репатриация примерно 81 тысячи русских завершена к 22 июля 1945 года.
65 тысяч из них были вывезены из Норвегии в Швецию по железной дороге, а
затем морем из Швеции на советских и финских судах. Остальные 16 тысяч были
доставлены морем. В Норвегии осталось около 3 тысяч русских, которых
предполагается вывезти к концу июля 194537.
Последние репатриированные -- опять больные -- были высажены в