Страница:
репатриации.
Однако русские пленные вовсе не были однородной массой младенчески
наивных крестьян, привыкших к лишениям и страданиям, для которых свобода и
удобства значили куда меньше, чем для англичан. Среди офицеров, общавшихся с
ними, были люди, которые могли понять русский характер. Это, в первую
очередь, Чеслав Йесман, о котором я уже писал. Вторым был мой старый друг,
князь Леонид Ливен. Он родился в Курляндии, переехал в Англию, стал военным.
К концу войны многие русские эмигранты, английские подданные, благодаря
знанию русского языка получили назначения на работу в лагеря, где
размещались русские пленные. Для этих новонабранных служащих соучаствовать в
отправке соотечественников навстречу судьбе, каковую они, эмигранты,
прекрасно себе представляли, было непередаваемо тяжко. Многие из них сошли в
могилу, так и не простив себе этого. Свободно владея русским, эмигранты
легко общались с пленными, и для них это была не просто безликая масса, от
которой, по выражению Черчилля, Идена и Моррисона, следовало как можно
скорее "избавиться".
Князь Ливен был назначен в группу связи при бригадире Фай-ербрейсе; в
октябре 1944 года он оказался в лагере в Тирске. Два обстоятельства поразили
его по прибытии. Он увидел настоящих русских крестьян, бородатых, печальных,
неприхотливых. Они, к тому же, часто выражали удивление при виде погон у
офицеров военной миссии, приезжавших в лагерь. Большинство их попало в плен
в 1941-42 годах, до того, как Сталин ввел в армии погоны36, и
потому они заключили, что в лагерь приехали царские офицеры мобилизовывать
их на войну с Советами.
Но далеко не все в лагере были простолюдинами. Князь Ливен познакомился
с русским врачом, человеком умным и образованным. Тот рассказал, что служил
в Белой армии у Деникина; после разгрома Врангеля он решил воспользоваться
амнистией, которую тогда объявили Советы, и остаться в России, чтобы
помогать своему народу. Попав в немецкий плен, он по той же причине
согласился работать с немцами -- хотел лечить своих соотечественников в
плену. Он хорошо понимал природу советского государства и догадывался о том,
какая судьба ждет его по возвращении, но был готов принять ее. Однажды он
признался Ливену: "Смерти я не боюсь: меня пугают пытки".
Ливен пытался уговорить коменданта лагеря спасти несчастного от
репатриации. Поляки из другого лагеря предложили помочь: например, они могли
бы доказать, что этот врач -- украинец, живший западнее линии Керзона. Но
комендант понимал, что
149
сделать ничего не удастся, и весьма раздраженно приказал Ливе-ну больше
не поднимать этот вопрос.
-- Вы ведь, Ливен, белогвардеец,-- добавил он.-- Если будете настаивать
на этом безумном плане, вас и самого арестуют.
Несмотря на предупреждение, Ливену удалось заинтересовать этим делом
другого офицера, но тут ему неожиданно приказали выехать на судно "Герцогиня
Бедфордская" в Ливерпуль, и врач был репатриирован вместе со всеми.
Иные пленные, по рассказам Ливена, были людьми редкой душевной чистоты
и доброты, какие встречаются только в России. Один солдат три часа простоял
перед фасадом Йоркского собора, завороженный его красотой. Другой
рассказывал Ливену о том, как в лесу на Украине повстречался с Богом.
Незадолго до немецкого вторжения Господь предстал пред ним в образе старика
и сказал: "Спрячься, сын мой, ибо грядет сатанинское время". Крестьянин
послушался и таким образом, вероятно, избежал смерти. В Англии он
беспрестанно поражался свободе и богатству тамошней жизни: "Как в раю",--
повторял он. Однако МИД решил, что ему стоит дожить свои дни совсем в другом
месте.
В лагере в Тирске был весьма беспокойный обитатель по фамилии
Шараватов. Сначала он считался старостой лагеря, но его карьере помешало
участие в волнениях, которые учинил один татарин, обвинивший коммунистов в
том, что те якобы украли все лагерное мясо. Татарина перевели в лагерь для
итальянских фашистов; в Тирске был назначен новый староста, а Шараватов, как
другие пленные, стал работать на близлежащих фермах. Эта беззаботная жизнь
его вполне устраивала, но все рухнуло в один прекрасный день, когда он
увидел дочь местного сквайра верхом на прекрасном коне. Это видение юности и
красоты возникло перед ним среди ржавых листьев, запахов и туманов
английской осени. Вряд ли он мог видеть что-нибудь подобное на бескрайних
просторах России. Мимо него проносились на лошадях участники охоты. Но
бедный Шараватов стоял как пораженный громом. Затем он беспробудно запил и
как-то лунной ночью добрался до особняка сквайра. Утром военный патруль
обнаружил в хлеву его бесчувственное тело. По лицу спящего бродила широкая
улыбка; рядом, в соломе, валялись опорожненные бутылки.
Вспоминал ли Шараватов об аккуратных живых изгородях в деревнях вокруг
Тирска, когда замерзал на Колыме? Являлась ли ему в камере на Лубянке или в
лагерных снах дочь сквайра, уверенно сидящая в седле, юная и задорная? И
сколько раз нарушался этот сон звоном рельса, поднимавшего зеков? Впрочем,
вряд ли Шараватову снились сны. Он ведь уже "отличился" в лагерном бунте
против коммунистов. Его имя, вероятно, попало в черный
150
список генерала Ратова, переданный на судно, которое везло его и тысячи
таких же, как он, русских пленных в Одессу. И скорее всего, последнее, что
видел Шараватов на земле, это ухмыляющегося энкаведешника, нацелившего ствол
автомата ему в живот.
В Бексхилле, на побережье залива, тоже был устроен лагерь. Во время
войны в этом курортном местечке было малолюдно. Большинство его обитателей
разъехалось. В числе оставшихся были супруги Бэксхол, которые подружились с
несколькими русскими пленными. Русские гости любили посидеть у камина с
чашкой чая или сыграть в биллиард с Биллом Бэксхолом. Они не переставали
удивляться жизни английских солдат.
-- Представляете, они каждую субботу чистят ботинки, наводят марафет и
идут себе домой,-- говорил пораженный Александр Коркин.-- В Красной армии мы
считали счастьем побывать дома раз в полгода. В немецкой армии было сносно;
но в Англии -- просто житуха. Никто никого ни к чему не принуждает, никто не
голодает, все добрые, приветливые, каждый живет как хочет. Да в СССР такое
житье и представить себе трудно.
Коркин вполне сносно владел английским. Его родителей, крестьян, убили
в 20-е годы коммунисты, а сам он пополнил ряды армии беспризорных,
существование которой являлось неотъемлемой частью жизни довоенного СССР.
Его другу, Федору Черны-шуку, было 26 лет, и оба они часто говорили о том,
какая ужасная участь ожидает их по возвращении в Союз. "Всем капут!" --
подытоживал Федор эти рассуждения.
После долгих бесед с новыми друзьями Бэксхол начал понимать, что эти
страхи -- не пустые слова. А ведь в тогдашней атмосфере союзничества далеко
не всякий мог осознать, что в России у власти стоит правительство, которое,
захватив власть силой, в буквальном смысле слова объявило войну своим
собственным гражданам. Новые друзья Бэксхола были люди простые, политика их
не интересовала, о своей жизни на родине они рассказывали просто, ничего не
преувеличивая и не скрывая, и эти бесхитростные истории глубоко запали в
душу англичанина.
Во время встречи Рождества 1944 года пленные спросили Бэксхола, не
может ли он помочь им остаться в Англии. Разумеется, возможности Бэксхола
были весьма ограничены. Тем не менее 1 января 1945 года он написал в
министерство внутренних дел Великобритании письмо, интересуясь "процедурой,
в соответствии с которой эти русские могли бы получить английское
гражданство".
Сам того не зная, Бэксхол вызвал настоящий скандал в благородном
семействе. Патрик Дин послал копию письма Генри Фил-лимору, прося его
подробнее ознакомиться с делом. "Если,-- пи-
сал он,-- эти люди советские граждане -- а так оно, скорее всего, и
есть -- им придется репатриироваться, хотят они того или нет". Но необходимо
было проверить все до мельчайших деталей, так как "с юридической точки
зрения положение этих людей... несколько сомнительно, и именно частые
запросы такого рода могут в конечном счете привести к неприятностям". Через
пять дней МИД подучил сообщение от чиновника военного министерства:
В соответствии с договоренностью по телефону, прилагаю к сему перевод
прошения, подписанного 42 советскими гражданами из трудовой роты 631, о том,
чтобы английское правительство оградило их от репатриации в Россию. Прилагаю
также копию рапорта офицера... Поскольку эти люди признали себя советскими
гражданами, мы полагаем, что они будут репатриированы в Россию независимо от
их желания. Пока же можно рекомендовать и впредь, как и раньше, содержать их
в изоляции в вышеуказанной трудовой роте.
Очевидно, не слишком рассчитывая на помощь Бэксхола, Кор-кин, Чернышук
и их товарищи сами обратились в министерство. А через несколько дней Бэксхол
написал еще одно, более пространное письмо в министерство внутренних дел.
Подробно описав надежды и страхи двух своих русских друзей, он предлагал
предоставить этим людям кров, пока они не найдут работу. Профессия у них
хорошая -- они делают игрушки.
Но все усилия были, разумеется, тщетны. 8 февраля сотрудник МИДа Джон
Голсуорси писал сотруднику военного министерства майору Джеймсу:
Спасибо за ваше письмо Дину... от 25 января относительно группы 42
советских граждан из трудовой роты 631, которые попросили английское
правительство взять их под свою защиту. Являясь советскими гражданами, эти
люди, разумеется, должны быть репатриированы в СССР при первой возможности и
независимо от их желания. Более того, они сами признались в том, что перешли
к врагу, чтобы воевать против союзников, и у нас нет подтверждений их
словам, будто они сдались нам добровольно. Нам кажется, что они не
заслуживают сочувствия, и мы полагаем, что наша главная цель -- сделать все,
чтобы из-за них не возникло никаких осложнений между нами и советскими
властями. Если имеется опасность таких осложнений или же руководство лагеря
проявляет к ним сочувствие, мы считаем нужным соответствующим образом
проинструктировать ответственных лиц.
152
Одновременно Бэксхол получил короткий ответ из МИДа, извещавший, что
его просьба не может быть удовлетворена: русские находятся под советской
юрисдикцией, вне английского контроля37.
5 февраля Бэксхолы ждали своих русских друзей в гости. Их сын Роланд,
как обычно, поехал за ними на велосипеде в лагерь, но найти их не смог.
Мальчик обратился к часовому-канадцу, стоявшему у ворот, и тот протянул ему
записку, в которой, с жуткими ошибками, было по-английски написано: "Мистер
Билл! Нас сегодня в 12 часов переводят в лагерь в 50 милях отсюда. Извините,
что не можем придти. Времени нет. Федор, Александр". Это была последняя
весточка от русских друзей; и только через тридцать лет Бэксхолы узнали
некоторые подробности того, что произошло.
Петиция русских военнопленных возымела самые неожиданные последствия.
Военное министерство запросило работников советской военной миссии, не
считают ли они целесообразным включить в следующую партию репатриантов,
которая тогда как раз компоновалась, "предателей из 631 трудовой роты".
("Предатели", разумеется, были те, кто подписал петицию и был изолирован от
других пленных.) Получив утвердительный ответ, военное министерство дало
следующую директиву:
Советских граждан из 631-й трудовой роты -- в количестве 41 человека,
-- отказавшихся вернуться в СССР, следует, не информируя их о предстоящей
репатриации, немедленно перевести в лагерь для военнопленных No 9
38.
16 февраля Александр Коркин, Федор Чернышук и их товарищи, подписавшие
роковую петицию, были под конвоем доставлены в Ливерпуль. Серым февральским
вечером они вместе с сотнями своих соотечественников поднялись на борт
"Герцогини Бедфордской" и двух других кораблей, идущих в СССР,-- под
наблюдением английских охранников, действовавших по инструкции, то есть "как
можно незаметней". Здесь были пленные из лагерей, где работали князь Ливен и
Гарри Льюис, и из многих других. Как только в лагерях начали
распространяться слухи о предстоящей репатриации, среди пленных возникла
паника. Гарри Льюису пришлось принять участие в погоне за сбежавшим русским
офицером. В лагере в Брэмхеме 5-8 человек, по достоверным сведениям,
покончили с собой. В Тир-ске многие пленные бежали в Пеннинские горы, но
страшный холод погнал их назад. Избежать репатриации удалось только одному:
его тело обнаружили в лагере уже после того, как пленных увезли на судно.
При посадке на набережной произошел отвратительный инцидент, о котором мне
рассказал Гарри Льюис:
153
На долю моих сослуживцев, с которыми я очень подружился, выпало очень
неприятное испытание. Когда они приехали в Ливерпуль, один из русских,
увидев корабль, понял, что их обманули и что всех их сейчас отправят в
Россию. Выхватив из кармана ржавый нож, он попытался перерезать себе горло.
Когда ему не удалось перерезать яремную вену, он зажал пальцем трахею и
попытался сломать ее, но его остановили. На борт судна втащили уже не
человека, а какое-то кровавое месиво. Мои друзья отнесли его в лазарет. Это
зрелище не вызвало ни малейшего сочувствия у советских солдат на судне, один
из них сказал: "Собаке собачья смерть". Это мне рассказали люди, которым я
абсолютно верю и которые вернулись с корабля совершенно больными.
Льюис добавил, что нести русского в лазарет пришлось английским
солдатам, потому что советские офицеры просто бросили его валяться на
палубе39.
Но у Коркина, Чернышука и их сотоварищей не было времени задумываться
над тем, что они видели. Заподозрив, что их везут на корабль, отправляющийся
в СССР, они отказались надеть выданную им форму. Английские офицеры
предложили передать советским коллегами недостающие предметы одежды, но "те
не проявили особого интереса". В английском отчете говорится:
Пленные были доставлены к месту назначения без всяких осложнений и
приняты на борт в 22.00. Пятеро зачинщиков были помещены в камеры, остальные
-- на небольшой палубе под советской охраной. Перед отходом судна к ним
обратился с речью генерал Ратов. Он выразил сожаление по поводу их поведения
и сказал, что все их страхи лишены оснований и по возвращении на родину они
все получат прощение40.
Леонид Ливен, находившийся на борту "Герцогини Бедфордской", живо
запомнил все подробности путешествия. Один из пяти зачинщиков, очевидно, не
убежденный посулами генерала Ратова, бритвой разрезал себе живот: ему
недавно удалили аппендикс. Имя этого несчастного неизвестно.
Конвой прибыл в Одессу в начале марта 1945 года. Не успели суда
пришвартоваться, как на борту появились сотрудники НКВД. Им были вручены
списки пленных и рапорта советских офицеров, находившихся на судах, и они
немедля приступили к работе. Пленных построили на палубе, офицер выкликал по
списку фамилии, мертвенно-бледные люди выходили из строя. После короткого
до-
154
проса пленных, в сопровождении сотрудников НКВД с автоматами, группами
уводили с корабля. Покончив со специальными списками, приступили к выгрузке
оставшихся.
Английские моряки равнодушно наблюдали за происходящим с палубы. Во
всех портах, в которые они заходили, толпились солдаты, громоздилось военное
оборудование, гудели сирены кораблей, кричали люди, в небе кружили чайки. От
Неаполя и Констанцы Одесса отличалась разве что количеством разрушенных
бомбежкой зданий.
Вдруг глубокое гудение разрезало воздух, в небе появились два
бомбардировщика и начали кружить над бухтой. Моряки инстинктивно втянули
головы в плечи, потом выпрямились, завидев на крыльях красные звезды. Тем не
менее самолеты вели себя как-то странно. Примерно с четверть часа они
кружили над портом, и стоило морякам притерпеться к их гудению, как к нему
добавился пронзительный механический визг: это запустили лесопилку на
набережной. В режущем слух вое пилы и гуле самолетов потонули все прочие
звуки. Англичане машинально заткнули пальцами уши. Этот адский шум
продолжался минут двадцать.
Юный князь Ливен, сообразив, что происходит, в ужасе помчался к
полковнику Дэшвуду, которому предстояло принять на борт возвращающихся на
том же судне английских военнопленных, освобожденных Красной армией.
Бледное, перекошенное ужасом лицо князя потрясло полковника:
В чем дело, мой мальчик?
Сэр, они убивают пленных! -- заикаясь от волнения выда
вил Ливен.
Этого не может быть! -- прокричал в ответ полковник.
Ливен стал было настаивать, но быстро сообразил, что протестовать все
равно бесполезно -- чем мог тут помочь полковник Дэшвуд?
Через несколько минут шум прекратился, бомбардировщики скрылись за
крышами; пила, выполнив, вероятно, свою утреннюю норму, остановилась, и порт
снова зажил привычной жизнью. Выгрузка пленных с судна продолжалась без
инцидентов, и только Ливен не мог отделаться от мысли о том, что в недавнем
грохоте потонули стаккато автоматных очередей, крики и стоны жертв.
Догадка князя Ливена представляется вполне правдоподобной. Бывший узник
Лефортово, финн, рассказывает, что возле тюрьмы,
наверное, находилась мастерская по ремонту самолетных двигателей, и мы
денно и нощно слушали гул запускаемых двигателей... Но вечерами и ночью эти
звуки часто перекрыва-
155
лись доносившимися до нас криками из следственного отдела, хотя он был
от нас довольно далеко41.
О "работе" палачей-расстрелыциков пишет и А. И. Солженицын: "Под
какой-нибудь сопроводительный машинный грохот неслышно освобождая пули из
пистолета в затылки..."42
Эти методы, которым обучали в школе НКВД в Бабушкине, применялись
повсеместно43. Так что вряд ли можно серьезно воспринимать
заключительные строки статьи в лондонской "Тайме", посвященной этой
репатриации, в которых автор пишет о "трогательных сценах, разыгравшихся
после того, как русские вступили на свою родную землю"44.
На этом, насколько мы можем судить, закончилась история несчастных
русских пленных, которые всего за несколько недель до того сидели за
рождественским обедом в уютном доме Бэксхо-лов. Эта страшная участь постигла
их лишь по одной-единствен-ной причине: английские власти сочли нужным
сообщить генералу Ратову о петиции, написанной в Бексхиллском лагере. Как
месяцем раньше заметил Джон Голсуорси: "Нам кажется, что они не заслуживают
сочувствия..."
Остальным пленным, выгруженным в Одессе, но не расстрелянным тут же на
набережной, предстояло пройти еще некоторые формальности перед тем, как
отправиться "в неизвестном направлении". Напомним, что английское
правительство было очень озабочено тем, чтобы полностью экипировать
репатриируемых новым зимним обмундированием. Самое горячее и
заинтересованное участие в этом деле принял глава советской миссии генерал
Васильев. 20 октября 1944 года на совещании отдела по делам военнопленных он
жаловался начальнику отдела генералу Геппу, что "некоторым пленным выдали
новую форму, а другим -- старую и рваную". Генерал Гепп обещал это
проверить45. Уже на следующий день была издана соответствующая
директива. Тем не менее советские власти продолжали настаивать на своих
требованиях от имени "советских военнопленных и граждан СССР,
депортированных немецкими захватчиками в фашистские лагеря и освобожденных
союзными войсками"46. 21 декабря 1944 года штаб ВКЭСС сообщил:
Советские представители на этом театре военных действии информировали
нас, что они рассчитывают получить от союзников новое обмундирование для
всех своих пленных... Речь идет о следующих вещах.
Одежда: по куртке военной на каждого, подшлемник, шинель, шерстяной
свитер, пара ботинок, шерстяные перчатки,
156
брюки военные. По паре шерстяных кальсон, нательных рубашек, носков.
Снаряжение: по одеялу на каждого, кисточку для бритья, расческу,
рюкзак, бритву, жестяную миску, мыло, бутылку для воды, зубную щетку, вилку,
нож, ложку, полотенце47.
Незадолго до описанного выше путешествия Васильев в письменном запросе
осведомился о готовности обмундирования и его соответствии самым высоким
стандартам48. Через два дня, 7 февраля 1945 года, в письме
генералу Геппу он выразил недовольство тем, что
репатриируемым выдается всего лишь по паре нижнего белья на человека...
Советская военная миссия просит принять во внимание климатические
особенности Советского Союза зимой и учесть, что репатриируемым предстоит
покрыть значительные расстояния. Поэтому мы считаем, что в добавление к
другим предметам одежды следует выдавать по крайней мере по два комплекта
нижнего белья на человека49.
Обмундирование, которого столь настойчиво добивалась советская сторона
и которое столь любезно было предоставлено англичанами, сопровождало пленных
в их долгом морском путешествии до самой Одессы. Но там им пришлось
расстаться со своими вещами. Мы располагаем пятью разными свидетельствами, в
которых описана любопытная церемония, имевшая место всякий раз по прибытии
советских граждан на родину. Приведем одно из них -- Дж. К. Гамильтона,
освобожденного Красной армией из немецкого плена и проделавшего вместе с
товарищами опасное путешествие через Польшу и Украину в Одессу, откуда их
должны были отправить на родину на тех же судах, на которых были доставлены
русские пленные. Вот что он пишет:
Я имел несчастье попасть в руки к Советам в 1945 году, и мне довелось
собственными глазами увидеть, что сталось с советскими гражданами,
репатриированными из восточной Германии. Наша группа бывших английских
военнопленных прибыла в Одессу 8 марта 1945 года. Отсюда нам предстояло
отплыть на судне "Принцесса гор", прибывшем в Одессу с большим количеством
бывших русских военнопленных, попавших в руки к союзникам во Франции. По
словам корабельной команды, этим пленным была выдана полная смена
обмундирования, и они вышли на берег в английской форме. Будучи в казармах в
Одессе, мы видели, как группу этих
157
людей вели к вокзалу, чтобы отправить на восток: они были одеты в
лохмотья, а на ногах у них было нечто и вовсе невообразимое... Прочитав
"Архипелаг ГУЛаг" А. Солженицына, я понял, что он описывает именно то, что
мы наблюдали в Одессе. Правда, мы не были непосредственными свидетелями
того, как у них отбирали английское обмундирование и белье, ботинки, носки и
т. д. -- все это происходило в помещении склада. В двери склада входили
хорошо одетые люди -- а выходили оборванцы в некоем подобии обуви, столь
живо описанном А. Солженицыным...50
О том же рассказала мне и другая моя соотечественница, свидетельница
событий. В ту пору она была юной девушкой (как и английских пленных, ее
освободила Красная армия)51. Подтверждают это и свидетельства
трех английских офицеров связи, сопровождавших транспорты с
репатриированными и не раз присутствовавших при подобных жестоких и
унизительных сценах52.
Стоит задаться вопросом, почему советское правительство так
злоупотребило доверием своего союзника. Очевидно, одежда сама по себе
представляла в то время действительно некую ценность: в СССР ее
катастрофически не хватало53. И все же -- абсурдные требования
лишней пары кальсон в сочетании с полным отсутствием каких бы то ни было
попыток скрыть последующую конфискацию вещей выглядят довольно странно.
Впрочем, не менее странно и другое противоречие. С одной стороны,
многие англичане имели возможность наблюдать за тем, что происходит, и
докладывать об этом английским властям. С другой, советские власти порой
доходили буквально до абсурда в попытках скрыть что-либо от иностранного
наблюдателя. Приведем всего лишь один пример: вице-президент США Генри
Уоллес во время визита в СССР побывал на Колыме. Чтобы создать благоприятное
впечатление у простодушного визитера, НКВД за одну ночь снесло деревянные
наблюдательные вышки вдоль дорог к Магадану, построенному зэками. Тысячи
заключенных были на три дня заперты в бараках. Иностранного гостя отвезли в
образцовый колхоз, где в роли свинарок выступали "секретарши" офицеров НКВД.
В магаданском театре ему показали спектакль, в котором играли заключенные,
привезенные в театр на грузовиках и сразу же после представления
отправленные назад. В магазины завезли товары, которых никто из русских в
тех краях, исключая чекистов, не видел уже много лет54. Поэтому
нам кажется вполне вероятным, что советские власти старались -- и не без
успеха -- утереть союзникам нос. Да и в самом деле -- кто бы мог подумать,
что удастся с такой легкостью заставить англичан репатриировать
158
тысячи пленных и что они беспрекословно будут сносить нескончаемый
поток советских оскорблений! А коли так -- то почему бы не заставить этих
английских задавак поплясать под советскую дудку: пусть потратятся на одежку
для приносимых в жертву русских. А если потом они обнаружат, что их
надули,-- так поделом им. Сталин сам ведь сказал однажды про Черчилля:
"...Он такой, что если не побережешься, он у тебя копейку из кармана
утянет"55. Легко представить себе, как в маленькой комнате в
Кремле, где по ночам горел свет, он и Берия потешались над Черчиллем,
Однако русские пленные вовсе не были однородной массой младенчески
наивных крестьян, привыкших к лишениям и страданиям, для которых свобода и
удобства значили куда меньше, чем для англичан. Среди офицеров, общавшихся с
ними, были люди, которые могли понять русский характер. Это, в первую
очередь, Чеслав Йесман, о котором я уже писал. Вторым был мой старый друг,
князь Леонид Ливен. Он родился в Курляндии, переехал в Англию, стал военным.
К концу войны многие русские эмигранты, английские подданные, благодаря
знанию русского языка получили назначения на работу в лагеря, где
размещались русские пленные. Для этих новонабранных служащих соучаствовать в
отправке соотечественников навстречу судьбе, каковую они, эмигранты,
прекрасно себе представляли, было непередаваемо тяжко. Многие из них сошли в
могилу, так и не простив себе этого. Свободно владея русским, эмигранты
легко общались с пленными, и для них это была не просто безликая масса, от
которой, по выражению Черчилля, Идена и Моррисона, следовало как можно
скорее "избавиться".
Князь Ливен был назначен в группу связи при бригадире Фай-ербрейсе; в
октябре 1944 года он оказался в лагере в Тирске. Два обстоятельства поразили
его по прибытии. Он увидел настоящих русских крестьян, бородатых, печальных,
неприхотливых. Они, к тому же, часто выражали удивление при виде погон у
офицеров военной миссии, приезжавших в лагерь. Большинство их попало в плен
в 1941-42 годах, до того, как Сталин ввел в армии погоны36, и
потому они заключили, что в лагерь приехали царские офицеры мобилизовывать
их на войну с Советами.
Но далеко не все в лагере были простолюдинами. Князь Ливен познакомился
с русским врачом, человеком умным и образованным. Тот рассказал, что служил
в Белой армии у Деникина; после разгрома Врангеля он решил воспользоваться
амнистией, которую тогда объявили Советы, и остаться в России, чтобы
помогать своему народу. Попав в немецкий плен, он по той же причине
согласился работать с немцами -- хотел лечить своих соотечественников в
плену. Он хорошо понимал природу советского государства и догадывался о том,
какая судьба ждет его по возвращении, но был готов принять ее. Однажды он
признался Ливену: "Смерти я не боюсь: меня пугают пытки".
Ливен пытался уговорить коменданта лагеря спасти несчастного от
репатриации. Поляки из другого лагеря предложили помочь: например, они могли
бы доказать, что этот врач -- украинец, живший западнее линии Керзона. Но
комендант понимал, что
149
сделать ничего не удастся, и весьма раздраженно приказал Ливе-ну больше
не поднимать этот вопрос.
-- Вы ведь, Ливен, белогвардеец,-- добавил он.-- Если будете настаивать
на этом безумном плане, вас и самого арестуют.
Несмотря на предупреждение, Ливену удалось заинтересовать этим делом
другого офицера, но тут ему неожиданно приказали выехать на судно "Герцогиня
Бедфордская" в Ливерпуль, и врач был репатриирован вместе со всеми.
Иные пленные, по рассказам Ливена, были людьми редкой душевной чистоты
и доброты, какие встречаются только в России. Один солдат три часа простоял
перед фасадом Йоркского собора, завороженный его красотой. Другой
рассказывал Ливену о том, как в лесу на Украине повстречался с Богом.
Незадолго до немецкого вторжения Господь предстал пред ним в образе старика
и сказал: "Спрячься, сын мой, ибо грядет сатанинское время". Крестьянин
послушался и таким образом, вероятно, избежал смерти. В Англии он
беспрестанно поражался свободе и богатству тамошней жизни: "Как в раю",--
повторял он. Однако МИД решил, что ему стоит дожить свои дни совсем в другом
месте.
В лагере в Тирске был весьма беспокойный обитатель по фамилии
Шараватов. Сначала он считался старостой лагеря, но его карьере помешало
участие в волнениях, которые учинил один татарин, обвинивший коммунистов в
том, что те якобы украли все лагерное мясо. Татарина перевели в лагерь для
итальянских фашистов; в Тирске был назначен новый староста, а Шараватов, как
другие пленные, стал работать на близлежащих фермах. Эта беззаботная жизнь
его вполне устраивала, но все рухнуло в один прекрасный день, когда он
увидел дочь местного сквайра верхом на прекрасном коне. Это видение юности и
красоты возникло перед ним среди ржавых листьев, запахов и туманов
английской осени. Вряд ли он мог видеть что-нибудь подобное на бескрайних
просторах России. Мимо него проносились на лошадях участники охоты. Но
бедный Шараватов стоял как пораженный громом. Затем он беспробудно запил и
как-то лунной ночью добрался до особняка сквайра. Утром военный патруль
обнаружил в хлеву его бесчувственное тело. По лицу спящего бродила широкая
улыбка; рядом, в соломе, валялись опорожненные бутылки.
Вспоминал ли Шараватов об аккуратных живых изгородях в деревнях вокруг
Тирска, когда замерзал на Колыме? Являлась ли ему в камере на Лубянке или в
лагерных снах дочь сквайра, уверенно сидящая в седле, юная и задорная? И
сколько раз нарушался этот сон звоном рельса, поднимавшего зеков? Впрочем,
вряд ли Шараватову снились сны. Он ведь уже "отличился" в лагерном бунте
против коммунистов. Его имя, вероятно, попало в черный
150
список генерала Ратова, переданный на судно, которое везло его и тысячи
таких же, как он, русских пленных в Одессу. И скорее всего, последнее, что
видел Шараватов на земле, это ухмыляющегося энкаведешника, нацелившего ствол
автомата ему в живот.
В Бексхилле, на побережье залива, тоже был устроен лагерь. Во время
войны в этом курортном местечке было малолюдно. Большинство его обитателей
разъехалось. В числе оставшихся были супруги Бэксхол, которые подружились с
несколькими русскими пленными. Русские гости любили посидеть у камина с
чашкой чая или сыграть в биллиард с Биллом Бэксхолом. Они не переставали
удивляться жизни английских солдат.
-- Представляете, они каждую субботу чистят ботинки, наводят марафет и
идут себе домой,-- говорил пораженный Александр Коркин.-- В Красной армии мы
считали счастьем побывать дома раз в полгода. В немецкой армии было сносно;
но в Англии -- просто житуха. Никто никого ни к чему не принуждает, никто не
голодает, все добрые, приветливые, каждый живет как хочет. Да в СССР такое
житье и представить себе трудно.
Коркин вполне сносно владел английским. Его родителей, крестьян, убили
в 20-е годы коммунисты, а сам он пополнил ряды армии беспризорных,
существование которой являлось неотъемлемой частью жизни довоенного СССР.
Его другу, Федору Черны-шуку, было 26 лет, и оба они часто говорили о том,
какая ужасная участь ожидает их по возвращении в Союз. "Всем капут!" --
подытоживал Федор эти рассуждения.
После долгих бесед с новыми друзьями Бэксхол начал понимать, что эти
страхи -- не пустые слова. А ведь в тогдашней атмосфере союзничества далеко
не всякий мог осознать, что в России у власти стоит правительство, которое,
захватив власть силой, в буквальном смысле слова объявило войну своим
собственным гражданам. Новые друзья Бэксхола были люди простые, политика их
не интересовала, о своей жизни на родине они рассказывали просто, ничего не
преувеличивая и не скрывая, и эти бесхитростные истории глубоко запали в
душу англичанина.
Во время встречи Рождества 1944 года пленные спросили Бэксхола, не
может ли он помочь им остаться в Англии. Разумеется, возможности Бэксхола
были весьма ограничены. Тем не менее 1 января 1945 года он написал в
министерство внутренних дел Великобритании письмо, интересуясь "процедурой,
в соответствии с которой эти русские могли бы получить английское
гражданство".
Сам того не зная, Бэксхол вызвал настоящий скандал в благородном
семействе. Патрик Дин послал копию письма Генри Фил-лимору, прося его
подробнее ознакомиться с делом. "Если,-- пи-
сал он,-- эти люди советские граждане -- а так оно, скорее всего, и
есть -- им придется репатриироваться, хотят они того или нет". Но необходимо
было проверить все до мельчайших деталей, так как "с юридической точки
зрения положение этих людей... несколько сомнительно, и именно частые
запросы такого рода могут в конечном счете привести к неприятностям". Через
пять дней МИД подучил сообщение от чиновника военного министерства:
В соответствии с договоренностью по телефону, прилагаю к сему перевод
прошения, подписанного 42 советскими гражданами из трудовой роты 631, о том,
чтобы английское правительство оградило их от репатриации в Россию. Прилагаю
также копию рапорта офицера... Поскольку эти люди признали себя советскими
гражданами, мы полагаем, что они будут репатриированы в Россию независимо от
их желания. Пока же можно рекомендовать и впредь, как и раньше, содержать их
в изоляции в вышеуказанной трудовой роте.
Очевидно, не слишком рассчитывая на помощь Бэксхола, Кор-кин, Чернышук
и их товарищи сами обратились в министерство. А через несколько дней Бэксхол
написал еще одно, более пространное письмо в министерство внутренних дел.
Подробно описав надежды и страхи двух своих русских друзей, он предлагал
предоставить этим людям кров, пока они не найдут работу. Профессия у них
хорошая -- они делают игрушки.
Но все усилия были, разумеется, тщетны. 8 февраля сотрудник МИДа Джон
Голсуорси писал сотруднику военного министерства майору Джеймсу:
Спасибо за ваше письмо Дину... от 25 января относительно группы 42
советских граждан из трудовой роты 631, которые попросили английское
правительство взять их под свою защиту. Являясь советскими гражданами, эти
люди, разумеется, должны быть репатриированы в СССР при первой возможности и
независимо от их желания. Более того, они сами признались в том, что перешли
к врагу, чтобы воевать против союзников, и у нас нет подтверждений их
словам, будто они сдались нам добровольно. Нам кажется, что они не
заслуживают сочувствия, и мы полагаем, что наша главная цель -- сделать все,
чтобы из-за них не возникло никаких осложнений между нами и советскими
властями. Если имеется опасность таких осложнений или же руководство лагеря
проявляет к ним сочувствие, мы считаем нужным соответствующим образом
проинструктировать ответственных лиц.
152
Одновременно Бэксхол получил короткий ответ из МИДа, извещавший, что
его просьба не может быть удовлетворена: русские находятся под советской
юрисдикцией, вне английского контроля37.
5 февраля Бэксхолы ждали своих русских друзей в гости. Их сын Роланд,
как обычно, поехал за ними на велосипеде в лагерь, но найти их не смог.
Мальчик обратился к часовому-канадцу, стоявшему у ворот, и тот протянул ему
записку, в которой, с жуткими ошибками, было по-английски написано: "Мистер
Билл! Нас сегодня в 12 часов переводят в лагерь в 50 милях отсюда. Извините,
что не можем придти. Времени нет. Федор, Александр". Это была последняя
весточка от русских друзей; и только через тридцать лет Бэксхолы узнали
некоторые подробности того, что произошло.
Петиция русских военнопленных возымела самые неожиданные последствия.
Военное министерство запросило работников советской военной миссии, не
считают ли они целесообразным включить в следующую партию репатриантов,
которая тогда как раз компоновалась, "предателей из 631 трудовой роты".
("Предатели", разумеется, были те, кто подписал петицию и был изолирован от
других пленных.) Получив утвердительный ответ, военное министерство дало
следующую директиву:
Советских граждан из 631-й трудовой роты -- в количестве 41 человека,
-- отказавшихся вернуться в СССР, следует, не информируя их о предстоящей
репатриации, немедленно перевести в лагерь для военнопленных No 9
38.
16 февраля Александр Коркин, Федор Чернышук и их товарищи, подписавшие
роковую петицию, были под конвоем доставлены в Ливерпуль. Серым февральским
вечером они вместе с сотнями своих соотечественников поднялись на борт
"Герцогини Бедфордской" и двух других кораблей, идущих в СССР,-- под
наблюдением английских охранников, действовавших по инструкции, то есть "как
можно незаметней". Здесь были пленные из лагерей, где работали князь Ливен и
Гарри Льюис, и из многих других. Как только в лагерях начали
распространяться слухи о предстоящей репатриации, среди пленных возникла
паника. Гарри Льюису пришлось принять участие в погоне за сбежавшим русским
офицером. В лагере в Брэмхеме 5-8 человек, по достоверным сведениям,
покончили с собой. В Тир-ске многие пленные бежали в Пеннинские горы, но
страшный холод погнал их назад. Избежать репатриации удалось только одному:
его тело обнаружили в лагере уже после того, как пленных увезли на судно.
При посадке на набережной произошел отвратительный инцидент, о котором мне
рассказал Гарри Льюис:
153
На долю моих сослуживцев, с которыми я очень подружился, выпало очень
неприятное испытание. Когда они приехали в Ливерпуль, один из русских,
увидев корабль, понял, что их обманули и что всех их сейчас отправят в
Россию. Выхватив из кармана ржавый нож, он попытался перерезать себе горло.
Когда ему не удалось перерезать яремную вену, он зажал пальцем трахею и
попытался сломать ее, но его остановили. На борт судна втащили уже не
человека, а какое-то кровавое месиво. Мои друзья отнесли его в лазарет. Это
зрелище не вызвало ни малейшего сочувствия у советских солдат на судне, один
из них сказал: "Собаке собачья смерть". Это мне рассказали люди, которым я
абсолютно верю и которые вернулись с корабля совершенно больными.
Льюис добавил, что нести русского в лазарет пришлось английским
солдатам, потому что советские офицеры просто бросили его валяться на
палубе39.
Но у Коркина, Чернышука и их сотоварищей не было времени задумываться
над тем, что они видели. Заподозрив, что их везут на корабль, отправляющийся
в СССР, они отказались надеть выданную им форму. Английские офицеры
предложили передать советским коллегами недостающие предметы одежды, но "те
не проявили особого интереса". В английском отчете говорится:
Пленные были доставлены к месту назначения без всяких осложнений и
приняты на борт в 22.00. Пятеро зачинщиков были помещены в камеры, остальные
-- на небольшой палубе под советской охраной. Перед отходом судна к ним
обратился с речью генерал Ратов. Он выразил сожаление по поводу их поведения
и сказал, что все их страхи лишены оснований и по возвращении на родину они
все получат прощение40.
Леонид Ливен, находившийся на борту "Герцогини Бедфордской", живо
запомнил все подробности путешествия. Один из пяти зачинщиков, очевидно, не
убежденный посулами генерала Ратова, бритвой разрезал себе живот: ему
недавно удалили аппендикс. Имя этого несчастного неизвестно.
Конвой прибыл в Одессу в начале марта 1945 года. Не успели суда
пришвартоваться, как на борту появились сотрудники НКВД. Им были вручены
списки пленных и рапорта советских офицеров, находившихся на судах, и они
немедля приступили к работе. Пленных построили на палубе, офицер выкликал по
списку фамилии, мертвенно-бледные люди выходили из строя. После короткого
до-
154
проса пленных, в сопровождении сотрудников НКВД с автоматами, группами
уводили с корабля. Покончив со специальными списками, приступили к выгрузке
оставшихся.
Английские моряки равнодушно наблюдали за происходящим с палубы. Во
всех портах, в которые они заходили, толпились солдаты, громоздилось военное
оборудование, гудели сирены кораблей, кричали люди, в небе кружили чайки. От
Неаполя и Констанцы Одесса отличалась разве что количеством разрушенных
бомбежкой зданий.
Вдруг глубокое гудение разрезало воздух, в небе появились два
бомбардировщика и начали кружить над бухтой. Моряки инстинктивно втянули
головы в плечи, потом выпрямились, завидев на крыльях красные звезды. Тем не
менее самолеты вели себя как-то странно. Примерно с четверть часа они
кружили над портом, и стоило морякам притерпеться к их гудению, как к нему
добавился пронзительный механический визг: это запустили лесопилку на
набережной. В режущем слух вое пилы и гуле самолетов потонули все прочие
звуки. Англичане машинально заткнули пальцами уши. Этот адский шум
продолжался минут двадцать.
Юный князь Ливен, сообразив, что происходит, в ужасе помчался к
полковнику Дэшвуду, которому предстояло принять на борт возвращающихся на
том же судне английских военнопленных, освобожденных Красной армией.
Бледное, перекошенное ужасом лицо князя потрясло полковника:
В чем дело, мой мальчик?
Сэр, они убивают пленных! -- заикаясь от волнения выда
вил Ливен.
Этого не может быть! -- прокричал в ответ полковник.
Ливен стал было настаивать, но быстро сообразил, что протестовать все
равно бесполезно -- чем мог тут помочь полковник Дэшвуд?
Через несколько минут шум прекратился, бомбардировщики скрылись за
крышами; пила, выполнив, вероятно, свою утреннюю норму, остановилась, и порт
снова зажил привычной жизнью. Выгрузка пленных с судна продолжалась без
инцидентов, и только Ливен не мог отделаться от мысли о том, что в недавнем
грохоте потонули стаккато автоматных очередей, крики и стоны жертв.
Догадка князя Ливена представляется вполне правдоподобной. Бывший узник
Лефортово, финн, рассказывает, что возле тюрьмы,
наверное, находилась мастерская по ремонту самолетных двигателей, и мы
денно и нощно слушали гул запускаемых двигателей... Но вечерами и ночью эти
звуки часто перекрыва-
155
лись доносившимися до нас криками из следственного отдела, хотя он был
от нас довольно далеко41.
О "работе" палачей-расстрелыциков пишет и А. И. Солженицын: "Под
какой-нибудь сопроводительный машинный грохот неслышно освобождая пули из
пистолета в затылки..."42
Эти методы, которым обучали в школе НКВД в Бабушкине, применялись
повсеместно43. Так что вряд ли можно серьезно воспринимать
заключительные строки статьи в лондонской "Тайме", посвященной этой
репатриации, в которых автор пишет о "трогательных сценах, разыгравшихся
после того, как русские вступили на свою родную землю"44.
На этом, насколько мы можем судить, закончилась история несчастных
русских пленных, которые всего за несколько недель до того сидели за
рождественским обедом в уютном доме Бэксхо-лов. Эта страшная участь постигла
их лишь по одной-единствен-ной причине: английские власти сочли нужным
сообщить генералу Ратову о петиции, написанной в Бексхиллском лагере. Как
месяцем раньше заметил Джон Голсуорси: "Нам кажется, что они не заслуживают
сочувствия..."
Остальным пленным, выгруженным в Одессе, но не расстрелянным тут же на
набережной, предстояло пройти еще некоторые формальности перед тем, как
отправиться "в неизвестном направлении". Напомним, что английское
правительство было очень озабочено тем, чтобы полностью экипировать
репатриируемых новым зимним обмундированием. Самое горячее и
заинтересованное участие в этом деле принял глава советской миссии генерал
Васильев. 20 октября 1944 года на совещании отдела по делам военнопленных он
жаловался начальнику отдела генералу Геппу, что "некоторым пленным выдали
новую форму, а другим -- старую и рваную". Генерал Гепп обещал это
проверить45. Уже на следующий день была издана соответствующая
директива. Тем не менее советские власти продолжали настаивать на своих
требованиях от имени "советских военнопленных и граждан СССР,
депортированных немецкими захватчиками в фашистские лагеря и освобожденных
союзными войсками"46. 21 декабря 1944 года штаб ВКЭСС сообщил:
Советские представители на этом театре военных действии информировали
нас, что они рассчитывают получить от союзников новое обмундирование для
всех своих пленных... Речь идет о следующих вещах.
Одежда: по куртке военной на каждого, подшлемник, шинель, шерстяной
свитер, пара ботинок, шерстяные перчатки,
156
брюки военные. По паре шерстяных кальсон, нательных рубашек, носков.
Снаряжение: по одеялу на каждого, кисточку для бритья, расческу,
рюкзак, бритву, жестяную миску, мыло, бутылку для воды, зубную щетку, вилку,
нож, ложку, полотенце47.
Незадолго до описанного выше путешествия Васильев в письменном запросе
осведомился о готовности обмундирования и его соответствии самым высоким
стандартам48. Через два дня, 7 февраля 1945 года, в письме
генералу Геппу он выразил недовольство тем, что
репатриируемым выдается всего лишь по паре нижнего белья на человека...
Советская военная миссия просит принять во внимание климатические
особенности Советского Союза зимой и учесть, что репатриируемым предстоит
покрыть значительные расстояния. Поэтому мы считаем, что в добавление к
другим предметам одежды следует выдавать по крайней мере по два комплекта
нижнего белья на человека49.
Обмундирование, которого столь настойчиво добивалась советская сторона
и которое столь любезно было предоставлено англичанами, сопровождало пленных
в их долгом морском путешествии до самой Одессы. Но там им пришлось
расстаться со своими вещами. Мы располагаем пятью разными свидетельствами, в
которых описана любопытная церемония, имевшая место всякий раз по прибытии
советских граждан на родину. Приведем одно из них -- Дж. К. Гамильтона,
освобожденного Красной армией из немецкого плена и проделавшего вместе с
товарищами опасное путешествие через Польшу и Украину в Одессу, откуда их
должны были отправить на родину на тех же судах, на которых были доставлены
русские пленные. Вот что он пишет:
Я имел несчастье попасть в руки к Советам в 1945 году, и мне довелось
собственными глазами увидеть, что сталось с советскими гражданами,
репатриированными из восточной Германии. Наша группа бывших английских
военнопленных прибыла в Одессу 8 марта 1945 года. Отсюда нам предстояло
отплыть на судне "Принцесса гор", прибывшем в Одессу с большим количеством
бывших русских военнопленных, попавших в руки к союзникам во Франции. По
словам корабельной команды, этим пленным была выдана полная смена
обмундирования, и они вышли на берег в английской форме. Будучи в казармах в
Одессе, мы видели, как группу этих
157
людей вели к вокзалу, чтобы отправить на восток: они были одеты в
лохмотья, а на ногах у них было нечто и вовсе невообразимое... Прочитав
"Архипелаг ГУЛаг" А. Солженицына, я понял, что он описывает именно то, что
мы наблюдали в Одессе. Правда, мы не были непосредственными свидетелями
того, как у них отбирали английское обмундирование и белье, ботинки, носки и
т. д. -- все это происходило в помещении склада. В двери склада входили
хорошо одетые люди -- а выходили оборванцы в некоем подобии обуви, столь
живо описанном А. Солженицыным...50
О том же рассказала мне и другая моя соотечественница, свидетельница
событий. В ту пору она была юной девушкой (как и английских пленных, ее
освободила Красная армия)51. Подтверждают это и свидетельства
трех английских офицеров связи, сопровождавших транспорты с
репатриированными и не раз присутствовавших при подобных жестоких и
унизительных сценах52.
Стоит задаться вопросом, почему советское правительство так
злоупотребило доверием своего союзника. Очевидно, одежда сама по себе
представляла в то время действительно некую ценность: в СССР ее
катастрофически не хватало53. И все же -- абсурдные требования
лишней пары кальсон в сочетании с полным отсутствием каких бы то ни было
попыток скрыть последующую конфискацию вещей выглядят довольно странно.
Впрочем, не менее странно и другое противоречие. С одной стороны,
многие англичане имели возможность наблюдать за тем, что происходит, и
докладывать об этом английским властям. С другой, советские власти порой
доходили буквально до абсурда в попытках скрыть что-либо от иностранного
наблюдателя. Приведем всего лишь один пример: вице-президент США Генри
Уоллес во время визита в СССР побывал на Колыме. Чтобы создать благоприятное
впечатление у простодушного визитера, НКВД за одну ночь снесло деревянные
наблюдательные вышки вдоль дорог к Магадану, построенному зэками. Тысячи
заключенных были на три дня заперты в бараках. Иностранного гостя отвезли в
образцовый колхоз, где в роли свинарок выступали "секретарши" офицеров НКВД.
В магаданском театре ему показали спектакль, в котором играли заключенные,
привезенные в театр на грузовиках и сразу же после представления
отправленные назад. В магазины завезли товары, которых никто из русских в
тех краях, исключая чекистов, не видел уже много лет54. Поэтому
нам кажется вполне вероятным, что советские власти старались -- и не без
успеха -- утереть союзникам нос. Да и в самом деле -- кто бы мог подумать,
что удастся с такой легкостью заставить англичан репатриировать
158
тысячи пленных и что они беспрекословно будут сносить нескончаемый
поток советских оскорблений! А коли так -- то почему бы не заставить этих
английских задавак поплясать под советскую дудку: пусть потратятся на одежку
для приносимых в жертву русских. А если потом они обнаружат, что их
надули,-- так поделом им. Сталин сам ведь сказал однажды про Черчилля:
"...Он такой, что если не побережешься, он у тебя копейку из кармана
утянет"55. Легко представить себе, как в маленькой комнате в
Кремле, где по ночам горел свет, он и Берия потешались над Черчиллем,