Страница:
исключительная бесчеловечность грядущей операции. Через четыре года после
описываемых событий он вместе с епископом Чичестерским выступил с осуждением
насильственного возвращения бежавших от коммунизма10.
Помочь русским пленным можно было одним-единственным способом --
предпринять последнюю попытку использовать их для военных целей союзных
армий. Несколько тысяч русских, находившихся сейчас в руках союзников,
составляли лишь долю процента от тех пяти-шести миллионов, что по разным
причинам оказались в пределах Великого Рейха. Для ССО эти люди, настроенные
в большинстве своем антинацистски, представляли благодатный материал для
организации беспорядков и даже открытого восстания за линией немецкого
фронта. Военные формирования из русских пленных по численности составляли
целый корпус. Во Франции действовало несколько отрядов, в задачу которых
входила борьба против маки. В Германии тысячи русских работали на
практически не охраняемых полях. Конечно, с военной точки зрения они мало
что могли сделать против вермахта и отрядов СС даже в этот период войны,
когда мощь Германии была на исходе; но агитация за сопротивление немцам
способствовала бы подрыву обороноспособности Германии.
Если бы пропаганда союзников возымела действие, немцам пришлось бы
заменить русские формирования, воевавшие против партизан во Франции, Италии
и Югославии, до предела вымотанными немецкими частями. А в самой Германии
перспектива восстания миллионов русских "рабов" и других "восточных
рабочих", чей труд использовался на полях и заводах, могла бы вызвать панику
и привести к непредсказуемым последствиям. Страх перед
таким восстанием выражали и Гитлер, и Гиммлер, и уже в 1942 году
рассматривались планы по его подавлению, известные под названием
"Валькирия"11.
1 августа ССО представила Объединенному комитету начальников штабов
меморандум "Подрывная работа в русских войсках, действующих против маки".
Кадры для такой работы предлагалось набирать среди русских военнопленных.
Предполагалось, что после специальной подготовки в ССО их забросят в районы
действий маки, и там они попытаются воздействовать на русские
антипартизанские формирования. Этот план вполне мог оказаться успешным: маки
уже и сами, без посторонней помощи, привлекли на свою сторону многих
русских.
При планировании операции ССО консультировалась с французским Комитетом
национального освобождения и штабом Верховного командования Экспедиционными
силами союзников (ВКЭСС). Министерство иностранных дел не возражало против
плана -- "при условии, что советское правительство будет поставлено о нем в
известность, как только русские будут направлены во Францию"12,
зато категорически отказалось рассматривать вопрос о том, чтобы желающим из
числа военнопленных было предоставлено по их выбору английское или
американское гражданство либо гарантия безопасности со стороны советских
властей13. Тем не менее предложить русским пленным хоть
какие-нибудь гарантии безопасности было необходимо -- и не столько для того,
чтобы заполучить добровольцев для работы во Франции, сколько для того, чтобы
убедить дезертировать тех, кто все еще служил в немецкой армии. По рассказам
русских военнопленных в Англии, нацистская пропаганда (а ее эффективность
была общепризнана) без конца твердила, что русские, сдавшиеся
англо-американцам, будут расстреляны на месте или же переданы советским
представителям, после чего их все равно расстреляют14.
ССО стремилась всеми способами укрепить движение Сопротивления и
подорвать боевой дух вражеских войск в занятой нацистами Европе. Попытка
ослабить воинские части во Франции безусловно заслуживала внимания, хотя
англичанам и трудно было предложить будущим перебежчикам что-либо
конкретное. Из русских пленных, находившихся в Англии, офицеры ССО отобрали
сорок добровольцев, которые затем прошли специальный курс подготовки для
выполнения опасного задания. Некоторые пленные рассказали о св'о-их
контактах в Германии, о людях, которые могли бы оказать активное
сопротивление нацистам: русские понимали, что немцы их обманули и предали
то, ради чего они пошли к ним на службу.
Для первого десанта в Германию были отобраны четверо добровольцев.
Однако сначала надо было, по совету английского
МИДа, сообщить об операции советским властям, то есть НКВД,
представитель которого, полковник Иван Чичаев, работал в тесном контакте с
английским МИДом. Предвидя обычные для НКВД задержки с получением инструкций
из Москвы, то есть от Абакумова или самого Берии, сотрудник МИДа Уорнер
выдвинул весьма неожиданное предложение: "Надо совершенно откровенно
рассказать полковнику Чичаеву о нашем плане и предупредить, что ввиду
безотлагательности дела мы намерены осуществить его на следующей неделе". Но
начальник Уорнера, помощник заместителя министра сэр Орм Сарджент, заявил,
что в связи с предстоящим соглашением о возвращении всех русских
военнопленных в СССР необходимо заручиться четким согласием НКВД.
Прошло несколько недель, Берия и Абакумов молчали, но полковник Чичаев
заявил, что очень хочет поговорить с четырьмя русскими добровольцами. В
разговорах с майором Мандерстамом из ССО он не раз выражал горячее желание
встретиться с бедными ребятами, так давно разлученными с родиной, а заодно
сокрушался о том, что его начальники до сих пор ничего не ответили
относительно переброски этих четверых в Германию. Но Мандер-стам был твердо
намерен не допускать этой встречи. Он уже видел примеры давления НКВД на
пленных и потому пресекал все попытки полковника Чичаева проникнуть к
добровольцам.
Время шло, и наконец Мандерстам назначил на 16 октября встречу с
Чичаевым. Он захватил с собой письмо, в котором говорилось, что ССО с
удовольствием разрешит Чичаеву поговорить с четырьмя добровольцами в том
случае, если из Москвы придет согласие на проведение операции. Когда они
встретились, Чичаев с места в карьер выложил ответ своего ведомства:
Я получил из Москвы полномочия официально сообщить вам, что мы не
согласны с планами вашей организации по использованию русских военнопленных
для работы в Германии. Мы также хотели разъяснить, что не намерены
сотрудничать с вашей организацией в предлагаемой вами акции. Мы настоятельно
рекомендуем вам "забыть" о русских в Германии. Почему вы вообще выбрали этих
несчастных ребят? Чем скорее вы оставите их в покое и предоставите нам, тем
лучше для наших будущих отношений.
Мандерстам осведомился, нет ли у Чичаева с собой письменного ответа, но
тот раздраженно сказал:
Москва вообще не понимает, почему вы так настаиваете на письменном
ответе. Никакой необходимости в этом нет, к
тому же все наши предыдущие переговоры велись устно. Да и вообще все
это выглядит очень странно. Я уверен, что вы предложили эту акцию не без
задней мысли.
"Задняя мысль" самого полковника Чичаева заключалась, скорее всего, в
понимании того факта, что если кто-нибудь когда-нибудь получит и
прокомментирует документ, в котором Советский Союз открыто отказывается от
предложенных англичанами мер, способных приблизить победу, возникнет крайне
неприятная ситуация.
Категорически отвергнув план ССО по организации саботажа и паники в
самом центре нацистской Германии, Чичаев вернулся к теме, действительно живо
интересовавшей его начальство, и попросил разрешения навестить четырех
русских добровольцев, которые, как ему известно, сейчас находятся в
тренировочной школе ССО.
Мандерстам добродушно ответил, что поскольку советские власти не
выказали никакого интереса к предложенной операции, то и надобность в
свидании с добровольцами отпадает. Да'и вообще, они вскоре вернутся в лагерь
для военнопленных, и там Чичаев несомненно сможет устроить встречу с ними по
обычным каналам. Чичаев настаивал: неужели ССО не может помочь ему
побеседовать с пленными? Когда эти четверо вернутся в лагерь? Но Мандерстам
оказался не в состоянии дать точный ответ на эти вопросы: НКВД ведь
понадобилось несколько недель, чтобы откликнуться на просьбу ССО о
сотрудничестве, а английская бюрократия работает с не меньшим скрипом, так
что полковнику придется, увы, "чуть-чуть потерпеть".
Сбитый с толку Чичаев заговорил о другом. Представителем ССО в Москве
был бригадир Джордж Хилл, пользовавшийся горячим расположением у советской
разведки: он оказался прямо-таки ходячей утечкой информации15.
Чичаев спросил Мандерстама, нельзя ли ему получить каталог британских
"игрушек", который обещал ему бригадир Хилл, когда возил Чичаева на одну из
английских станций. Под "игрушками" подразумевались специальные взрывные
устройства и другие средства саботажа, которыми ССО снабжала своих агентов в
оккупированной нацистами Европе: карандаши-ружья, газовые пистолеты и
быстродействующий яд, после которого не оставалось никаких следов, кроме
признаков эндемического сифилиса. Все это хранилось в галерее Музея
естественной истории, отданного на время войны в распоряжение ССО. Но
Мандерстама не так-то легко было сбить с толку:
Я сказал ему, что узнаю насчет этого и, конечно, взамен мы рассчитываем
получить от них аналогичный каталог. Он со-
гласился: почему бы и нет -- в самом деле, разве мы не союзники?
Однако СМЕРШу так и не удалось ознакомиться с этими "игрушками", и
"первому кругу" ГУЛага пришлось привлечь кое-кого из ведущих ученых для
создания своих собственных "игрушек".
Ничего не добившись, Чичаев ни с того ни с сего принялся обвинять
англичан в том, что они де плохо обращаются с русскими военнопленными. Когда
Мандерстам заметил, что еще совсем недавно Чичаев упрекал англичан в
излишнем мягкосердечии, тот пробурчал: "Поди угадай, когда в человеке может
проснуться зверь".
Несмотря на все эти колкости, расстались они вполне по-дружески и даже
условились в следующий четверг пойти в театр "Савой".
Эту беседу можно посчитать образцом того, как следует вести переговоры
с советскими представителями. НКВД успешно блокировал предложения англичан
-- но и Мандерстам ничего не уступил советской стороне. Никаких
отрицательных последствий эта встреча не имела, Чичаев лез вон из кожи,
чтобы доказать Мандерстаму свое дружеское расположение. Государственные мужи
Ялты и Потсдама могли бы многое почерпнуть из изучения протоколов этой
беседы и ее последствий16.
Но мидовским чиновникам сообщение Мандерстама о результатах встречи не
понравилось. Джеффри Вильсон отметил в своей записке, что его вовсе не
удивляет отказ советских властей от сотрудничества в предлагаемой операции:
они справедливо обижены загадочным отказом ССО разрешить НКВД предварительно
допросить добровольцев. Записка Вильсона завершалась ядовитым замечанием:
"Сомневаюсь, что полковник Чичаев высокого мнения о майоре Мандерстаме". Его
коллега Кристофер Уорнер добавил, что при следующей встрече не мешало бы
выговорить Мандерстаму за глупость.
Министерство иностранных дел приказало ССО передать НКВД сорок русских,
которых готовили для переброски в Германию. Разумеется, сотрудникам ССО
пришлось подчиниться, но когда за этими людьми послали, они куда-то исчезли,
и найти их не удалось (кто-то намекнул русским о предстоящей передаче их
НКВД). Сотрудники ССО рассыпались в извинениях, но делать было
нечего17.
Вернемся, однако, к решению Кабинета военного времени от 4 сентября
уступить требованию СССР о возвращении всех советских граждан. Напомним, что
кабинет соглашался на это при одном условии: советское правительство должно
гарантировать, что
к пленным, репатриируемым таким образом, не будет применено никаких
мер, могущих вызвать ответные репрессии со стороны немцев по отношению к
английским военнопленным.
11 сентября советский посол Гусев явился к Идену18. На этот
раз он был в агрессивном настроении, и на удивленного министра обрушился
град упреков. (До того, как стать дипломатом, Гусев служил в НКВД.) Главные
обвинения сводились к тому, что английские охранники плохо обращаются с
русскими пленными (существование которых советское правительство преспокойно
игнорировало на протяжении нескольких недель) и что вследствие антисоветской
пропаганды, распространяемой фашиствующими элементами, незначительная часть
пленных отказывается возвращаться на родину. Гусев добавил, что к русским
нельзя относиться как к военнопленным, поскольку подавляющее большинство их
было принуждено к службе в немецких войсках под давлением, и, следовательно,
они никогда не были частью вражеских вооруженных сил19.
Министр иностранных дел знал, что жалобы на плохое обращение с пленными
не соответствуют действительности. Он возмутился, и последовало то, что его
коллега Орм Сарджент назвал "бурным объяснением". По словам самого Идена, он
чуть было не бросил советскому послу открытый упрек в необоснованности его
обвинений, но сдержался и ограничился лишь тем, что довольно холодно
простился с Гусевым.
В решении кабинета, вынесенном за неделю до этого, имелась всего одна
оговорка относительно условий репатриации русских. МИД немедленно
подтвердил, что "понимает решение кабинета так, что военнопленные на Ближнем
Востоке не будут переданы русским до получения гарантий от советских
властей"20. Через два дня МИД представил военному министерству
проект письма советскому послу, где сообщалось о решении кабинета и подробно
излагалось настоятельное требование соблюдать условие о том, что пленные не
должны "подвергаться наказаниям, могущим вызвать риск немецких
репрессий"21. Военное министерство одобрило текст22.
Но тут в дело вмешался Идеи. Понимая, что был слишком прямолинеен в
разговоре с Гусевым, министр счел неразумным выдвигать вообще какие бы то ни
было условия. Орм Сарджент срочно позвонил сэру Фредерику Бовеншену,
предлагая военному министерству одобрить предложение министра иностранных
дел и не ставить советским властям никаких условий. Военное министерство не
возражало. Так провалилась попытка хоть немного ограничить произвол
советских властей в отношении репатриируемых
Тут, однако, возникла новая проблема, которой Орм Сард-жент коснулся в
телефонном разговоре с Бовеншеном. Настаивая на снятии условия,
рекомендованного кабинетом, он заметил:
...требовать такие гарантии... значит обострять дело, что может
отразиться на обращении русских с нашими собственными военнопленными, когда
из рук немцев они попадут в руки Красной армии.
Английские и американские военнослужащие, взятые в плен немцами, обычно
размещались в лагерях на востоке Германии, в Польше или на Балканах. По
данным союзной разведки, зимой 1944-45 годов в этих лагерях находилось около
40 тысяч англичан и 75 тысяч американцев24, и было очевидно, что
большинство их будет освобождено Красной армией по мере ее продвижения в
Польшу и на Балканы. Союзные правительства считали быстрое и безопасное
возвращение освобожденных соотечественников на родину делом первостепенной
важности. 11 июня 1944 года главы английской и американской военных миссий в
Москве обратились в генштаб Красной армии с просьбой известить их, когда
будут освобождены лагеря, где содержатся англо-американские военнопленные, а
также надлежащим образом позаботиться об освобожденных. Советские власти
сначала заверили, что все будет сделано, но впоследствии саботировали все
попытки сотрудничества в этой области25.
Однако теперь, когда советские власти требовали возвращения своих
собственных граждан, находившихся в плену в Западной Европе, появилась
вероятность того, что с советскими представителями удастся сотрудничать
более плодотворно. И действительно, глава советской военной миссии в Англии
генерал-майор Васильев намекнул, что "советское правительство исполнено
готовности отослать находящихся у него пленных домой, равно как и получить
назад своих собственных", и дал понять, что "лично готов
помочь"26. Правда, через неделю военное министерство получило
тревожную телеграмму от главы английской военной миссии в Москве генерала
Берроуза. Он жаловался, что, хотя "сделано все возможное", чтобы склонить
советские власти к сотрудничеству в помощи освобожденным английским пленным,
все эти попытки "натолкнулись на полное нежелание русских сотрудничать".
Берроуз предлагал "в подходящий момент проинформировать Васильева, что сроки
репатриации советских военнопленных зависят от отношения Советов к нашим
пленным"27.
Военное министерство не без колебаний одобрило это предложение. Военный
министр сэр Джеймс Григг высказался по это-
му поводу весьма пессимистически: "В целом я согласен,-- писал он,--
хотя у меня есть искушение предложить МИДу с самого начала выбрать более
жесткий курс. Впрочем, они все равно на это не согласятся!"28
И он был совершенно прав. МИД несомненно отказался бы от жесткой линии.
Правда, мидовские чиновники отважились на предложение "прозрачно намекнуть"
генералу Васильеву, что советские требования встретят куда более теплый
прием, если советская сторона проявит взаимность; и 27 сентября бригадир
Файербрейс из группы связи с русскими сделал этот "прозрачный намек". В
соответствии с инструкциями, он объяснил Васильеву, что несговорчивость
советских властей может отрицательно сказаться не столько на практических
мерах по репатриации русских, сколько на юридических процедурах по
определению статуса русских пленных в Англии. Вышинский в Москве и Гусев в
Лондоне возражали против того, что англичане считают оказавшихся в их руках
русских военнопленными, находя это оскорбительным для подданных союзного
государства, и требовали, чтобы с ними обращались как "со свободными
гражданами союзной державы". Англичане в принципе не возражали, однако
объясняли, что для этого необходимо принять специальный "Закон о союзных
вооруженных силах", составленный с учетом нужд правительств в изгнании,
таких как французское и польское, пожелавших содержать военные части на
территории Англии. Сейчас МИД склонялся к тому, чтобы задержать принятие
такого закона до ответа советских властей. Файербрейсу пришлось попотеть,
растолковывая ситуацию советскому собеседнику: Васильев никак не мог взять в
толк, что в Англии даже правительство должно соблюдать законы, и упорно
полагал, что всему виной -- британское коварство. Но независимо от того,
понимал ли Васильев хитросплетения английской юриспруденции или нет,
английские власти решили отложить принятие "Закона" до тех пор, пока
советские власти не проявят большей готовности к сотрудничеству. Генерал
Берроуз в Москве был извещен об этом шаге29.
К сожалению, действенность угрозы МИДа снижалась тем, что советские
власти резко возражали против "Закона". Не понимая его назначения, они
месяцами оттягивали его принятие и согласились на него только в 1945 году. В
конце сентября полковник Филлимор из военного министерства так подытожил
состояние дел:
Положение таково, что мы обязались идти навстречу требованиям Советов и
многое сделали в этом направлении; но для того, чтобы с этим покончить и
решить важнейшие вопросы о содержании и статусе военнопленных, мы должны
что-нибудь вытянуть у советских властей... Между тем Советы торопят и
нас, и американцев. Я обращаю ваше внимание на их приемы: все их обращения к
нам начинаются с обвинений...30
Самые сильные из этих обвинений содержались в письме Гусева Идену от 27
сентября, где в весьма резком тоне вновь поднимались вопросы, обсуждавшиеся
в его разговоре с министром иностранных дел 11 сентября31.
Напомним читателю, что Гусев до сих пор не получил письменного
уведомления о решении кабинета пойти навстречу советским пожеланиям в
вопросе репатриации и даже, возможно, не слишком верил в готовность англичан
к сотрудничеству. К тому же он, по всей вероятности, считал своим долгом
выдвигать обвинения, которыми впоследствии можно было бы объяснить любые
помехи в деле репатриации и протесты русских, не желающих возвращаться на
родину. Эти жалобы сводились к огульным обвинениям англичан в
злоупотреблении лояльностью русских. Тем самым на англичан как бы
возлагалась прямая или косвенная ответственность за сопротивление русских
военнопленных репатриации. Отсюда можно было заключить, что подавлять это
сопротивление -- тоже дело англичан.
Крайне возмущенные этими обвинениями, английские власти начали готовить
пространное опровержение, подробнейшим образом доказывая их
лживость32. Советы действительно зашли слишком далеко, и было
необходимо показать им, в чем именно они допустили ошибку. Ни одному
мидовскому сотруднику не пришло в голову, что советские деятели прекрасно
разбираются в ситуации, а атака против англичан предпринята исключительно из
тактических соображений.
В последний момент, однако, советская методика разом изменилась. Из
Москвы пришла телеграмма от генерала Берроуза. Он сообщал, что его новый
советский коллега, только что заступивший на должность, "чрезвычайно
сочувственно отнесся к этому делу и обещал ускорить решение вопроса" об
участии англичан в репатриации английских военнопленных, освобожденных
Красной армией.
Он заявил со всей ответственностью, что командиры Красной армии
получили инструкции создать наилучшие условия для освобожденных пленных
союзных армий. Я сообщаю вам об этом незамедлительно, так как это первый
признак того, что советский генеральный штаб намерен пойти нам
навстречу33.
Однако прошло всего два дня, и Вышинский пожаловался английскому послу
в Москве на оскорбительное отношение к русским в Англии34. Такая
политика кнута и пряника вконец запутала англичан. Можно было подумать, что
советские представители получили инструкции обращаться с ними, как академик
Иван Павлов обращался с подопытными собаками.
Пока советские власти морочили англичанам голову, события приняли
неожиданный оборот. Черчилль, обеспокоенный явным столкновением интересов
союзников в Польше и на Балканах, предложил, чтобы они с Иденом приехали в
Москву и попытались лично уладить все дела со Сталиным. 1 октября от
генералиссимуса пришло благосклонное согласие. Решено было лететь через
неделю35. Так, наконец, возникла возможность разобраться в
затянувшемся деле о репатриации русских и английских пленных. МИД и военное
министерство в спешке готовили для министра иностранных дел подробные сводки
по данному вопросу. Главные цели были сформулированы так:
Склонить советские власти к сотрудничеству в обеспече
нии надлежащей заботы об английских пленных, освобо
жденных Красной армией, и их репатриации.
Заверить Советы в том, что русские, находящиеся в Анг
лии, Франции и Египте, будут репатриированы, как толь
ко будет практически решена транспортная проблема.
Поскольку советские власти настаивают на том, что их
подданные в Англии не могут пользоваться статусом во
еннопленных, убедить их принять в качестве единствен
ной разумной альтернативы "Закон о союзных вооружен
ных силах".
Опровергнуть несправедливые обвинения, выдвинутые Гу
севым36.
Тем временем английский Комитет начальников штабов сообщил МИДу о
возможности найти подходящий транспорт для отправки русских "и обеспечить
репатриацию 11 тысяч человек без ущерба для наших прочих нужд, при условии,
что транспорт к концу ноября вернется в Англию". Однако в сообщении
высказывалось предположение, что Советы "скорее пойдут нам навстречу, если
мы не сделаем первого шага"37. Это была последняя попытка связать
советское правительство соглашением, в котором оговаривались бы взаимные
обязательства относительно репатриации пленных. Но начальники штабов не
могли предугадать дальнейший ход событий.
Через два дня, 11 октября 1944 года, Черчилль и Идеи принимали Сталина
и Молотова на обеде в английском посольстве в
Москве. Стоял прекрасный солнечный день, и у премьер-министра и
министра иностранных дел были все основания пребывать в радостном
оптимистическом настроении. Они только что с блеском и в хорошем темпе
провели переговоры, в результате которых большая часть Балкан была отдана
под советский контроль38. Может быть, поэтому Молотов в тот день
был в необычайно хорошем расположении духа. Казалось, эта встреча
руководителей союзных государств самым благоприятным образом завершила
переговоры, которые могли бы тянуться до бесконечности.
Гости прибыли в 9 часов, за столом царило праздничное оживление. Идеи
имел возможность вдосталь наговориться со Сталиным, которого от него отделял
только переводчик Павлов. Советский лидер был в превосходной форме, в беседе
он блистал остроумием и мудростью. Он шутил насчет неугомонных поляков,
описываемых событий он вместе с епископом Чичестерским выступил с осуждением
насильственного возвращения бежавших от коммунизма10.
Помочь русским пленным можно было одним-единственным способом --
предпринять последнюю попытку использовать их для военных целей союзных
армий. Несколько тысяч русских, находившихся сейчас в руках союзников,
составляли лишь долю процента от тех пяти-шести миллионов, что по разным
причинам оказались в пределах Великого Рейха. Для ССО эти люди, настроенные
в большинстве своем антинацистски, представляли благодатный материал для
организации беспорядков и даже открытого восстания за линией немецкого
фронта. Военные формирования из русских пленных по численности составляли
целый корпус. Во Франции действовало несколько отрядов, в задачу которых
входила борьба против маки. В Германии тысячи русских работали на
практически не охраняемых полях. Конечно, с военной точки зрения они мало
что могли сделать против вермахта и отрядов СС даже в этот период войны,
когда мощь Германии была на исходе; но агитация за сопротивление немцам
способствовала бы подрыву обороноспособности Германии.
Если бы пропаганда союзников возымела действие, немцам пришлось бы
заменить русские формирования, воевавшие против партизан во Франции, Италии
и Югославии, до предела вымотанными немецкими частями. А в самой Германии
перспектива восстания миллионов русских "рабов" и других "восточных
рабочих", чей труд использовался на полях и заводах, могла бы вызвать панику
и привести к непредсказуемым последствиям. Страх перед
таким восстанием выражали и Гитлер, и Гиммлер, и уже в 1942 году
рассматривались планы по его подавлению, известные под названием
"Валькирия"11.
1 августа ССО представила Объединенному комитету начальников штабов
меморандум "Подрывная работа в русских войсках, действующих против маки".
Кадры для такой работы предлагалось набирать среди русских военнопленных.
Предполагалось, что после специальной подготовки в ССО их забросят в районы
действий маки, и там они попытаются воздействовать на русские
антипартизанские формирования. Этот план вполне мог оказаться успешным: маки
уже и сами, без посторонней помощи, привлекли на свою сторону многих
русских.
При планировании операции ССО консультировалась с французским Комитетом
национального освобождения и штабом Верховного командования Экспедиционными
силами союзников (ВКЭСС). Министерство иностранных дел не возражало против
плана -- "при условии, что советское правительство будет поставлено о нем в
известность, как только русские будут направлены во Францию"12,
зато категорически отказалось рассматривать вопрос о том, чтобы желающим из
числа военнопленных было предоставлено по их выбору английское или
американское гражданство либо гарантия безопасности со стороны советских
властей13. Тем не менее предложить русским пленным хоть
какие-нибудь гарантии безопасности было необходимо -- и не столько для того,
чтобы заполучить добровольцев для работы во Франции, сколько для того, чтобы
убедить дезертировать тех, кто все еще служил в немецкой армии. По рассказам
русских военнопленных в Англии, нацистская пропаганда (а ее эффективность
была общепризнана) без конца твердила, что русские, сдавшиеся
англо-американцам, будут расстреляны на месте или же переданы советским
представителям, после чего их все равно расстреляют14.
ССО стремилась всеми способами укрепить движение Сопротивления и
подорвать боевой дух вражеских войск в занятой нацистами Европе. Попытка
ослабить воинские части во Франции безусловно заслуживала внимания, хотя
англичанам и трудно было предложить будущим перебежчикам что-либо
конкретное. Из русских пленных, находившихся в Англии, офицеры ССО отобрали
сорок добровольцев, которые затем прошли специальный курс подготовки для
выполнения опасного задания. Некоторые пленные рассказали о св'о-их
контактах в Германии, о людях, которые могли бы оказать активное
сопротивление нацистам: русские понимали, что немцы их обманули и предали
то, ради чего они пошли к ним на службу.
Для первого десанта в Германию были отобраны четверо добровольцев.
Однако сначала надо было, по совету английского
МИДа, сообщить об операции советским властям, то есть НКВД,
представитель которого, полковник Иван Чичаев, работал в тесном контакте с
английским МИДом. Предвидя обычные для НКВД задержки с получением инструкций
из Москвы, то есть от Абакумова или самого Берии, сотрудник МИДа Уорнер
выдвинул весьма неожиданное предложение: "Надо совершенно откровенно
рассказать полковнику Чичаеву о нашем плане и предупредить, что ввиду
безотлагательности дела мы намерены осуществить его на следующей неделе". Но
начальник Уорнера, помощник заместителя министра сэр Орм Сарджент, заявил,
что в связи с предстоящим соглашением о возвращении всех русских
военнопленных в СССР необходимо заручиться четким согласием НКВД.
Прошло несколько недель, Берия и Абакумов молчали, но полковник Чичаев
заявил, что очень хочет поговорить с четырьмя русскими добровольцами. В
разговорах с майором Мандерстамом из ССО он не раз выражал горячее желание
встретиться с бедными ребятами, так давно разлученными с родиной, а заодно
сокрушался о том, что его начальники до сих пор ничего не ответили
относительно переброски этих четверых в Германию. Но Мандер-стам был твердо
намерен не допускать этой встречи. Он уже видел примеры давления НКВД на
пленных и потому пресекал все попытки полковника Чичаева проникнуть к
добровольцам.
Время шло, и наконец Мандерстам назначил на 16 октября встречу с
Чичаевым. Он захватил с собой письмо, в котором говорилось, что ССО с
удовольствием разрешит Чичаеву поговорить с четырьмя добровольцами в том
случае, если из Москвы придет согласие на проведение операции. Когда они
встретились, Чичаев с места в карьер выложил ответ своего ведомства:
Я получил из Москвы полномочия официально сообщить вам, что мы не
согласны с планами вашей организации по использованию русских военнопленных
для работы в Германии. Мы также хотели разъяснить, что не намерены
сотрудничать с вашей организацией в предлагаемой вами акции. Мы настоятельно
рекомендуем вам "забыть" о русских в Германии. Почему вы вообще выбрали этих
несчастных ребят? Чем скорее вы оставите их в покое и предоставите нам, тем
лучше для наших будущих отношений.
Мандерстам осведомился, нет ли у Чичаева с собой письменного ответа, но
тот раздраженно сказал:
Москва вообще не понимает, почему вы так настаиваете на письменном
ответе. Никакой необходимости в этом нет, к
тому же все наши предыдущие переговоры велись устно. Да и вообще все
это выглядит очень странно. Я уверен, что вы предложили эту акцию не без
задней мысли.
"Задняя мысль" самого полковника Чичаева заключалась, скорее всего, в
понимании того факта, что если кто-нибудь когда-нибудь получит и
прокомментирует документ, в котором Советский Союз открыто отказывается от
предложенных англичанами мер, способных приблизить победу, возникнет крайне
неприятная ситуация.
Категорически отвергнув план ССО по организации саботажа и паники в
самом центре нацистской Германии, Чичаев вернулся к теме, действительно живо
интересовавшей его начальство, и попросил разрешения навестить четырех
русских добровольцев, которые, как ему известно, сейчас находятся в
тренировочной школе ССО.
Мандерстам добродушно ответил, что поскольку советские власти не
выказали никакого интереса к предложенной операции, то и надобность в
свидании с добровольцами отпадает. Да'и вообще, они вскоре вернутся в лагерь
для военнопленных, и там Чичаев несомненно сможет устроить встречу с ними по
обычным каналам. Чичаев настаивал: неужели ССО не может помочь ему
побеседовать с пленными? Когда эти четверо вернутся в лагерь? Но Мандерстам
оказался не в состоянии дать точный ответ на эти вопросы: НКВД ведь
понадобилось несколько недель, чтобы откликнуться на просьбу ССО о
сотрудничестве, а английская бюрократия работает с не меньшим скрипом, так
что полковнику придется, увы, "чуть-чуть потерпеть".
Сбитый с толку Чичаев заговорил о другом. Представителем ССО в Москве
был бригадир Джордж Хилл, пользовавшийся горячим расположением у советской
разведки: он оказался прямо-таки ходячей утечкой информации15.
Чичаев спросил Мандерстама, нельзя ли ему получить каталог британских
"игрушек", который обещал ему бригадир Хилл, когда возил Чичаева на одну из
английских станций. Под "игрушками" подразумевались специальные взрывные
устройства и другие средства саботажа, которыми ССО снабжала своих агентов в
оккупированной нацистами Европе: карандаши-ружья, газовые пистолеты и
быстродействующий яд, после которого не оставалось никаких следов, кроме
признаков эндемического сифилиса. Все это хранилось в галерее Музея
естественной истории, отданного на время войны в распоряжение ССО. Но
Мандерстама не так-то легко было сбить с толку:
Я сказал ему, что узнаю насчет этого и, конечно, взамен мы рассчитываем
получить от них аналогичный каталог. Он со-
гласился: почему бы и нет -- в самом деле, разве мы не союзники?
Однако СМЕРШу так и не удалось ознакомиться с этими "игрушками", и
"первому кругу" ГУЛага пришлось привлечь кое-кого из ведущих ученых для
создания своих собственных "игрушек".
Ничего не добившись, Чичаев ни с того ни с сего принялся обвинять
англичан в том, что они де плохо обращаются с русскими военнопленными. Когда
Мандерстам заметил, что еще совсем недавно Чичаев упрекал англичан в
излишнем мягкосердечии, тот пробурчал: "Поди угадай, когда в человеке может
проснуться зверь".
Несмотря на все эти колкости, расстались они вполне по-дружески и даже
условились в следующий четверг пойти в театр "Савой".
Эту беседу можно посчитать образцом того, как следует вести переговоры
с советскими представителями. НКВД успешно блокировал предложения англичан
-- но и Мандерстам ничего не уступил советской стороне. Никаких
отрицательных последствий эта встреча не имела, Чичаев лез вон из кожи,
чтобы доказать Мандерстаму свое дружеское расположение. Государственные мужи
Ялты и Потсдама могли бы многое почерпнуть из изучения протоколов этой
беседы и ее последствий16.
Но мидовским чиновникам сообщение Мандерстама о результатах встречи не
понравилось. Джеффри Вильсон отметил в своей записке, что его вовсе не
удивляет отказ советских властей от сотрудничества в предлагаемой операции:
они справедливо обижены загадочным отказом ССО разрешить НКВД предварительно
допросить добровольцев. Записка Вильсона завершалась ядовитым замечанием:
"Сомневаюсь, что полковник Чичаев высокого мнения о майоре Мандерстаме". Его
коллега Кристофер Уорнер добавил, что при следующей встрече не мешало бы
выговорить Мандерстаму за глупость.
Министерство иностранных дел приказало ССО передать НКВД сорок русских,
которых готовили для переброски в Германию. Разумеется, сотрудникам ССО
пришлось подчиниться, но когда за этими людьми послали, они куда-то исчезли,
и найти их не удалось (кто-то намекнул русским о предстоящей передаче их
НКВД). Сотрудники ССО рассыпались в извинениях, но делать было
нечего17.
Вернемся, однако, к решению Кабинета военного времени от 4 сентября
уступить требованию СССР о возвращении всех советских граждан. Напомним, что
кабинет соглашался на это при одном условии: советское правительство должно
гарантировать, что
к пленным, репатриируемым таким образом, не будет применено никаких
мер, могущих вызвать ответные репрессии со стороны немцев по отношению к
английским военнопленным.
11 сентября советский посол Гусев явился к Идену18. На этот
раз он был в агрессивном настроении, и на удивленного министра обрушился
град упреков. (До того, как стать дипломатом, Гусев служил в НКВД.) Главные
обвинения сводились к тому, что английские охранники плохо обращаются с
русскими пленными (существование которых советское правительство преспокойно
игнорировало на протяжении нескольких недель) и что вследствие антисоветской
пропаганды, распространяемой фашиствующими элементами, незначительная часть
пленных отказывается возвращаться на родину. Гусев добавил, что к русским
нельзя относиться как к военнопленным, поскольку подавляющее большинство их
было принуждено к службе в немецких войсках под давлением, и, следовательно,
они никогда не были частью вражеских вооруженных сил19.
Министр иностранных дел знал, что жалобы на плохое обращение с пленными
не соответствуют действительности. Он возмутился, и последовало то, что его
коллега Орм Сарджент назвал "бурным объяснением". По словам самого Идена, он
чуть было не бросил советскому послу открытый упрек в необоснованности его
обвинений, но сдержался и ограничился лишь тем, что довольно холодно
простился с Гусевым.
В решении кабинета, вынесенном за неделю до этого, имелась всего одна
оговорка относительно условий репатриации русских. МИД немедленно
подтвердил, что "понимает решение кабинета так, что военнопленные на Ближнем
Востоке не будут переданы русским до получения гарантий от советских
властей"20. Через два дня МИД представил военному министерству
проект письма советскому послу, где сообщалось о решении кабинета и подробно
излагалось настоятельное требование соблюдать условие о том, что пленные не
должны "подвергаться наказаниям, могущим вызвать риск немецких
репрессий"21. Военное министерство одобрило текст22.
Но тут в дело вмешался Идеи. Понимая, что был слишком прямолинеен в
разговоре с Гусевым, министр счел неразумным выдвигать вообще какие бы то ни
было условия. Орм Сарджент срочно позвонил сэру Фредерику Бовеншену,
предлагая военному министерству одобрить предложение министра иностранных
дел и не ставить советским властям никаких условий. Военное министерство не
возражало. Так провалилась попытка хоть немного ограничить произвол
советских властей в отношении репатриируемых
Тут, однако, возникла новая проблема, которой Орм Сард-жент коснулся в
телефонном разговоре с Бовеншеном. Настаивая на снятии условия,
рекомендованного кабинетом, он заметил:
...требовать такие гарантии... значит обострять дело, что может
отразиться на обращении русских с нашими собственными военнопленными, когда
из рук немцев они попадут в руки Красной армии.
Английские и американские военнослужащие, взятые в плен немцами, обычно
размещались в лагерях на востоке Германии, в Польше или на Балканах. По
данным союзной разведки, зимой 1944-45 годов в этих лагерях находилось около
40 тысяч англичан и 75 тысяч американцев24, и было очевидно, что
большинство их будет освобождено Красной армией по мере ее продвижения в
Польшу и на Балканы. Союзные правительства считали быстрое и безопасное
возвращение освобожденных соотечественников на родину делом первостепенной
важности. 11 июня 1944 года главы английской и американской военных миссий в
Москве обратились в генштаб Красной армии с просьбой известить их, когда
будут освобождены лагеря, где содержатся англо-американские военнопленные, а
также надлежащим образом позаботиться об освобожденных. Советские власти
сначала заверили, что все будет сделано, но впоследствии саботировали все
попытки сотрудничества в этой области25.
Однако теперь, когда советские власти требовали возвращения своих
собственных граждан, находившихся в плену в Западной Европе, появилась
вероятность того, что с советскими представителями удастся сотрудничать
более плодотворно. И действительно, глава советской военной миссии в Англии
генерал-майор Васильев намекнул, что "советское правительство исполнено
готовности отослать находящихся у него пленных домой, равно как и получить
назад своих собственных", и дал понять, что "лично готов
помочь"26. Правда, через неделю военное министерство получило
тревожную телеграмму от главы английской военной миссии в Москве генерала
Берроуза. Он жаловался, что, хотя "сделано все возможное", чтобы склонить
советские власти к сотрудничеству в помощи освобожденным английским пленным,
все эти попытки "натолкнулись на полное нежелание русских сотрудничать".
Берроуз предлагал "в подходящий момент проинформировать Васильева, что сроки
репатриации советских военнопленных зависят от отношения Советов к нашим
пленным"27.
Военное министерство не без колебаний одобрило это предложение. Военный
министр сэр Джеймс Григг высказался по это-
му поводу весьма пессимистически: "В целом я согласен,-- писал он,--
хотя у меня есть искушение предложить МИДу с самого начала выбрать более
жесткий курс. Впрочем, они все равно на это не согласятся!"28
И он был совершенно прав. МИД несомненно отказался бы от жесткой линии.
Правда, мидовские чиновники отважились на предложение "прозрачно намекнуть"
генералу Васильеву, что советские требования встретят куда более теплый
прием, если советская сторона проявит взаимность; и 27 сентября бригадир
Файербрейс из группы связи с русскими сделал этот "прозрачный намек". В
соответствии с инструкциями, он объяснил Васильеву, что несговорчивость
советских властей может отрицательно сказаться не столько на практических
мерах по репатриации русских, сколько на юридических процедурах по
определению статуса русских пленных в Англии. Вышинский в Москве и Гусев в
Лондоне возражали против того, что англичане считают оказавшихся в их руках
русских военнопленными, находя это оскорбительным для подданных союзного
государства, и требовали, чтобы с ними обращались как "со свободными
гражданами союзной державы". Англичане в принципе не возражали, однако
объясняли, что для этого необходимо принять специальный "Закон о союзных
вооруженных силах", составленный с учетом нужд правительств в изгнании,
таких как французское и польское, пожелавших содержать военные части на
территории Англии. Сейчас МИД склонялся к тому, чтобы задержать принятие
такого закона до ответа советских властей. Файербрейсу пришлось попотеть,
растолковывая ситуацию советскому собеседнику: Васильев никак не мог взять в
толк, что в Англии даже правительство должно соблюдать законы, и упорно
полагал, что всему виной -- британское коварство. Но независимо от того,
понимал ли Васильев хитросплетения английской юриспруденции или нет,
английские власти решили отложить принятие "Закона" до тех пор, пока
советские власти не проявят большей готовности к сотрудничеству. Генерал
Берроуз в Москве был извещен об этом шаге29.
К сожалению, действенность угрозы МИДа снижалась тем, что советские
власти резко возражали против "Закона". Не понимая его назначения, они
месяцами оттягивали его принятие и согласились на него только в 1945 году. В
конце сентября полковник Филлимор из военного министерства так подытожил
состояние дел:
Положение таково, что мы обязались идти навстречу требованиям Советов и
многое сделали в этом направлении; но для того, чтобы с этим покончить и
решить важнейшие вопросы о содержании и статусе военнопленных, мы должны
что-нибудь вытянуть у советских властей... Между тем Советы торопят и
нас, и американцев. Я обращаю ваше внимание на их приемы: все их обращения к
нам начинаются с обвинений...30
Самые сильные из этих обвинений содержались в письме Гусева Идену от 27
сентября, где в весьма резком тоне вновь поднимались вопросы, обсуждавшиеся
в его разговоре с министром иностранных дел 11 сентября31.
Напомним читателю, что Гусев до сих пор не получил письменного
уведомления о решении кабинета пойти навстречу советским пожеланиям в
вопросе репатриации и даже, возможно, не слишком верил в готовность англичан
к сотрудничеству. К тому же он, по всей вероятности, считал своим долгом
выдвигать обвинения, которыми впоследствии можно было бы объяснить любые
помехи в деле репатриации и протесты русских, не желающих возвращаться на
родину. Эти жалобы сводились к огульным обвинениям англичан в
злоупотреблении лояльностью русских. Тем самым на англичан как бы
возлагалась прямая или косвенная ответственность за сопротивление русских
военнопленных репатриации. Отсюда можно было заключить, что подавлять это
сопротивление -- тоже дело англичан.
Крайне возмущенные этими обвинениями, английские власти начали готовить
пространное опровержение, подробнейшим образом доказывая их
лживость32. Советы действительно зашли слишком далеко, и было
необходимо показать им, в чем именно они допустили ошибку. Ни одному
мидовскому сотруднику не пришло в голову, что советские деятели прекрасно
разбираются в ситуации, а атака против англичан предпринята исключительно из
тактических соображений.
В последний момент, однако, советская методика разом изменилась. Из
Москвы пришла телеграмма от генерала Берроуза. Он сообщал, что его новый
советский коллега, только что заступивший на должность, "чрезвычайно
сочувственно отнесся к этому делу и обещал ускорить решение вопроса" об
участии англичан в репатриации английских военнопленных, освобожденных
Красной армией.
Он заявил со всей ответственностью, что командиры Красной армии
получили инструкции создать наилучшие условия для освобожденных пленных
союзных армий. Я сообщаю вам об этом незамедлительно, так как это первый
признак того, что советский генеральный штаб намерен пойти нам
навстречу33.
Однако прошло всего два дня, и Вышинский пожаловался английскому послу
в Москве на оскорбительное отношение к русским в Англии34. Такая
политика кнута и пряника вконец запутала англичан. Можно было подумать, что
советские представители получили инструкции обращаться с ними, как академик
Иван Павлов обращался с подопытными собаками.
Пока советские власти морочили англичанам голову, события приняли
неожиданный оборот. Черчилль, обеспокоенный явным столкновением интересов
союзников в Польше и на Балканах, предложил, чтобы они с Иденом приехали в
Москву и попытались лично уладить все дела со Сталиным. 1 октября от
генералиссимуса пришло благосклонное согласие. Решено было лететь через
неделю35. Так, наконец, возникла возможность разобраться в
затянувшемся деле о репатриации русских и английских пленных. МИД и военное
министерство в спешке готовили для министра иностранных дел подробные сводки
по данному вопросу. Главные цели были сформулированы так:
Склонить советские власти к сотрудничеству в обеспече
нии надлежащей заботы об английских пленных, освобо
жденных Красной армией, и их репатриации.
Заверить Советы в том, что русские, находящиеся в Анг
лии, Франции и Египте, будут репатриированы, как толь
ко будет практически решена транспортная проблема.
Поскольку советские власти настаивают на том, что их
подданные в Англии не могут пользоваться статусом во
еннопленных, убедить их принять в качестве единствен
ной разумной альтернативы "Закон о союзных вооружен
ных силах".
Опровергнуть несправедливые обвинения, выдвинутые Гу
севым36.
Тем временем английский Комитет начальников штабов сообщил МИДу о
возможности найти подходящий транспорт для отправки русских "и обеспечить
репатриацию 11 тысяч человек без ущерба для наших прочих нужд, при условии,
что транспорт к концу ноября вернется в Англию". Однако в сообщении
высказывалось предположение, что Советы "скорее пойдут нам навстречу, если
мы не сделаем первого шага"37. Это была последняя попытка связать
советское правительство соглашением, в котором оговаривались бы взаимные
обязательства относительно репатриации пленных. Но начальники штабов не
могли предугадать дальнейший ход событий.
Через два дня, 11 октября 1944 года, Черчилль и Идеи принимали Сталина
и Молотова на обеде в английском посольстве в
Москве. Стоял прекрасный солнечный день, и у премьер-министра и
министра иностранных дел были все основания пребывать в радостном
оптимистическом настроении. Они только что с блеском и в хорошем темпе
провели переговоры, в результате которых большая часть Балкан была отдана
под советский контроль38. Может быть, поэтому Молотов в тот день
был в необычайно хорошем расположении духа. Казалось, эта встреча
руководителей союзных государств самым благоприятным образом завершила
переговоры, которые могли бы тянуться до бесконечности.
Гости прибыли в 9 часов, за столом царило праздничное оживление. Идеи
имел возможность вдосталь наговориться со Сталиным, которого от него отделял
только переводчик Павлов. Советский лидер был в превосходной форме, в беседе
он блистал остроумием и мудростью. Он шутил насчет неугомонных поляков,