Страница:
правительству? К тому же, вне всякого сомнения, представителей рабочего
класса, живших на родине в такой нищете, какую привыкший к комфорту Запад не
мог и представить. Это были русские, которые могли бы поведать Западу об
ужасах ГУЛага20.
Несмотря на прежнее советское заявление о том, что в вермахте русских
нет, МИД Великобритании вскоре пришел к выводу о необходимости обсуждения
этой проблемы с советским правительством. Пленных было столько, что настала
пора срочно что-то предпринимать. 17 июля Кабинет военного времени собрался
для обсуждения этого вопроса. Министр иностранных дел Антони Идеи открыл
краткую дискуссию, объяснив, что в настоящее время в стране находится около
полутора тысяч русских пленных. Он высказался за то, чтобы передать их
Советам. Уинстон Черчилль подытожил обсуждение, предложив известить
советские власти о русских, находящихся в Англии. При этом, добавил он, надо
попытаться изобразить двусмысленность их положения как бывших союзников
немцев в самых мягких тонах, а их возвращение следует по возможности
оттягивать.
Члены кабинета явно испытывали некоторую неловкость при мысли о том,
какой прием будет оказан пленникам при возвращении на родину. Идеи предложил
такое условие: "Чтобы не отбить у русских охоту сдаваться нам в плен,
следует просить [Советы] не предпринимать в отношении возвращаемых никаких
мер до окончания военных действий"21.
Через три дня Идеи, по решению кабинета, написал письмо советскому
послу. Разъяснив обстоятельства, при которых пленные попали к англичанам, он
подчеркнул трудности содержания такого числа заключенных в транзитных
лагерях и предложил советской военной миссии в Лондоне как можно скорее
связаться со своими коллегами из военного министерства на предмет достижения
удовлетворяющего обе стороны соглашения22.
В письме ни словом не упоминалось о том, что члены кабинета надеются на
воздержание советского правительства от суровых мер по отношению к пленным
до окончания войны. Английские государственные мужи решили до получения
ответа от советского посла промолчать об этом условии, опасаясь, как бы его
не сочли провокационным23. Как мы уже говорили, министру
иностранных дел пришлось ждать ответа больше месяца; тем временем число
пленных все росло и связанные с этим спорные вопросы продолжали
накапливаться.
Русские военнопленные впервые попали в руки английской армии задолго до
высадки в Нормандии. В 1942-43, продвигаясь с боями к Тунису с разных концов
Северной Африки, англичане захватили немалое число этих вездесущих русских,
большинство которых, как и в Нормандии, было вывезено на принудительные
работы. Все эти люди обычно проводили неделю в транзитном лагере в
Александрии, затем их отправляли по железной дороге и на машинах в Хайфу,
Багдад, Тегеран и далее до советской грани-
цы. В каждой группе были люди, открыто выражавшие ужас перед тем, что
ждет их в СССР. Но другие заверяли английских офицеров в Багдаде,
занимавшихся репатриацией пленных, что, несомненно, дома их встретят как
героев. Некоторые исхитрялись бежать, но благодаря присутствию сотрудников
НКВД большинство все же оказывалось на родной земле24. Там их
незамедлительно помещали в лагерь за колючей проволокой у пустынной бухты
Каспийского моря, и оттуда в вагонах для скота увозили в северные
лагеря25.
Б. Липтон, служивший тогда в контрразведке в Иране, видел проходившие
через Адмеш поезда, набитые репатриируемыми русскими. Он слышал, как в его
присутствии советский офицер связи сказал пленным (в большинстве своем --
рабочим организации Тодта) : "Мы расстреляем только каждого десятого".
Многие, ужаснувшись такой перспективе, кончали с собой, бросаясь под
встречные поезда.
После вторжения в Италию число русских в транзитных лагерях в Египте
существенно увеличилось26. Однако здесь ситуация отличалась от
той, что сложилась в Нормандии. 9 июля 1944 года лорд Мойн, министр-резидент
в Каире, сообщал: "У нас в плену нет русских, служивших в немецких
формированиях, как это имеет место во Франции. Те же, кто служил там раньше,
все дезертировали"27. Среди находившихся в Египте русских было
много беглецов из немецкого плена и дезертиров из немецких соединений в
Греции28.
15 июня, когда первые пленные прибывали из Нормандии в Англию, лорд
Мойн известил МИД, что беженцы из Греции в количестве 41 человека
репатриируются через Алеппо и Тегеран29. Министерство, занятое
обсуждением той же самой проблемы в Лондоне, тянуло с ответом две недели. В
конце концов Мойну была отправлена телеграмма. Рассудив, что приостановить
высылку тех, о ком писал посол, уже не удастся, МИД предлагал ему
воздержаться от дальнейшей отправки русских, которым, скорее всего, на
родине грозит суровое наказание, что, в свою очередь, может вызвать ответные
репрессии со стороны немцев в отношении английских
военнопленных30.
Тем временем в Египте советская миссия во главе с генералом Судаковым
занималась отбором русских, подлежавших репатриации. Как указывал Мойн в
телеграммах в МИД и военное министерство, очень трудно понять, кто из
русских действительно хочет вернуться на родину, а кто предпочел бы
остаться. Текст телеграммы лорда Мойна, и сам по себе показательный, весьма
важен для понимания ситуации, которая в дальнейшем возникала снова и снова
во все более широких масштабах:
Из группы в 408 бывших военнопленных, подлежащих репатриации в СССР,
решили остаться три офицера и шесть рядовых и около пятнадцати выразили
намерение сбежать по дороге. Те, кто хотел бы остаться, опасаются, как бы
дальнейшие изменения в британской политике не привели к тому, что они будут
переданы советским властям до окончания войны, и в этом случае их судьба
будет отягощена еще и отказом... вернуться в СССР. Остальным заявить о своем
желании остаться помешало, вероятно, присутствие в этой группе трех
политруков... Судаков признал, что около пятнадцати человек из группы в 2006
военнопленных содержатся по его приказу под арестом. Один из них, по его
словам, подозревается в службе в гестапо... таких ждет особое наказание.
Пока не решится судьба этих 2006, Судаков оставил в лагере майора
Белобокова. То, что столь небольшое число пленных открыто заявили о решении
остаться, несомненно, объясняется присутствием майора и политруков. Таким
образом, невозможно гарантировать, что репатриируемые... по возвращении на
родину не подвергнутся наказаниям, а это, в свою очередь, может вызвать
ответные репрессии немцев в отношении английских военнопленных31.
На позицию английского МИДа в вопросе репатриации русских немалое
влияние оказала возрастающая день ото дня неизбежность поражения Германии.
Решение МИДа складывалось постепенно. Сначала речь шла об отказе отправлять
назад тех пленных, которые могли подвергнуться наказанию до прекращения
военных действий, что привело бы к немецким контрмерам32. Сделать
это можно было только одним способом -- выполняя индивидуальные пожелания
военнопленных. Затем было решено отсылать всех пленных, поставив перед
советскими властями условие, чтобы к ним не применялось никаких мер до
капитуляции Германии. Однако такое условие не было выдвинуто, да и в любом
случае обещание Советов вряд ли "стоило бы бумаги, на которой
написано"33. Наконец, утратив последнюю робкую надежду добиться
от СССР каких бы то ни было обязательств в этом вопросе, МИД принял решение
о всеобщей и безусловной репатриации, независимо от желания пленных.
Весь этот процесс завершился в течение лета 1944 года, причем его в
значительной степени обусловили события тех дней. Во-первых, советские
власти хранили полное молчание о судьбе уже возвращенных граждан. Во-вторых,
немцы не проявляли к этому ни малейшего интереса. К тому же власть немецкого
правитель-
ства слабела с каждым месяцем, так что с его позицией можно было
считаться все в меньшей и меньшей степени.
К июню 1944 года МИД пришел к выводу, что всех русских следует в конце
концов вернуть на родину, какая судьба их бы там ни ждала. Джеффри Вильсон
еще в марте предвидел такой исход. 24 июня Патрик Дин, помощник юридического
советника МИДа, подтвердил:
В обусловленные сроки все те, с кем желают разобраться советские
власти, должны, при соблюдении нижеследующего условия, быть им переданы, и
нас не касается то обстоятельство, что эти люди могут быть расстреляны или
претерпеть более суровое наказание, чем предусмотрено английскими законами.
В "нижеследующем условии" оговаривалась необходимость избежать
опасности немецких репрессий по отношению к английским
военнопленным34.
Но военное министерство заняло другую позицию. 17 июля, в тот самый
день, когда кабинет впервые собрался для обсуждения этого вопроса, МИД
получил следующее сообщение:
Военное министерство склонно согласиться на передачу советским властям
только тех русских, которые изъявили желание вернуться, и не согласно давать
советскому правительству какие бы то ни было другие
обя&тельства35.
Впрочем, в письме МИДа к советскому послу Гусеву это условие, даже в
сильно смягченном виде, было опущено36.
До получения ответа от Гусева оставалось лишь по-прежнему размещать в
лагерях на территории Англии русских военнопленных, число которых все
возрастало, а статус и судьба все еще были неопределенны. Именно в это время
узники "преддверия ГУЛага" обрели могущественного союзника в лице лорда
Селборна, который отвечал за группы саботажа и шпионажа Службы специальных
операций (ССО), действовавшие в оккупированной Европе. Лорд Селборн был
ревностным христианином и высокопринципиальным государственным деятелем, и
его ужасала мысль о преступлении, которое, как он понимал, вот-вот
совершится. 21 июля он написал резкое письмо министру иностранных дел Антони
Идену:
Я глубоко обеспокоен решением кабинета отослать назад в СССР всех
русских подданных, служивших в немецкой ар-
55
мии и попавших к нам в плен на европейском театре военных действий. Я
намерен обратиться по этому поводу к премьер-министру, но прежде чем это
сделать, я хотел бы изложить вам причины моих возражений в надежде, что мы
сможем достичь согласия по этому поводу.
Как вы, вероятно, знаете, один из моих офицеров в течение последних
четырех недель опросил значительное число русских пленных, и все они
рассказали примерно одно и то же. Прежде всего, попав к немцам, они
подверглись невероятно жестокому обращению. По дороге в лагеря многих не
кормили по нескольку дней подряд. Их разместили в концентрационных лагерях в
ужасающих антисанитарных условиях, они голодали. Их мучали вши и
отвратительные болезни, а голод довел их до такого состояния, что в их среде
развилось людоедство. Немцы не раз снимали в пропагандистских целях их
людоедские трапезы37.
После нескольких недель такой жизни, писал лорд Селборн, пленным
предлагали добровольно идти на службу в немецкие трудовые батальоны.
Отказавшихся расстреливали, так что ничего удивительного, что многие
становились добровольцами. Теперь, оказавшись в руках у англичан, почти все
русские выражают величайший страх перед перспективой возвращения на родину.
Всего было опрошено 45 человек из трех лагерей, и все они говорили примерно
одно и то же: что по прибытии их расстреляют или, по меньшей мере, отправят
в Сибирь; что, как известно, советское правительство даже не признало
наличия русских военнопленных в немецком плену. Те, кто носил немецкую
форму, считали, что вконец скомпрометировали себя, и почти не сомневались в
том, что их расстреляют. Наконец, они собственными глазами видели
несравненно более высокий уровень жизни трудящихся на Западе, и одно это,
как они понимали, навсегда сделает их политически неблагонадежными.
Лорду Селборну эти рассказы казались убедительными, и его очень
беспокоила "перспектива послать несколько тысяч человек на смерть либо от
пули, либо в Сибири..." Это, по его словам, было бы не только негуманно, но
еще и неразумно: те русские, что еще служат в немецкой армии, откажутся
сдаваться в плен англичанам или переходить в Сопротивление. По мнению
Селборна, кабинет на этой стадии не должен вступать в какие бы то ни было
соглашения относительно судьбы пленных.
В заключение лорд Селборн писал, что, по словам Эммануэля д'Астье,
министра внутренних дел Временного правительства Французской Республики,
французы, вероятно, предоставят тра-
диционное политическое убежище тем русским, которые пожелали
присоединиться к свободной французской армии -- в Иностранном легионе, на
Мадагаскаре или в какой-либо другой французской колонии. Как бы то ни было,
советские представители не интересуются пленными (требование Гусева дошло до
Идена двумя днями позже) и могут подозрительно отнестись к любым
предложениям англичан.
Вследствие этого я полагаю,-- писал Селборн,-- что дух человечности
предписывает нам не связывать себя обещаниями в вопросе о том, как поступить
с русскими пленными после войны. Если их численность не будет слишком
велика, их можно без всяких трудностей разместить в какой-нибудь
малонаселенной стране.
Копию этого письма лорд Селборн направил майору Десмонду Мортону,
помощнику Уинстона Черчилля, для передачи премьер-министру. В
сопроводительной записке он подчеркнул: "Я глубоко возмущен этим
делом"38. Передавая письмо по назначению, Мортон сообщил Черчиллю
о недавнем ответе из Москвы с требованием вернуть всех пленных и добавил,
что "решение, предлагаемое лордом Селборном, вероятно, запоздало".
Премьер-министр сразу же ознакомился с посланием лорда и на другой день
написал Идену:
Я думаю, мы несколько поспешно обошлись с этим делом в кабинете, и
точка зрения, высказанная министром экономической войны, бесспорно,
заслуживает рассмотрения. Даже если мы в чем-то и пошли на уступки [СССР],
мы можем использовать все средства для задержки решения. Полагаю, эти люди
были поставлены в непереносимые условия39.
Черчиллю явно не хотелось обрекать несчастных на новые страдания. Не
совсем понятно лишь, как могло ему показаться, будто англичане "в чем-то и
пошли на уступки". До тех пор британское правительство лишь однажды
сносилось.с советскими властями по этому делу -- в письме от 20 июля, в
котором просто выражалось желание англичан "как можно скорее узнать, что
думает советское правительство об устройстве своих подданных". Решение
кабинета от 17 июля о принудительном возвращении пленных, если таково будет
советское требование, еще не было доведено до сведения советских властей,
так что английское правительство -- по крайней мере, в теории -- могло
избрать любую линию поведения.
Идену пришлось рассматривать веские аргументы против предложенной им
политики насильственной репатриации, выдвинутые лордом Селборном и
поддержанные премьер-министром, совесть которого явно была неспокойна.
Первой реакцией Идена было раздражение. На полях письма Селборна он написал:
"Отделу: что вы на это скажете? Здесь не обсуждается вопрос о том, куда деть
этих людей, если они не вернутся в Россию. У себя мы их иметь не хотим".
Однако для победы над премьер-министром и кабинетом этого было мало. Главная
трудность для Идена заключалась в том, что доводы министра экономической
войны были справедливы, больше того, он еще весьма сдержанно писал о
страшной судьбе русских пленных и о выборе, перед которым их ставили немцы.
В неофициальном письме лорду Селборну Идеи признавал его правоту:
Я понимаю, что многим из них пришлось перенести адские муки в немецком
плену, но ведь нельзя отрицать и тот факт, что их присутствие в немецких
войсках как минимум помогает задержать продвижение наших собственных
сил40.
Вряд ли это могло удовлетворить лорда Селборна, смысл предложения
которого сводился к тому, что русских следует склонить к работе на
союзников.
В своем письме лорд Селборн упоминает офицера, допрашивавшего пленных.
Это майор Л. X. Мандерстам. Его семья была родом из Южной Африки, сам он
родился в Риге и прекрасно говорил по-русски. Когда разразилась война,
присущий Мандер-стаму авантюризм забросил его в Африку, где он участвовал в
самых рискованных и отчаянных операциях. Он был просто рожден для работы в
ССО и, действительно, быстро стал одним из самых отважных оперативников.
Вскоре после высадки в Нормандии его послали во Францию опрашивать пленных,
захваченных английскими войсками. Затем, вернувшись в Англию, он продолжал
заниматься допросами пленных в английских лагерях. У Ман-дерстама были свои
причины переживать за русских военнопленных: многие из них сдались в плен,
начитавшись листовок ССО, где добровольно сдавшимся вполне искренне
обещалось предоставить убежище на Западе, если они того пожелают.
Мандерстам верил ужасным историям, которые слышал от пленных, тем более
что их рассказы во многом совпадали. После того, как лорд Селборн отослал
Идену и Черчиллю свои письма, основанные на сообщениях Мандерстама, МИД
поручил лучшим своим сотрудникам проверить содержащиеся в них сведения.
Узнав об этом, Мандерстам по собственному почину
нанес визит заведующему Северным отделом Кристоферу Уор-неру,
отвергшему сообщения майора как неточные и наивные. Это вызвало бурный
протест Мандерстама, который, в отличие от Уорнера, видел потенциальных
жертв депортации и говорил с ними. Надменный Уорнер выставил посетителя из
своего кабинета и послал в ССО рапорт о происшествии, не имевший, впрочем,
никаких последствий41.
Однако для того, чтобы составить адекватное представление о будущей
судьбе пленных, МИДу, в отличие от лорда Сел-борна, не было нужды опираться
исключительно на свидетельство майора Мандерстама. 21 июля, в тот самый
день, когда лорд Селборн отправил свое заявление Идену, МИД получил от лорда
Мойна из Каира чрезвычайно важное сообщение, отрывок из которого был
приведен выше. Русские пленные, доставленные сюда на кораблях из Греции и
Италии, целиком и полностью подтверждали рассказы своих друзей по несчастью,
взятых в плен в Нормандии. Более того, сообщение Мойна доказывало верность
предположений Мандерстама, опиравшегося на беседы с пленными, многие из
которых "не сомневались в том, что, если их возвратят на родину, их ждет там
расстрел". Лорд Мойн собственными ушами слышал от советского генерала
Судакова, занимавшегося вопросами репатриации, что многие пленные "по
возвращении подлежат ликвидации"42.
Для сотрудников МИДа не было секретом, что советское правительство
задолго до того бросило на произвол судьбы всех своих граждан, попавших в
руки к немцам. В феврале 1942 года Международный комитет Красного Креста
известил Молотова, что Великобритания дала СССР разрешение закупить продукты
для пленных, находящихся в британских колониях Африки; канадский Красный
Крест предложил в дар 500 флаконов с витаминами, а Германия согласилась
принимать продукты для военнопленных коллективными партиями. "На все эти
предложения Международного комитета Красного Креста советские власти не дали
ни прямого, ни косвенного ответа",-- говорится в сообщении Красного Креста.
Точно так же остались без ответа все призывы комитета и параллельно
ведущиеся переговоры государств-протекторов, а также нейтральных и
дружественных стран43.
В Англии МИД, рассмотрев обращения различных групп общественности,
желавших помочь русским, заключил, что, к сожалению, сделать тут ничего
нельзя. В сентябре 1942 года Антони Идеи сообщил сэру Стаффорду Криппсу:
...советское правительство... постоянно проявляет поразительное
равнодушие к судьбе своих пленных. Его последова-
тельность в этом вопросе доказывает, что за этой позицией стоят важные
политические мотивы...44
Вопрос был вновь поднят год спустя -- с тем же
результатом45. В мае 1942 года Молотов точно так же отверг
предложение Рузвельта о заключении с немецким правительством соглашений о
гуманном обращении с пленными46. Английский МИД не мог позволить
себе дальнейшее вмешательство в эти дела; к тому же далеко не всем оно было
по душе. Как сформулировал один из служащих министерства, Дональд Маклин:
Лично мне кажется, что мы и без того уже раздули дело с посылками,
превратив его в фарс и посылая своим собственным пленным по посылке в
неделю; нам вовсе ни к чему поднимать вопрос о посылках для русских
военнопленных, которых, вероятно, около 3 миллионов, если только русские
сами не попросят нас о помощи.
Его начальники единодушно согласились с этим мнением47, тем
более, что позиция Сталина в вопросе о помощи пленным, как ни странно, была
не столь уж и жесткой. Он не возражал против посылок Красного Креста
английским военнопленным, и тысячи тонн продуктов и лекарств выгружались во
Владивостоке под наблюдением Красного Креста и перевозились через советскую
территорию в японские лагеря, где содержались английские, американские и
голландские военнопленные48. Сталин отказывал в помощи и
поддержке одним лишь русским.
Итак, когда Идеи и его помощники принялись составлять для
премьер-министра ответ на обращение лорда Селборна, они располагали вполне
достаточной информацией о положении русских военнопленных. И все-таки в
своем письме, датированном 2 августа, Идеи выступил с зашитой политики
насильственной репатриации, приведя в обоснование своей позиции развернутые
и с виду вполне убедительные доводы. Прежде всего Идеи отверг оценку лордом
Селбор-ном принудительной высылки пленных как негуманной:
Вопреки сообщению, на которое ссылается министр экономической войны, у
нас имеются другие отчеты и свидетельства, доказывающие, что значительная
часть пленных по различным причинам согласна и даже хочет вернуться в
Россию. Они были взяты в плен во время службы в немецких военных и
полувоенных соединениях, которые часто безобразно вели себя во Франции. Мы
не можем позволить себе излишние сантименты на их счет.
Если учесть, что в списке пленных, посланном Патрику Дину в МИД 26
июля, фигурировали гражданские лица, которые все время пребывания во Франции
провели в больнице либо сидели в тюрьме за отказ помогать немцам; если
подумать о том, что в этом списке были также работники госпиталей, врачи,
бежавшие из лагерей для военнопленных, и несколько детей49,--
трудно не придти к выводу, что, наверное, Иден мог бы позволить себе хоть
какие-то "сантименты". Кроме того, хотя солдат некоторых частей обвиняли в
"безобразном поведении", подавляющее большинство русских не отличалось
склонностью к жестокости. К тому же не менее 8 тысяч человек присоединились
к французскому Сопротивлению и, согласно советским источникам, вывели из
строя три с половиной тысячи немцев50.
Из обширных документов, доступных ныне историку, следует, что в то
время имелось только одно свидетельство, способное дать повод для осуждения
поведения русских солдат (помимо того факта, что они решили присоединиться к
немцам и были захвачены в немецкой форме). Инцидент этот по своей жестокости
превосходит все мыслимые пределы, но сомнительно, чтобы по нему можно было
судить о поведении всех русских военнопленных, оказавшихся в Англии.
Немедленно после высадки в Нормандии французское Сопротивление в долине
Роны с исключительной готовностью, хотя и с излишней горячностью,
откликнулось на инструкции союзников, переданные по Би-би-си. Бойцы
Сопротивления совершили целый ряд актов саботажа на немецких объектах, в
основном в долинах Роны и Дрома. Месть немцев была внезапной и ужасной.
Самая страшная операция имела место в старинном городке Сен-Дона, на Дроме.
15 июня 1944 года в город вошли около двух тысяч "немецких" солдат в
сопровождении бронемашин. Когда рассеялась поднятая колесами пыль,
напуганные жители разглядели у пришельцев широкие скулы и раскосые глаза,
свойственные восточной расе. Разнузданные солдаты производили впечатление
дикарей. Со страшными криками эта орда набросилась на город, учинив
настоящую оргию грабежей и разрушений. Когда рейд закончился и городские
власти смогли подсчитать убытки, выяснилось, что нанесенный ущерб
оценивается в 7-8 миллионов франков. Но это было далеко не самое ужасное.
Налетчики зверски изнасиловали не менее 53 женщин и девушек, многим из
которых было всего по 13-14 лет. Среди них была дочка мэра Шанселя, со слов
которого я записал эту историю. Она умерла через несколько недель.
Аналогичные преступления были совершены во всем районе. Шансель воззвал
к помощи епископа, монсеньора Пика, который тут же обратился к местному
немецкому коменданту. Офицер при-
нес свои извинения и объяснил, что эти отряды сформированы из
класса, живших на родине в такой нищете, какую привыкший к комфорту Запад не
мог и представить. Это были русские, которые могли бы поведать Западу об
ужасах ГУЛага20.
Несмотря на прежнее советское заявление о том, что в вермахте русских
нет, МИД Великобритании вскоре пришел к выводу о необходимости обсуждения
этой проблемы с советским правительством. Пленных было столько, что настала
пора срочно что-то предпринимать. 17 июля Кабинет военного времени собрался
для обсуждения этого вопроса. Министр иностранных дел Антони Идеи открыл
краткую дискуссию, объяснив, что в настоящее время в стране находится около
полутора тысяч русских пленных. Он высказался за то, чтобы передать их
Советам. Уинстон Черчилль подытожил обсуждение, предложив известить
советские власти о русских, находящихся в Англии. При этом, добавил он, надо
попытаться изобразить двусмысленность их положения как бывших союзников
немцев в самых мягких тонах, а их возвращение следует по возможности
оттягивать.
Члены кабинета явно испытывали некоторую неловкость при мысли о том,
какой прием будет оказан пленникам при возвращении на родину. Идеи предложил
такое условие: "Чтобы не отбить у русских охоту сдаваться нам в плен,
следует просить [Советы] не предпринимать в отношении возвращаемых никаких
мер до окончания военных действий"21.
Через три дня Идеи, по решению кабинета, написал письмо советскому
послу. Разъяснив обстоятельства, при которых пленные попали к англичанам, он
подчеркнул трудности содержания такого числа заключенных в транзитных
лагерях и предложил советской военной миссии в Лондоне как можно скорее
связаться со своими коллегами из военного министерства на предмет достижения
удовлетворяющего обе стороны соглашения22.
В письме ни словом не упоминалось о том, что члены кабинета надеются на
воздержание советского правительства от суровых мер по отношению к пленным
до окончания войны. Английские государственные мужи решили до получения
ответа от советского посла промолчать об этом условии, опасаясь, как бы его
не сочли провокационным23. Как мы уже говорили, министру
иностранных дел пришлось ждать ответа больше месяца; тем временем число
пленных все росло и связанные с этим спорные вопросы продолжали
накапливаться.
Русские военнопленные впервые попали в руки английской армии задолго до
высадки в Нормандии. В 1942-43, продвигаясь с боями к Тунису с разных концов
Северной Африки, англичане захватили немалое число этих вездесущих русских,
большинство которых, как и в Нормандии, было вывезено на принудительные
работы. Все эти люди обычно проводили неделю в транзитном лагере в
Александрии, затем их отправляли по железной дороге и на машинах в Хайфу,
Багдад, Тегеран и далее до советской грани-
цы. В каждой группе были люди, открыто выражавшие ужас перед тем, что
ждет их в СССР. Но другие заверяли английских офицеров в Багдаде,
занимавшихся репатриацией пленных, что, несомненно, дома их встретят как
героев. Некоторые исхитрялись бежать, но благодаря присутствию сотрудников
НКВД большинство все же оказывалось на родной земле24. Там их
незамедлительно помещали в лагерь за колючей проволокой у пустынной бухты
Каспийского моря, и оттуда в вагонах для скота увозили в северные
лагеря25.
Б. Липтон, служивший тогда в контрразведке в Иране, видел проходившие
через Адмеш поезда, набитые репатриируемыми русскими. Он слышал, как в его
присутствии советский офицер связи сказал пленным (в большинстве своем --
рабочим организации Тодта) : "Мы расстреляем только каждого десятого".
Многие, ужаснувшись такой перспективе, кончали с собой, бросаясь под
встречные поезда.
После вторжения в Италию число русских в транзитных лагерях в Египте
существенно увеличилось26. Однако здесь ситуация отличалась от
той, что сложилась в Нормандии. 9 июля 1944 года лорд Мойн, министр-резидент
в Каире, сообщал: "У нас в плену нет русских, служивших в немецких
формированиях, как это имеет место во Франции. Те же, кто служил там раньше,
все дезертировали"27. Среди находившихся в Египте русских было
много беглецов из немецкого плена и дезертиров из немецких соединений в
Греции28.
15 июня, когда первые пленные прибывали из Нормандии в Англию, лорд
Мойн известил МИД, что беженцы из Греции в количестве 41 человека
репатриируются через Алеппо и Тегеран29. Министерство, занятое
обсуждением той же самой проблемы в Лондоне, тянуло с ответом две недели. В
конце концов Мойну была отправлена телеграмма. Рассудив, что приостановить
высылку тех, о ком писал посол, уже не удастся, МИД предлагал ему
воздержаться от дальнейшей отправки русских, которым, скорее всего, на
родине грозит суровое наказание, что, в свою очередь, может вызвать ответные
репрессии со стороны немцев в отношении английских
военнопленных30.
Тем временем в Египте советская миссия во главе с генералом Судаковым
занималась отбором русских, подлежавших репатриации. Как указывал Мойн в
телеграммах в МИД и военное министерство, очень трудно понять, кто из
русских действительно хочет вернуться на родину, а кто предпочел бы
остаться. Текст телеграммы лорда Мойна, и сам по себе показательный, весьма
важен для понимания ситуации, которая в дальнейшем возникала снова и снова
во все более широких масштабах:
Из группы в 408 бывших военнопленных, подлежащих репатриации в СССР,
решили остаться три офицера и шесть рядовых и около пятнадцати выразили
намерение сбежать по дороге. Те, кто хотел бы остаться, опасаются, как бы
дальнейшие изменения в британской политике не привели к тому, что они будут
переданы советским властям до окончания войны, и в этом случае их судьба
будет отягощена еще и отказом... вернуться в СССР. Остальным заявить о своем
желании остаться помешало, вероятно, присутствие в этой группе трех
политруков... Судаков признал, что около пятнадцати человек из группы в 2006
военнопленных содержатся по его приказу под арестом. Один из них, по его
словам, подозревается в службе в гестапо... таких ждет особое наказание.
Пока не решится судьба этих 2006, Судаков оставил в лагере майора
Белобокова. То, что столь небольшое число пленных открыто заявили о решении
остаться, несомненно, объясняется присутствием майора и политруков. Таким
образом, невозможно гарантировать, что репатриируемые... по возвращении на
родину не подвергнутся наказаниям, а это, в свою очередь, может вызвать
ответные репрессии немцев в отношении английских военнопленных31.
На позицию английского МИДа в вопросе репатриации русских немалое
влияние оказала возрастающая день ото дня неизбежность поражения Германии.
Решение МИДа складывалось постепенно. Сначала речь шла об отказе отправлять
назад тех пленных, которые могли подвергнуться наказанию до прекращения
военных действий, что привело бы к немецким контрмерам32. Сделать
это можно было только одним способом -- выполняя индивидуальные пожелания
военнопленных. Затем было решено отсылать всех пленных, поставив перед
советскими властями условие, чтобы к ним не применялось никаких мер до
капитуляции Германии. Однако такое условие не было выдвинуто, да и в любом
случае обещание Советов вряд ли "стоило бы бумаги, на которой
написано"33. Наконец, утратив последнюю робкую надежду добиться
от СССР каких бы то ни было обязательств в этом вопросе, МИД принял решение
о всеобщей и безусловной репатриации, независимо от желания пленных.
Весь этот процесс завершился в течение лета 1944 года, причем его в
значительной степени обусловили события тех дней. Во-первых, советские
власти хранили полное молчание о судьбе уже возвращенных граждан. Во-вторых,
немцы не проявляли к этому ни малейшего интереса. К тому же власть немецкого
правитель-
ства слабела с каждым месяцем, так что с его позицией можно было
считаться все в меньшей и меньшей степени.
К июню 1944 года МИД пришел к выводу, что всех русских следует в конце
концов вернуть на родину, какая судьба их бы там ни ждала. Джеффри Вильсон
еще в марте предвидел такой исход. 24 июня Патрик Дин, помощник юридического
советника МИДа, подтвердил:
В обусловленные сроки все те, с кем желают разобраться советские
власти, должны, при соблюдении нижеследующего условия, быть им переданы, и
нас не касается то обстоятельство, что эти люди могут быть расстреляны или
претерпеть более суровое наказание, чем предусмотрено английскими законами.
В "нижеследующем условии" оговаривалась необходимость избежать
опасности немецких репрессий по отношению к английским
военнопленным34.
Но военное министерство заняло другую позицию. 17 июля, в тот самый
день, когда кабинет впервые собрался для обсуждения этого вопроса, МИД
получил следующее сообщение:
Военное министерство склонно согласиться на передачу советским властям
только тех русских, которые изъявили желание вернуться, и не согласно давать
советскому правительству какие бы то ни было другие
обя&тельства35.
Впрочем, в письме МИДа к советскому послу Гусеву это условие, даже в
сильно смягченном виде, было опущено36.
До получения ответа от Гусева оставалось лишь по-прежнему размещать в
лагерях на территории Англии русских военнопленных, число которых все
возрастало, а статус и судьба все еще были неопределенны. Именно в это время
узники "преддверия ГУЛага" обрели могущественного союзника в лице лорда
Селборна, который отвечал за группы саботажа и шпионажа Службы специальных
операций (ССО), действовавшие в оккупированной Европе. Лорд Селборн был
ревностным христианином и высокопринципиальным государственным деятелем, и
его ужасала мысль о преступлении, которое, как он понимал, вот-вот
совершится. 21 июля он написал резкое письмо министру иностранных дел Антони
Идену:
Я глубоко обеспокоен решением кабинета отослать назад в СССР всех
русских подданных, служивших в немецкой ар-
55
мии и попавших к нам в плен на европейском театре военных действий. Я
намерен обратиться по этому поводу к премьер-министру, но прежде чем это
сделать, я хотел бы изложить вам причины моих возражений в надежде, что мы
сможем достичь согласия по этому поводу.
Как вы, вероятно, знаете, один из моих офицеров в течение последних
четырех недель опросил значительное число русских пленных, и все они
рассказали примерно одно и то же. Прежде всего, попав к немцам, они
подверглись невероятно жестокому обращению. По дороге в лагеря многих не
кормили по нескольку дней подряд. Их разместили в концентрационных лагерях в
ужасающих антисанитарных условиях, они голодали. Их мучали вши и
отвратительные болезни, а голод довел их до такого состояния, что в их среде
развилось людоедство. Немцы не раз снимали в пропагандистских целях их
людоедские трапезы37.
После нескольких недель такой жизни, писал лорд Селборн, пленным
предлагали добровольно идти на службу в немецкие трудовые батальоны.
Отказавшихся расстреливали, так что ничего удивительного, что многие
становились добровольцами. Теперь, оказавшись в руках у англичан, почти все
русские выражают величайший страх перед перспективой возвращения на родину.
Всего было опрошено 45 человек из трех лагерей, и все они говорили примерно
одно и то же: что по прибытии их расстреляют или, по меньшей мере, отправят
в Сибирь; что, как известно, советское правительство даже не признало
наличия русских военнопленных в немецком плену. Те, кто носил немецкую
форму, считали, что вконец скомпрометировали себя, и почти не сомневались в
том, что их расстреляют. Наконец, они собственными глазами видели
несравненно более высокий уровень жизни трудящихся на Западе, и одно это,
как они понимали, навсегда сделает их политически неблагонадежными.
Лорду Селборну эти рассказы казались убедительными, и его очень
беспокоила "перспектива послать несколько тысяч человек на смерть либо от
пули, либо в Сибири..." Это, по его словам, было бы не только негуманно, но
еще и неразумно: те русские, что еще служат в немецкой армии, откажутся
сдаваться в плен англичанам или переходить в Сопротивление. По мнению
Селборна, кабинет на этой стадии не должен вступать в какие бы то ни было
соглашения относительно судьбы пленных.
В заключение лорд Селборн писал, что, по словам Эммануэля д'Астье,
министра внутренних дел Временного правительства Французской Республики,
французы, вероятно, предоставят тра-
диционное политическое убежище тем русским, которые пожелали
присоединиться к свободной французской армии -- в Иностранном легионе, на
Мадагаскаре или в какой-либо другой французской колонии. Как бы то ни было,
советские представители не интересуются пленными (требование Гусева дошло до
Идена двумя днями позже) и могут подозрительно отнестись к любым
предложениям англичан.
Вследствие этого я полагаю,-- писал Селборн,-- что дух человечности
предписывает нам не связывать себя обещаниями в вопросе о том, как поступить
с русскими пленными после войны. Если их численность не будет слишком
велика, их можно без всяких трудностей разместить в какой-нибудь
малонаселенной стране.
Копию этого письма лорд Селборн направил майору Десмонду Мортону,
помощнику Уинстона Черчилля, для передачи премьер-министру. В
сопроводительной записке он подчеркнул: "Я глубоко возмущен этим
делом"38. Передавая письмо по назначению, Мортон сообщил Черчиллю
о недавнем ответе из Москвы с требованием вернуть всех пленных и добавил,
что "решение, предлагаемое лордом Селборном, вероятно, запоздало".
Премьер-министр сразу же ознакомился с посланием лорда и на другой день
написал Идену:
Я думаю, мы несколько поспешно обошлись с этим делом в кабинете, и
точка зрения, высказанная министром экономической войны, бесспорно,
заслуживает рассмотрения. Даже если мы в чем-то и пошли на уступки [СССР],
мы можем использовать все средства для задержки решения. Полагаю, эти люди
были поставлены в непереносимые условия39.
Черчиллю явно не хотелось обрекать несчастных на новые страдания. Не
совсем понятно лишь, как могло ему показаться, будто англичане "в чем-то и
пошли на уступки". До тех пор британское правительство лишь однажды
сносилось.с советскими властями по этому делу -- в письме от 20 июля, в
котором просто выражалось желание англичан "как можно скорее узнать, что
думает советское правительство об устройстве своих подданных". Решение
кабинета от 17 июля о принудительном возвращении пленных, если таково будет
советское требование, еще не было доведено до сведения советских властей,
так что английское правительство -- по крайней мере, в теории -- могло
избрать любую линию поведения.
Идену пришлось рассматривать веские аргументы против предложенной им
политики насильственной репатриации, выдвинутые лордом Селборном и
поддержанные премьер-министром, совесть которого явно была неспокойна.
Первой реакцией Идена было раздражение. На полях письма Селборна он написал:
"Отделу: что вы на это скажете? Здесь не обсуждается вопрос о том, куда деть
этих людей, если они не вернутся в Россию. У себя мы их иметь не хотим".
Однако для победы над премьер-министром и кабинетом этого было мало. Главная
трудность для Идена заключалась в том, что доводы министра экономической
войны были справедливы, больше того, он еще весьма сдержанно писал о
страшной судьбе русских пленных и о выборе, перед которым их ставили немцы.
В неофициальном письме лорду Селборну Идеи признавал его правоту:
Я понимаю, что многим из них пришлось перенести адские муки в немецком
плену, но ведь нельзя отрицать и тот факт, что их присутствие в немецких
войсках как минимум помогает задержать продвижение наших собственных
сил40.
Вряд ли это могло удовлетворить лорда Селборна, смысл предложения
которого сводился к тому, что русских следует склонить к работе на
союзников.
В своем письме лорд Селборн упоминает офицера, допрашивавшего пленных.
Это майор Л. X. Мандерстам. Его семья была родом из Южной Африки, сам он
родился в Риге и прекрасно говорил по-русски. Когда разразилась война,
присущий Мандер-стаму авантюризм забросил его в Африку, где он участвовал в
самых рискованных и отчаянных операциях. Он был просто рожден для работы в
ССО и, действительно, быстро стал одним из самых отважных оперативников.
Вскоре после высадки в Нормандии его послали во Францию опрашивать пленных,
захваченных английскими войсками. Затем, вернувшись в Англию, он продолжал
заниматься допросами пленных в английских лагерях. У Ман-дерстама были свои
причины переживать за русских военнопленных: многие из них сдались в плен,
начитавшись листовок ССО, где добровольно сдавшимся вполне искренне
обещалось предоставить убежище на Западе, если они того пожелают.
Мандерстам верил ужасным историям, которые слышал от пленных, тем более
что их рассказы во многом совпадали. После того, как лорд Селборн отослал
Идену и Черчиллю свои письма, основанные на сообщениях Мандерстама, МИД
поручил лучшим своим сотрудникам проверить содержащиеся в них сведения.
Узнав об этом, Мандерстам по собственному почину
нанес визит заведующему Северным отделом Кристоферу Уор-неру,
отвергшему сообщения майора как неточные и наивные. Это вызвало бурный
протест Мандерстама, который, в отличие от Уорнера, видел потенциальных
жертв депортации и говорил с ними. Надменный Уорнер выставил посетителя из
своего кабинета и послал в ССО рапорт о происшествии, не имевший, впрочем,
никаких последствий41.
Однако для того, чтобы составить адекватное представление о будущей
судьбе пленных, МИДу, в отличие от лорда Сел-борна, не было нужды опираться
исключительно на свидетельство майора Мандерстама. 21 июля, в тот самый
день, когда лорд Селборн отправил свое заявление Идену, МИД получил от лорда
Мойна из Каира чрезвычайно важное сообщение, отрывок из которого был
приведен выше. Русские пленные, доставленные сюда на кораблях из Греции и
Италии, целиком и полностью подтверждали рассказы своих друзей по несчастью,
взятых в плен в Нормандии. Более того, сообщение Мойна доказывало верность
предположений Мандерстама, опиравшегося на беседы с пленными, многие из
которых "не сомневались в том, что, если их возвратят на родину, их ждет там
расстрел". Лорд Мойн собственными ушами слышал от советского генерала
Судакова, занимавшегося вопросами репатриации, что многие пленные "по
возвращении подлежат ликвидации"42.
Для сотрудников МИДа не было секретом, что советское правительство
задолго до того бросило на произвол судьбы всех своих граждан, попавших в
руки к немцам. В феврале 1942 года Международный комитет Красного Креста
известил Молотова, что Великобритания дала СССР разрешение закупить продукты
для пленных, находящихся в британских колониях Африки; канадский Красный
Крест предложил в дар 500 флаконов с витаминами, а Германия согласилась
принимать продукты для военнопленных коллективными партиями. "На все эти
предложения Международного комитета Красного Креста советские власти не дали
ни прямого, ни косвенного ответа",-- говорится в сообщении Красного Креста.
Точно так же остались без ответа все призывы комитета и параллельно
ведущиеся переговоры государств-протекторов, а также нейтральных и
дружественных стран43.
В Англии МИД, рассмотрев обращения различных групп общественности,
желавших помочь русским, заключил, что, к сожалению, сделать тут ничего
нельзя. В сентябре 1942 года Антони Идеи сообщил сэру Стаффорду Криппсу:
...советское правительство... постоянно проявляет поразительное
равнодушие к судьбе своих пленных. Его последова-
тельность в этом вопросе доказывает, что за этой позицией стоят важные
политические мотивы...44
Вопрос был вновь поднят год спустя -- с тем же
результатом45. В мае 1942 года Молотов точно так же отверг
предложение Рузвельта о заключении с немецким правительством соглашений о
гуманном обращении с пленными46. Английский МИД не мог позволить
себе дальнейшее вмешательство в эти дела; к тому же далеко не всем оно было
по душе. Как сформулировал один из служащих министерства, Дональд Маклин:
Лично мне кажется, что мы и без того уже раздули дело с посылками,
превратив его в фарс и посылая своим собственным пленным по посылке в
неделю; нам вовсе ни к чему поднимать вопрос о посылках для русских
военнопленных, которых, вероятно, около 3 миллионов, если только русские
сами не попросят нас о помощи.
Его начальники единодушно согласились с этим мнением47, тем
более, что позиция Сталина в вопросе о помощи пленным, как ни странно, была
не столь уж и жесткой. Он не возражал против посылок Красного Креста
английским военнопленным, и тысячи тонн продуктов и лекарств выгружались во
Владивостоке под наблюдением Красного Креста и перевозились через советскую
территорию в японские лагеря, где содержались английские, американские и
голландские военнопленные48. Сталин отказывал в помощи и
поддержке одним лишь русским.
Итак, когда Идеи и его помощники принялись составлять для
премьер-министра ответ на обращение лорда Селборна, они располагали вполне
достаточной информацией о положении русских военнопленных. И все-таки в
своем письме, датированном 2 августа, Идеи выступил с зашитой политики
насильственной репатриации, приведя в обоснование своей позиции развернутые
и с виду вполне убедительные доводы. Прежде всего Идеи отверг оценку лордом
Селбор-ном принудительной высылки пленных как негуманной:
Вопреки сообщению, на которое ссылается министр экономической войны, у
нас имеются другие отчеты и свидетельства, доказывающие, что значительная
часть пленных по различным причинам согласна и даже хочет вернуться в
Россию. Они были взяты в плен во время службы в немецких военных и
полувоенных соединениях, которые часто безобразно вели себя во Франции. Мы
не можем позволить себе излишние сантименты на их счет.
Если учесть, что в списке пленных, посланном Патрику Дину в МИД 26
июля, фигурировали гражданские лица, которые все время пребывания во Франции
провели в больнице либо сидели в тюрьме за отказ помогать немцам; если
подумать о том, что в этом списке были также работники госпиталей, врачи,
бежавшие из лагерей для военнопленных, и несколько детей49,--
трудно не придти к выводу, что, наверное, Иден мог бы позволить себе хоть
какие-то "сантименты". Кроме того, хотя солдат некоторых частей обвиняли в
"безобразном поведении", подавляющее большинство русских не отличалось
склонностью к жестокости. К тому же не менее 8 тысяч человек присоединились
к французскому Сопротивлению и, согласно советским источникам, вывели из
строя три с половиной тысячи немцев50.
Из обширных документов, доступных ныне историку, следует, что в то
время имелось только одно свидетельство, способное дать повод для осуждения
поведения русских солдат (помимо того факта, что они решили присоединиться к
немцам и были захвачены в немецкой форме). Инцидент этот по своей жестокости
превосходит все мыслимые пределы, но сомнительно, чтобы по нему можно было
судить о поведении всех русских военнопленных, оказавшихся в Англии.
Немедленно после высадки в Нормандии французское Сопротивление в долине
Роны с исключительной готовностью, хотя и с излишней горячностью,
откликнулось на инструкции союзников, переданные по Би-би-си. Бойцы
Сопротивления совершили целый ряд актов саботажа на немецких объектах, в
основном в долинах Роны и Дрома. Месть немцев была внезапной и ужасной.
Самая страшная операция имела место в старинном городке Сен-Дона, на Дроме.
15 июня 1944 года в город вошли около двух тысяч "немецких" солдат в
сопровождении бронемашин. Когда рассеялась поднятая колесами пыль,
напуганные жители разглядели у пришельцев широкие скулы и раскосые глаза,
свойственные восточной расе. Разнузданные солдаты производили впечатление
дикарей. Со страшными криками эта орда набросилась на город, учинив
настоящую оргию грабежей и разрушений. Когда рейд закончился и городские
власти смогли подсчитать убытки, выяснилось, что нанесенный ущерб
оценивается в 7-8 миллионов франков. Но это было далеко не самое ужасное.
Налетчики зверски изнасиловали не менее 53 женщин и девушек, многим из
которых было всего по 13-14 лет. Среди них была дочка мэра Шанселя, со слов
которого я записал эту историю. Она умерла через несколько недель.
Аналогичные преступления были совершены во всем районе. Шансель воззвал
к помощи епископа, монсеньора Пика, который тут же обратился к местному
немецкому коменданту. Офицер при-
нес свои извинения и объяснил, что эти отряды сформированы из