Страница:
личными симпатиями. Поскольку никто из пленных, по всей видимости, не был
замешан в военных преступлениях в строгом смысле слова, он при вынесении
приговора исходил, в частности, из того, сумеет ли этот человек выжить в
советском лагере. Так, он одним махом избавил от репатриации сотню
кабардинцев -- через много лет ему стало известно, что они обосновались в
Дамаске. Некоторые пленные бежали, число подлежащих репатриации постепенно
снижалось, и наконец Хиллс достиг такого уровня, когда понял, что на
дальнейшие сокращения числа репатриируемых штаб не пойдет. Как сокрушенно
объяснял он позже некоторым из тех, кому удалось выжить, -- "когда Советский
Союз требовал 400 человек, я не мог послать им двадцать". В этих условиях он
иногда записывал в категорию подлежащих репатриации тех, к кому испытывал
личную антипатию.
В лагере большим влиянием пользовался староста, бывший майор Красной
армии Павел Петрович Иванов. Подобно казакам в Австрии, Иванов полагал, что
готовность к сотрудничеству должна произвести на англичан благоприятное
впечатление, расположить их к пленным. Поэтому он отговаривал своих
товарищей по несчастью бежать и доказывал им, что нужно честно отвечать на
вопросы майора Хиллса. Многие, послушавшись его, честно заявили о своем
воинском звании и обрекли себя на верную смерть.
Тем временем шли приготовления по выдаче советским властям бывших
солдат вермахта. Штаб в Италии сделал выводы из имеющегося опыта и принял
меры по предотвращению кровопролития. Все пленные из Пизы и Рикони должны
были подвергнуться выдаче в ходе одной операции. Следовало принять все меры
по предотвращению самоубийств и побегов, но в то же самое время охранникам
было приказано при соответствующих обстоятельствах стрелять без промедления.
Пунктом выдачи был выбран австрийский городок Санкт-Валентин, с июля 1945
года ставший приемным пунктом вместо Юденбурга33. 2 апреля 1947
года операция получила зловещее кодовое название "Восточный ветер".
В эти дни полковник Яковлев из советской миссии в Риме писал
английскому майору Симкоку: "Прошу прислать всех советских граждан в лагерь
No 300 в Санкт-Валентин (Австрия). Для них все готово". В приказах союзников
предусматривалось при транспортировке
418
пленных в первую очередь использование наручников, слезоточивого газа,
смирительных рубашек и дубинок, в качестве последнего средства -- применение
огнестрельного оружия". Трупы, по соглашению договаривающихся сторон,
принимались советскими представителями в месте назначения. Для вывоза
прошедших проверку русских из Пизы и Рикони на север была назначена дата --
8-9 мая. Пленные провели на Западе ровно два года.
У двенадцати пленных имелись жены и дети, жившие отдельно. Им сообщили
о предстоящей выдаче мужей и отцов. То, что последовало затем, лучше всего
описано в рапорте, поданном Деннисом Хиллсом через неделю после событий:
Им дали 24 часа для принятия решения -- уедут ли мужчины одни или в
сопровождении семей. Это сообщение вызвало душераздирающие сцены... Все
мужья как один запретили своим семьям сопровождать их. Началось прощанье.
Это зрелище было невыносимо.
Тот факт, что никто из мужчин не согласился, чтобы с ним поехали жена и
дети... убедительно свидетельствует о том, в какой ужас повергает их
перспектива выдачи советским властям. Один из пленных так выразил свое
отношение к этому: "Застрелите меня -- лучше спокойно умереть, чем подохнуть
под пытками". Они никакие не герои; в подавляющем большинстве -- обычные
средние люди, и очень сомнительно, что у них на совести есть какие-либо
преступления, помимо того, что они осмелились замахнуться на ненавистный им
режим.
Этот аспект операции "Восточный ветер" был крайне тяжелым. Сообщение о
репатриации прозвучало для семей, как смертный приговор. Дело омрачалось еще
и тем, что женам и детям предлагалось, если они того пожелают, разделить
судьбу мужей и отцов. Когда я думаю об этом, мне кажется, что было бы
гуманней не предоставлять репатриантам возможности брать с собой близких --
тем более, что в конечном итоге они все равно предпочли расстаться с женами
и детьми.
Но вернемся к самой операции. Она началась еще до рассвета. Дрожащие от
предутреннего холода и мрачных предчувствий мужчины -- всего 171 человек --
построились. К проволочной изгороди подъехали грузовики, спрыгнувшие с них
английские солдаты побежали к воротам. Одни, сжимая в руках автоматы,
выстроились в две колонны, другие стали гнать пленных к грузовикам по
проходу между этими колоннами. Группами по пятнадцать человек
пленных сажали в грузовики. Хотя среди эмигрантов-казаков ходили потом
рассказы о страшных сценах насилия, англичане на сей раз подготовились к
операции так тщательно, что побеги и сопротивление попросту исключались.
Охрана состояла из шести офицеров и 210 солдат под командованием майора Бена
Далтона. Два джипа с пулеметами и вооруженные мотоциклисты сопровождали
колонну на пути в Рикони.
Железнодорожная станция Рикони была забита военными. Весь район был
временно обнесен колючей проволокой и охранялся несколькими взводами. Хотя в
лагере пленных уже обыскивали, здесь провели еще один, более тщательный
обыск -- с целью обнаружения предметов, которые могли быть использованы для
самоубийства. На боковой ветке стоял пустой поезд с наглухо закрывающимися
дверями и железными решетками на окнах. Тут уж ни у кого не осталось
сомнений в том, куда именно направляется этот мрачный транспорт. Во время
обыска (у некоторых обнаружили припрятанные перочинные ножи и бритвы)
лагерный староста Павел Иванов попросил разрешения поговорить со стоящим
поблизости Деннисом Хиллсом. Хиллсу было крайне трудно принять решение о
репатриации этого умного, обаятельного человека, с готовностью
сотрудничавшего с англичанами и пользовавшегося уважением среди обитателей
лагеря. После долгих колебаний Хиллс пришел к выводу, что Иванов -- человек
здоровый и умный -- сумеет уцелеть в лагере. По такому критерию были
отобраны эти последние жертвы, что англичане принесли на нечистый алтарь
Сталина-Берии. Теперь, перед посадкой на поезд, Иванов укоризненно бросил
Хиллсу: "Значит, вы все-таки отправляете нас на смерть. А я-то в вас верил.
Предала нас ваша демократия".
Началась посадка. Переводчиком у майора Далтона был молодой офицер
британской разведки Александр Вайнман, владевший русским. Вот как описывает
он свои впечатления от этого страшного путешествия:
Моя задача состояла, в частности, в том, чтобы объяснить пленным, что
они должны разговаривать тихо, должны оставаться на своих местах, а если
понадобится выйти в уборную, поднять руку, и их проводит охранник. Как
только они услышали, что я говорю по-русски, все как один начали спрашивать,
куда их везут. Я ответил уклончиво, но это не помогло делу. Они и без того
уже поняли, что их ждет, и стали просить: "Не отдавайте нас Советам. Лучше
расстреляйте, если хотите, но только не посылайте на пытки". Когда они
садились в поезд, меня поразило равнодушное, бесстрастное
420
выражение их лиц. Сейчас от этой бесстрастности и следа не осталось.
Они оживились, заговорили, заспорили, один парнишка лет двадцати вдруг
разрыдался: "Они расстреляют не только нас, но и наших близких". Его слезы
словно вызвали цепную реакцию, и через несколько секунд половина мужчин в
поезде рыдала, выкрикивая сквозь слезы: "Как не стыдно вашему правительству,
вашему народу! Как вы можете делать такие вещи!" Я не отвечал, изо всех сил
стараясь подавить в себе сочувствие к этим людям, я отвернулся от них, стал
смотреть в другую сторону. Мои взгляд упал на английских солдат -- таких же
ребят, как и русские пленные. На лицах у них читалось замешательство и
сочувствие. "Похоже, они вовсе не рады возвращению домой",-- заметил один из
них. Ко мне обратился еще один русский: "Мы об одном просим -- чтобы нам
позволили просто жить, но если вы не можете нам помочь -- расстреляйте нас,
спасите от пыток и медленной смерти".
С меня было довольно: я выскочил из вагона, не в силах вымолвить ни
слова. Слезы градом катились по щекам, нет, сострадание не умерло во мне! К
счастью, никто не подошел ко мне в ту минуту: если бы мне пришлось
заговорить, я бы попросту разрыдался. Поезд стоял на станции еще два часа.
Приезжавшие из лагеря грузовики привозили все новые группы обреченных.
Наученный горьким опытом, я теперь быстро проговаривал свои инструкции и
исчезал, не дожидаясь вопросов. [Одному пленному пришлось оставить собаку, о
которой обещал позаботиться добродушный старшина.] Русский поднял на меня
глаза. "Я все понимаю,-- сказал он,-- собака мне уже не понадобится". Около
10 часов погрузка закончилась, но поезд простоял на солнцепеке до 12.30 --
на это время было назначено отправление. Последним в вагон внесли на
носилках человека, страдающего, по словам военврача, неизлечимой болезнью
почек, прикованного к постели уже пять с половиной месяцев. К своему
будущему он относился со спокойствием убежденного фаталиста: "Ничего
хорошего от жизни я не жду. В Италии я, может, и протянул бы еще пару лет,
но лучше уж сразу покончить с этими муками". Ему выделили койку в санитарном
вагоне, прицепленном к поезду на случай попыток самоубийства. Путь от Рикони
до Санкт-Валентина в советской оккупационной зоне Австрии занял 24 часа. За
исключением двух случаев, когда мне пришлось перевести кое-что для сержанта,
я не общался с пленными, решив, что так оно лучше. Ночью почти все спали на
полу, измученные событиями дня.
422
В каждом вагоне было с полдюжины часовых, так что о побеге нечего было
и думать. Утром, когда мы были уже близко от советской зоны, пленные начали
отдавать охранникам часы и деньги, рвать фотографии и письма, некоторые
оставили в вагоне Новый Завет. Наблюдая из окна за оживленным движением на
станциях, мимо которых мы проезжали, за людьми, едущими и идущими по своим
делам, я начал понимать, о чем думают эти несчастные: там, за окном, остался
недоступный для них свободный мир, впереди же их ждали пытки, смерть, в
лучшем случае -- десять лет в лагере. Вот и мост через реку Энс,
демаркационная линия между американской и советской оккупационными зонами.
Всюду расставлены советские часовые. Проехав еще семь километров, поезд
остановился в Санкт-Валентине, где пленных принял полковник Старов,
руководитель отдела военнопленных и перемещенных лиц советского
подразделения союзной комиссии по Австрии... Началась разгрузка, но люди,
выходившие из вагонов, не имели ничего общего с теми, кого я наблюдал всего
сутки назад. Тогда на их лицах читались страх перед будущим, волнение,
тревога, теперь они были похожи на бесчувственный скот -- так мертвы и
лишены выражения были их лица. Даже у тех мальчиков, что рыдали вчера в
поезде, на лицах застыло то бесстрастное выражение, которое, по мнению
жителей Запада, олицетворяет чисто славянское равнодушие к смерти. Когда-то
я тоже верил этой сентенции -- теперь мне стало ясно, как я заблуждался.
Выкликали имена, люди спускались из вагонов и отходили на поросший клевером
луг, где садились на корточки, образовав небольшие группы. По периметру луга
были расставлены часовые. Список был составлен плохо, и перекличка заняла
больше часа. Кроме полковника Старова, здесь было еще с десяток советских
офицеров. Некоторые помогали проводить перекличку, другие просто глазели.
Единственным штатским был толстый человек неприятной наружности, немного
напоминавший гестаповца. Он назвался представителем ТАСС... Поезд тронулся в
обратный путь. На станции Санкт-Вален-тин я узнал от австрийцев, что вечером
товарный поезд для перевозки скота увезет пленных к венгерской границе, где
у Советов большой лагерь. Больше я о них ничего не знаю. Одних, конечно,
расстреляли, другие отбыли свои пять-де-сять лет в лагерях. Мне ясно одно:
всем англичанам, находившимся в этом поезде, за исключением безнадежных
кретинов, было стыдно, что им поручена такая задача. Множество беспомощных
людей принесли в жертву, чтобы
умилостивить советское правительство, и мне до сих пор интересно, каков
был результат: заслужили ли мы его уважение или же оно лишь презрительно
посмеялось над нашей наивностью.
Размышления майора Вайнмана о судьбе пленных, увы, звучат слишком
оптимистично. Майор Далтон в своем рапорте отмечает, что после переклички
Павел Иванов и другие офицеры были отделены от рядовых. "У меня создалось
впечатление,-- пишет он,-- что с ними собираются расправиться тут же". Что
же до наказания, которое угрожало оставшимся пленным, то как раз в это
время, стараясь задобрить западных либералов, Сталин официально отменил
смертную казнь, заменив ее двадцатипятилетним сроком в
исправительно-трудовых лагерях34.
На другой день еще один поезд отошел от станции Рикони, увозя девять из
двенадцати семейных мужчин, которые провели ночь в раздумьях о судьбе жен и
детей. Троих Деннис Хиллс под разными предлогами избавил от репатриации.
Группу из девяти человек в наручниках сопровождала вооруженная охрана из
сорока четырех солдат, с майором Джоном Стентоном во главе. Джон Стентон
хорошо помнит эту поездку. По его словам, между его людьми и пленными не
успели завязаться какие-либо отношения, но его переводчик явно нервничал:
быть может, по тем же причинам, что и Алек Вайнман. Никаких серьезных
инцидентов в пути не было, и утром они в назначенное время прибыли в
Санкт-Валентин.
Через несколько минут после прибытия в купе Стентона вошел полковник
Старов. Список из девяти фамилий привел советского полковника в полное
замешательство, и он стал обвинять Стентона в том, что тот оставил в лагере
большое число пленных. В частности, его очень интересовала судьба женщин и
детей. Стентон в ответ твердил одно: он всего лишь сопровождающий офицер и
не обязан знать, кого включили в его группу, а кого -- нет. Наконец, Старов
вроде бы согласился с этим доводом, но заявил, что не может выдать расписку
в приеме столь ничтожной по численности группы без согласования с Москвой, и
отправил одного из своих офицеров связаться с центром. Поняв, что придется
подождать, англичанин предложил полковнику выпить, и хотя у него был только
чистый джин, Старова это вполне устроило.
Их беседу нарушило появление толстяка, о котором упомянул Вайнман
(между прочим, все советские офицеры, начиная с самого Старова, относились к
этому "корреспонденту ТАСС" с нескрываемым подобострастием). Тяжело
отдуваясь после трех ступенек, он довольно любезно сообщил Стентону, что из
Москвы получено разрешение принять группу из девяти пленных и отпра-
423
вить поезд назад. Стентон принял это известие с чувством облегчения (он
уже начал побаиваться, что красноармейцы намерены сыграть с ним в свою
любимую игру -- отцепить и угнать локомотив). Он только одного не мог
понять: как это толстяк умудрился установить связь с Москвой, когда поезд
стоял в чистом поле. Как отмечал Стентон в рапорте, "корреспондент ТАСС"
скорее всего был крупным начальником и советский полковник обратился за
инструкциями не в Москву, а к нему лично.
До отъезда из Санкт-Валентина Джон Стентон думал лишь о том, чтобы
хорошо провести операцию, но теперь, когда у него появилась возможность
поразмыслить над происшедшим, он начинал понимать, что тут что-то не так. Во
время оперативного инструктажа ему сообщили, что его подопечные воевали
против англичан (что, скорее всего, не соответствовало
действительности)35, но он не мог не сочувствовать этим людям,
спокойно и без сопротивления идущим навстречу своей судьбе, каждый под
охраной пяти английских солдат, приставленных лишь затем, чтобы не дать
несчастным кончить жизнь самоубийством. У него сложилось впечатление, что
они все были расстреляны сразу после приезда. Вполне возможно, что он прав.
Майор Стентон общался с советскими представителями всего одни сутки, однако
он и сегодня говорит: "Жуткое впечатление, никогда о нем не забуду".
О том же говорят и другие участники этой операции. Генерал-майор Джеймс
Лант в то время работал в оперативном отделе штаба в Казерте, составлял
приказы по операции "Восточный ветер". По его собственному признанию, тогда
он не особенно сочувствовал этим людям, считая их коллаборационистами. Но,
прочитав теперь рапорты Хиллса, Далтона, Стентона и других, он проникся
симпатией к пленным. В рапорте Денниса Хиллса его особенно потрясли строки о
женах, навсегда расстающихся с мужьями, и он впервые подумал о том, что,
может, он сам и его соотечественники занимались делом, недостойным солдата.
Конечно, преступление должно быть наказано, конечно, потерпеть поражение в
войне -- это не сладко, но найти оправдания жестокостям, описанным в
рапортах, он не мог.
9 мая в Санкт-Валентин прибыл контингент русских пленных из
американского лагеря в Пизе. Если мы сравним число пленных, репатриированных
из этого лагеря, с количеством пленных, вывезенных из лагеря в Рикони, мы
вновь обнаружим различия в подходе американцев и англичан к делу. В обоих
лагерях содержалось примерно одинаковое число пленных: немногим более 400.
Когда Деннис Хиллс доложил, что после проведенной им проверки цифра
подлежащих репатриации упала ниже 200, дальнейшие сокращения, как казалось
ему, были уже невозможны. Между тем его
424
американский коллега ухитрился включить в список подлежащих репатриации
всего 75 имен36.
Так прошла операция "Восточный ветер", последняя из крупных операций по
насильственной репатриации послевоенного периода умиротворения. Сообщения об
этих событиях вызвали на Западе возмущение К тому времени даже завзятые
либералы поняли, что Сталин рвется к мировому господству. Возмущение
Подогревалось тем, что газеты уделили большое внимание историям о
многочисленных самоубийствах и насилии, примененном при посадке на поезда в
Рикони и Пизе37. В Лондоне комитет, возглавляемый графиней
Атольской и госпожой Эльмой Денджерфилд, засыпал общественных деятелей
протестами. Белоэмигрантский журналист Анатолий Байкалов снабдил их массой
показаний беженцев, находящихся на Западе38. 21 мая член
парламента лейборист Ричард Стоукс, широко известный своими выступлениями в
защиту прав человека, задал в палате общин вопрос о том, насколько правдивы
тревожные сообщения, касающиеся последней насильственной выдачи беженцев
Советам. В своем ответе парламентский заместитель министра иностранных дел
Кристофер Мейхью отстаивал правительственную интерпретацию Ялтинского
соглашения и отвергал сообщения о насилии и попытках самоубийства, которыми
сопровождалась операция. Мейхью написал Сто-уксу личное письмо на эту тему,
и тот в ответе от 2 сентября резко заметил: "Я считаю весь инцидент и всю
стоящую за ним политику отвратительными"39. Деннис Хиллс сообщил
мне, что страшные истории в газетах были основаны на свидетельствах
священника униатской церкви, имевшего доступ в лагерь. Рапорт для ответа
Мейхью в палате общин составил по поручению военного министерства Деннис
Хиллс, и никаких страшных подробностей там не было. Хиллс объясняет это тем,
что "не знал об "инцидентах" в Римини... и поэтому не имел оснований
указывать на них в рапорте..."40
В действительности при посадке на первый поезд была одна попытка
самоубийства: пленный пытался перерезать себе горло, и охрана майора Далтона
сумела воспрепятствовать этому лишь после ожесточенной схватки. Но Мейхью об
этом ничего не знал, и его нельзя обвинять в утаивании данных41,
так как майор Далтон ни словом не упомянул о происшедшем в своем рапорте,
заявив, что "во время пути насилие не применялось" и "никаких инцидентов не
было". Как объясняет сам Далтон, эти подробности не попали в рапорт, потому
что -- "я знал, что мне не увеселительная поездка предстоит, все меры
предосторожности были приняты, и поездка завершилась, как
планировалось"42.
Правительство также получало резкие протесты влиятельных лиц. Генерал
Берроуз, бывший глава военной миссии в Москве, передал в военное
министерство просьбу об амнистии для рус-
425
ских, находящихся в Англии. Просьбу написал граф Беннигсен, кавалер
Военного креста, бывший в 1919 году офицером связи у Берроуза в
Архангельске43. Рапорт майора Вайнмана об операции "Восточный
ветер" потряс Джорджа Янга из военного министерства, и он передал это
убийственное свидетельство сэру Генри Мэку, политическому советнику,
отправившему в МИД протест, составленный в самых резких выражениях. В ответе
МИДа говорилось, что операции такого рода более не
предполагаются44.
Действительно, насильственная репатриация подошла к концу. В июне
Деннис Хиллс спас двенадцать грузин на острове Ли-пари в Италии, которых
итальянцы собирались выдать Советам. Затем в июле советские похитили шесть
старых эмигрантов из лагеря в Барлетте (Италия). Один из них покончил с
собой, об остальных нам ничего не известно45. Но период замирения
с СССР к тому времени кончился, сменившись холодной войной. Невзирая на
советские протесты, украинская Галицийская дивизия сразу же после операции
"Восточный ветер" была переведена из Италии в Англию46- Еще
раньше генерал Мак-Нарни заявил, что "теперь советский гражданин может
признать свое гражданство и законно остаться в американской зоне Германии"
(между прочим, благодаря этому были спасены тысячи меннонитов, бежавших из
СССР от преследований за веру47)- Реакцию советских властей можно
было предсказать совершенно точно. На западные правительства обрушился шквал
жалоб, на которые в общем никто уже не обращал внимания, хотя заставить
советскую репатриационную комиссию во Франкфурте-на-Майне покинуть страну
удалось только в 1949 году, да и то Советы были крайне недовольны этим
обстоятельством48.
Итак, в 1943--47 годах западные демократические государства передали
СССР, согласно документам, 2272 тысячи советских граждан. Около 35 тысяч
представителей национальных меньшинств СССР (украинцы, белорусы, калмыки и
т.д.) официально зарегистрированы как оставшиеся на Западе49. На
самом деле репатриации удалось избежать значительно большему числу советских
граждан -- одни подделали документы для перемещенных лиц, приписав себе
чужое гражданство (польское, югославское и т. п.), другие придумали
что-нибудь еще. Точной статистики, к сожалению, нет, но по предварительным
оценкам от репатриации спаслись от четверти до полумиллиона
человек50.
Большинство репатриированных было возвращено на родину в начале лета
1945 года; с сентября 1945 до начала 1946 года насильственная репатриация
затормозилась. В январе 1946 -- мае 1947 были репатриированы несколько тысяч
человек, что составляло незначительную долю от общего числа. В этих поздних
опе-
426
рациях у многих вызывало отвращение не их масштаб, но факт их
проведения в период, когда уже было ясно, что Советский Союз, требующий
возвращения этих людей, является явным и беспощадным врагом Запада.
Внутреннюю противоречивость британской политики того времени лучше
всего, наверное, иллюстрирует акция, проводившаяся одновременно и
параллельно с описанной нами операцией "Киле-вание". Речь идет об операции
"Шотландский бросок", разработанной в помощь советским перебежчикам. Таким
образом, англичане помогали выбраться из СССР сотням советских граждан,
жаждущих сбежать из коммунистического государства, тогда как других, по
большей части покинувших СССР за пять лет до этого не по своей воле,
заставляли возвращаться на смерть и муки51.
Г. К. Жуков. Воспоминания и размышления.-- Москва, Изд. АПН, 1971, с.
676.
Walter Bedell Smith. Moscow Mission 1946-1949.-- London, 1950, pp.
12--14.
Foreign Relations of the United States. Diplomatic Papers. 1945, V,
Europe.--
Washington, 1967 [в дальнейшем: FRUS 1945], pp. 1108--1109.
Их протест был заявлен 24 декабря (см.: Foreign Relations of the United
States.
Diplomatic Papers. 1945, II, General Political and Economic Matters. --
Wash
ington, 1967, pp. 800--801, а также р. 1161).
Архив министерства иностранных дел Великобритании, 371/47910; см. так
же: 371/47910, 164, 167--170; 371/56712; 56716; 66344.
См.: FRUS 1945, pp. 1110--1111.
См.: Foreign Relations of the United States. Diplomatic Papers. The
British
Commonwealth. Western and Cenral Europe. 1946, V. -- Washington, 1969
[в дальнейшем: FRUS 1946], pp. 133--134, 152; Архив министерства
иностран
ных дел Великобритании, 371/47910, 74--75, 83--84, 87--88; Министерство
обороны Великобритании, фонд ВМ. 3928/PWI [в дальнейшем: ВМ. 3928],
63А, 66А--68А.
См.: FRUS 1946, pp. 141 -- 142; The New York Times, 20.1.1946; The
Daily
Mail, 21.1.1946; The Sunday Express, 20.1.1946; Nicholas Bethell. The
Last
Secret: Forcible Repatriation to Russia 1944--1947. -- London, 1974,
pp. 189--
191. Фотография лагеря, каким он выглядел сразу же после операции, была
опубликована в National Zeitung 29.11.1974.
Julius Epstein. Operation Keelhaul: The Story of Forced Repatriation
from 1944
to the Present. -- Old Greenwich, Connecticut, 1973, pp. 213--215; The
New
York Times, 25.2.1946; The Times, 27.2.1946; русские эмигранты в
Америке, в
том числе такие видные фигуры, как князь Сергей
Белосельский-Белозерский
и архиепископ Виталий, резко критиковали новую политику. Через год быв
ший премьер-министр России Керенский выступил с публичным призывом о
предоставлении убежища русским военнопленным (The New York Times,
замешан в военных преступлениях в строгом смысле слова, он при вынесении
приговора исходил, в частности, из того, сумеет ли этот человек выжить в
советском лагере. Так, он одним махом избавил от репатриации сотню
кабардинцев -- через много лет ему стало известно, что они обосновались в
Дамаске. Некоторые пленные бежали, число подлежащих репатриации постепенно
снижалось, и наконец Хиллс достиг такого уровня, когда понял, что на
дальнейшие сокращения числа репатриируемых штаб не пойдет. Как сокрушенно
объяснял он позже некоторым из тех, кому удалось выжить, -- "когда Советский
Союз требовал 400 человек, я не мог послать им двадцать". В этих условиях он
иногда записывал в категорию подлежащих репатриации тех, к кому испытывал
личную антипатию.
В лагере большим влиянием пользовался староста, бывший майор Красной
армии Павел Петрович Иванов. Подобно казакам в Австрии, Иванов полагал, что
готовность к сотрудничеству должна произвести на англичан благоприятное
впечатление, расположить их к пленным. Поэтому он отговаривал своих
товарищей по несчастью бежать и доказывал им, что нужно честно отвечать на
вопросы майора Хиллса. Многие, послушавшись его, честно заявили о своем
воинском звании и обрекли себя на верную смерть.
Тем временем шли приготовления по выдаче советским властям бывших
солдат вермахта. Штаб в Италии сделал выводы из имеющегося опыта и принял
меры по предотвращению кровопролития. Все пленные из Пизы и Рикони должны
были подвергнуться выдаче в ходе одной операции. Следовало принять все меры
по предотвращению самоубийств и побегов, но в то же самое время охранникам
было приказано при соответствующих обстоятельствах стрелять без промедления.
Пунктом выдачи был выбран австрийский городок Санкт-Валентин, с июля 1945
года ставший приемным пунктом вместо Юденбурга33. 2 апреля 1947
года операция получила зловещее кодовое название "Восточный ветер".
В эти дни полковник Яковлев из советской миссии в Риме писал
английскому майору Симкоку: "Прошу прислать всех советских граждан в лагерь
No 300 в Санкт-Валентин (Австрия). Для них все готово". В приказах союзников
предусматривалось при транспортировке
418
пленных в первую очередь использование наручников, слезоточивого газа,
смирительных рубашек и дубинок, в качестве последнего средства -- применение
огнестрельного оружия". Трупы, по соглашению договаривающихся сторон,
принимались советскими представителями в месте назначения. Для вывоза
прошедших проверку русских из Пизы и Рикони на север была назначена дата --
8-9 мая. Пленные провели на Западе ровно два года.
У двенадцати пленных имелись жены и дети, жившие отдельно. Им сообщили
о предстоящей выдаче мужей и отцов. То, что последовало затем, лучше всего
описано в рапорте, поданном Деннисом Хиллсом через неделю после событий:
Им дали 24 часа для принятия решения -- уедут ли мужчины одни или в
сопровождении семей. Это сообщение вызвало душераздирающие сцены... Все
мужья как один запретили своим семьям сопровождать их. Началось прощанье.
Это зрелище было невыносимо.
Тот факт, что никто из мужчин не согласился, чтобы с ним поехали жена и
дети... убедительно свидетельствует о том, в какой ужас повергает их
перспектива выдачи советским властям. Один из пленных так выразил свое
отношение к этому: "Застрелите меня -- лучше спокойно умереть, чем подохнуть
под пытками". Они никакие не герои; в подавляющем большинстве -- обычные
средние люди, и очень сомнительно, что у них на совести есть какие-либо
преступления, помимо того, что они осмелились замахнуться на ненавистный им
режим.
Этот аспект операции "Восточный ветер" был крайне тяжелым. Сообщение о
репатриации прозвучало для семей, как смертный приговор. Дело омрачалось еще
и тем, что женам и детям предлагалось, если они того пожелают, разделить
судьбу мужей и отцов. Когда я думаю об этом, мне кажется, что было бы
гуманней не предоставлять репатриантам возможности брать с собой близких --
тем более, что в конечном итоге они все равно предпочли расстаться с женами
и детьми.
Но вернемся к самой операции. Она началась еще до рассвета. Дрожащие от
предутреннего холода и мрачных предчувствий мужчины -- всего 171 человек --
построились. К проволочной изгороди подъехали грузовики, спрыгнувшие с них
английские солдаты побежали к воротам. Одни, сжимая в руках автоматы,
выстроились в две колонны, другие стали гнать пленных к грузовикам по
проходу между этими колоннами. Группами по пятнадцать человек
пленных сажали в грузовики. Хотя среди эмигрантов-казаков ходили потом
рассказы о страшных сценах насилия, англичане на сей раз подготовились к
операции так тщательно, что побеги и сопротивление попросту исключались.
Охрана состояла из шести офицеров и 210 солдат под командованием майора Бена
Далтона. Два джипа с пулеметами и вооруженные мотоциклисты сопровождали
колонну на пути в Рикони.
Железнодорожная станция Рикони была забита военными. Весь район был
временно обнесен колючей проволокой и охранялся несколькими взводами. Хотя в
лагере пленных уже обыскивали, здесь провели еще один, более тщательный
обыск -- с целью обнаружения предметов, которые могли быть использованы для
самоубийства. На боковой ветке стоял пустой поезд с наглухо закрывающимися
дверями и железными решетками на окнах. Тут уж ни у кого не осталось
сомнений в том, куда именно направляется этот мрачный транспорт. Во время
обыска (у некоторых обнаружили припрятанные перочинные ножи и бритвы)
лагерный староста Павел Иванов попросил разрешения поговорить со стоящим
поблизости Деннисом Хиллсом. Хиллсу было крайне трудно принять решение о
репатриации этого умного, обаятельного человека, с готовностью
сотрудничавшего с англичанами и пользовавшегося уважением среди обитателей
лагеря. После долгих колебаний Хиллс пришел к выводу, что Иванов -- человек
здоровый и умный -- сумеет уцелеть в лагере. По такому критерию были
отобраны эти последние жертвы, что англичане принесли на нечистый алтарь
Сталина-Берии. Теперь, перед посадкой на поезд, Иванов укоризненно бросил
Хиллсу: "Значит, вы все-таки отправляете нас на смерть. А я-то в вас верил.
Предала нас ваша демократия".
Началась посадка. Переводчиком у майора Далтона был молодой офицер
британской разведки Александр Вайнман, владевший русским. Вот как описывает
он свои впечатления от этого страшного путешествия:
Моя задача состояла, в частности, в том, чтобы объяснить пленным, что
они должны разговаривать тихо, должны оставаться на своих местах, а если
понадобится выйти в уборную, поднять руку, и их проводит охранник. Как
только они услышали, что я говорю по-русски, все как один начали спрашивать,
куда их везут. Я ответил уклончиво, но это не помогло делу. Они и без того
уже поняли, что их ждет, и стали просить: "Не отдавайте нас Советам. Лучше
расстреляйте, если хотите, но только не посылайте на пытки". Когда они
садились в поезд, меня поразило равнодушное, бесстрастное
420
выражение их лиц. Сейчас от этой бесстрастности и следа не осталось.
Они оживились, заговорили, заспорили, один парнишка лет двадцати вдруг
разрыдался: "Они расстреляют не только нас, но и наших близких". Его слезы
словно вызвали цепную реакцию, и через несколько секунд половина мужчин в
поезде рыдала, выкрикивая сквозь слезы: "Как не стыдно вашему правительству,
вашему народу! Как вы можете делать такие вещи!" Я не отвечал, изо всех сил
стараясь подавить в себе сочувствие к этим людям, я отвернулся от них, стал
смотреть в другую сторону. Мои взгляд упал на английских солдат -- таких же
ребят, как и русские пленные. На лицах у них читалось замешательство и
сочувствие. "Похоже, они вовсе не рады возвращению домой",-- заметил один из
них. Ко мне обратился еще один русский: "Мы об одном просим -- чтобы нам
позволили просто жить, но если вы не можете нам помочь -- расстреляйте нас,
спасите от пыток и медленной смерти".
С меня было довольно: я выскочил из вагона, не в силах вымолвить ни
слова. Слезы градом катились по щекам, нет, сострадание не умерло во мне! К
счастью, никто не подошел ко мне в ту минуту: если бы мне пришлось
заговорить, я бы попросту разрыдался. Поезд стоял на станции еще два часа.
Приезжавшие из лагеря грузовики привозили все новые группы обреченных.
Наученный горьким опытом, я теперь быстро проговаривал свои инструкции и
исчезал, не дожидаясь вопросов. [Одному пленному пришлось оставить собаку, о
которой обещал позаботиться добродушный старшина.] Русский поднял на меня
глаза. "Я все понимаю,-- сказал он,-- собака мне уже не понадобится". Около
10 часов погрузка закончилась, но поезд простоял на солнцепеке до 12.30 --
на это время было назначено отправление. Последним в вагон внесли на
носилках человека, страдающего, по словам военврача, неизлечимой болезнью
почек, прикованного к постели уже пять с половиной месяцев. К своему
будущему он относился со спокойствием убежденного фаталиста: "Ничего
хорошего от жизни я не жду. В Италии я, может, и протянул бы еще пару лет,
но лучше уж сразу покончить с этими муками". Ему выделили койку в санитарном
вагоне, прицепленном к поезду на случай попыток самоубийства. Путь от Рикони
до Санкт-Валентина в советской оккупационной зоне Австрии занял 24 часа. За
исключением двух случаев, когда мне пришлось перевести кое-что для сержанта,
я не общался с пленными, решив, что так оно лучше. Ночью почти все спали на
полу, измученные событиями дня.
422
В каждом вагоне было с полдюжины часовых, так что о побеге нечего было
и думать. Утром, когда мы были уже близко от советской зоны, пленные начали
отдавать охранникам часы и деньги, рвать фотографии и письма, некоторые
оставили в вагоне Новый Завет. Наблюдая из окна за оживленным движением на
станциях, мимо которых мы проезжали, за людьми, едущими и идущими по своим
делам, я начал понимать, о чем думают эти несчастные: там, за окном, остался
недоступный для них свободный мир, впереди же их ждали пытки, смерть, в
лучшем случае -- десять лет в лагере. Вот и мост через реку Энс,
демаркационная линия между американской и советской оккупационными зонами.
Всюду расставлены советские часовые. Проехав еще семь километров, поезд
остановился в Санкт-Валентине, где пленных принял полковник Старов,
руководитель отдела военнопленных и перемещенных лиц советского
подразделения союзной комиссии по Австрии... Началась разгрузка, но люди,
выходившие из вагонов, не имели ничего общего с теми, кого я наблюдал всего
сутки назад. Тогда на их лицах читались страх перед будущим, волнение,
тревога, теперь они были похожи на бесчувственный скот -- так мертвы и
лишены выражения были их лица. Даже у тех мальчиков, что рыдали вчера в
поезде, на лицах застыло то бесстрастное выражение, которое, по мнению
жителей Запада, олицетворяет чисто славянское равнодушие к смерти. Когда-то
я тоже верил этой сентенции -- теперь мне стало ясно, как я заблуждался.
Выкликали имена, люди спускались из вагонов и отходили на поросший клевером
луг, где садились на корточки, образовав небольшие группы. По периметру луга
были расставлены часовые. Список был составлен плохо, и перекличка заняла
больше часа. Кроме полковника Старова, здесь было еще с десяток советских
офицеров. Некоторые помогали проводить перекличку, другие просто глазели.
Единственным штатским был толстый человек неприятной наружности, немного
напоминавший гестаповца. Он назвался представителем ТАСС... Поезд тронулся в
обратный путь. На станции Санкт-Вален-тин я узнал от австрийцев, что вечером
товарный поезд для перевозки скота увезет пленных к венгерской границе, где
у Советов большой лагерь. Больше я о них ничего не знаю. Одних, конечно,
расстреляли, другие отбыли свои пять-де-сять лет в лагерях. Мне ясно одно:
всем англичанам, находившимся в этом поезде, за исключением безнадежных
кретинов, было стыдно, что им поручена такая задача. Множество беспомощных
людей принесли в жертву, чтобы
умилостивить советское правительство, и мне до сих пор интересно, каков
был результат: заслужили ли мы его уважение или же оно лишь презрительно
посмеялось над нашей наивностью.
Размышления майора Вайнмана о судьбе пленных, увы, звучат слишком
оптимистично. Майор Далтон в своем рапорте отмечает, что после переклички
Павел Иванов и другие офицеры были отделены от рядовых. "У меня создалось
впечатление,-- пишет он,-- что с ними собираются расправиться тут же". Что
же до наказания, которое угрожало оставшимся пленным, то как раз в это
время, стараясь задобрить западных либералов, Сталин официально отменил
смертную казнь, заменив ее двадцатипятилетним сроком в
исправительно-трудовых лагерях34.
На другой день еще один поезд отошел от станции Рикони, увозя девять из
двенадцати семейных мужчин, которые провели ночь в раздумьях о судьбе жен и
детей. Троих Деннис Хиллс под разными предлогами избавил от репатриации.
Группу из девяти человек в наручниках сопровождала вооруженная охрана из
сорока четырех солдат, с майором Джоном Стентоном во главе. Джон Стентон
хорошо помнит эту поездку. По его словам, между его людьми и пленными не
успели завязаться какие-либо отношения, но его переводчик явно нервничал:
быть может, по тем же причинам, что и Алек Вайнман. Никаких серьезных
инцидентов в пути не было, и утром они в назначенное время прибыли в
Санкт-Валентин.
Через несколько минут после прибытия в купе Стентона вошел полковник
Старов. Список из девяти фамилий привел советского полковника в полное
замешательство, и он стал обвинять Стентона в том, что тот оставил в лагере
большое число пленных. В частности, его очень интересовала судьба женщин и
детей. Стентон в ответ твердил одно: он всего лишь сопровождающий офицер и
не обязан знать, кого включили в его группу, а кого -- нет. Наконец, Старов
вроде бы согласился с этим доводом, но заявил, что не может выдать расписку
в приеме столь ничтожной по численности группы без согласования с Москвой, и
отправил одного из своих офицеров связаться с центром. Поняв, что придется
подождать, англичанин предложил полковнику выпить, и хотя у него был только
чистый джин, Старова это вполне устроило.
Их беседу нарушило появление толстяка, о котором упомянул Вайнман
(между прочим, все советские офицеры, начиная с самого Старова, относились к
этому "корреспонденту ТАСС" с нескрываемым подобострастием). Тяжело
отдуваясь после трех ступенек, он довольно любезно сообщил Стентону, что из
Москвы получено разрешение принять группу из девяти пленных и отпра-
423
вить поезд назад. Стентон принял это известие с чувством облегчения (он
уже начал побаиваться, что красноармейцы намерены сыграть с ним в свою
любимую игру -- отцепить и угнать локомотив). Он только одного не мог
понять: как это толстяк умудрился установить связь с Москвой, когда поезд
стоял в чистом поле. Как отмечал Стентон в рапорте, "корреспондент ТАСС"
скорее всего был крупным начальником и советский полковник обратился за
инструкциями не в Москву, а к нему лично.
До отъезда из Санкт-Валентина Джон Стентон думал лишь о том, чтобы
хорошо провести операцию, но теперь, когда у него появилась возможность
поразмыслить над происшедшим, он начинал понимать, что тут что-то не так. Во
время оперативного инструктажа ему сообщили, что его подопечные воевали
против англичан (что, скорее всего, не соответствовало
действительности)35, но он не мог не сочувствовать этим людям,
спокойно и без сопротивления идущим навстречу своей судьбе, каждый под
охраной пяти английских солдат, приставленных лишь затем, чтобы не дать
несчастным кончить жизнь самоубийством. У него сложилось впечатление, что
они все были расстреляны сразу после приезда. Вполне возможно, что он прав.
Майор Стентон общался с советскими представителями всего одни сутки, однако
он и сегодня говорит: "Жуткое впечатление, никогда о нем не забуду".
О том же говорят и другие участники этой операции. Генерал-майор Джеймс
Лант в то время работал в оперативном отделе штаба в Казерте, составлял
приказы по операции "Восточный ветер". По его собственному признанию, тогда
он не особенно сочувствовал этим людям, считая их коллаборационистами. Но,
прочитав теперь рапорты Хиллса, Далтона, Стентона и других, он проникся
симпатией к пленным. В рапорте Денниса Хиллса его особенно потрясли строки о
женах, навсегда расстающихся с мужьями, и он впервые подумал о том, что,
может, он сам и его соотечественники занимались делом, недостойным солдата.
Конечно, преступление должно быть наказано, конечно, потерпеть поражение в
войне -- это не сладко, но найти оправдания жестокостям, описанным в
рапортах, он не мог.
9 мая в Санкт-Валентин прибыл контингент русских пленных из
американского лагеря в Пизе. Если мы сравним число пленных, репатриированных
из этого лагеря, с количеством пленных, вывезенных из лагеря в Рикони, мы
вновь обнаружим различия в подходе американцев и англичан к делу. В обоих
лагерях содержалось примерно одинаковое число пленных: немногим более 400.
Когда Деннис Хиллс доложил, что после проведенной им проверки цифра
подлежащих репатриации упала ниже 200, дальнейшие сокращения, как казалось
ему, были уже невозможны. Между тем его
424
американский коллега ухитрился включить в список подлежащих репатриации
всего 75 имен36.
Так прошла операция "Восточный ветер", последняя из крупных операций по
насильственной репатриации послевоенного периода умиротворения. Сообщения об
этих событиях вызвали на Западе возмущение К тому времени даже завзятые
либералы поняли, что Сталин рвется к мировому господству. Возмущение
Подогревалось тем, что газеты уделили большое внимание историям о
многочисленных самоубийствах и насилии, примененном при посадке на поезда в
Рикони и Пизе37. В Лондоне комитет, возглавляемый графиней
Атольской и госпожой Эльмой Денджерфилд, засыпал общественных деятелей
протестами. Белоэмигрантский журналист Анатолий Байкалов снабдил их массой
показаний беженцев, находящихся на Западе38. 21 мая член
парламента лейборист Ричард Стоукс, широко известный своими выступлениями в
защиту прав человека, задал в палате общин вопрос о том, насколько правдивы
тревожные сообщения, касающиеся последней насильственной выдачи беженцев
Советам. В своем ответе парламентский заместитель министра иностранных дел
Кристофер Мейхью отстаивал правительственную интерпретацию Ялтинского
соглашения и отвергал сообщения о насилии и попытках самоубийства, которыми
сопровождалась операция. Мейхью написал Сто-уксу личное письмо на эту тему,
и тот в ответе от 2 сентября резко заметил: "Я считаю весь инцидент и всю
стоящую за ним политику отвратительными"39. Деннис Хиллс сообщил
мне, что страшные истории в газетах были основаны на свидетельствах
священника униатской церкви, имевшего доступ в лагерь. Рапорт для ответа
Мейхью в палате общин составил по поручению военного министерства Деннис
Хиллс, и никаких страшных подробностей там не было. Хиллс объясняет это тем,
что "не знал об "инцидентах" в Римини... и поэтому не имел оснований
указывать на них в рапорте..."40
В действительности при посадке на первый поезд была одна попытка
самоубийства: пленный пытался перерезать себе горло, и охрана майора Далтона
сумела воспрепятствовать этому лишь после ожесточенной схватки. Но Мейхью об
этом ничего не знал, и его нельзя обвинять в утаивании данных41,
так как майор Далтон ни словом не упомянул о происшедшем в своем рапорте,
заявив, что "во время пути насилие не применялось" и "никаких инцидентов не
было". Как объясняет сам Далтон, эти подробности не попали в рапорт, потому
что -- "я знал, что мне не увеселительная поездка предстоит, все меры
предосторожности были приняты, и поездка завершилась, как
планировалось"42.
Правительство также получало резкие протесты влиятельных лиц. Генерал
Берроуз, бывший глава военной миссии в Москве, передал в военное
министерство просьбу об амнистии для рус-
425
ских, находящихся в Англии. Просьбу написал граф Беннигсен, кавалер
Военного креста, бывший в 1919 году офицером связи у Берроуза в
Архангельске43. Рапорт майора Вайнмана об операции "Восточный
ветер" потряс Джорджа Янга из военного министерства, и он передал это
убийственное свидетельство сэру Генри Мэку, политическому советнику,
отправившему в МИД протест, составленный в самых резких выражениях. В ответе
МИДа говорилось, что операции такого рода более не
предполагаются44.
Действительно, насильственная репатриация подошла к концу. В июне
Деннис Хиллс спас двенадцать грузин на острове Ли-пари в Италии, которых
итальянцы собирались выдать Советам. Затем в июле советские похитили шесть
старых эмигрантов из лагеря в Барлетте (Италия). Один из них покончил с
собой, об остальных нам ничего не известно45. Но период замирения
с СССР к тому времени кончился, сменившись холодной войной. Невзирая на
советские протесты, украинская Галицийская дивизия сразу же после операции
"Восточный ветер" была переведена из Италии в Англию46- Еще
раньше генерал Мак-Нарни заявил, что "теперь советский гражданин может
признать свое гражданство и законно остаться в американской зоне Германии"
(между прочим, благодаря этому были спасены тысячи меннонитов, бежавших из
СССР от преследований за веру47)- Реакцию советских властей можно
было предсказать совершенно точно. На западные правительства обрушился шквал
жалоб, на которые в общем никто уже не обращал внимания, хотя заставить
советскую репатриационную комиссию во Франкфурте-на-Майне покинуть страну
удалось только в 1949 году, да и то Советы были крайне недовольны этим
обстоятельством48.
Итак, в 1943--47 годах западные демократические государства передали
СССР, согласно документам, 2272 тысячи советских граждан. Около 35 тысяч
представителей национальных меньшинств СССР (украинцы, белорусы, калмыки и
т.д.) официально зарегистрированы как оставшиеся на Западе49. На
самом деле репатриации удалось избежать значительно большему числу советских
граждан -- одни подделали документы для перемещенных лиц, приписав себе
чужое гражданство (польское, югославское и т. п.), другие придумали
что-нибудь еще. Точной статистики, к сожалению, нет, но по предварительным
оценкам от репатриации спаслись от четверти до полумиллиона
человек50.
Большинство репатриированных было возвращено на родину в начале лета
1945 года; с сентября 1945 до начала 1946 года насильственная репатриация
затормозилась. В январе 1946 -- мае 1947 были репатриированы несколько тысяч
человек, что составляло незначительную долю от общего числа. В этих поздних
опе-
426
рациях у многих вызывало отвращение не их масштаб, но факт их
проведения в период, когда уже было ясно, что Советский Союз, требующий
возвращения этих людей, является явным и беспощадным врагом Запада.
Внутреннюю противоречивость британской политики того времени лучше
всего, наверное, иллюстрирует акция, проводившаяся одновременно и
параллельно с описанной нами операцией "Киле-вание". Речь идет об операции
"Шотландский бросок", разработанной в помощь советским перебежчикам. Таким
образом, англичане помогали выбраться из СССР сотням советских граждан,
жаждущих сбежать из коммунистического государства, тогда как других, по
большей части покинувших СССР за пять лет до этого не по своей воле,
заставляли возвращаться на смерть и муки51.
Г. К. Жуков. Воспоминания и размышления.-- Москва, Изд. АПН, 1971, с.
676.
Walter Bedell Smith. Moscow Mission 1946-1949.-- London, 1950, pp.
12--14.
Foreign Relations of the United States. Diplomatic Papers. 1945, V,
Europe.--
Washington, 1967 [в дальнейшем: FRUS 1945], pp. 1108--1109.
Их протест был заявлен 24 декабря (см.: Foreign Relations of the United
States.
Diplomatic Papers. 1945, II, General Political and Economic Matters. --
Wash
ington, 1967, pp. 800--801, а также р. 1161).
Архив министерства иностранных дел Великобритании, 371/47910; см. так
же: 371/47910, 164, 167--170; 371/56712; 56716; 66344.
См.: FRUS 1945, pp. 1110--1111.
См.: Foreign Relations of the United States. Diplomatic Papers. The
British
Commonwealth. Western and Cenral Europe. 1946, V. -- Washington, 1969
[в дальнейшем: FRUS 1946], pp. 133--134, 152; Архив министерства
иностран
ных дел Великобритании, 371/47910, 74--75, 83--84, 87--88; Министерство
обороны Великобритании, фонд ВМ. 3928/PWI [в дальнейшем: ВМ. 3928],
63А, 66А--68А.
См.: FRUS 1946, pp. 141 -- 142; The New York Times, 20.1.1946; The
Daily
Mail, 21.1.1946; The Sunday Express, 20.1.1946; Nicholas Bethell. The
Last
Secret: Forcible Repatriation to Russia 1944--1947. -- London, 1974,
pp. 189--
191. Фотография лагеря, каким он выглядел сразу же после операции, была
опубликована в National Zeitung 29.11.1974.
Julius Epstein. Operation Keelhaul: The Story of Forced Repatriation
from 1944
to the Present. -- Old Greenwich, Connecticut, 1973, pp. 213--215; The
New
York Times, 25.2.1946; The Times, 27.2.1946; русские эмигранты в
Америке, в
том числе такие видные фигуры, как князь Сергей
Белосельский-Белозерский
и архиепископ Виталий, резко критиковали новую политику. Через год быв
ший премьер-министр России Керенский выступил с публичным призывом о
предоставлении убежища русским военнопленным (The New York Times,