Страница:
нелишним попросить советскую миссию прислать вооруженную охрану "для
необходимых мер предосторожности") и соблюдать соглашение с американцами,
если это понадобится19.
В это же самое время военное министерство запросило подробную
информацию относительно этих русских, в частности,
376
о месте их пребывания. Александер ответил, что они были в немецких
лагерях на юге Германии и в Австрии, а сейчас находятся в транзитном лагере
в Риме (Чинечитта). В следующей телеграмме он подчеркивал, что вряд ли в
Западной Европе осталось еще много советских граждан.
Опасения Александера нашли отклик в военном министерстве. Генерал Гепп,
заведующий отделом по делам военнопленных, считал маловероятным, чтобы
американцы согласились на применение силы. (В тот день -- 2.7.1945 -- в
"Тайме" появилось сообщение об отмене выхода в море "Монтичелло".) Гепп
отмечал также, что, по мнению штаба союзных сил в Италии, будет трудно
убедить английских солдат силой осуществлять посадку в поезда людей,
"которые не хотят возвращаться в свою страну и которых по возвращении могут
прикончить"20.
Кстати, следует заметить, что 55 человек, о которых идет речь, были
последними советскими обитателями транзитного лагеря для беженцев и
перемещенных лиц, существовавшего уже довольно долгое время на территории
бывшей киностудии Чинечитта, под Римом. Охранялся лагерь весьма небрежно. В
ноябре 1944 года, например, здесь произошел случай, вызвавший праведный гнев
советской миссии: сорок семь русских, подлежащих переводу в лагерь для
советских граждан, отказались садиться в грузовики и сбежали. Той же ночью
они пробрались назад в лагерь за своими пожитками, погрузились в семитонку,
стоявшую внутри ограждения, и укатили прочь, своротив по дороге главные
ворота21. Прибыв в мае 1945 года в лагерь, Деннис Хиллс,
английский офицер, говоривший по-русски, обнаружил там всего около 100
перемещенных лиц, и комендант района вполне ясно дал понять Хиллсу, что
проблема побегов его нимало не заботит -- обитатели лагеря могли свободно
уходить и возвращаться. Многим предоставила кров Украинская католическая
община в Риме (Руссикум). Хиллс нисколько не препятствовал исходу из лагеря,
он даже сам ездил в центр Руссикума, где видел своих подопечных. Но другие
пленные предпочли остаться в лагере, очевидно, рассчитывая на то, что при
таком мягком режиме их не выдадут Советам. (Кстати, ни Хиллс, ни его
полковник понятия не имели, что пленным угрожает такая опасность.) Еда же в
лагере была лучше и обильнее, чем в Руссикуме. Вот так и образовалась группа
из 55 человек, о которых говорил Александер в своей телеграмме.
Тут возникла новая сложность. После выдачи домановских казаков в начале
июня английские войска, стоявшие в долине Дравы, были посланы на
прочесывание гор и розыск беглецов, скрывающихся на снежных вершинах. Многим
удалось бежать, но других возвратили в Пеггец. В военном дневнике 36-й
пехотной бригады объясняется, почему их не передали Советам:
377
При нормальном ходе дел эти казаки были бы вывезены в советскую
оккупационную зону, но советские власти, вероятно, утолили свои аппетиты и
больше не требовали их выдачи. Это означало, что на нашем попечении
оказалось несколько сотен недовольных казаков22.
Майор Дэвис в Пеггеце получил приказ провести проверку для отделения
новых эмигрантов от старых. Задачу эту он выполнял спустя рукава, и при его
попустительстве многие бежали, либо зарегистрировались по фальшивым
документам как несоветские граждане. Тем не менее, бежавших из СССР после
1939 года в Пеггеце тоже было достаточно, а лагерь кишел информаторами и
стукачами. Старостой лагеря был некий Шилихов, русский из Белграда, которому
не доверяли ни казаки, ни Дэвис, и в конце 1945 года его заменили гораздо
более симпатичным человеком, югославом Лакичем. Все советские граждане, чье
подданство не вызывало сомнений, были переведены в лагерь в Дользахе,
обнесенный проволокой. Здесь под строгой охраной содержалось около 500
советских граждан, прошедших проверку23. 8 июля фельдмаршал
Александер телеграфировал в военное министерство:
Мы сейчас содержим в Австрии 500 казаков. Они бежали во время выдачи
казаков советским властям и не желают возвращаться в СССР. Советы настаивают
на выдаче этой группы. Не исключено, что это потребует от нас применения
силы. Прошу ваших инструкций по этому поводу.
Военное министерство запросило МИД. Джон Голсуорси сказал, что
телеграмма ничего не меняет. По его мнению, так же, как и по мнению Браймлоу
и Патрика Дина, лучше всего было бы, чтобы военные обсудили вопрос о
репатриации с Объединенным комитетом начальников штабов. Наконец, Браймлоу
набросал проект письма для своего начальника Кристофера Уорнера, предлагая
военному министерству попытаться убедить советскую военную миссию прислать
вооруженный отряд для перевозки группы смутьянов. Чтобы заручиться согласием
американцев, он рекомендовал проконсультироваться с Объединенным комитетом,
но полученное в результате решение будет относиться лишь к казакам в
Австрии, которые являются военнопленными, и не распространится на группу из
55 человек в Риме, поскольку женщин и детей, очевидно, нельзя считать
военнопленными. Это послужит дополнительной причиной к тому,
378
чтобы сначала разобраться с небольшой группой в Риме, а уже затем -- с
казаками.
На совещании представителей армии и МИДа 31 июля четко выявилась
разница в их подходе. Томас Браймлоу объяснил, что хотя "эта политика,
отличаясь от традиционной политики правительства его королевского величества
в отношении политических беженцев, вызывает некоторое замешательство", МИД
тем не менее считает, что с военнопленными и перемещенными лицами "следует
обращаться одинаково и передавать их советским властям независимо от их
желаний". Генерал-майор А. В. Андерсон возразил на это, что,
по его мнению, Ялтинскому соглашению предназначалась роль рабочего
соглашения при репатриации освобожденных советских граждан, и оно было
принято вовсе не для того, чтобы обеспечить насильственную репатриацию
политических беженцев, которые не отвечают за действия стран Оси и не желают
возвращаться в СССР.
Это заявление Браймлоу оставил без ответа24.
Но, несмотря на настойчивость МИДа, политика министерства постоянно
наталкивалась на все новые препятствия. Сомнительно было, что удастся
получить согласие американцев, необходимое для районов, находящихся под
объединенным командованием. Все уже знали о задержке "Монтичелло" --
неизвестно было только, что это всего лишь тактический маневр
Госдепартамента. Имелись также тревожные и загадочные сообщения об
обструкции, устроенной американской армией. 29 июля британский МИД узнал о
том, что генерал Пол Парен из американской 26-й пехотной дивизии,
"отказавшись выдать военных в немецкой форме, считающихся военнопленными,
действовал по инструкции высшего военного начальства",-- речь шла о
"нескольких тысячах русских, служивших в вермахте"25.
Но худшее было еще впереди. В Ялте руководители трех великих держав
приняли стратегический план окончательной победы над нацистской Германией.
Теперь, шесть месяцев спустя, эта задача была выполнена, и границы
"большевистского обезьянника" (давнишние слова Черчилля) растянулись от
туманных болот Припяти до неторопливой Эльбы, более чем на 1000 километров,
в самом центре Европы. Советским руководителям оставалось лишь понять, как
воспримут государственные мужи Запада новую Европу, возникшую на развалинах
старой. 17 июля Трумэн, Черчилль и Сталин встретились в Потсдаме. Естествен-
379
но, в повестке дня был и вопрос о русских беженцах на Западе. К тому
времени подавляющее большинство их уже было возвращено на родину, но с
оставшимися дело обстояло еще сложнее, чем раньше. Даже те, кто поначалу
принял варварство массовых репатриаций как должное, начинали понимать, что
дело нечисто. Непредвиденный ужасный поворот событий в Лиенце, Одессе и
других местах вызывал у одних отвращение, у других -- страх перед
обнародованием. Что если бы истинные факты, связанные с насильственной
репатриацией, стали достоянием широкой публики? Даже сегодня никто из
причастных к решению о сотрудничестве со СМЕРШем и его проведению в жизнь не
желает высказываться на эту тему. А если бы от них потребовали оправдать
свои решения еще в 1945 году?
На пленарном заседании Потсдамской конференции 22 июля Молотов заявил,
что англичане держат в лагере в Чесенатико, под Равенной, не менее 10 тысяч
советских граждан, причем они до сих пор составляют целую дивизию из 12
полков, с офицерами, назначенными немцами. Черчилль пообещал немедленно
заняться расследованием этого сообщения, и фельдмаршал Александер отправил
генералу Моргану в штаб союзных сил в Италии телеграмму с просьбой сообщить
подробности.
Ответ Моргана не заставил себя ждать, но эта история явно расстроила
премьер-министра. На другой день его личный секретарь Лесли Роуен писал
помощнику Идена Пирсону Диксону:
Премьер-министр... выразил мнение, что наша нынешняя политика
возвращения советских граждан, оказавшихся у нас, нуждается в некоторых
изменениях. Он предложил вести следующую линию. Мы не требуем от советских
властей возвращения оказавшихся у них англичан помимо их воли, они могут
свободно выбирать, хотят они возвращаться в свою страну или нет. Из этого
вытекает, что и с советскими гражданами, находящимися у нас, надо поступать
таким же образом, то есть, мы не должны принуждать их к возвращению в СССР
помимо их воли.
Эта записка немедленно была передана для комментариев юрисконсульту
МИДа Патрику Дину, и тот заметил, что точка зрения премьер-министра вызывает
"серьезные возражения". Действительно, английский офицер Юматов видел, как
35 репатриантов расстреляли на одесской набережной, но предлагаемые
изменения вряд ли приемлемы, хотя, может, и стоит попробовать избавить от
репатриации несколько заведомо ни в чем неповинных русских. В заключение он
писал:
380
Если, как представляется вероятным, премьер-министр выдвинул это
предложение из-за заявления Молотова на пленарном заседании о 10 тысячах
украинцев, находящихся в Италии, то следует заметить, что среди них много
поляков, которые в любом случае не подлежат репатриации. Остальные,
очевидно, представляют собой вооруженное формирование, воевавшее под
немецким командованием, так что усердствовать в сочувствии к ним не
стоит26.
Сэр Александр Кадоган, постоянный заместитель министра, набросал для
Диксона записку с настоятельной просьбой к премьер-министру отказаться от
занятой позиции. В дело вновь были пущены знакомые аргументы: обещания Идена
в Москве и Ялте, необходимость обеспечить скорейшее возвращение
освобожденных английских военнопленных, невозможность эффективной проверки
гражданства и т.д. В записке отмечалось, что практически все русские, о
которых идет речь, "в большей или меньшей мере сотрудничали с немцами", а
"многие из них -- крайне нежелательные лица", и вообще -- "непонятно, как мы
можем отказаться от их выдачи, не вступив при этом в серьезный конфликт с
советским правительством".
Премьер-министр несколько дней молчал. Тем временем генерал Морган
телеграфировал из Италии, что 10 тысяч "советских граждан", о которых
говорил Молотов, на самом деле украинцы, в основном жители Польши, и
проверкой их гражданства занимается советская военная миссия. Получив в
Потсдаме это послание, фельдмаршал Александер высказал крайнее недовольство
тем, что Молотов выдвинул безосновательную жалобу, не связавшись
предварительно со штабом союзных сил в Италии. МИД в эти же дни послал
Черчиллю записку, где кратко излагались соображения министерства насчет
взаимодействия с Советами. Они сводились к следующим предложениям.
Информацию генерала Моргана можно использовать для сведения счетов с
Молотовым и главой советской репатриационной комиссии генералом Голиковым,
допустившими явный дипломатический промах, но при этом не следует заходить
слишком далеко: "было бы крайне опасно намекать советскому правительству,
что мы считаем себя вправе оставить на Западе лиц, которые несомненно
являются советскими гражданами, но не желают возвращаться в СССР". Вскоре от
Черчилля пришел ответ:
Большое спасибо за записку от 27 июля о возвращении советских граждан в
СССР. Я согласен, что предпринимать в этом деле какие бы то ни было
дальнейшие шаги не нужно27.
381
Тем временем недовольство военных на местах продолжало расти.
Английские офицеры, охранявшие украинцев в Чесенатико, узнав о событиях в
Австрии, "заявили властям, что украинцы должны избежать подобной
участи"28. Комендант лагеря, капитан Том Корриндж, послал еще
более резкий протест, и добавил: "Если приказ подлежит выполнению, пришлите
заодно похоронную команду". Позже он узнал, что его рапорт был переслан в
МИД -- очевидно, по инициативе какого-нибудь сотрудника штаба союзных сил в
Италии29.
Многое говорило за то, что на сей раз вряд ли удастся сохранить
операцию по выдаче пленных в тайне. Интерес к делу выразили влиятельные
лица. Например, генерал Андерс, командующий польскими войсками в Западной
Европе, жаловался на то, что советская миссия в Италии пытается похитить
польских граждан30. И похоже было, что многие из тех, кого
стремились заполучить Советы, объявят себя польскими гражданами. Ватикан 5
июля обратился в Госдепартамент и английский МИД с просьбой не отправлять
украинцев в СССР. Американцы в ответном письме объяснили, что репатриации
подлежат только те, кто до 1939 года был советским гражданином. А британский
МИД вообще "не хотел привлекать внимание к этому аспекту соглашения,
противоречащему нашему традиционному отношению к политическим беженцам"; и
потому сотрудник МИДа Джон Голсуорси считал, что на просьбу Ватикана лучше
не отвечать31.
Скорее всего, Черчилль просто боялся повторения кровавых событий в
Лиенце -- только на сей раз об этом еще узнала бы и общественность. Но едва
он получил заверения, что этого не произойдет, как сомнения покинули
его32. Кроме того, советская делегация явно придавала большое
значение этому вопросу; он еще несколько раз возникал в ходе
конференции33, и в итоге политика насильственной репатриации,
принятая союзниками, осталась по существу без изменений34.
Советские притязания на граждан стран, оккупированных СССР в 1939-40
годах, не воспринимались союзниками всерьез. И американцы, и англичане ясно
дали понять, что не собираются выдавать Советам поляков или прибалтийцев.
Термин "советский гражданин" (которому в Ялтинском соглашении не было дано
определения) с самого начала относился только к лицам, жившим в пределах
границ СССР до 1939 года35. Тысячи или даже миллионы жителей
Эстонии, Латвии, Литвы, Восточной Польши и Бессарабии подпали под
определение "перемещенные лица". И советские власти настаивали на том, что
они являются гражданами СССР, тогда как западные державы их таковыми не
признавали. Месяцами, если не годами, эти люди жили в страхе, что их
насильно
382
отправят в СССР, но, насколько известно, союзники никогда не
рассматривали такую возможность. Это наверняка вызвало бы слишком громкое
возмущение общественности. Советы были недовольны, однако смирились, и это
наводит на мысль, что вряд ли они осмелились бы на решительные действия,
если бы союзники оставили на Западе и тех, кто к тому времени еще не был
репатриирован против своей воли.
Одной из групп, не без оснований опасавшейся выдачи, были солдаты
латвийского легиона ваффен СС. Из двух дивизий легиона одна, 19-я, закончила
войну в окружении в "Курляндском мешке". Другая, 15-я, после ожесточенных
боев на Восточном фронте была в августе 1944 года отозвана в Германию для
переоснащения. Когда стало ясно, что падение Германии не за горами, дивизия
двинулась на Запад и сдалась американцам. Пленных разместили в лагере с
прочими частями СС. Во время июльской передислокации американских войск,
проведенной с целью расширения западных границ советской оккупационной зоны,
латышей перевезли в лагерь под Гамбургом. Ян Богарт, служивший во
фламандской дивизии СС, вспоминает, что солдаты латвийского легиона
отличались прекрасной дисциплиной. На перекличку они всегда выходили
под руководством своих офицеров, строем, с приспущенным флагом и пением
национального гимна. У них был сын полка -- мальчик лет пяти-шести, одетый в
пригнанную по его крошечной фигурке форму СС.
Богарт и его сотоварищи опасались, что "после включения района в
советскую оккупационную зону латышей скопом передадут Советам"36.
Латыши тоже боялись этого, но до поры до времени ничто не подтверждало эти
страхи -- их даже на запад повезли, подальше от советской зоны. Группа
примерно в 4 тысячи человек находилась в Восточной Фризии, на границе с
Нидерландами. Солдату 15-й дивизии Джону Антоневичу хорошо запомнилось то
трудное время. Несколько месяцев они жили в лагере на полном обеспечении
англичан, но их будущее оставалось неясно. Генералу Драгуну из советской
миссии в Париже, несомненно, было известно их местонахождение, и, наверное,
он всячески добивался от англичан выдачи этих закоренелых
антисоветчиков37. И можно представить себе, какие потребовались
усилия, чтобы противостоять этим требованиям, тем более что дивизия
действительно воевала против СССР, да еще к тому же входила в войска СС --
такая связь обычно порождала некоторые не всегда верные ассоциации.
Солдаты были вынуждены довольствоваться слухами и догадками. Ничего не
знали и английские отряды, охранявшие лагерь, и
383
служба Международной Комиссии помощи беженцам, доставлявшая еду.
Однажды командир дивизии полковник Осис вернулся из английского штаба в
необычайном возбуждении. Вскоре по лагерю разнеслось, что всем следует
срочно "исчезнуть". "Каждый бежит особняком,-- объяснял полковник,-- иначе
нас всех репатриируют". Обитатели лагеря разом взялись за дело. Через
земляков из лагерей перемещенных лиц раздобыли гражданскую одежду и
документы -- несомненно, липовые. Джон Антоневич ушел накануне нового 1946
года, а в первые дни января все население лагеря словно ветром сдуло.
Большинство нашло приют в относительно безопасных лагерях для перемещенных
лиц, расположенных по соседству. К июню 1946 года все латышские части,
содержавшиеся в Германии и Бельгии, были освобождены из лагерей для
военнопленных38.
Видимо, британское военное командование, предупрежденное, скорее всего,
о притязаниях Советов, само выбрало столь действенный способ решения
потенциально обоюдоострой проблемы. Латыши спаслись. Другим прибалтийцам
повезло значительно меньше. В конце 1945 года Энтони Шорланд Болл, капитан
Лес-терширского полка, был отправлен в распоряжение военной администрации в
Гревен, под Мюнстер, где была русская "деревня", находившаяся под контролем
советских войск. В обязанности Шор-ланда Болла входила организация
транспорта для доставки этих русских на родину. Обычно он обеспечивал около
десяти грузовиков, а затем, когда все было готово, следил за их отправкой.
Перед посадкой он должен был удостовериться, что все пассажиры действительно
советские граждане. Проверка проводилась по следующим правилам: русских --
мужчин и женщин, молодых и старых, а также детей -- приводили под охраной к
месту сбора, где сажали в грузовики, и Шорланд Болл по очереди подходил к
каждому грузовику с экземпляром Ялтинского соглашения39 и картой
СССР в руках. Показывая сидящим в грузовике карту, где были четко обозначены
границы СССР до 1939 года, он объяснял через переводчика, что те, кто жил
западнее этих границ, не обязаны возвращаться и, если не желают ехать, могут
вылезти из грузовика. Эту работу капитан Болл выполнял с августа до декабря.
Но ни разу никто из пленных не воспользовался случаем назвать себя
несоветским гражданином, больше того, никто из них даже рта не раскрыл. Если
учесть, что грузовики окружали советские солдаты с автоматами, вряд ли это
покажется странным. Стоявшие тут же советские офицеры и вовсе держали пальцы
на взведенных курках. Как вспоминает Шорланд Болл, пленные "не осмеливались
говорить, советские войска внушали им ужас..." Даже переводчица, молодая
латышка, тоже, казалось, была охвачена ужасом и
384
старалась ни на шаг не отходить от английского офицера40.
Трудно удержаться от вывода, что таким образом советская военная миссия
вывезла в СССР немалое число прибалтийцев и поляков.
В конце лета 1945 года теоретическая сторона вопросов, связанных с
насильственной репатриацией, была совершенно ясна, чего нельзя сказать про
сторону практическую. Англичане без колебаний согласились на применение
силы, американцы -- после некоторых колебаний -- заняли ту же позицию.
Правда, в обеих армиях имелось значительное сопротивление этой линии, но
если английский генерал, вроде Александера, мог просто игнорировать
однозначные инструкции, то американские военные и политические деятели,
казалось, были совершенно сбиты с толку противоречивой политикой своего
правительства.
Не далее как в декабре Александр Кирк, политический советник США в
Италии, получил от Стеттиниуса категорическое заявление, что Соединенные
Штаты решили возвращать всех советских граждан, "независимо от их
желания"41. 7 августа Кирк обратился к новому государственному
секретарю Бирнсу с просьбой подтвердить неизменность политики США в этом
вопросе и получил положительный ответ42. Кирк, скорее всего,
знал, что Госдепартаменту не нравится вся эта история, и он счел полезным
еще раз поднять вопрос о применении штыков для возвращения людей в СССР, на
смерть и муки. Впрочем, даже Кирку не было известно, что в это время
разворачивалась операция, в ходе которой американским солдатам предстояло
понять, чем именно занимались в Австрии их союзники англичане.
В Баварии, в лагере в Кемптене, содержалось семьсот казаков и
власовцев, и американским властям удалось составить довольно точные списки
новых и старых эмигрантов. (Следует заметить, что, в отличие от англичан,
американцы вообще не рассматривали возможность выдачи Советам лиц, вот уже
более 20 лет живших за пределами СССР.) 22 июня был получен приказ
перебросить новых эмигрантов в лагерь под Мюнхеном. Пленные запротестовали,
и местные полицейские власти приказ отменили. В лагере установился было
покой, хотя и относительный, но вскоре до пленных -- с опозданием в полтора
месяца -- дошло известие о выдачах в Австрии. Эту сенсационную новость
принес добравшийся до лагеря 16 июля кубанский казак43. 11
августа пленным сообщили, что на другой день все советские граждане будут
возвращены в СССР. В списке репатриируемых было 410 человек, все они
подверглись тщательной проверке. Многие бежали ночью -- американские
охранники не слишком усердствовали при выполнении своих обязанностей.
Остальные были готовы оказать
13--2491 385
сопротивление, и в лагере разыгрались события, очень похожие на те, что
за десять недель до того произошли в долине реки Дравы.
Ранним утром 12 августа в лагерную церковь, под которую приспособили
спортивный зал, набилось полно народу, в том числе много старых эмигрантов,
не подлежавших репатриации и пришедших просто из чувства солидарности с
соотечественниками. Когда американские солдаты вошли в здание, чтобы вывести
оттуда советских граждан, они увидели, что все сбились в кучу, плача и моля
о пощаде. Американский майор, сообразив, что события принимают довольно
неприятный оборот, приказал солдатам выйти (он не желал применять силу).
Тогда начальство майора запустило в церковь отряд военной полиции под
командованием полковника Ламберта. На повторное требование к подлежащим
репатриации выйти из церкви и сесть в грузовики никто не отреагировал, и
солдаты, оттеснив перепуганных пленных к стене, начали вклиниваться в толпу
и выхватывать оттуда людей по отдельности. Особенно мрачный колорит
придавало этой сцене то, что она происходила в церкви. Американцы прикладами
избивали русских до потери сознания, алтарь был опрокинут, иконы разбиты,
облачения священнослужителей порваны. Столпившиеся у дверей церкви офицеры
НКВД с удовольствием наблюдали за энергичными действиями исполнительных
американцев.
В конце концов всех выволокли, а на поле боя остались лишь обломки
церковной утвари, пятна крови, порванная одежда. На дворе пленных снова
разделили на две группы: советских граждан посадили в грузовики, а старых
эмигрантов собрали в соседнем здании школы. Но и тем, кто оказался в школе,
никто не гарантировал безопасности. Когда один из них попытался бежать через
окно, американцы открыли огонь44. Советских граждан отвезли на
железнодорожную станцию и посадили в товарный поезд, который отошел в
советскую зону только наутро, и за это время многие сумели бежать при
попустительстве американской охраны. Советской границы достигло всего
необходимых мер предосторожности") и соблюдать соглашение с американцами,
если это понадобится19.
В это же самое время военное министерство запросило подробную
информацию относительно этих русских, в частности,
376
о месте их пребывания. Александер ответил, что они были в немецких
лагерях на юге Германии и в Австрии, а сейчас находятся в транзитном лагере
в Риме (Чинечитта). В следующей телеграмме он подчеркивал, что вряд ли в
Западной Европе осталось еще много советских граждан.
Опасения Александера нашли отклик в военном министерстве. Генерал Гепп,
заведующий отделом по делам военнопленных, считал маловероятным, чтобы
американцы согласились на применение силы. (В тот день -- 2.7.1945 -- в
"Тайме" появилось сообщение об отмене выхода в море "Монтичелло".) Гепп
отмечал также, что, по мнению штаба союзных сил в Италии, будет трудно
убедить английских солдат силой осуществлять посадку в поезда людей,
"которые не хотят возвращаться в свою страну и которых по возвращении могут
прикончить"20.
Кстати, следует заметить, что 55 человек, о которых идет речь, были
последними советскими обитателями транзитного лагеря для беженцев и
перемещенных лиц, существовавшего уже довольно долгое время на территории
бывшей киностудии Чинечитта, под Римом. Охранялся лагерь весьма небрежно. В
ноябре 1944 года, например, здесь произошел случай, вызвавший праведный гнев
советской миссии: сорок семь русских, подлежащих переводу в лагерь для
советских граждан, отказались садиться в грузовики и сбежали. Той же ночью
они пробрались назад в лагерь за своими пожитками, погрузились в семитонку,
стоявшую внутри ограждения, и укатили прочь, своротив по дороге главные
ворота21. Прибыв в мае 1945 года в лагерь, Деннис Хиллс,
английский офицер, говоривший по-русски, обнаружил там всего около 100
перемещенных лиц, и комендант района вполне ясно дал понять Хиллсу, что
проблема побегов его нимало не заботит -- обитатели лагеря могли свободно
уходить и возвращаться. Многим предоставила кров Украинская католическая
община в Риме (Руссикум). Хиллс нисколько не препятствовал исходу из лагеря,
он даже сам ездил в центр Руссикума, где видел своих подопечных. Но другие
пленные предпочли остаться в лагере, очевидно, рассчитывая на то, что при
таком мягком режиме их не выдадут Советам. (Кстати, ни Хиллс, ни его
полковник понятия не имели, что пленным угрожает такая опасность.) Еда же в
лагере была лучше и обильнее, чем в Руссикуме. Вот так и образовалась группа
из 55 человек, о которых говорил Александер в своей телеграмме.
Тут возникла новая сложность. После выдачи домановских казаков в начале
июня английские войска, стоявшие в долине Дравы, были посланы на
прочесывание гор и розыск беглецов, скрывающихся на снежных вершинах. Многим
удалось бежать, но других возвратили в Пеггец. В военном дневнике 36-й
пехотной бригады объясняется, почему их не передали Советам:
377
При нормальном ходе дел эти казаки были бы вывезены в советскую
оккупационную зону, но советские власти, вероятно, утолили свои аппетиты и
больше не требовали их выдачи. Это означало, что на нашем попечении
оказалось несколько сотен недовольных казаков22.
Майор Дэвис в Пеггеце получил приказ провести проверку для отделения
новых эмигрантов от старых. Задачу эту он выполнял спустя рукава, и при его
попустительстве многие бежали, либо зарегистрировались по фальшивым
документам как несоветские граждане. Тем не менее, бежавших из СССР после
1939 года в Пеггеце тоже было достаточно, а лагерь кишел информаторами и
стукачами. Старостой лагеря был некий Шилихов, русский из Белграда, которому
не доверяли ни казаки, ни Дэвис, и в конце 1945 года его заменили гораздо
более симпатичным человеком, югославом Лакичем. Все советские граждане, чье
подданство не вызывало сомнений, были переведены в лагерь в Дользахе,
обнесенный проволокой. Здесь под строгой охраной содержалось около 500
советских граждан, прошедших проверку23. 8 июля фельдмаршал
Александер телеграфировал в военное министерство:
Мы сейчас содержим в Австрии 500 казаков. Они бежали во время выдачи
казаков советским властям и не желают возвращаться в СССР. Советы настаивают
на выдаче этой группы. Не исключено, что это потребует от нас применения
силы. Прошу ваших инструкций по этому поводу.
Военное министерство запросило МИД. Джон Голсуорси сказал, что
телеграмма ничего не меняет. По его мнению, так же, как и по мнению Браймлоу
и Патрика Дина, лучше всего было бы, чтобы военные обсудили вопрос о
репатриации с Объединенным комитетом начальников штабов. Наконец, Браймлоу
набросал проект письма для своего начальника Кристофера Уорнера, предлагая
военному министерству попытаться убедить советскую военную миссию прислать
вооруженный отряд для перевозки группы смутьянов. Чтобы заручиться согласием
американцев, он рекомендовал проконсультироваться с Объединенным комитетом,
но полученное в результате решение будет относиться лишь к казакам в
Австрии, которые являются военнопленными, и не распространится на группу из
55 человек в Риме, поскольку женщин и детей, очевидно, нельзя считать
военнопленными. Это послужит дополнительной причиной к тому,
378
чтобы сначала разобраться с небольшой группой в Риме, а уже затем -- с
казаками.
На совещании представителей армии и МИДа 31 июля четко выявилась
разница в их подходе. Томас Браймлоу объяснил, что хотя "эта политика,
отличаясь от традиционной политики правительства его королевского величества
в отношении политических беженцев, вызывает некоторое замешательство", МИД
тем не менее считает, что с военнопленными и перемещенными лицами "следует
обращаться одинаково и передавать их советским властям независимо от их
желаний". Генерал-майор А. В. Андерсон возразил на это, что,
по его мнению, Ялтинскому соглашению предназначалась роль рабочего
соглашения при репатриации освобожденных советских граждан, и оно было
принято вовсе не для того, чтобы обеспечить насильственную репатриацию
политических беженцев, которые не отвечают за действия стран Оси и не желают
возвращаться в СССР.
Это заявление Браймлоу оставил без ответа24.
Но, несмотря на настойчивость МИДа, политика министерства постоянно
наталкивалась на все новые препятствия. Сомнительно было, что удастся
получить согласие американцев, необходимое для районов, находящихся под
объединенным командованием. Все уже знали о задержке "Монтичелло" --
неизвестно было только, что это всего лишь тактический маневр
Госдепартамента. Имелись также тревожные и загадочные сообщения об
обструкции, устроенной американской армией. 29 июля британский МИД узнал о
том, что генерал Пол Парен из американской 26-й пехотной дивизии,
"отказавшись выдать военных в немецкой форме, считающихся военнопленными,
действовал по инструкции высшего военного начальства",-- речь шла о
"нескольких тысячах русских, служивших в вермахте"25.
Но худшее было еще впереди. В Ялте руководители трех великих держав
приняли стратегический план окончательной победы над нацистской Германией.
Теперь, шесть месяцев спустя, эта задача была выполнена, и границы
"большевистского обезьянника" (давнишние слова Черчилля) растянулись от
туманных болот Припяти до неторопливой Эльбы, более чем на 1000 километров,
в самом центре Европы. Советским руководителям оставалось лишь понять, как
воспримут государственные мужи Запада новую Европу, возникшую на развалинах
старой. 17 июля Трумэн, Черчилль и Сталин встретились в Потсдаме. Естествен-
379
но, в повестке дня был и вопрос о русских беженцах на Западе. К тому
времени подавляющее большинство их уже было возвращено на родину, но с
оставшимися дело обстояло еще сложнее, чем раньше. Даже те, кто поначалу
принял варварство массовых репатриаций как должное, начинали понимать, что
дело нечисто. Непредвиденный ужасный поворот событий в Лиенце, Одессе и
других местах вызывал у одних отвращение, у других -- страх перед
обнародованием. Что если бы истинные факты, связанные с насильственной
репатриацией, стали достоянием широкой публики? Даже сегодня никто из
причастных к решению о сотрудничестве со СМЕРШем и его проведению в жизнь не
желает высказываться на эту тему. А если бы от них потребовали оправдать
свои решения еще в 1945 году?
На пленарном заседании Потсдамской конференции 22 июля Молотов заявил,
что англичане держат в лагере в Чесенатико, под Равенной, не менее 10 тысяч
советских граждан, причем они до сих пор составляют целую дивизию из 12
полков, с офицерами, назначенными немцами. Черчилль пообещал немедленно
заняться расследованием этого сообщения, и фельдмаршал Александер отправил
генералу Моргану в штаб союзных сил в Италии телеграмму с просьбой сообщить
подробности.
Ответ Моргана не заставил себя ждать, но эта история явно расстроила
премьер-министра. На другой день его личный секретарь Лесли Роуен писал
помощнику Идена Пирсону Диксону:
Премьер-министр... выразил мнение, что наша нынешняя политика
возвращения советских граждан, оказавшихся у нас, нуждается в некоторых
изменениях. Он предложил вести следующую линию. Мы не требуем от советских
властей возвращения оказавшихся у них англичан помимо их воли, они могут
свободно выбирать, хотят они возвращаться в свою страну или нет. Из этого
вытекает, что и с советскими гражданами, находящимися у нас, надо поступать
таким же образом, то есть, мы не должны принуждать их к возвращению в СССР
помимо их воли.
Эта записка немедленно была передана для комментариев юрисконсульту
МИДа Патрику Дину, и тот заметил, что точка зрения премьер-министра вызывает
"серьезные возражения". Действительно, английский офицер Юматов видел, как
35 репатриантов расстреляли на одесской набережной, но предлагаемые
изменения вряд ли приемлемы, хотя, может, и стоит попробовать избавить от
репатриации несколько заведомо ни в чем неповинных русских. В заключение он
писал:
380
Если, как представляется вероятным, премьер-министр выдвинул это
предложение из-за заявления Молотова на пленарном заседании о 10 тысячах
украинцев, находящихся в Италии, то следует заметить, что среди них много
поляков, которые в любом случае не подлежат репатриации. Остальные,
очевидно, представляют собой вооруженное формирование, воевавшее под
немецким командованием, так что усердствовать в сочувствии к ним не
стоит26.
Сэр Александр Кадоган, постоянный заместитель министра, набросал для
Диксона записку с настоятельной просьбой к премьер-министру отказаться от
занятой позиции. В дело вновь были пущены знакомые аргументы: обещания Идена
в Москве и Ялте, необходимость обеспечить скорейшее возвращение
освобожденных английских военнопленных, невозможность эффективной проверки
гражданства и т.д. В записке отмечалось, что практически все русские, о
которых идет речь, "в большей или меньшей мере сотрудничали с немцами", а
"многие из них -- крайне нежелательные лица", и вообще -- "непонятно, как мы
можем отказаться от их выдачи, не вступив при этом в серьезный конфликт с
советским правительством".
Премьер-министр несколько дней молчал. Тем временем генерал Морган
телеграфировал из Италии, что 10 тысяч "советских граждан", о которых
говорил Молотов, на самом деле украинцы, в основном жители Польши, и
проверкой их гражданства занимается советская военная миссия. Получив в
Потсдаме это послание, фельдмаршал Александер высказал крайнее недовольство
тем, что Молотов выдвинул безосновательную жалобу, не связавшись
предварительно со штабом союзных сил в Италии. МИД в эти же дни послал
Черчиллю записку, где кратко излагались соображения министерства насчет
взаимодействия с Советами. Они сводились к следующим предложениям.
Информацию генерала Моргана можно использовать для сведения счетов с
Молотовым и главой советской репатриационной комиссии генералом Голиковым,
допустившими явный дипломатический промах, но при этом не следует заходить
слишком далеко: "было бы крайне опасно намекать советскому правительству,
что мы считаем себя вправе оставить на Западе лиц, которые несомненно
являются советскими гражданами, но не желают возвращаться в СССР". Вскоре от
Черчилля пришел ответ:
Большое спасибо за записку от 27 июля о возвращении советских граждан в
СССР. Я согласен, что предпринимать в этом деле какие бы то ни было
дальнейшие шаги не нужно27.
381
Тем временем недовольство военных на местах продолжало расти.
Английские офицеры, охранявшие украинцев в Чесенатико, узнав о событиях в
Австрии, "заявили властям, что украинцы должны избежать подобной
участи"28. Комендант лагеря, капитан Том Корриндж, послал еще
более резкий протест, и добавил: "Если приказ подлежит выполнению, пришлите
заодно похоронную команду". Позже он узнал, что его рапорт был переслан в
МИД -- очевидно, по инициативе какого-нибудь сотрудника штаба союзных сил в
Италии29.
Многое говорило за то, что на сей раз вряд ли удастся сохранить
операцию по выдаче пленных в тайне. Интерес к делу выразили влиятельные
лица. Например, генерал Андерс, командующий польскими войсками в Западной
Европе, жаловался на то, что советская миссия в Италии пытается похитить
польских граждан30. И похоже было, что многие из тех, кого
стремились заполучить Советы, объявят себя польскими гражданами. Ватикан 5
июля обратился в Госдепартамент и английский МИД с просьбой не отправлять
украинцев в СССР. Американцы в ответном письме объяснили, что репатриации
подлежат только те, кто до 1939 года был советским гражданином. А британский
МИД вообще "не хотел привлекать внимание к этому аспекту соглашения,
противоречащему нашему традиционному отношению к политическим беженцам"; и
потому сотрудник МИДа Джон Голсуорси считал, что на просьбу Ватикана лучше
не отвечать31.
Скорее всего, Черчилль просто боялся повторения кровавых событий в
Лиенце -- только на сей раз об этом еще узнала бы и общественность. Но едва
он получил заверения, что этого не произойдет, как сомнения покинули
его32. Кроме того, советская делегация явно придавала большое
значение этому вопросу; он еще несколько раз возникал в ходе
конференции33, и в итоге политика насильственной репатриации,
принятая союзниками, осталась по существу без изменений34.
Советские притязания на граждан стран, оккупированных СССР в 1939-40
годах, не воспринимались союзниками всерьез. И американцы, и англичане ясно
дали понять, что не собираются выдавать Советам поляков или прибалтийцев.
Термин "советский гражданин" (которому в Ялтинском соглашении не было дано
определения) с самого начала относился только к лицам, жившим в пределах
границ СССР до 1939 года35. Тысячи или даже миллионы жителей
Эстонии, Латвии, Литвы, Восточной Польши и Бессарабии подпали под
определение "перемещенные лица". И советские власти настаивали на том, что
они являются гражданами СССР, тогда как западные державы их таковыми не
признавали. Месяцами, если не годами, эти люди жили в страхе, что их
насильно
382
отправят в СССР, но, насколько известно, союзники никогда не
рассматривали такую возможность. Это наверняка вызвало бы слишком громкое
возмущение общественности. Советы были недовольны, однако смирились, и это
наводит на мысль, что вряд ли они осмелились бы на решительные действия,
если бы союзники оставили на Западе и тех, кто к тому времени еще не был
репатриирован против своей воли.
Одной из групп, не без оснований опасавшейся выдачи, были солдаты
латвийского легиона ваффен СС. Из двух дивизий легиона одна, 19-я, закончила
войну в окружении в "Курляндском мешке". Другая, 15-я, после ожесточенных
боев на Восточном фронте была в августе 1944 года отозвана в Германию для
переоснащения. Когда стало ясно, что падение Германии не за горами, дивизия
двинулась на Запад и сдалась американцам. Пленных разместили в лагере с
прочими частями СС. Во время июльской передислокации американских войск,
проведенной с целью расширения западных границ советской оккупационной зоны,
латышей перевезли в лагерь под Гамбургом. Ян Богарт, служивший во
фламандской дивизии СС, вспоминает, что солдаты латвийского легиона
отличались прекрасной дисциплиной. На перекличку они всегда выходили
под руководством своих офицеров, строем, с приспущенным флагом и пением
национального гимна. У них был сын полка -- мальчик лет пяти-шести, одетый в
пригнанную по его крошечной фигурке форму СС.
Богарт и его сотоварищи опасались, что "после включения района в
советскую оккупационную зону латышей скопом передадут Советам"36.
Латыши тоже боялись этого, но до поры до времени ничто не подтверждало эти
страхи -- их даже на запад повезли, подальше от советской зоны. Группа
примерно в 4 тысячи человек находилась в Восточной Фризии, на границе с
Нидерландами. Солдату 15-й дивизии Джону Антоневичу хорошо запомнилось то
трудное время. Несколько месяцев они жили в лагере на полном обеспечении
англичан, но их будущее оставалось неясно. Генералу Драгуну из советской
миссии в Париже, несомненно, было известно их местонахождение, и, наверное,
он всячески добивался от англичан выдачи этих закоренелых
антисоветчиков37. И можно представить себе, какие потребовались
усилия, чтобы противостоять этим требованиям, тем более что дивизия
действительно воевала против СССР, да еще к тому же входила в войска СС --
такая связь обычно порождала некоторые не всегда верные ассоциации.
Солдаты были вынуждены довольствоваться слухами и догадками. Ничего не
знали и английские отряды, охранявшие лагерь, и
383
служба Международной Комиссии помощи беженцам, доставлявшая еду.
Однажды командир дивизии полковник Осис вернулся из английского штаба в
необычайном возбуждении. Вскоре по лагерю разнеслось, что всем следует
срочно "исчезнуть". "Каждый бежит особняком,-- объяснял полковник,-- иначе
нас всех репатриируют". Обитатели лагеря разом взялись за дело. Через
земляков из лагерей перемещенных лиц раздобыли гражданскую одежду и
документы -- несомненно, липовые. Джон Антоневич ушел накануне нового 1946
года, а в первые дни января все население лагеря словно ветром сдуло.
Большинство нашло приют в относительно безопасных лагерях для перемещенных
лиц, расположенных по соседству. К июню 1946 года все латышские части,
содержавшиеся в Германии и Бельгии, были освобождены из лагерей для
военнопленных38.
Видимо, британское военное командование, предупрежденное, скорее всего,
о притязаниях Советов, само выбрало столь действенный способ решения
потенциально обоюдоострой проблемы. Латыши спаслись. Другим прибалтийцам
повезло значительно меньше. В конце 1945 года Энтони Шорланд Болл, капитан
Лес-терширского полка, был отправлен в распоряжение военной администрации в
Гревен, под Мюнстер, где была русская "деревня", находившаяся под контролем
советских войск. В обязанности Шор-ланда Болла входила организация
транспорта для доставки этих русских на родину. Обычно он обеспечивал около
десяти грузовиков, а затем, когда все было готово, следил за их отправкой.
Перед посадкой он должен был удостовериться, что все пассажиры действительно
советские граждане. Проверка проводилась по следующим правилам: русских --
мужчин и женщин, молодых и старых, а также детей -- приводили под охраной к
месту сбора, где сажали в грузовики, и Шорланд Болл по очереди подходил к
каждому грузовику с экземпляром Ялтинского соглашения39 и картой
СССР в руках. Показывая сидящим в грузовике карту, где были четко обозначены
границы СССР до 1939 года, он объяснял через переводчика, что те, кто жил
западнее этих границ, не обязаны возвращаться и, если не желают ехать, могут
вылезти из грузовика. Эту работу капитан Болл выполнял с августа до декабря.
Но ни разу никто из пленных не воспользовался случаем назвать себя
несоветским гражданином, больше того, никто из них даже рта не раскрыл. Если
учесть, что грузовики окружали советские солдаты с автоматами, вряд ли это
покажется странным. Стоявшие тут же советские офицеры и вовсе держали пальцы
на взведенных курках. Как вспоминает Шорланд Болл, пленные "не осмеливались
говорить, советские войска внушали им ужас..." Даже переводчица, молодая
латышка, тоже, казалось, была охвачена ужасом и
384
старалась ни на шаг не отходить от английского офицера40.
Трудно удержаться от вывода, что таким образом советская военная миссия
вывезла в СССР немалое число прибалтийцев и поляков.
В конце лета 1945 года теоретическая сторона вопросов, связанных с
насильственной репатриацией, была совершенно ясна, чего нельзя сказать про
сторону практическую. Англичане без колебаний согласились на применение
силы, американцы -- после некоторых колебаний -- заняли ту же позицию.
Правда, в обеих армиях имелось значительное сопротивление этой линии, но
если английский генерал, вроде Александера, мог просто игнорировать
однозначные инструкции, то американские военные и политические деятели,
казалось, были совершенно сбиты с толку противоречивой политикой своего
правительства.
Не далее как в декабре Александр Кирк, политический советник США в
Италии, получил от Стеттиниуса категорическое заявление, что Соединенные
Штаты решили возвращать всех советских граждан, "независимо от их
желания"41. 7 августа Кирк обратился к новому государственному
секретарю Бирнсу с просьбой подтвердить неизменность политики США в этом
вопросе и получил положительный ответ42. Кирк, скорее всего,
знал, что Госдепартаменту не нравится вся эта история, и он счел полезным
еще раз поднять вопрос о применении штыков для возвращения людей в СССР, на
смерть и муки. Впрочем, даже Кирку не было известно, что в это время
разворачивалась операция, в ходе которой американским солдатам предстояло
понять, чем именно занимались в Австрии их союзники англичане.
В Баварии, в лагере в Кемптене, содержалось семьсот казаков и
власовцев, и американским властям удалось составить довольно точные списки
новых и старых эмигрантов. (Следует заметить, что, в отличие от англичан,
американцы вообще не рассматривали возможность выдачи Советам лиц, вот уже
более 20 лет живших за пределами СССР.) 22 июня был получен приказ
перебросить новых эмигрантов в лагерь под Мюнхеном. Пленные запротестовали,
и местные полицейские власти приказ отменили. В лагере установился было
покой, хотя и относительный, но вскоре до пленных -- с опозданием в полтора
месяца -- дошло известие о выдачах в Австрии. Эту сенсационную новость
принес добравшийся до лагеря 16 июля кубанский казак43. 11
августа пленным сообщили, что на другой день все советские граждане будут
возвращены в СССР. В списке репатриируемых было 410 человек, все они
подверглись тщательной проверке. Многие бежали ночью -- американские
охранники не слишком усердствовали при выполнении своих обязанностей.
Остальные были готовы оказать
13--2491 385
сопротивление, и в лагере разыгрались события, очень похожие на те, что
за десять недель до того произошли в долине реки Дравы.
Ранним утром 12 августа в лагерную церковь, под которую приспособили
спортивный зал, набилось полно народу, в том числе много старых эмигрантов,
не подлежавших репатриации и пришедших просто из чувства солидарности с
соотечественниками. Когда американские солдаты вошли в здание, чтобы вывести
оттуда советских граждан, они увидели, что все сбились в кучу, плача и моля
о пощаде. Американский майор, сообразив, что события принимают довольно
неприятный оборот, приказал солдатам выйти (он не желал применять силу).
Тогда начальство майора запустило в церковь отряд военной полиции под
командованием полковника Ламберта. На повторное требование к подлежащим
репатриации выйти из церкви и сесть в грузовики никто не отреагировал, и
солдаты, оттеснив перепуганных пленных к стене, начали вклиниваться в толпу
и выхватывать оттуда людей по отдельности. Особенно мрачный колорит
придавало этой сцене то, что она происходила в церкви. Американцы прикладами
избивали русских до потери сознания, алтарь был опрокинут, иконы разбиты,
облачения священнослужителей порваны. Столпившиеся у дверей церкви офицеры
НКВД с удовольствием наблюдали за энергичными действиями исполнительных
американцев.
В конце концов всех выволокли, а на поле боя остались лишь обломки
церковной утвари, пятна крови, порванная одежда. На дворе пленных снова
разделили на две группы: советских граждан посадили в грузовики, а старых
эмигрантов собрали в соседнем здании школы. Но и тем, кто оказался в школе,
никто не гарантировал безопасности. Когда один из них попытался бежать через
окно, американцы открыли огонь44. Советских граждан отвезли на
железнодорожную станцию и посадили в товарный поезд, который отошел в
советскую зону только наутро, и за это время многие сумели бежать при
попустительстве американской охраны. Советской границы достигло всего