Страница:
человек сорок.
Для советских офицеров вид разоренной церкви и насилие над пленными
были не в новинку. Такое видывали еще калмыцкие предки Ульянова-Ленина во
времена татаро-монгольского ига, да и за последние четверть века всего этого
в России было предостаточно. Но американских солдат увиденное потрясло
неоправданным зверством. Известный американский врач-негр, доктор Вашингтон,
на глазах у своих соотечественников, прислонившись к стене, плакал как
ребенок45. Инцидент получил широкую и крайне негативную огласку
среди американских военнослужащих, и 4 сентября Эйзенхауэр настоятельно
потребовал пересмотра политики в области репатриации46. Глубокое
беспокойство в связи с этим
386
делом в телеграмме государственному секретарю выразил политический
советник США в Германии Роберт Мерфи. "Неужели Ялтинское соглашение
обязывает нас возвращать этих русских с применением силы?"-- спрашивал он.
Ответ, написанный от имени государственного секретаря Бирнса директором
отдела по европейским делам Г. Фриманом Мэтьюсом, пришел через два дня.
"Док" Мэтьюс был влиятельным членом делегации США в Ялте; и в Потсдаме Бирнс
"целиком на него полагался"47. В несколько иносказательной манере
Мэтьюс объяснял, что американская политика действительно предусматривает
тесное сотрудничество с Советами в этом деле и что даже на территории США
пришлось применить силу для подавления сопротивления пленных. Заключительная
фраза этого послания очень напоминает уже знакомые нам рассуждения:
Сообщаем вам конфиденциально, что департамент считает нужным завершить
эти дела так, чтобы не дать советским властям предлога оттягивать
возвращение американских военнопленных, захваченных японцами и находящихся
сейчас в советской зоне оккупации, в частности в Маньчжурии48.
В этом ответе отсутствовало требование применять силу во что бы то ни
стало. США были готовы пойти навстречу Советам -- но до определенного
предела. Какого именно -- зависело от обстоятельств. Тут все определялось
чисто прагматическими соображениями. Британский МИД занимал принципиально
иную позицию. Его чиновники тоже ссылались на то, что советские войска могут
обнаружить в Маньчжурии несколько сотен английских
военнопленных49, но главным их доводом было то, что данное Иденом
в октябре 1944 года обещание следует выполнять до тех пор, пока последний
подлежащий репатриации русский не будет выдан советским властям. Несмотря на
возражения военного министерства, высказанные на совещании 31 июля генералом
Андерсоном, МИД всячески подчеркивал, что эта позиция остается неизменной.
В конце июля к власти в Англии пришло лейбористское правительство, и
можно было надеяться, что это вызовет пересмотр политики Идена и в деле
репатриации. Но новый министр иностранных дел Эрнест Бевин продолжал прежнюю
линию, на которой решительно настаивали высшие чиновники
министерства50. Так, в ответ на запрос генерала Андерсона
относительно 55 русских штатских в Риме, Бевин, после совещания с сэром
Александром Кадоганом, наложил на полях служебной записки краткую резолюцию:
"Репатриировать"51.
13* 387
Через две недели, в беседе с советским послом Гусевым, Бе-вин заверил
того, что никаких перемен в английской политике не предвидится52.
Вооруженный указаниями своего министра, Кристофер Уорнер уведомил генерала
Андерсона, что решение принято, закончив письмо конфиденциальным сообщением:
Ввиду указаний министерства, мы полагаем, что вы не будете отсылать это
дело на рассмотрение Объединенного комитета начальников штабов и сможете
теперь заняться передачей этих людей53.
Казалось, все утряслось. МИД дал распоряжение, солдаты должны
подчиниться, 500 пленных в Дользахе и 55 в Чинечитта будут переданы НКВД; в
ответ Советы несомненно пойдут на уступки. Но военные оказались твердым
орешком, да и сам фельдмаршал Александер на сей раз проявил настойчивость.
Пока Уорнер писал Андерсону, Александер в Италии провел совещание с
советским уполномоченным по репатриации генералом-майором Ба-зиловым,
который не успев прибыть из Москвы "с особой миссией", с места в карьер
потребовал немедленной репатриации 10 тысяч "советских граждан",
содержащихся в лагере Чесенатико. Александер возразил: в приказе четко
оговорено, что лица, жившие вне границ СССР 1939 года, репатриации не
подлежат. Более того, он заявил, что "в настоящее время не имеет полномочий
заставить этих людей вернуться в СССР против их воли". В ответ на возражения
Базилова Александер заметил, что "если поступит такой приказ, ему придется
применить силу для обеспечения репатриации", и поэтому он немедленно
обратится к своему начальству за соответствующими инструкциями. Кивнув,
Базилов преспокойно выдвинул новое требование: о возвращении "30 тысяч
советских граждан в Польском корпусе". Очевидно, речь шла о поляках, живших
на территориях, аннексированных СССР. Александер ответил категорическим
отказом: "Вы должны понять, что поляки наши союзники". Требования Базилова
"в высшей степени удивили" фельдмаршала54, и сразу же после
совещания он написал личное письмо начальнику имперского штаба сэру Аллану
Бруку, объясняя, что не намерен уступать Советам в вопросах, хоть чуть-чуть
выходящих за рамки соглашений, и, в частности, отказывается применять силу
при репатриации советских граждан, пока у него нет четкого
приказа55. В военное министерство он послал запрос об инструкциях
и просьбу не заставлять его солдат репатриировать несчастных под дулом
автомата56.
Состояние дел в августе 1945 года не удовлетворяло ни одну из сторон.
Советы, по обыкновению, выступали с обвинениями,
388
что англичане в Германии запугивают де советских граждан, мечтающих
вернуться домой, и мешают их репатриации57. Британский МИД был
недоволен, что его инструкции, не изменившиеся с момента Ялтинской
конференции, постоянно нарушаются. А тут еще густым потоком пошли жалобы от
тех, кого это дело касалось самым непосредственным образом, кто должен был
проводить политику насильственной репатриации в жизнь. В Италии офицеры,
охраняющие 10 тысяч украинцев в Чесенатико, заявили "решительный протест"
против насильственной репатриации своих подопечных58. В Австрии
этот протест был выражен еще более открыто. Вот что рассказывает об этом
непосредственный участник событий, полковник Алекс Уилкинсон, ставший в июле
1945 года военным комендантом земли Штирия:
В Штирии было несколько лагерей для перемещенных лиц, и мы должны были
следить за ними. Один такой лагерь, в котором было около полутора тысяч
человек, находился недалеко от Брюка-на-Муре. Однажды ко мне в Грац явились
два офицера НКВД и сказали, что в соответствии с Ялтинским соглашением я
должен посадить этих людей в поезд и отправить в Вену. Я ничего не слыхал о
Ялтинском соглашении и ответил, что сделаю это только в том случае, если эти
люди согласятся ехать. Тогда эти негодяи позвонили в Вену и примерно через
час заявили мне, будто я обязан посадить перемещенных лиц в поезд. На это я
дал им точно тот же ответ, что и раньше. Тогда они сказали, что хотели бы
поговорить с этими людьми, и я согласился. Я сообщил перемещенным лицам о
том, что происходит, и сказал, что встреча состоится завтра, в 10 часов. Эти
мерзавцы из НКВД получили свое: встреча состоялась в назначенное время, но
явилось на нее всего 15 человек. Офицеры вернулись в Грац очень недовольные
и обвиняли во всем меня. Но им удалось вытянуть из меня только одно: если
эти 15 человек, которые явились на собрание, хотят вернуться в СССР, я
посмотрю, что тут можно сделать. Больше я о них ничего не
слышал59.
От союзных войск в Германии тоже сыпались протесты. Полковник Р. Б.
Лонг отвечал за ту часть штаба 21-й группы армий, которая занималась
составлением и выдачей инструкций по выполнению Ялтинского соглашения. До
него постоянно доходили истории о русских, которые кончали с собой или
бросались наперерез грузовикам, умоляя не отсылать их назад. Войска нередко
отказывались применять силу для того, чтобы заставить сесть
389
в грузовики женщин и детей60. А офицеры часто звонили Лонгу
с жалобами на работу, которую им приходится выполнять.
Одним из таких офицеров был полковник Лоуренс Шэдвелл, который
занимался рядом крупных лагерей для перемещенных лиц в районе Киля. Верующий
христианин, полковник сразу отказался участвовать в репатриационных
мероприятиях, требующих применения силы, и, как вообще бывало в таких
случаях, ему и не пришлось этим заниматься. Львиная доля его времени уходила
на войну с местными советскими офицерами связи, запугивавшими поляков и
прочих несоветских граждан и похищавшими людей. На их счету было даже одно
убийство. По подсказке канадца украинского происхождения, тоже служившего в
военной администрации, Шэдвелл записал многих украинцев поляками. В его
районе насильственных репатриаций не проводилось. Но в начале августа сюда
прибыли три украинца из-под Фленсбурга и рассказали, что 500 пленных лагеря
во Фленсбурге были окружены британскими войсками и сопровождавшими их
советскими офицерами и силой посажены в грузовики. Один пленный был убит
сотрудником НКВД "при попытке к бегству". Советские "помощники" вообще не
церемонились и ни с чем не считались: за жестокое убийство поляка из Галиции
военная администрация на той же неделе выдворила из британской зоны
лейтенанта НКВД Окорокова61.
Вполне возможно, что если не все, то хотя бы часть из 500 русских,
выданных во Фленсбурге, были солдатами казачьего полка, плененного в этом
районе в начале мая. Бывший английский капрал вспоминает, как к ним пришел
сдаваться в плен казачий полковник. "Спросив, говорю ли я по-немецки, он
сказал... что пришел сюда объявить о формальной сдаче своих сил". Он
объяснил, что его люди -- беженцы от коммунизма, образовавшие полк при
вермахте. "Их главной задачей было поставлять немцам лошадей. Они стояли в
лагере в двух милях отсюда". Через несколько ночей капрал Фред Ральф
сопровождал двух офицеров своего полка в казачий лагерь. Там им устроили
незабываемый вечер с водкой, угощением и пением казачьего хора. В лагере,
как они заметили, было много женщин и детей62.
Рассказ о событиях во Фленсбурге привел украинцев в лагерях полковника
Шэдвелла в ужас. Через несколько дней Шэдвел-лу удалось просмотреть
донесения о фленсбургской репатриации, и хотя все это случилось за пределами
его района, он понял, что надо что-то делать. Его канадский друг, которого
Шэдвелл снабдил соответствующей информацией, отправился в Лондон и принялся
ходить по инстанциям. Информация о событиях во Фленсбурге дошла до одного из
помощников президента Трумэна, до графини Атольской, связанной с английским
Красным Крестом, и МИДа63.
390
Попытаемся обобщить события августа 1945 года. Подавляющее большинство
русских, репатриированных в мае, июне и июле, возвращалось на родину более
или менее добровольно; во всяком случае, дело обошлось без серьезного
применения силы. К августу число русских на Западе значительно сократилось,
зато оставшиеся хотели во что бы то ни стало избежать репатриации. То ли
потому, что вследствие уменьшения численности русских на переднем плане
оказались именно те, кто сопротивлялся репатриации, то ли потому, что
англо-американская военная администрация решительно взялась за это трудное
дело, но в августе вопрос о применении силы к нежелавшим возвращаться
приобрел первостепенное значение и вылился в крупномасштабные операции.
Во всяком случае, только в августе в Германии начались операции,
породившие отчаяние у пленных и вызвавшие возмущение многих причастных к
этому делу англичан и американцев. Так, Джон Грей, квакер, работавший в
гражданской комиссии по помощи населению и имевший дело с перемещенными
лицами в районе Зальцгиттера, 4 августа отправил спешное послание министру
иностранных дел. Он писал, что 3 августа военные власти получили приказ о
немедленной выдаче всех советских граждан, и выражал самый решительный
протест против бесчеловечности такой позиции. Поскольку многие пленные
поклялись покончить с собой, но не возвращаться на родину, он заявлял, что
"насильственная выдача этих людей противоречит либеральной английской
традиции в отношении политических беженцев". Руководители МКПБ и Красного
Креста были в ужасе, и Грей просил Бевина "изучить этот вопрос и найти более
гуманное и христианское решение проблемы этих бездомных".
Хотя в письме Грея речь шла только о советских гражданах, живших
восточнее линии Керзона, "дипломатический" ответ МИДа, отправленный через
семь недель, был составлен так, как если бы Грей писал о лицах со спорным
гражданством, живших западнее этой линии. Такой подход давал возможность
заявить, что эти люди вообще не подлежат репатриации, и тем самым перевести
весь инцидент в разряд "недоразумений". Тем временем политическому советнику
в Германии было приказано сообщить военным, что насильственная репатриация
должна продолжаться64. В приказе от 30 августа излагались меры по
предупреждению репатриации тех, кто не совсем подпадал под британское
определение советского гражданина65. Однако гангстерская тактика
сотрудников советской репатриационной комиссии вызывала такое возмущение
английских офицеров и солдат, что они начали действовать вразрез с
политической линией своего правительства. Раздавшиеся в августе протесты
против применения силы привели
391
к существенному смягчению линии МИДа, хотя сама политика осталась
неизменной66.
В Италии советская миссия под руководством генерала Бази-лова
настоятельно требовала возвращения советских граждан вообще и Украинской
дивизии в частности. Желание вернуться высказала лишь незначительная часть
украинцев, и фельдмаршал Александер решительно препятствовал всем стараниям
Базилова выманить остальных. Когда Базилов проявил особую настойчивость в
вопросе о возвращении группы из 400 детей, фельдмаршал резко заявил, что не
потерпит такого безобразия, что готов вернуть тех, кто согласен
репатриироваться, но "применять насилие ему не дозволено"67. 28
августа 1945 года начальник штаба Алек-сандера, генерал Морган, отправил в
военное министерство прочувствованное послание от своего имени. Он писал:
Применение силы приведет к тому, что эти люди будут под дулом автомата
посажены в вагоны и заперты там, причем на некоторых, вероятно, придется
надеть наручники... Такое обращение, вкупе с пониманием того, что эти
несчастные скорее всего отправляются на верную смерть, находится в вопиющем
противоречии с традициями демократии и правосудия, как мы их понимаем. Более
того -- английские солдаты, понимая, какая судьба ждет этих людей, скорее
всего, откажутся добровольно участвовать в мерах, необходимых для
насильственной отправки пленных.
Копия этого письма была отослана в МИД, где, разумеется, вызвала
раздражение и недовольство чиновников. Они-то думали, что подтверждение
Бевина о необходимости применения силы уже дошло до штаба союзных сил в
Италии, а оно, оказывается, лежит себе в военном министерстве, сотрудники
которого все еще занимаются разглагольствованиями по этому
вопросу68. 1 сентября в Казерту пришла телеграмма МИДа с
подтверждением, что принятая линия изменениям не подлежит. Сотрудник
английского посольства в Москве Фрэнк Роберте подчеркивал, что Советы
никогда не согласятся на смягчение, так что на данной стадии невозможны
никакие альтернативы69. Дело, очевидно, было решено. Генерал
Бломфилд из военного министерства писал:
В связи с решением МИДа я полагаю, что нам остается лишь передать этих
несчастных советским властям, используя при этом минимум насилия. Мне это не
нравится, но выхода нет70.
392
Но армия не переставала чинить препятствия практическому осуществлению
насильственной репатриации. Ведь, как заметил в аналогичном случае Уинстон
Черчилль, всегда найдется "аппарат оттягивания". Первый выпад в этом
поединке вновь сделал фельдмаршал Александер. "Полагая", что изложенные выше
условия не относятся к Италии (хотя они были отправлены именно туда!), он
вновь возразил против применения силы, особенно к женщинам и детям. Тут
сыграло роль еще одно обстоятельство: фельдмаршала безмерно раздражали
самочинные действия генерала Базилова71. Александер считал
Базилова возмутителем спокойствия -- МИДу же, в свою очередь, страшно надоел
сам фельдмаршал. Джон Гол-суорси считал "недопустимым", что четкое
распоряжение министра иностранных дел больше месяца провалялось в военном
министерстве. К тому же МИД уже заверил советского посла, что все в порядке,
и эта непредвиденная задержка поставила мидовских служащих в дурацкое
положение. Больше того -- на предстоящей встрече министров иностранных дел
советская делегация могла бы поднять этот вопрос и одержать дипломатическую
победу.
Престиж Александера был настолько высок, что его протест вполне мог
затянуть обструкцию, устроенную военным министерством; и это беспокоило
Голсуорси, который, впрочем, нашел выход, предложив, чтобы советские власти
предоставили "охранников" для черной работы. Менять политику министерства
иностранных дел он считал делом слишком хлопотным. "Во всяком случае, мы
давно уже решили, что не можем пытаться спасти русских от их правительства,
сколь бы мы ни желали этого из чисто гуманных соображений"72.
Для эффективного давления на Александера следовало заручиться
поддержкой американцев. Ведь английский фельдмаршал был главнокомандующим
союзных сил, и, строго говоря, всякий шаг на итальянском театре требовал
объединенного решения обеих держав. МИД начал действовать. Бевин послал ноту
Бирнсу (оба были в тот момент в Лондоне на встрече министров иностранных
дел)73. Затем от британской миссии Объединенных штабов в
Вашингтоне потребовали, чтобы она убедила начальников Объединенных штабов
дать четкие инструкции. В ответ миссия сообщила, что американцы могут не
согласиться с британским определением "советского гражданина"74,
но в остальном все как будто в порядке. Лорд Галифакс сообщал из Вашингтона,
что американцы, кажется, отказались от своих прежних возражений против
насильственной репатриации; и Джон Голсуорси выразил надежду, что
"фельдмаршал Александер наконец-то получит инструкции..."75
Дела понемногу продвигались, хотя и не так быстро, как хотелось бы
англичанам. На записку Бевина Бирнс ответил, что кон-
393
сультируется с Госдепартаментом. Он послал телеграмму исполняющему
обязанности государственного секретаря Дину Ачесону, в которой указал, что
Бевин особенно жаждет вернуть советским властям 500 пленных казаков, и
добавил: "Бевин указывает, что репатриация этой группы может потребовать
применения силы. Я бы, конечно, не решился на это так сразу". В ответе
Ачесон, подробно описав ситуацию, указывал, что все это дело сейчас попало
на рассмотрение в Государственный координационный военно-морской комитет.
Ачесон считал вполне возможным, что Ялтинское соглашение не предусматривает
применения силы. С другой стороны, Комитет может решить, что
такая интерпретация соглашения не распространяется на советских
граждан, которые присоединились к вражеской армии и, следовательно,
считаются изменниками и подлежат возвращению в свою страну как предатели, по
отношению к которым может быть при необходимости применена сила. Другие
категории советских граждан не будут репатриированы против их воли.
500 казаков попадали в категорию "предателей" и поэтому должны были
вернуться в СССР -- особенно в связи с недавними американскими акциями в
отношении пленных Форта Дике76. '
Бевин был недоволен этой задержкой: он надеялся в самом скором времени
дать Молотову удовлетворительный ответ. Сотрудники МИДа то и дело торопили
английское посольство в Вашингтоне, но лорд Галифакс лишь повторял, что
решения пока нет. Американцы, вероятно, достаточно быстро уступили бы в
отношении 500 "изменников", но не решались дать санкцию на применение силы
против 55 штатских лиц. Для МИДа же это могло обернуться катастрофой, и он
настаивал на том, что "среди штатских могут быть люди, поведение которых
было ничуть не лучше -- если не хуже,-- чем поведение казаков". В данных
обстоятельствах англичане считали вполне разумным принять на вооружение
презумпцию виновности, но американцы, похоже, исходили из прямо
противоположных рассуждений. Госдепартамент предвидел, что,
если правительство Соединенных Штатов применит силу, чтобы заставить...
[гражданских лиц] вернуться на родину помимо их желания, этот антигуманный
акт и нарушение традиционной американской точки зрения на предоставление
убежища вызовет резкую критику со стороны общественности и
Конгресса77.
394
А поскольку все это оттягивание было результатом задержки военным
министерством инструкций Александеру, то МИД полагал, что "армия вела себя,
мягко выражаясь, недостойно"78.
Между тем в английских оккупационных зонах Австрии и Германии можно
было выдавать Советам кого угодно -- по крайней мере, согласия американцев
на это не требовалось. Но даже и тут скромные надежды МИДа почему-то не
оправдывались. Гром грянул 5 октября, когда Джон Голсуорси раскрыл утренний
выпуск "Тайме" и в глаза ему бросилась небольшая заметка под названием "Они
отказываются возвращаться в СССР". Первая же фраза неприятно поразила
мидовского чиновника:
По приказу генерала Эйзенхауэра, применение силы к русским гражданам,
репатриируемым в СССР из американской оккупационной зоны Германии,
приостановлено до специального приказа правительства Соединенных Штатов,
оговаривающего участие американских войск в этом деле.
В сообщении говорилось, что благодаря этому постановлению 26 400
советских граждан в лагерях для перемещенных лиц получат по крайней мере
временную отсрочку. Автор заметки писал:
Одного офицера спросили, верны ли слухи о солдатах, стрелявших поверх
голов русских граждан или под ноги им, чтобы заставить сесть в поезда,
идущие в СССР. Он ответил: "Возможно, что какое-то время некоторых из них
заставляли садиться в поезда, но теперь все это в прошлом"79.
Как и Александер, Эйзенхауэр давно уже испытывал отвращение к той
недостойной солдата задаче, которая была ему поручена. 4 сентября он
запросил Объединенный комитет начальников штабов насчет окончательного
решения, а вслед за тем временно заморозил операции. Таким образом, он и
Александер переложили бремя ответственности на Объединенный комитет и, в
конечном итоге, на соответствующие правительства.
На совещании в Берлине 29 октября представители британской военной
администрации "отметили, что главнокомандующий не готов применить силу для
репатриации советских граждан. Это решение не подлежит
разглашению"80. Фельдмаршала Монтгомери часто изображают жестоким
и бессердечным человеком, но, когда встал вопрос о русских беженцах, он
отказался выполнять бесчеловечные приказы не менее решительно, чем его
коллеги генералы Эйзенхауэр и Александер. Несомненно, на него оказала
влияние акция Эйзенхауэра в американской зоне, но ясно, что он
395
и сам считал воину против военнопленных, штатских, женщин и детей --
занятием, недостойным солдата, и твердо решил не допускать этого хотя бы в
подконтрольном ему районе.
В МИДе своевольство Монтгомери вызвало негодование. Ни МИД, ни военное
министерство не допускали никаких изменений в проводимой политике, считая,
что служителям короны, будь они хоть семи пядей во лбу, не дано права
самостоятельно принимать такие решения. Из министерства потоком хлынули
служебные записки, составленные Браймлоу и Голсуорси, которые были "удивлены
и встревожены" заявлением Монтгомери, "полностью противоречащим политике его
величества", и указывали, что принятое
решение вызывает крайнее беспокойство. Наше правительство ведет
политику репатриации всех советских граждан... независимо от их желаний и с
применением в случае необходимости силы.
В такой ситуации жалоба советского генерала Соколовского, что англичане
задерживают беженцев, получала основания, и это, вероятно, было самым
скверным. В военное министерство была отослана сердитая нота с поручением
расследовать дело и обеспечить проведение в дальнейшем верной
линии81.
Совершенно ясно, что в английских и американских войсках почти не было
солдат, которые одобряли насильственную репатриацию. Как раз в это время в
Нюрнберге начинался суд над немецкими генералами, обвиняемыми в
преступлениях против человечности. Суд исходил из положения, что "действие
подсудимого согласно приказам своего правительства или начальства не
освобождает его от ответственности. Подлинной проверкой является не наличие
приказа, а возможность нравственного выбора". Конечно, такой подход не был
Для советских офицеров вид разоренной церкви и насилие над пленными
были не в новинку. Такое видывали еще калмыцкие предки Ульянова-Ленина во
времена татаро-монгольского ига, да и за последние четверть века всего этого
в России было предостаточно. Но американских солдат увиденное потрясло
неоправданным зверством. Известный американский врач-негр, доктор Вашингтон,
на глазах у своих соотечественников, прислонившись к стене, плакал как
ребенок45. Инцидент получил широкую и крайне негативную огласку
среди американских военнослужащих, и 4 сентября Эйзенхауэр настоятельно
потребовал пересмотра политики в области репатриации46. Глубокое
беспокойство в связи с этим
386
делом в телеграмме государственному секретарю выразил политический
советник США в Германии Роберт Мерфи. "Неужели Ялтинское соглашение
обязывает нас возвращать этих русских с применением силы?"-- спрашивал он.
Ответ, написанный от имени государственного секретаря Бирнса директором
отдела по европейским делам Г. Фриманом Мэтьюсом, пришел через два дня.
"Док" Мэтьюс был влиятельным членом делегации США в Ялте; и в Потсдаме Бирнс
"целиком на него полагался"47. В несколько иносказательной манере
Мэтьюс объяснял, что американская политика действительно предусматривает
тесное сотрудничество с Советами в этом деле и что даже на территории США
пришлось применить силу для подавления сопротивления пленных. Заключительная
фраза этого послания очень напоминает уже знакомые нам рассуждения:
Сообщаем вам конфиденциально, что департамент считает нужным завершить
эти дела так, чтобы не дать советским властям предлога оттягивать
возвращение американских военнопленных, захваченных японцами и находящихся
сейчас в советской зоне оккупации, в частности в Маньчжурии48.
В этом ответе отсутствовало требование применять силу во что бы то ни
стало. США были готовы пойти навстречу Советам -- но до определенного
предела. Какого именно -- зависело от обстоятельств. Тут все определялось
чисто прагматическими соображениями. Британский МИД занимал принципиально
иную позицию. Его чиновники тоже ссылались на то, что советские войска могут
обнаружить в Маньчжурии несколько сотен английских
военнопленных49, но главным их доводом было то, что данное Иденом
в октябре 1944 года обещание следует выполнять до тех пор, пока последний
подлежащий репатриации русский не будет выдан советским властям. Несмотря на
возражения военного министерства, высказанные на совещании 31 июля генералом
Андерсоном, МИД всячески подчеркивал, что эта позиция остается неизменной.
В конце июля к власти в Англии пришло лейбористское правительство, и
можно было надеяться, что это вызовет пересмотр политики Идена и в деле
репатриации. Но новый министр иностранных дел Эрнест Бевин продолжал прежнюю
линию, на которой решительно настаивали высшие чиновники
министерства50. Так, в ответ на запрос генерала Андерсона
относительно 55 русских штатских в Риме, Бевин, после совещания с сэром
Александром Кадоганом, наложил на полях служебной записки краткую резолюцию:
"Репатриировать"51.
13* 387
Через две недели, в беседе с советским послом Гусевым, Бе-вин заверил
того, что никаких перемен в английской политике не предвидится52.
Вооруженный указаниями своего министра, Кристофер Уорнер уведомил генерала
Андерсона, что решение принято, закончив письмо конфиденциальным сообщением:
Ввиду указаний министерства, мы полагаем, что вы не будете отсылать это
дело на рассмотрение Объединенного комитета начальников штабов и сможете
теперь заняться передачей этих людей53.
Казалось, все утряслось. МИД дал распоряжение, солдаты должны
подчиниться, 500 пленных в Дользахе и 55 в Чинечитта будут переданы НКВД; в
ответ Советы несомненно пойдут на уступки. Но военные оказались твердым
орешком, да и сам фельдмаршал Александер на сей раз проявил настойчивость.
Пока Уорнер писал Андерсону, Александер в Италии провел совещание с
советским уполномоченным по репатриации генералом-майором Ба-зиловым,
который не успев прибыть из Москвы "с особой миссией", с места в карьер
потребовал немедленной репатриации 10 тысяч "советских граждан",
содержащихся в лагере Чесенатико. Александер возразил: в приказе четко
оговорено, что лица, жившие вне границ СССР 1939 года, репатриации не
подлежат. Более того, он заявил, что "в настоящее время не имеет полномочий
заставить этих людей вернуться в СССР против их воли". В ответ на возражения
Базилова Александер заметил, что "если поступит такой приказ, ему придется
применить силу для обеспечения репатриации", и поэтому он немедленно
обратится к своему начальству за соответствующими инструкциями. Кивнув,
Базилов преспокойно выдвинул новое требование: о возвращении "30 тысяч
советских граждан в Польском корпусе". Очевидно, речь шла о поляках, живших
на территориях, аннексированных СССР. Александер ответил категорическим
отказом: "Вы должны понять, что поляки наши союзники". Требования Базилова
"в высшей степени удивили" фельдмаршала54, и сразу же после
совещания он написал личное письмо начальнику имперского штаба сэру Аллану
Бруку, объясняя, что не намерен уступать Советам в вопросах, хоть чуть-чуть
выходящих за рамки соглашений, и, в частности, отказывается применять силу
при репатриации советских граждан, пока у него нет четкого
приказа55. В военное министерство он послал запрос об инструкциях
и просьбу не заставлять его солдат репатриировать несчастных под дулом
автомата56.
Состояние дел в августе 1945 года не удовлетворяло ни одну из сторон.
Советы, по обыкновению, выступали с обвинениями,
388
что англичане в Германии запугивают де советских граждан, мечтающих
вернуться домой, и мешают их репатриации57. Британский МИД был
недоволен, что его инструкции, не изменившиеся с момента Ялтинской
конференции, постоянно нарушаются. А тут еще густым потоком пошли жалобы от
тех, кого это дело касалось самым непосредственным образом, кто должен был
проводить политику насильственной репатриации в жизнь. В Италии офицеры,
охраняющие 10 тысяч украинцев в Чесенатико, заявили "решительный протест"
против насильственной репатриации своих подопечных58. В Австрии
этот протест был выражен еще более открыто. Вот что рассказывает об этом
непосредственный участник событий, полковник Алекс Уилкинсон, ставший в июле
1945 года военным комендантом земли Штирия:
В Штирии было несколько лагерей для перемещенных лиц, и мы должны были
следить за ними. Один такой лагерь, в котором было около полутора тысяч
человек, находился недалеко от Брюка-на-Муре. Однажды ко мне в Грац явились
два офицера НКВД и сказали, что в соответствии с Ялтинским соглашением я
должен посадить этих людей в поезд и отправить в Вену. Я ничего не слыхал о
Ялтинском соглашении и ответил, что сделаю это только в том случае, если эти
люди согласятся ехать. Тогда эти негодяи позвонили в Вену и примерно через
час заявили мне, будто я обязан посадить перемещенных лиц в поезд. На это я
дал им точно тот же ответ, что и раньше. Тогда они сказали, что хотели бы
поговорить с этими людьми, и я согласился. Я сообщил перемещенным лицам о
том, что происходит, и сказал, что встреча состоится завтра, в 10 часов. Эти
мерзавцы из НКВД получили свое: встреча состоялась в назначенное время, но
явилось на нее всего 15 человек. Офицеры вернулись в Грац очень недовольные
и обвиняли во всем меня. Но им удалось вытянуть из меня только одно: если
эти 15 человек, которые явились на собрание, хотят вернуться в СССР, я
посмотрю, что тут можно сделать. Больше я о них ничего не
слышал59.
От союзных войск в Германии тоже сыпались протесты. Полковник Р. Б.
Лонг отвечал за ту часть штаба 21-й группы армий, которая занималась
составлением и выдачей инструкций по выполнению Ялтинского соглашения. До
него постоянно доходили истории о русских, которые кончали с собой или
бросались наперерез грузовикам, умоляя не отсылать их назад. Войска нередко
отказывались применять силу для того, чтобы заставить сесть
389
в грузовики женщин и детей60. А офицеры часто звонили Лонгу
с жалобами на работу, которую им приходится выполнять.
Одним из таких офицеров был полковник Лоуренс Шэдвелл, который
занимался рядом крупных лагерей для перемещенных лиц в районе Киля. Верующий
христианин, полковник сразу отказался участвовать в репатриационных
мероприятиях, требующих применения силы, и, как вообще бывало в таких
случаях, ему и не пришлось этим заниматься. Львиная доля его времени уходила
на войну с местными советскими офицерами связи, запугивавшими поляков и
прочих несоветских граждан и похищавшими людей. На их счету было даже одно
убийство. По подсказке канадца украинского происхождения, тоже служившего в
военной администрации, Шэдвелл записал многих украинцев поляками. В его
районе насильственных репатриаций не проводилось. Но в начале августа сюда
прибыли три украинца из-под Фленсбурга и рассказали, что 500 пленных лагеря
во Фленсбурге были окружены британскими войсками и сопровождавшими их
советскими офицерами и силой посажены в грузовики. Один пленный был убит
сотрудником НКВД "при попытке к бегству". Советские "помощники" вообще не
церемонились и ни с чем не считались: за жестокое убийство поляка из Галиции
военная администрация на той же неделе выдворила из британской зоны
лейтенанта НКВД Окорокова61.
Вполне возможно, что если не все, то хотя бы часть из 500 русских,
выданных во Фленсбурге, были солдатами казачьего полка, плененного в этом
районе в начале мая. Бывший английский капрал вспоминает, как к ним пришел
сдаваться в плен казачий полковник. "Спросив, говорю ли я по-немецки, он
сказал... что пришел сюда объявить о формальной сдаче своих сил". Он
объяснил, что его люди -- беженцы от коммунизма, образовавшие полк при
вермахте. "Их главной задачей было поставлять немцам лошадей. Они стояли в
лагере в двух милях отсюда". Через несколько ночей капрал Фред Ральф
сопровождал двух офицеров своего полка в казачий лагерь. Там им устроили
незабываемый вечер с водкой, угощением и пением казачьего хора. В лагере,
как они заметили, было много женщин и детей62.
Рассказ о событиях во Фленсбурге привел украинцев в лагерях полковника
Шэдвелла в ужас. Через несколько дней Шэдвел-лу удалось просмотреть
донесения о фленсбургской репатриации, и хотя все это случилось за пределами
его района, он понял, что надо что-то делать. Его канадский друг, которого
Шэдвелл снабдил соответствующей информацией, отправился в Лондон и принялся
ходить по инстанциям. Информация о событиях во Фленсбурге дошла до одного из
помощников президента Трумэна, до графини Атольской, связанной с английским
Красным Крестом, и МИДа63.
390
Попытаемся обобщить события августа 1945 года. Подавляющее большинство
русских, репатриированных в мае, июне и июле, возвращалось на родину более
или менее добровольно; во всяком случае, дело обошлось без серьезного
применения силы. К августу число русских на Западе значительно сократилось,
зато оставшиеся хотели во что бы то ни стало избежать репатриации. То ли
потому, что вследствие уменьшения численности русских на переднем плане
оказались именно те, кто сопротивлялся репатриации, то ли потому, что
англо-американская военная администрация решительно взялась за это трудное
дело, но в августе вопрос о применении силы к нежелавшим возвращаться
приобрел первостепенное значение и вылился в крупномасштабные операции.
Во всяком случае, только в августе в Германии начались операции,
породившие отчаяние у пленных и вызвавшие возмущение многих причастных к
этому делу англичан и американцев. Так, Джон Грей, квакер, работавший в
гражданской комиссии по помощи населению и имевший дело с перемещенными
лицами в районе Зальцгиттера, 4 августа отправил спешное послание министру
иностранных дел. Он писал, что 3 августа военные власти получили приказ о
немедленной выдаче всех советских граждан, и выражал самый решительный
протест против бесчеловечности такой позиции. Поскольку многие пленные
поклялись покончить с собой, но не возвращаться на родину, он заявлял, что
"насильственная выдача этих людей противоречит либеральной английской
традиции в отношении политических беженцев". Руководители МКПБ и Красного
Креста были в ужасе, и Грей просил Бевина "изучить этот вопрос и найти более
гуманное и христианское решение проблемы этих бездомных".
Хотя в письме Грея речь шла только о советских гражданах, живших
восточнее линии Керзона, "дипломатический" ответ МИДа, отправленный через
семь недель, был составлен так, как если бы Грей писал о лицах со спорным
гражданством, живших западнее этой линии. Такой подход давал возможность
заявить, что эти люди вообще не подлежат репатриации, и тем самым перевести
весь инцидент в разряд "недоразумений". Тем временем политическому советнику
в Германии было приказано сообщить военным, что насильственная репатриация
должна продолжаться64. В приказе от 30 августа излагались меры по
предупреждению репатриации тех, кто не совсем подпадал под британское
определение советского гражданина65. Однако гангстерская тактика
сотрудников советской репатриационной комиссии вызывала такое возмущение
английских офицеров и солдат, что они начали действовать вразрез с
политической линией своего правительства. Раздавшиеся в августе протесты
против применения силы привели
391
к существенному смягчению линии МИДа, хотя сама политика осталась
неизменной66.
В Италии советская миссия под руководством генерала Бази-лова
настоятельно требовала возвращения советских граждан вообще и Украинской
дивизии в частности. Желание вернуться высказала лишь незначительная часть
украинцев, и фельдмаршал Александер решительно препятствовал всем стараниям
Базилова выманить остальных. Когда Базилов проявил особую настойчивость в
вопросе о возвращении группы из 400 детей, фельдмаршал резко заявил, что не
потерпит такого безобразия, что готов вернуть тех, кто согласен
репатриироваться, но "применять насилие ему не дозволено"67. 28
августа 1945 года начальник штаба Алек-сандера, генерал Морган, отправил в
военное министерство прочувствованное послание от своего имени. Он писал:
Применение силы приведет к тому, что эти люди будут под дулом автомата
посажены в вагоны и заперты там, причем на некоторых, вероятно, придется
надеть наручники... Такое обращение, вкупе с пониманием того, что эти
несчастные скорее всего отправляются на верную смерть, находится в вопиющем
противоречии с традициями демократии и правосудия, как мы их понимаем. Более
того -- английские солдаты, понимая, какая судьба ждет этих людей, скорее
всего, откажутся добровольно участвовать в мерах, необходимых для
насильственной отправки пленных.
Копия этого письма была отослана в МИД, где, разумеется, вызвала
раздражение и недовольство чиновников. Они-то думали, что подтверждение
Бевина о необходимости применения силы уже дошло до штаба союзных сил в
Италии, а оно, оказывается, лежит себе в военном министерстве, сотрудники
которого все еще занимаются разглагольствованиями по этому
вопросу68. 1 сентября в Казерту пришла телеграмма МИДа с
подтверждением, что принятая линия изменениям не подлежит. Сотрудник
английского посольства в Москве Фрэнк Роберте подчеркивал, что Советы
никогда не согласятся на смягчение, так что на данной стадии невозможны
никакие альтернативы69. Дело, очевидно, было решено. Генерал
Бломфилд из военного министерства писал:
В связи с решением МИДа я полагаю, что нам остается лишь передать этих
несчастных советским властям, используя при этом минимум насилия. Мне это не
нравится, но выхода нет70.
392
Но армия не переставала чинить препятствия практическому осуществлению
насильственной репатриации. Ведь, как заметил в аналогичном случае Уинстон
Черчилль, всегда найдется "аппарат оттягивания". Первый выпад в этом
поединке вновь сделал фельдмаршал Александер. "Полагая", что изложенные выше
условия не относятся к Италии (хотя они были отправлены именно туда!), он
вновь возразил против применения силы, особенно к женщинам и детям. Тут
сыграло роль еще одно обстоятельство: фельдмаршала безмерно раздражали
самочинные действия генерала Базилова71. Александер считал
Базилова возмутителем спокойствия -- МИДу же, в свою очередь, страшно надоел
сам фельдмаршал. Джон Гол-суорси считал "недопустимым", что четкое
распоряжение министра иностранных дел больше месяца провалялось в военном
министерстве. К тому же МИД уже заверил советского посла, что все в порядке,
и эта непредвиденная задержка поставила мидовских служащих в дурацкое
положение. Больше того -- на предстоящей встрече министров иностранных дел
советская делегация могла бы поднять этот вопрос и одержать дипломатическую
победу.
Престиж Александера был настолько высок, что его протест вполне мог
затянуть обструкцию, устроенную военным министерством; и это беспокоило
Голсуорси, который, впрочем, нашел выход, предложив, чтобы советские власти
предоставили "охранников" для черной работы. Менять политику министерства
иностранных дел он считал делом слишком хлопотным. "Во всяком случае, мы
давно уже решили, что не можем пытаться спасти русских от их правительства,
сколь бы мы ни желали этого из чисто гуманных соображений"72.
Для эффективного давления на Александера следовало заручиться
поддержкой американцев. Ведь английский фельдмаршал был главнокомандующим
союзных сил, и, строго говоря, всякий шаг на итальянском театре требовал
объединенного решения обеих держав. МИД начал действовать. Бевин послал ноту
Бирнсу (оба были в тот момент в Лондоне на встрече министров иностранных
дел)73. Затем от британской миссии Объединенных штабов в
Вашингтоне потребовали, чтобы она убедила начальников Объединенных штабов
дать четкие инструкции. В ответ миссия сообщила, что американцы могут не
согласиться с британским определением "советского гражданина"74,
но в остальном все как будто в порядке. Лорд Галифакс сообщал из Вашингтона,
что американцы, кажется, отказались от своих прежних возражений против
насильственной репатриации; и Джон Голсуорси выразил надежду, что
"фельдмаршал Александер наконец-то получит инструкции..."75
Дела понемногу продвигались, хотя и не так быстро, как хотелось бы
англичанам. На записку Бевина Бирнс ответил, что кон-
393
сультируется с Госдепартаментом. Он послал телеграмму исполняющему
обязанности государственного секретаря Дину Ачесону, в которой указал, что
Бевин особенно жаждет вернуть советским властям 500 пленных казаков, и
добавил: "Бевин указывает, что репатриация этой группы может потребовать
применения силы. Я бы, конечно, не решился на это так сразу". В ответе
Ачесон, подробно описав ситуацию, указывал, что все это дело сейчас попало
на рассмотрение в Государственный координационный военно-морской комитет.
Ачесон считал вполне возможным, что Ялтинское соглашение не предусматривает
применения силы. С другой стороны, Комитет может решить, что
такая интерпретация соглашения не распространяется на советских
граждан, которые присоединились к вражеской армии и, следовательно,
считаются изменниками и подлежат возвращению в свою страну как предатели, по
отношению к которым может быть при необходимости применена сила. Другие
категории советских граждан не будут репатриированы против их воли.
500 казаков попадали в категорию "предателей" и поэтому должны были
вернуться в СССР -- особенно в связи с недавними американскими акциями в
отношении пленных Форта Дике76. '
Бевин был недоволен этой задержкой: он надеялся в самом скором времени
дать Молотову удовлетворительный ответ. Сотрудники МИДа то и дело торопили
английское посольство в Вашингтоне, но лорд Галифакс лишь повторял, что
решения пока нет. Американцы, вероятно, достаточно быстро уступили бы в
отношении 500 "изменников", но не решались дать санкцию на применение силы
против 55 штатских лиц. Для МИДа же это могло обернуться катастрофой, и он
настаивал на том, что "среди штатских могут быть люди, поведение которых
было ничуть не лучше -- если не хуже,-- чем поведение казаков". В данных
обстоятельствах англичане считали вполне разумным принять на вооружение
презумпцию виновности, но американцы, похоже, исходили из прямо
противоположных рассуждений. Госдепартамент предвидел, что,
если правительство Соединенных Штатов применит силу, чтобы заставить...
[гражданских лиц] вернуться на родину помимо их желания, этот антигуманный
акт и нарушение традиционной американской точки зрения на предоставление
убежища вызовет резкую критику со стороны общественности и
Конгресса77.
394
А поскольку все это оттягивание было результатом задержки военным
министерством инструкций Александеру, то МИД полагал, что "армия вела себя,
мягко выражаясь, недостойно"78.
Между тем в английских оккупационных зонах Австрии и Германии можно
было выдавать Советам кого угодно -- по крайней мере, согласия американцев
на это не требовалось. Но даже и тут скромные надежды МИДа почему-то не
оправдывались. Гром грянул 5 октября, когда Джон Голсуорси раскрыл утренний
выпуск "Тайме" и в глаза ему бросилась небольшая заметка под названием "Они
отказываются возвращаться в СССР". Первая же фраза неприятно поразила
мидовского чиновника:
По приказу генерала Эйзенхауэра, применение силы к русским гражданам,
репатриируемым в СССР из американской оккупационной зоны Германии,
приостановлено до специального приказа правительства Соединенных Штатов,
оговаривающего участие американских войск в этом деле.
В сообщении говорилось, что благодаря этому постановлению 26 400
советских граждан в лагерях для перемещенных лиц получат по крайней мере
временную отсрочку. Автор заметки писал:
Одного офицера спросили, верны ли слухи о солдатах, стрелявших поверх
голов русских граждан или под ноги им, чтобы заставить сесть в поезда,
идущие в СССР. Он ответил: "Возможно, что какое-то время некоторых из них
заставляли садиться в поезда, но теперь все это в прошлом"79.
Как и Александер, Эйзенхауэр давно уже испытывал отвращение к той
недостойной солдата задаче, которая была ему поручена. 4 сентября он
запросил Объединенный комитет начальников штабов насчет окончательного
решения, а вслед за тем временно заморозил операции. Таким образом, он и
Александер переложили бремя ответственности на Объединенный комитет и, в
конечном итоге, на соответствующие правительства.
На совещании в Берлине 29 октября представители британской военной
администрации "отметили, что главнокомандующий не готов применить силу для
репатриации советских граждан. Это решение не подлежит
разглашению"80. Фельдмаршала Монтгомери часто изображают жестоким
и бессердечным человеком, но, когда встал вопрос о русских беженцах, он
отказался выполнять бесчеловечные приказы не менее решительно, чем его
коллеги генералы Эйзенхауэр и Александер. Несомненно, на него оказала
влияние акция Эйзенхауэра в американской зоне, но ясно, что он
395
и сам считал воину против военнопленных, штатских, женщин и детей --
занятием, недостойным солдата, и твердо решил не допускать этого хотя бы в
подконтрольном ему районе.
В МИДе своевольство Монтгомери вызвало негодование. Ни МИД, ни военное
министерство не допускали никаких изменений в проводимой политике, считая,
что служителям короны, будь они хоть семи пядей во лбу, не дано права
самостоятельно принимать такие решения. Из министерства потоком хлынули
служебные записки, составленные Браймлоу и Голсуорси, которые были "удивлены
и встревожены" заявлением Монтгомери, "полностью противоречащим политике его
величества", и указывали, что принятое
решение вызывает крайнее беспокойство. Наше правительство ведет
политику репатриации всех советских граждан... независимо от их желаний и с
применением в случае необходимости силы.
В такой ситуации жалоба советского генерала Соколовского, что англичане
задерживают беженцев, получала основания, и это, вероятно, было самым
скверным. В военное министерство была отослана сердитая нота с поручением
расследовать дело и обеспечить проведение в дальнейшем верной
линии81.
Совершенно ясно, что в английских и американских войсках почти не было
солдат, которые одобряли насильственную репатриацию. Как раз в это время в
Нюрнберге начинался суд над немецкими генералами, обвиняемыми в
преступлениях против человечности. Суд исходил из положения, что "действие
подсудимого согласно приказам своего правительства или начальства не
освобождает его от ответственности. Подлинной проверкой является не наличие
приказа, а возможность нравственного выбора". Конечно, такой подход не был