Страница:
Узкая тропа вильнула, и взору женщины открылось маленькое ущелье меж скал. Бросалась в глаза выкрашенная в ярко-синий цвет железная дверь, закрывающая вход в пещеру на левом склоне. Двое стражников, молодой и пожилой, положили наземь алебарды и лениво перебрасывались в «радугу».
Чизи остановилась, с трудом перевела дыхание и крикнула:
— Мои неслухи здесь не пробегали?
Стражники заухмылялись, даже не подумав встать. Старший сказал с преувеличенной торжественностью:
— Если имеешь в виду наследного принца и светлую принцессу, то они проследовали к рыбачьему поселку. Ясная госпожа соизволила показать нам язык.
— Давно?!
— Да вроде не очень…
Стало легче дышать. В рыбачьем поселке детишек и встретят, и приветят, и приглядят за ними. Лишь бы не свернули с тропинки в погоне за бабочкой и не свалились с кручи! К морю-то, к морю не полезли бы по обрыву… ой!
Вновь исполнившись тревоги, Чизи устремилась по тропе.
Когда она пробегала мимо железной двери, молодой стражник поймал женщину за платье:
— Красавица моя несравненная! Яблочко мое сладкое! Вечерком приходи, пропущу сюда бесплатно! Ох, как ты меня потом приласкаешь!
Насмешник схлопотал тумака. Нянюшка Чизи сама знает, какая она раскрасавица, а другим на этот счет ехидничать нечего!
— Да что ты дергаешься? — добродушно удивился пожилой стражник. — Первый раз они удирают, что ли? Есть захотят — вернутся!
Сказал тоже, старый дурак! Сразу видно, что бобыль бездетный! Да мало ли какие беды подкараулят маленьких-то! Со скалы сорвутся… в прибой сунутся и утонут… или… ой!
— Ты что, забыл, — выдохнула Чизи, полуобернувшись к стражнику, — о чем вдова плетельщика корзин убивается?
Помрачневший стражник не нашелся, что ответить. Его напарнику тоже стало стыдно. Дурную новость они знали не хуже Чизи. Но когда год за годом несешь спокойную службу на мирном острове, где самые крупные неприятности — драки в маленьком порту между подвыпившими матросами, перестаешь ожидать настоящей беды. А когда она приходит, воспринимаешь ее только умом, не душой. Как-то не до конца в нее верится.
Чизи вздернула кругленький подбородок и решительно двинулась по тропе.
Хоть бы дети не ушли далеко! От пещеры исходит добрая, спасительная сила. Хорошо бы она уберегла от беды двух беспомощных человечьих птенцов!
Как ни была взволнована Чизи, а оглянулась, бросила быстрый взгляд на железную дверь. Грот дори-а-дау. Сердце острова Эрниди.
Пещера, выводящая к морю и именуемая «Грот дори-а-дау», и впрямь была сердцем острова, его сокровищем. Эрнидийцы свято верили в связанную с гротом легенду, которая триста лет дарила острову славу, приносила богатство (ну, не богатство, так хороший доход) и защищала от врагов.
А ведь когда-то грот вызывал у местных жителей иные чувства. Рыбаки, что издревле селились на острове, обходили стороной черный провал.
Так было, когда на Эрниди высадился с дружиной Джайгарш Грозный Прибой из Рода Ульнес, пират, много лет грабивший прибрежные поселения. Младший сын гурлианского короля, изгнанный за покушение на жизнь брата, Джайгарш завоевал себе лихую славу; в имени его звенела сталь и шумело море. Но на Эрниди приплыл не грабить (много ли возьмешь с бедняков, живущих рыбной ловлей да крошечными огородиками?). Нет, он искал место, где можно обосноваться навсегда и спокойно встретить старость. Сойдя на берег, Джайгарш веско и нагло объявил себя королем острова, который уже считали своим три прибрежных королевства.
Сильные соседи не сразу заметили, что под боком у них воцарился бессовестный пират. Островок не интересовал трех государей, разве что время от времени посылали туда корабль — получить малую дань копченой рыбой. Однако возникшее под боком новоявленное королевство — это нечто другое! Кто-нибудь из королей обязательно отправил бы к Эрниди эскадру — поздравить пирата с воцарением и торжественно подарить ему удавку на шею.
Но тут-то и взмахнула крылом над островом сказка, превратившаяся впоследствии в гордую легенду и упрочившая власть Джайгарша.
Конечно, легенда, переходя из уст в уста, оказалась весьма приукрашенной. Гордой, романтичной, звонкой, как песня. И многое она утратила.
Не дошло до потомков, например, чувство тоскливого унижения, владевшее Джайгаршем, когда в летний день, отмеченный судьбой, бродил он по западной оконечности острова, необжитой, скалистой, поросшей вереском, в сопровождении мелкого пса. Невзрачный пустобрех с первого дня прибился к новому королю, за что получил от насмешников-пиратов кличку Вельможа. Сейчас лопоухий «придворный» весело облаивал чаек, совершенно не обращая внимания на подавленный вид хозяина.
О чем бы грустить королю? Эрнидийцы приняли его воцарение безропотно (малая дань, которую платишь трем странам, превращается в дань большую, а тут как-никак один хозяин, который к тому же запретил дружинникам грабить рыбаков и насиловать их жен). Три государства своим бездействием позволили закрепиться, приготовиться к обороне. Все необходимое король привез из прибрежных городов, причем платил звонким золотом: для него важны были добрые отношения с соседями. Многие дружинники привезли «с того берега» женщин — оседали прочно, навсегда. Джайгарш строил надежный, долговечный дом… но зачем? Для кого? Для потомков?
Вот она, главная беда!
При взгляде на этого крупного, плечистого, начавшего седеть человека с властными густо-синими глазами никто не угадал бы, какая боль терзает его. Любой из дружинников поклялся бы на мече, что их предводитель — образец истинного мужчины. Но сам Джайгарш знал, что мужчиной не был…
Ну, это, пожалуй, крепко сказано. Были в его жизни женщины, были. Даже овдоветь успел. Но случайные наложницы если и понимали, что грозный пират в постельной битве оказывался не на высоте, то благоразумно помалкивали. А жена, свирепая воительница, о мужских ласках думала мало. Свою страсть она выплескивала в битвах. Вместе с супругом мечтала о королевстве, которое они возьмут мечом. Какое просветленное лицо было у нее, лежащей на палубе со стрелой в груди!..
Сейчас постель Джайгарша греет пышногрудая, широкобедрая силуранка, просто созданная, чтобы вынашивать и рожать детей. Именно греет постель, ничего больше! Крохи мужской силы, скупо отмеренные богами, он растратил, расплескал и теперь не был способен вообще ни на что. А какой смысл быть королем, если династия на тебе и оборвется? О Безликие, как Джайгарш хотел сына! Законного, незаконного — плевать! Лишь бы не приемыш, а родная кровиночка! Он бы и девочке обрадовался. Но к чему мечтать, если вид розовой сдобной силуранки вызывает тоску и желание удавиться!..
За тяжкими думами король не заметил, как забрел в поросшее вереском ущелье. От мыслей о собственном ничтожестве его отвлек жалобный визг, доносящийся из узкой черной расселины. Бестолковый пес успел туда забраться и вляпался в какую-то передрягу.
Король досадливо шагнул к провалу и остановился, сообразив, где он находится. Это было место, которое рыбаки называли «Грот дори-а-дау».
Есть у дочерей Морского Старца другое имя, настоящее. Но люди боятся произносить его вслух, чтоб не накликать беду. Называют подводных хозяюшек земными прозвищами. Если сгоряча, в раздражении, то «хвостатая». Вытащит рыбак невод без улова, но с солидной дырой — хвостатая озорует! А если с почтением, чтоб задобрить, то «дори-а-дау» — красавица из глубины.
Ха, красавица! Откуда людям это знать? Дочери Морского Старца меняют обличья так ловко, что Хозяйка Зла завидует! Сегодня дори-а-дау — акула, завтра — альбатрос, а послезавтра человечью личину примерит, старую или молодую, уж как на ум взбредет. А к людям они относятся с презрением, простительным для созданий, живущих, по слухам, тысячелетия.
Скользкая особа, что облюбовала этот грот, людей не жалует. Иногда человеку удается встретить ее в каком-нибудь обличье и даже изловить. За свою свободу дори-а-дау предлагает щедрый выкуп и слово держит твердо.
Только дар ее всегда оборачивается жестокой насмешкой…
Джайгарш, суеверный, как все моряки, хотел уйти, но проклятый пес завизжал еще отчаяннее. Пират, беспощадный к людям, был необъяснимо добр к животным. Плюнув в сердцах, он шагнул во тьму.
На ощупь спускаясь подземным коридором, Джайгарш вспоминал рассказы рыбаков. В поселке еще живы были старики, своими глазами видевшие, как утонул весельчак и задира… как там его звали, не припомнить… Ну, неважно.
Главное — парень возле этой пещеры изловил дори-а-дау в обличье краба и, не испугавшись, запросил выкуп: каждый раз, как он выйдет в море, у него должен быть такой улов, какого ни у кого в поселке сроду не бывало. И впрямь, говорят старики, в первый лов вытянул парень полную сеть. Но потом началось невероятное: стали из воды выскакивать крупные рыбины — да к нему, через борт!
Серебряным живым дождем — пока перегруженная лодка не опрокинулась. Тут поднялась волна, и не сумели рыбаки спасти дерзкого парня.
Или тот гурлианец, капитан «Ласточки», что причалил к Эрниди пополнить запас пресной воды, а заодно решил прогуляться по острову. Вернулся бледный и вроде как не в себе. Через плечо оглядывался, будто ждал погони. Заявил, что узнал, где зарыты сокровища легендарного пирата Грангара, и намерен отправиться их добывать. И отправился! Может, даже добыл сокровища, кто знает… В Аргосмире, во всяком случае, не дождались «Ласточки». И даже стороной не получили весточки о злополучном судне.
Ладно, мало ли кораблей в море пропадает! А остальное может быть рыбачьей болтовней. Но вот случай с Шестипалым — тут как быть? Ведь на глазах у Джайгарша все произошло!
Шестипалый из Отребья, толковый рулевой, но пьяница, после высадки на Эрниди раздобыл у рыбаков кувшин вина и удалился в глубь острова — не любил надираться в компании. К вечеру вернулся в лагерь на побережье и дикими воплями собрал вокруг себя команду. Подошел и капитан, намереваясь задать дурню взбучку. И услыхал бессвязный, рассказ о говорящей птице и о том, что вот этот самый кувшин (тут рулевой потряс кувшином, на дне которого плескались остатки вина) теперь заколдован.
— Видите! — кричал Шестипалый. — Я ей так и сказал: пускай, мол, покуда я жив, в кувшине вино не кончается!..
Он победно припал к горлышку, опрокинул в глотку остаток вина, перевернул пустой кувшин, изумленно взглянул на каплю, повисшую на ободке, и упал замертво.
От воспоминаний короля отвлек визг у самых ног. Ага! Здесь что-то вроде бассейна с морской водой. Каменные стенки невысокие, но гладкие, скользкие. Этот шелудивый дурак скатился в воду, а выбраться не может!
Встав на колени, Джайгарш на ощупь нашел барахтающийся мокрый комок, ухватил за шкирку и с крепким словцом вытащил на камни. Отпихнул счастливого дуралея, который норовил лизнуть его в лицо, брезгливо понюхал ладони, пахнущие мокрой псиной, и опустил руки в воду, чтобы смыть вонь.
И тут чьи-то пальцы сомкнулись на его запястье, резко дернули вниз.
Бывалый воин не растерялся, не заорал. Удержавшись на краю бассейна, он свободной рукой перехватил напавшего за кисть и потянул на себя. Как ни странно, страха не было, только удивление: тонкие пальцы, а такая силища!
Некоторое время он сосредоточенно боролся с невидимым, но упрямым и цепким противником, понимая, что силы равны. А затем послышался голос:
— Ладно, хватит… отпусти!
Голос был женским, мягким и глубоким. Шел не из-под воды — казалось, заговорила пещера. Джайгарш зарычал, стискивая грубыми пальцами холодную упругую плоть неведомого противника, вернее, противницы.
— Отпусти, Джайгарш Грозный Прибой. — В голосе совсем не отражалось напряжение борьбы. — Я заплачу выкуп. Чего ты хочешь?
Не давая надежде обжечь душу, король огрызнулся:
— Если знаешь мое имя, может, сама угадаешь, чего хочу?
Короткое молчание — и насмешливый ответ:
— Для тебя желанный и недостижимый подвиг то, что твои подданные проделывают каждую ночь.
От потрясения Джайгарш едва не выпустил руку дори-а-дау. А та продолжала уже с откровенной издевкой:
— Твоя мечта исполнится. Станешь мужчиной на один-единственный, последний раз. Не смей торговаться! Соглашайся или боремся дальше!
У Джайгарша пересохло в горле. Перед глазами во мраке забелело большое тело наложницы-силуранки — нежное, как масло, и горячее, как печка.
Ах, какой пирог может он испечь в этой печке!
Не раздумывая, не взвешивая ничего, мужчина выдохнул:
— Согласен!
Выпустил запястье дори-а-дау, поднялся на ноги. Он не чувствовал в себе перемены, но почему-то сразу поверил: его не обманули. Скорее домой, к своей широкобедрой красотке…
— Эй, король! — прозвучало за спиной. — Обернись!
Он оглянулся — и грот озарился золотистым сиянием, мрак разлетелся клочьями, заметался по неровным стенам. Яркие блики засияли на спокойной воде, озарилась бахрома мелких сталактитов под низким потолком.
А на краю бассейна стояла та, чье нагое тело источало этот дивный свет.
Какой была она — высокой, низкой, с большой или маленькой грудью? Какого цвета волосы струились по плечам? Джайгарш не разглядел, не запомнил, он понял лишь, остро и жадно, что перед ним самая несравненная, самая потрясающая красавица на свете! Огненные стрелы ударили в низ живота, из горла вырвался рык. Забывший свое имя мужчина одним прыжком оказался рядом с женщиной, призывно протянувшей к нему руки, и, сгорая от бешеного желания, сгреб ее в объятия.
Долго ли пылал костер, сжигающий их тела? О том знают лишь боги, если имеют привычку подсматривать за любовниками…
Наконец разомкнулись объятия. Грудь, только что льнувшая к другой груди, судорожно вдохнула воздух.
И тут морская красавица легко поднялась на ноги и весело, чуть насмешливо сказала:
— Это было восхитительно. А теперь — прощай!
Сияющая влага приняла ее раньше, чем Джайгарш понял весь ужас происшедшего. А когда опомнился, взвыл раненым зверем, рванулся к бассейну, над которым медленно угасало золотое свечение, но было поздно.
Ноги подкосились. Джайгарш опустился на разбросанную одежду (и когда только успел сорвать ее с себя?). Он захлебывался беспомощной бранью: сука, воровка, поганая лгунья! Поманила подарком — и тут же отобрала его! Дала силу — и сразу выпила ее! Насладилась и уплыла, унеся его последние надежды…
Сияние погасло. На ощупь Джайгарш собрал одежду и покинул проклятый грот. Мрачным и злым вернулся он к своей дружине и на расспросы ответил приказом: немедленно завалить камнями вход в пещеру дори-а-дау!
Прошло лето, проползла осень, навалилась суровая зима. Король продолжал с мрачным упорством обустраивать островную «столицу», но не мог объяснить себе, зачем это делает. Долгими угрюмыми вечерами сидел он один, не зажигая огня, и никто не знал, где бродят его мысли. Наложницу-силуранку прогнал с глаз. Когда позже ему сказали, что женщина нашла себе мужа, он лишь раздраженно дернул углом рта.
Пришла весна, оживив на острове все, кроме короля. Джайгарш осунулся, постарел. Часто он подолгу глядел в одну точку, и никто не смел потревожить его в это время.
Так продолжалось до дня, когда кто-то из старых товарищей по оружию рискнул доложить королю, что из пещеры, вход в которую завален камнями, доносится пение. Вроде женский голос, а что поет — не разобрать…
Король разволновался и тут же отправился к пещере. По его приказу дружинники в два счета разметали завал, и Джайгарш шагнул во тьму, строго-настрого запретив своим людям идти следом.
Знакомый грот был освещен золотым сиянием. Она сидела на краю бассейна спиной к тоннелю, свесив в воду ноги… нет, не ноги, а широкий чешуйчатый хвост, но это он разглядел, когда подошел ближе.
Она тихонько напевала. Джайгарш не разобрал ни слова, но с замиранием сердца понял, что это была за песня.
Колыбельная.
Услышав шаги, дори-а-дау оглянулась через плечо и смущенно улыбнулась:
— Как видишь, я сама себя перехитрила.
Джайгарш подошел ближе, сел рядом и молча уставился на лежащего на чешуйчатых коленях нагого младенца.
Словно почувствовав напряженный взгляд, ребенок сонно приоткрыл глаза, густо-синие, как у Джайгарша.
Король неловко протянул руки, и женщина заботливо переложила на них теплое нежное тельце.
— Прощай, — сказала она. — Теперь действительно прощай. Но хочу оставить о себе хорошую память. Прими подарок, король. Тебе он уже не поможет, но принесет много добра другим.
Она взмахнула рукой — золотое сияние вспыхнуло ярче, обволокло пещеру.
— Этот грот будет исцелять людей до тех пор, пока на острове правят наши с тобой потомки.
И дори-а-дау скользнула в воду.
— Постой! — подался к бассейну король, желая хоть на миг удержать свою первую и последнюю любовь. — Исцелять… От чего, от каких болезней?
Красавица по пояс высунулась из воды. В глазах — злая издевка.
— От каких? — фыркнула ему в лицо. — От бесплодия и постельной немочи!
И легко ушла в глубину…
Легенда не описывает ярость оскорбленного в высоких чувствах короля, который орал вслед дори-а-дау, обзывая ее гулящей змеюкой и грудастой селедкой. Нет, сказители дружно уверяют, что он принял великий дар со слезами умиления, а потом с младенцем на руках поспешил наверх и повелел устроить пир, на котором дал сыну имя и признал его наследником. Кстати, насчет пира — чистая правда: весь остров был пьян в лежку.
Не вместила легенда также шепотки и пересуды, что ходили первое время по Эрниди: мол, подбросила нам морская тварь свое отродье… еще неизвестно, король ли ему отец…
Но вскоре болтуны прикусили языки. Во-первых, Джайгарш имел суровый нрав и тяжелую руку — у такого не пошепчешься. Во-вторых, подрастающий принц с годами все больше походил на отца. А в-третьих — и это главное — островитяне поняли наконец, какой потрясающий подарок получили.
И не в том даже дело, что пещера, как выяснилось, помогала не только больным, но и здоровым. Проведешь в гроте ночь, искупаешься в бассейне — наутро становишься другим человеком. Каждая жилочка в теле поет, работа в руках спорится, всякая женщина, что проходит мимо, кажется дивной красавицей. А своя-то законная, вновь ставшая желанной, как когда-то в невестах, так она ночью плачет от счастья, уткнувшись в твое плечо.
А женщины! Какими королевами выходят они из грота, как чувствуют кожей восхищенные мужские взгляды!
И не то чтобы начали островитянки рожать чаще обычного, но детишки появляются на свет, как на подбор, крепкие, здоровые и моря не боятся! Бывало, не углядит мать за карапузом, что ходить не умеет, доберется он ползком до черты прибоя, побарахтается немножко — глядишь, уже и плывет! Да еще смеется, шельмец! А малыши чуть постарше, которых из-за стола-то не видать, прыгают ласточкой с кручи в волны или достают со дна монетки, что бросают в море для забавы приезжие господа.
Приезжие господа? Ну да! Стараниями бродячих сказителей молва о чудесном гроте расползлась по всем странам — и хлынули на остров гости! Даже здоровые. Просто чтобы в разговоре небрежно бросить: «Побывал я недавно в гроте дори-а-дау…» — и увидеть зависть в глазах мужчин и интерес во взорах женщин. Родители привозят на остров дочерей: такая невеста будет в глазах женихов на вес золота — наверняка подарит мужу здоровых детей.
Гостям надо где-то жить и столоваться. И повеселели эрнидийцы, заламывая несусветные цены за рыбу, овощи, мед, копченых диких гусей. А крабы, мидии, печеные чаячьи яйца и прочая бедняцкая еда, спасение в голодные месяцы, ни с того ни с сего превратились в изысканные яства, за которые богачи «с того берега» не жалели серебра.
А уж когда правнук Джайгарша догадался брать плату за вход в пещеру… о, тогда остров Эрниди расцвел! Островитяне расширили и укрепили старую пристань, поставили таверну, постоялый двор, открыли несколько лавок.
Нахально нарекли все это городом под названием Майдори — Дар Красавицы. И начала новоявленная столица понемногу расти.
Хорошая жизнь — шумная, богатая, нескучная.
Да только не всем на острове была она по душе…
Чизи едва не проглядела их, серьезных, сосредоточенных, присевших на корточки возле норы какого-то зверька и обстоятельно решающих вопрос: кто же там, внутри? Они так увлеклись спором, что не заметили няньки, пока та не ухватила своими короткими пальцами ребятишек за уши.
— Куда вас понесла Серая Старуха? Нечего шмыгать носами! Отвечайте!
— В поселок, — надменно отозвалась принцесса (а трудно сохранять надменность, когда тебя цепко держат за ухо). — Юнфанни-трактирщица за сына сватает внучку старого Гарата… сговор празднуют… у-уй!
— А какое, хотела бы я знать, дело знатной барышне до сговора в рыбацкой семье? Может, и по кручам за птичьими яйцами полезете, как дети из поселка?
Промолчали, только засопели как-то по-особому. Даже мать не уловила бы этого, а нянька заметила. Отпустила малышей, выдохнула страшным голосом:
— Лазили уже?!
Глядя под ноги, замотали головами. Вроде не врут, просто завидуют детишкам рыбаков — ловким, бесстрашным, легко зависающим между небом и прибоем… Немного отлегло от сердца. Чизи продолжила напористо:
— Чтоб больше из дому — ни шагу! А если ноги на скалах переломаете? Или злодей какой сунет обоих в мешок, да на корабль, за море…
— Такого не бывает, — сообщила ей принцесса с высоты своих всезнающих восьми лет.
А Литагарш ничего не сказал, только поднял на няньку глаза — и сердце Чизи ухнуло. Не могла она спокойно смотреть в эти густо-синие глазищи, что из поколения в поколение передаются в Роду Ульнес. Сразу вспоминался лежащий у нее на коленях теплый комок, снизу вверх глядящий своими огромными темными сапфирами.
— А море рядом! — всплеснула руками няня. — Мало ли что там водится! Вот вылезет на берег какое-нибудь чудище!
Брат и сестра переглянулись, звонко рассмеялись и ответили в один голос:
— Мы моря не боимся!
Чизи растаяла. Еще бы им бояться моря! Настоящие потомки дори-а-дау!
— Сладкие мои, хорошие… Если с вами что случится, не знаю, как дальше жить буду!
— А что с нами случится? — буркнул семилетний принц и по-отцовски повел плечом.
И тогда Чизи сгоряча сказала то, что старалась держать в тайне от малышей, то, от чего взрослые пытались уберечь ясные детские души:
— У Даглины, вдовы плетельщика корзин, пропал сын. Десять лет было парнишке. Через день нашли на прибрежных валунах… горло перерезано…
Детишки побледнели, прижались друг к другу. Няньке стало стыдно.
— Пойдемте, мои ненаглядные, пойдемте домой! Чизи вас никому в обиду не даст!
Шустрые ребятишки быстро забыли про испуг. Когда они поравнялись с гротом дори-а-дау, девочка лукаво блеснула глазенками:
— Чизи, а я не понимаю, что все-таки лечат эти приезжие… ну, в пещере?
Все она понимала, хитрюга, сверстники из поселка объяснили. Просто ей нравилось дразнить няню.
Чизи вскинула голову. Пухлые щечки гневно покраснели.
— Асмита Желанная Земля! Еще один глупый вопрос — и останешься без ужина! — Няня глянула на синеву меж скал и вздохнула, уводя разговор от опасной темы: — А к морю, мои хорошие, вы зря так доверчиво… В пучине чего только не водится! Никогда не знаешь, что волны к берегу пригонят.
Накаркала нянька, напророчила!
Ведь не могла же она в неимоверной дали разглядеть большую льдину, что плыла по течению на юг, понемногу тая под лучами солнца.
Одинокий альбатрос закружился над льдиной, привлеченный перламутровыми переливами на серой ноздреватой поверхности. Снизился, почти коснулся загадочного пятна, но вдруг, чем-то испуганный, метнулся в сторону и с хриплым криком улетел прочь.
6
Чизи остановилась, с трудом перевела дыхание и крикнула:
— Мои неслухи здесь не пробегали?
Стражники заухмылялись, даже не подумав встать. Старший сказал с преувеличенной торжественностью:
— Если имеешь в виду наследного принца и светлую принцессу, то они проследовали к рыбачьему поселку. Ясная госпожа соизволила показать нам язык.
— Давно?!
— Да вроде не очень…
Стало легче дышать. В рыбачьем поселке детишек и встретят, и приветят, и приглядят за ними. Лишь бы не свернули с тропинки в погоне за бабочкой и не свалились с кручи! К морю-то, к морю не полезли бы по обрыву… ой!
Вновь исполнившись тревоги, Чизи устремилась по тропе.
Когда она пробегала мимо железной двери, молодой стражник поймал женщину за платье:
— Красавица моя несравненная! Яблочко мое сладкое! Вечерком приходи, пропущу сюда бесплатно! Ох, как ты меня потом приласкаешь!
Насмешник схлопотал тумака. Нянюшка Чизи сама знает, какая она раскрасавица, а другим на этот счет ехидничать нечего!
— Да что ты дергаешься? — добродушно удивился пожилой стражник. — Первый раз они удирают, что ли? Есть захотят — вернутся!
Сказал тоже, старый дурак! Сразу видно, что бобыль бездетный! Да мало ли какие беды подкараулят маленьких-то! Со скалы сорвутся… в прибой сунутся и утонут… или… ой!
— Ты что, забыл, — выдохнула Чизи, полуобернувшись к стражнику, — о чем вдова плетельщика корзин убивается?
Помрачневший стражник не нашелся, что ответить. Его напарнику тоже стало стыдно. Дурную новость они знали не хуже Чизи. Но когда год за годом несешь спокойную службу на мирном острове, где самые крупные неприятности — драки в маленьком порту между подвыпившими матросами, перестаешь ожидать настоящей беды. А когда она приходит, воспринимаешь ее только умом, не душой. Как-то не до конца в нее верится.
Чизи вздернула кругленький подбородок и решительно двинулась по тропе.
Хоть бы дети не ушли далеко! От пещеры исходит добрая, спасительная сила. Хорошо бы она уберегла от беды двух беспомощных человечьих птенцов!
Как ни была взволнована Чизи, а оглянулась, бросила быстрый взгляд на железную дверь. Грот дори-а-дау. Сердце острова Эрниди.
* * *
Пещера, выводящая к морю и именуемая «Грот дори-а-дау», и впрямь была сердцем острова, его сокровищем. Эрнидийцы свято верили в связанную с гротом легенду, которая триста лет дарила острову славу, приносила богатство (ну, не богатство, так хороший доход) и защищала от врагов.
А ведь когда-то грот вызывал у местных жителей иные чувства. Рыбаки, что издревле селились на острове, обходили стороной черный провал.
Так было, когда на Эрниди высадился с дружиной Джайгарш Грозный Прибой из Рода Ульнес, пират, много лет грабивший прибрежные поселения. Младший сын гурлианского короля, изгнанный за покушение на жизнь брата, Джайгарш завоевал себе лихую славу; в имени его звенела сталь и шумело море. Но на Эрниди приплыл не грабить (много ли возьмешь с бедняков, живущих рыбной ловлей да крошечными огородиками?). Нет, он искал место, где можно обосноваться навсегда и спокойно встретить старость. Сойдя на берег, Джайгарш веско и нагло объявил себя королем острова, который уже считали своим три прибрежных королевства.
Сильные соседи не сразу заметили, что под боком у них воцарился бессовестный пират. Островок не интересовал трех государей, разве что время от времени посылали туда корабль — получить малую дань копченой рыбой. Однако возникшее под боком новоявленное королевство — это нечто другое! Кто-нибудь из королей обязательно отправил бы к Эрниди эскадру — поздравить пирата с воцарением и торжественно подарить ему удавку на шею.
Но тут-то и взмахнула крылом над островом сказка, превратившаяся впоследствии в гордую легенду и упрочившая власть Джайгарша.
Конечно, легенда, переходя из уст в уста, оказалась весьма приукрашенной. Гордой, романтичной, звонкой, как песня. И многое она утратила.
Не дошло до потомков, например, чувство тоскливого унижения, владевшее Джайгаршем, когда в летний день, отмеченный судьбой, бродил он по западной оконечности острова, необжитой, скалистой, поросшей вереском, в сопровождении мелкого пса. Невзрачный пустобрех с первого дня прибился к новому королю, за что получил от насмешников-пиратов кличку Вельможа. Сейчас лопоухий «придворный» весело облаивал чаек, совершенно не обращая внимания на подавленный вид хозяина.
О чем бы грустить королю? Эрнидийцы приняли его воцарение безропотно (малая дань, которую платишь трем странам, превращается в дань большую, а тут как-никак один хозяин, который к тому же запретил дружинникам грабить рыбаков и насиловать их жен). Три государства своим бездействием позволили закрепиться, приготовиться к обороне. Все необходимое король привез из прибрежных городов, причем платил звонким золотом: для него важны были добрые отношения с соседями. Многие дружинники привезли «с того берега» женщин — оседали прочно, навсегда. Джайгарш строил надежный, долговечный дом… но зачем? Для кого? Для потомков?
Вот она, главная беда!
При взгляде на этого крупного, плечистого, начавшего седеть человека с властными густо-синими глазами никто не угадал бы, какая боль терзает его. Любой из дружинников поклялся бы на мече, что их предводитель — образец истинного мужчины. Но сам Джайгарш знал, что мужчиной не был…
Ну, это, пожалуй, крепко сказано. Были в его жизни женщины, были. Даже овдоветь успел. Но случайные наложницы если и понимали, что грозный пират в постельной битве оказывался не на высоте, то благоразумно помалкивали. А жена, свирепая воительница, о мужских ласках думала мало. Свою страсть она выплескивала в битвах. Вместе с супругом мечтала о королевстве, которое они возьмут мечом. Какое просветленное лицо было у нее, лежащей на палубе со стрелой в груди!..
Сейчас постель Джайгарша греет пышногрудая, широкобедрая силуранка, просто созданная, чтобы вынашивать и рожать детей. Именно греет постель, ничего больше! Крохи мужской силы, скупо отмеренные богами, он растратил, расплескал и теперь не был способен вообще ни на что. А какой смысл быть королем, если династия на тебе и оборвется? О Безликие, как Джайгарш хотел сына! Законного, незаконного — плевать! Лишь бы не приемыш, а родная кровиночка! Он бы и девочке обрадовался. Но к чему мечтать, если вид розовой сдобной силуранки вызывает тоску и желание удавиться!..
За тяжкими думами король не заметил, как забрел в поросшее вереском ущелье. От мыслей о собственном ничтожестве его отвлек жалобный визг, доносящийся из узкой черной расселины. Бестолковый пес успел туда забраться и вляпался в какую-то передрягу.
Король досадливо шагнул к провалу и остановился, сообразив, где он находится. Это было место, которое рыбаки называли «Грот дори-а-дау».
Есть у дочерей Морского Старца другое имя, настоящее. Но люди боятся произносить его вслух, чтоб не накликать беду. Называют подводных хозяюшек земными прозвищами. Если сгоряча, в раздражении, то «хвостатая». Вытащит рыбак невод без улова, но с солидной дырой — хвостатая озорует! А если с почтением, чтоб задобрить, то «дори-а-дау» — красавица из глубины.
Ха, красавица! Откуда людям это знать? Дочери Морского Старца меняют обличья так ловко, что Хозяйка Зла завидует! Сегодня дори-а-дау — акула, завтра — альбатрос, а послезавтра человечью личину примерит, старую или молодую, уж как на ум взбредет. А к людям они относятся с презрением, простительным для созданий, живущих, по слухам, тысячелетия.
Скользкая особа, что облюбовала этот грот, людей не жалует. Иногда человеку удается встретить ее в каком-нибудь обличье и даже изловить. За свою свободу дори-а-дау предлагает щедрый выкуп и слово держит твердо.
Только дар ее всегда оборачивается жестокой насмешкой…
Джайгарш, суеверный, как все моряки, хотел уйти, но проклятый пес завизжал еще отчаяннее. Пират, беспощадный к людям, был необъяснимо добр к животным. Плюнув в сердцах, он шагнул во тьму.
На ощупь спускаясь подземным коридором, Джайгарш вспоминал рассказы рыбаков. В поселке еще живы были старики, своими глазами видевшие, как утонул весельчак и задира… как там его звали, не припомнить… Ну, неважно.
Главное — парень возле этой пещеры изловил дори-а-дау в обличье краба и, не испугавшись, запросил выкуп: каждый раз, как он выйдет в море, у него должен быть такой улов, какого ни у кого в поселке сроду не бывало. И впрямь, говорят старики, в первый лов вытянул парень полную сеть. Но потом началось невероятное: стали из воды выскакивать крупные рыбины — да к нему, через борт!
Серебряным живым дождем — пока перегруженная лодка не опрокинулась. Тут поднялась волна, и не сумели рыбаки спасти дерзкого парня.
Или тот гурлианец, капитан «Ласточки», что причалил к Эрниди пополнить запас пресной воды, а заодно решил прогуляться по острову. Вернулся бледный и вроде как не в себе. Через плечо оглядывался, будто ждал погони. Заявил, что узнал, где зарыты сокровища легендарного пирата Грангара, и намерен отправиться их добывать. И отправился! Может, даже добыл сокровища, кто знает… В Аргосмире, во всяком случае, не дождались «Ласточки». И даже стороной не получили весточки о злополучном судне.
Ладно, мало ли кораблей в море пропадает! А остальное может быть рыбачьей болтовней. Но вот случай с Шестипалым — тут как быть? Ведь на глазах у Джайгарша все произошло!
Шестипалый из Отребья, толковый рулевой, но пьяница, после высадки на Эрниди раздобыл у рыбаков кувшин вина и удалился в глубь острова — не любил надираться в компании. К вечеру вернулся в лагерь на побережье и дикими воплями собрал вокруг себя команду. Подошел и капитан, намереваясь задать дурню взбучку. И услыхал бессвязный, рассказ о говорящей птице и о том, что вот этот самый кувшин (тут рулевой потряс кувшином, на дне которого плескались остатки вина) теперь заколдован.
— Видите! — кричал Шестипалый. — Я ей так и сказал: пускай, мол, покуда я жив, в кувшине вино не кончается!..
Он победно припал к горлышку, опрокинул в глотку остаток вина, перевернул пустой кувшин, изумленно взглянул на каплю, повисшую на ободке, и упал замертво.
От воспоминаний короля отвлек визг у самых ног. Ага! Здесь что-то вроде бассейна с морской водой. Каменные стенки невысокие, но гладкие, скользкие. Этот шелудивый дурак скатился в воду, а выбраться не может!
Встав на колени, Джайгарш на ощупь нашел барахтающийся мокрый комок, ухватил за шкирку и с крепким словцом вытащил на камни. Отпихнул счастливого дуралея, который норовил лизнуть его в лицо, брезгливо понюхал ладони, пахнущие мокрой псиной, и опустил руки в воду, чтобы смыть вонь.
И тут чьи-то пальцы сомкнулись на его запястье, резко дернули вниз.
Бывалый воин не растерялся, не заорал. Удержавшись на краю бассейна, он свободной рукой перехватил напавшего за кисть и потянул на себя. Как ни странно, страха не было, только удивление: тонкие пальцы, а такая силища!
Некоторое время он сосредоточенно боролся с невидимым, но упрямым и цепким противником, понимая, что силы равны. А затем послышался голос:
— Ладно, хватит… отпусти!
Голос был женским, мягким и глубоким. Шел не из-под воды — казалось, заговорила пещера. Джайгарш зарычал, стискивая грубыми пальцами холодную упругую плоть неведомого противника, вернее, противницы.
— Отпусти, Джайгарш Грозный Прибой. — В голосе совсем не отражалось напряжение борьбы. — Я заплачу выкуп. Чего ты хочешь?
Не давая надежде обжечь душу, король огрызнулся:
— Если знаешь мое имя, может, сама угадаешь, чего хочу?
Короткое молчание — и насмешливый ответ:
— Для тебя желанный и недостижимый подвиг то, что твои подданные проделывают каждую ночь.
От потрясения Джайгарш едва не выпустил руку дори-а-дау. А та продолжала уже с откровенной издевкой:
— Твоя мечта исполнится. Станешь мужчиной на один-единственный, последний раз. Не смей торговаться! Соглашайся или боремся дальше!
У Джайгарша пересохло в горле. Перед глазами во мраке забелело большое тело наложницы-силуранки — нежное, как масло, и горячее, как печка.
Ах, какой пирог может он испечь в этой печке!
Не раздумывая, не взвешивая ничего, мужчина выдохнул:
— Согласен!
Выпустил запястье дори-а-дау, поднялся на ноги. Он не чувствовал в себе перемены, но почему-то сразу поверил: его не обманули. Скорее домой, к своей широкобедрой красотке…
— Эй, король! — прозвучало за спиной. — Обернись!
Он оглянулся — и грот озарился золотистым сиянием, мрак разлетелся клочьями, заметался по неровным стенам. Яркие блики засияли на спокойной воде, озарилась бахрома мелких сталактитов под низким потолком.
А на краю бассейна стояла та, чье нагое тело источало этот дивный свет.
Какой была она — высокой, низкой, с большой или маленькой грудью? Какого цвета волосы струились по плечам? Джайгарш не разглядел, не запомнил, он понял лишь, остро и жадно, что перед ним самая несравненная, самая потрясающая красавица на свете! Огненные стрелы ударили в низ живота, из горла вырвался рык. Забывший свое имя мужчина одним прыжком оказался рядом с женщиной, призывно протянувшей к нему руки, и, сгорая от бешеного желания, сгреб ее в объятия.
Долго ли пылал костер, сжигающий их тела? О том знают лишь боги, если имеют привычку подсматривать за любовниками…
Наконец разомкнулись объятия. Грудь, только что льнувшая к другой груди, судорожно вдохнула воздух.
И тут морская красавица легко поднялась на ноги и весело, чуть насмешливо сказала:
— Это было восхитительно. А теперь — прощай!
Сияющая влага приняла ее раньше, чем Джайгарш понял весь ужас происшедшего. А когда опомнился, взвыл раненым зверем, рванулся к бассейну, над которым медленно угасало золотое свечение, но было поздно.
Ноги подкосились. Джайгарш опустился на разбросанную одежду (и когда только успел сорвать ее с себя?). Он захлебывался беспомощной бранью: сука, воровка, поганая лгунья! Поманила подарком — и тут же отобрала его! Дала силу — и сразу выпила ее! Насладилась и уплыла, унеся его последние надежды…
Сияние погасло. На ощупь Джайгарш собрал одежду и покинул проклятый грот. Мрачным и злым вернулся он к своей дружине и на расспросы ответил приказом: немедленно завалить камнями вход в пещеру дори-а-дау!
Прошло лето, проползла осень, навалилась суровая зима. Король продолжал с мрачным упорством обустраивать островную «столицу», но не мог объяснить себе, зачем это делает. Долгими угрюмыми вечерами сидел он один, не зажигая огня, и никто не знал, где бродят его мысли. Наложницу-силуранку прогнал с глаз. Когда позже ему сказали, что женщина нашла себе мужа, он лишь раздраженно дернул углом рта.
Пришла весна, оживив на острове все, кроме короля. Джайгарш осунулся, постарел. Часто он подолгу глядел в одну точку, и никто не смел потревожить его в это время.
Так продолжалось до дня, когда кто-то из старых товарищей по оружию рискнул доложить королю, что из пещеры, вход в которую завален камнями, доносится пение. Вроде женский голос, а что поет — не разобрать…
Король разволновался и тут же отправился к пещере. По его приказу дружинники в два счета разметали завал, и Джайгарш шагнул во тьму, строго-настрого запретив своим людям идти следом.
Знакомый грот был освещен золотым сиянием. Она сидела на краю бассейна спиной к тоннелю, свесив в воду ноги… нет, не ноги, а широкий чешуйчатый хвост, но это он разглядел, когда подошел ближе.
Она тихонько напевала. Джайгарш не разобрал ни слова, но с замиранием сердца понял, что это была за песня.
Колыбельная.
Услышав шаги, дори-а-дау оглянулась через плечо и смущенно улыбнулась:
— Как видишь, я сама себя перехитрила.
Джайгарш подошел ближе, сел рядом и молча уставился на лежащего на чешуйчатых коленях нагого младенца.
Словно почувствовав напряженный взгляд, ребенок сонно приоткрыл глаза, густо-синие, как у Джайгарша.
Король неловко протянул руки, и женщина заботливо переложила на них теплое нежное тельце.
— Прощай, — сказала она. — Теперь действительно прощай. Но хочу оставить о себе хорошую память. Прими подарок, король. Тебе он уже не поможет, но принесет много добра другим.
Она взмахнула рукой — золотое сияние вспыхнуло ярче, обволокло пещеру.
— Этот грот будет исцелять людей до тех пор, пока на острове правят наши с тобой потомки.
И дори-а-дау скользнула в воду.
— Постой! — подался к бассейну король, желая хоть на миг удержать свою первую и последнюю любовь. — Исцелять… От чего, от каких болезней?
Красавица по пояс высунулась из воды. В глазах — злая издевка.
— От каких? — фыркнула ему в лицо. — От бесплодия и постельной немочи!
И легко ушла в глубину…
Легенда не описывает ярость оскорбленного в высоких чувствах короля, который орал вслед дори-а-дау, обзывая ее гулящей змеюкой и грудастой селедкой. Нет, сказители дружно уверяют, что он принял великий дар со слезами умиления, а потом с младенцем на руках поспешил наверх и повелел устроить пир, на котором дал сыну имя и признал его наследником. Кстати, насчет пира — чистая правда: весь остров был пьян в лежку.
Не вместила легенда также шепотки и пересуды, что ходили первое время по Эрниди: мол, подбросила нам морская тварь свое отродье… еще неизвестно, король ли ему отец…
Но вскоре болтуны прикусили языки. Во-первых, Джайгарш имел суровый нрав и тяжелую руку — у такого не пошепчешься. Во-вторых, подрастающий принц с годами все больше походил на отца. А в-третьих — и это главное — островитяне поняли наконец, какой потрясающий подарок получили.
И не в том даже дело, что пещера, как выяснилось, помогала не только больным, но и здоровым. Проведешь в гроте ночь, искупаешься в бассейне — наутро становишься другим человеком. Каждая жилочка в теле поет, работа в руках спорится, всякая женщина, что проходит мимо, кажется дивной красавицей. А своя-то законная, вновь ставшая желанной, как когда-то в невестах, так она ночью плачет от счастья, уткнувшись в твое плечо.
А женщины! Какими королевами выходят они из грота, как чувствуют кожей восхищенные мужские взгляды!
И не то чтобы начали островитянки рожать чаще обычного, но детишки появляются на свет, как на подбор, крепкие, здоровые и моря не боятся! Бывало, не углядит мать за карапузом, что ходить не умеет, доберется он ползком до черты прибоя, побарахтается немножко — глядишь, уже и плывет! Да еще смеется, шельмец! А малыши чуть постарше, которых из-за стола-то не видать, прыгают ласточкой с кручи в волны или достают со дна монетки, что бросают в море для забавы приезжие господа.
Приезжие господа? Ну да! Стараниями бродячих сказителей молва о чудесном гроте расползлась по всем странам — и хлынули на остров гости! Даже здоровые. Просто чтобы в разговоре небрежно бросить: «Побывал я недавно в гроте дори-а-дау…» — и увидеть зависть в глазах мужчин и интерес во взорах женщин. Родители привозят на остров дочерей: такая невеста будет в глазах женихов на вес золота — наверняка подарит мужу здоровых детей.
Гостям надо где-то жить и столоваться. И повеселели эрнидийцы, заламывая несусветные цены за рыбу, овощи, мед, копченых диких гусей. А крабы, мидии, печеные чаячьи яйца и прочая бедняцкая еда, спасение в голодные месяцы, ни с того ни с сего превратились в изысканные яства, за которые богачи «с того берега» не жалели серебра.
А уж когда правнук Джайгарша догадался брать плату за вход в пещеру… о, тогда остров Эрниди расцвел! Островитяне расширили и укрепили старую пристань, поставили таверну, постоялый двор, открыли несколько лавок.
Нахально нарекли все это городом под названием Майдори — Дар Красавицы. И начала новоявленная столица понемногу расти.
Хорошая жизнь — шумная, богатая, нескучная.
Да только не всем на острове была она по душе…
* * *
Чизи едва не проглядела их, серьезных, сосредоточенных, присевших на корточки возле норы какого-то зверька и обстоятельно решающих вопрос: кто же там, внутри? Они так увлеклись спором, что не заметили няньки, пока та не ухватила своими короткими пальцами ребятишек за уши.
— Куда вас понесла Серая Старуха? Нечего шмыгать носами! Отвечайте!
— В поселок, — надменно отозвалась принцесса (а трудно сохранять надменность, когда тебя цепко держат за ухо). — Юнфанни-трактирщица за сына сватает внучку старого Гарата… сговор празднуют… у-уй!
— А какое, хотела бы я знать, дело знатной барышне до сговора в рыбацкой семье? Может, и по кручам за птичьими яйцами полезете, как дети из поселка?
Промолчали, только засопели как-то по-особому. Даже мать не уловила бы этого, а нянька заметила. Отпустила малышей, выдохнула страшным голосом:
— Лазили уже?!
Глядя под ноги, замотали головами. Вроде не врут, просто завидуют детишкам рыбаков — ловким, бесстрашным, легко зависающим между небом и прибоем… Немного отлегло от сердца. Чизи продолжила напористо:
— Чтоб больше из дому — ни шагу! А если ноги на скалах переломаете? Или злодей какой сунет обоих в мешок, да на корабль, за море…
— Такого не бывает, — сообщила ей принцесса с высоты своих всезнающих восьми лет.
А Литагарш ничего не сказал, только поднял на няньку глаза — и сердце Чизи ухнуло. Не могла она спокойно смотреть в эти густо-синие глазищи, что из поколения в поколение передаются в Роду Ульнес. Сразу вспоминался лежащий у нее на коленях теплый комок, снизу вверх глядящий своими огромными темными сапфирами.
— А море рядом! — всплеснула руками няня. — Мало ли что там водится! Вот вылезет на берег какое-нибудь чудище!
Брат и сестра переглянулись, звонко рассмеялись и ответили в один голос:
— Мы моря не боимся!
Чизи растаяла. Еще бы им бояться моря! Настоящие потомки дори-а-дау!
— Сладкие мои, хорошие… Если с вами что случится, не знаю, как дальше жить буду!
— А что с нами случится? — буркнул семилетний принц и по-отцовски повел плечом.
И тогда Чизи сгоряча сказала то, что старалась держать в тайне от малышей, то, от чего взрослые пытались уберечь ясные детские души:
— У Даглины, вдовы плетельщика корзин, пропал сын. Десять лет было парнишке. Через день нашли на прибрежных валунах… горло перерезано…
Детишки побледнели, прижались друг к другу. Няньке стало стыдно.
— Пойдемте, мои ненаглядные, пойдемте домой! Чизи вас никому в обиду не даст!
Шустрые ребятишки быстро забыли про испуг. Когда они поравнялись с гротом дори-а-дау, девочка лукаво блеснула глазенками:
— Чизи, а я не понимаю, что все-таки лечат эти приезжие… ну, в пещере?
Все она понимала, хитрюга, сверстники из поселка объяснили. Просто ей нравилось дразнить няню.
Чизи вскинула голову. Пухлые щечки гневно покраснели.
— Асмита Желанная Земля! Еще один глупый вопрос — и останешься без ужина! — Няня глянула на синеву меж скал и вздохнула, уводя разговор от опасной темы: — А к морю, мои хорошие, вы зря так доверчиво… В пучине чего только не водится! Никогда не знаешь, что волны к берегу пригонят.
* * *
Накаркала нянька, напророчила!
Ведь не могла же она в неимоверной дали разглядеть большую льдину, что плыла по течению на юг, понемногу тая под лучами солнца.
Одинокий альбатрос закружился над льдиной, привлеченный перламутровыми переливами на серой ноздреватой поверхности. Снизился, почти коснулся загадочного пятна, но вдруг, чем-то испуганный, метнулся в сторону и с хриплым криком улетел прочь.
6
— Уж такая была коровушка, такая кормилица! По ведру молока давала… да послушная, да смирная… родной сестры не надо, такая умница! Ой, чует сердечушко, сожрали волки мою красавицу! Ой, лежат в лесу ее косточки-и-и!..
— Уймись, баба, не вопи. Неси миску с водой, поглядим, жива ли твоя кормилица.
Зареванная рябая бабенка метнулась к дверям, спеша угодить загадочной старухе, что заявилась в силуранскую деревушку Малые Буреломы. Сама в лохмотьях, а держится королевой! Властная, надменная, прямая, с высоко поднятой головой… а взгляд-то, взгляд!.. Ой, дурной глаз! Так тебя насквозь и видит, каждую косточку твою пересчитывает!
Пришелица обернулась, окинула тяжелым взором столпившееся вокруг мужичье, небрежным движением поправила на плече рваный плащ. Ничего угрожающего не было в этом жесте, но толпа шарахнулась в стороны.
Как не испугаться! Ведунья! Настоящая ведунья! Даже задумываться не стала, так и сказала жене Крулата-скорняка: мол, заплакана ты, баба, не с дури, а с большой беды — корова у тебя пропала…
Рябая Зурби, продолжая всхлипывать, неловко вывернулась из двери, неся в вытянутых руках глиняную миску с водой. Полуотвернувшись, судорожно ткнула ее в сторону грозной гостьи, словно обе руки в костер сунула.
Ведунья, ловко приняв миску, поставила ее на крыльцо. Сняв с пояса полотняный мешочек, извлекла оттуда горсть мелко нарезанных листьев, высыпала в воду:
— Вижу… вот, сама посмотри. Чего боишься, глупая? В миске рак не сидит, за нос не цапнет… Жива твоя корова!
— Уймись, баба, не вопи. Неси миску с водой, поглядим, жива ли твоя кормилица.
Зареванная рябая бабенка метнулась к дверям, спеша угодить загадочной старухе, что заявилась в силуранскую деревушку Малые Буреломы. Сама в лохмотьях, а держится королевой! Властная, надменная, прямая, с высоко поднятой головой… а взгляд-то, взгляд!.. Ой, дурной глаз! Так тебя насквозь и видит, каждую косточку твою пересчитывает!
Пришелица обернулась, окинула тяжелым взором столпившееся вокруг мужичье, небрежным движением поправила на плече рваный плащ. Ничего угрожающего не было в этом жесте, но толпа шарахнулась в стороны.
Как не испугаться! Ведунья! Настоящая ведунья! Даже задумываться не стала, так и сказала жене Крулата-скорняка: мол, заплакана ты, баба, не с дури, а с большой беды — корова у тебя пропала…
Рябая Зурби, продолжая всхлипывать, неловко вывернулась из двери, неся в вытянутых руках глиняную миску с водой. Полуотвернувшись, судорожно ткнула ее в сторону грозной гостьи, словно обе руки в костер сунула.
Ведунья, ловко приняв миску, поставила ее на крыльцо. Сняв с пояса полотняный мешочек, извлекла оттуда горсть мелко нарезанных листьев, высыпала в воду:
— Вижу… вот, сама посмотри. Чего боишься, глупая? В миске рак не сидит, за нос не цапнет… Жива твоя корова!