Страница:
Услышанная история не развеяла тревоги хозяина. Не потому, что была она шита белыми нитками, крупными стежками и по лицевой стороне. К измышлениям постояльцев Вьянчи привык. Пусть врут, лишь бы платили. Но если красотка и впрямь всю стоянку «Морской короны» в порту просидела в каюте, даже не выглянув на берег, — это весьма подозрительно. И вообще, было в гостье нечто тревожащее. Ой, заплыла в тихую бухточку акула!
В сопровождении бойкой рабыни Лейтиса поднялась на второй этаж. Следом шел слуга с переброшенной через плечо дорожной сумой.
С недовольной гримаской оглядев чистенькую комнатку с небольшим столом, узкой скамьей и нишей в стене, которую закрывала занавеска, Лейтиса возмутилась:
— А зеркало? Я не могу жить в комнате, где нет зеркала!
Девчушка умчалась посовещаться с хозяином.
Слуга, плюхнув на пол сумку, непочтительно ухмыльнулся госпоже:
— Ну, ты да-аешь! Назваться До-очерью Рода? Знаю, что сме-елая, но так судьбу дра-азнить… чужим имене-ем!
Женщина смерила его убийственным взглядом и с расстановкой произнесла:
— Красавчик! Твоя башка отличается от котелка только тем, что котелок прокоптился снаружи, а башка — изнутри. Что за грязные мысли? Я и есть Дочь Рода, только вашей блохастой шайке не представилась настоящим именем.
— Одна-ако! — протянул уничтоженный Красавчик. — Глядишь, Ше-ершень Сыном Клана ока-ажется!
Вернулась служанка с небольшим зеркалом в деревянной раме, приладила его на гвоздь над столом.
— И пусть принесут смородинового отвара! — распорядилась Лейтиса, отпуская слуг. — Горячего, с медом!
Служанка и Красавчик вышли. За дверью послышались визг и хихиканье.
Лейтиса села перед зеркалом, оперлась локтями на стол и завороженно уставилась на медово-рыжие кудри, зеленоватые глаза в окружении длинных ресниц; на тонкие круто изогнутые брови; на большой чувственный рот с полными свежими губами. Подняла руку, коснулась нежной розовой щеки с россыпью светлых мелких веснушек, полупрозрачного ушка с тяжелой рубиновой серьгой.
До сих пор у нее не было времени осознать громадность свершившегося чуда. Хищные кошмары ночного леса, плен в Кровавой крепости, путешествие в образе вихря, ра. шедка на Корабельной пристани, вранье хозяину «Смоленой лодки»… Лишь теперь она осталась одна и могла насладиться своим юным обликом, выпить его по капле с зеркальной поверхности.
Одна? Нет! И вряд ли скоро она сумеет остаться в полном одиночестве!
Что-то чужое, темное заворочалось в глубине души. Лейтиса нахмурилась, поджала губы и стала слегка похожа на бабку из шайки Шершня.
— Вот что, подруга, — жестко сказала разбойница, — давай договоримся на мосту. Ты с утра трижды встревала в разговор и ляпала вздор. Больше этого не потерплю, понятно? Надо будет колдовать или другое чего — сама тебя позову. А пока изволь тихо радоваться, что я тебя на тех развалинах подобрала!
В комнате воцарилась тишина, лишь густо жужжала залетевшая в окно пчела. Однако ответ пришел слышный только Лейтисе, но четкий, внятный, облеченный в выразительные слова.
Лейтиса вскинула свои и без того высокие брови и сухо бросила:
— Уж ругаться-то я умею получше твоего. Прикинь, дура обветшалая: кто нынешнюю жизнь лучше знает, ты или я?
Молчание. Затем опять голос разбойницы:
— Ой, не могу, грозить она будет! Знаю, что начнешь хозяйничать, когда захочешь! Вот и начинай! Давай! А я отступлюсь. Вот мое тело, живи в нем как хочешь — полдня! Я пропаду, но и тебе, колдовская дохлятина, не уцелеть!
Вновь молчание, прерванное голосом Лейтисы, уже добродушным, примирительным:
— Толковые речи и слушать приятно! Я знала, мы договоримся! Две умные бабы… Что? Юноша? Во имя Тысячеликой, какой тебе юноша?.. Ах, Красавчик? Ну, я как-то о нем не думала, но почему бы и нет? Вот найдем время, разберемся, с чего это из-за него бабы дуреют. И то сказать, сколько я уже без мужика… Что?.. Да, верно, ты-то без них немножко подольше!
Лейтиса смеется заливисто, вульгарно и начинает снимать украшения. Вынимает из ушей серьги, кладет на стол. Снимает кольца, поглаживает намятые с отвычки пальцы.
— Слушай, подруга, спросить хочу. Ты ведь чувствуешь то же, что и я, верно? Если я не ем — ты вроде как голодная, если руку обожгу — тебе больно?.. Ага, я так и думала. А вот если, к примеру, Красавчик…
Голос женщины прерывается. Только что снятое ожерелье застывает в пальцах. Похолодев, Лейтиса глядит в зеркало, и то, что она там видит, наполняет ужасом не только ее, но и темную гостью ее души.
Прекрасный облик на глазах меняется. Темно-медовые волосы теряют блеск, повисают тусклыми, быстро седеющими космами. Нежная кожа желтеет, шелушится, ее бороздами рассекают морщины. И лишь огромные глаза, полные ужаса и слез, еще остаются прежними на стремительно стареющем лице.
С поклонами проводив гостью до лестницы, коротышка трактирщик сел на скамью и основательно задумался.
Из этого состояния его вывел скрип двери.
— Где тебя демоны носят? — грозно обернулся Вьянчи к вошедшей женщине. — Как в гости ходить, так и ночевать там? Порядочная жена не…
И замолчал, увидев ее распухшие босые ноги с пятнами засохшей крови.
Юнфанни, не обескураженная холодным приемом, прошла через трапезную, села рядом с мужем, откинулась к стене и закрыла глаза.
— Ой, не начинай, Пышечка, ладно? — жалобно протянула она. — Ночь была тяжелая. Облава. Пришлось уходить по скалам.
Трактирщик молча встал, ушел на кухню, вернулся с чашкой топленого гусиного жира.
— Я этих паршивок, служанку и кухарку, занял делом, чтоб в трапезную не сунулись.
— Да я в комнату уйду, — сказала Юнфанни, не делая попытки встать.
— Сиди-сиди, тебе ходить больно!
— Гости могут спуститься…
— Они еще дрыхнут.
Вьянчи положил босую ногу жены себе на колено и начал осторожно смазывать порезы и ссадины гусиным жиром.
— И что тебя, дуру, носит на эти моления? Допрыгаешься до изгнания! Кто тогда по хозяйству хлопотать будет — дори-а-дау? От детишек наших толку мало, сама знаешь. Опять-таки внуки пойдут, им бабушка нужна, а не страдалица за веру!
— Ох, как хорошо! Спасибо тебе, Пышечка.
— Ты по скалам скачешь, как коза весной, а мужу совет нужен!
Вьянчи рассказывал о постоялице, появившейся ниоткуда. Юнфанни сидела с закрытыми глазами и казалась спящей, но не пропустила ни слова.
— Красивая? — спросила она вдруг.
— Очень. Волосы, как темный мед. Высокая, фигуристая. Почти как ты, но, конечно, ты лучше.
Коротышка трактирщик искренне считал жену образцом красоты. Даже теперь, когда ей сорок и у нее двое взрослых детей. За свои слова он был вознагражден легкой улыбкой. Но тут же Юнфанни нахмурилась:
— Думаешь, воры?
— Не знаю. Вообще-то похоже… На даме драгоценностей, как на бродячей собаке блох. Да какие камни крупные — хоть клади вместо гнета, когда капусту квасишь! А ты знаешь, я в молодости был в Аргосмире подмастерьем у ювелира…
— Знаю, Пышечка, не надо в сотый раз… В камнях разбираешься, кто же спорит! Ну и что? Обвешалась красотка стекляшками — пусть, раз ей нравится!
Трактирщик загадочно улыбнулся и с удовольствием произнес:
— А вот и не стекляшками! Настоящие камни, так-то! И у каждого массивная оправа! Старинная! Дивной работы! Вот!
Юнфанни открыла глаза, резко выпрямилась:
— Настоящие?!
— Еще какие! Имя назвала легко, без запинки. А слуга вздрогнул и быстро так на нее посмотрел, словно ожидал услышать что-то другое. А слуга — не поверишь! — в бархате!
— Небось господские обноски… Где он сейчас?
— На кухне. Приглядывает, как госпоже готовят смородиновый отвар с медом. Да ни за чем он, стервец, не приглядывает, кухарку по заднице шлепает. Я заходил, видел.
— Вот что, Пышечка, принеси мягкие туфли — те, старые, в чулане… Сама отнесу отвар госпоже. Гляну, какое счастьице послали Безымянные-Безликие за неустанные молитвы…
Так и получилось, что с кубком отвара на пороге комнаты гостьи встала сама Юнфанни. Она и нарвалась на дикое зрелище: перед зеркалом торчало косматое седое пугало и держало в пергаментно-желтых руках ожерелье.
Юнфанни вскрикнула, уронила кубок. Старуха обернулась — ну и рожа! — и вскочила со стула. Даже в испуге и растерянности трактирщица успела заметить, что на этой твари открытое синее платье с сиреневым корсажем — точь-в-точь как муж описал наряд гостьи.
Жуткая старуха прыгнула вперед, ожерельем стегнула хозяйку по лицу, целясь в глаза. Ожерелье лопнуло, камни разлетелись по комнате. Юнфанни вскинула ладони к глазам, закричала, шарахнулась в сторону. Бабка проскочила мимо нее в коридор.
Дверь была крайней, у самой лестницы. Снизу доносился топот: это спешил на крик жены трактирщик, следом за ним торопился Красавчик.
Юнфанни встала в дверном проеме, махнула рукой:
— Воровка! Старуха! В платье госпожи! Наверх побежала, на чердак!
Вьянчи помчался туда, куда указывала гневная длань его супруги.
Толстячок трактирщик так и не понял, как ухитрился оступиться на знакомой лестнице. Его что-то больно ударило по лодыжке… но там же не за что было зацепиться ногой!
Возможно, эту загадку мог бы прояснить Красавчик, бежавший след в след за хозяином. Так или иначе, трактирщик рухнул под ноги парню, который ловко через него перепрыгнул. Вьянчи кубарем покатился вниз, а Красавчик ринулся на чердак, крикнув через плечо:
— Хозяюшка, помоги мужу!
— Пышечка, ты живой?! — кинулась Юнфанни к супругу.
А Красавчик в два счета оказался на чердаке и на третий счет получил по башке коромыслом. Задругой конец коромысла держалась бабка, готовая дорого продать свою свободу.
То ли у молодого разбойника была дубовая башка, то ли старуха в последний миг узнала сообщника и успела слегка отклонить подобранное в куче старых вещей «оружие»… Так или иначе, парень не лег замертво к ногам в синих туфельках. Более того, проявил редкую для себя способность мыслить быстро и толково.
— Снимай платье! — приказал он без тени заикания или «распевания».
— А?.. Как?.. Что?.. Зачем?.. — Бабка в панике вцепилась в платье, словно его собирались сорвать с нее силой.
— Платье снимай, дура! И туфли! Да скорей, а то сейчас набегут!..
Старуха настолько ошалела от происходящего, что подчинилась парню, которого до сих пор презирала и поколачивала по любому поводу.
Скинув через голову платье, бабка осталась во всей своей неприглядной наготе. Подхватив ее одежду и туфли, Красавчик устремился вниз, бросив:
— Жди! Как смогу — приду!
И тут же с лестницы донесся его вопль, полный гнева и страха:
— Да что ж это за притон такой? Воры бегают, демоны летают…
По обрывкам голосов бабка поняла, что челядь и хозяева сгрудились вокруг Красавчика, а тот излагает складную историю, как догнал воровку, уцепил за подол, а та огненным языком вылетела из одежды и унеслась в чердачное окно. Вот и доказательство: платье и туфли — надо же, и не обгорели совсем!
Не успела Лейтиса перевести дыхание и порадоваться неожиданной смекалке парня, как стерва кухарка предложила осмотреть чердак — мол, толпой не так боязно!
Не дослушав, старуха кинулась к чердачному окну и опомнилась лишь на загаженной птицами дощатой крыше.
Было холодно, неуютно и страшно… да, страшно! Будь на Лейтисе платье, она не струсила бы принять бой хоть со всеми здешними слугами, но так…
А тут еще опомнилась Орхидея, принялась осыпать ее упреками. Бабка отвела душу, в увесистых выражениях посоветовав «подруге» заткнуться, а потом начала прикидывать, как быть дальше. В комнате должно быть второе платье, в сумке. Добраться бы туда, одеться, собрать драгоценности — и ходу из «Смоленой лодки», чтоб ей потонуть!
А почему не попытаться? Ставни в комнате нараспашку… Только не сообразить, где ее окно… Ах да! Хозяин хвастался, что окна комнаты выходят на море! Отлично! Со двора ее могли бы заметить, а с моря — разве что пара чаек…
Перегнувшись за край крыши, старуха оглядела стену.
Открыты два окна. Кажется, ей нужно вот это! Ну-ка, заглянуть хоть глазком…
Рискованно свесившись с крыши, Лейтиса еле удерживалась от падения.
За облюбованным ею окном тощая, похожая на рыбу, до макушки налитая высокомерием мамаша успокаивала такую же тощую дочку, перепуганную криками:
— Дитя мое, ты позоришь своих доблестных предков! Это всего-навсего пьяная свара постояльцев, она не стоит нашего внимания. И запомни: Дочери Рода ни при каких обстоятельствах не визжат, как свиньи!
Она гневно отвернулась от своего робкого чада и узрела в окне лицо висящей вниз головой старухи. Ветер трепал грязно-седые космы.
— Привет, — сказало лицо.
— У-и-и-и-и!!! — завизжала достойная дама так, что любая свинья онемела бы от почтительного восхищения. Затем с отвагой, достойной ее доблестных предков, госпожа рванулась вперед, захлопнула ставни и накинула изнутри крюк.
Бабка, с трудом перевернувшись, встала босыми ногами на резной карниз, который опоясывал здание. Философски сказала то ли себе, то ли Орхидее:
— Ну, бывает, ошибочка вышла.
И, держась за край крыши, двинулась к соседнему окну.
Скользнуть в него вперед ногами оказалось делом пустяковым. Но едва Лейтиса очутилась в комнате, в ноздри ударил кислый винный дух.
Разбросанные мужские тряпки. Сапоги у кровати. Опрокинутый кувшин в красной луже на столе. Меч на стене. Упавший стул. Из-за откинутой занавески, из-под натянутого на голову одеяла — выпученный темный глаз и длинный ус.
— По мою душу?.. — глухо донеслось сквозь одеяло.
— По твою, касатик, по твою, — заверила бабка невидимого собеседника. — Прямиком от Хозяйки Зла. Она любит пьянчуг в жаб превращать, так ты учись, касатик, квакать, в болоте пригодится. Хозяюшка обещала тебя мне в полюбовники отдать! — И, вытянув губы трубочкой, чмокнула воздух.
Мужчина застонал и окончательно пропал в одеяле.
— Не нравлюсь? — удивилась бабка и, подтянувшись на руках, выбралась на карниз.
Вот оно что! Дом стоит к берегу углом, на море выходят сразу две стены. Значит, надо завернуть за угол…
И тут случилось нечто странное. Исцарапанные руки налились силой. Груди, болтавшиеся, словно пустые кошельки, вдруг поднялись так высоко, что сосками царапали стену. Лезущая в глаза прядь была уже не седой, а рыжей.
«Молодею!» — чуть не заорала Лейтиса, но сдержалась.
И бодро двинулась по карнизу. Она поверила, что все кончится хорошо. И действительно, без труда обогнула угол дома. И окно, в которое она влезла, ободрав бедра, оказалось ее собственным.
В коридоре еще слышались возбужденные голоса. Лейтису осенила дерзкая мысль. Она рывком сдернула занавеску, закрывающую нишу, и закуталась в нее. Затем смяла одеяло и подушку, как будто на кровати только что кто-то спал. Глянула на себя в зеркало — хвала Безымянным, молодая! Босыми ногами вскочила на постель и завопила так, что «Смоленая лодка» покачнулась, как на стапеле, словно собираясь соскользнуть в море и уплыть.
Голоса в коридоре смолкли. Зато послышались поспешные шаги.
— Госпожа! — воззвал трактирщик. — Ты здесь? К тебе можно?
Лейтиса ответила рыданиями, совсем натуральными: она и в самом деле была когда-то актрисой аршмирского театра.
В комнату ворвались Вьянчи, Юнфанни и Красавчик, остальные толпились в дверях. Все увидели, что на кровати бьется в истерике девушка, закутанная в занавеску. Ее полунагота казалась чистой и очень уязвимой.
— Я хотела… я вздремнуть… разделась, легла… и вдруг… о-о-о… эта ужасная, ужасная старуха… в моем платье… о-о-о…
Никаких подробностей хозяевам «Смоленой лодки» добиться не удалось. При любом вопросе — разрывающий душу плач. Так и махнули рукой, отступились.
А потом дружно утешали бедняжку, отпаивали ее вином и отваром мяты. Не менее дружно ползали по полу, собирая камни, спасая ожерелье. («Фа-а-ми-ильное! О-о-о! Ма-амино! Ба-абушкино-о-о!..»)
Позже, когда несчастная, всласть наплакавшись, уснула, Вьянчи уныло шепнул жене, спускаясь вслед за ней в трапезную:
— Дорогая, тебе не кажется, что Безликие все-таки есть и они решили наказать тебя за то, что молишься Хвостатой?
Узкая веранда открывалась в дворцовый сад. Считалось, что государь предается здесь отдыху, который не должен нарушать решительно никто.
На самом же деле на веранде шел напряженный и неприятный разговор.
Фагарш Дальний Прибой сидел в резном кресле с высокой спинкой и глядел в сад. Чем могли привлечь внимание короля эти скучные низкорослые яблони, с трудом прижившиеся на Эрниди? Может быть, он просто не хотел оборачиваться, чтобы не встречаться взором со своим собеседником?
Стройный светловолосый молодой человек держался с подобающей почтительностью, но настроен был весьма решительно:
— Государь, древняя вера пустила слишком глубокие корни. Мы выщипываем росточки, а надо корчевать, корчевать! Такого же мнения и жрец Безликих.
— Жрецу так положено, — откликнулся король, не сводя взгляда с кривых яблоневых сучьев. — А ты не боишься, что начнешь корчевать и весь остров рассыплется? Корни-то и впрямь глубокие.
Воцарилось молчание, затем молодой человек заговорил, и в голосе его звенела с трудом сдерживаемая ярость:
— Так государю угодно восстановить древнюю веру? Будет ли мне приказано снести храм Безликих?
Король резко обернулся, устремил на собеседника твердый взор густо-синих глаз:
— Не смей искажать мои слова, мальчишка! Ведь знаешь, что я сторонник истинной веры. Я щедрее всех жертвую на храм. И я не отменил закон об изгнании Детей Моря, принятый моим дедом! Но… — Голос короля дрогнул, Фагарш вновь глянул на яблони. — Не кажется ли тебе, что истинная вера на Эрниди, как этот сад? Столько трудов, столько затрат, а приживается плохо и плодоносит убого.
Жрец недавно взял учеников — оба «с того берега»! Чужие мальчики…
— Государь, каков сад, зависит от садовника. И еще от того, чтобы извести вредных гусениц. Вот увидишь, я прекращу эти ночные собрания, тайные моления… соседние страны перестанут называть нас дикими язычниками. А для начала изловлю мерзавца Шепчущего!
— А! — вскинулся король. Красивое лицо с крупным решительным подбородком и кустистыми бровями просияло. — Тут ты прав! Шепчущий — серьезная фигура! Притащи этого смутьяна ко мне на веревке — и я перестану сомневаться в том, что правильно назначил тебя дарнигаром!
— А государь сомневается? — тихо спросил молодой человек.
Король прикусил губу, словно желая вернуть слово, зря слетевшее с уст.
— Ты же знаешь, меня тревожит твой возраст, больше ничего. Двадцать пять лет — это так мало для Правой Руки… Но вернемся к Шепчущему. Последняя облава… Почему ты заранее не сообщил мне о ней?
— Все вышло слишком быстро, государь. Несколько слов, брошенных пьяным рыбаком… Мне пришлось срочно поднимать своих людей.
— И ни одного ареста?
— Ни одного! Тем более непростительно, что я знаю — Шепчущий был там, был!
— Не огорчайся, мой мальчик! Этот хитрый хорек был не по зубам и твоему предшественнику. А ты ведь совсем недавно стал Правой Рукой.
— Недавно, — кивнул молодой дарнигар. — Но уже готовлю Шепчущему сюрприз. Один купец рассказал мне о специально обученных собаках, которых можно купить «на том берегу». Вообще-то они дрессированы для охоты на беглых рабов, но…
Король вскочил на ноги так резко, что тяжелое кресло отлетело в сторону.
— Собаками?! — страшно выдохнул он. — Людей? На молениях? Там женщины, дети…. Не позволю!!
Таким раскаленным голосом его предок Джайгарш командовал в бою пиратами.
Дарнигар попятился. Но Фагарш остыл так же быстро, как вспыхнул.
— Слушай, Бронник, — вздохнул он. — Я — король, мне приходится думать о том, какого мнения о нашем острове соседи-правители. Но ты — откуда в тебе столько ненависти к приверженцам дори-а-дау? Ты ведь сам из ее потомков!
Юноша вспыхнул. Темно-синие глаза налились обидой. Но он лишь поклонился, молча прося позволения удалиться. Король кивком отпустил его.
Дарнигар, кипя от скрытого гнева, покинул веранду через полукруглую дверь и оказался в зале, на стенах которого красовались доспехи, не дающие правителям Эрниди забыть о свирепом предке-пирате.
Почти за дверью Бронник наткнулся на нового наставника королевских детей. Как его… Айрунги, что ли? В раздражении дарнигар подумал, что учитель подслушивал его беседу с королем, но тут же упрекнул себя за несправедливые мысли и сказал по возможности мягко:
— Ты хотел видеть короля, почтенный? Обычай запрещает тревожить его во время отдыха, если только… ох, не случилось ли чего-нибудь с…
— Нет-нет, дети здоровы. Только… Две женщины хотят, чтобы их допустили к принцу и принцессе. А я не знаю, принято ли здесь такое…
— Что за женщины?
— Одна назвалась сказительницей, но я точно знаю, что она трактирщица. Другую зовут Шаунара, она принесла ясной принцессе снадобье от кашля.
— А-а, этих можно… Впрочем, они наверняка уже у малышей. Эти везде пройдут и нас с тобой не спросят!
— Благодарю господина… Конечно, глупо было с моей стороны сунуться сюда! Там пришел жрец, даже его не пустили, а я по такому незначительному поводу…
— Жрец? — удивился дарнигар. — С чего бы? Ну-ка, сам с ним побеседую.
Фагарша одолевали невеселые мысли.
Зря он напомнил мальчику о его происхождении. Бронник этого не любит. Другой бы всем хвастал, что он внебрачный сын короля, а этот… Гордый! Или все, или ничего!
И то сказать, плохим отцом был Фагарш мальчику. Даже имени не дал. На то была воля покойной королевы. Женщине, подарившей мужу первенца, нет отказа на первую после родов просьбу, таков обычай. Вот и попросила — не кольцо, не серьги, а чтоб муж не признал сыном мальчишку, который недавно родился в рыбацком поселке!
Пришлось смириться. Но Фагарш заботился о ребенке. Мальчик рос, не зная нужды, обучался грамоте, владению оружием. А в тринадцать лет удрал из дома «на тот берег». В наемники подался, паршивец! И не сгинул, не пропал — ну, как отцу таким не гордиться! Вернулся через десять лет — воин, десятник! Почему вернулся — можно догадаться. Наверняка услышал, что умер наследник эрнидийского престола. Надеялся, что теперь-то отец признает его, объявит своим преемником на троне…
Эрниди — маленький островок. Здешние новости не расходятся по миру из уст в уста. Каким, должно быть, ударом для Бронника было узнать, что отец, восемь лет как овдовевший, успел вступить во второй брак! И что растут во дворце принц и принцесса. Асмите было тогда шесть, Литагаршу — пять.
Бронник все же остался на Эрниди. Стал десятником, потом дарнигаром (к возмущению старых вояк, давно служивших трону, а теперь оттертых молокососом). И все же обида в нем жива. А тут еще неудачная фраза о потомке дори-а-дау… Надо помириться с мальчиком!
Словно услышав желание короля, на террасу вернулся тот, о ком думал Фагарш. С приветливой улыбкой король шагнул ему навстречу — и замер под каменным, тяжелым взглядом молодого дарнигара.
— Государь, — мрачно сказал Бронник, — жрец Безликих принес чудовищную весть — ночью был злодейски убит один из его учеников.
13
* * *
В сопровождении бойкой рабыни Лейтиса поднялась на второй этаж. Следом шел слуга с переброшенной через плечо дорожной сумой.
С недовольной гримаской оглядев чистенькую комнатку с небольшим столом, узкой скамьей и нишей в стене, которую закрывала занавеска, Лейтиса возмутилась:
— А зеркало? Я не могу жить в комнате, где нет зеркала!
Девчушка умчалась посовещаться с хозяином.
Слуга, плюхнув на пол сумку, непочтительно ухмыльнулся госпоже:
— Ну, ты да-аешь! Назваться До-очерью Рода? Знаю, что сме-елая, но так судьбу дра-азнить… чужим имене-ем!
Женщина смерила его убийственным взглядом и с расстановкой произнесла:
— Красавчик! Твоя башка отличается от котелка только тем, что котелок прокоптился снаружи, а башка — изнутри. Что за грязные мысли? Я и есть Дочь Рода, только вашей блохастой шайке не представилась настоящим именем.
— Одна-ако! — протянул уничтоженный Красавчик. — Глядишь, Ше-ершень Сыном Клана ока-ажется!
Вернулась служанка с небольшим зеркалом в деревянной раме, приладила его на гвоздь над столом.
— И пусть принесут смородинового отвара! — распорядилась Лейтиса, отпуская слуг. — Горячего, с медом!
Служанка и Красавчик вышли. За дверью послышались визг и хихиканье.
Лейтиса села перед зеркалом, оперлась локтями на стол и завороженно уставилась на медово-рыжие кудри, зеленоватые глаза в окружении длинных ресниц; на тонкие круто изогнутые брови; на большой чувственный рот с полными свежими губами. Подняла руку, коснулась нежной розовой щеки с россыпью светлых мелких веснушек, полупрозрачного ушка с тяжелой рубиновой серьгой.
До сих пор у нее не было времени осознать громадность свершившегося чуда. Хищные кошмары ночного леса, плен в Кровавой крепости, путешествие в образе вихря, ра. шедка на Корабельной пристани, вранье хозяину «Смоленой лодки»… Лишь теперь она осталась одна и могла насладиться своим юным обликом, выпить его по капле с зеркальной поверхности.
Одна? Нет! И вряд ли скоро она сумеет остаться в полном одиночестве!
Что-то чужое, темное заворочалось в глубине души. Лейтиса нахмурилась, поджала губы и стала слегка похожа на бабку из шайки Шершня.
— Вот что, подруга, — жестко сказала разбойница, — давай договоримся на мосту. Ты с утра трижды встревала в разговор и ляпала вздор. Больше этого не потерплю, понятно? Надо будет колдовать или другое чего — сама тебя позову. А пока изволь тихо радоваться, что я тебя на тех развалинах подобрала!
В комнате воцарилась тишина, лишь густо жужжала залетевшая в окно пчела. Однако ответ пришел слышный только Лейтисе, но четкий, внятный, облеченный в выразительные слова.
Лейтиса вскинула свои и без того высокие брови и сухо бросила:
— Уж ругаться-то я умею получше твоего. Прикинь, дура обветшалая: кто нынешнюю жизнь лучше знает, ты или я?
Молчание. Затем опять голос разбойницы:
— Ой, не могу, грозить она будет! Знаю, что начнешь хозяйничать, когда захочешь! Вот и начинай! Давай! А я отступлюсь. Вот мое тело, живи в нем как хочешь — полдня! Я пропаду, но и тебе, колдовская дохлятина, не уцелеть!
Вновь молчание, прерванное голосом Лейтисы, уже добродушным, примирительным:
— Толковые речи и слушать приятно! Я знала, мы договоримся! Две умные бабы… Что? Юноша? Во имя Тысячеликой, какой тебе юноша?.. Ах, Красавчик? Ну, я как-то о нем не думала, но почему бы и нет? Вот найдем время, разберемся, с чего это из-за него бабы дуреют. И то сказать, сколько я уже без мужика… Что?.. Да, верно, ты-то без них немножко подольше!
Лейтиса смеется заливисто, вульгарно и начинает снимать украшения. Вынимает из ушей серьги, кладет на стол. Снимает кольца, поглаживает намятые с отвычки пальцы.
— Слушай, подруга, спросить хочу. Ты ведь чувствуешь то же, что и я, верно? Если я не ем — ты вроде как голодная, если руку обожгу — тебе больно?.. Ага, я так и думала. А вот если, к примеру, Красавчик…
Голос женщины прерывается. Только что снятое ожерелье застывает в пальцах. Похолодев, Лейтиса глядит в зеркало, и то, что она там видит, наполняет ужасом не только ее, но и темную гостью ее души.
Прекрасный облик на глазах меняется. Темно-медовые волосы теряют блеск, повисают тусклыми, быстро седеющими космами. Нежная кожа желтеет, шелушится, ее бороздами рассекают морщины. И лишь огромные глаза, полные ужаса и слез, еще остаются прежними на стремительно стареющем лице.
* * *
С поклонами проводив гостью до лестницы, коротышка трактирщик сел на скамью и основательно задумался.
Из этого состояния его вывел скрип двери.
— Где тебя демоны носят? — грозно обернулся Вьянчи к вошедшей женщине. — Как в гости ходить, так и ночевать там? Порядочная жена не…
И замолчал, увидев ее распухшие босые ноги с пятнами засохшей крови.
Юнфанни, не обескураженная холодным приемом, прошла через трапезную, села рядом с мужем, откинулась к стене и закрыла глаза.
— Ой, не начинай, Пышечка, ладно? — жалобно протянула она. — Ночь была тяжелая. Облава. Пришлось уходить по скалам.
Трактирщик молча встал, ушел на кухню, вернулся с чашкой топленого гусиного жира.
— Я этих паршивок, служанку и кухарку, занял делом, чтоб в трапезную не сунулись.
— Да я в комнату уйду, — сказала Юнфанни, не делая попытки встать.
— Сиди-сиди, тебе ходить больно!
— Гости могут спуститься…
— Они еще дрыхнут.
Вьянчи положил босую ногу жены себе на колено и начал осторожно смазывать порезы и ссадины гусиным жиром.
— И что тебя, дуру, носит на эти моления? Допрыгаешься до изгнания! Кто тогда по хозяйству хлопотать будет — дори-а-дау? От детишек наших толку мало, сама знаешь. Опять-таки внуки пойдут, им бабушка нужна, а не страдалица за веру!
— Ох, как хорошо! Спасибо тебе, Пышечка.
— Ты по скалам скачешь, как коза весной, а мужу совет нужен!
Вьянчи рассказывал о постоялице, появившейся ниоткуда. Юнфанни сидела с закрытыми глазами и казалась спящей, но не пропустила ни слова.
— Красивая? — спросила она вдруг.
— Очень. Волосы, как темный мед. Высокая, фигуристая. Почти как ты, но, конечно, ты лучше.
Коротышка трактирщик искренне считал жену образцом красоты. Даже теперь, когда ей сорок и у нее двое взрослых детей. За свои слова он был вознагражден легкой улыбкой. Но тут же Юнфанни нахмурилась:
— Думаешь, воры?
— Не знаю. Вообще-то похоже… На даме драгоценностей, как на бродячей собаке блох. Да какие камни крупные — хоть клади вместо гнета, когда капусту квасишь! А ты знаешь, я в молодости был в Аргосмире подмастерьем у ювелира…
— Знаю, Пышечка, не надо в сотый раз… В камнях разбираешься, кто же спорит! Ну и что? Обвешалась красотка стекляшками — пусть, раз ей нравится!
Трактирщик загадочно улыбнулся и с удовольствием произнес:
— А вот и не стекляшками! Настоящие камни, так-то! И у каждого массивная оправа! Старинная! Дивной работы! Вот!
Юнфанни открыла глаза, резко выпрямилась:
— Настоящие?!
— Еще какие! Имя назвала легко, без запинки. А слуга вздрогнул и быстро так на нее посмотрел, словно ожидал услышать что-то другое. А слуга — не поверишь! — в бархате!
— Небось господские обноски… Где он сейчас?
— На кухне. Приглядывает, как госпоже готовят смородиновый отвар с медом. Да ни за чем он, стервец, не приглядывает, кухарку по заднице шлепает. Я заходил, видел.
— Вот что, Пышечка, принеси мягкие туфли — те, старые, в чулане… Сама отнесу отвар госпоже. Гляну, какое счастьице послали Безымянные-Безликие за неустанные молитвы…
Так и получилось, что с кубком отвара на пороге комнаты гостьи встала сама Юнфанни. Она и нарвалась на дикое зрелище: перед зеркалом торчало косматое седое пугало и держало в пергаментно-желтых руках ожерелье.
Юнфанни вскрикнула, уронила кубок. Старуха обернулась — ну и рожа! — и вскочила со стула. Даже в испуге и растерянности трактирщица успела заметить, что на этой твари открытое синее платье с сиреневым корсажем — точь-в-точь как муж описал наряд гостьи.
Жуткая старуха прыгнула вперед, ожерельем стегнула хозяйку по лицу, целясь в глаза. Ожерелье лопнуло, камни разлетелись по комнате. Юнфанни вскинула ладони к глазам, закричала, шарахнулась в сторону. Бабка проскочила мимо нее в коридор.
Дверь была крайней, у самой лестницы. Снизу доносился топот: это спешил на крик жены трактирщик, следом за ним торопился Красавчик.
Юнфанни встала в дверном проеме, махнула рукой:
— Воровка! Старуха! В платье госпожи! Наверх побежала, на чердак!
Вьянчи помчался туда, куда указывала гневная длань его супруги.
Толстячок трактирщик так и не понял, как ухитрился оступиться на знакомой лестнице. Его что-то больно ударило по лодыжке… но там же не за что было зацепиться ногой!
Возможно, эту загадку мог бы прояснить Красавчик, бежавший след в след за хозяином. Так или иначе, трактирщик рухнул под ноги парню, который ловко через него перепрыгнул. Вьянчи кубарем покатился вниз, а Красавчик ринулся на чердак, крикнув через плечо:
— Хозяюшка, помоги мужу!
— Пышечка, ты живой?! — кинулась Юнфанни к супругу.
А Красавчик в два счета оказался на чердаке и на третий счет получил по башке коромыслом. Задругой конец коромысла держалась бабка, готовая дорого продать свою свободу.
То ли у молодого разбойника была дубовая башка, то ли старуха в последний миг узнала сообщника и успела слегка отклонить подобранное в куче старых вещей «оружие»… Так или иначе, парень не лег замертво к ногам в синих туфельках. Более того, проявил редкую для себя способность мыслить быстро и толково.
— Снимай платье! — приказал он без тени заикания или «распевания».
— А?.. Как?.. Что?.. Зачем?.. — Бабка в панике вцепилась в платье, словно его собирались сорвать с нее силой.
— Платье снимай, дура! И туфли! Да скорей, а то сейчас набегут!..
Старуха настолько ошалела от происходящего, что подчинилась парню, которого до сих пор презирала и поколачивала по любому поводу.
Скинув через голову платье, бабка осталась во всей своей неприглядной наготе. Подхватив ее одежду и туфли, Красавчик устремился вниз, бросив:
— Жди! Как смогу — приду!
И тут же с лестницы донесся его вопль, полный гнева и страха:
— Да что ж это за притон такой? Воры бегают, демоны летают…
По обрывкам голосов бабка поняла, что челядь и хозяева сгрудились вокруг Красавчика, а тот излагает складную историю, как догнал воровку, уцепил за подол, а та огненным языком вылетела из одежды и унеслась в чердачное окно. Вот и доказательство: платье и туфли — надо же, и не обгорели совсем!
Не успела Лейтиса перевести дыхание и порадоваться неожиданной смекалке парня, как стерва кухарка предложила осмотреть чердак — мол, толпой не так боязно!
Не дослушав, старуха кинулась к чердачному окну и опомнилась лишь на загаженной птицами дощатой крыше.
Было холодно, неуютно и страшно… да, страшно! Будь на Лейтисе платье, она не струсила бы принять бой хоть со всеми здешними слугами, но так…
А тут еще опомнилась Орхидея, принялась осыпать ее упреками. Бабка отвела душу, в увесистых выражениях посоветовав «подруге» заткнуться, а потом начала прикидывать, как быть дальше. В комнате должно быть второе платье, в сумке. Добраться бы туда, одеться, собрать драгоценности — и ходу из «Смоленой лодки», чтоб ей потонуть!
А почему не попытаться? Ставни в комнате нараспашку… Только не сообразить, где ее окно… Ах да! Хозяин хвастался, что окна комнаты выходят на море! Отлично! Со двора ее могли бы заметить, а с моря — разве что пара чаек…
Перегнувшись за край крыши, старуха оглядела стену.
Открыты два окна. Кажется, ей нужно вот это! Ну-ка, заглянуть хоть глазком…
Рискованно свесившись с крыши, Лейтиса еле удерживалась от падения.
За облюбованным ею окном тощая, похожая на рыбу, до макушки налитая высокомерием мамаша успокаивала такую же тощую дочку, перепуганную криками:
— Дитя мое, ты позоришь своих доблестных предков! Это всего-навсего пьяная свара постояльцев, она не стоит нашего внимания. И запомни: Дочери Рода ни при каких обстоятельствах не визжат, как свиньи!
Она гневно отвернулась от своего робкого чада и узрела в окне лицо висящей вниз головой старухи. Ветер трепал грязно-седые космы.
— Привет, — сказало лицо.
— У-и-и-и-и!!! — завизжала достойная дама так, что любая свинья онемела бы от почтительного восхищения. Затем с отвагой, достойной ее доблестных предков, госпожа рванулась вперед, захлопнула ставни и накинула изнутри крюк.
Бабка, с трудом перевернувшись, встала босыми ногами на резной карниз, который опоясывал здание. Философски сказала то ли себе, то ли Орхидее:
— Ну, бывает, ошибочка вышла.
И, держась за край крыши, двинулась к соседнему окну.
Скользнуть в него вперед ногами оказалось делом пустяковым. Но едва Лейтиса очутилась в комнате, в ноздри ударил кислый винный дух.
Разбросанные мужские тряпки. Сапоги у кровати. Опрокинутый кувшин в красной луже на столе. Меч на стене. Упавший стул. Из-за откинутой занавески, из-под натянутого на голову одеяла — выпученный темный глаз и длинный ус.
— По мою душу?.. — глухо донеслось сквозь одеяло.
— По твою, касатик, по твою, — заверила бабка невидимого собеседника. — Прямиком от Хозяйки Зла. Она любит пьянчуг в жаб превращать, так ты учись, касатик, квакать, в болоте пригодится. Хозяюшка обещала тебя мне в полюбовники отдать! — И, вытянув губы трубочкой, чмокнула воздух.
Мужчина застонал и окончательно пропал в одеяле.
— Не нравлюсь? — удивилась бабка и, подтянувшись на руках, выбралась на карниз.
Вот оно что! Дом стоит к берегу углом, на море выходят сразу две стены. Значит, надо завернуть за угол…
И тут случилось нечто странное. Исцарапанные руки налились силой. Груди, болтавшиеся, словно пустые кошельки, вдруг поднялись так высоко, что сосками царапали стену. Лезущая в глаза прядь была уже не седой, а рыжей.
«Молодею!» — чуть не заорала Лейтиса, но сдержалась.
И бодро двинулась по карнизу. Она поверила, что все кончится хорошо. И действительно, без труда обогнула угол дома. И окно, в которое она влезла, ободрав бедра, оказалось ее собственным.
В коридоре еще слышались возбужденные голоса. Лейтису осенила дерзкая мысль. Она рывком сдернула занавеску, закрывающую нишу, и закуталась в нее. Затем смяла одеяло и подушку, как будто на кровати только что кто-то спал. Глянула на себя в зеркало — хвала Безымянным, молодая! Босыми ногами вскочила на постель и завопила так, что «Смоленая лодка» покачнулась, как на стапеле, словно собираясь соскользнуть в море и уплыть.
Голоса в коридоре смолкли. Зато послышались поспешные шаги.
— Госпожа! — воззвал трактирщик. — Ты здесь? К тебе можно?
Лейтиса ответила рыданиями, совсем натуральными: она и в самом деле была когда-то актрисой аршмирского театра.
В комнату ворвались Вьянчи, Юнфанни и Красавчик, остальные толпились в дверях. Все увидели, что на кровати бьется в истерике девушка, закутанная в занавеску. Ее полунагота казалась чистой и очень уязвимой.
— Я хотела… я вздремнуть… разделась, легла… и вдруг… о-о-о… эта ужасная, ужасная старуха… в моем платье… о-о-о…
Никаких подробностей хозяевам «Смоленой лодки» добиться не удалось. При любом вопросе — разрывающий душу плач. Так и махнули рукой, отступились.
А потом дружно утешали бедняжку, отпаивали ее вином и отваром мяты. Не менее дружно ползали по полу, собирая камни, спасая ожерелье. («Фа-а-ми-ильное! О-о-о! Ма-амино! Ба-абушкино-о-о!..»)
Позже, когда несчастная, всласть наплакавшись, уснула, Вьянчи уныло шепнул жене, спускаясь вслед за ней в трапезную:
— Дорогая, тебе не кажется, что Безликие все-таки есть и они решили наказать тебя за то, что молишься Хвостатой?
* * *
Узкая веранда открывалась в дворцовый сад. Считалось, что государь предается здесь отдыху, который не должен нарушать решительно никто.
На самом же деле на веранде шел напряженный и неприятный разговор.
Фагарш Дальний Прибой сидел в резном кресле с высокой спинкой и глядел в сад. Чем могли привлечь внимание короля эти скучные низкорослые яблони, с трудом прижившиеся на Эрниди? Может быть, он просто не хотел оборачиваться, чтобы не встречаться взором со своим собеседником?
Стройный светловолосый молодой человек держался с подобающей почтительностью, но настроен был весьма решительно:
— Государь, древняя вера пустила слишком глубокие корни. Мы выщипываем росточки, а надо корчевать, корчевать! Такого же мнения и жрец Безликих.
— Жрецу так положено, — откликнулся король, не сводя взгляда с кривых яблоневых сучьев. — А ты не боишься, что начнешь корчевать и весь остров рассыплется? Корни-то и впрямь глубокие.
Воцарилось молчание, затем молодой человек заговорил, и в голосе его звенела с трудом сдерживаемая ярость:
— Так государю угодно восстановить древнюю веру? Будет ли мне приказано снести храм Безликих?
Король резко обернулся, устремил на собеседника твердый взор густо-синих глаз:
— Не смей искажать мои слова, мальчишка! Ведь знаешь, что я сторонник истинной веры. Я щедрее всех жертвую на храм. И я не отменил закон об изгнании Детей Моря, принятый моим дедом! Но… — Голос короля дрогнул, Фагарш вновь глянул на яблони. — Не кажется ли тебе, что истинная вера на Эрниди, как этот сад? Столько трудов, столько затрат, а приживается плохо и плодоносит убого.
Жрец недавно взял учеников — оба «с того берега»! Чужие мальчики…
— Государь, каков сад, зависит от садовника. И еще от того, чтобы извести вредных гусениц. Вот увидишь, я прекращу эти ночные собрания, тайные моления… соседние страны перестанут называть нас дикими язычниками. А для начала изловлю мерзавца Шепчущего!
— А! — вскинулся король. Красивое лицо с крупным решительным подбородком и кустистыми бровями просияло. — Тут ты прав! Шепчущий — серьезная фигура! Притащи этого смутьяна ко мне на веревке — и я перестану сомневаться в том, что правильно назначил тебя дарнигаром!
— А государь сомневается? — тихо спросил молодой человек.
Король прикусил губу, словно желая вернуть слово, зря слетевшее с уст.
— Ты же знаешь, меня тревожит твой возраст, больше ничего. Двадцать пять лет — это так мало для Правой Руки… Но вернемся к Шепчущему. Последняя облава… Почему ты заранее не сообщил мне о ней?
— Все вышло слишком быстро, государь. Несколько слов, брошенных пьяным рыбаком… Мне пришлось срочно поднимать своих людей.
— И ни одного ареста?
— Ни одного! Тем более непростительно, что я знаю — Шепчущий был там, был!
— Не огорчайся, мой мальчик! Этот хитрый хорек был не по зубам и твоему предшественнику. А ты ведь совсем недавно стал Правой Рукой.
— Недавно, — кивнул молодой дарнигар. — Но уже готовлю Шепчущему сюрприз. Один купец рассказал мне о специально обученных собаках, которых можно купить «на том берегу». Вообще-то они дрессированы для охоты на беглых рабов, но…
Король вскочил на ноги так резко, что тяжелое кресло отлетело в сторону.
— Собаками?! — страшно выдохнул он. — Людей? На молениях? Там женщины, дети…. Не позволю!!
Таким раскаленным голосом его предок Джайгарш командовал в бою пиратами.
Дарнигар попятился. Но Фагарш остыл так же быстро, как вспыхнул.
— Слушай, Бронник, — вздохнул он. — Я — король, мне приходится думать о том, какого мнения о нашем острове соседи-правители. Но ты — откуда в тебе столько ненависти к приверженцам дори-а-дау? Ты ведь сам из ее потомков!
Юноша вспыхнул. Темно-синие глаза налились обидой. Но он лишь поклонился, молча прося позволения удалиться. Король кивком отпустил его.
Дарнигар, кипя от скрытого гнева, покинул веранду через полукруглую дверь и оказался в зале, на стенах которого красовались доспехи, не дающие правителям Эрниди забыть о свирепом предке-пирате.
Почти за дверью Бронник наткнулся на нового наставника королевских детей. Как его… Айрунги, что ли? В раздражении дарнигар подумал, что учитель подслушивал его беседу с королем, но тут же упрекнул себя за несправедливые мысли и сказал по возможности мягко:
— Ты хотел видеть короля, почтенный? Обычай запрещает тревожить его во время отдыха, если только… ох, не случилось ли чего-нибудь с…
— Нет-нет, дети здоровы. Только… Две женщины хотят, чтобы их допустили к принцу и принцессе. А я не знаю, принято ли здесь такое…
— Что за женщины?
— Одна назвалась сказительницей, но я точно знаю, что она трактирщица. Другую зовут Шаунара, она принесла ясной принцессе снадобье от кашля.
— А-а, этих можно… Впрочем, они наверняка уже у малышей. Эти везде пройдут и нас с тобой не спросят!
— Благодарю господина… Конечно, глупо было с моей стороны сунуться сюда! Там пришел жрец, даже его не пустили, а я по такому незначительному поводу…
— Жрец? — удивился дарнигар. — С чего бы? Ну-ка, сам с ним побеседую.
* * *
Фагарша одолевали невеселые мысли.
Зря он напомнил мальчику о его происхождении. Бронник этого не любит. Другой бы всем хвастал, что он внебрачный сын короля, а этот… Гордый! Или все, или ничего!
И то сказать, плохим отцом был Фагарш мальчику. Даже имени не дал. На то была воля покойной королевы. Женщине, подарившей мужу первенца, нет отказа на первую после родов просьбу, таков обычай. Вот и попросила — не кольцо, не серьги, а чтоб муж не признал сыном мальчишку, который недавно родился в рыбацком поселке!
Пришлось смириться. Но Фагарш заботился о ребенке. Мальчик рос, не зная нужды, обучался грамоте, владению оружием. А в тринадцать лет удрал из дома «на тот берег». В наемники подался, паршивец! И не сгинул, не пропал — ну, как отцу таким не гордиться! Вернулся через десять лет — воин, десятник! Почему вернулся — можно догадаться. Наверняка услышал, что умер наследник эрнидийского престола. Надеялся, что теперь-то отец признает его, объявит своим преемником на троне…
Эрниди — маленький островок. Здешние новости не расходятся по миру из уст в уста. Каким, должно быть, ударом для Бронника было узнать, что отец, восемь лет как овдовевший, успел вступить во второй брак! И что растут во дворце принц и принцесса. Асмите было тогда шесть, Литагаршу — пять.
Бронник все же остался на Эрниди. Стал десятником, потом дарнигаром (к возмущению старых вояк, давно служивших трону, а теперь оттертых молокососом). И все же обида в нем жива. А тут еще неудачная фраза о потомке дори-а-дау… Надо помириться с мальчиком!
Словно услышав желание короля, на террасу вернулся тот, о ком думал Фагарш. С приветливой улыбкой король шагнул ему навстречу — и замер под каменным, тяжелым взглядом молодого дарнигара.
— Государь, — мрачно сказал Бронник, — жрец Безликих принес чудовищную весть — ночью был злодейски убит один из его учеников.
13
— Это все Дайру! Я почти пробился к лесу, да задержался — ему помочь. Если бы он шустрее кулаками махал, мы бы скрылись в лесу, а потом выручили остальных!
— А у нас в Наррабане говорят: «В беде умный бранит себя, а дурак — соседа».
— А… ага… Коза ты заморская! Это я, выходит, дурак, да?!
— Во всяком случае, не безнадежный, раз сообразил, — встрял в разговор Дайру и, не дав возмущенному Нургидану сказать хоть слово, продолжил быстро и серьезно: — Кончай лаяться, есть заботы поважнее!
— Ну, ясно, — все еще сердито буркнул Нургидан. — Как удрать…
— Нет. Как вещи вернуть. Об этом и наши думают. — Дайру повел подбородком, указывая на нос корабля, где с видом безмятежных путешественников сидели трое мужчин. Палуба меж ними и подростками была полна разморенных на солнце пиратов: кто спал, кто играл в «радугу», кто ставил латку на свои лохмотья, двое неспешно возились с парусами.
Нургидан, прикусив губу, уставился себе под ноги. Нитха с отвращением окинула взглядом широкую полосу воды меж бортом и скалистым берегом, поросшим ельником.
Как порадовало бы ребят путешествие при других обстоятельствах! Какой красивой показалась бы Тагизарна, чьи упругие сильные струи походили на обтянутые тонкой кожей мышцы могучего существа, спокойного до поры до времени! Каким удобным показалось бы хрупкое сооружение на корме, где они сейчас восседали, — скамья под навесом из циновок!
Нургидан рассказал бы то, что слышал от бродячих сказителей: берега, изрезанные ущельями и пестрящие пятнами мха, зимой становятся обиталищами троллей — но никто не знает, где чудовища прячутся летом. А Нитха непременно вспомнила бы свою поездку к верховьям Тхрека и затеяла бы с Дайру спор о том, какая из рек шире.
Но сейчас «куриный насест», как его мрачно окрестил Нургидан, был ненавистен ребятам. Их водрузили сюда против воли: Сарх сказал, что здесь детворе будет удобнее и интереснее: отсюда река лучше видна. Разделил пленников, шакал заморский!
Нургидан переживал свое положение тяжелее остальных. Если бы не тихий, но властный приказ учителя, он давно сорвался бы на драку и унес с собой в Бездну столько врагов, сколько хватило бы силы.
— А у нас в Наррабане говорят: «В беде умный бранит себя, а дурак — соседа».
— А… ага… Коза ты заморская! Это я, выходит, дурак, да?!
— Во всяком случае, не безнадежный, раз сообразил, — встрял в разговор Дайру и, не дав возмущенному Нургидану сказать хоть слово, продолжил быстро и серьезно: — Кончай лаяться, есть заботы поважнее!
— Ну, ясно, — все еще сердито буркнул Нургидан. — Как удрать…
— Нет. Как вещи вернуть. Об этом и наши думают. — Дайру повел подбородком, указывая на нос корабля, где с видом безмятежных путешественников сидели трое мужчин. Палуба меж ними и подростками была полна разморенных на солнце пиратов: кто спал, кто играл в «радугу», кто ставил латку на свои лохмотья, двое неспешно возились с парусами.
Нургидан, прикусив губу, уставился себе под ноги. Нитха с отвращением окинула взглядом широкую полосу воды меж бортом и скалистым берегом, поросшим ельником.
Как порадовало бы ребят путешествие при других обстоятельствах! Какой красивой показалась бы Тагизарна, чьи упругие сильные струи походили на обтянутые тонкой кожей мышцы могучего существа, спокойного до поры до времени! Каким удобным показалось бы хрупкое сооружение на корме, где они сейчас восседали, — скамья под навесом из циновок!
Нургидан рассказал бы то, что слышал от бродячих сказителей: берега, изрезанные ущельями и пестрящие пятнами мха, зимой становятся обиталищами троллей — но никто не знает, где чудовища прячутся летом. А Нитха непременно вспомнила бы свою поездку к верховьям Тхрека и затеяла бы с Дайру спор о том, какая из рек шире.
Но сейчас «куриный насест», как его мрачно окрестил Нургидан, был ненавистен ребятам. Их водрузили сюда против воли: Сарх сказал, что здесь детворе будет удобнее и интереснее: отсюда река лучше видна. Разделил пленников, шакал заморский!
Нургидан переживал свое положение тяжелее остальных. Если бы не тихий, но властный приказ учителя, он давно сорвался бы на драку и унес с собой в Бездну столько врагов, сколько хватило бы силы.