Страница:
— Змеюкой волосы повязывает, — выговаривал ведьме Айрунги, — спит под кустом, в костер сует что ни попадя… — Он пригнулся к костерку и принюхался. Хвала Безликим, дым как дым, без всякой мерзости.
— Хватит болтать! — всерьез обиделась Шаунара. — Бери свою пряжку и убирайся!
— «Бери»? — вежливо удивился Айрунги. — Мне ее можно взять? Самому?
И указал пальцем на грудь женщины. Шаунара опустила глаза и ойкнула. Дурацкое латунное блюдце каким-то чудом оказалось приколотым к ее платью меж грудей,
— Не хочет пряжка ко мне, — печально протянул Айрунги. — Может, сама прицепишь ее мне на пояс?
— Что угодно, лишь бы от тебя отделаться. — И Шаунара, изображая покорную рабыню, опустилась перед мужчиной на колени.
До чего нелепая пряжка, никак не застегнуть! А над головой звучит патетическое:
— Это памятная вещь! Подарок правительницы Проклятых островов! Когда я уплывал, она вбежала по пояс в море и, простирая руки вслед кораблю, прокричала: «Мой повелитель! Ты плывешь навстречу злой судьбе! За морями тебя подкарауливает колдунья с косами цвета бронзы и вредной душой! Она навсегда привяжет тебя к себе и никогда, никогда не отпустит…»
Наконец-то окаянная пряжка пристегнута!
— Если ты когда-нибудь встретишь такую идиотку… — начала Шаунара, поднимаясь с колен. Но не договорила: сильный рывок швырнул ее на грудь мужчине, прямо в распахнутые объятия!
Ну, чудеса! Мало того что пряжка почему-то сколола вместе пояс Айрунги и ее платье, еще и концы ее платка, связанные вместе, обвивали шею мужчины!
— Пророчество начинает сбываться! — трагически возгласил насмешник.
Шаунара не стала ни отбиваться, ни верещать, ни возиться с тугими узлами. Сдерживая смех, она сорвала пряжку с платья (выдрала клок ткани — ну и пусть!), а из платка выскользнула, словно кусочек мыла из неловкой ладони, оставив коварную тряпку болтаться на шее Айрунги.
Мужчина сделал неуловимое движение, и узлы, казавшиеся тугими и мертвыми, развязались. Платок птицей порхнул в воздухе, опустился на валун, накрыл его.
— Подними! — царственным, движением, указал мужчина на платок.
Шаунара дернула выцветшую ткань за уголок. Ей все труднее было справляться с губами, которые так и норовили растянуться в восхищенной улыбке.
Под платком, оказалась роза — большая, пышная, алая. Лишь взяв цветок в руки, Шаунара поняла, что роза искусно сделана из шелка.
— Так вернемся к моим пропажам… — послышался голос за ее спиной.
— Ни слова о пряжке! — шутливо возмутилась Шаунара.
— Ладно. Оставь ее себе, я сегодня щедрый. Ты украла кое-что поценнее — мое сердце!
— Из-за такой ерунды столько шума? Ну, ты и крохобор! — Девушка сдвинула брови, словно припоминая. — Сердце, сердце… Слушай, а ты уверен, что оно у тебя было?
— Будем, обыскивать? — прорычал Айрунги и угрожающе шагнул к ней.
С притворным испугом Шаунара отпрыгнула и прижала подол к ногам.
— Не надо! — взвизгнула она. — Я вспомнила! Вон там, в кустах, что-то протухло и воняет. Посмотри, это не оно?
— Можно и посмотреть. Только уже темнеет, надо позаботиться о свете.
Красивый, плавный жест — и прямо из воздуха Айрунги извлек металлический пруток, похожий на вязальную спицу.
Шаунара напряглась в предвкушении чего-то удивительного. Она чувствовала себя маленькой девочкой, и мир вокруг был полон чудес.
Улыбающийся мужчина достал ниоткуда вторую спицу, третью, четвертую. Весело подмигнул Шаунаре, и протянул руку к костру. От пламени отделился огонек и, словно по невидимой нити, побежал по воздуху к Айрунги. Добежал, прыгнул на «спицу» и…
Шаунара охнула. Спица вспыхнула, рассыпая фонтан разноцветных искр. А мужчина с худощавым умным лицом спокойно подставил ладонь под эти искры, не боясь обжечься. В этот миг Айрунги был загадочен и прекрасен.
Шаунара закричала что-то восторженное, забила в ладоши.
Айрунги обернулся, словно только теперь заметил зрительницу. Не глядя отправил «спицы» в костер. Подхватил на руки счастливую, хохочущую Шаунару, погасил смех на его губах крепким, долгим, поцелуем.
И когда женщина, с трудом различающая, где явь, а где чудеса, ощутила под лопатками мох, а над лицом, поплыли в странной пляске звезды, ей показалось, что этими звездами жонглирует ее любимый.
38
39
— Хватит болтать! — всерьез обиделась Шаунара. — Бери свою пряжку и убирайся!
— «Бери»? — вежливо удивился Айрунги. — Мне ее можно взять? Самому?
И указал пальцем на грудь женщины. Шаунара опустила глаза и ойкнула. Дурацкое латунное блюдце каким-то чудом оказалось приколотым к ее платью меж грудей,
— Не хочет пряжка ко мне, — печально протянул Айрунги. — Может, сама прицепишь ее мне на пояс?
— Что угодно, лишь бы от тебя отделаться. — И Шаунара, изображая покорную рабыню, опустилась перед мужчиной на колени.
До чего нелепая пряжка, никак не застегнуть! А над головой звучит патетическое:
— Это памятная вещь! Подарок правительницы Проклятых островов! Когда я уплывал, она вбежала по пояс в море и, простирая руки вслед кораблю, прокричала: «Мой повелитель! Ты плывешь навстречу злой судьбе! За морями тебя подкарауливает колдунья с косами цвета бронзы и вредной душой! Она навсегда привяжет тебя к себе и никогда, никогда не отпустит…»
Наконец-то окаянная пряжка пристегнута!
— Если ты когда-нибудь встретишь такую идиотку… — начала Шаунара, поднимаясь с колен. Но не договорила: сильный рывок швырнул ее на грудь мужчине, прямо в распахнутые объятия!
Ну, чудеса! Мало того что пряжка почему-то сколола вместе пояс Айрунги и ее платье, еще и концы ее платка, связанные вместе, обвивали шею мужчины!
— Пророчество начинает сбываться! — трагически возгласил насмешник.
Шаунара не стала ни отбиваться, ни верещать, ни возиться с тугими узлами. Сдерживая смех, она сорвала пряжку с платья (выдрала клок ткани — ну и пусть!), а из платка выскользнула, словно кусочек мыла из неловкой ладони, оставив коварную тряпку болтаться на шее Айрунги.
Мужчина сделал неуловимое движение, и узлы, казавшиеся тугими и мертвыми, развязались. Платок птицей порхнул в воздухе, опустился на валун, накрыл его.
— Подними! — царственным, движением, указал мужчина на платок.
Шаунара дернула выцветшую ткань за уголок. Ей все труднее было справляться с губами, которые так и норовили растянуться в восхищенной улыбке.
Под платком, оказалась роза — большая, пышная, алая. Лишь взяв цветок в руки, Шаунара поняла, что роза искусно сделана из шелка.
— Так вернемся к моим пропажам… — послышался голос за ее спиной.
— Ни слова о пряжке! — шутливо возмутилась Шаунара.
— Ладно. Оставь ее себе, я сегодня щедрый. Ты украла кое-что поценнее — мое сердце!
— Из-за такой ерунды столько шума? Ну, ты и крохобор! — Девушка сдвинула брови, словно припоминая. — Сердце, сердце… Слушай, а ты уверен, что оно у тебя было?
— Будем, обыскивать? — прорычал Айрунги и угрожающе шагнул к ней.
С притворным испугом Шаунара отпрыгнула и прижала подол к ногам.
— Не надо! — взвизгнула она. — Я вспомнила! Вон там, в кустах, что-то протухло и воняет. Посмотри, это не оно?
— Можно и посмотреть. Только уже темнеет, надо позаботиться о свете.
Красивый, плавный жест — и прямо из воздуха Айрунги извлек металлический пруток, похожий на вязальную спицу.
Шаунара напряглась в предвкушении чего-то удивительного. Она чувствовала себя маленькой девочкой, и мир вокруг был полон чудес.
Улыбающийся мужчина достал ниоткуда вторую спицу, третью, четвертую. Весело подмигнул Шаунаре, и протянул руку к костру. От пламени отделился огонек и, словно по невидимой нити, побежал по воздуху к Айрунги. Добежал, прыгнул на «спицу» и…
Шаунара охнула. Спица вспыхнула, рассыпая фонтан разноцветных искр. А мужчина с худощавым умным лицом спокойно подставил ладонь под эти искры, не боясь обжечься. В этот миг Айрунги был загадочен и прекрасен.
Шаунара закричала что-то восторженное, забила в ладоши.
Айрунги обернулся, словно только теперь заметил зрительницу. Не глядя отправил «спицы» в костер. Подхватил на руки счастливую, хохочущую Шаунару, погасил смех на его губах крепким, долгим, поцелуем.
И когда женщина, с трудом различающая, где явь, а где чудеса, ощутила под лопатками мох, а над лицом, поплыли в странной пляске звезды, ей показалось, что этими звездами жонглирует ее любимый.
38
Все переживания оставить на потом!
И проклятья собственной глупости, позволившей угодить в ловушку.
И презрение к самому себе — за то, что поверил нелепой клевете на чудесную, чистую девушку.
И радостное облегчение оттого, что эта девочка не заляпана грязью.
И лютую ненависть к поганым пиратам.
Все оставить на потом!
Сейчас надо позаботиться о том, чтобы это самое «потом» у тебя было. А это не так уж просто, если лежишь на камнях, обмотанный рыбачьей сетью.
Драться — бесполезно. Браниться — глупо. Остается одно: незаметно напрягать мускулы, стараясь ослабить путы.
Где-то внизу шумит море. И в голове тоже шумит: хватанули в драке чем-то тяжелым. Не сразу все-таки его в сеть замотали: успел кому-то сломать позвоночник… и вроде бы одному шею свернул…
Боевые воспоминания тоже оставить на потом! До болтливой дряхлой старости. А сейчас осторожненько шевелим правой кистью. Когтями, когтями работаем! Кажется, ячейки сети раздвинулись, веревка оказалась на когтях. Теперь ее этак аккуратненько…
В бок коротко и сильно ударил носок сапога.
— Ну, здравствуй, Охотник, — мягко сказал Сарх. — Опять у меня в гостях? Отдохнуть прилег?
— Загораю, — ответил Шенги, глядя в темнеющее небо.
— …Решили мы с Нургиданом подбросить этого крысенка Нитхе, пусть повизжит! Мы тогда еще не знали, что крыса — священное животное Гарх-то-Горха. Их в храмах нарочно разводят и дрессируют. Наррабанец крысу никогда не пришибет. Кошек и мангуст в домах держат, но это вроде бы кошкин грех, если она крыс давит… Нитха не развизжалась, а подобрала этого голохвостого и начала выкармливать. Нам с Нургиданом. стало как-то не смешно: бегает всякая пакость по столу, на лавку забирается, когда спишь! А Нитха предупредила: кто Крысика тронет, тому она глаза выцарапает. И наглел этот серый до тех пор, пока у Шенги терпение не лопнуло. Велел он Крысика из нашей башни убрать.
Дайру поправил на локте корзину с известью и огляделся. Слизистых тварей видно не было. А темнело быстро. Еще немного — и проклятая луна вылезет на небо. Нургидан стал раздражительным, нервничает. Вот и приходится Дайру заговаривать Ралиджу зубы байками и потихоньку уводить назад, к постоялому двору.
— Тут как раз у Нитхи завязались неприятности с Рахсан-дэром, — продолжал Дайру беспечно, хотя в душе у него скребли даже не кошки, а наррабанские тигры. — Ну, мой господин помнит, я рассказывал: тот вельможа, которого Светоч…
— Помню, — кивнул Ралидж.
— Он всю зиму изводил принцессу религиозными премудростями, вдалбливал историю ее рода, а ей интереснее стрелять из арбалета и ножи в цель метать. Бегала от Рахсан-дэра, как Сарх от земляной пыхтелки. И добегалась. Настала весна, мы в Подгорный Мир готовимся, ждем не дождемся — до этого только разок за Гранью были! А Рахсан-дэр вдруг заявляет: если Нитха-шиу не прочтет без запинки три главы из «Тропы благочестия и добродетели» и не расскажет, за что и как был наказан богами великий воин и великий грешник Хаштар, то будет наказана немногим легче, чем этот самый герой. Не пойдет она ни в какой Подгорный Мир. Рахсан-дэр об этом позаботится. Поговорит с Охотником, напишет в Нарра-до, трупом ляжет на дороге — словом, что-нибудь сделает.
Дайру бросил сочувственный взгляд на угрюмого приятеля. Воспользовавшись моментом, когда Ралидж отвлекся на подозрительное шуршание в кустах, подросток быстро расстегнул куртку. Поверх рубахи он был вместо пояса обмотан длинной веревкой.
Нургидан вздохнул с облегчением. И верно, на постоялый двор спешить не обязательно. Хитроумный белобрысый друг найдет повод, чтобы отстать от Хранителя. А кататься по земле, пытаясь разорвать веревки, можно и здесь, в кустах.
Дайру бодро продолжал:
— У Нитхи был свой экземпляр «Тропы», Рахсан-дэр заказал переписчикам — ей в подарок. Громадный фолиант в деревянном футляре. Пошла она, бедная, блистать знаниями, а я при ней — книжищу эту волочь. Вельможа терпеть не мог, когда дочь его повелителя обходилась без слуг, так мы решили его лишний раз не злить. Только заметил я: она взяла ветчинную шкурку, что от обеда осталась, и украдкой натерла ею футляр. А как мы дошли до покоев Рахсан-дэра, достала из рукава Крысика, сунула мне и объяснила, что надо делать.
Рассказывая, Дайру украдкой посматривал на Сокола. Как-то странно принимает он эту историю. Вроде улыбается, но улыбка неискренняя. Будто байка наводит его на нерадостные мысли.
— И началось для Нитхи позорище. Книгу читала через пень-колоду, а великого грешника Хаштара ухитрилась перепутать с основателем собственного рода и таких нехороших дел навешала на бедного прапрадедушку, что Рахсан-дэр от ужаса язык проглотил и только махал на девчонку руками: мол, заткнись, высокородная госпожа! А когда пришел в себя, заявил, что в Подгорный Мир Нитха-шиу не пойдет, даже если ему, ее покорнейшему слуге Рахсану, придется надеть на дочь Светоча цепь и запереть в подвале.
— А она? — проявил внимание к рассказу Сокол. Но Дайру опять показалось, что Хранитель думает о другом.
— А она грохнулась на колени, воздела руки к лепному потолку и через голову всех на свете вельмож и наставников воззвала напрямую к Гарх-то-Горху. Вопила, что хочет стать Подгорной Охотницей, лучшей во всех мирах, — во имя Единого и во славу Его! И если Отец Богов дает ей на то свое благословение, пусть пошлет какой-нибудь знак, выразит свою волю! Наррабанец на этот спектакль глаза таращит, а я за его спиной на цыпочках подхожу к футляру от книги, достаю Крысика, сажаю на крышку — и тихонько к дверям, где раньше стоял. Зверек был не из пугливых, а тут еще ветчиной от крышки пахнет. Словом, расселся грызун, никуда не удирает. А Нитха к нему руку протянула и трогательно так, со слезой: «Я знала! Это знак! Священное животное Гарх-то-Горха!»
— Хитрая, — неопределенно протянул Сокол. — И как, сработало?
— Нет. Вельможа оказался умнее, чем мы думали. Одной рукой словил крысенка, другой поднял футляр, понюхал и сказал, что принцесса неверно истолковала знак Единого-и-Объединяющего. Если бы крыса взобралась, скажем, на дорожную суму, это было бы благословением на поход. А поскольку священное животное избрало футляр от книги стало быть, ясной принцессе предстоит долго бродить по благоуханным садам знаний.
— И она не пошла в Подгорный Мир?
— Пошла. Умолила-таки вельможу. А те три главы не то что по книге — наизусть теперь отбарабанить может.
— А с крысой что сталось?
— В Издагмире есть маленький храм Гарх-то-Горха. Не в самом городе, а за стеной. Туда Нитха и отнесла Крысика. Жрецы чуть не рехнулись от счастья: такой подарок из рук дочери Светоча! Она потом, навещала своего хвостатого дружка. Говорит, раскормили несчастное животное так, что пузо по полу…
— Тихо! — прервал его Нургидан. — Это что?
Над темнеющим, вереском плыла жалобная скулящая нота.
— Собака вроде… — И Нургидан пошел на звук. Остальные встревоженно последовали за ним.
— Яма! — предупредил Нургидан, остановившись у края каверны. — Туда собака провалилась. — Он нагнулся над провалом и позвал: — Эй, псина!
— От псины слышу, — откликнулся снизу знакомый голос. — Где вас носит? Я уже вздремнуть успела!
Подростки ошарашенно переглянулись.
— Нитха, ты? — неуверенно спросил Нургидан.
— Нет, это призрак твоей прабабушки! Сколько вы там. будете возиться?
Дайру поставил на землю корзину с известью, размотал веревку и бросил конец ее в каверну. Снизу донеслись возня, возмущенный визг, и ребята, потянув веревку, извлекли из ямы толстого пса, замотанного в куртку Нитхи.
— О красавица наша! — драматически воззвал Дайру. — Неужели злая колдунья превратила тебя вот в это?
— Ослу под копыто твои шуточки! — донеслось снизу. — Я замерзла и хочу есть! Кидайте веревку!
На этот раз наверх была вытащена сама Нитха, растрепанная и злая.
— Где шлялись? Или учитель плохо объяснил, где меня искать?
Все наперебой начали объяснять девочке, что обнаружили ее случайно, что никто, включая Шенги, представления не имел, где она находится. Может, на этом разговор и перешел бы на другое, если бы не сорвалось случайно с губ Сокола словечко «солеварня». Мол, именно там Охотник ищет пропавшую ученицу.
Нитха вцепилась в это слово, как лиса в куропатку. И потребована, чтобы ей объяснили, почему Совиная Лапа вообразил, что ученица на ночь глядя занялась выпариванием, соли.
Соколу совсем не хотелось разговаривать на такую деликатную тему, да еще при мальчишках. Но по части вытягивания сведений вредная Нитха могла бы оставить позади даже опытного палача. Ралидж и опомниться не успел, как выложил девочке все, что знал.
И принял на себя ураган гнева, который предназначался, вообще-то говоря, Шенги.
— Он поверил! Вы оба посмели поверить! Ну да, я же такая, я гулящая… я, может, тут публичный дом. открыть намерена! О-оу! Да кто ж такое посмел на меня… Да я же… да я…
Ралидж сел на камень и смущенно начал гладить ласкавшегося к нему пса. Хранитель чувствовал себя так, словно сам возвел клевету на девочку.
— Она чиста, как свежевылизанный котенок под брюхом кошки! — с интонациями трагического актера провозгласил Нургидан и схлопотал затрещину.
— Еще ты поехидничай, олух гурлианский, траста гэрр! Теперь надо мной все могут потешаться, да? Правильно! Раз такие уважаемые люди — трактирная сучка и грязный матрос…
— Постой! — врезался в ее причитания властный голос Дайру. — А ну, замолкни! Заткнись, я сказал!
Дайру редко позволял себе подобный тон. Но уж тогда его слушались все, даже учитель.
Нитха немедленно уняла рыдания.
— Матрос? — требовательно спросил подросток. — Речь шла именно о матросе?
— Юншайла так говорила, — пожал плечами Ралидж, отстраняя пса, который рвался вылизать ему лицо.
— Она не уточнила, с какого корабля? В гавани стоит только «Белопенный».
Воцарилась тишина. Первым, откликнулся Ралидж:
— Я не знал, что корабль только один. И Шенги не знал.
— Ловушка, да? — Слезы высохли в темных глазах девочки. — Где эта солеварня?
— На берегу, за утесами, на север от постоялого двора.
— Ловушка? — дошло наконец и до Нургидана. — Для кого? Для учителя?
Он не стал дожидаться ответа, бросился бежать, мгновенно и безошибочно определив нужное направление.
Нитха и Дайру ринулись следом.
Ралидж на несколько мгновений задержался — отпихнул нелепого пса, вставшего лапами ему на колени… и вдруг ощутил под пальцами что-то холодное, металлическое, вгляделся расширившимися глазами. Решительно сорвал с собачьего ошейника серебряную пластину, испещренную мелкими значками, спрятал ее в бархатный кошель у пояса и бегом, бросился догонять учеников Охотника.
Когти трепали, перетирали прочную сеть, одну веревочную прядь за другой. Подаются проклятые путы! Разлезаются! Но как медленно…
Только бы не выдать себя неосторожным взглядом, под враждебным светом факелов, под недобрыми взглядами пиратов!
Из сгустившегося сумрака доносится деловитое:
— Ну, теперь господин будет доволен? Ему нужен был именно этот человек?
— Этот. Только хозяину не человек нужен, а вещь. У Охотника есть серебряная побрякушка — при себе носит или прячет где…
— Хозяин платит золотом, за серебро?
— Он же колдун, а вещица — чародейная.
— А! Ну, пусть забирает. Я в колдовские игры не играю. Варрах, обыщи Охотника.
Отчаяние пленника сменяется злостью. Побрякушка?! Талисман, добытый в Совином. Капище, вещь, которая перестала быть вещью, стала частью души и ее сейчас снимут?! Вот так просто нагнутся, сдернут с шеи… да лучше сердце из груди… какой-то поганый наррабанский пират…
А поганый наррабанский пират уже тут как тут. Сумрачная смуглая рожа наклоняется над связанным. Охотником. Глаза глядят хмуро и беспощадно, рука тянется к вороту пленника, словно этот гад уже почуял, где спрятана драгоценность.
Тут уж не до здравых размышлений, потому что талисман нельзя отдавать, просто нельзя!
Измочаленные когтями веревки не выдерживают могучего рывка, и освобожденная правая лапа летит навстречу врагу.
Варрах, воин и убийца, с его великолепной реакцией, даже не делает попытки шарахнуться, увернуться. Оцепенев, глядит он, как сбывается злой сон. Стремительное движение Шенги кажется ему замедленным: вот возникает перед ним черная лапа, цветком раскрываются сизые длинные когти…
«Хмали саи ну! Судьбу мою чую!»
И мгновенная смерть от ужаса за миг до того, как когти впились в лицо, разрывая кожу, выдирая глаза…
Грозная луна холодно и властно глядела из-под тонкой облачной полумаски на Эрниди, на скалы, на черную тень, летящую сквозь вереск и ветер.
Нургидан несся гигантскими скачками, не поворачивая головы на крики далеко отставших Дайру и Нитхи. Ветер бил в лицо, запахи ночи кружили голову. И с каждым прыжком молодой оборотень менялся: глаза засверкали зеленым огнем, лицо вытянулось в звериную морду, в равномерные выдохи бегущего вплелось негромкое рычание.
Двуногий волк читал во встречном ветре вести о том, что творилось впереди, на пустынном побережье.
Враги. Люди. Запах пота, запах тревоги. Чад факелов. И внезапно — как яркий алый мазок поверх темной краски — дразнящий, мучительный зов: впереди пролилась кровь.
Чья? Шенги? Или проклятого Сарха?
Он еще был Нургиданом, он еще сознавал, что спешит спасти учителя… Сознавал до того мгновения, пока на жарком, голодном, подрагивающем языке не затрепетал соленый вкус, самый желанный вкус в мире! Пролитая кровь была еще далека, но оборотень уже ощущал ее во рту, словно полоснул клыками чью-то вену.
Память о вражде упрямее держалась в сознании, чем память о дружбе. Имя Шенги уже уплыло из разума, но слово «Сарх» горело, пульсировало в душе, заставляло сильные лапы стремительнее мчать сквозь вересковые заросли…
А зарослям уже конец! Камни, песок, огни факелов и ненавистный голос впереди.
Оборотень предвкушающе оскалился на бегу и дал волне ярости затопить мозг.
Он налетел на врагов из тьмы, безмолвный и неистовый. Двое пиратов рухнули под ударами тяжелых лап, не успев даже схватиться за оружие. Человек-волк не оглянулся на тех, кого сбил с ног. Ему не было дела до этих тварей. Впереди, над связанным пленником, стоял Сарх.
Наррабанец не кинулся наутек. Он выхватил у оцепеневшего пирата факел и встретил демона выпадом в ощеренную морду.
То, что остановило бы настоящего волка, ни на миг не задержало оборотня. Левой лапой он отбил в сторону факел, правой отвел клинок, скользнувший плашмя по серой шкуре. Запах хищника из оскаленной пасти ударил в лицо Сарху. Человек и зверь схватились врукопашную.
Шенги когтями рвал опутавшие его тело веревки.
— Нет! — закричал он, не сводя глаз с поединка. — Мальчик мой, не надо!!
Вряд ли оборотень успел понять, кто его окликнул. Все произошло слишком быстро. Покрытые серой шерстью мощные лапы запрокинули наррабанца, словно девушку в руках возлюбленного, а острые белые клыки полоснули открывшееся горло.
Кровь бывшего кхархи-гарр хлынула, оросив морду хищника. Не выпуская из лап содрогающееся тело врага, тот запрокинул голову и послал к своей госпоже луне вой, в котором звенело победное ликование. И вой этот заставил содрогнуться не только Шенги, но и Ралиджа, Дайру и Нитху, что спешили напролом сквозь кусты на звуки боя. А уж тем пиратам, которым посчастливилось уцелеть и удрать без оглядки, вой позади показался зовом из Бездны.
Шенги отшвырнул обрывки веревок и поднялся на ноги.
— Нургидан, — негромко и отчаянно позвал он. — Нургидан, пожалуйста, опомнись!
Лобастая серая голова повернулась на голос. Окровавленная пасть щерилась клыками. Зеленые глаза мерцали холодным беспощадным светом.
Шенги не осознавал, что перед ним зверь. Не понимал, что ему грозит смертельная опасность. Он знал только, что его ученик в беде.
— Нургидан, ты же человек! Очнись! Ну, очнись!
Тень воспоминания мелькнула в светящихся глазах хищника. Он выронил труп Сарха и опустился на все четыре лапы. Теперь он окончательно стал похож на волка, огромного, могучего, с тревожно прижатыми к голове ушами.
— Мальчик мой дорогой… — Шенги бесстрашно шагнул вперед.
Волк предостерегающе заворчал, еще выше подняв верхнюю губу и обнажив чудовищные клыки. Сейчас бросится…
Вместо этого он резко отпрыгнул в сторону и размашисто, легко понесся прочь.
Подоспевшие к месту боя Ралидж, Нитха и Дайру увидели только гибкую темную тень зверя, скользнувшего среди валунов и пропавшего в ночи.
И проклятья собственной глупости, позволившей угодить в ловушку.
И презрение к самому себе — за то, что поверил нелепой клевете на чудесную, чистую девушку.
И радостное облегчение оттого, что эта девочка не заляпана грязью.
И лютую ненависть к поганым пиратам.
Все оставить на потом!
Сейчас надо позаботиться о том, чтобы это самое «потом» у тебя было. А это не так уж просто, если лежишь на камнях, обмотанный рыбачьей сетью.
Драться — бесполезно. Браниться — глупо. Остается одно: незаметно напрягать мускулы, стараясь ослабить путы.
Где-то внизу шумит море. И в голове тоже шумит: хватанули в драке чем-то тяжелым. Не сразу все-таки его в сеть замотали: успел кому-то сломать позвоночник… и вроде бы одному шею свернул…
Боевые воспоминания тоже оставить на потом! До болтливой дряхлой старости. А сейчас осторожненько шевелим правой кистью. Когтями, когтями работаем! Кажется, ячейки сети раздвинулись, веревка оказалась на когтях. Теперь ее этак аккуратненько…
В бок коротко и сильно ударил носок сапога.
— Ну, здравствуй, Охотник, — мягко сказал Сарх. — Опять у меня в гостях? Отдохнуть прилег?
— Загораю, — ответил Шенги, глядя в темнеющее небо.
* * *
— …Решили мы с Нургиданом подбросить этого крысенка Нитхе, пусть повизжит! Мы тогда еще не знали, что крыса — священное животное Гарх-то-Горха. Их в храмах нарочно разводят и дрессируют. Наррабанец крысу никогда не пришибет. Кошек и мангуст в домах держат, но это вроде бы кошкин грех, если она крыс давит… Нитха не развизжалась, а подобрала этого голохвостого и начала выкармливать. Нам с Нургиданом. стало как-то не смешно: бегает всякая пакость по столу, на лавку забирается, когда спишь! А Нитха предупредила: кто Крысика тронет, тому она глаза выцарапает. И наглел этот серый до тех пор, пока у Шенги терпение не лопнуло. Велел он Крысика из нашей башни убрать.
Дайру поправил на локте корзину с известью и огляделся. Слизистых тварей видно не было. А темнело быстро. Еще немного — и проклятая луна вылезет на небо. Нургидан стал раздражительным, нервничает. Вот и приходится Дайру заговаривать Ралиджу зубы байками и потихоньку уводить назад, к постоялому двору.
— Тут как раз у Нитхи завязались неприятности с Рахсан-дэром, — продолжал Дайру беспечно, хотя в душе у него скребли даже не кошки, а наррабанские тигры. — Ну, мой господин помнит, я рассказывал: тот вельможа, которого Светоч…
— Помню, — кивнул Ралидж.
— Он всю зиму изводил принцессу религиозными премудростями, вдалбливал историю ее рода, а ей интереснее стрелять из арбалета и ножи в цель метать. Бегала от Рахсан-дэра, как Сарх от земляной пыхтелки. И добегалась. Настала весна, мы в Подгорный Мир готовимся, ждем не дождемся — до этого только разок за Гранью были! А Рахсан-дэр вдруг заявляет: если Нитха-шиу не прочтет без запинки три главы из «Тропы благочестия и добродетели» и не расскажет, за что и как был наказан богами великий воин и великий грешник Хаштар, то будет наказана немногим легче, чем этот самый герой. Не пойдет она ни в какой Подгорный Мир. Рахсан-дэр об этом позаботится. Поговорит с Охотником, напишет в Нарра-до, трупом ляжет на дороге — словом, что-нибудь сделает.
Дайру бросил сочувственный взгляд на угрюмого приятеля. Воспользовавшись моментом, когда Ралидж отвлекся на подозрительное шуршание в кустах, подросток быстро расстегнул куртку. Поверх рубахи он был вместо пояса обмотан длинной веревкой.
Нургидан вздохнул с облегчением. И верно, на постоялый двор спешить не обязательно. Хитроумный белобрысый друг найдет повод, чтобы отстать от Хранителя. А кататься по земле, пытаясь разорвать веревки, можно и здесь, в кустах.
Дайру бодро продолжал:
— У Нитхи был свой экземпляр «Тропы», Рахсан-дэр заказал переписчикам — ей в подарок. Громадный фолиант в деревянном футляре. Пошла она, бедная, блистать знаниями, а я при ней — книжищу эту волочь. Вельможа терпеть не мог, когда дочь его повелителя обходилась без слуг, так мы решили его лишний раз не злить. Только заметил я: она взяла ветчинную шкурку, что от обеда осталась, и украдкой натерла ею футляр. А как мы дошли до покоев Рахсан-дэра, достала из рукава Крысика, сунула мне и объяснила, что надо делать.
Рассказывая, Дайру украдкой посматривал на Сокола. Как-то странно принимает он эту историю. Вроде улыбается, но улыбка неискренняя. Будто байка наводит его на нерадостные мысли.
— И началось для Нитхи позорище. Книгу читала через пень-колоду, а великого грешника Хаштара ухитрилась перепутать с основателем собственного рода и таких нехороших дел навешала на бедного прапрадедушку, что Рахсан-дэр от ужаса язык проглотил и только махал на девчонку руками: мол, заткнись, высокородная госпожа! А когда пришел в себя, заявил, что в Подгорный Мир Нитха-шиу не пойдет, даже если ему, ее покорнейшему слуге Рахсану, придется надеть на дочь Светоча цепь и запереть в подвале.
— А она? — проявил внимание к рассказу Сокол. Но Дайру опять показалось, что Хранитель думает о другом.
— А она грохнулась на колени, воздела руки к лепному потолку и через голову всех на свете вельмож и наставников воззвала напрямую к Гарх-то-Горху. Вопила, что хочет стать Подгорной Охотницей, лучшей во всех мирах, — во имя Единого и во славу Его! И если Отец Богов дает ей на то свое благословение, пусть пошлет какой-нибудь знак, выразит свою волю! Наррабанец на этот спектакль глаза таращит, а я за его спиной на цыпочках подхожу к футляру от книги, достаю Крысика, сажаю на крышку — и тихонько к дверям, где раньше стоял. Зверек был не из пугливых, а тут еще ветчиной от крышки пахнет. Словом, расселся грызун, никуда не удирает. А Нитха к нему руку протянула и трогательно так, со слезой: «Я знала! Это знак! Священное животное Гарх-то-Горха!»
— Хитрая, — неопределенно протянул Сокол. — И как, сработало?
— Нет. Вельможа оказался умнее, чем мы думали. Одной рукой словил крысенка, другой поднял футляр, понюхал и сказал, что принцесса неверно истолковала знак Единого-и-Объединяющего. Если бы крыса взобралась, скажем, на дорожную суму, это было бы благословением на поход. А поскольку священное животное избрало футляр от книги стало быть, ясной принцессе предстоит долго бродить по благоуханным садам знаний.
— И она не пошла в Подгорный Мир?
— Пошла. Умолила-таки вельможу. А те три главы не то что по книге — наизусть теперь отбарабанить может.
— А с крысой что сталось?
— В Издагмире есть маленький храм Гарх-то-Горха. Не в самом городе, а за стеной. Туда Нитха и отнесла Крысика. Жрецы чуть не рехнулись от счастья: такой подарок из рук дочери Светоча! Она потом, навещала своего хвостатого дружка. Говорит, раскормили несчастное животное так, что пузо по полу…
— Тихо! — прервал его Нургидан. — Это что?
Над темнеющим, вереском плыла жалобная скулящая нота.
— Собака вроде… — И Нургидан пошел на звук. Остальные встревоженно последовали за ним.
— Яма! — предупредил Нургидан, остановившись у края каверны. — Туда собака провалилась. — Он нагнулся над провалом и позвал: — Эй, псина!
— От псины слышу, — откликнулся снизу знакомый голос. — Где вас носит? Я уже вздремнуть успела!
Подростки ошарашенно переглянулись.
— Нитха, ты? — неуверенно спросил Нургидан.
— Нет, это призрак твоей прабабушки! Сколько вы там. будете возиться?
Дайру поставил на землю корзину с известью, размотал веревку и бросил конец ее в каверну. Снизу донеслись возня, возмущенный визг, и ребята, потянув веревку, извлекли из ямы толстого пса, замотанного в куртку Нитхи.
— О красавица наша! — драматически воззвал Дайру. — Неужели злая колдунья превратила тебя вот в это?
— Ослу под копыто твои шуточки! — донеслось снизу. — Я замерзла и хочу есть! Кидайте веревку!
На этот раз наверх была вытащена сама Нитха, растрепанная и злая.
— Где шлялись? Или учитель плохо объяснил, где меня искать?
Все наперебой начали объяснять девочке, что обнаружили ее случайно, что никто, включая Шенги, представления не имел, где она находится. Может, на этом разговор и перешел бы на другое, если бы не сорвалось случайно с губ Сокола словечко «солеварня». Мол, именно там Охотник ищет пропавшую ученицу.
Нитха вцепилась в это слово, как лиса в куропатку. И потребована, чтобы ей объяснили, почему Совиная Лапа вообразил, что ученица на ночь глядя занялась выпариванием, соли.
Соколу совсем не хотелось разговаривать на такую деликатную тему, да еще при мальчишках. Но по части вытягивания сведений вредная Нитха могла бы оставить позади даже опытного палача. Ралидж и опомниться не успел, как выложил девочке все, что знал.
И принял на себя ураган гнева, который предназначался, вообще-то говоря, Шенги.
— Он поверил! Вы оба посмели поверить! Ну да, я же такая, я гулящая… я, может, тут публичный дом. открыть намерена! О-оу! Да кто ж такое посмел на меня… Да я же… да я…
Ралидж сел на камень и смущенно начал гладить ласкавшегося к нему пса. Хранитель чувствовал себя так, словно сам возвел клевету на девочку.
— Она чиста, как свежевылизанный котенок под брюхом кошки! — с интонациями трагического актера провозгласил Нургидан и схлопотал затрещину.
— Еще ты поехидничай, олух гурлианский, траста гэрр! Теперь надо мной все могут потешаться, да? Правильно! Раз такие уважаемые люди — трактирная сучка и грязный матрос…
— Постой! — врезался в ее причитания властный голос Дайру. — А ну, замолкни! Заткнись, я сказал!
Дайру редко позволял себе подобный тон. Но уж тогда его слушались все, даже учитель.
Нитха немедленно уняла рыдания.
— Матрос? — требовательно спросил подросток. — Речь шла именно о матросе?
— Юншайла так говорила, — пожал плечами Ралидж, отстраняя пса, который рвался вылизать ему лицо.
— Она не уточнила, с какого корабля? В гавани стоит только «Белопенный».
Воцарилась тишина. Первым, откликнулся Ралидж:
— Я не знал, что корабль только один. И Шенги не знал.
— Ловушка, да? — Слезы высохли в темных глазах девочки. — Где эта солеварня?
— На берегу, за утесами, на север от постоялого двора.
— Ловушка? — дошло наконец и до Нургидана. — Для кого? Для учителя?
Он не стал дожидаться ответа, бросился бежать, мгновенно и безошибочно определив нужное направление.
Нитха и Дайру ринулись следом.
Ралидж на несколько мгновений задержался — отпихнул нелепого пса, вставшего лапами ему на колени… и вдруг ощутил под пальцами что-то холодное, металлическое, вгляделся расширившимися глазами. Решительно сорвал с собачьего ошейника серебряную пластину, испещренную мелкими значками, спрятал ее в бархатный кошель у пояса и бегом, бросился догонять учеников Охотника.
* * *
Когти трепали, перетирали прочную сеть, одну веревочную прядь за другой. Подаются проклятые путы! Разлезаются! Но как медленно…
Только бы не выдать себя неосторожным взглядом, под враждебным светом факелов, под недобрыми взглядами пиратов!
Из сгустившегося сумрака доносится деловитое:
— Ну, теперь господин будет доволен? Ему нужен был именно этот человек?
— Этот. Только хозяину не человек нужен, а вещь. У Охотника есть серебряная побрякушка — при себе носит или прячет где…
— Хозяин платит золотом, за серебро?
— Он же колдун, а вещица — чародейная.
— А! Ну, пусть забирает. Я в колдовские игры не играю. Варрах, обыщи Охотника.
Отчаяние пленника сменяется злостью. Побрякушка?! Талисман, добытый в Совином. Капище, вещь, которая перестала быть вещью, стала частью души и ее сейчас снимут?! Вот так просто нагнутся, сдернут с шеи… да лучше сердце из груди… какой-то поганый наррабанский пират…
А поганый наррабанский пират уже тут как тут. Сумрачная смуглая рожа наклоняется над связанным. Охотником. Глаза глядят хмуро и беспощадно, рука тянется к вороту пленника, словно этот гад уже почуял, где спрятана драгоценность.
Тут уж не до здравых размышлений, потому что талисман нельзя отдавать, просто нельзя!
Измочаленные когтями веревки не выдерживают могучего рывка, и освобожденная правая лапа летит навстречу врагу.
Варрах, воин и убийца, с его великолепной реакцией, даже не делает попытки шарахнуться, увернуться. Оцепенев, глядит он, как сбывается злой сон. Стремительное движение Шенги кажется ему замедленным: вот возникает перед ним черная лапа, цветком раскрываются сизые длинные когти…
«Хмали саи ну! Судьбу мою чую!»
И мгновенная смерть от ужаса за миг до того, как когти впились в лицо, разрывая кожу, выдирая глаза…
* * *
Грозная луна холодно и властно глядела из-под тонкой облачной полумаски на Эрниди, на скалы, на черную тень, летящую сквозь вереск и ветер.
Нургидан несся гигантскими скачками, не поворачивая головы на крики далеко отставших Дайру и Нитхи. Ветер бил в лицо, запахи ночи кружили голову. И с каждым прыжком молодой оборотень менялся: глаза засверкали зеленым огнем, лицо вытянулось в звериную морду, в равномерные выдохи бегущего вплелось негромкое рычание.
Двуногий волк читал во встречном ветре вести о том, что творилось впереди, на пустынном побережье.
Враги. Люди. Запах пота, запах тревоги. Чад факелов. И внезапно — как яркий алый мазок поверх темной краски — дразнящий, мучительный зов: впереди пролилась кровь.
Чья? Шенги? Или проклятого Сарха?
Он еще был Нургиданом, он еще сознавал, что спешит спасти учителя… Сознавал до того мгновения, пока на жарком, голодном, подрагивающем языке не затрепетал соленый вкус, самый желанный вкус в мире! Пролитая кровь была еще далека, но оборотень уже ощущал ее во рту, словно полоснул клыками чью-то вену.
Память о вражде упрямее держалась в сознании, чем память о дружбе. Имя Шенги уже уплыло из разума, но слово «Сарх» горело, пульсировало в душе, заставляло сильные лапы стремительнее мчать сквозь вересковые заросли…
А зарослям уже конец! Камни, песок, огни факелов и ненавистный голос впереди.
Оборотень предвкушающе оскалился на бегу и дал волне ярости затопить мозг.
Он налетел на врагов из тьмы, безмолвный и неистовый. Двое пиратов рухнули под ударами тяжелых лап, не успев даже схватиться за оружие. Человек-волк не оглянулся на тех, кого сбил с ног. Ему не было дела до этих тварей. Впереди, над связанным пленником, стоял Сарх.
Наррабанец не кинулся наутек. Он выхватил у оцепеневшего пирата факел и встретил демона выпадом в ощеренную морду.
То, что остановило бы настоящего волка, ни на миг не задержало оборотня. Левой лапой он отбил в сторону факел, правой отвел клинок, скользнувший плашмя по серой шкуре. Запах хищника из оскаленной пасти ударил в лицо Сарху. Человек и зверь схватились врукопашную.
Шенги когтями рвал опутавшие его тело веревки.
— Нет! — закричал он, не сводя глаз с поединка. — Мальчик мой, не надо!!
Вряд ли оборотень успел понять, кто его окликнул. Все произошло слишком быстро. Покрытые серой шерстью мощные лапы запрокинули наррабанца, словно девушку в руках возлюбленного, а острые белые клыки полоснули открывшееся горло.
Кровь бывшего кхархи-гарр хлынула, оросив морду хищника. Не выпуская из лап содрогающееся тело врага, тот запрокинул голову и послал к своей госпоже луне вой, в котором звенело победное ликование. И вой этот заставил содрогнуться не только Шенги, но и Ралиджа, Дайру и Нитху, что спешили напролом сквозь кусты на звуки боя. А уж тем пиратам, которым посчастливилось уцелеть и удрать без оглядки, вой позади показался зовом из Бездны.
Шенги отшвырнул обрывки веревок и поднялся на ноги.
— Нургидан, — негромко и отчаянно позвал он. — Нургидан, пожалуйста, опомнись!
Лобастая серая голова повернулась на голос. Окровавленная пасть щерилась клыками. Зеленые глаза мерцали холодным беспощадным светом.
Шенги не осознавал, что перед ним зверь. Не понимал, что ему грозит смертельная опасность. Он знал только, что его ученик в беде.
— Нургидан, ты же человек! Очнись! Ну, очнись!
Тень воспоминания мелькнула в светящихся глазах хищника. Он выронил труп Сарха и опустился на все четыре лапы. Теперь он окончательно стал похож на волка, огромного, могучего, с тревожно прижатыми к голове ушами.
— Мальчик мой дорогой… — Шенги бесстрашно шагнул вперед.
Волк предостерегающе заворчал, еще выше подняв верхнюю губу и обнажив чудовищные клыки. Сейчас бросится…
Вместо этого он резко отпрыгнул в сторону и размашисто, легко понесся прочь.
Подоспевшие к месту боя Ралидж, Нитха и Дайру увидели только гибкую темную тень зверя, скользнувшего среди валунов и пропавшего в ночи.
39
Только в романтических поэмах утро, застающее любовников среди высокой травы и пения ранних пташек, наполняет их души неземным блаженством. На самом деле холодный рассветный ветер и роса, крупными каплями стекающая с ветвей на лицо спящего, не самый приятный способ пробуждения, даже после восхитительной ночи.
Айрунги зябко передернулся и попытался укрыться валявшимся рядом плащом. Увы, плащ промок насквозь, словно кто-то заботливо выстирал его в роднике.
А Шаунара только зябко поежилась во сне. Ну еще бы, еще недавно ее согревали крепкие объятия…
Айрунги, между прочим, тоже частенько приходилось ночевать под открытым небом. Но привыкнуть к таким ночлегам и уж тем более полюбить их — нет уж, извините!
А эта красавица улыбается во сне! Ну да, она же только на зиму перебирается под крышу, в первый попавшийся чужой дом…
В сердце Айрунги всколыхнулась смесь нежной жалости и ревнивого возмущения.
Нет уж, хватит! Набегалась по кустам! Теперь у Шаунары будет дом! И теплая постель! И пара крепких мужских рук, чтобы ее в этой постели удержать!
Размышления начинали привлекать весьма привлекательный оборот, но вдруг мужчина вздрогнул и сел. Губы его плотно сжались.
Стоп-стоп-стоп, люди добрые! Это что же получается: Айрунги Журавлиный Крик вляпался в самую древнюю из ловушек, изобретенных человечеством (точнее, его прекрасной половиной)? Стало быть, уютный домик, куча сопливых ребятишек, семейные дрязги, благопристойная старость, погребальный костер на берегу и рыдающая вдова с седыми прядями в бронзовых косах?
Всю жизнь подобные картины вызывали у бродяги и авантюриста омерзение.
А сейчас что-то изменилось. Отнюдь нельзя назвать неприятной мысль о вдове с бронзовыми косами. И даже о куче ребятишек, которым, кстати, совсем не обязательно быть сопливыми. Кто знает, может, вырастет хоть один продолжатель отцовского дела…
Дела? А что это за дело? Если погоня за славой и властью, так в этом Айрунги вроде бы разочаровался. Ах, чистая наука, высокое знание? Так алхимией можно заниматься и на Эрниди, разве нет?
Шаунара сонно завозилась, открыла глаза и сразу поднялась на локте. В глазах — ни тени сна. Разом проснулась, как вспугнутая птица.
Айрунги хотел сказать что-то приветливое, но женщина подалась к нему так нежно и маняще, что все непроизнесенные слова растворились в поцелуе.
Наконец — очень не скоро — объятия разомкнулись. Шаунара откинулась назад и, не сводя глаз с лица любимого, сдвинула брови, явно что-то припоминая. Хрипловатым спросонья голосом медленно произнесла:
— «Если ты смотришь в его глаза…»
— Что, милая?
— Ничего, вспомнилось почему-то. Знаешь, жила лет двести назад такая поэтесса — Айсайми Белая Луна из…
— Знаю.
— Я видела один свиток, там несколько строк, должно быть, набросок для будущего стихотворения, только она его так и не написала.
Утренняя хрипотца уже исчезла, Айрунги изумленно внимал переливчатому, выразительному низкому голосу.
— «Если ты смотришь в его глаза и видишь только свое отражение, ты отлично позабавишься, но это не любовь. Если ты смотришь в его глаза и видишь, что в них отражается весь огромный мир, ты, может быть, будешь счастлива, но и это не любовь. Если ты смотришь в его глаза, видишь его душу и не можешь оторвать взора, ты, наверное, будешь несчастна, но это и есть любовь…» Сама не знаю, почему запомнилось.
Айрунги не решился спросить, что же она увидела в его глазах. Вместо этого он задал другой вопрос, который тоже волновал и беспокоил его:
— И где ж это моей красавице выпало подержать в руках такую ценность — рукопись Айсайми?
— В Аргосмире. В королевской библиотеке. Мой отец был придворным летописцем. Я росла книжной девочкой.
— Ты не рассказывала.
— А ты не спрашивал.
Женщина стала приводить в порядок растрепавшиеся в любовной игре волосы. Айрунги чуть не задохнулся, глядя на легкую грацию загорелых рук.
— Мы хорошо жили, отец меня баловал. Шутил, что хоть мы и из Семейства, но отдаст он меня только за королевского советника, не ниже, потому что я красавица. А я это принимала всерьез, маленькая ведь была. Мне казалось, что это самая высокая участь на земле — быть женой советника! — Шаунара улыбнулась, но тут же помрачнела. — Слышал про «мятеж бархатных перчаток»? Его подавили четырнадцать лет назад. Отца обвинили в том, что он подобрал для мятежников древние документы, подтверждающие их притязания. Не знаю, может, и подобрал, для него было радостью рыться в архивах. Но мятежник из него, как из моего ужа кобра. Его приговорили к удавке, нам пришлось бежать на борту «Летней грезы».
Айрунги зябко передернулся и попытался укрыться валявшимся рядом плащом. Увы, плащ промок насквозь, словно кто-то заботливо выстирал его в роднике.
А Шаунара только зябко поежилась во сне. Ну еще бы, еще недавно ее согревали крепкие объятия…
Айрунги, между прочим, тоже частенько приходилось ночевать под открытым небом. Но привыкнуть к таким ночлегам и уж тем более полюбить их — нет уж, извините!
А эта красавица улыбается во сне! Ну да, она же только на зиму перебирается под крышу, в первый попавшийся чужой дом…
В сердце Айрунги всколыхнулась смесь нежной жалости и ревнивого возмущения.
Нет уж, хватит! Набегалась по кустам! Теперь у Шаунары будет дом! И теплая постель! И пара крепких мужских рук, чтобы ее в этой постели удержать!
Размышления начинали привлекать весьма привлекательный оборот, но вдруг мужчина вздрогнул и сел. Губы его плотно сжались.
Стоп-стоп-стоп, люди добрые! Это что же получается: Айрунги Журавлиный Крик вляпался в самую древнюю из ловушек, изобретенных человечеством (точнее, его прекрасной половиной)? Стало быть, уютный домик, куча сопливых ребятишек, семейные дрязги, благопристойная старость, погребальный костер на берегу и рыдающая вдова с седыми прядями в бронзовых косах?
Всю жизнь подобные картины вызывали у бродяги и авантюриста омерзение.
А сейчас что-то изменилось. Отнюдь нельзя назвать неприятной мысль о вдове с бронзовыми косами. И даже о куче ребятишек, которым, кстати, совсем не обязательно быть сопливыми. Кто знает, может, вырастет хоть один продолжатель отцовского дела…
Дела? А что это за дело? Если погоня за славой и властью, так в этом Айрунги вроде бы разочаровался. Ах, чистая наука, высокое знание? Так алхимией можно заниматься и на Эрниди, разве нет?
Шаунара сонно завозилась, открыла глаза и сразу поднялась на локте. В глазах — ни тени сна. Разом проснулась, как вспугнутая птица.
Айрунги хотел сказать что-то приветливое, но женщина подалась к нему так нежно и маняще, что все непроизнесенные слова растворились в поцелуе.
Наконец — очень не скоро — объятия разомкнулись. Шаунара откинулась назад и, не сводя глаз с лица любимого, сдвинула брови, явно что-то припоминая. Хрипловатым спросонья голосом медленно произнесла:
— «Если ты смотришь в его глаза…»
— Что, милая?
— Ничего, вспомнилось почему-то. Знаешь, жила лет двести назад такая поэтесса — Айсайми Белая Луна из…
— Знаю.
— Я видела один свиток, там несколько строк, должно быть, набросок для будущего стихотворения, только она его так и не написала.
Утренняя хрипотца уже исчезла, Айрунги изумленно внимал переливчатому, выразительному низкому голосу.
— «Если ты смотришь в его глаза и видишь только свое отражение, ты отлично позабавишься, но это не любовь. Если ты смотришь в его глаза и видишь, что в них отражается весь огромный мир, ты, может быть, будешь счастлива, но и это не любовь. Если ты смотришь в его глаза, видишь его душу и не можешь оторвать взора, ты, наверное, будешь несчастна, но это и есть любовь…» Сама не знаю, почему запомнилось.
Айрунги не решился спросить, что же она увидела в его глазах. Вместо этого он задал другой вопрос, который тоже волновал и беспокоил его:
— И где ж это моей красавице выпало подержать в руках такую ценность — рукопись Айсайми?
— В Аргосмире. В королевской библиотеке. Мой отец был придворным летописцем. Я росла книжной девочкой.
— Ты не рассказывала.
— А ты не спрашивал.
Женщина стала приводить в порядок растрепавшиеся в любовной игре волосы. Айрунги чуть не задохнулся, глядя на легкую грацию загорелых рук.
— Мы хорошо жили, отец меня баловал. Шутил, что хоть мы и из Семейства, но отдаст он меня только за королевского советника, не ниже, потому что я красавица. А я это принимала всерьез, маленькая ведь была. Мне казалось, что это самая высокая участь на земле — быть женой советника! — Шаунара улыбнулась, но тут же помрачнела. — Слышал про «мятеж бархатных перчаток»? Его подавили четырнадцать лет назад. Отца обвинили в том, что он подобрал для мятежников древние документы, подтверждающие их притязания. Не знаю, может, и подобрал, для него было радостью рыться в архивах. Но мятежник из него, как из моего ужа кобра. Его приговорили к удавке, нам пришлось бежать на борту «Летней грезы».