Страница:
Надо бы и Юнфанни вниз, под защиту морской госпожи, да в юбке не поплаваешь, а сбросить жалко, да и как без юбки выберешься на берег? Поэтому женщина снимает лишь башмаки, накрывает камнем, чтобы потом вернуться и забрать. Затем ложится на камни, бесстрашно перекатывается за край обрыва и повисает над пропастью на руках.
Тело помнит детство, когда лихая девчонка исползала все окрестные скалы, разоряя птичьи гнезда. Годы, конечно, не те, но руки по-прежнему сильны, пальцы цепки, ноги сами находят каждую выбоину в камне. Ветер дует с моря, прижимая женщину к обрыву, помогая двигаться вдоль скалы. Юнфанни видит в этом добрый знак. Зубья скал внизу не пугают Дочь Моря. С куда большей тревогой вслушивается она в голоса. Только бы не изловили Шепчущего… Да нет же, это невозможно! Дори-а-дау не допустит этого!
Ага, здесь уже можно выбраться наверх. Между ней и облавой — утес. Отсюда тропка выведет к Корабельной пристани.
Подтянувшись на руках, Юнфанни высовывает голову над краем обрыва, и с губ едва не срывается проклятие.
На тропе стоит человек. Протянуть руку — и коснешься сапога.
Чтоб крабы сожрали проклятого дарнигара! Догадался оставить здесь стражника, отрезал путь к отступлению! Нет хуже сволочи, чем сволочь своя, местная: каждую тропинку знает, каждый валун еще мальчишкой облазил.
Стражник рассеянно бросает взгляд на край обрыва и вздрагивает, встретившись взглядом с растрепанной женщиной, щеки которой измазаны черной и красной краской.
Несколько мгновений они смотрят друг на друга — взор во взор. А затем стражник отворачивается и начинает насвистывать тягучую мелодию.
Ну, паренек, спасибо тебе! Ты ведь тоже когда-то бегал хвостиком за Юнфанни, канючил, чтоб рассказала про знаменитых пиратов.
Но вылезать на берег все-таки нельзя. Одно дело для стражника — отвернуться, не заметить голову над пропастью, а совсем другое — пропустить мимо себя по тропке одного из тех, на кого устроена облава. На это его доброты может не хватить. Надо ползти по скале дальше — но куда? Там лишь нагромождение камней и путаница кустов.
А еще — храм! Тот самый храм Безымянных, что торчит на скалах Эрниди, словно кукиш древним богам. Такая маленькая долинка, похожая на узкогорлый кувшин: у «горлышка» — храм, у «донышка» — домик, где живет жрец с двумя учениками. А между храмом и домиком — грядки. Еще бы, жрец впроголодь живет! Если б не король, так вовсе бы с голоду околел.
Тело становится тяжелее, израненные ноги не так проворно ищут невидимую тропу меж хмурым морем и темнеющим небом. Да, Юнфанни уже не двенадцать лет! Надо выбираться здесь, надеясь на судьбу и на покровительство дори-а-дау.
С трудом вскарабкавшись на берег, женщина встает на подкашивающиеся ноги. Скверное место, чтобы скрываться от облавы! Нагрянет стража с факелами — враз изловит. Она-то знает, девчонкой в прятки здесь играла.
В прятки… Да! Помнится, однажды вскарабкалась на крышу храма и никто не сумел ее найти. А ведь ребятишки куда глазастее, чем стражники, которым скорее бы домой, к женам да детишкам… и которые боятся, что среди Детей Моря, взятых в кольцо облавы, они найдут этих самых жен и детишек.
Решено! Юнфанни проведет ночь на крыше храма. Это будет даже забавно!
А в прибое под обрывом, устроившись меж двух валунов, раздраженно прислушивалась к голосам наверху сама дори-а-дау, дочь Морского Старца.
Как не вовремя облава! Сейчас бы превратить хвост в ноги, принять человеческое обличье, ставшее привычным за последние годы, найти спрятанную на берегу одежду.
А тут — облава! Дурни с факелами бегают, кричат… Может, и не выбираться на берег? Что-то стала надоедать забава, которая поначалу казалась восхитительной. Если живешь тысячелетия (ну, правду сказать, много времени проводишь в спячке), представляется забавным потратить несколько лет на жизнь среди людей.
Развлечение теряет свою прелесть, но, пожалуй, она еще немного поживет на Эрниди. Только зачем ей понадобилось слушать нелепые молитвы этих Детей Моря? Вот уж скука! Особенно жертвоприношение. Ну для чего дочери Морского Старца вино, выплеснутое в волны?
Дори-а-дау нужно было от людей нечто совсем, совсем иное.
10
Тело помнит детство, когда лихая девчонка исползала все окрестные скалы, разоряя птичьи гнезда. Годы, конечно, не те, но руки по-прежнему сильны, пальцы цепки, ноги сами находят каждую выбоину в камне. Ветер дует с моря, прижимая женщину к обрыву, помогая двигаться вдоль скалы. Юнфанни видит в этом добрый знак. Зубья скал внизу не пугают Дочь Моря. С куда большей тревогой вслушивается она в голоса. Только бы не изловили Шепчущего… Да нет же, это невозможно! Дори-а-дау не допустит этого!
Ага, здесь уже можно выбраться наверх. Между ней и облавой — утес. Отсюда тропка выведет к Корабельной пристани.
Подтянувшись на руках, Юнфанни высовывает голову над краем обрыва, и с губ едва не срывается проклятие.
На тропе стоит человек. Протянуть руку — и коснешься сапога.
Чтоб крабы сожрали проклятого дарнигара! Догадался оставить здесь стражника, отрезал путь к отступлению! Нет хуже сволочи, чем сволочь своя, местная: каждую тропинку знает, каждый валун еще мальчишкой облазил.
Стражник рассеянно бросает взгляд на край обрыва и вздрагивает, встретившись взглядом с растрепанной женщиной, щеки которой измазаны черной и красной краской.
Несколько мгновений они смотрят друг на друга — взор во взор. А затем стражник отворачивается и начинает насвистывать тягучую мелодию.
Ну, паренек, спасибо тебе! Ты ведь тоже когда-то бегал хвостиком за Юнфанни, канючил, чтоб рассказала про знаменитых пиратов.
Но вылезать на берег все-таки нельзя. Одно дело для стражника — отвернуться, не заметить голову над пропастью, а совсем другое — пропустить мимо себя по тропке одного из тех, на кого устроена облава. На это его доброты может не хватить. Надо ползти по скале дальше — но куда? Там лишь нагромождение камней и путаница кустов.
А еще — храм! Тот самый храм Безымянных, что торчит на скалах Эрниди, словно кукиш древним богам. Такая маленькая долинка, похожая на узкогорлый кувшин: у «горлышка» — храм, у «донышка» — домик, где живет жрец с двумя учениками. А между храмом и домиком — грядки. Еще бы, жрец впроголодь живет! Если б не король, так вовсе бы с голоду околел.
Тело становится тяжелее, израненные ноги не так проворно ищут невидимую тропу меж хмурым морем и темнеющим небом. Да, Юнфанни уже не двенадцать лет! Надо выбираться здесь, надеясь на судьбу и на покровительство дори-а-дау.
С трудом вскарабкавшись на берег, женщина встает на подкашивающиеся ноги. Скверное место, чтобы скрываться от облавы! Нагрянет стража с факелами — враз изловит. Она-то знает, девчонкой в прятки здесь играла.
В прятки… Да! Помнится, однажды вскарабкалась на крышу храма и никто не сумел ее найти. А ведь ребятишки куда глазастее, чем стражники, которым скорее бы домой, к женам да детишкам… и которые боятся, что среди Детей Моря, взятых в кольцо облавы, они найдут этих самых жен и детишек.
Решено! Юнфанни проведет ночь на крыше храма. Это будет даже забавно!
* * *
А в прибое под обрывом, устроившись меж двух валунов, раздраженно прислушивалась к голосам наверху сама дори-а-дау, дочь Морского Старца.
Как не вовремя облава! Сейчас бы превратить хвост в ноги, принять человеческое обличье, ставшее привычным за последние годы, найти спрятанную на берегу одежду.
А тут — облава! Дурни с факелами бегают, кричат… Может, и не выбираться на берег? Что-то стала надоедать забава, которая поначалу казалась восхитительной. Если живешь тысячелетия (ну, правду сказать, много времени проводишь в спячке), представляется забавным потратить несколько лет на жизнь среди людей.
Развлечение теряет свою прелесть, но, пожалуй, она еще немного поживет на Эрниди. Только зачем ей понадобилось слушать нелепые молитвы этих Детей Моря? Вот уж скука! Особенно жертвоприношение. Ну для чего дочери Морского Старца вино, выплеснутое в волны?
Дори-а-дау нужно было от людей нечто совсем, совсем иное.
10
Дурнота обнимает, наваливается на лицо, мешает дышать. Под закрытыми веками плавают огненные точки.
Мысли разваливаются на куски, пульсирующая боль не дает открыть глаза. Сквозь боль каплями сочится тревога… что-то скверное произошло…
Из мглы, окутавшей память, назойливо доносятся бессвязные слова. Рыжая щука… Рыжая щука… Вей-о! Ну и бред…
А вот и не бред. Трактир так называется — «Рыжая щука». Пра-авильно, в Шаугосе. Вся компания там пила вино. Это что же — похмелье такое выразительное?
Ой, вряд ли! Хотя бы потому, что даже при самом мерзком похмелье руки и ноги не бывают скручены веревками.
Наконец удается разлепить непослушные веки, но ничего хорошего в этом нет: по зрачкам ударяет поток мучительного света. Нет, это не пламя Бездны… и на том спасибо Безликим. Всего-навсего поток дневного света из приоткрытой двери. И его перечеркивает темная фигура.
Человек подходит, склоняется над самым лицом. Вей-о! Что у него за гадость в склянке? Запах едкий, по ноздрям бьет. Зато сознание проясняется, зрение становится четче, боль не так терзает мозг. А таинственная личность превращается в хорошо знакомого хозяина трактира «Рыжая щука».
Руки и ноги остаются связанными. Значит, не стоит торопить события. Надо понять, во что влип, где находишься и что тебя ожидает. Лежи, Сокол, и помалкивай. Ясно одно: это не трактир. Бревенчатый сарайчик, колючее сено… Если повернуть голову, можно разглядеть в полумраке два темных тюка — связанные пленники. Трактирщик нагнулся над одним из них, сует к лицу свое снадобье. Пыльный воздух оглашается бранью — ага, Айфер очнулся. Скручен, стало быть… плохо, ой как плохо!
Трактирщик, не обращая внимания на проклятия, переходит к третьему пленнику: лица не видно, но по одежде вроде бы Шенги.
Все это — не пьяная шуточка. Никто не посмел бы так скверно шутить с Сыном Клана. Попробуем веревки на разрыв… Вот гадство! Веревки прочные и завязаны грамотно!
Приведя в чувство Охотника, хозяин «Рыжей щуки» скованной, деревянной походкой идет к двери. На пороге остановился, заколебался и вдруг резко обернулся, упал на колени, истово ударил лбом в земляной пол.
— Люди! — выдохнул негромко, но так отчаянно, что Айфер заткнулся со своей бранью. — Люди, нет мне прощенья! Я бы сам никогда… Я бы ни за что… Внучечка моя, внучечка у них! Она же маленькая еще, десять лет всего…
Издали донеслись голоса. Трактирщик вскочил, нацепил на бледное лицо непроницаемое выражение и вышел из сарая, бросив через плечо одно слово:
— Сарх!
Вей-о-о! Челюсти свело так, что стало больно зубам. Сарх — это серьезно! Но что эта наррабанская сволочь делает в верховьях Тагизарны? Он же, по слухам, пиратствует ниже по течению, чуть ли не возле Джангаша!
Шенги, молодчина, не потерял головы от страха, хотя наверняка слыхал жуткие истории про Сарха и его речных пиратов. Охотник лежит ближе всех к двери и сейчас извернулся всем телом, вытянул шею, чтобы глянуть наружу.
— Это не Шаугос. Деревья, берег — высокий, обрывистый; вижу верхушку мачты, под берегом причален корабль. За порогом — двор, телега стоит. Людей не вижу, но голоса слышны… неразборчиво…
— Это покосы, — объясняюще прогудел Айфер.
— Что-что? Какие покосы?
— Обыкновенные. Лугов тут нет, одни леса. Хозяева ставят в лесу сарайчик, косят траву на полянках, по старым просекам. А много наберется, увозят на телеге.
— Ясно. Нас, выходит, опоили какой-то дрянью — и сюда… — Голос Шенги впервые дрогнул. — Ох, где ж сейчас мои ребятишки?
— Не горюй, Охотник! — ободрил его Айфер. — С нами же Хранитель! Он что-нибудь придумает, вот увидишь! И нас выручит, и ребятишек твоих!
Та-ак. Приятно, когда в тебя верят. И правильно делают, между прочим. В рукаве припрятана запасная костяшка, можно смошенничать в игре со смертью.
Когда-то Аунк, великий мастер клинка, обучал карраджу беглого раба по кличке Орешек. Тренировочки были — вспомнить страшно! А кроме древних приемов атаки и защиты преподнес мастер и еще подарочек, драгоценный и опасный. Всего три… нет, четыре раза довелось им воспользоваться. Сейчас назревает пятый случай.
Аунк заставлял ученика подолгу глядеть на лезвие меча, блестевшее на солнце, приводил в особое состояние между сном и бодрствованием. В этом колдовском сне великий мастер поселил в памяти одну фразу. Полная бессмыслица, но действие ужасающее, это проверено.
Стены сарая отодвинулись куда-то. Над головой зашумела укрывающая разбойников дубрава. Зазвучал, как наяву, низкий хрипловатый голос Аунка: «Эти слова — ключ. Они откроют в твоей душе потайную дверку и выпустят наружу демона. Ты станешь смертью. Ненадолго, ведь боги дают такие подарки лишь на короткий срок. Но за это время ты успеешь выстелить землю вокруг себя трупами. Потом тебе будет очень плохо — ведь за все приходится расплачиваться…»
Еще как будет плохо! Хоть не вспоминай! После боя становишься беспомощным, словно из тела кости заживо вынули. И боль такая же. Зато на краткое время в тебе вскипают сила и ловкость, отмеренные богами человеку, и многократно увеличиваются! Не то что веревки порвать — сарай по бревнышку раскатать можно. А уж этих речных пиратов с их людоедскими замашками и вовсе в глину гончарную размесим! Вот только пусть соберутся в кучу, чтоб не гоняться за ними по всему берегу. И сказать вслух… сказать…
Вей-о-о! Ай да Хозяйка Зла! Всегда придумает, старая стерва, чем человека удивить и порадовать! Память, оглушенная сонным зельем, наотрез отказывается назвать короткую фразу — не то из четырех, не то из пяти слов.
Это хуже. Но паниковать не будем. Будем вспоминать. Когда впервые пришлось говорить эту фразочку? Пра-а-вильно: в драке с Жабьей Подушкой. Ух, быстро двигалась, тварюга! И молнии из щупальцев… Что ж тогда было сказано? Что-то про болото…
Спокойно. Все обязательно вспомнится. Вот только мешает боль в затылке.
Чему в детстве учил хозяин? Если, говорил, Орешек, ты что-то забыл, не мучай память. Отвлекись, подумай о другом, забытое само в уме всплывет.
Да уж, хорошо бы всплыло, а то голоса во дворе стали громче.
О другом подумать? Может, о том, что Сарх с пленниками делает: за руки и ноги привязывает к вбитым в землю колышкам, вспарывает животы, насыпает во внутренности горячие угли… Пра-авильно, очень своевременная мысль.
О более приятном поразмышлять уже не успеть: в сарай вваливаются обтрепанные мерзавцы, поднимают Айфера и выволакивают из сарая. Наемник опять разражается бранью, но умолкает, получив удар под ложечку.
Цепкие лапы грубо поднимают — ну, никакого почтения к Сыну Клана! Ноги связаны так, что можно только мелко семенить. Вот и семеним из сарайчика. На дворе — хмурый рассвет и толпа негодяев. Хуже всего, что у невысокого заборчика стоят двое с арбалетами. Ах, вспомнить бы ту заветную фразу, тогда бы и стрелы на лету переловить можно.
Кстати, сарх по-наррабански «стрела»… Ох, что за ерунда в голову лезет!
Охотник, оступившись, упал. Никто не помог ему подняться.
Мгновенное сочувствие к Шенги исчезает, сметенное радостной вспышкой понимания: он нарочно свалился именно здесь! К стене прислонены две косы. Если он сумеет свалить одну и лезвием перерезать веревки…
Скорее отвести глаза, чтоб и взглядом не выдать… Как отвлечь пиратов?
А вот и ученики Охотника. Бледны, но держатся неплохо. Связаны только по рукам, ноги у ребятишек свободны.
Кто у пиратской швали за главного? Пра-авильно, вон то путало в черном, что сидит на дышле телеги, как ворона на стрехе. И одет богаче других, и держится надменнее.
Так вот он каков, Сарх-кровопийца, Сарх-палач. Тот самый Сарх, о котором Арлина запретила няньке рассказывать близнятам, — чтоб маленькие спали спокойно, не кричали по ночам. Ну-ка, ну-ка, поглядим…
Вей-о! По парню сцена плачет! Ничего не делает, молчит, а веет от него ледяным ветерком! Тело длинное, гибкое, поза вычурная, изломанная: подтянул колено к груди, поставил ступню на дышло, подался влево. Другой бы свалился, а этот сидит. Ловкий, гад! Смуглый до черноты и вроде не старый, хотя по ним, наррабанцам, толком не скажешь, физиономия узкая, глаза прикрыты тяжелыми, набрякшими веками: греется на солнышке, котяра! Холеные усы сливаются с коротко подстриженной бородкой. Небось много времени тратит, чтоб красоту наводить. И это при бродячей жизни по чащобам!
А сброд вокруг — он сброд и есть! Правда, вооружены, собаки, хорошо. И много их. И неплохо дрессированы: молчат, ждут атаманского слова. А тот знай себе на солнышке греется. Небось Наррабан вспоминает. И чего этой гиене дома не сиделось? У нас своих паскуд хватает!
Наконец какой-то лохматый кабан не выдержал:
— Атаман, глянь, как подфартило! Добыча-то, добыча! — Он грубо схватил за плечо Нитху, толкнул к телеге. — Смотри, какая лапушка. Вот уж нам утеху боги послали…
Сарх открыл глаза. Цепко оглядел гневное, без тени страха лицо девочки. Сказал холодно, медленно, почти без акцента:
— И думать забудь. Вам, скотам, и крестьянских девок хватит. А это подороже товар, это — в жертву!
Тяжело оглядел толпу пиратов: разочарованы, но никто не смеет вякнуть поперек. Затем устремил взгляд куда-то вдаль и выдохнул истово:
— Гратхэ грау дха, Кхархи!
Вот тут Нитха по-настоящему испугалась: ойкнула, побелела, шарахнулась так, что чуть не свалилась на руки рыжему пирату.
Шарахнешься тут! Слова наррабанской молитвы — «всё ради тебя», — но имя Единого-и-Объединяющего кощунственно заменено именем Хмурого Бога.
Конечно, девочке сграшно. В Наррабане долго не забудут о кхархи-гарр, «слугах Хмурого» — тайном обществе фанатиков-убийц, что тешили людскими страданиями кровожадного демона, которого почитали как божество.
Но ведь уже лет шесть как нашел свою погибель демон, разрушен тайный храм в горах. Причем в этом веселом дельце не обошлось без некоего Ралиджа. Как бы сейчас это не аукнулось! Прошлое — зверь кусачий.
Ох, правильно говорил Илларни: наши мысли эхом звучат вокруг! Из толпы речных пиратов выныривает мелкий хорек, что-то возбужденно шепчет атаману. Сарх забыл про девочку. Встал с дышла… нет, не встал, а перелился, заструился из одной позы в другую — до чего же гибок!
Кстати, меча у пояса нет, только странная костяная штуковина в руке.
— Неужели передо мной Ралидж Разящий Взор? Вот она, моя награда за шесть лет ожидания!
Взгляд через плечо атамана… ура, Охотнику удалось свалить наземь косу! Правда, упала она неудачно. Шенги пытается перекатиться ближе к лезвию.
Теперь — что угодно, лишь бы отвлечь внимание пиратов на себя! Дерзить, хамить, песни петь — только бы они к сараю не обернулись!
— А ты, стало быть, из этих… ну, как их… недодавленных?
Хороший тон. Небрежный, снисходительно-насмешливый. Так и держать, даже если бить начнут.
Наррабанец приблизился — не подошел, а именно приблизился. И начал вещать, словно со сцены:
— Я — Сарх! Я — стрела, летящая из прошлого! Я — карающий взор мертвого бога!
— Ты про Хмурого? Вей-о! Нашел божество! Так, демон-самозванец с кучкой прихлебателей.
— Поиски были трудными. — Сарх не вышел из роли. Прирожденный актер, такого не собьешь свистом из зала. — Мы знали имя одного из вас — я говорю о богомерзком звездочете Илларни. Его настигло проклятие Кхархи.
— Проклятие? Старый человек мирно скончался на руках у близких, достойно лег на погребальный костер…
Пират, не слушая, продолжал свою торжественную речь:
— Потом мы узнали еще два имени: твое и твоей жены-ведьмы…
— Я-то что, я там был за зрителя. С твоим хваленым богом справились старик и женщина. А я только подрался немножко под конец. Ох, и разбегались же вы — вспомнить смешно!
Кто-то из услужливой швали бьет под вздох… больно, сволочи! Не сразу удается восстановить дыхание.
— Не сметь! — рявкает Сарх. — Я сам!.. Только сам!.. Он узнает, что такое пытка! День за днем будет визжать, умоляя о смерти! Не о пощаде — о смерти!
— Верю. Кхархи-гарр — знаменитые палачи. — Кажется, голос звучит не фальшиво. — Если б Хмурый вас еще оружием владеть обучил, может, и по сей день стояла бы в той пещере черная статуя.
— Весь Наррабан знает, как умеют сражаться воины Кхархи!
— А я не «весь Наррабан», мне сказочками уши не завесишь. Я вас бил и помню, как вы удирали. Пытать умеете, это да, а сражаться один на один…
Жаль, не сработает это с ним. Уж больно дешевый, детский прием. А как бы хорошо раскачать его на поединок — клинок против клинка, взгляд против взгляда! Только бы развязали руки и дали меч, хоть не Саймингу, любой…
Сайминга, сокровище стальное! В чьи лапы она угодила? Может, за ней Заплатка приглядит? Надежный друг, волшебный плащ…
От сарая — гневный вскрик. Атаман раздраженно оглядывается.
Вей-о! Какая-то бдительная сволочь углядела, что Шенги приладился связанными руками к лезвию косы. Сволочь подбирает косу, зашвыривает в сарай, а Охотнику — ногой по ребрам, чтоб лежал смирно.
Выходит, напрасно пришлось тут выделываться, как Циркачу на ярмарке?
А может, и не напрасно! Сарх — позер, перед своими красуется. Такому хуже ножа оказаться смешным. Ну-ка, сунем ему крапивы за шиворот.
— Хорошо бегаешь, атаман, до Силурана драпал, моря под ногами не заметил! Ты хоть успел разглядеть, кто рядом со мной рубил вашу шакалью стаю? Была там еще одна женщина, не наемница даже — знатная дама! Взяла госпожа меч да как начала махать направо-налево…
— Довольно! — не выдержал Сарх.
— Что — довольно? Ты бы мне там приказывал, в храме! Мои боги живы, потому что я готов защищать их! И не пыточными инструментами, верблюд ты долговязый, а мечом! И таких, как я, сотни! А твоего бога защитить было некому, и он сдох! А ты бежал с поля боя, а теперь ищешь, кого исподтишка…
— Я сказал — молчать!!!
Сарх страшен. Глаза выкатились, губы искривились, засверкали острые белые зубы.
Ладно, можно и помолчать. А ты говори, пират. Тебя твоя шайка слушает. Им тоже интересно, покажешь ты удаль или начнешь издеваться над связанным пленником.
Личная отвага атамана — для любой банды дело святое.
Сарх тоже об этом вспомнил. Еще ни слова не произнес, а по злющим черным глазам уже видно: попался, попался, попался в ловушку!
— Ладно, Сокол. Считай, что Кхархи решил тебя не только погубить, но и унизить. Тебе дадут меч, и все увидят, что такое воины Хмурого!
— Интересно, а кто после этого станет в шайке атаманом?
— Не паясничай, грайанец. Сейчас тебе развяжут руки. Но мы не базарные шуты, что на потеху толпе машут деревянными мечами. Перед боем предлагаю биться об заклад. Если ты победишь… — Сарх скривился, словно раскусил плод тхау, и с усилием повторил: — Если ты победишь — буду я жив или нет, — мои люди отпустят тебя и твоих спутников.
Это ты, наррабанская темная рожа, врешь. Но круглый дурень Ралидж похлопает ресницами и поверит. Еще и поторгуется для полного идиотизма.
— Нет, так не годится! Свободу с боя сам возьму, а насчет заклада… Ты собирался вниз по течению, верно? Вверх тебе опасно, там Чаргрим.
— Ну, допустим.
— Мне с друзьями как раз и надо вниз по реке. Довезешь нас. Идет?
— Идет, — легко соглашается Сарх, чтоб не тратить времени на спор с грайанским недоумком. — А твой заклад, Хранитель?
— Не знаю. Назови сам.
— Мне нужна твоя жена — поквитаться за разрушенный храм. Напиши, что ждешь ее в Шаугосе, в «Рыжей щуке».
Та-ак! Вот в чем подвох! Арлина им понадобилась. Ладно, отчего не написать! Грамоте, хвала богам, обучен. Потом, скорее всего, попробуют снова связать руки, но это мы уже поглядим.
— Пергамент найдется? Не на бумаге же писать Дочери Клана!
За пергаментом послано на корабль. А пока разомнем освобожденные кисти, продолжая выказывать цыплячью наивность:
— Меч мой мне вернут или как?
— Или как, Сокол, или как. Про твой меч ходят сказки! Что дадим, тем будешь драться.
Пра-авильно. А теперь добавим в глаза чистого детского любопытства:
— А мою Саймингу кто-нибудь из ножен уже вынимал?
— Нет еще… — встревает в разговор один из пиратов.
— Жаль. Слушайте, если кто-нибудь тронет клинок, расскажите, что из этого вышло, ладно? А то мне самому интересно.
— Почему? — не удерживается все тот же разговорчивый придурок.
— Да жена заклятья наложила на клинок, а какие — не говорит. Мол, тебе, мой супруг, это знать ни к чему, а чужой к мечу сунется — будет удивлен.
Полезный и увлекательный разговор, увы, обрывается: с корабля принесли пергамент. И чернильницу на цепочке. И перо. И дощечку — на колени положить. Все по уму, как у людей. Итак: «Дражайшая моя супруга, высокородная госпожа Арлина Золотой Цветок…»
— Почему так торжественно? — интересуется Сарх, наблюдая, как бежит перо по пергаменту. — Не королеве пишешь.
Самое время вспомнить былое актерское мастерство. Значит, так: оскорбленно нахмуренные брови, раздраженно дернувшийся уголок рта, в глазах горечь и жажда понимания. Мол, скажу тебе как мужчина мужчине…
— Сразу видно, наррабанец, ты не был женат на женщине знатнее себя! Я родился рабом, разве ты об этом не слышал? А она — Волчица, гордость Клана, Истинная Чародейка. И не дай мне Безымянные хоть на миг забыть об этом!
Показалось или нет, что в черных глазах мелькнул проблеск сочувствия.
— Я бы давно убил такую жену. Ладно, пиши…
«Дражайшая моя супруга, высокородная госпожа Арлина Золотой Цветок! Властью мужа, а также словом Хранителя крепости Найлигрим повелеваю тебе незамедлительно прибыть в Шаугос, где буду с нетерпением ожидать в трактире “Рыжая щука”. Тому есть серьезные причины, которые не могут быть изложены в письме. Да хранят Безликие тебя, а также наследников наших Раларни и Арайну…»
— И что, с ней только так можно изъясняться?
— Да если я напишу «милочка» или «солнышко», она и дочитывать не станет, бросит пергамент в огонь!
— Нет, я бы ее точно убил… Теперь подпишись.
Да ради всех богов, почему не подписаться! И пусть они тащат эту грамотку Арлине. Вот умница глазищи свои зеленые распахнет! В худшем случае решит, что муж спятил, в лучшем — велит бросить пиратского посланника в темницу и выбьет из него все тайны, как зерно из колоса.
— Развяжите ему ноги! — командует Сарх.
Вей-о! Все-таки решил играть честно! Так в себе уверен? Двигается легко, гибко. Пожалуй, и впрямь мастер. Решил напомнить шайке, что он зубастый и страшный? Ну-ну…
А вот не нравятся нам те двое у заборчика. С арбалетами. Совсем не нравятся. Грамотно стоят, весь двор под прицелом. И морды очень заморские, смуглые. Оба в черном, как Сарх. Наррабанцы наряжаются ярко, цветасто, а эти — словно ими чистили трубу очага! Тоже небось из кхархи-гарр. А прочие пираты, как уже подмечено, шваль. Гомонят, пересмеиваются…
Ноги словно исколоты сотней иголочек — занемели от веревок, а теперь кровь разбегается по жилам… Ага, вот и меч. Ну, примерно как и можно было ожидать: баланс паршивый, клинок не стальной, а железный, да и затачивал его какой-то лодырь безрукий. Ладно, Аунк говорил: сражается не меч, а воин!
— Парни, а похуже ничего не нашлось? Ржавенького такого, а? Или метлу бы мне предложили, тоже вроде как оружие…
Не придержать ли язык? Хватит им светлые идеи подбрасывать.
Ученики Охотника глядят с восхищением. Зеленоглазый искусал себе губы в кровь — завидует!
— Все к забору! — скомандовал Сарх. — Мне понадобится много места.
Движением левой руки сорвал плащ. Взметнул так, что тот взвился, прошуршал черной завесой. Еще один изящный жест — и плащ наброшен на левую руку, почти обмотан вокруг нее так, что пола свисает у кисти. Неплохо придумано: можно использовать как щит, можно стегнуть противника по глазам. Проделано все быстро, ловко, красиво — левша, что ли?
А вот и не левша! Заработала правая кисть, крутанула в воздухе костяную палочку… да это не палочка, а рукоять, и вылетело из нее лезвие. Складной нож? Какой громадный!
Щелкнуло стопорное кольцо, фиксируя клинок, и тут же второе лезвие, поменьше, вылетело с другого конца рукояти.
Сарх принял странную стойку: пригнулся по-кошачьи, вскинул левую руку вверх, правая с ножом — на уровне бедра. Гортанный вскрик — и это наррабанское чудо медленно двинулось по дуге вокруг противника. Далеко, слишком далеко! Он что же думает, за ним по всему двору гоняться будут? А вот не дождется. Пусть нападает, из защиты как раз сподручнее к делу приступать.
Неизвестно, что это за школа, но уж точно не карраджу. Это какие-то наррабанские народные пляски. Сарх движется сдвоенным шагом, то застывая на месте, то резко пригибаясь, то вдруг привставая на носки, то прыгая в сторону, и все по кругу, по кругу, а оба клинка живут сами по себе, шевелятся, сменяют друг друга, и тоже по кругу, по кругу, по кругу, и черный боец вороном вьется вокруг, а ты послушно поворачиваешься к нему лицом, невольно вписываясь в рисунок проклятого танца и уже понимая, что враг навязал тебе свою манеру боя. Но не успеваешь ничего изменить: темная проворная тень почему-то оказывается рядом. Лезвие скользит вдоль тела, разрезает рубаху на боку, и тут же, на возвратном движении, странное оружие касается тела острием клинка. Но только касается. Нырком уйти под клинок, под взвившийся над лицом плащ, перекатиться по земле, вскочить…
Мысли разваливаются на куски, пульсирующая боль не дает открыть глаза. Сквозь боль каплями сочится тревога… что-то скверное произошло…
Из мглы, окутавшей память, назойливо доносятся бессвязные слова. Рыжая щука… Рыжая щука… Вей-о! Ну и бред…
А вот и не бред. Трактир так называется — «Рыжая щука». Пра-авильно, в Шаугосе. Вся компания там пила вино. Это что же — похмелье такое выразительное?
Ой, вряд ли! Хотя бы потому, что даже при самом мерзком похмелье руки и ноги не бывают скручены веревками.
Наконец удается разлепить непослушные веки, но ничего хорошего в этом нет: по зрачкам ударяет поток мучительного света. Нет, это не пламя Бездны… и на том спасибо Безликим. Всего-навсего поток дневного света из приоткрытой двери. И его перечеркивает темная фигура.
Человек подходит, склоняется над самым лицом. Вей-о! Что у него за гадость в склянке? Запах едкий, по ноздрям бьет. Зато сознание проясняется, зрение становится четче, боль не так терзает мозг. А таинственная личность превращается в хорошо знакомого хозяина трактира «Рыжая щука».
Руки и ноги остаются связанными. Значит, не стоит торопить события. Надо понять, во что влип, где находишься и что тебя ожидает. Лежи, Сокол, и помалкивай. Ясно одно: это не трактир. Бревенчатый сарайчик, колючее сено… Если повернуть голову, можно разглядеть в полумраке два темных тюка — связанные пленники. Трактирщик нагнулся над одним из них, сует к лицу свое снадобье. Пыльный воздух оглашается бранью — ага, Айфер очнулся. Скручен, стало быть… плохо, ой как плохо!
Трактирщик, не обращая внимания на проклятия, переходит к третьему пленнику: лица не видно, но по одежде вроде бы Шенги.
Все это — не пьяная шуточка. Никто не посмел бы так скверно шутить с Сыном Клана. Попробуем веревки на разрыв… Вот гадство! Веревки прочные и завязаны грамотно!
Приведя в чувство Охотника, хозяин «Рыжей щуки» скованной, деревянной походкой идет к двери. На пороге остановился, заколебался и вдруг резко обернулся, упал на колени, истово ударил лбом в земляной пол.
— Люди! — выдохнул негромко, но так отчаянно, что Айфер заткнулся со своей бранью. — Люди, нет мне прощенья! Я бы сам никогда… Я бы ни за что… Внучечка моя, внучечка у них! Она же маленькая еще, десять лет всего…
Издали донеслись голоса. Трактирщик вскочил, нацепил на бледное лицо непроницаемое выражение и вышел из сарая, бросив через плечо одно слово:
— Сарх!
Вей-о-о! Челюсти свело так, что стало больно зубам. Сарх — это серьезно! Но что эта наррабанская сволочь делает в верховьях Тагизарны? Он же, по слухам, пиратствует ниже по течению, чуть ли не возле Джангаша!
Шенги, молодчина, не потерял головы от страха, хотя наверняка слыхал жуткие истории про Сарха и его речных пиратов. Охотник лежит ближе всех к двери и сейчас извернулся всем телом, вытянул шею, чтобы глянуть наружу.
— Это не Шаугос. Деревья, берег — высокий, обрывистый; вижу верхушку мачты, под берегом причален корабль. За порогом — двор, телега стоит. Людей не вижу, но голоса слышны… неразборчиво…
— Это покосы, — объясняюще прогудел Айфер.
— Что-что? Какие покосы?
— Обыкновенные. Лугов тут нет, одни леса. Хозяева ставят в лесу сарайчик, косят траву на полянках, по старым просекам. А много наберется, увозят на телеге.
— Ясно. Нас, выходит, опоили какой-то дрянью — и сюда… — Голос Шенги впервые дрогнул. — Ох, где ж сейчас мои ребятишки?
— Не горюй, Охотник! — ободрил его Айфер. — С нами же Хранитель! Он что-нибудь придумает, вот увидишь! И нас выручит, и ребятишек твоих!
Та-ак. Приятно, когда в тебя верят. И правильно делают, между прочим. В рукаве припрятана запасная костяшка, можно смошенничать в игре со смертью.
Когда-то Аунк, великий мастер клинка, обучал карраджу беглого раба по кличке Орешек. Тренировочки были — вспомнить страшно! А кроме древних приемов атаки и защиты преподнес мастер и еще подарочек, драгоценный и опасный. Всего три… нет, четыре раза довелось им воспользоваться. Сейчас назревает пятый случай.
Аунк заставлял ученика подолгу глядеть на лезвие меча, блестевшее на солнце, приводил в особое состояние между сном и бодрствованием. В этом колдовском сне великий мастер поселил в памяти одну фразу. Полная бессмыслица, но действие ужасающее, это проверено.
Стены сарая отодвинулись куда-то. Над головой зашумела укрывающая разбойников дубрава. Зазвучал, как наяву, низкий хрипловатый голос Аунка: «Эти слова — ключ. Они откроют в твоей душе потайную дверку и выпустят наружу демона. Ты станешь смертью. Ненадолго, ведь боги дают такие подарки лишь на короткий срок. Но за это время ты успеешь выстелить землю вокруг себя трупами. Потом тебе будет очень плохо — ведь за все приходится расплачиваться…»
Еще как будет плохо! Хоть не вспоминай! После боя становишься беспомощным, словно из тела кости заживо вынули. И боль такая же. Зато на краткое время в тебе вскипают сила и ловкость, отмеренные богами человеку, и многократно увеличиваются! Не то что веревки порвать — сарай по бревнышку раскатать можно. А уж этих речных пиратов с их людоедскими замашками и вовсе в глину гончарную размесим! Вот только пусть соберутся в кучу, чтоб не гоняться за ними по всему берегу. И сказать вслух… сказать…
Вей-о-о! Ай да Хозяйка Зла! Всегда придумает, старая стерва, чем человека удивить и порадовать! Память, оглушенная сонным зельем, наотрез отказывается назвать короткую фразу — не то из четырех, не то из пяти слов.
Это хуже. Но паниковать не будем. Будем вспоминать. Когда впервые пришлось говорить эту фразочку? Пра-а-вильно: в драке с Жабьей Подушкой. Ух, быстро двигалась, тварюга! И молнии из щупальцев… Что ж тогда было сказано? Что-то про болото…
Спокойно. Все обязательно вспомнится. Вот только мешает боль в затылке.
Чему в детстве учил хозяин? Если, говорил, Орешек, ты что-то забыл, не мучай память. Отвлекись, подумай о другом, забытое само в уме всплывет.
Да уж, хорошо бы всплыло, а то голоса во дворе стали громче.
О другом подумать? Может, о том, что Сарх с пленниками делает: за руки и ноги привязывает к вбитым в землю колышкам, вспарывает животы, насыпает во внутренности горячие угли… Пра-авильно, очень своевременная мысль.
О более приятном поразмышлять уже не успеть: в сарай вваливаются обтрепанные мерзавцы, поднимают Айфера и выволакивают из сарая. Наемник опять разражается бранью, но умолкает, получив удар под ложечку.
Цепкие лапы грубо поднимают — ну, никакого почтения к Сыну Клана! Ноги связаны так, что можно только мелко семенить. Вот и семеним из сарайчика. На дворе — хмурый рассвет и толпа негодяев. Хуже всего, что у невысокого заборчика стоят двое с арбалетами. Ах, вспомнить бы ту заветную фразу, тогда бы и стрелы на лету переловить можно.
Кстати, сарх по-наррабански «стрела»… Ох, что за ерунда в голову лезет!
Охотник, оступившись, упал. Никто не помог ему подняться.
Мгновенное сочувствие к Шенги исчезает, сметенное радостной вспышкой понимания: он нарочно свалился именно здесь! К стене прислонены две косы. Если он сумеет свалить одну и лезвием перерезать веревки…
Скорее отвести глаза, чтоб и взглядом не выдать… Как отвлечь пиратов?
А вот и ученики Охотника. Бледны, но держатся неплохо. Связаны только по рукам, ноги у ребятишек свободны.
Кто у пиратской швали за главного? Пра-авильно, вон то путало в черном, что сидит на дышле телеги, как ворона на стрехе. И одет богаче других, и держится надменнее.
Так вот он каков, Сарх-кровопийца, Сарх-палач. Тот самый Сарх, о котором Арлина запретила няньке рассказывать близнятам, — чтоб маленькие спали спокойно, не кричали по ночам. Ну-ка, ну-ка, поглядим…
Вей-о! По парню сцена плачет! Ничего не делает, молчит, а веет от него ледяным ветерком! Тело длинное, гибкое, поза вычурная, изломанная: подтянул колено к груди, поставил ступню на дышло, подался влево. Другой бы свалился, а этот сидит. Ловкий, гад! Смуглый до черноты и вроде не старый, хотя по ним, наррабанцам, толком не скажешь, физиономия узкая, глаза прикрыты тяжелыми, набрякшими веками: греется на солнышке, котяра! Холеные усы сливаются с коротко подстриженной бородкой. Небось много времени тратит, чтоб красоту наводить. И это при бродячей жизни по чащобам!
А сброд вокруг — он сброд и есть! Правда, вооружены, собаки, хорошо. И много их. И неплохо дрессированы: молчат, ждут атаманского слова. А тот знай себе на солнышке греется. Небось Наррабан вспоминает. И чего этой гиене дома не сиделось? У нас своих паскуд хватает!
Наконец какой-то лохматый кабан не выдержал:
— Атаман, глянь, как подфартило! Добыча-то, добыча! — Он грубо схватил за плечо Нитху, толкнул к телеге. — Смотри, какая лапушка. Вот уж нам утеху боги послали…
Сарх открыл глаза. Цепко оглядел гневное, без тени страха лицо девочки. Сказал холодно, медленно, почти без акцента:
— И думать забудь. Вам, скотам, и крестьянских девок хватит. А это подороже товар, это — в жертву!
Тяжело оглядел толпу пиратов: разочарованы, но никто не смеет вякнуть поперек. Затем устремил взгляд куда-то вдаль и выдохнул истово:
— Гратхэ грау дха, Кхархи!
Вот тут Нитха по-настоящему испугалась: ойкнула, побелела, шарахнулась так, что чуть не свалилась на руки рыжему пирату.
Шарахнешься тут! Слова наррабанской молитвы — «всё ради тебя», — но имя Единого-и-Объединяющего кощунственно заменено именем Хмурого Бога.
Конечно, девочке сграшно. В Наррабане долго не забудут о кхархи-гарр, «слугах Хмурого» — тайном обществе фанатиков-убийц, что тешили людскими страданиями кровожадного демона, которого почитали как божество.
Но ведь уже лет шесть как нашел свою погибель демон, разрушен тайный храм в горах. Причем в этом веселом дельце не обошлось без некоего Ралиджа. Как бы сейчас это не аукнулось! Прошлое — зверь кусачий.
Ох, правильно говорил Илларни: наши мысли эхом звучат вокруг! Из толпы речных пиратов выныривает мелкий хорек, что-то возбужденно шепчет атаману. Сарх забыл про девочку. Встал с дышла… нет, не встал, а перелился, заструился из одной позы в другую — до чего же гибок!
Кстати, меча у пояса нет, только странная костяная штуковина в руке.
— Неужели передо мной Ралидж Разящий Взор? Вот она, моя награда за шесть лет ожидания!
Взгляд через плечо атамана… ура, Охотнику удалось свалить наземь косу! Правда, упала она неудачно. Шенги пытается перекатиться ближе к лезвию.
Теперь — что угодно, лишь бы отвлечь внимание пиратов на себя! Дерзить, хамить, песни петь — только бы они к сараю не обернулись!
— А ты, стало быть, из этих… ну, как их… недодавленных?
Хороший тон. Небрежный, снисходительно-насмешливый. Так и держать, даже если бить начнут.
Наррабанец приблизился — не подошел, а именно приблизился. И начал вещать, словно со сцены:
— Я — Сарх! Я — стрела, летящая из прошлого! Я — карающий взор мертвого бога!
— Ты про Хмурого? Вей-о! Нашел божество! Так, демон-самозванец с кучкой прихлебателей.
— Поиски были трудными. — Сарх не вышел из роли. Прирожденный актер, такого не собьешь свистом из зала. — Мы знали имя одного из вас — я говорю о богомерзком звездочете Илларни. Его настигло проклятие Кхархи.
— Проклятие? Старый человек мирно скончался на руках у близких, достойно лег на погребальный костер…
Пират, не слушая, продолжал свою торжественную речь:
— Потом мы узнали еще два имени: твое и твоей жены-ведьмы…
— Я-то что, я там был за зрителя. С твоим хваленым богом справились старик и женщина. А я только подрался немножко под конец. Ох, и разбегались же вы — вспомнить смешно!
Кто-то из услужливой швали бьет под вздох… больно, сволочи! Не сразу удается восстановить дыхание.
— Не сметь! — рявкает Сарх. — Я сам!.. Только сам!.. Он узнает, что такое пытка! День за днем будет визжать, умоляя о смерти! Не о пощаде — о смерти!
— Верю. Кхархи-гарр — знаменитые палачи. — Кажется, голос звучит не фальшиво. — Если б Хмурый вас еще оружием владеть обучил, может, и по сей день стояла бы в той пещере черная статуя.
— Весь Наррабан знает, как умеют сражаться воины Кхархи!
— А я не «весь Наррабан», мне сказочками уши не завесишь. Я вас бил и помню, как вы удирали. Пытать умеете, это да, а сражаться один на один…
Жаль, не сработает это с ним. Уж больно дешевый, детский прием. А как бы хорошо раскачать его на поединок — клинок против клинка, взгляд против взгляда! Только бы развязали руки и дали меч, хоть не Саймингу, любой…
Сайминга, сокровище стальное! В чьи лапы она угодила? Может, за ней Заплатка приглядит? Надежный друг, волшебный плащ…
От сарая — гневный вскрик. Атаман раздраженно оглядывается.
Вей-о! Какая-то бдительная сволочь углядела, что Шенги приладился связанными руками к лезвию косы. Сволочь подбирает косу, зашвыривает в сарай, а Охотнику — ногой по ребрам, чтоб лежал смирно.
Выходит, напрасно пришлось тут выделываться, как Циркачу на ярмарке?
А может, и не напрасно! Сарх — позер, перед своими красуется. Такому хуже ножа оказаться смешным. Ну-ка, сунем ему крапивы за шиворот.
— Хорошо бегаешь, атаман, до Силурана драпал, моря под ногами не заметил! Ты хоть успел разглядеть, кто рядом со мной рубил вашу шакалью стаю? Была там еще одна женщина, не наемница даже — знатная дама! Взяла госпожа меч да как начала махать направо-налево…
— Довольно! — не выдержал Сарх.
— Что — довольно? Ты бы мне там приказывал, в храме! Мои боги живы, потому что я готов защищать их! И не пыточными инструментами, верблюд ты долговязый, а мечом! И таких, как я, сотни! А твоего бога защитить было некому, и он сдох! А ты бежал с поля боя, а теперь ищешь, кого исподтишка…
— Я сказал — молчать!!!
Сарх страшен. Глаза выкатились, губы искривились, засверкали острые белые зубы.
Ладно, можно и помолчать. А ты говори, пират. Тебя твоя шайка слушает. Им тоже интересно, покажешь ты удаль или начнешь издеваться над связанным пленником.
Личная отвага атамана — для любой банды дело святое.
Сарх тоже об этом вспомнил. Еще ни слова не произнес, а по злющим черным глазам уже видно: попался, попался, попался в ловушку!
— Ладно, Сокол. Считай, что Кхархи решил тебя не только погубить, но и унизить. Тебе дадут меч, и все увидят, что такое воины Хмурого!
— Интересно, а кто после этого станет в шайке атаманом?
— Не паясничай, грайанец. Сейчас тебе развяжут руки. Но мы не базарные шуты, что на потеху толпе машут деревянными мечами. Перед боем предлагаю биться об заклад. Если ты победишь… — Сарх скривился, словно раскусил плод тхау, и с усилием повторил: — Если ты победишь — буду я жив или нет, — мои люди отпустят тебя и твоих спутников.
Это ты, наррабанская темная рожа, врешь. Но круглый дурень Ралидж похлопает ресницами и поверит. Еще и поторгуется для полного идиотизма.
— Нет, так не годится! Свободу с боя сам возьму, а насчет заклада… Ты собирался вниз по течению, верно? Вверх тебе опасно, там Чаргрим.
— Ну, допустим.
— Мне с друзьями как раз и надо вниз по реке. Довезешь нас. Идет?
— Идет, — легко соглашается Сарх, чтоб не тратить времени на спор с грайанским недоумком. — А твой заклад, Хранитель?
— Не знаю. Назови сам.
— Мне нужна твоя жена — поквитаться за разрушенный храм. Напиши, что ждешь ее в Шаугосе, в «Рыжей щуке».
Та-ак! Вот в чем подвох! Арлина им понадобилась. Ладно, отчего не написать! Грамоте, хвала богам, обучен. Потом, скорее всего, попробуют снова связать руки, но это мы уже поглядим.
— Пергамент найдется? Не на бумаге же писать Дочери Клана!
За пергаментом послано на корабль. А пока разомнем освобожденные кисти, продолжая выказывать цыплячью наивность:
— Меч мой мне вернут или как?
— Или как, Сокол, или как. Про твой меч ходят сказки! Что дадим, тем будешь драться.
Пра-авильно. А теперь добавим в глаза чистого детского любопытства:
— А мою Саймингу кто-нибудь из ножен уже вынимал?
— Нет еще… — встревает в разговор один из пиратов.
— Жаль. Слушайте, если кто-нибудь тронет клинок, расскажите, что из этого вышло, ладно? А то мне самому интересно.
— Почему? — не удерживается все тот же разговорчивый придурок.
— Да жена заклятья наложила на клинок, а какие — не говорит. Мол, тебе, мой супруг, это знать ни к чему, а чужой к мечу сунется — будет удивлен.
Полезный и увлекательный разговор, увы, обрывается: с корабля принесли пергамент. И чернильницу на цепочке. И перо. И дощечку — на колени положить. Все по уму, как у людей. Итак: «Дражайшая моя супруга, высокородная госпожа Арлина Золотой Цветок…»
— Почему так торжественно? — интересуется Сарх, наблюдая, как бежит перо по пергаменту. — Не королеве пишешь.
Самое время вспомнить былое актерское мастерство. Значит, так: оскорбленно нахмуренные брови, раздраженно дернувшийся уголок рта, в глазах горечь и жажда понимания. Мол, скажу тебе как мужчина мужчине…
— Сразу видно, наррабанец, ты не был женат на женщине знатнее себя! Я родился рабом, разве ты об этом не слышал? А она — Волчица, гордость Клана, Истинная Чародейка. И не дай мне Безымянные хоть на миг забыть об этом!
Показалось или нет, что в черных глазах мелькнул проблеск сочувствия.
— Я бы давно убил такую жену. Ладно, пиши…
«Дражайшая моя супруга, высокородная госпожа Арлина Золотой Цветок! Властью мужа, а также словом Хранителя крепости Найлигрим повелеваю тебе незамедлительно прибыть в Шаугос, где буду с нетерпением ожидать в трактире “Рыжая щука”. Тому есть серьезные причины, которые не могут быть изложены в письме. Да хранят Безликие тебя, а также наследников наших Раларни и Арайну…»
— И что, с ней только так можно изъясняться?
— Да если я напишу «милочка» или «солнышко», она и дочитывать не станет, бросит пергамент в огонь!
— Нет, я бы ее точно убил… Теперь подпишись.
Да ради всех богов, почему не подписаться! И пусть они тащат эту грамотку Арлине. Вот умница глазищи свои зеленые распахнет! В худшем случае решит, что муж спятил, в лучшем — велит бросить пиратского посланника в темницу и выбьет из него все тайны, как зерно из колоса.
— Развяжите ему ноги! — командует Сарх.
Вей-о! Все-таки решил играть честно! Так в себе уверен? Двигается легко, гибко. Пожалуй, и впрямь мастер. Решил напомнить шайке, что он зубастый и страшный? Ну-ну…
А вот не нравятся нам те двое у заборчика. С арбалетами. Совсем не нравятся. Грамотно стоят, весь двор под прицелом. И морды очень заморские, смуглые. Оба в черном, как Сарх. Наррабанцы наряжаются ярко, цветасто, а эти — словно ими чистили трубу очага! Тоже небось из кхархи-гарр. А прочие пираты, как уже подмечено, шваль. Гомонят, пересмеиваются…
Ноги словно исколоты сотней иголочек — занемели от веревок, а теперь кровь разбегается по жилам… Ага, вот и меч. Ну, примерно как и можно было ожидать: баланс паршивый, клинок не стальной, а железный, да и затачивал его какой-то лодырь безрукий. Ладно, Аунк говорил: сражается не меч, а воин!
— Парни, а похуже ничего не нашлось? Ржавенького такого, а? Или метлу бы мне предложили, тоже вроде как оружие…
Не придержать ли язык? Хватит им светлые идеи подбрасывать.
Ученики Охотника глядят с восхищением. Зеленоглазый искусал себе губы в кровь — завидует!
— Все к забору! — скомандовал Сарх. — Мне понадобится много места.
Движением левой руки сорвал плащ. Взметнул так, что тот взвился, прошуршал черной завесой. Еще один изящный жест — и плащ наброшен на левую руку, почти обмотан вокруг нее так, что пола свисает у кисти. Неплохо придумано: можно использовать как щит, можно стегнуть противника по глазам. Проделано все быстро, ловко, красиво — левша, что ли?
А вот и не левша! Заработала правая кисть, крутанула в воздухе костяную палочку… да это не палочка, а рукоять, и вылетело из нее лезвие. Складной нож? Какой громадный!
Щелкнуло стопорное кольцо, фиксируя клинок, и тут же второе лезвие, поменьше, вылетело с другого конца рукояти.
Сарх принял странную стойку: пригнулся по-кошачьи, вскинул левую руку вверх, правая с ножом — на уровне бедра. Гортанный вскрик — и это наррабанское чудо медленно двинулось по дуге вокруг противника. Далеко, слишком далеко! Он что же думает, за ним по всему двору гоняться будут? А вот не дождется. Пусть нападает, из защиты как раз сподручнее к делу приступать.
Неизвестно, что это за школа, но уж точно не карраджу. Это какие-то наррабанские народные пляски. Сарх движется сдвоенным шагом, то застывая на месте, то резко пригибаясь, то вдруг привставая на носки, то прыгая в сторону, и все по кругу, по кругу, а оба клинка живут сами по себе, шевелятся, сменяют друг друга, и тоже по кругу, по кругу, по кругу, и черный боец вороном вьется вокруг, а ты послушно поворачиваешься к нему лицом, невольно вписываясь в рисунок проклятого танца и уже понимая, что враг навязал тебе свою манеру боя. Но не успеваешь ничего изменить: темная проворная тень почему-то оказывается рядом. Лезвие скользит вдоль тела, разрезает рубаху на боку, и тут же, на возвратном движении, странное оружие касается тела острием клинка. Но только касается. Нырком уйти под клинок, под взвившийся над лицом плащ, перекатиться по земле, вскочить…