Страница:
— Вот и не спрашивай, — перебил его Урихо, который уже пришел в себя.
— …но хочу сказать, что я продешевил.
Торговец остановился, ожидая возражений, но Урихо молчал. Нахмурившись, торговец пояснил:
— Не та диковина, чтоб перед соседями хвастаться, верно? Не знаю, зачем ее кто-то покупает, но скоро узнаю. И весь город узнает. Люди кричать об этом будут!
— Не будут. Заказчик на днях уезжает. Если и поднимется крик, то не у нас.
Торговец недоверчиво хмыкнул:
— Может, и так. Я в чужие дела не суюсь. Я скромный, тихий и неразговорчивый. Неужто такие добродетели останутся без награды?
— Особенно неразговорчивость, да? — усмехнулся Урихо. — Ладно, потолкую с заказчиком.
На самом деле он уже принял решение. Дурак торговец подписал себе смертный приговор.
Торговец, не подозревающий, что перед ним уже распахнута Бездна, вслушался в доносящийся из глубины дома женский голос.
— Это Черная Азалия поет?
— Нет, Шелковинка. Черная Азалия сегодня не выступает.
— Азалия — дрянь и ломака! — обиженно поведал торговец. — Я ее на днях в гости позвал, намекнул насчет красивого браслета. Все вежливо, благородно. А она… мало того что хохотала, как гиена наррабанская, так еще Гахтхору наябедничала. Ну, знаешь, торговец рабами. Такой детина, что если приделать к нему колеса — выйдет осадная башня. Кричал, что из меня потроха через глотку выдавит. Как же, испугался я! Не дождется!
Урихо быстро сообразил, что подворачивается удобный случай.
— Гахтхор? — переспросил он. — А я-то думаю, с чего это он сегодня такой мрачный? Сидит у дверей и вином по самую макушку наливается.
— Кто? Гахтхор? — изумился торговец. — Он же вчера… в Наррабан… домой…
— Задержался на три дня. Говорят, из-за Черной Азалии.
Это известие явно не сделало торговца самым счастливым человеком в Издагмире.
— Ах ты, привела же Многоликая! Знаешь, не буду возвращаться в дом, уйду через пустырь. А ты не забудь, потолкуй с заказчиком.
— Потолкую, — серьезно ответил Урихо, нагнувшись и поправляя подколенный ремень. Сквозь мягкую, прекрасно выделанную кожу сапога он нащупал за голенищем нож. На пустыре найдут еще один труп, не первый и, надо полагать, не последний.
Торговец пробирался сквозь кусты, пыхтя и треща ветвями. Урихо беззвучно двинулся за ним. Вот это ничтожество карабкается на стену. Метнуть нож в спину? Или догнать и ударить?
И тут в осеннюю ночь ворвался кошмар из старых сказок. Непомерно большие крылья распахнулись на полнеба перед глазами оцепеневшего Урихо, бесшумно плеснули по воздуху. На мгновение луна отразилась в огромных желтых глазах. Мышонком пискнул торговец, унесенный в черное небо.
Урихо упал на колени, беззвучно, но истово благодаря богов за спасение.
Древний демон вновь вылетел на добычу!
В этот миг на другом конце города проснулся человек по прозвищу Совиная Лапа.
Разом сбросив марево сна, он поглядел на свою правую руку. Черные сухие пальцы жили собственной жизнью. Они сжимались, сухо постукивая когтями, и резко разжимались.
Лапа словно хотела что-то выцарапать из воздуха. Такое уже случалось с Охотником. И он догадывался, что означают эти злобные движения.
Медленно, сосредоточенно Шенги подчинял себе взбунтовавшуюся лапу. Хищные подергивания понемногу прекратились, рука смирно легла на колено. Однако Шенги она казалась коварным зверьком, который затаился и выжидает случая напасть.
«Я никогда не бываю безоружным…» — с горькой иронией вспомнил Шенги фразу, которую любил повторять на людях. А что делать? Скулить? Ныть? Рассказывать каждому встречному о том, как восемнадцать лет назад на берегу Литизарны орал напарнице: «Ульнита, руби!..» Не дождутся!
Хорошо, что Ульнита растерялась тогда… И никакой он не калека! Лапа хорошо держит меч, особенно после того как мастер из Аргосмира переделал рукоять. А тонкую работу можно делать и левой рукой.
Отогнав невеселые мысли, Шенги встал, огляделся и негромко выругался, вспомнив вечерние события, из-за которых он очутился в пристройке-кухне, вместо того чтобы почивать на своей постели у погасшего очага в башне.
Вечером он и ученики улеглись спать, и тут призрак грайанца-десятника решил, что настало время напомнить о себе. Из мглы послышались завывания, мрачные и грозные, они доносились со всех сторон одновременно.
Испугались ли ребятишки? Да они в восторг пришли!
На три голоса завыли в ответ, подражая руладам привидения. Шенги сначала хохотал, потом сообразил, что паршивцы будут резвиться до утра. Попытался их унять, но из тьмы отзывались невинные голосишки: «Это не я, учитель! И не я! И не я! Это Старый Вояка!», хотя несчастный призрак давно стушевался, заткнулся и исчез.
А вскоре не выдержал и Шенги. Сказал: «Ну и войте, пока не надоест!» — взял плащ и ушел спать на кухню.
Но теперь можно вернуться — ребятишки наверняка уже утихомирились.
Выйдя на залитый лунным светом двор, Шенги думал: а правильно ли он поступил? Может, надо было выдрать их для порядка? Да нет, жалко. Подумаешь, расшалились! Даже гордый Нургидан, который любит строить из себя взрослого. Даже серьезный умница Дайру. Даже Нитха, объявившая себя вэшти этого дома.
Шенги хмыкнул, вспомнив, как в первый день состряпал похлебку и позвал учеников за стол. Ели из общего котелка — мисками позже обзавелись. Мальчишки не заставили себя ждать, а Нитха, удивленно оглядев стол и скамьи, спросила, точно ли, что в доме нет других женщин. Услышав заверение, что она — единственная на все хоромы, малышка преобразилась: задрала нос, сверху вниз поглядывала на мальчишек, после еды властным тоном начала раздавать им поручения по хозяйству. А в ответ на их насмешки негодующе закричала: «Вы должны слушаться, я же вэшти!»
Шенги тогда опешил и даже слегка испугался. Насколько он помнил, вэш по-наррабански означает «замужняя женщина». Не вообразила ли малявка себя супругой хозяина дома? Кто знает их заморские порядки! Но на следующий день купец-наррабанец на рынке объяснил, что вэшти — это главная женщина в доме, хозяйка, которая имеет право делить трапезу с мужчинами. Вот так-то.
Шенги открыл дверь. Лунный свет хлынул в зал. Черная тень хозяина легла на тростниковые циновки.
Напротив входа белело пятно занавески — Нитха в первый же день отгородила себе угол, объявив его «женской половиной». Занавеска была сдвинута, виднелась свесившаяся с подушки толстая черная коса.
Взгляд учителя метнулся в сторону очага. Постели мальчиков были пусты — Нургидан и Дайру исчезли.
6
7
— …но хочу сказать, что я продешевил.
Торговец остановился, ожидая возражений, но Урихо молчал. Нахмурившись, торговец пояснил:
— Не та диковина, чтоб перед соседями хвастаться, верно? Не знаю, зачем ее кто-то покупает, но скоро узнаю. И весь город узнает. Люди кричать об этом будут!
— Не будут. Заказчик на днях уезжает. Если и поднимется крик, то не у нас.
Торговец недоверчиво хмыкнул:
— Может, и так. Я в чужие дела не суюсь. Я скромный, тихий и неразговорчивый. Неужто такие добродетели останутся без награды?
— Особенно неразговорчивость, да? — усмехнулся Урихо. — Ладно, потолкую с заказчиком.
На самом деле он уже принял решение. Дурак торговец подписал себе смертный приговор.
Торговец, не подозревающий, что перед ним уже распахнута Бездна, вслушался в доносящийся из глубины дома женский голос.
— Это Черная Азалия поет?
— Нет, Шелковинка. Черная Азалия сегодня не выступает.
— Азалия — дрянь и ломака! — обиженно поведал торговец. — Я ее на днях в гости позвал, намекнул насчет красивого браслета. Все вежливо, благородно. А она… мало того что хохотала, как гиена наррабанская, так еще Гахтхору наябедничала. Ну, знаешь, торговец рабами. Такой детина, что если приделать к нему колеса — выйдет осадная башня. Кричал, что из меня потроха через глотку выдавит. Как же, испугался я! Не дождется!
Урихо быстро сообразил, что подворачивается удобный случай.
— Гахтхор? — переспросил он. — А я-то думаю, с чего это он сегодня такой мрачный? Сидит у дверей и вином по самую макушку наливается.
— Кто? Гахтхор? — изумился торговец. — Он же вчера… в Наррабан… домой…
— Задержался на три дня. Говорят, из-за Черной Азалии.
Это известие явно не сделало торговца самым счастливым человеком в Издагмире.
— Ах ты, привела же Многоликая! Знаешь, не буду возвращаться в дом, уйду через пустырь. А ты не забудь, потолкуй с заказчиком.
— Потолкую, — серьезно ответил Урихо, нагнувшись и поправляя подколенный ремень. Сквозь мягкую, прекрасно выделанную кожу сапога он нащупал за голенищем нож. На пустыре найдут еще один труп, не первый и, надо полагать, не последний.
Торговец пробирался сквозь кусты, пыхтя и треща ветвями. Урихо беззвучно двинулся за ним. Вот это ничтожество карабкается на стену. Метнуть нож в спину? Или догнать и ударить?
И тут в осеннюю ночь ворвался кошмар из старых сказок. Непомерно большие крылья распахнулись на полнеба перед глазами оцепеневшего Урихо, бесшумно плеснули по воздуху. На мгновение луна отразилась в огромных желтых глазах. Мышонком пискнул торговец, унесенный в черное небо.
Урихо упал на колени, беззвучно, но истово благодаря богов за спасение.
Древний демон вновь вылетел на добычу!
* * *
В этот миг на другом конце города проснулся человек по прозвищу Совиная Лапа.
Разом сбросив марево сна, он поглядел на свою правую руку. Черные сухие пальцы жили собственной жизнью. Они сжимались, сухо постукивая когтями, и резко разжимались.
Лапа словно хотела что-то выцарапать из воздуха. Такое уже случалось с Охотником. И он догадывался, что означают эти злобные движения.
Медленно, сосредоточенно Шенги подчинял себе взбунтовавшуюся лапу. Хищные подергивания понемногу прекратились, рука смирно легла на колено. Однако Шенги она казалась коварным зверьком, который затаился и выжидает случая напасть.
«Я никогда не бываю безоружным…» — с горькой иронией вспомнил Шенги фразу, которую любил повторять на людях. А что делать? Скулить? Ныть? Рассказывать каждому встречному о том, как восемнадцать лет назад на берегу Литизарны орал напарнице: «Ульнита, руби!..» Не дождутся!
Хорошо, что Ульнита растерялась тогда… И никакой он не калека! Лапа хорошо держит меч, особенно после того как мастер из Аргосмира переделал рукоять. А тонкую работу можно делать и левой рукой.
Отогнав невеселые мысли, Шенги встал, огляделся и негромко выругался, вспомнив вечерние события, из-за которых он очутился в пристройке-кухне, вместо того чтобы почивать на своей постели у погасшего очага в башне.
Вечером он и ученики улеглись спать, и тут призрак грайанца-десятника решил, что настало время напомнить о себе. Из мглы послышались завывания, мрачные и грозные, они доносились со всех сторон одновременно.
Испугались ли ребятишки? Да они в восторг пришли!
На три голоса завыли в ответ, подражая руладам привидения. Шенги сначала хохотал, потом сообразил, что паршивцы будут резвиться до утра. Попытался их унять, но из тьмы отзывались невинные голосишки: «Это не я, учитель! И не я! И не я! Это Старый Вояка!», хотя несчастный призрак давно стушевался, заткнулся и исчез.
А вскоре не выдержал и Шенги. Сказал: «Ну и войте, пока не надоест!» — взял плащ и ушел спать на кухню.
Но теперь можно вернуться — ребятишки наверняка уже утихомирились.
Выйдя на залитый лунным светом двор, Шенги думал: а правильно ли он поступил? Может, надо было выдрать их для порядка? Да нет, жалко. Подумаешь, расшалились! Даже гордый Нургидан, который любит строить из себя взрослого. Даже серьезный умница Дайру. Даже Нитха, объявившая себя вэшти этого дома.
Шенги хмыкнул, вспомнив, как в первый день состряпал похлебку и позвал учеников за стол. Ели из общего котелка — мисками позже обзавелись. Мальчишки не заставили себя ждать, а Нитха, удивленно оглядев стол и скамьи, спросила, точно ли, что в доме нет других женщин. Услышав заверение, что она — единственная на все хоромы, малышка преобразилась: задрала нос, сверху вниз поглядывала на мальчишек, после еды властным тоном начала раздавать им поручения по хозяйству. А в ответ на их насмешки негодующе закричала: «Вы должны слушаться, я же вэшти!»
Шенги тогда опешил и даже слегка испугался. Насколько он помнил, вэш по-наррабански означает «замужняя женщина». Не вообразила ли малявка себя супругой хозяина дома? Кто знает их заморские порядки! Но на следующий день купец-наррабанец на рынке объяснил, что вэшти — это главная женщина в доме, хозяйка, которая имеет право делить трапезу с мужчинами. Вот так-то.
Шенги открыл дверь. Лунный свет хлынул в зал. Черная тень хозяина легла на тростниковые циновки.
Напротив входа белело пятно занавески — Нитха в первый же день отгородила себе угол, объявив его «женской половиной». Занавеска была сдвинута, виднелась свесившаяся с подушки толстая черная коса.
Взгляд учителя метнулся в сторону очага. Постели мальчиков были пусты — Нургидан и Дайру исчезли.
6
— Ну, если б не наше доброе знакомство!.. Если б мы по лесу не мотались, Тварей не отлавливали!.. Я б твоих гаденышей наизнанку вывернул и в узел завязал!
— Не надо в узел, Киджар, не надо! Я их сам… я с них шкуру полосками… Это же просто дети! Побаловались…
— Дети?! Разбойники, а не дети! Если б соседскую грушу обтрясли, тогда да, побаловались. А сад Хранителя к дворцовому имуществу относится. За это — порка и на болото, канавы рыть… Да ты мне не подливай! Все равно этим кувшинчиком не отделаешься. Раз я для тебя такую историю замял, должен ты меня упоить по всем статьям Устава Наемников, от макушки до пяток.
— Где посидим, в «Алмазном дожде»?
— Нет, хочу в «Путь по радуге». Заодно сыграем по мелочишке. Завтра, идет?
— Командуй, десятник! Мы с моим кошельком за тобой в огонь и в воду!
Киджар довольно ухмыльнулся:
— Ну, если так… Эй, Косматый!
В дверь караулки просунулась голова стражника.
— Выпусти из холодной сопляков, — распорядился десятник. — Дай по шее, только не усердствуй. Скажи, пусть летят домой и ждут учителя — он, как придет, им головы поотрывает. Совиная Лапа будет… — Киджар оценивающе встряхнул над ухом кувшин, — малость попозже.
— Заодно скажи, — добавил Шенги, — чтоб дрова перекололи и воды в бочку натаскали!
Кивнув, стражник исчез.
— Вот стервецы, а? — Киджар плеснул себе вина. — Мало им садов по соседству!
— Да у нас своя яблоня есть.
— Во-во, а им айву подавай, отродью Серой Старухи! Всего-то два дерева на весь Издагмир! Специально из Наррабана три саженца привезли, два прижились…
— Из Наррабана? Тогда все очень, очень ясно! Небось Нитха похлопала своими заморскими ресницами: «Ах, у нас в Нарра-до… Ах, я сто лет не вдыхала запаха айвы!..» Этой поганке-интриганке и лепешки с медом не нужно, лишь бы втравить кого-нибудь в передрягу, а потом хихикать. Над этими героями так насмешничать начнет, что сами запросятся болото осушать! С виду смирная, тихая девочка, а на деле — хитрая злыдня!
— Не зря, выходит, Нитхой назвали! — глубокомысленно изрек Киджар. — Верно сказал какой-то, не помню, мудрец, что имя определяет характер и судьбу человека!
— А что это значит? — заинтересовался Шенги. — Я по-наррабански не очень…
— Нитха — это змея. Большая, коварная и жутко ядовитая. В Грайане такая тоже водится — на юге, у моря. Там ее называют коброй.
— Кобра? Знаю кобру, видел. Надо же, имечко девочке папа дал! А эти два птенца перед ней друг друга перещеголять норовят.
— Но наглецы-то какие! К Хранителю, в дворцовый сад…
— Это еще ничего! — заулыбался захмелевший Охотник. — Я в Аргосмире жил, в учениках у Лауруша, так мы с Ульнитой в королевский парк забрались, на спор! — Шенги умиленно глядел куда-то за плечо собеседника. — Было очень, очень весело! Стражники бегут со всех сторон, шум, гам, собаки лают! Я к ограде встал, Ульнита по плечам наверх вскарабкалась, подала мне руку… — Он стряхнул сладкие воспоминания и удрученно спросил: — Эти мальки-неудачники как попались?
— Пришлось повозиться. Этот… ну, Сын Рода… как звереныш, носился по кустам. А когда поймали — уй-юй-юй! Дерется, как взрослый! Мои парни его вчетвером вязали… ну, вру, втроем, но все равно крепкий щенок. Если выгонишь, к себе возьму, хороший наемник выйдет.
— А второй?
— Второй?.. Помнишь, в саду фонтан «Мудрость — кормилица добродетелей»?
— Не было как-то случая в дворцовом саду побывать.
— Да, верно… Там фигуры в человеческий рост. Мудрость держит чашу, к которой спешат припасть Скромность, Усердие, Благочестие и еще с полдесятка таких же скучных уродов. Трубки давно засорились, чаша пересохла… Так твой парень тоже в очередь пристроился, в аккурат за Целомудрием. Ночь, луну тучами закрыло, свет факелов по кустам да по статуям мечется, а он, добродетель хренова, стоит, не шевельнется. Так бы его и не заметили, да не выдержал, чихнул.
Совиная Лапа не улыбнулся рассказу. Он налил себе вина, поднес чашу к губам и опустил, не отпив ни глотка.
— Вот! — сказал Охотник горько. — Отвага Нургидана, ум Дайру, и все впустую. А мы с моей подружкой-силуранкой были дети как дети, ничего особенного. Но все нам удавалось. Потому что вместе действовали! Понимаешь, вместе!
— Ты пей, пей! — успокоительно сказал десятник.
— Хотел, понимаешь, вырастить команду, — тоскливо изливал душу Охотник. — Какая там команда! Не поубивают друг друга до конца ученичества, и на том спасибо. Учить их работать вместе — все равно что воздух штопать или составлять карту Подгорного Мира. Нургидан смел, карраджу знает почти как я. Но высокомерен до наглости! На каждом шагу свой замок поминает, предков перечисляет. Чуть отвернусь — он Дайру поколотить норовит. А когда я, как водится, задаю ученикам работу по дому, ух, тут уж начинается представление бродячего балагана!
— Что, Сын Рода не хочет ручки пачкать?
— Напрямую не отказывается, обычай есть обычай. Но у него талант изящно и непринужденно спихивать свою работу на других. Главным образом на Дайру.
— А белобрысый, стало быть, за него трудится?
— Этого жалеть не стоит! Он только с виду несчастный сиротинушка: слова поперек никому не скажет, ударят — сдачи не даст, работать велят — не откажется. Но если Нургидан кувырком летит с намыленной ступеньки, или находит в миске что-нибудь незабываемое, или обнаруживает у себя на штанах прореху на заднем месте… ну, ни за что не поймаешь хитрюгу на месте преступления! Дайру — человек с неиссякаемыми запасами коварства!
— Да-а, повезло тебе с учениками.
— Все бы ничего, если бы подружнее жили! Так-то они молодцы, старательные, понятливые. Очень, очень славные ребятишки.
— Но выдрать ты их все-таки выдери.
— Еще как выдеру! Им айва эта самая в черных кошмарах мерещиться будет! На рынке запах айвы учуют — бегом с рынка бросятся, вот как я над ними поработаю… Эй, да у тебя чаша пустая! Ну-ка, подставь!
— Не надо в узел, Киджар, не надо! Я их сам… я с них шкуру полосками… Это же просто дети! Побаловались…
— Дети?! Разбойники, а не дети! Если б соседскую грушу обтрясли, тогда да, побаловались. А сад Хранителя к дворцовому имуществу относится. За это — порка и на болото, канавы рыть… Да ты мне не подливай! Все равно этим кувшинчиком не отделаешься. Раз я для тебя такую историю замял, должен ты меня упоить по всем статьям Устава Наемников, от макушки до пяток.
— Где посидим, в «Алмазном дожде»?
— Нет, хочу в «Путь по радуге». Заодно сыграем по мелочишке. Завтра, идет?
— Командуй, десятник! Мы с моим кошельком за тобой в огонь и в воду!
Киджар довольно ухмыльнулся:
— Ну, если так… Эй, Косматый!
В дверь караулки просунулась голова стражника.
— Выпусти из холодной сопляков, — распорядился десятник. — Дай по шее, только не усердствуй. Скажи, пусть летят домой и ждут учителя — он, как придет, им головы поотрывает. Совиная Лапа будет… — Киджар оценивающе встряхнул над ухом кувшин, — малость попозже.
— Заодно скажи, — добавил Шенги, — чтоб дрова перекололи и воды в бочку натаскали!
Кивнув, стражник исчез.
— Вот стервецы, а? — Киджар плеснул себе вина. — Мало им садов по соседству!
— Да у нас своя яблоня есть.
— Во-во, а им айву подавай, отродью Серой Старухи! Всего-то два дерева на весь Издагмир! Специально из Наррабана три саженца привезли, два прижились…
— Из Наррабана? Тогда все очень, очень ясно! Небось Нитха похлопала своими заморскими ресницами: «Ах, у нас в Нарра-до… Ах, я сто лет не вдыхала запаха айвы!..» Этой поганке-интриганке и лепешки с медом не нужно, лишь бы втравить кого-нибудь в передрягу, а потом хихикать. Над этими героями так насмешничать начнет, что сами запросятся болото осушать! С виду смирная, тихая девочка, а на деле — хитрая злыдня!
— Не зря, выходит, Нитхой назвали! — глубокомысленно изрек Киджар. — Верно сказал какой-то, не помню, мудрец, что имя определяет характер и судьбу человека!
— А что это значит? — заинтересовался Шенги. — Я по-наррабански не очень…
— Нитха — это змея. Большая, коварная и жутко ядовитая. В Грайане такая тоже водится — на юге, у моря. Там ее называют коброй.
— Кобра? Знаю кобру, видел. Надо же, имечко девочке папа дал! А эти два птенца перед ней друг друга перещеголять норовят.
— Но наглецы-то какие! К Хранителю, в дворцовый сад…
— Это еще ничего! — заулыбался захмелевший Охотник. — Я в Аргосмире жил, в учениках у Лауруша, так мы с Ульнитой в королевский парк забрались, на спор! — Шенги умиленно глядел куда-то за плечо собеседника. — Было очень, очень весело! Стражники бегут со всех сторон, шум, гам, собаки лают! Я к ограде встал, Ульнита по плечам наверх вскарабкалась, подала мне руку… — Он стряхнул сладкие воспоминания и удрученно спросил: — Эти мальки-неудачники как попались?
— Пришлось повозиться. Этот… ну, Сын Рода… как звереныш, носился по кустам. А когда поймали — уй-юй-юй! Дерется, как взрослый! Мои парни его вчетвером вязали… ну, вру, втроем, но все равно крепкий щенок. Если выгонишь, к себе возьму, хороший наемник выйдет.
— А второй?
— Второй?.. Помнишь, в саду фонтан «Мудрость — кормилица добродетелей»?
— Не было как-то случая в дворцовом саду побывать.
— Да, верно… Там фигуры в человеческий рост. Мудрость держит чашу, к которой спешат припасть Скромность, Усердие, Благочестие и еще с полдесятка таких же скучных уродов. Трубки давно засорились, чаша пересохла… Так твой парень тоже в очередь пристроился, в аккурат за Целомудрием. Ночь, луну тучами закрыло, свет факелов по кустам да по статуям мечется, а он, добродетель хренова, стоит, не шевельнется. Так бы его и не заметили, да не выдержал, чихнул.
Совиная Лапа не улыбнулся рассказу. Он налил себе вина, поднес чашу к губам и опустил, не отпив ни глотка.
— Вот! — сказал Охотник горько. — Отвага Нургидана, ум Дайру, и все впустую. А мы с моей подружкой-силуранкой были дети как дети, ничего особенного. Но все нам удавалось. Потому что вместе действовали! Понимаешь, вместе!
— Ты пей, пей! — успокоительно сказал десятник.
— Хотел, понимаешь, вырастить команду, — тоскливо изливал душу Охотник. — Какая там команда! Не поубивают друг друга до конца ученичества, и на том спасибо. Учить их работать вместе — все равно что воздух штопать или составлять карту Подгорного Мира. Нургидан смел, карраджу знает почти как я. Но высокомерен до наглости! На каждом шагу свой замок поминает, предков перечисляет. Чуть отвернусь — он Дайру поколотить норовит. А когда я, как водится, задаю ученикам работу по дому, ух, тут уж начинается представление бродячего балагана!
— Что, Сын Рода не хочет ручки пачкать?
— Напрямую не отказывается, обычай есть обычай. Но у него талант изящно и непринужденно спихивать свою работу на других. Главным образом на Дайру.
— А белобрысый, стало быть, за него трудится?
— Этого жалеть не стоит! Он только с виду несчастный сиротинушка: слова поперек никому не скажет, ударят — сдачи не даст, работать велят — не откажется. Но если Нургидан кувырком летит с намыленной ступеньки, или находит в миске что-нибудь незабываемое, или обнаруживает у себя на штанах прореху на заднем месте… ну, ни за что не поймаешь хитрюгу на месте преступления! Дайру — человек с неиссякаемыми запасами коварства!
— Да-а, повезло тебе с учениками.
— Все бы ничего, если бы подружнее жили! Так-то они молодцы, старательные, понятливые. Очень, очень славные ребятишки.
— Но выдрать ты их все-таки выдери.
— Еще как выдеру! Им айва эта самая в черных кошмарах мерещиться будет! На рынке запах айвы учуют — бегом с рынка бросятся, вот как я над ними поработаю… Эй, да у тебя чаша пустая! Ну-ка, подставь!
7
Осенний ветерок овевал разгоряченное лицо, Охотник трезвел с каждым шагом. Настроение было паршивое. Сгоряча чего не посулишь, но на самом деле кого-то впервые в жизни выпороть…
Бродячие сказители любили рассказывать о вспыльчивом нраве Совиной Лапы, о коротких, но бешеных приступах гнева, зажигавших душу Охотника. А сейчас Шенги нарочно пытался вызвать в себе ярость, но чувствовал лишь омерзение при мысли, что придется взяться за плеть. А ведь надо же, надо! Раз отвечаешь за ребятишек… чтоб им впредь неповадно было проказить…
Но разве поднимется рука на гордого, самолюбивого Нургидана, для которого обычная трепка наверняка станет трагедией? Или на Дайру, который и без того шарахается от резкого движения — видно, пареньку в свое время пришлось очень, очень несладко.
И все же к тому времени, как рука Шенги легла на кованую решетку ворот, Охотник убедил себя, что воспитание негодных мальчишек — его святая обязанность, а плетка — часть этого воспитания.
Мелькнула мысль, что хитрый Дайру наверняка постарается скрыться с глаз, чтобы первый, самый горячий, гнев учителя выплеснулся на Нургидана.
А вот и ошибочка! Именно Дайру откинул засов и распахнул створку ворот, впуская Шенги в дом. Худая длинная физиономия сияла веселым оживлением:
— Учитель, а у нас гость!
Совиная Лапа почувствовал прилив радостного облегчения, словно с него сняли тяжелые цепи. Кем бы ни был нежданный гость, при нем не станешь чинить расправу!
От стола навстречу хозяину поднялся круглолицый человечек с большими, чуть навыкате, светлыми глазами, приветливый, немного суетливый и, как сразу выяснилось, разговорчивый.
— Умоляю простить мою бесцеремонность… Меня зовут Вайсувеш Теплый Плащ из Семейства Тагихарш. Я купил пустующий дом по соседству, вот и решил зайти, познакомиться.
— Прошу, будь как дома, — сказал Шенги, с удовольствием отмечая, что кто-то (скорее всего, маленькая вэшти) догадался поставить на стол кувшин вина, миску с ломтями окорока, лепешки и яблоки.
— Наслышан о моем новом соседе! — разглагольствовал Вайсувеш. — Бродячие сказители охотно повествуют о Подгорных Охотниках, а уж имя великого Шенги у них просто не сходит с уст! Мое ремесло куда неприметнее: я мастер по изготовлению чучел, звериных и птичьих. Правда, скажу без скромности: мастер, какого поискать! В Расмире, где я жил, отбоя не было от заказов. Господин, вероятно, слышал, что теперь вошло в моду украшать дома чучелами. Это создает уют и придает комнате неповторимый облик. Если уважаемый сосед желает, могу и для его жилища смастерить чучело орла с распахнутыми крыльями. Или, скажем, филина, лебедя, глухаря…
Шенги невольно кинул взгляд под мрачный сводчатый потолок и подумал, что только филина там не хватало. С распахнутыми крыльями. Это уж точно придало бы Грайанской башне неповторимый облик!
— Что же привело моего господина в Издагмир? — поинтересовался Охотник, левой рукой наливая гостю вина.
— Любезное письмо здешнего Хранителя. Почтеннейший Тагиарри замыслил создать собрание чучел зверей и птиц… и даже Подгорных Тварей. Он намерен отвести для этого особый дом и брать с желающих за вход чисто символическую плату.
— И Подгорных Тварей? Очень, очень интересная затея!
— Я так и думал, что господину любопытно будет об этом услышать. Я охотно буду покупать тушки — по возможности с не очень поврежденной шкуркой. Честно говоря, больше всего люблю работать с птицами — ах, какой материал!
У локтя учителя возник Дайру, от восторга забывший и о своей обычной робости, и о правилах приличия.
— Почтеннейший Вайсувеш написал книгу «Птицы Озерного королевства»! — сообщил он хриплым от волнения голосом. — Очень хорошая книга!
Учитель бросил на мальчишку укоризненный взгляд, а гость просиял:
— Как приятно это слышать! Да, в птицах немножко разбираюсь. А здесь, возможно, смогу осуществить давнюю мечту.
— Какую же, если не секрет?
— Создать чучело болотной совы… ах, какая интересная птица! Я приехал два дня назад и, не успев даже подыскать себе дом, прямо на постоялом дворе начал справляться, кто мог бы добыть для меня эту птицу. Но стоит при здешних жителях произнести слова «болотная сова», как они цепенеют с разинутыми ртами, словно из них самих кто-то чучело набил. Даже глаза становятся стеклянными!
— Понятно, — кивнул Охотник. — Боятся одного древнего демона.
— Слышал, слышал, — отмахнулся чучельник, — Совиное Божество… Пусть так, но при чем здесь обычные птицы?
— Люди боятся ненароком убить одного из слуг демона.
— Что за вздор! Неужели и ты, знаменитый Охотник, тоже боишься?
— А почему бы и нет? — обманчиво ровным голосом сказал Шенги. — Я встречался с Совиным Божеством и…
На стол перед гостем легла жесткая черная лапа.
Охотник привык к разной реакции малознакомых людей — от откровенного ужаса до назойливого любопытства. Но Вайсувеш повел себя не так, как другие. Нагнувшись над когтистой пятерней, быстро осмотрел ее, поднял голову — глаза полны были горькой, какой-то детской обиды — и возмущенно произнес:
— Неправильная лапа!
— Что? — опешил Охотник.
— Не совиная. Пятипалая человеческая кисть, только с когтями. А у совы лапа оперена до когтей. И четыре пальца: два смотрят вперед, один — назад, а четвертый может отводиться вперед, назад и вбок. Очень удобно хватать добычу.
И Вайсувеш обрушил на слушателей водопад сведений о совах. Он знал о птицах куда больше, чем надо чучельнику. Говорил не только о мягком и рыхлом оперении сов, под которым крепкое тело кажется толстым и неуклюжим, но и о гнездах, о сложном брачном ритуале, похожем на воздушную игру в пятнашки; о сухих тревожных криках и о грозной бесшумной охоте. Да, во тьме сова страшна! Она не преследует, а подкарауливает жертву, возникая из мрака словно рок, словно смерть!
Шенги невольно заслушался. Слова гостя тревожили его, поднимали из глубин памяти то, что хотелось забыть: ночь, берег, серый алтарь и бесшумная мягкая тень над ним…
От тягостных воспоминаний Охотника отвлек хохот ребятишек: чучельник едва не свернул себе шею, показывая, как далеко может повернуть голову сова.
— Я добуду для тебя птицу! — сверкнул глазами Нургидан. — Я не боюсь демона!
— Ты смелый юноша. — Гость запоминающим взглядом скользнул по лицу парнишки. — Впрочем, читал я у одного древнего философа, что в детстве люди бесстрашны, потому что не осознают краткости и непрочности жизни. Не могу об этом судить, потому что успел порядком подзабыть свое детство. Вот ты, молодой человек… ты боишься смерти?
— Я?! — расправил плечи Нургидан. — Пусть она со мной еще сладит!
— Весьма интересно… А ты, юноша… тоже ее не боишься?
— Я?! — расправил плечи Дайру, передразнивая Нургидана. — Пусть она меня еще поймает!
— Занятно, очень занятно… Но засиделся я у вас, пора и домой.
У порога Вайсувеш обернулся:
— Разговоры про Совиное Божество теперь начнутся с новой силой. Я слышал на рынке, что за городской стеной нашли изорванный в клочья труп… кажется, это был здешний торговец. Говорят, такого не было несколько лет. Все почти забыли о Древней Сове. Теперь, конечно, вспомнят!
С этими мрачными словами он перешагнул порог.
— Как говорят у нас в Наррабане, — весело сказала Нитха, — хороший гость приходит без приглашения и уходит без напоминания!
Шенги не улыбнулся: он почувствовал, что его лапа сама собой сжалась и разжалась.
Проводив гостя, учитель вернулся и с порога обрушился на провинившихся мальков. Он бегло обрисовал их сложную родословную, подробно остановился на отдельных гранях их омерзительной натуры и в ярких красках живописал их нелегкое будущее:
— На болоте вас заждались! Самый трясинистый участок для вас придерживают! Из-под руки надсмотрщики глядят: когда, мол, эту парочку к нам доставят?.. Айвы захотелось, да? Сегодня айва, а завтра городскую сокровищницу ограбите? Люди будут говорить: «Это что за злодеи, ни стыда у них, ни совести?.. А, так это же ученики Совиной Лапы!» Со стыда помру, второй призрак в башне объявится! Этого хотите, да? Ну так не дождетесь! Своими руками с вас шкуры поспускаю, лиходеи окаянные!
Окаянные лиходеи не оправдывались. Нургидан побагровел. На лице его было ясно написано: «Ну, если бы это мне сказал не учитель!..» А Дайру — тот больше изображал раскаяние, понимая, что человек, который всерьез решил кого-то выпороть, не станет тратить пыл на длинные монологи.
— Думаете, меня учитель не драл? — разжигал себя Шенги. — Еще как драл! Может, я потому человеком и вырос! Правда, как жив остался, сам не знаю. Помню, бывало…
Осталось неизвестным, какой еще поклеп возвел бы Совиная Лапа на своего сдержанного, скромного учителя — сзади донесся нежный, с придыханием голос:
— А мне рассказывали, что Лауруш…
Охотник развернулся на каблуках и попытался испепелить нахалку взглядом. Та не смутилась:
— Мне рассказывали, что почтенный Лауруш любил говорить: «Учить побоями — что кормить помоями!» Это правда, учитель?
За спиной у Шенги кто-то хихикнул. Но растерявшийся Охотник не обернулся.
— А… откуда ты это знаешь?
— Так, слышала от кого-то, — туманно ответила ученица, потупив глазки.
Воспитательный порыв погас, Шенги вздохнул и тоскливо спросил:
— Хоть дрова-то перекололи, негодяи?
Негодяи на два голоса ответили, что да, перекололи, и в поленницу сложили, и воды в бочку натаскали, и двор подмели… Не дослушав, Шенги махнул рукой и вышел, кляня себя за мягкотелость.
До темноты Совиная Лапа не появлялся в доме — сколачивал дощатые щиты для будочки-бани. Зимой он поставит их вокруг очага в пристройке и мыться можно будет в любой холод.
Дважды прибегала Нитха. Первый раз принесла лепешку с ломтем окорока и кружку вина, а заодно сообщила, что мальчишки умяли все, что было на столе, после чего она заставила их перемыть миски и выскоблить столешницу… Ого! Крепко, видать, расстроены юные преступники, если без спора подчинились маленькой вэшти!
Придя второй раз, девочка покрутилась вокруг Охотника и совсем уже собралась исчезнуть, но в последний миг решилась:
— У нас в Наррабане говорят: «Не бери сегодняшний гнев в завтрашний день…»
— Что-о?! — грозно обернулся к ней учитель.
Малышка не струсила, не дрогнула:
— Учитель, они очень, очень переживают!
(Это «очень, очень» было произнесено с подозрительно знакомой интонацией.)
Совиная Лапа мрачно ответил маленькой заступнице, что вся шайка должна немедленно укладываться в постели и чтоб к его приходу было слышно только сонное сопение!
— Не выйдет насчет сопения, учитель, — повеселела девчонка. — Там Старый Вояка рассказывает, какие муки ждут в Бездне всех гурлианцев. Так интересно! А у нас в Наррабане бог смерти Гхурух своими черными скользкими щупальцами…
— Цыц и брысь! — четко скомандовал Шенги. Глядя в спину удаляющейся девочки, подумал: «Вредина-то вредина, но сердечко доброе…»
Не спеша закончил сколачивать щиты. Скинул рубаху, с удовольствием вымылся холодной водой, оделся и, насвистывая, пошел к крыльцу.
Дверь без скрипа приоткрылась, и Шенги замер на пороге, поняв, что происходит в темном зале. В свете догорающих углей вершилось одно из чудес детства: звучали страшные истории.
Как любил их мальчик, которого еще не называли Совиной Лапой! Как памятен до сих пор мучительно-сладкий ужас, когда собственная тень в свете очага, обернувшись чудовищем, заставляет волосы встать дыбом; когда скрип двери отзывается в душе беззвучным воплем…
Только в детстве страх может доставлять такое острое и чистое наслаждение. Взрослый человек идет на свой страх, как на врага: или уничтожает его, или бывает сломлен сам. Правда, Лауруш говорил, что есть и третий путь, самый лучший: высмеять страх.
А эти мальки — не стоит вторгаться в их мирок! Пусть потешатся. У них редко выпадают такие мирные мгновения, без драк и взаимных злых насмешек.
Шенги сел на крыльце, прислонился плечом к новенькому сосновому косяку и с удовольствием вслушался в плывущий из тьмы голосок с мягким придыханием и нарочито низкими — для таинственности — нотками:
— Черные, шестилапые, глаза огромные, в темноте видят… Люди их в давние времена победили и загнали в подземелье, а название осталось: Наррабан — «земля нарров». Они по ночам выбираются на поверхность, днем отсиживаются в заброшенных домах. Ловят в сумраке запоздалых путников, перелезают через заборы во дворики и воруют младенцев. Лапы длинные, гибкие, могут через окна вытаскивать детей…
— Особенно непослушных, — с преувеличенной серьезностью поддакнул Дайру.
— Тебе смешно, — обиделась Нитха, — а у меня няньку-рабыню украли и съели.
Все приумолкли. Затем Дайру поинтересовался с той же мрачной серьезностью:
Бродячие сказители любили рассказывать о вспыльчивом нраве Совиной Лапы, о коротких, но бешеных приступах гнева, зажигавших душу Охотника. А сейчас Шенги нарочно пытался вызвать в себе ярость, но чувствовал лишь омерзение при мысли, что придется взяться за плеть. А ведь надо же, надо! Раз отвечаешь за ребятишек… чтоб им впредь неповадно было проказить…
Но разве поднимется рука на гордого, самолюбивого Нургидана, для которого обычная трепка наверняка станет трагедией? Или на Дайру, который и без того шарахается от резкого движения — видно, пареньку в свое время пришлось очень, очень несладко.
И все же к тому времени, как рука Шенги легла на кованую решетку ворот, Охотник убедил себя, что воспитание негодных мальчишек — его святая обязанность, а плетка — часть этого воспитания.
Мелькнула мысль, что хитрый Дайру наверняка постарается скрыться с глаз, чтобы первый, самый горячий, гнев учителя выплеснулся на Нургидана.
А вот и ошибочка! Именно Дайру откинул засов и распахнул створку ворот, впуская Шенги в дом. Худая длинная физиономия сияла веселым оживлением:
— Учитель, а у нас гость!
Совиная Лапа почувствовал прилив радостного облегчения, словно с него сняли тяжелые цепи. Кем бы ни был нежданный гость, при нем не станешь чинить расправу!
* * *
От стола навстречу хозяину поднялся круглолицый человечек с большими, чуть навыкате, светлыми глазами, приветливый, немного суетливый и, как сразу выяснилось, разговорчивый.
— Умоляю простить мою бесцеремонность… Меня зовут Вайсувеш Теплый Плащ из Семейства Тагихарш. Я купил пустующий дом по соседству, вот и решил зайти, познакомиться.
— Прошу, будь как дома, — сказал Шенги, с удовольствием отмечая, что кто-то (скорее всего, маленькая вэшти) догадался поставить на стол кувшин вина, миску с ломтями окорока, лепешки и яблоки.
— Наслышан о моем новом соседе! — разглагольствовал Вайсувеш. — Бродячие сказители охотно повествуют о Подгорных Охотниках, а уж имя великого Шенги у них просто не сходит с уст! Мое ремесло куда неприметнее: я мастер по изготовлению чучел, звериных и птичьих. Правда, скажу без скромности: мастер, какого поискать! В Расмире, где я жил, отбоя не было от заказов. Господин, вероятно, слышал, что теперь вошло в моду украшать дома чучелами. Это создает уют и придает комнате неповторимый облик. Если уважаемый сосед желает, могу и для его жилища смастерить чучело орла с распахнутыми крыльями. Или, скажем, филина, лебедя, глухаря…
Шенги невольно кинул взгляд под мрачный сводчатый потолок и подумал, что только филина там не хватало. С распахнутыми крыльями. Это уж точно придало бы Грайанской башне неповторимый облик!
— Что же привело моего господина в Издагмир? — поинтересовался Охотник, левой рукой наливая гостю вина.
— Любезное письмо здешнего Хранителя. Почтеннейший Тагиарри замыслил создать собрание чучел зверей и птиц… и даже Подгорных Тварей. Он намерен отвести для этого особый дом и брать с желающих за вход чисто символическую плату.
— И Подгорных Тварей? Очень, очень интересная затея!
— Я так и думал, что господину любопытно будет об этом услышать. Я охотно буду покупать тушки — по возможности с не очень поврежденной шкуркой. Честно говоря, больше всего люблю работать с птицами — ах, какой материал!
У локтя учителя возник Дайру, от восторга забывший и о своей обычной робости, и о правилах приличия.
— Почтеннейший Вайсувеш написал книгу «Птицы Озерного королевства»! — сообщил он хриплым от волнения голосом. — Очень хорошая книга!
Учитель бросил на мальчишку укоризненный взгляд, а гость просиял:
— Как приятно это слышать! Да, в птицах немножко разбираюсь. А здесь, возможно, смогу осуществить давнюю мечту.
— Какую же, если не секрет?
— Создать чучело болотной совы… ах, какая интересная птица! Я приехал два дня назад и, не успев даже подыскать себе дом, прямо на постоялом дворе начал справляться, кто мог бы добыть для меня эту птицу. Но стоит при здешних жителях произнести слова «болотная сова», как они цепенеют с разинутыми ртами, словно из них самих кто-то чучело набил. Даже глаза становятся стеклянными!
— Понятно, — кивнул Охотник. — Боятся одного древнего демона.
— Слышал, слышал, — отмахнулся чучельник, — Совиное Божество… Пусть так, но при чем здесь обычные птицы?
— Люди боятся ненароком убить одного из слуг демона.
— Что за вздор! Неужели и ты, знаменитый Охотник, тоже боишься?
— А почему бы и нет? — обманчиво ровным голосом сказал Шенги. — Я встречался с Совиным Божеством и…
На стол перед гостем легла жесткая черная лапа.
Охотник привык к разной реакции малознакомых людей — от откровенного ужаса до назойливого любопытства. Но Вайсувеш повел себя не так, как другие. Нагнувшись над когтистой пятерней, быстро осмотрел ее, поднял голову — глаза полны были горькой, какой-то детской обиды — и возмущенно произнес:
— Неправильная лапа!
— Что? — опешил Охотник.
— Не совиная. Пятипалая человеческая кисть, только с когтями. А у совы лапа оперена до когтей. И четыре пальца: два смотрят вперед, один — назад, а четвертый может отводиться вперед, назад и вбок. Очень удобно хватать добычу.
И Вайсувеш обрушил на слушателей водопад сведений о совах. Он знал о птицах куда больше, чем надо чучельнику. Говорил не только о мягком и рыхлом оперении сов, под которым крепкое тело кажется толстым и неуклюжим, но и о гнездах, о сложном брачном ритуале, похожем на воздушную игру в пятнашки; о сухих тревожных криках и о грозной бесшумной охоте. Да, во тьме сова страшна! Она не преследует, а подкарауливает жертву, возникая из мрака словно рок, словно смерть!
Шенги невольно заслушался. Слова гостя тревожили его, поднимали из глубин памяти то, что хотелось забыть: ночь, берег, серый алтарь и бесшумная мягкая тень над ним…
От тягостных воспоминаний Охотника отвлек хохот ребятишек: чучельник едва не свернул себе шею, показывая, как далеко может повернуть голову сова.
— Я добуду для тебя птицу! — сверкнул глазами Нургидан. — Я не боюсь демона!
— Ты смелый юноша. — Гость запоминающим взглядом скользнул по лицу парнишки. — Впрочем, читал я у одного древнего философа, что в детстве люди бесстрашны, потому что не осознают краткости и непрочности жизни. Не могу об этом судить, потому что успел порядком подзабыть свое детство. Вот ты, молодой человек… ты боишься смерти?
— Я?! — расправил плечи Нургидан. — Пусть она со мной еще сладит!
— Весьма интересно… А ты, юноша… тоже ее не боишься?
— Я?! — расправил плечи Дайру, передразнивая Нургидана. — Пусть она меня еще поймает!
— Занятно, очень занятно… Но засиделся я у вас, пора и домой.
У порога Вайсувеш обернулся:
— Разговоры про Совиное Божество теперь начнутся с новой силой. Я слышал на рынке, что за городской стеной нашли изорванный в клочья труп… кажется, это был здешний торговец. Говорят, такого не было несколько лет. Все почти забыли о Древней Сове. Теперь, конечно, вспомнят!
С этими мрачными словами он перешагнул порог.
— Как говорят у нас в Наррабане, — весело сказала Нитха, — хороший гость приходит без приглашения и уходит без напоминания!
Шенги не улыбнулся: он почувствовал, что его лапа сама собой сжалась и разжалась.
* * *
Проводив гостя, учитель вернулся и с порога обрушился на провинившихся мальков. Он бегло обрисовал их сложную родословную, подробно остановился на отдельных гранях их омерзительной натуры и в ярких красках живописал их нелегкое будущее:
— На болоте вас заждались! Самый трясинистый участок для вас придерживают! Из-под руки надсмотрщики глядят: когда, мол, эту парочку к нам доставят?.. Айвы захотелось, да? Сегодня айва, а завтра городскую сокровищницу ограбите? Люди будут говорить: «Это что за злодеи, ни стыда у них, ни совести?.. А, так это же ученики Совиной Лапы!» Со стыда помру, второй призрак в башне объявится! Этого хотите, да? Ну так не дождетесь! Своими руками с вас шкуры поспускаю, лиходеи окаянные!
Окаянные лиходеи не оправдывались. Нургидан побагровел. На лице его было ясно написано: «Ну, если бы это мне сказал не учитель!..» А Дайру — тот больше изображал раскаяние, понимая, что человек, который всерьез решил кого-то выпороть, не станет тратить пыл на длинные монологи.
— Думаете, меня учитель не драл? — разжигал себя Шенги. — Еще как драл! Может, я потому человеком и вырос! Правда, как жив остался, сам не знаю. Помню, бывало…
Осталось неизвестным, какой еще поклеп возвел бы Совиная Лапа на своего сдержанного, скромного учителя — сзади донесся нежный, с придыханием голос:
— А мне рассказывали, что Лауруш…
Охотник развернулся на каблуках и попытался испепелить нахалку взглядом. Та не смутилась:
— Мне рассказывали, что почтенный Лауруш любил говорить: «Учить побоями — что кормить помоями!» Это правда, учитель?
За спиной у Шенги кто-то хихикнул. Но растерявшийся Охотник не обернулся.
— А… откуда ты это знаешь?
— Так, слышала от кого-то, — туманно ответила ученица, потупив глазки.
Воспитательный порыв погас, Шенги вздохнул и тоскливо спросил:
— Хоть дрова-то перекололи, негодяи?
Негодяи на два голоса ответили, что да, перекололи, и в поленницу сложили, и воды в бочку натаскали, и двор подмели… Не дослушав, Шенги махнул рукой и вышел, кляня себя за мягкотелость.
* * *
До темноты Совиная Лапа не появлялся в доме — сколачивал дощатые щиты для будочки-бани. Зимой он поставит их вокруг очага в пристройке и мыться можно будет в любой холод.
Дважды прибегала Нитха. Первый раз принесла лепешку с ломтем окорока и кружку вина, а заодно сообщила, что мальчишки умяли все, что было на столе, после чего она заставила их перемыть миски и выскоблить столешницу… Ого! Крепко, видать, расстроены юные преступники, если без спора подчинились маленькой вэшти!
Придя второй раз, девочка покрутилась вокруг Охотника и совсем уже собралась исчезнуть, но в последний миг решилась:
— У нас в Наррабане говорят: «Не бери сегодняшний гнев в завтрашний день…»
— Что-о?! — грозно обернулся к ней учитель.
Малышка не струсила, не дрогнула:
— Учитель, они очень, очень переживают!
(Это «очень, очень» было произнесено с подозрительно знакомой интонацией.)
Совиная Лапа мрачно ответил маленькой заступнице, что вся шайка должна немедленно укладываться в постели и чтоб к его приходу было слышно только сонное сопение!
— Не выйдет насчет сопения, учитель, — повеселела девчонка. — Там Старый Вояка рассказывает, какие муки ждут в Бездне всех гурлианцев. Так интересно! А у нас в Наррабане бог смерти Гхурух своими черными скользкими щупальцами…
— Цыц и брысь! — четко скомандовал Шенги. Глядя в спину удаляющейся девочки, подумал: «Вредина-то вредина, но сердечко доброе…»
Не спеша закончил сколачивать щиты. Скинул рубаху, с удовольствием вымылся холодной водой, оделся и, насвистывая, пошел к крыльцу.
Дверь без скрипа приоткрылась, и Шенги замер на пороге, поняв, что происходит в темном зале. В свете догорающих углей вершилось одно из чудес детства: звучали страшные истории.
Как любил их мальчик, которого еще не называли Совиной Лапой! Как памятен до сих пор мучительно-сладкий ужас, когда собственная тень в свете очага, обернувшись чудовищем, заставляет волосы встать дыбом; когда скрип двери отзывается в душе беззвучным воплем…
Только в детстве страх может доставлять такое острое и чистое наслаждение. Взрослый человек идет на свой страх, как на врага: или уничтожает его, или бывает сломлен сам. Правда, Лауруш говорил, что есть и третий путь, самый лучший: высмеять страх.
А эти мальки — не стоит вторгаться в их мирок! Пусть потешатся. У них редко выпадают такие мирные мгновения, без драк и взаимных злых насмешек.
Шенги сел на крыльце, прислонился плечом к новенькому сосновому косяку и с удовольствием вслушался в плывущий из тьмы голосок с мягким придыханием и нарочито низкими — для таинственности — нотками:
— Черные, шестилапые, глаза огромные, в темноте видят… Люди их в давние времена победили и загнали в подземелье, а название осталось: Наррабан — «земля нарров». Они по ночам выбираются на поверхность, днем отсиживаются в заброшенных домах. Ловят в сумраке запоздалых путников, перелезают через заборы во дворики и воруют младенцев. Лапы длинные, гибкие, могут через окна вытаскивать детей…
— Особенно непослушных, — с преувеличенной серьезностью поддакнул Дайру.
— Тебе смешно, — обиделась Нитха, — а у меня няньку-рабыню украли и съели.
Все приумолкли. Затем Дайру поинтересовался с той же мрачной серьезностью: