Страница:
— Не та птичка, — пригляделся Пень. — У той когти были стиснуты, а у этой разжаты.
— Точно, — подтвердил молчавший до этого низенький пират, кличку которого Нургидан так и не удосужился узнать.
И тут подросток вскрикнул, нагнулся, поднял что-то с пола. Протянул спутникам на ладони небольшой деревянный диск с тремя дырочками:
— Что это? Не твоя пуговица, Пень?
Рыжий пират с хриплым проклятием схватился за грудь. Из трех пуговиц, которыми была на силуранский манер застегнута его куртка, на месте остались только две.
— Были мы тут! — охнул Порченый.
— Ну и что? — урезонил Сарх перетрусивших спутников. — Выходит, были мы здесь. Коридор кольцом завернулся, только и всего. На развилке свернем в другой проход. А лапа и была такая, это вы напутали. Ну, что трясетесь, словно земляную пыхтелку увидели?
— Я не напутал, — негромко сказал низенький пират, но его никто не стал слушать. Все бодро двинулись вперед… ну, более-менее бодро.
На развилке Сарх уверенно указал направление. И действительно, маленький отряд вырвался из «кольца»: за поворотом коридор расширился, превратился в небольшой зал.
Такие же голые, как и в коридоре, стены. Такой же булыжный пол. Только на стене рядом со входом — факел в железном гнезде.
Горящий факел.
Путники в смятении переглянулись. Чья рука разожгла огонь? Кто вставил факел в скобу? И к чьему приходу такие приготовления?
— Спокойно, трусы! — сквозь зубы сказал Сарх. — Выход в той стене!
Он вышел на середину зала, звонко пристукивая каблуками по булыжнику. Остальные задержались, разглядывая факел.
— А чего мы ушами хлопаем? — бухнул вдруг Пень. — Нам же огонь во как нужен!
И протянул руку к факелу.
Звериным прыжком Нургидан бросился наперехват, повис на руке пирата:
— Нельзя! Не трогай! Атаман, куда смотришь?
Пень, оскорбившись, отшвырнул подростка чуть ли не на середину зала. Тут же в плечи рыжего пирата вцепился Варрах, крича что-то по-наррабански.
— Пень, сдурел? — обернулся Сарх. — Пополам порву! Быстро отсюда!
Помощник, ворча, повиновался. Остальные тоже поспешили покинуть зал.
За первым поворотом возмущенный Пень остановился:
— Атаман, чего они? Сбесились?
— Тебе же было сказано — ничего не трогать! — свирепо выдохнул Сарх.
— Так то про сундук с золотом, а не про факел!
— А ты видел, — сухо спросил Варрах, — что пламя не поднималось от факела, а висело над ним?
— А ты видел, — в тон Варраху подхватил юный проводник, — что сквозняк дул в одну сторону, а пламя тянуло в другую?
— Где Краюха? — вмешался атаман.
Нургидан не сразу понял, что Краюхой прозывался невысокий пират, незаметно державшийся в их компании. А они и не заметили исчезновения своего спутника.
Быстро оглядев остальных, капитан резко спросил:
— Варрах, дай хен гидан?
Парнишка-проводник встрепенулся. Слово «гидан» — «арбалет» — пришло в наррабанский из его родного языка. Поэтому он понял, почему смуглый Варрах с недоумением и страхом уставился на свои опустевшие руки.
Сарх пролаял еще несколько слов — это явно был приказ. Варрах неохотно подчинился: медленно поплелся за поворот.
И почти сразу вернулся. На физиономии наррабанца было написано, что его можно убить на этом месте, но он не возвратится в зал. Ни за арбалетом, ни за короной Светоча, ни за всеми сокровищами мира.
— Уходим! — приказал он не хуже Сарха. Все подчинились, даже сгорающий от любопытства Нургидан. Они поспешно миновали две развилки, выбирая направление наугад — лишь бы скорее оставить позади то, что так ужаснуло Варраха.
Внезапно идущий впереди Пень выругался и остановился. Все уставились на лежащее у стены тело в грубой матросской куртке и холщовых штанах, измазанных смолой.
Краюха, их молчаливый спутник! Теперь ему уже никогда не разговориться: три страшные борозды пропахали горло и грудь.
А на стене над трупом — грубый, глубоко врезанный в камень рисунок: похожая на ворону птица, с угрозой выбросившая в сторону людей лапу со сжатыми когтями.
В молчании стояли путники над телом. Проклятый «замок» навалился на незваных гостей всеми своими запахами, тенями, невнятными звуками, что доносились то ли из соседних коридоров, то ли из толщи камня.
Затем все медленно двинулись дальше. Ножи плясали в дрожащих руках пиратов.
Но есть вещи, которые остаются неизменными даже в самом искаженном мире. Например, погребальный костер. Нургидан с детства усвоил, что любой человек должен закончить свой путь в чистом пламени. Даже раб. Даже преступник. Иначе душа не найдет путь в Бездну, будет в вечных муках скитаться меж мирами.
Поэтому мальчик, не обращая внимания на наррабанцев — что они понимают, дикари заморские! — тронул за рукав рыжего пирата и спросил с несвойственной ему робостью:
— А костер?
Пень повернул к нему лицо, на котором застыла ухмылка… нет, гримаса боли — он чувствовал то же, что и Нургидан! И ответил с горькой издевкой:
— Костер? Ага, сейчас. Я соберу дрова, а ты сгоняй за факелом.
Подросток сглотнул слюну, ставшую горькой, и промолчал.
— Стойте! — воскликнул вдруг Сарх. — А эхо… от шагов эхо… где?
Только тут до людей дошло, что они идут в гнетущей вязкой тишине.
Все разом остановились. Затем Сарх с силой опустил каблук на камень.
Тишина. Как будто он ступил на облако.
Еще шаг, еще… Остальные двинулись следом. Сначала в тоскливом, недоуменном, испуганном безмолвии. Потом начали перебрасываться короткими фразами — о чем угодно, лишь бы не оглушала страшная тишь.
Внезапно раздался радостный голос Нургидана:
— Я вспомнил! Здесь! Скоро выход!
Все недоверчиво обернулись к нему.
— Здесь! Учитель велел сбросить шкуру — ту, хрустальную! Вот и знак на стене — такая елочка…
— Во-во, елочка, — проворчал рыжий пират. — Как раз для нас…
Никто из путников не обратил внимания на его мрачное бормотание.
— И запахи другие! — гордо сообщил Нургидан. — Пахнет водой, листвой и чем-то сладким… — Тут голос его изменился, лицо стало озабоченным. — Сладким… да… А ну-ка, все за мной — и осторожно! Держать ножи наготове!
Ему показалось, что Шенги встал рядом, положил руку ему на плечо. И мальчика не удивило, что пираты беспрекословно повиновались приказу.
Вскоре запах стал сильнее, теперь его чувствовал не только Нургидан.
За поворотом коридор оборвался в довольно глубокую яму. Вдоль одной из стен приглашающе тянулся карниз.
Но юный проводник не был обрадован тем, что привел отряд к выходу.
— Ах, под кочку да в тину! — выдохнул он. — Вот повезло, хоть обратно поворачивай!
— А в чем дело? — настороженно спросил Сарх.
— Ты подойди, глянь… не бойся, здесь ему нас не достать.
Пираты встали на краю ямы.
— Куст, что ли? — Сарх вгляделся в клубок изогнутых ветвей на дне.
— Именно. Слыхал про Бродячие Кусты?
— Помнишь, атаман, в «Лесной яблоне» сказитель говорил… — начал было Пень.
— Помню, — раздраженно бросил Сарх, небрежным движением кисти отметая и сказителя, и далекую «Лесную яблоню», и непрошеного подсказчика. — Как с этой тварью справиться?
— А никак. У выхода карниз пониже, он ветвями и дотянется. Пахнет слабо и не светится — значит, голодный. Были бы хоть мечи…
— Что в таких случаях делают Охотники?
— Можно убить тварюшку вроде козы, бросить ему. Пока жрет — пройти мимо. Я…
Он замолчал, потому что вспомнил о лежащем в коридоре трупе пирата. Сердце едва не разорвалось от ужаса и омерзения к самому себе — такая преступная и в то же время спасительная мысль заполыхала в мозгу.
И он высказал бы ее, волчья кровь, высказал бы, но не успел.
Сарх легко поднял руку и точным, сильным движением столкнул в яму стоявшего рядом с ним Порченого.
Упругие ветви прянули навстречу человеку, приняли, оплели, стиснули. Пронзительный вопль заметался меж серых стен и унесся в распахнутое вечернее небо.
Атаман свирепо обернулся к ошеломленным спутникам.
— Варрах, калга да! — крикнул он. — Горту, горту!
Наррабанец послушно шагнул на карниз.
— Ты! — обернулся главарь к рыжему пирату. — Пойдешь за ним! Не стой столбом, убью! Щенок идет третьим!
Когда Нургидан, искоса поглядывая на идущего следом пиратского главаря, одолел карниз, внизу еще бился и кричал бедняга Порченый.
— Уходим! — Сарх спрыгнул с карниза по другую сторону ямы. — Где эта складка?
Вопли внизу прекратились. Тишина невыносимо ударила по нервам. Нарушил безмолвие Нургидан.
— Да, — вздохнул он, — повезло мне, что не я рядом с тобой стоял — да, капитан?
— Вот уж что верно… — хмуро бормотнул Пень.
И даже Варрах проворчал что-то неодобрительное на родном языке.
Сарх понял: нельзя идти дальше с недовольной командой. Длинное лицо вытянулось еще больше, губы тронула усмешка великого человека, которого не поняли современники.
— Вы же видите, — мягко и печально сказал он, — один должен был погибнуть, чтобы уцелели остальные — но кто? Ты, Пень, правая моя рука? Ты, Варрах, мой брат по вере? За ваше спасение я убил бы сотню таких жалких придурков, как Порченый! Он не стоит вас. Вы должны жить, вы нужны мне…
— Да, парни, — врезался Нургидан в эту трогательную сцену, — вы ему нужны. Для следующего чудища.
Сарх не дал выбить себя из роли.
— А ты, глупый мальчишка, — продолжал он все тем же благородным и грустным голосом, — выведешь нас всех отсюда. Поэтому тебе нечего бояться. И не ершись. Мы с тобой, — он сцепил пальцы правой и левой руки, — как топор с топорищем.
Нургидан усмехнулся, вспомнив Нитху с ее бесчисленными поговорками.
— У вас в Наррабане, — сказал он с удовольствием, — говорят: «Когда топор ко дну идет, он и топорище за собой тянет…» Ты уж вспомни об этом, когда захочется меня откуда-нибудь спихнуть!
Сарх щелкнул языком, оценив находчивость и самоуверенность парнишки.
А Нургидана поразила мысль: до чего же он изменился за последние три года! В трудные мгновения командует почти как Шенги. Морочит врагов не хуже Дайру. И даже сыплет пословицами в духе Нитхи.
И мальчик с пронзительной ясностью понял: ему не знать больше беспросветного одиночества, которое так мучило его в детстве. Теперь с ним всегда будет его команда.
20
21
— Точно, — подтвердил молчавший до этого низенький пират, кличку которого Нургидан так и не удосужился узнать.
И тут подросток вскрикнул, нагнулся, поднял что-то с пола. Протянул спутникам на ладони небольшой деревянный диск с тремя дырочками:
— Что это? Не твоя пуговица, Пень?
Рыжий пират с хриплым проклятием схватился за грудь. Из трех пуговиц, которыми была на силуранский манер застегнута его куртка, на месте остались только две.
— Были мы тут! — охнул Порченый.
— Ну и что? — урезонил Сарх перетрусивших спутников. — Выходит, были мы здесь. Коридор кольцом завернулся, только и всего. На развилке свернем в другой проход. А лапа и была такая, это вы напутали. Ну, что трясетесь, словно земляную пыхтелку увидели?
— Я не напутал, — негромко сказал низенький пират, но его никто не стал слушать. Все бодро двинулись вперед… ну, более-менее бодро.
На развилке Сарх уверенно указал направление. И действительно, маленький отряд вырвался из «кольца»: за поворотом коридор расширился, превратился в небольшой зал.
Такие же голые, как и в коридоре, стены. Такой же булыжный пол. Только на стене рядом со входом — факел в железном гнезде.
Горящий факел.
Путники в смятении переглянулись. Чья рука разожгла огонь? Кто вставил факел в скобу? И к чьему приходу такие приготовления?
— Спокойно, трусы! — сквозь зубы сказал Сарх. — Выход в той стене!
Он вышел на середину зала, звонко пристукивая каблуками по булыжнику. Остальные задержались, разглядывая факел.
— А чего мы ушами хлопаем? — бухнул вдруг Пень. — Нам же огонь во как нужен!
И протянул руку к факелу.
Звериным прыжком Нургидан бросился наперехват, повис на руке пирата:
— Нельзя! Не трогай! Атаман, куда смотришь?
Пень, оскорбившись, отшвырнул подростка чуть ли не на середину зала. Тут же в плечи рыжего пирата вцепился Варрах, крича что-то по-наррабански.
— Пень, сдурел? — обернулся Сарх. — Пополам порву! Быстро отсюда!
Помощник, ворча, повиновался. Остальные тоже поспешили покинуть зал.
За первым поворотом возмущенный Пень остановился:
— Атаман, чего они? Сбесились?
— Тебе же было сказано — ничего не трогать! — свирепо выдохнул Сарх.
— Так то про сундук с золотом, а не про факел!
— А ты видел, — сухо спросил Варрах, — что пламя не поднималось от факела, а висело над ним?
— А ты видел, — в тон Варраху подхватил юный проводник, — что сквозняк дул в одну сторону, а пламя тянуло в другую?
— Где Краюха? — вмешался атаман.
Нургидан не сразу понял, что Краюхой прозывался невысокий пират, незаметно державшийся в их компании. А они и не заметили исчезновения своего спутника.
Быстро оглядев остальных, капитан резко спросил:
— Варрах, дай хен гидан?
Парнишка-проводник встрепенулся. Слово «гидан» — «арбалет» — пришло в наррабанский из его родного языка. Поэтому он понял, почему смуглый Варрах с недоумением и страхом уставился на свои опустевшие руки.
Сарх пролаял еще несколько слов — это явно был приказ. Варрах неохотно подчинился: медленно поплелся за поворот.
И почти сразу вернулся. На физиономии наррабанца было написано, что его можно убить на этом месте, но он не возвратится в зал. Ни за арбалетом, ни за короной Светоча, ни за всеми сокровищами мира.
— Уходим! — приказал он не хуже Сарха. Все подчинились, даже сгорающий от любопытства Нургидан. Они поспешно миновали две развилки, выбирая направление наугад — лишь бы скорее оставить позади то, что так ужаснуло Варраха.
Внезапно идущий впереди Пень выругался и остановился. Все уставились на лежащее у стены тело в грубой матросской куртке и холщовых штанах, измазанных смолой.
Краюха, их молчаливый спутник! Теперь ему уже никогда не разговориться: три страшные борозды пропахали горло и грудь.
А на стене над трупом — грубый, глубоко врезанный в камень рисунок: похожая на ворону птица, с угрозой выбросившая в сторону людей лапу со сжатыми когтями.
В молчании стояли путники над телом. Проклятый «замок» навалился на незваных гостей всеми своими запахами, тенями, невнятными звуками, что доносились то ли из соседних коридоров, то ли из толщи камня.
Затем все медленно двинулись дальше. Ножи плясали в дрожащих руках пиратов.
Но есть вещи, которые остаются неизменными даже в самом искаженном мире. Например, погребальный костер. Нургидан с детства усвоил, что любой человек должен закончить свой путь в чистом пламени. Даже раб. Даже преступник. Иначе душа не найдет путь в Бездну, будет в вечных муках скитаться меж мирами.
Поэтому мальчик, не обращая внимания на наррабанцев — что они понимают, дикари заморские! — тронул за рукав рыжего пирата и спросил с несвойственной ему робостью:
— А костер?
Пень повернул к нему лицо, на котором застыла ухмылка… нет, гримаса боли — он чувствовал то же, что и Нургидан! И ответил с горькой издевкой:
— Костер? Ага, сейчас. Я соберу дрова, а ты сгоняй за факелом.
Подросток сглотнул слюну, ставшую горькой, и промолчал.
— Стойте! — воскликнул вдруг Сарх. — А эхо… от шагов эхо… где?
Только тут до людей дошло, что они идут в гнетущей вязкой тишине.
Все разом остановились. Затем Сарх с силой опустил каблук на камень.
Тишина. Как будто он ступил на облако.
Еще шаг, еще… Остальные двинулись следом. Сначала в тоскливом, недоуменном, испуганном безмолвии. Потом начали перебрасываться короткими фразами — о чем угодно, лишь бы не оглушала страшная тишь.
Внезапно раздался радостный голос Нургидана:
— Я вспомнил! Здесь! Скоро выход!
Все недоверчиво обернулись к нему.
— Здесь! Учитель велел сбросить шкуру — ту, хрустальную! Вот и знак на стене — такая елочка…
— Во-во, елочка, — проворчал рыжий пират. — Как раз для нас…
Никто из путников не обратил внимания на его мрачное бормотание.
— И запахи другие! — гордо сообщил Нургидан. — Пахнет водой, листвой и чем-то сладким… — Тут голос его изменился, лицо стало озабоченным. — Сладким… да… А ну-ка, все за мной — и осторожно! Держать ножи наготове!
Ему показалось, что Шенги встал рядом, положил руку ему на плечо. И мальчика не удивило, что пираты беспрекословно повиновались приказу.
Вскоре запах стал сильнее, теперь его чувствовал не только Нургидан.
За поворотом коридор оборвался в довольно глубокую яму. Вдоль одной из стен приглашающе тянулся карниз.
Но юный проводник не был обрадован тем, что привел отряд к выходу.
— Ах, под кочку да в тину! — выдохнул он. — Вот повезло, хоть обратно поворачивай!
— А в чем дело? — настороженно спросил Сарх.
— Ты подойди, глянь… не бойся, здесь ему нас не достать.
Пираты встали на краю ямы.
— Куст, что ли? — Сарх вгляделся в клубок изогнутых ветвей на дне.
— Именно. Слыхал про Бродячие Кусты?
— Помнишь, атаман, в «Лесной яблоне» сказитель говорил… — начал было Пень.
— Помню, — раздраженно бросил Сарх, небрежным движением кисти отметая и сказителя, и далекую «Лесную яблоню», и непрошеного подсказчика. — Как с этой тварью справиться?
— А никак. У выхода карниз пониже, он ветвями и дотянется. Пахнет слабо и не светится — значит, голодный. Были бы хоть мечи…
— Что в таких случаях делают Охотники?
— Можно убить тварюшку вроде козы, бросить ему. Пока жрет — пройти мимо. Я…
Он замолчал, потому что вспомнил о лежащем в коридоре трупе пирата. Сердце едва не разорвалось от ужаса и омерзения к самому себе — такая преступная и в то же время спасительная мысль заполыхала в мозгу.
И он высказал бы ее, волчья кровь, высказал бы, но не успел.
Сарх легко поднял руку и точным, сильным движением столкнул в яму стоявшего рядом с ним Порченого.
Упругие ветви прянули навстречу человеку, приняли, оплели, стиснули. Пронзительный вопль заметался меж серых стен и унесся в распахнутое вечернее небо.
Атаман свирепо обернулся к ошеломленным спутникам.
— Варрах, калга да! — крикнул он. — Горту, горту!
Наррабанец послушно шагнул на карниз.
— Ты! — обернулся главарь к рыжему пирату. — Пойдешь за ним! Не стой столбом, убью! Щенок идет третьим!
Когда Нургидан, искоса поглядывая на идущего следом пиратского главаря, одолел карниз, внизу еще бился и кричал бедняга Порченый.
— Уходим! — Сарх спрыгнул с карниза по другую сторону ямы. — Где эта складка?
Вопли внизу прекратились. Тишина невыносимо ударила по нервам. Нарушил безмолвие Нургидан.
— Да, — вздохнул он, — повезло мне, что не я рядом с тобой стоял — да, капитан?
— Вот уж что верно… — хмуро бормотнул Пень.
И даже Варрах проворчал что-то неодобрительное на родном языке.
Сарх понял: нельзя идти дальше с недовольной командой. Длинное лицо вытянулось еще больше, губы тронула усмешка великого человека, которого не поняли современники.
— Вы же видите, — мягко и печально сказал он, — один должен был погибнуть, чтобы уцелели остальные — но кто? Ты, Пень, правая моя рука? Ты, Варрах, мой брат по вере? За ваше спасение я убил бы сотню таких жалких придурков, как Порченый! Он не стоит вас. Вы должны жить, вы нужны мне…
— Да, парни, — врезался Нургидан в эту трогательную сцену, — вы ему нужны. Для следующего чудища.
Сарх не дал выбить себя из роли.
— А ты, глупый мальчишка, — продолжал он все тем же благородным и грустным голосом, — выведешь нас всех отсюда. Поэтому тебе нечего бояться. И не ершись. Мы с тобой, — он сцепил пальцы правой и левой руки, — как топор с топорищем.
Нургидан усмехнулся, вспомнив Нитху с ее бесчисленными поговорками.
— У вас в Наррабане, — сказал он с удовольствием, — говорят: «Когда топор ко дну идет, он и топорище за собой тянет…» Ты уж вспомни об этом, когда захочется меня откуда-нибудь спихнуть!
Сарх щелкнул языком, оценив находчивость и самоуверенность парнишки.
А Нургидана поразила мысль: до чего же он изменился за последние три года! В трудные мгновения командует почти как Шенги. Морочит врагов не хуже Дайру. И даже сыплет пословицами в духе Нитхи.
И мальчик с пронзительной ясностью понял: ему не знать больше беспросветного одиночества, которое так мучило его в детстве. Теперь с ним всегда будет его команда.
20
Жрец был высоким худощавым человеком лет сорока. Выразительные, резкие черты лица, неуступчивые темные глаза, твердая линия рта. Айрунги не хотел бы иметь этого человека своим врагом. Явно раб одной идеи, одной страсти.
— Мои соболезнования… — Голос Айрунги был полон искренней печали. — Ужасно, когда умирают дети, но надо помнить, что Бездна добра к ним. Много ли грехов на юной душе? Скоро боги позволят мальчику родиться вновь. Будем надеяться, что следующая его жизнь будет счастливее.
— Да! — с ненавистью выдохнул жрец, не слушая слов утешения. — Да! Чудовищное преступление! И все знают, чьих это рук дело! Знают, но молчат! Весь остров повязан круговой порукой, даже стражники!
— Мой господин говорит о Детях Моря?
— О преступниках с размалеванными лицами! О грязном культе хвостатой девки!
— Не знаю, уместно ли говорить так о той, чья кровь течет в жилах короля.
Жрец озадаченно замолчал. Он и в самом деле хватил через край.
Айрунги поймал себя на том, что украдкой поглядывает на ноги собеседника. Сапоги. Мягкие. С узкими носами. И подходящий размер…
По дороге в храм Айрунги завернул в Майдори, зашел в лавку, поболтал со встречными знакомцами. И незаметно приглядывался к обуви всех, кого видел на улице, в лавке, на пристани. Как он и ожидал — башмаки, башмаки, башмаки…
У двоих рыбаков — тяжелые сапожищи. Несколько босоногих мальчуганов. И одна-единственная пара мягких сапог с узкими носами — у местного лекаря, тихого старичка по имени Марави Вечерний Свет, все свободное время посвящавшего изучению трудов древних философов. Самая подходящая кандидатура для ползания по скальным трещинам!
И вот теперь — жрец…
— Я не порочу дори-а-дау, — опомнился служитель Безликих. — Она и впрямь сделала кое-что для острова. — Казалось, слова жгут ему горло. — Но поклоняться ей как богине — какая дикость! — Он потер лоб. — Впрочем, что это я? Уважаемый гость пришел, чтобы принести жертву? Прошу, прошу!
Айрунги впервые был в местном храме. Он встречался со жрецом лишь у погребального костра, когда вместе с королем зашел проститься с несчастным погибшим мальчиком.
Снаружи храм выглядел вполне достойно: каменный, с плоской деревянной крышей и красиво расписанными стенами. Но когда гость переступил порог, он невольно смутился.
В углу он увидел жертвенник — плоскую гранитную плиту с углублением, в котором над углями плясал огонек. На краю плиты стояли, как предписано традициями, глиняный кувшинчик с вином и медная чаша с пшеничными зернами. Но в другом углу стоял точно такой жертвенник с такими же чашей и кувшинчиком. А в третьем углу — третий!
Разумеется, во многих небогатых поселениях стоят храмы с двумя жертвенниками, чтобы не тратиться на возведение второго здания. Айрунги ухмыльнулся, вспомнив старую поговорку: «Два бога под одной крышей — не две хозяйки у одного очага, как-нибудь да поладят…» Но три жертвенника в одном храме — это, пожалуй, многовато!
Жрец правильно истолковал взгляд гостя. И Айрунги с удивлением увидел, что этот человек, явно волевой и неглупый, залился румянцем смятения и стыда. Словно барышня из обедневшего Рода, приехавшая на бал в перелицованном бабушкином платье!
— Вот так на Эрниди чтут Безымянных! Спасибо королю, иначе летом крыша завалилась бы на жертвенники! Но второй храм — недосягаемая мечта.
— В Джангаше я посетил Храм Всех Богов. Там под одной кровлей звучат молитвы не троим Безликим, а всем, что создали и хранят наш мир.
— Я знаю, что храм в Джангаше — настоящий дворец, но все-таки спасибо за попытку меня утешить. Так кому хочет принести жертву мой господин?
— Богу Жизни.
— Тому, Кто Зажигает и Гасит Огни Человеческих Жизней, — чопорно поправил жрец.
Айрунги виновато поклонился и развязал кошелек.
— О-о, серебро? — Жрец был приятно удивлен. — До сих пор на Эрниди я видел такую щедрость лишь от двоих. — И начал нараспев читать молитву, приподняв обеими руками медную чашу и протягивая ее гостю.
Повторяя за жрецом священные слова, Айрунги взял из чаши несколько зерен и бросил в огонь. Затем пролил на жертвенник немного вина. На сердце стало спокойнее, легче.
Айрунги бывал в разных странах, видел разные богослужения, иногда пышные, зачастую кровавые. Но сердце тянулось к этому простому обряду, где главное — не жертва, ставшая символической, а искренняя, душевная молитва. А жрец — не суровый толкователь воли грозного божества, а тот, кто откроет твоим словам невидимую тропинку к могучим силам, управляющим миром. И те, на мгновение оставив неизмеримо грандиозные дела, прислушаются к твоей маленькой просьбе, посочувствуют и помогут.
После молитвы оба — жрец и гость — стояли у порога, вдыхая вездесущий запах моря и любуясь на поросшие мхом скалы, стеной окружившие маленькую долинку.
— Хорошее место, — размягченно сказал жрец. — Спокойное. — Внезапно он подобрался, словно воин, увидевший вражеский отряд. — Если бы не дикость и безверие…
— Ну, почему безверие? Мне говорили, что эрнидийцы свершают в храме положенные обряды. Например, вчерашняя свадьба…
— Вчерашняя свадьба, — перебил его, раздувая ноздри, жрец, — празднество дикарей! Нет, молодые пришли в храм, попробовали бы не прийти! Брак не был бы законным! Но утром, до восхода солнца, новобрачные пришли к морю. Там, среди скал, Шепчущий призвал на них благословение морской тва… кха-кха… я хотел сказать — дори-а-дау.
Айрунги сделал вид, что не заметил оплошности жреца.
— Шепчущий? Я что-то слышал об этом человеке.
— Это не человек, — с чувством выдохнул жрец. — Это крыса, которая шныряет по скальным трещинам и сбивает людей с истинного пути. Надеюсь, дарнигар скоро арестует его со всей шайкой!
Внезапно Айрунги почувствовал укол недоверия. Нескрываемая ненависть жреца к иноверцам, отпечаток следа в подземном коридоре…
Нет! Что за безумная мысль! Не мог этот человек назваться Шепчущим, сплотить вокруг себя Детей Моря и подготовить их одновременный арест и высылку. Так поступил бы сам Айрунги, если бы дал себе труд влезть в мелкую островную политику. А для жреца подобная игра слишком сложна и тонка. А главное — Шепчущий, говорят, служит древним богам несколько лет. Не стал бы жрец столько времени раздувать пламя враждебной веры.
Было бы занятно раскрыть тайну Шепчущего. Но пока лучше сменить тему разговора.
— Мой господин сказал, что я уже третий, кто не скупится ради веры. Значит, на Эрниди есть ревностные почитатели Безымянных?
— Ну… король, разумеется. Он щедр, я видел от него даже золото. И ремонт храма, и многое другое… Правда, государь редко приходит помолиться, но ведь он так занят!
Айрунги чуть не фыркнул. Он уже знал, сколько времени занимают у короля государственные дела. Фагарш то загорает на веранде, то читает, запершись в библиотеке.
— Но настоящая моя опора — дарнигар, — проникновенно выговорил жрец. — Вот истинное рвение в вере! Вот настоящая ненависть к ее врагам! А ведь этот достойный юноша родом из здешних мест и в детстве сам был горячим поклонником хвос… я хотел сказать, дори-а-дау.
Айрунги не ответил. Сегодня был день немыслимых гипотез. Такая ерунда в голову лезла!
Впрочем, жрец не ждал ответа. Не так уж часто на этом недружелюбном острове выпадал ему случай высказаться от души. Он вновь начал клясть местные суеверия. Айрунги, занятый своими мыслями, вполслуха внимал страстным речам:
— Мне-то ничего не надо, проживу, огород прокормит, пасека… Но не допущу, чтобы человеческими душами владела ложная вера! Все-таки в Железные Времена живем! Когда-то мои предки в Силуране поклонялись древнему дубу, мазали его человечьей кровью. А эти пачкают рожи краской, льют в море вино… Глупость, дикость, суеверие!
— Постой-ка, почтенный! — встрепенулся Айрунги. — Ты говоришь что-то очень интересное! Они льют в море вино?
— И кидают всякие лакомства! Так им Шепчущий велит!
— Значит, не кровь, а вино…
— Не кровь? Да мне Бронник жуткие вещи рассказывал! Он приносил рукопись — записки некоего ученого человека, жившего на Эрниди в конце правления Джайгарша. Как раз тогда набирал силу этот культ. До этого островитяне поклонялись Морскому Старцу, а дори-а-дау побаивались за склонность к недобрым выходкам.
— Рукопись сейчас в библиотеке? — заинтересовался Айрунги.
— Да, Бронник вернул ее на место. Так вот, есть тут скала, ее называют Тенью. Голый утес клювом выдается над морем. Говорят, она заколдована: можно увидеть с моря, а с суши не найдешь. Вздор, просто трудно отыскать место, где подняться на нее: кусты, валуны… На этом утесе приносили человеческие жертвы. Со строгим соблюдением обрядов, на рассвете, с первыми лучами солнца. Там, в рукописи, ужасающие подробности!
— Но это давние дела.
— Да? А мой ученик? А до этого — сын вдовы Даглины? Но я этого так не оставлю! Я добьюсь… докажу королю… Это надо с корнем, до конца…
Айрунги смотрел на разгневанного жреца и прикидывал: тот ни словом не пожалел погибшего мальчика. Можно подумать, даже рад предлогу, чтобы натравить весь остров на Детей Моря! Хотелось бы знать: когда такой человек прокладывает себе дорогу к высокой цели, много ли стоит для него жизнь ребенка?..
Да что сегодня с Айрунги такое?! Три серьезных подозрения, три версии, одна немыслимее другой…
Нет, пора идти домой и положить холодную мокрую тряпку на свою гениальную голову. Пока эта самая голова не разоблачила паутину всемирного заговора, ставящего перед собой великую цель: помешать выращивать яблони в дворцовом саду на Эрниди!
А тропинка и впрямь хрустит, как сухарь на крепких зубах! Трактирщица говорила правду: с крыши нельзя не услышать, если кто-то идет мимо храма.
Айрунги уже освоился на Эрниди и не боялся заблудиться, как в первый день. Не глядел по сторонам — шел себе, глубоко задумавшись. И очнулся лишь тогда, когда на тропку перед ним спрыгнул с высокого валуна человек.
Долговязый. Волосы как солома. Рожа смутно знакомая. И на этой смутно знакомой роже написано, что Айрунги сейчас будут даже не грабить, а попросту бить. Крепко.
Айрунги нервно обернулся и увидел, что путь к отступлению отрезан: позади маячит еще один фрукт с выражением нехорошего ожидания на смазливой морде. Где-то Айрунги видел эту парочку, но где?
— Попался, урод? — ласково сказал долговязый. — Ух, полетят ошметки во все стороны! А не строй пакости хорошим людям! А то шибко умный!
Ему самому явно никто не бросил бы обвинения в «шибком уме».
Айрунги был испуган, но в панику не ударился. В своей бурной жизни он бывал в передрягах похуже. А брошенное когда-то ремесло фокусника оставило на память о себе чрезвычайную ловкость пальцев и привычку оснащать одежду невероятным количеством потайных карманов. Чего там только нет!
Сейчас задиры получат в радостные физиономии по пригоршне наррабанского табака. А когда прочихаются и протрут глаза, здесь не будет ни Айрунги, ни даже прощальной записки от него. Пусть только подойдут поближе…
И тут с крутого склона посыпались камешки: на тропу спускался третий из той же компании. Крепкий такой, плечистый.
Да, это усложняет ситуацию. Зато теперь Айрунги их вспомнил.
— Никого рядом нет, — сообщил плечистый дружкам. — Жрец ушел в дом, не услышит воплей.
— Воплей? — изумился Айрунги. — Мой господин собрался вопить? Но зачем? Неужели его так обрадовала встреча с моей скромной персоной? Кстати, как поживает ваша почтенная бабушка — та, с кистенем?
— Будет тебе и бабушка, и дедушка! — пообещал тот, что с соломенными патлами. — Подметками укроешься, персона!
Айрунги уже понял, какие претензии имеет к нему эта раздраженная компания. Три года назад, в Силуране, эти молодчики изловили случайного путника, чтобы продать в рабство. А случайный путник, негодяй этакий, мало того что удрал, так еще и ухитрился на прощание подсыпать разбойникам в костер кореньев, дым которых вызвал весьма неприятные галлюцинации.
— Ну, паскуда, молись! — замахнулся плечистый.
— Стой! — с внезапной властностью крикнул его дружок с соломенными волосами. Как ни странно, здоровяк (явный главарь!) подчинился.
Долговязый подошел ближе. Что-то в нем изменилось.
Вроде и лицо то же, и осанка, и даже голос, но слова, которые он произнес, не могли принадлежать борцу с «шибко умными»:
— Ураган, подожди! Мы разрешили нашим невольным союзникам свести счеты с их старым знакомым. Но вглядись: ведь это и наш старый знакомый! Припомни, как охотно включился он в наши поиски Вечной Ведьмы, как бесстрашно и уверенно обращался с волшебным ожерельем!
— И верно! — вгляделся плечистый в лицо несостоявшейся жертвы. — Он!
— Та-ак мы его бьем или не-е бьем? — нараспев протянул смазливый парень, явно разочарованный таким оборотом дела.
— Ни в коем случае! — ответил длинный и обернулся к Айрунги. — Ты уже понял, с кем говоришь? Мы выбрались из плена опостылевших руин и делим тела с людьми, согласившимися нам помочь. Давай же еще раз представимся друг другу! Я — Фолиант, но я же ношу прозвище Недомерок. Забавно, правда? А это — Ураган, он же Шершень.
Айрунги не дожил бы до тридцати восьми лет, если бы позволял себе в необычных ситуациях ахать, закатывать глаза и падать в обморок. Все это можно проделать потом, в тихой, безопасной обстановке. Если будет желание.
— Рад встретить во плоти уважаемых Фолианта и Урагана! — ровным голосом отозвался он и обернулся к смазливому парню: — Имею ли я счастье говорить с дивной и несравненной Орхидеей?
Парень так оскорбился, что начал заикаться:
— Эт-то я — «д-дивная»? А в рыло, г-гад?
Ураган и Фолиант дружно расхохотались.
— Он мне еще в крепости понравился! — сквозь смех прокричал Ураган. — Умный! Смелый! Сам помочь вызвался! Помнишь, сказал: «Когда вы вернетесь в этот мир, вы ведь не усядетесь вышивать крестиком…»
— А теперь, — подхватил Фолиант, — появился вовремя. Значит, еще и удачлив. Что ж, Айрунги Журавлиный Крик, радуйся: ты в нашей игре!
Айрунги изобразил приличествующий случаю восторг, которого отнюдь не ощущал. Сотрудничество с магами-призраками вспоминалось как досадная ошибка, из-за которой он потерял доверие единственного ученика. А теперь неугомонные мертвецы нагрянули на остров, где Айрунги впервые почувствовал покой на душе, интерес к людям вокруг… пожалуй, даже симпатию к ним.
По непонятной ассоциации при слове «симпатия» в памяти всплыло тонкое лицо в обрамлении бронзовой массы волос.
«Тебя будут посещать видения былых встреч, зазвучат отзвуки былых речей, но иные голоса будут повторять давно произнесенные слова…»
Как странно! Неужели в словах надышавшейся ядовитым дымом женщины есть хоть зернышко истины?
— Мои соболезнования… — Голос Айрунги был полон искренней печали. — Ужасно, когда умирают дети, но надо помнить, что Бездна добра к ним. Много ли грехов на юной душе? Скоро боги позволят мальчику родиться вновь. Будем надеяться, что следующая его жизнь будет счастливее.
— Да! — с ненавистью выдохнул жрец, не слушая слов утешения. — Да! Чудовищное преступление! И все знают, чьих это рук дело! Знают, но молчат! Весь остров повязан круговой порукой, даже стражники!
— Мой господин говорит о Детях Моря?
— О преступниках с размалеванными лицами! О грязном культе хвостатой девки!
— Не знаю, уместно ли говорить так о той, чья кровь течет в жилах короля.
Жрец озадаченно замолчал. Он и в самом деле хватил через край.
Айрунги поймал себя на том, что украдкой поглядывает на ноги собеседника. Сапоги. Мягкие. С узкими носами. И подходящий размер…
По дороге в храм Айрунги завернул в Майдори, зашел в лавку, поболтал со встречными знакомцами. И незаметно приглядывался к обуви всех, кого видел на улице, в лавке, на пристани. Как он и ожидал — башмаки, башмаки, башмаки…
У двоих рыбаков — тяжелые сапожищи. Несколько босоногих мальчуганов. И одна-единственная пара мягких сапог с узкими носами — у местного лекаря, тихого старичка по имени Марави Вечерний Свет, все свободное время посвящавшего изучению трудов древних философов. Самая подходящая кандидатура для ползания по скальным трещинам!
И вот теперь — жрец…
— Я не порочу дори-а-дау, — опомнился служитель Безликих. — Она и впрямь сделала кое-что для острова. — Казалось, слова жгут ему горло. — Но поклоняться ей как богине — какая дикость! — Он потер лоб. — Впрочем, что это я? Уважаемый гость пришел, чтобы принести жертву? Прошу, прошу!
Айрунги впервые был в местном храме. Он встречался со жрецом лишь у погребального костра, когда вместе с королем зашел проститься с несчастным погибшим мальчиком.
Снаружи храм выглядел вполне достойно: каменный, с плоской деревянной крышей и красиво расписанными стенами. Но когда гость переступил порог, он невольно смутился.
В углу он увидел жертвенник — плоскую гранитную плиту с углублением, в котором над углями плясал огонек. На краю плиты стояли, как предписано традициями, глиняный кувшинчик с вином и медная чаша с пшеничными зернами. Но в другом углу стоял точно такой жертвенник с такими же чашей и кувшинчиком. А в третьем углу — третий!
Разумеется, во многих небогатых поселениях стоят храмы с двумя жертвенниками, чтобы не тратиться на возведение второго здания. Айрунги ухмыльнулся, вспомнив старую поговорку: «Два бога под одной крышей — не две хозяйки у одного очага, как-нибудь да поладят…» Но три жертвенника в одном храме — это, пожалуй, многовато!
Жрец правильно истолковал взгляд гостя. И Айрунги с удивлением увидел, что этот человек, явно волевой и неглупый, залился румянцем смятения и стыда. Словно барышня из обедневшего Рода, приехавшая на бал в перелицованном бабушкином платье!
— Вот так на Эрниди чтут Безымянных! Спасибо королю, иначе летом крыша завалилась бы на жертвенники! Но второй храм — недосягаемая мечта.
— В Джангаше я посетил Храм Всех Богов. Там под одной кровлей звучат молитвы не троим Безликим, а всем, что создали и хранят наш мир.
— Я знаю, что храм в Джангаше — настоящий дворец, но все-таки спасибо за попытку меня утешить. Так кому хочет принести жертву мой господин?
— Богу Жизни.
— Тому, Кто Зажигает и Гасит Огни Человеческих Жизней, — чопорно поправил жрец.
Айрунги виновато поклонился и развязал кошелек.
— О-о, серебро? — Жрец был приятно удивлен. — До сих пор на Эрниди я видел такую щедрость лишь от двоих. — И начал нараспев читать молитву, приподняв обеими руками медную чашу и протягивая ее гостю.
Повторяя за жрецом священные слова, Айрунги взял из чаши несколько зерен и бросил в огонь. Затем пролил на жертвенник немного вина. На сердце стало спокойнее, легче.
Айрунги бывал в разных странах, видел разные богослужения, иногда пышные, зачастую кровавые. Но сердце тянулось к этому простому обряду, где главное — не жертва, ставшая символической, а искренняя, душевная молитва. А жрец — не суровый толкователь воли грозного божества, а тот, кто откроет твоим словам невидимую тропинку к могучим силам, управляющим миром. И те, на мгновение оставив неизмеримо грандиозные дела, прислушаются к твоей маленькой просьбе, посочувствуют и помогут.
После молитвы оба — жрец и гость — стояли у порога, вдыхая вездесущий запах моря и любуясь на поросшие мхом скалы, стеной окружившие маленькую долинку.
— Хорошее место, — размягченно сказал жрец. — Спокойное. — Внезапно он подобрался, словно воин, увидевший вражеский отряд. — Если бы не дикость и безверие…
— Ну, почему безверие? Мне говорили, что эрнидийцы свершают в храме положенные обряды. Например, вчерашняя свадьба…
— Вчерашняя свадьба, — перебил его, раздувая ноздри, жрец, — празднество дикарей! Нет, молодые пришли в храм, попробовали бы не прийти! Брак не был бы законным! Но утром, до восхода солнца, новобрачные пришли к морю. Там, среди скал, Шепчущий призвал на них благословение морской тва… кха-кха… я хотел сказать — дори-а-дау.
Айрунги сделал вид, что не заметил оплошности жреца.
— Шепчущий? Я что-то слышал об этом человеке.
— Это не человек, — с чувством выдохнул жрец. — Это крыса, которая шныряет по скальным трещинам и сбивает людей с истинного пути. Надеюсь, дарнигар скоро арестует его со всей шайкой!
Внезапно Айрунги почувствовал укол недоверия. Нескрываемая ненависть жреца к иноверцам, отпечаток следа в подземном коридоре…
Нет! Что за безумная мысль! Не мог этот человек назваться Шепчущим, сплотить вокруг себя Детей Моря и подготовить их одновременный арест и высылку. Так поступил бы сам Айрунги, если бы дал себе труд влезть в мелкую островную политику. А для жреца подобная игра слишком сложна и тонка. А главное — Шепчущий, говорят, служит древним богам несколько лет. Не стал бы жрец столько времени раздувать пламя враждебной веры.
Было бы занятно раскрыть тайну Шепчущего. Но пока лучше сменить тему разговора.
— Мой господин сказал, что я уже третий, кто не скупится ради веры. Значит, на Эрниди есть ревностные почитатели Безымянных?
— Ну… король, разумеется. Он щедр, я видел от него даже золото. И ремонт храма, и многое другое… Правда, государь редко приходит помолиться, но ведь он так занят!
Айрунги чуть не фыркнул. Он уже знал, сколько времени занимают у короля государственные дела. Фагарш то загорает на веранде, то читает, запершись в библиотеке.
— Но настоящая моя опора — дарнигар, — проникновенно выговорил жрец. — Вот истинное рвение в вере! Вот настоящая ненависть к ее врагам! А ведь этот достойный юноша родом из здешних мест и в детстве сам был горячим поклонником хвос… я хотел сказать, дори-а-дау.
Айрунги не ответил. Сегодня был день немыслимых гипотез. Такая ерунда в голову лезла!
Впрочем, жрец не ждал ответа. Не так уж часто на этом недружелюбном острове выпадал ему случай высказаться от души. Он вновь начал клясть местные суеверия. Айрунги, занятый своими мыслями, вполслуха внимал страстным речам:
— Мне-то ничего не надо, проживу, огород прокормит, пасека… Но не допущу, чтобы человеческими душами владела ложная вера! Все-таки в Железные Времена живем! Когда-то мои предки в Силуране поклонялись древнему дубу, мазали его человечьей кровью. А эти пачкают рожи краской, льют в море вино… Глупость, дикость, суеверие!
— Постой-ка, почтенный! — встрепенулся Айрунги. — Ты говоришь что-то очень интересное! Они льют в море вино?
— И кидают всякие лакомства! Так им Шепчущий велит!
— Значит, не кровь, а вино…
— Не кровь? Да мне Бронник жуткие вещи рассказывал! Он приносил рукопись — записки некоего ученого человека, жившего на Эрниди в конце правления Джайгарша. Как раз тогда набирал силу этот культ. До этого островитяне поклонялись Морскому Старцу, а дори-а-дау побаивались за склонность к недобрым выходкам.
— Рукопись сейчас в библиотеке? — заинтересовался Айрунги.
— Да, Бронник вернул ее на место. Так вот, есть тут скала, ее называют Тенью. Голый утес клювом выдается над морем. Говорят, она заколдована: можно увидеть с моря, а с суши не найдешь. Вздор, просто трудно отыскать место, где подняться на нее: кусты, валуны… На этом утесе приносили человеческие жертвы. Со строгим соблюдением обрядов, на рассвете, с первыми лучами солнца. Там, в рукописи, ужасающие подробности!
— Но это давние дела.
— Да? А мой ученик? А до этого — сын вдовы Даглины? Но я этого так не оставлю! Я добьюсь… докажу королю… Это надо с корнем, до конца…
Айрунги смотрел на разгневанного жреца и прикидывал: тот ни словом не пожалел погибшего мальчика. Можно подумать, даже рад предлогу, чтобы натравить весь остров на Детей Моря! Хотелось бы знать: когда такой человек прокладывает себе дорогу к высокой цели, много ли стоит для него жизнь ребенка?..
Да что сегодня с Айрунги такое?! Три серьезных подозрения, три версии, одна немыслимее другой…
Нет, пора идти домой и положить холодную мокрую тряпку на свою гениальную голову. Пока эта самая голова не разоблачила паутину всемирного заговора, ставящего перед собой великую цель: помешать выращивать яблони в дворцовом саду на Эрниди!
* * *
А тропинка и впрямь хрустит, как сухарь на крепких зубах! Трактирщица говорила правду: с крыши нельзя не услышать, если кто-то идет мимо храма.
Айрунги уже освоился на Эрниди и не боялся заблудиться, как в первый день. Не глядел по сторонам — шел себе, глубоко задумавшись. И очнулся лишь тогда, когда на тропку перед ним спрыгнул с высокого валуна человек.
Долговязый. Волосы как солома. Рожа смутно знакомая. И на этой смутно знакомой роже написано, что Айрунги сейчас будут даже не грабить, а попросту бить. Крепко.
Айрунги нервно обернулся и увидел, что путь к отступлению отрезан: позади маячит еще один фрукт с выражением нехорошего ожидания на смазливой морде. Где-то Айрунги видел эту парочку, но где?
— Попался, урод? — ласково сказал долговязый. — Ух, полетят ошметки во все стороны! А не строй пакости хорошим людям! А то шибко умный!
Ему самому явно никто не бросил бы обвинения в «шибком уме».
Айрунги был испуган, но в панику не ударился. В своей бурной жизни он бывал в передрягах похуже. А брошенное когда-то ремесло фокусника оставило на память о себе чрезвычайную ловкость пальцев и привычку оснащать одежду невероятным количеством потайных карманов. Чего там только нет!
Сейчас задиры получат в радостные физиономии по пригоршне наррабанского табака. А когда прочихаются и протрут глаза, здесь не будет ни Айрунги, ни даже прощальной записки от него. Пусть только подойдут поближе…
И тут с крутого склона посыпались камешки: на тропу спускался третий из той же компании. Крепкий такой, плечистый.
Да, это усложняет ситуацию. Зато теперь Айрунги их вспомнил.
— Никого рядом нет, — сообщил плечистый дружкам. — Жрец ушел в дом, не услышит воплей.
— Воплей? — изумился Айрунги. — Мой господин собрался вопить? Но зачем? Неужели его так обрадовала встреча с моей скромной персоной? Кстати, как поживает ваша почтенная бабушка — та, с кистенем?
— Будет тебе и бабушка, и дедушка! — пообещал тот, что с соломенными патлами. — Подметками укроешься, персона!
Айрунги уже понял, какие претензии имеет к нему эта раздраженная компания. Три года назад, в Силуране, эти молодчики изловили случайного путника, чтобы продать в рабство. А случайный путник, негодяй этакий, мало того что удрал, так еще и ухитрился на прощание подсыпать разбойникам в костер кореньев, дым которых вызвал весьма неприятные галлюцинации.
— Ну, паскуда, молись! — замахнулся плечистый.
— Стой! — с внезапной властностью крикнул его дружок с соломенными волосами. Как ни странно, здоровяк (явный главарь!) подчинился.
Долговязый подошел ближе. Что-то в нем изменилось.
Вроде и лицо то же, и осанка, и даже голос, но слова, которые он произнес, не могли принадлежать борцу с «шибко умными»:
— Ураган, подожди! Мы разрешили нашим невольным союзникам свести счеты с их старым знакомым. Но вглядись: ведь это и наш старый знакомый! Припомни, как охотно включился он в наши поиски Вечной Ведьмы, как бесстрашно и уверенно обращался с волшебным ожерельем!
— И верно! — вгляделся плечистый в лицо несостоявшейся жертвы. — Он!
— Та-ак мы его бьем или не-е бьем? — нараспев протянул смазливый парень, явно разочарованный таким оборотом дела.
— Ни в коем случае! — ответил длинный и обернулся к Айрунги. — Ты уже понял, с кем говоришь? Мы выбрались из плена опостылевших руин и делим тела с людьми, согласившимися нам помочь. Давай же еще раз представимся друг другу! Я — Фолиант, но я же ношу прозвище Недомерок. Забавно, правда? А это — Ураган, он же Шершень.
Айрунги не дожил бы до тридцати восьми лет, если бы позволял себе в необычных ситуациях ахать, закатывать глаза и падать в обморок. Все это можно проделать потом, в тихой, безопасной обстановке. Если будет желание.
— Рад встретить во плоти уважаемых Фолианта и Урагана! — ровным голосом отозвался он и обернулся к смазливому парню: — Имею ли я счастье говорить с дивной и несравненной Орхидеей?
Парень так оскорбился, что начал заикаться:
— Эт-то я — «д-дивная»? А в рыло, г-гад?
Ураган и Фолиант дружно расхохотались.
— Он мне еще в крепости понравился! — сквозь смех прокричал Ураган. — Умный! Смелый! Сам помочь вызвался! Помнишь, сказал: «Когда вы вернетесь в этот мир, вы ведь не усядетесь вышивать крестиком…»
— А теперь, — подхватил Фолиант, — появился вовремя. Значит, еще и удачлив. Что ж, Айрунги Журавлиный Крик, радуйся: ты в нашей игре!
Айрунги изобразил приличествующий случаю восторг, которого отнюдь не ощущал. Сотрудничество с магами-призраками вспоминалось как досадная ошибка, из-за которой он потерял доверие единственного ученика. А теперь неугомонные мертвецы нагрянули на остров, где Айрунги впервые почувствовал покой на душе, интерес к людям вокруг… пожалуй, даже симпатию к ним.
По непонятной ассоциации при слове «симпатия» в памяти всплыло тонкое лицо в обрамлении бронзовой массы волос.
«Тебя будут посещать видения былых встреч, зазвучат отзвуки былых речей, но иные голоса будут повторять давно произнесенные слова…»
Как странно! Неужели в словах надышавшейся ядовитым дымом женщины есть хоть зернышко истины?
21
Со стороны скольжение на зеленой «лодке» выглядит легким, даже радостным. Но попробуйте-ка, лежа на боку, поднять край плотного, жирного на ощупь листа так, чтобы ветер погнал его в нужном направлении! Кстати, о нужном направлении: как его определить, если обзор закрыт кромкой листа? Приходится ориентироваться на голос Шенги, а тот полностью доверился талисману. А как же иначе? Поднимешься на локте — тут же под локтем яма, лист складывается пополам, на него текут песчаные струйки…