Страница:
— Они не приказывают, а просят, — уточнил Пень дипломатично. — Капитан, если сейчас наводить порядок, полкоманды разбежится.
— Ладно, уговорил. Но я им это еще припомню. Молебен небось затянется допоздна?
— Да уж до полуночи, капитан, не иначе!
— Нет, так нельзя! Я сбегаю в поселок! — Трактирщик не мог попасть трясущейся рукой в рукав куртки. — Ну, почему она до сих пор домой не показалась?
— Отец, поселка больше нет! Рыбаки сами в Майдори у родни ночуют. Лянчи — у жениной тетки.
— Глупый мальчишка! Здесь ему, что ли, места мало?
— Ты же знаешь, Лянчи не любит наш постоялый двор!
— Ладно, я по городу пробегусь, а потом на это, как его… сборище Детей Моря. Уж там-то она обязательно будет!
Вьянчи наконец справился с курткой, поспешно дал дочери указания по хозяйству и убежал искать свою любимую.
Юншайла тут же выбросила из головы все его указания. Служанки сами сообразят, что приготовить на ужин знатной даме с дочерью и надо ли вычистить куртку противного усатого пьянчуги.
Сейчас голова хозяйской дочери была занята лишь одним из постояльцев.
Он что, слепой? Юншайла ему уж и улыбалась, и грудью задевала, когда поднос на стол ставила. Не из платья же ей выпрыгивать! Что он молчит, колода зеленоглазая?
Или в красотках ничегошеньки не понимает?
Ой, понимает! Юншайлу не проведешь! Если растешь на постоялом дворе, поневоле учишься разбираться в людях. Нравится ему Юншайла! Нравится, и все! Она же видела, был момент: его рука двинулась к ее бедру, но замерла, легла на стол.
Значит, ему что-то мешает. Что-то или кто-то! Эта сопливая наррабанка! Килька тощая! Ворона черномазая! Переглядывается с ним, за столом рядом сидит, голосишко такой хозяйский! Кстати, не потому ли Нургидан решил спать не в комнате, а в коптильне? Гостью ждет?
Да сколько лет этой малявке? Четырнадцать? Пятнадцать? Не рановато ли от мамашиной юбки отцепилась? Юншайла в ее возрасте не перебегала дорогу старшим!
Но этой ночью наррабанская обезьянка не очень-то распрыгается! А красавца Нургидана ждет сюрприз, будем надеяться, приятный.
Юншайла открыла кухонный шкаф, достала с верхней полки горшочек с отваром чернокрыльника — мать пила его на ночь, чтоб крепче спалось.
Мысль о матери заставила помрачнеть: в самом деле, куда она запропастилась?
Хозяйская дочь сноровисто приготовила кувшин медовой воды и щедро бухнула туда снотворного. Затем поднялась наверх и в коридоре встретилась с заморской гадюкой.
— А я как раз к юной госпоже иду, — заулыбалась Юншайла гадюке. — Вот медовую воду несу, на ночь стаканчик выпить — самое милое дело!
— Дай, я сама в комнату отнесу, — сдержанно кивнула Нитха, отнюдь не обманутая улыбкой. Она весь день чувствовала странную неприязнь хозяйской дочери и, по правде сказать, тоже не испытывала к ней особой симпатии.
Юншайла ушла вниз, а Нитха уже хотела войти к себе, но тут из-за приоткрывшейся двери своей комнаты ее окликнул Шенги:
— Что там у тебя, не вода? Дай глотнуть, что-то пить захотелось.
— Медовая вода, учитель. Конечно, пей на здоровье!
Поворот головы, улыбка, жест, которым девочка протянула ему кувшин, заставили Шенги вздрогнуть. Опять вернулось томительное, странное волшебство, которое впервые овладело его душой в Найлигриме.
Проплыло мимолетное воспоминание: юная красавица в нарядном платье, с тщательно уложенными черными волосами…
А сейчас — мальчишеский наряд, растрепавшаяся коса, на лице не зажили царапины, полученные в недавних передрягах.
О Безымянные, как прекрасна эта девушка!
Чтобы скрыть смятение, Шенги припал к кувшину и наполовину осушил его.
— Что, Нургидан ушел спать в коптильню?
— Да, учитель.
— Хорошо. Как стемнеет, возьму веревку и схожу туда. Сегодня полнолуние, надо связать беднягу. А пока прилягу ненадолго, устал.
— Мы — Дети Моря, но мы знаем его не только добрым. Нам ведомы и опасности, что в нем таятся. Теперь мы познали еще одну. Что ж, тем мудрее и сильнее станем мы, если сумеем превозмочь эту беду.
Голос Шепчущего расплывался по огромной пещере — пожалуй, побольше знаменитого грота дори-а-дау. Веками Дети Моря сходились на моления в этом природном подземном храме, но во времена гонений пещера опустела — слишком известное место, слишком удобное для налетов стражи.
Но в эту грозную ночь пещера вновь была полна молящимися. Еще как была полна! Жрец Безликих умер бы от черной зависти при виде такой толпы — люди стояли плотно, плечом к плечу. И у всех — у мужчин, женщин, детей — на лицах был один и тот же узор, означавший «спаси свой остров».
Эти черно-синие завитушки украшали и физиономию Айрунги, который вместе со всеми слушал сочащийся из незримых трещин голос Шепчущего.
— Самое опасное сейчас — страх и равнодушие. Решил пересидеть опасность в скалах? Понадеялся на стражников, на соседей? Все, ты уже мертв. И мертв остров. Потому что его жизнь — это мы. Люди, готовые идти за него на бой!
Женский это голос или мужской? Похоже, он изменен при помощи какого-то приспособления, вложенного в рот. Айрунги знал толк в подобных штуках еще со времен своего циркового детства.
— Нам, сторонникам древней веры, придется вести двойную битву — с чудовищем и с клеветой. В храме Безымянных тоже идет молебен. И жрец наверняка говорит своей малочисленной пастве, что это мы, Дети Моря, накликали беду своим неверием. Возразим ему делом! Пусть этот чужак увидит, как может Эрниди сплотиться против общей опасности, как дори-а-дау вселяет отвагу в сердца тех, кто ей поклоняется!
Айрунги легко было попасть на моление — на этот раз оно почти не держалось в секрете. Другого случая услышать Шепчущего могло не представиться. Айрунги ловил каждое слово, запоминал, анализировал.
— Второе обвинение не менее серьезно. Вы, конечно, слышали о похищении принца Литагарша. Наши враги утверждают, что мы хотим возродить жертвоприношения на Тень-горе. И начать, мол, решили с принца! Слышите? С принца, помнящего, что он потомок дори-а-дау! С ребенка, который является нашей надеждой! С отважного мальчика, который в грозный день испытаний не пожелал отсиживаться в своих покоях, подобно лопоухому кролику в норке, и бежал из дворца, чтобы быть со своим народом!
Айрунги перестал гадать, мужской или женский голос шелестит над головой. Если впрямь во рту пластинка, то как ни старайся, не угадаешь. Лучше прикинуть, кому принадлежал сапог, что оттиснул след на глине подземного коридора. Бывает, и женщины ходят в мягких сапожках.
— Кто похитил принца? Кто хотел вскрыть жилы, в которых течет кровь нашей богини? Ответ ясен: та колдунья, что напустила на остров чудовище. По слухам, она подбрасывала во дворец угрожающие письма. Что ж, мы, эрнидийцы, не испугаемся старую мерзавку с ее дрессированным слизняком!
От размышлений Айрунги отвлекало странное ощущение, назойливое, словно комариный звон возле уха… чувство, что он уже пропустил что-то важное… ниточку, которая могла бы привести к Шепчущему!
— Сейчас не время сводить счеты. Жрец там, у храма, молится сейчас за нашу общую победу. Может, и бранит нас, но взывает к своим богам о том же, о чем мы просим Морского Старца. И король с дарнигаром, вы же знаете, на время прекратили гонения на древнюю веру. Им тоже не до сведения счетов. Запомните: никаких распрей!
Зря его ловят, раздраженно подумал Айрунги. Такому мирному да кроткому надо из казны жалованье выплачивать! Не время, мол, счеты сводить… Ну, сейчас, допустим, и не время. Но он и раньше вроде бы не призывал громить храм Безымянных. Ну-ка, что там трактирщица Юнфанни рассказывала про его проповеди?
— А если при вас кто-нибудь начнет говорить, что это древние боги наслали на остров Тварь-убийцу, напомните этому человеку, как возле Корабельной пристани наша богиня сражалась с монстром! Жрец утверждает, что водяной щит поднялся по его молитве, но мы-то знаем, что его молитвы не спасли даже его собственного ученика!
Айрунги вздрогнул. Это было первым упоминанием Шепчущего об убийствах других детей. Да, верно, ученик жреца. И сынишка вдовы-корзинщицы.
— Сегодня мы не приносим жертвы. Ни вина, ни зерна, ни масла. Кому-то из вас завтра придется пожертвовать большее — свою жизнь. Будьте стойкими, братья и сестры, на вас смотрят очи древних богов. Прощайте.
Шепот смолк. Пещеру огласил дружный сдавленный вздох, и Айрунги только сейчас понял, какая тишина царила до сих пор под каменными сводами.
Поистине, того, кто шепчет, слушают внимательнее, чем того, кто кричит!
Люди медленно двинулись к выходу из пещеры, Айрунги дал человеческому потоку увлечь себя прочь, охваченный внезапным озарением.
Все детали головоломки встали на место. Айрунги знал, кто такой Шепчущий.
33
— Ладно, уговорил. Но я им это еще припомню. Молебен небось затянется допоздна?
— Да уж до полуночи, капитан, не иначе!
* * *
— Нет, так нельзя! Я сбегаю в поселок! — Трактирщик не мог попасть трясущейся рукой в рукав куртки. — Ну, почему она до сих пор домой не показалась?
— Отец, поселка больше нет! Рыбаки сами в Майдори у родни ночуют. Лянчи — у жениной тетки.
— Глупый мальчишка! Здесь ему, что ли, места мало?
— Ты же знаешь, Лянчи не любит наш постоялый двор!
— Ладно, я по городу пробегусь, а потом на это, как его… сборище Детей Моря. Уж там-то она обязательно будет!
Вьянчи наконец справился с курткой, поспешно дал дочери указания по хозяйству и убежал искать свою любимую.
Юншайла тут же выбросила из головы все его указания. Служанки сами сообразят, что приготовить на ужин знатной даме с дочерью и надо ли вычистить куртку противного усатого пьянчуги.
Сейчас голова хозяйской дочери была занята лишь одним из постояльцев.
Он что, слепой? Юншайла ему уж и улыбалась, и грудью задевала, когда поднос на стол ставила. Не из платья же ей выпрыгивать! Что он молчит, колода зеленоглазая?
Или в красотках ничегошеньки не понимает?
Ой, понимает! Юншайлу не проведешь! Если растешь на постоялом дворе, поневоле учишься разбираться в людях. Нравится ему Юншайла! Нравится, и все! Она же видела, был момент: его рука двинулась к ее бедру, но замерла, легла на стол.
Значит, ему что-то мешает. Что-то или кто-то! Эта сопливая наррабанка! Килька тощая! Ворона черномазая! Переглядывается с ним, за столом рядом сидит, голосишко такой хозяйский! Кстати, не потому ли Нургидан решил спать не в комнате, а в коптильне? Гостью ждет?
Да сколько лет этой малявке? Четырнадцать? Пятнадцать? Не рановато ли от мамашиной юбки отцепилась? Юншайла в ее возрасте не перебегала дорогу старшим!
Но этой ночью наррабанская обезьянка не очень-то распрыгается! А красавца Нургидана ждет сюрприз, будем надеяться, приятный.
Юншайла открыла кухонный шкаф, достала с верхней полки горшочек с отваром чернокрыльника — мать пила его на ночь, чтоб крепче спалось.
Мысль о матери заставила помрачнеть: в самом деле, куда она запропастилась?
Хозяйская дочь сноровисто приготовила кувшин медовой воды и щедро бухнула туда снотворного. Затем поднялась наверх и в коридоре встретилась с заморской гадюкой.
— А я как раз к юной госпоже иду, — заулыбалась Юншайла гадюке. — Вот медовую воду несу, на ночь стаканчик выпить — самое милое дело!
— Дай, я сама в комнату отнесу, — сдержанно кивнула Нитха, отнюдь не обманутая улыбкой. Она весь день чувствовала странную неприязнь хозяйской дочери и, по правде сказать, тоже не испытывала к ней особой симпатии.
Юншайла ушла вниз, а Нитха уже хотела войти к себе, но тут из-за приоткрывшейся двери своей комнаты ее окликнул Шенги:
— Что там у тебя, не вода? Дай глотнуть, что-то пить захотелось.
— Медовая вода, учитель. Конечно, пей на здоровье!
Поворот головы, улыбка, жест, которым девочка протянула ему кувшин, заставили Шенги вздрогнуть. Опять вернулось томительное, странное волшебство, которое впервые овладело его душой в Найлигриме.
Проплыло мимолетное воспоминание: юная красавица в нарядном платье, с тщательно уложенными черными волосами…
А сейчас — мальчишеский наряд, растрепавшаяся коса, на лице не зажили царапины, полученные в недавних передрягах.
О Безымянные, как прекрасна эта девушка!
Чтобы скрыть смятение, Шенги припал к кувшину и наполовину осушил его.
— Что, Нургидан ушел спать в коптильню?
— Да, учитель.
— Хорошо. Как стемнеет, возьму веревку и схожу туда. Сегодня полнолуние, надо связать беднягу. А пока прилягу ненадолго, устал.
* * *
— Мы — Дети Моря, но мы знаем его не только добрым. Нам ведомы и опасности, что в нем таятся. Теперь мы познали еще одну. Что ж, тем мудрее и сильнее станем мы, если сумеем превозмочь эту беду.
Голос Шепчущего расплывался по огромной пещере — пожалуй, побольше знаменитого грота дори-а-дау. Веками Дети Моря сходились на моления в этом природном подземном храме, но во времена гонений пещера опустела — слишком известное место, слишком удобное для налетов стражи.
Но в эту грозную ночь пещера вновь была полна молящимися. Еще как была полна! Жрец Безликих умер бы от черной зависти при виде такой толпы — люди стояли плотно, плечом к плечу. И у всех — у мужчин, женщин, детей — на лицах был один и тот же узор, означавший «спаси свой остров».
Эти черно-синие завитушки украшали и физиономию Айрунги, который вместе со всеми слушал сочащийся из незримых трещин голос Шепчущего.
— Самое опасное сейчас — страх и равнодушие. Решил пересидеть опасность в скалах? Понадеялся на стражников, на соседей? Все, ты уже мертв. И мертв остров. Потому что его жизнь — это мы. Люди, готовые идти за него на бой!
Женский это голос или мужской? Похоже, он изменен при помощи какого-то приспособления, вложенного в рот. Айрунги знал толк в подобных штуках еще со времен своего циркового детства.
— Нам, сторонникам древней веры, придется вести двойную битву — с чудовищем и с клеветой. В храме Безымянных тоже идет молебен. И жрец наверняка говорит своей малочисленной пастве, что это мы, Дети Моря, накликали беду своим неверием. Возразим ему делом! Пусть этот чужак увидит, как может Эрниди сплотиться против общей опасности, как дори-а-дау вселяет отвагу в сердца тех, кто ей поклоняется!
Айрунги легко было попасть на моление — на этот раз оно почти не держалось в секрете. Другого случая услышать Шепчущего могло не представиться. Айрунги ловил каждое слово, запоминал, анализировал.
— Второе обвинение не менее серьезно. Вы, конечно, слышали о похищении принца Литагарша. Наши враги утверждают, что мы хотим возродить жертвоприношения на Тень-горе. И начать, мол, решили с принца! Слышите? С принца, помнящего, что он потомок дори-а-дау! С ребенка, который является нашей надеждой! С отважного мальчика, который в грозный день испытаний не пожелал отсиживаться в своих покоях, подобно лопоухому кролику в норке, и бежал из дворца, чтобы быть со своим народом!
Айрунги перестал гадать, мужской или женский голос шелестит над головой. Если впрямь во рту пластинка, то как ни старайся, не угадаешь. Лучше прикинуть, кому принадлежал сапог, что оттиснул след на глине подземного коридора. Бывает, и женщины ходят в мягких сапожках.
— Кто похитил принца? Кто хотел вскрыть жилы, в которых течет кровь нашей богини? Ответ ясен: та колдунья, что напустила на остров чудовище. По слухам, она подбрасывала во дворец угрожающие письма. Что ж, мы, эрнидийцы, не испугаемся старую мерзавку с ее дрессированным слизняком!
От размышлений Айрунги отвлекало странное ощущение, назойливое, словно комариный звон возле уха… чувство, что он уже пропустил что-то важное… ниточку, которая могла бы привести к Шепчущему!
— Сейчас не время сводить счеты. Жрец там, у храма, молится сейчас за нашу общую победу. Может, и бранит нас, но взывает к своим богам о том же, о чем мы просим Морского Старца. И король с дарнигаром, вы же знаете, на время прекратили гонения на древнюю веру. Им тоже не до сведения счетов. Запомните: никаких распрей!
Зря его ловят, раздраженно подумал Айрунги. Такому мирному да кроткому надо из казны жалованье выплачивать! Не время, мол, счеты сводить… Ну, сейчас, допустим, и не время. Но он и раньше вроде бы не призывал громить храм Безымянных. Ну-ка, что там трактирщица Юнфанни рассказывала про его проповеди?
— А если при вас кто-нибудь начнет говорить, что это древние боги наслали на остров Тварь-убийцу, напомните этому человеку, как возле Корабельной пристани наша богиня сражалась с монстром! Жрец утверждает, что водяной щит поднялся по его молитве, но мы-то знаем, что его молитвы не спасли даже его собственного ученика!
Айрунги вздрогнул. Это было первым упоминанием Шепчущего об убийствах других детей. Да, верно, ученик жреца. И сынишка вдовы-корзинщицы.
— Сегодня мы не приносим жертвы. Ни вина, ни зерна, ни масла. Кому-то из вас завтра придется пожертвовать большее — свою жизнь. Будьте стойкими, братья и сестры, на вас смотрят очи древних богов. Прощайте.
Шепот смолк. Пещеру огласил дружный сдавленный вздох, и Айрунги только сейчас понял, какая тишина царила до сих пор под каменными сводами.
Поистине, того, кто шепчет, слушают внимательнее, чем того, кто кричит!
Люди медленно двинулись к выходу из пещеры, Айрунги дал человеческому потоку увлечь себя прочь, охваченный внезапным озарением.
Все детали головоломки встали на место. Айрунги знал, кто такой Шепчущий.
33
Нитха стояла у окна. Ветер приносил запах прибоя, но моря видно не было: только темные скалы, бахромчатые от вереска, да угол старой коптильни.
Девочку не оставляло напряжение. Плечи сводило, словно на них навьючен дорожный мешок, во рту было сухо, пальцы с силой сжимались и разжимались. Ей было знакомо это состояние — черное, томительное предчувствие близкой опасности.
Почему-то в Подгорном Мире это чувство не тревожило ее, хотя, видит Единый, уж там-то хватало неприятностей — слева и справа, сверху и снизу. Но ей было спокойнее, чем здесь, на этом мирном постоялом дворе.
Не потому ли, что рядом всегда был самый надежный на свете человек? Самый отважный, самый хладнокровный, самый опытный, самый умный… самый… самый…
Но он же и сейчас рядом, разве не так?
Почему она не слышала, как хлопнула его дверь? Он же должен был связать Нургидана и вернуться.
Нургидан! О Гарх-то-Горх! Неужели учитель опоздал? Неужели он пришел с веревкой, когда… когда уже…
Не помня себя Нитха вылетела в коридор.
Дверь в комнату учителя была чуть приоткрыта. Под ладонью девочки она беззвучно отворилась.
Такая же крошечная комнатка, как у самой Нитхи. Полузадернутая занавеска над кроватью. За ней — черно… пусто?!
Крик не успел вырваться из горла девочки. Она заметила свисающую с края кровати лапу с длинными когтями. Ту лапу, которая была Нитхе дороже любой мужской руки самых красивых и благородных очертаний.
Уже спит! О, хвала тебе, Единый!
Но тут же девочка поняла, что рано возблагодарила Гарх-то-Горха.
Возле кровати, на полу, под бессильно повисшими когтями валялась свернутая в кольцо веревка.
Нитха смотрела на нее, как на змею, которая вот-вот прянет и ужалит. Та самая веревка, которую Шенги купил у хозяина постоялого двора!
Значит, волк-оборотень не связан?!
Негромко, чтобы не переполошить соседей-постояльцев, девочка окликнула учителя. Тот не пошевелился.
Превозмогая страх, девочка вошла, склонилась над лежащим на кровати человеком. Теперь слышно было, как он ровно и мягко дышит.
Нитха протянула к нему руку и тут же отдернула. В душе взвихрилось то, что было усвоено в раннем детстве… нет, передано в крови от наррабанских предков, поколение за поколением. Быть ночью в комнате чужого мужчины — позор! Прикоснуться к нему, спящему, вообще немыслимо! Такое иногда позволяли себе героини сказок, и всякий раз судьба страшно наказывала их.
Нитха удивленно качнула головой, коря себя за глупость. Решительно положила руку на плечо учителю. Тряхнула… еще раз, сильнее… С таким же успехом можно было трясти мешок с зерном.
Что с ним? Болен? Заколдован? Дыхание вроде ровное, спокойное.
Ладно, есть более неотложная забота. С Нургиданом как быть? Волк-оборотень на свободе, а луна стоит в небе легким прозрачным кругом!
И посоветоваться не с кем. Дайру куда-то пропал — где его носит, оглоблю белобрысую?.. Вот разве что разбудить Сокола…
Нельзя! Ни в коем случае! Он чужой! Хороший, смелый, надежный, но чужой. Не из команды. К тому же были у него неприятности в Полуночной деревне… съесть его там пытались. Кто знает, как он относится к оборотням?
Нитха в отчаянии схватилась за голову. О чем она думает? Как может она идти за советом к Ралиджу, к кому угодно, если давала Нургидану слово, что не выдаст его секрет? Сама клялась, никто за язык не тянул. А в Наррабане говорят: «Клятва молчать — что игла: рот намертво зашивает».
Девочка нагнулась, подняла веревку. Губы ее подрагивали, в глазах стояли слезы. Ей было очень страшно и очень жаль себя. Но что же поделаешь, если совсем некому сделать опасное дело?
Как она ухитрилась выйти во двор, не разбудив никого из слуг, этого Нитха сама себе объяснить не могла. Но каждый шаг через залитый лунный светом двор был настоящим испытанием. Луна, проклятая луна!..
Девочке уже доводилось видеть, в какое чудовище превращается Нургидан в такие ночи. Живое воображение рисовало ей клыки, которые вопьются в ее хрупкую смуглую шейку. Нитхе казалось, что она уже умерла, а тело почему-то еще движется вперед, ноги сами несут ее к приземистому сооружению с крошечными окошками.
Храбрости хватило до порога. Распахнула дверь, впустив в коптильню лунный поток, и поняла, что не может перешагнуть порог. Просто отказали ноги, не идут дальше!
Нургидан вышел к ней сам — бледный, злой, с искусанными в кровь губами.
— Какого демона так долго?.. Думаешь, мне легко держаться? Вон как свет с неба хлещет! А почему ты, а не учитель?
От облегчения Нитха уткнулась лбом в дверной косяк. Она не могла вымолвить ни слова, но Нургидан и не ждал ответа.
— Что встала, кукла наррабанская? Веревка у тебя? Убью, если забыла! Долго мне еще мучиться? Вяжи давай, дурища!
Обратный путь был — как танец! От облегчения девочка не чувствовала под собой земли. В душе не было даже сочувствия к напарнику, который бился сейчас на земляном полу, стараясь освободиться от веревки. Нитху залил ясный, легкий поток свободы. Кошмар остался позади. Можно было лечь спать, но какой уж тут сон! Хотелось петь, свистеть, кричать! Нитха уселась на подоконник, с трудом сдержав шальной порыв свесить ноги наружу. Перед ней расстилался двор, и девочка, посмеиваясь, представила себе, как шла она в коптильню, стуча зубами и коленками.
И вдруг улыбка сползла с ее лица. Потому что сквозь лунное полотно шла другая девушка. Нитха видела ее со спины, но узнала сразу, как не узнать! Толстозадая шлюшка, хозяйская дочка!
На голове платок, в руках кувшин — Юншайла шла в коптильню, к Нургидану.
Поднятая на талях шлюпка стояла на палубе. Дайру, избавленный от кляпа, стоял перед Сархом, хлопая белесыми ресницами. Руки мальчика были скручены за спиной, однако ноги были свободны: Сарх приказал перерезать веревку после того, как неуклюжий пленник третий раз растянулся на палубе.
Сарх невольно морщился: раздражала радостная готовность мальчишки выдавать тайны своего учителя и друзей. Да и сами эти тайны не радовали.
— Говоришь, вы не случайно угодили на Эрниди?
— Какая уж тут случайность, господин мой! — Дайру чувствовал себя увереннее после того, как изо рта вынули кляп и его «главное оружие» оказалось на свободе. — Что Ралидж — колдун, я про то и раньше слышал. А Шенги… ну, тот не колдует, зато в Подгорном Мире таким штукам выучился, что от колдуна и не отличить. Случайно! Ха! Пусть господин меня лучше спросит, случайно ли он угодил за Грань!
— Что-о?!
— Вот именно! Чтобы ни с того ни с сего Грань раскрылась, поглотила людей и снова захлопнулась, ну, слышал ли мой господин о такой диковине?
— Для меня все диковина, что не в нашем мире!
— Вот именно! Совиная Лапа — он только с виду тихий да простоватый! Его, помню, пролазы пытались со свету сжить. Так Шенги жив-здоров, а те недоумки в Бездне горят, вот чтоб я сдох на месте, если вру!.. Я уже могу называть моего господина капитаном?
— Да можно, можно, называй. Но зачем их принесло на Эрниди?
— А ты как думаешь, капитан? Ты их в плен взял, связанными держал — разве они такое забудут? Вот и нагнали тебя, чтоб счеты свести!
— Нагнали?!
— Ну, не совсем так, капитан. Учителев любимчик, Нургидан этот… он же вас не наугад вел! Куда ему Шенги велел, туда и…
— Стой! Вот ты и попался, паршивый лгун! Нургидан вывел меня не на Эрниди, а на безымянную кучу камней!
— Нургидан — дурак! — без запинки отозвался Дайру. — За что ни возьмется, все выходит через пень да в болото! Ралиджу пришлось насылать на твой корабль демона, чтоб ты повернул на Эрниди.
— Врешь, — сипло сказал Сарх. В этот миг он забыл о своем обычном позерстве, забыл следить за тигриной грацией движений — так потрясло его подозрение, что последние дни он был игрушкой в насмешливых вражеских руках. Злобный оскал обнажил зубы, брови сдвинулись над переносицей, налившиеся кровью глаза зашарили вокруг: на ком бы сорвать раздражение? Хотелось от души врезать противному белобрысому перебежчику, но мальчишка еще мог пригодиться.
И тут капитан увидел, что на сиденье шлюпки вскарабкался толстый облезлый пес. Неуверенно глянув сверху вниз на палубу, он перевалился через борт шлюпки, неуклюже шмякнулся на доски и поднялся, заискивающе поглядывая на толпившихся вокруг моряков. Хвост робко подергивался.
Раздражение капитана наконец-то нашло выход:
— Это еще что за пакость? А ну, вышвырнуть за борт!
И с такой силой пнул непрошеного гостя в бок, что несчастный Тяв-тяв кубарем прокатился по палубе.
Пес, которого ни разу в жизни не били, вскочил на ноги, попятился, вздыбил шерсть на загривке, ощерился не хуже голодного волка и залаял.
До сих пор его тявканье вызывало смех у каждого, кто слышал эти потуги домашнего песика на свирепость. Но не сегодня. Не сейчас, когда в такт лаю качнулся на ошейнике серебряный талисман.
Настал чвездный миг старого дворцового пустобреха. Исполнилась его заветная мечта.
Лай родился в горле, вырвался наружу и раскатился по палубе, вселяя ужас в каждого, кого настигали эти сухие скачущие звуки. Это был ужас необъяснимый, черный, поднявшийся из глубин сознания и учинивший на палубе «Белопенного» панику страшнее той, что вспыхнула прошлой ночью. Тогда царили неразбериха и смятение, люди пытались понять, что происходит. Сейчас они, обезумев, искали спасение от чего-то кошмарного, неодолимого.
Одни с воплями ринулись по сходням на берег (среди них и Дайру со связанными руками). Другие прыгали за борт — просто потому, что так было ближе. Третьи в поисках спасения скатывались в трюм, в спешке спихивая друг друга с лестницы. Четвертые карабкались на ванты.
Что до Сарха, то он, очнувшись, обнаружил себя сидящим верхом на марс-рее. И пережил массу неприятнейших ощущений, потому что этот жестокий, самолюбивый и в общем-то храбрый человек в душе очень боялся высоты…
А виновник переполоха недоуменно склонил набок вислоухую голову. Еще раз тявкнул, уже не грозно, а с удивлением. И оскорбленно затрусил по сходням — подальше от этих грубых, нелепых, непонятных людей.
Зачем идти на свидание с пустыми руками, если отца нет дома, а винный погреб он бросил незапертым? А хоть бы запер — гвоздем открыть замок не так уж сложно при некотором навыке. Главное — сообразить, на кого свалить исчезновение кувшина. На слуг нельзя: те, защищаясь, такого наговорят про хозяйскую доченьку, что ой-ой-ой! К счастью, живет сейчас в «Смоленой лодке» знатный господин, в которого и так уже крепко выплеснулись отцовские винные запасы. Правда, после визита летающей старухи он из комнаты выйти боится, но отец ведь к нему с расспросами не полезет. Просто приплюсует кувшин астахарского к счету, мало ли уже приплюсовано!
Впрочем, такие размышления не подобают юной девице, идущей на свидание с зеленоглазым знатным юношей.
Юншайла передернула красивыми плечами: с моря тянет холодный ветер, а одета девушка легко. Впрочем, вот и заветная дверь! Красотка положила руку на косяк и мечтательно улыбнулась: именно здесь, в коптильне, она три года назад узнала, как это сладко, когда тебя обнимает мужчина.
Шагнув через порог, Юншайла зорко вгляделась во тьму и чуть не охнула от разочарования. Никого!
Но почти сразу увидела под ногами у себя какой-то увязанный тюк. И не успела ни удивиться, ни испугаться, как тюк этот ожил: заворочался, заизвивался.
Юншайла грохнулась на колени:
— Сейчас, господин мой, сейчас! Ох, и рот тряпкой завязали, храни нас Безымянные!
Отставив кувшин к стене, торопливо развязала узел платка, освободила рот. Мелькнула мысль: поцеловать спасенного в губы… Но тут эти губы разомкнулись и злобно произнесли:
— Развяжи! Быстро, ну!
— Конечно, конечно, я уже… Жаль, ножа нет, узлы туго затянуты. Ох, гадина, стерва наррабанская! Я, бывает, тоже приревную кого, но чтоб веревками парня связывать — до такого никогда…
— Не болтай! Зубами узлы попробуй!.. — В голосе юноши звенело яростное нетерпение.
Юншайла склонилась над лежащим, и в этот миг ей на плечи обрушилось что-то неистовое, визжащее. Не удержавшись, девушка упала, но тут же вскочила на ноги и рывком стряхнула с себя заморскую дикую кошку.
Ах, так? Ну и пожалуйста! Юншайла в эту игру тоже умеет играть! Сама из-за парней сроду драк не затевала — пусть из-за нее парни дерутся. Но иногда приходилось давать сдачи разным безмозглым дурнушкам. Вот одна из них сейчас и получит как следует!
Юншайла замахнулась, но смуглая мелкая дрянь поднырнула под кулак и за юбку рванула эрнидийскую красотку на себя. Та плюхнулась наземь, да так неловко, что вспорхнувший подол накрыл плечи и лицо.
Ну, это уже… за такое убить мало!
Эрнидийка не вскочила, а взметнулась, как штормовая волна. Со всей своей немалой силы ударила и на этот раз не промахнулась. Худенькая смуглая девчушка отлетела прочь, ударилась о стену и беспомощно сползла на пол.
Юншайла замерла в недоумении и тревоге. Неужто и впрямь — убила?
И тут раздалось повелительное:
— Оставь ее! Развяжи… сейчас же, скорее!
Как изменился голос — стал хриплым, резким!
Забыв обо всем, девушка метнулась к связанному Нургидану, который вновь забился в своих путах. Подхватила его за плечи, чтоб не ударился затылком о земляной пол.
Драка с соперницей и близость неистовых зеленых глаз возбудили эрнидийскую красавицу так, что она потеряла голову. Один поцелуй — сейчас, немедленно, иначе она задохнется! Все остальное — потом, когда узлы будут развязаны. Но один раз припасть к его бешено искривленным губам — в этом будет особая, терпкая сладость. Именно сейчас, когда он беспомощен, целиком в ее власти!
Не отводя взгляда от его огромных зрачков, Юншайла медленно наклонилась.
И тут случилось страшное. Красивые губы расползлись в невероятном, нечеловеческом оскале. Лицо, превратившись в звериную морду, вытянулось навстречу девушке.
Она ощутила жаркое дыхание хищника. Острые клыки лязгнули возле белой полной шеи, да так близко, что скользнули по коже.
Юншайла в смертельном ужасе шарахнулась прочь. Она уже теряла сознание, когда пришедшая в себя Нитха обрушила ей на голову кувшин с астахарским вином.
Юншайла медленно приходила в себя: глаза открылись раньше, чем проснулись память и способность разумно рассуждать. Несколько мгновений она тихо наслаждалась утренним ветерком, мягко овевавшим лицо, и приятным холодком от мокрой тряпки на лбу. Затем поняла, что сидит, прислонившись снаружи к стене коптильни, а с двух сторон над ней склонились Нургидан и Нитха.
Тут она вспомнила все и рванулась было прочь, но четыре руки бережно удержали ее.
— Легче, красавица, — заботливо произнес Нургидан. — Не надо так дергаться. У тебя, наверное, сотрясение мозга.
— Я… как… что?.. Почему?..
— Это же надо — так головой о камень удариться! Больно небось!
Зеленые глаза смотрели ласково, мягко.
— О камень? — вставая и сбрасывая с головы тряпку, вопросила Юншайла. — Я?!
— Ну да, — вмешалась Нитха и для убедительности указала носком сапожка на один из валунов, в изобилии валявшихся вокруг коптильни. — Вот об этот. Не знаю, куда ты, голубушка, бежала ночью с кувшином, но и голову крепко расшибла, и кувшин вдребезги. — В голосе Нитхи сквозь сочувствие просвечивало злорадство. — И все платье вином изгваздала!
Платье и впрямь благоухало дивным ароматом астахарских виноградников, гордости Наррабана.
Чуть пошатываясь, Юншайла устремила требовательный взгляд в лицо зеленоглазому Сыну Рода:
— Ты!.. Ты был связан! Я хотела тебя освободить, а она — в драку…
Добрая улыбка Нургидана превратилась в недоуменную, уголок рта печально дрогнул:
— Связан? Я? Ах, бедняжка! Тебе надо скорее лечь в постель. Хочешь, провожу?
Если силуранцы славятся упрямством, то эрнидийцы вполне могут с ними в этом поспорить.
— А ты, — обвиняюще указала Юншайла на Нитху, — его связала!
— Хорошо, хорошо, — сразу согласилась с ней девочка. — Связала. И на цепь посадила. И намордник надела. Ты только не волнуйся, ладно?
При слове «намордник» перед глазами эрнидийки всплыла жуткая волчья пасть… Ну, уж это ей наверняка привиделось! Такой милый, изящный юноша!
Но связан-то он был?!
И тут девушка, осененная внезапной мыслью, схватила Нургидана за руку. Тот вырвался и отступил на шаг, но было поздно: девушка разглядела на запястье глубокий красный след от веревки.
— Да? — зловеще протянула хозяйская дочь. — Это я, значит, головой о камень стукнулась?
Нургидан и Нитха растерянно переглянулись.
И тут, приоткрыв калитку плечом, во двор ввалился Дайру. И остался стоять тут же, привалившись к забору и тяжело дыша. Одежда его была потрепанной и грязной, лицо в царапинах. А плечом он отворил калитку потому, что руки были заведены назад и накрепко прикручены к телу толстой веревкой.
Девочку не оставляло напряжение. Плечи сводило, словно на них навьючен дорожный мешок, во рту было сухо, пальцы с силой сжимались и разжимались. Ей было знакомо это состояние — черное, томительное предчувствие близкой опасности.
Почему-то в Подгорном Мире это чувство не тревожило ее, хотя, видит Единый, уж там-то хватало неприятностей — слева и справа, сверху и снизу. Но ей было спокойнее, чем здесь, на этом мирном постоялом дворе.
Не потому ли, что рядом всегда был самый надежный на свете человек? Самый отважный, самый хладнокровный, самый опытный, самый умный… самый… самый…
Но он же и сейчас рядом, разве не так?
Почему она не слышала, как хлопнула его дверь? Он же должен был связать Нургидана и вернуться.
Нургидан! О Гарх-то-Горх! Неужели учитель опоздал? Неужели он пришел с веревкой, когда… когда уже…
Не помня себя Нитха вылетела в коридор.
Дверь в комнату учителя была чуть приоткрыта. Под ладонью девочки она беззвучно отворилась.
Такая же крошечная комнатка, как у самой Нитхи. Полузадернутая занавеска над кроватью. За ней — черно… пусто?!
Крик не успел вырваться из горла девочки. Она заметила свисающую с края кровати лапу с длинными когтями. Ту лапу, которая была Нитхе дороже любой мужской руки самых красивых и благородных очертаний.
Уже спит! О, хвала тебе, Единый!
Но тут же девочка поняла, что рано возблагодарила Гарх-то-Горха.
Возле кровати, на полу, под бессильно повисшими когтями валялась свернутая в кольцо веревка.
Нитха смотрела на нее, как на змею, которая вот-вот прянет и ужалит. Та самая веревка, которую Шенги купил у хозяина постоялого двора!
Значит, волк-оборотень не связан?!
Негромко, чтобы не переполошить соседей-постояльцев, девочка окликнула учителя. Тот не пошевелился.
Превозмогая страх, девочка вошла, склонилась над лежащим на кровати человеком. Теперь слышно было, как он ровно и мягко дышит.
Нитха протянула к нему руку и тут же отдернула. В душе взвихрилось то, что было усвоено в раннем детстве… нет, передано в крови от наррабанских предков, поколение за поколением. Быть ночью в комнате чужого мужчины — позор! Прикоснуться к нему, спящему, вообще немыслимо! Такое иногда позволяли себе героини сказок, и всякий раз судьба страшно наказывала их.
Нитха удивленно качнула головой, коря себя за глупость. Решительно положила руку на плечо учителю. Тряхнула… еще раз, сильнее… С таким же успехом можно было трясти мешок с зерном.
Что с ним? Болен? Заколдован? Дыхание вроде ровное, спокойное.
Ладно, есть более неотложная забота. С Нургиданом как быть? Волк-оборотень на свободе, а луна стоит в небе легким прозрачным кругом!
И посоветоваться не с кем. Дайру куда-то пропал — где его носит, оглоблю белобрысую?.. Вот разве что разбудить Сокола…
Нельзя! Ни в коем случае! Он чужой! Хороший, смелый, надежный, но чужой. Не из команды. К тому же были у него неприятности в Полуночной деревне… съесть его там пытались. Кто знает, как он относится к оборотням?
Нитха в отчаянии схватилась за голову. О чем она думает? Как может она идти за советом к Ралиджу, к кому угодно, если давала Нургидану слово, что не выдаст его секрет? Сама клялась, никто за язык не тянул. А в Наррабане говорят: «Клятва молчать — что игла: рот намертво зашивает».
Девочка нагнулась, подняла веревку. Губы ее подрагивали, в глазах стояли слезы. Ей было очень страшно и очень жаль себя. Но что же поделаешь, если совсем некому сделать опасное дело?
Как она ухитрилась выйти во двор, не разбудив никого из слуг, этого Нитха сама себе объяснить не могла. Но каждый шаг через залитый лунный светом двор был настоящим испытанием. Луна, проклятая луна!..
Девочке уже доводилось видеть, в какое чудовище превращается Нургидан в такие ночи. Живое воображение рисовало ей клыки, которые вопьются в ее хрупкую смуглую шейку. Нитхе казалось, что она уже умерла, а тело почему-то еще движется вперед, ноги сами несут ее к приземистому сооружению с крошечными окошками.
Храбрости хватило до порога. Распахнула дверь, впустив в коптильню лунный поток, и поняла, что не может перешагнуть порог. Просто отказали ноги, не идут дальше!
Нургидан вышел к ней сам — бледный, злой, с искусанными в кровь губами.
— Какого демона так долго?.. Думаешь, мне легко держаться? Вон как свет с неба хлещет! А почему ты, а не учитель?
От облегчения Нитха уткнулась лбом в дверной косяк. Она не могла вымолвить ни слова, но Нургидан и не ждал ответа.
— Что встала, кукла наррабанская? Веревка у тебя? Убью, если забыла! Долго мне еще мучиться? Вяжи давай, дурища!
Обратный путь был — как танец! От облегчения девочка не чувствовала под собой земли. В душе не было даже сочувствия к напарнику, который бился сейчас на земляном полу, стараясь освободиться от веревки. Нитху залил ясный, легкий поток свободы. Кошмар остался позади. Можно было лечь спать, но какой уж тут сон! Хотелось петь, свистеть, кричать! Нитха уселась на подоконник, с трудом сдержав шальной порыв свесить ноги наружу. Перед ней расстилался двор, и девочка, посмеиваясь, представила себе, как шла она в коптильню, стуча зубами и коленками.
И вдруг улыбка сползла с ее лица. Потому что сквозь лунное полотно шла другая девушка. Нитха видела ее со спины, но узнала сразу, как не узнать! Толстозадая шлюшка, хозяйская дочка!
На голове платок, в руках кувшин — Юншайла шла в коптильню, к Нургидану.
* * *
Поднятая на талях шлюпка стояла на палубе. Дайру, избавленный от кляпа, стоял перед Сархом, хлопая белесыми ресницами. Руки мальчика были скручены за спиной, однако ноги были свободны: Сарх приказал перерезать веревку после того, как неуклюжий пленник третий раз растянулся на палубе.
Сарх невольно морщился: раздражала радостная готовность мальчишки выдавать тайны своего учителя и друзей. Да и сами эти тайны не радовали.
— Говоришь, вы не случайно угодили на Эрниди?
— Какая уж тут случайность, господин мой! — Дайру чувствовал себя увереннее после того, как изо рта вынули кляп и его «главное оружие» оказалось на свободе. — Что Ралидж — колдун, я про то и раньше слышал. А Шенги… ну, тот не колдует, зато в Подгорном Мире таким штукам выучился, что от колдуна и не отличить. Случайно! Ха! Пусть господин меня лучше спросит, случайно ли он угодил за Грань!
— Что-о?!
— Вот именно! Чтобы ни с того ни с сего Грань раскрылась, поглотила людей и снова захлопнулась, ну, слышал ли мой господин о такой диковине?
— Для меня все диковина, что не в нашем мире!
— Вот именно! Совиная Лапа — он только с виду тихий да простоватый! Его, помню, пролазы пытались со свету сжить. Так Шенги жив-здоров, а те недоумки в Бездне горят, вот чтоб я сдох на месте, если вру!.. Я уже могу называть моего господина капитаном?
— Да можно, можно, называй. Но зачем их принесло на Эрниди?
— А ты как думаешь, капитан? Ты их в плен взял, связанными держал — разве они такое забудут? Вот и нагнали тебя, чтоб счеты свести!
— Нагнали?!
— Ну, не совсем так, капитан. Учителев любимчик, Нургидан этот… он же вас не наугад вел! Куда ему Шенги велел, туда и…
— Стой! Вот ты и попался, паршивый лгун! Нургидан вывел меня не на Эрниди, а на безымянную кучу камней!
— Нургидан — дурак! — без запинки отозвался Дайру. — За что ни возьмется, все выходит через пень да в болото! Ралиджу пришлось насылать на твой корабль демона, чтоб ты повернул на Эрниди.
— Врешь, — сипло сказал Сарх. В этот миг он забыл о своем обычном позерстве, забыл следить за тигриной грацией движений — так потрясло его подозрение, что последние дни он был игрушкой в насмешливых вражеских руках. Злобный оскал обнажил зубы, брови сдвинулись над переносицей, налившиеся кровью глаза зашарили вокруг: на ком бы сорвать раздражение? Хотелось от души врезать противному белобрысому перебежчику, но мальчишка еще мог пригодиться.
И тут капитан увидел, что на сиденье шлюпки вскарабкался толстый облезлый пес. Неуверенно глянув сверху вниз на палубу, он перевалился через борт шлюпки, неуклюже шмякнулся на доски и поднялся, заискивающе поглядывая на толпившихся вокруг моряков. Хвост робко подергивался.
Раздражение капитана наконец-то нашло выход:
— Это еще что за пакость? А ну, вышвырнуть за борт!
И с такой силой пнул непрошеного гостя в бок, что несчастный Тяв-тяв кубарем прокатился по палубе.
Пес, которого ни разу в жизни не били, вскочил на ноги, попятился, вздыбил шерсть на загривке, ощерился не хуже голодного волка и залаял.
До сих пор его тявканье вызывало смех у каждого, кто слышал эти потуги домашнего песика на свирепость. Но не сегодня. Не сейчас, когда в такт лаю качнулся на ошейнике серебряный талисман.
Настал чвездный миг старого дворцового пустобреха. Исполнилась его заветная мечта.
Лай родился в горле, вырвался наружу и раскатился по палубе, вселяя ужас в каждого, кого настигали эти сухие скачущие звуки. Это был ужас необъяснимый, черный, поднявшийся из глубин сознания и учинивший на палубе «Белопенного» панику страшнее той, что вспыхнула прошлой ночью. Тогда царили неразбериха и смятение, люди пытались понять, что происходит. Сейчас они, обезумев, искали спасение от чего-то кошмарного, неодолимого.
Одни с воплями ринулись по сходням на берег (среди них и Дайру со связанными руками). Другие прыгали за борт — просто потому, что так было ближе. Третьи в поисках спасения скатывались в трюм, в спешке спихивая друг друга с лестницы. Четвертые карабкались на ванты.
Что до Сарха, то он, очнувшись, обнаружил себя сидящим верхом на марс-рее. И пережил массу неприятнейших ощущений, потому что этот жестокий, самолюбивый и в общем-то храбрый человек в душе очень боялся высоты…
А виновник переполоха недоуменно склонил набок вислоухую голову. Еще раз тявкнул, уже не грозно, а с удивлением. И оскорбленно затрусил по сходням — подальше от этих грубых, нелепых, непонятных людей.
* * *
Зачем идти на свидание с пустыми руками, если отца нет дома, а винный погреб он бросил незапертым? А хоть бы запер — гвоздем открыть замок не так уж сложно при некотором навыке. Главное — сообразить, на кого свалить исчезновение кувшина. На слуг нельзя: те, защищаясь, такого наговорят про хозяйскую доченьку, что ой-ой-ой! К счастью, живет сейчас в «Смоленой лодке» знатный господин, в которого и так уже крепко выплеснулись отцовские винные запасы. Правда, после визита летающей старухи он из комнаты выйти боится, но отец ведь к нему с расспросами не полезет. Просто приплюсует кувшин астахарского к счету, мало ли уже приплюсовано!
Впрочем, такие размышления не подобают юной девице, идущей на свидание с зеленоглазым знатным юношей.
Юншайла передернула красивыми плечами: с моря тянет холодный ветер, а одета девушка легко. Впрочем, вот и заветная дверь! Красотка положила руку на косяк и мечтательно улыбнулась: именно здесь, в коптильне, она три года назад узнала, как это сладко, когда тебя обнимает мужчина.
Шагнув через порог, Юншайла зорко вгляделась во тьму и чуть не охнула от разочарования. Никого!
Но почти сразу увидела под ногами у себя какой-то увязанный тюк. И не успела ни удивиться, ни испугаться, как тюк этот ожил: заворочался, заизвивался.
Юншайла грохнулась на колени:
— Сейчас, господин мой, сейчас! Ох, и рот тряпкой завязали, храни нас Безымянные!
Отставив кувшин к стене, торопливо развязала узел платка, освободила рот. Мелькнула мысль: поцеловать спасенного в губы… Но тут эти губы разомкнулись и злобно произнесли:
— Развяжи! Быстро, ну!
— Конечно, конечно, я уже… Жаль, ножа нет, узлы туго затянуты. Ох, гадина, стерва наррабанская! Я, бывает, тоже приревную кого, но чтоб веревками парня связывать — до такого никогда…
— Не болтай! Зубами узлы попробуй!.. — В голосе юноши звенело яростное нетерпение.
Юншайла склонилась над лежащим, и в этот миг ей на плечи обрушилось что-то неистовое, визжащее. Не удержавшись, девушка упала, но тут же вскочила на ноги и рывком стряхнула с себя заморскую дикую кошку.
Ах, так? Ну и пожалуйста! Юншайла в эту игру тоже умеет играть! Сама из-за парней сроду драк не затевала — пусть из-за нее парни дерутся. Но иногда приходилось давать сдачи разным безмозглым дурнушкам. Вот одна из них сейчас и получит как следует!
Юншайла замахнулась, но смуглая мелкая дрянь поднырнула под кулак и за юбку рванула эрнидийскую красотку на себя. Та плюхнулась наземь, да так неловко, что вспорхнувший подол накрыл плечи и лицо.
Ну, это уже… за такое убить мало!
Эрнидийка не вскочила, а взметнулась, как штормовая волна. Со всей своей немалой силы ударила и на этот раз не промахнулась. Худенькая смуглая девчушка отлетела прочь, ударилась о стену и беспомощно сползла на пол.
Юншайла замерла в недоумении и тревоге. Неужто и впрямь — убила?
И тут раздалось повелительное:
— Оставь ее! Развяжи… сейчас же, скорее!
Как изменился голос — стал хриплым, резким!
Забыв обо всем, девушка метнулась к связанному Нургидану, который вновь забился в своих путах. Подхватила его за плечи, чтоб не ударился затылком о земляной пол.
Драка с соперницей и близость неистовых зеленых глаз возбудили эрнидийскую красавицу так, что она потеряла голову. Один поцелуй — сейчас, немедленно, иначе она задохнется! Все остальное — потом, когда узлы будут развязаны. Но один раз припасть к его бешено искривленным губам — в этом будет особая, терпкая сладость. Именно сейчас, когда он беспомощен, целиком в ее власти!
Не отводя взгляда от его огромных зрачков, Юншайла медленно наклонилась.
И тут случилось страшное. Красивые губы расползлись в невероятном, нечеловеческом оскале. Лицо, превратившись в звериную морду, вытянулось навстречу девушке.
Она ощутила жаркое дыхание хищника. Острые клыки лязгнули возле белой полной шеи, да так близко, что скользнули по коже.
Юншайла в смертельном ужасе шарахнулась прочь. Она уже теряла сознание, когда пришедшая в себя Нитха обрушила ей на голову кувшин с астахарским вином.
* * *
Юншайла медленно приходила в себя: глаза открылись раньше, чем проснулись память и способность разумно рассуждать. Несколько мгновений она тихо наслаждалась утренним ветерком, мягко овевавшим лицо, и приятным холодком от мокрой тряпки на лбу. Затем поняла, что сидит, прислонившись снаружи к стене коптильни, а с двух сторон над ней склонились Нургидан и Нитха.
Тут она вспомнила все и рванулась было прочь, но четыре руки бережно удержали ее.
— Легче, красавица, — заботливо произнес Нургидан. — Не надо так дергаться. У тебя, наверное, сотрясение мозга.
— Я… как… что?.. Почему?..
— Это же надо — так головой о камень удариться! Больно небось!
Зеленые глаза смотрели ласково, мягко.
— О камень? — вставая и сбрасывая с головы тряпку, вопросила Юншайла. — Я?!
— Ну да, — вмешалась Нитха и для убедительности указала носком сапожка на один из валунов, в изобилии валявшихся вокруг коптильни. — Вот об этот. Не знаю, куда ты, голубушка, бежала ночью с кувшином, но и голову крепко расшибла, и кувшин вдребезги. — В голосе Нитхи сквозь сочувствие просвечивало злорадство. — И все платье вином изгваздала!
Платье и впрямь благоухало дивным ароматом астахарских виноградников, гордости Наррабана.
Чуть пошатываясь, Юншайла устремила требовательный взгляд в лицо зеленоглазому Сыну Рода:
— Ты!.. Ты был связан! Я хотела тебя освободить, а она — в драку…
Добрая улыбка Нургидана превратилась в недоуменную, уголок рта печально дрогнул:
— Связан? Я? Ах, бедняжка! Тебе надо скорее лечь в постель. Хочешь, провожу?
Если силуранцы славятся упрямством, то эрнидийцы вполне могут с ними в этом поспорить.
— А ты, — обвиняюще указала Юншайла на Нитху, — его связала!
— Хорошо, хорошо, — сразу согласилась с ней девочка. — Связала. И на цепь посадила. И намордник надела. Ты только не волнуйся, ладно?
При слове «намордник» перед глазами эрнидийки всплыла жуткая волчья пасть… Ну, уж это ей наверняка привиделось! Такой милый, изящный юноша!
Но связан-то он был?!
И тут девушка, осененная внезапной мыслью, схватила Нургидана за руку. Тот вырвался и отступил на шаг, но было поздно: девушка разглядела на запястье глубокий красный след от веревки.
— Да? — зловеще протянула хозяйская дочь. — Это я, значит, головой о камень стукнулась?
Нургидан и Нитха растерянно переглянулись.
И тут, приоткрыв калитку плечом, во двор ввалился Дайру. И остался стоять тут же, привалившись к забору и тяжело дыша. Одежда его была потрепанной и грязной, лицо в царапинах. А плечом он отворил калитку потому, что руки были заведены назад и накрепко прикручены к телу толстой веревкой.