Страница:
Женщины заахали, окружили наставника, усадили на скамью. Чизи, которая до сих пор лишь ворчала, ревнуя Асмиту и Литагарша к чужаку, сейчас своими руками налила ему медовой воды из стоящего на столе кувшина.
Айрунги не спеша отпил глоток и начал рассказывать:
— Старший мальчик. Тот, кому учитель дал второе имя Ручей Мудрости. Он и его младший дружок в эту ночь долго рассказывали байки, смеялись. Жрец не выдержал и сказал, что если эти мелкие демоны все равно не собираются спать, так пусть лучше устремляются мыслями к возвышенному, чем ко всякой ерунде. Малыша отправил на молитвенное бдение на крышу дома, а старшего послал в храм — развести на жертвеннике огонь и созерцать его, пока утром не явится учитель… Между храмом и домом — огород. Вот на грядках учитель его наутро и нашел. Шея свернута, изо рта — струйка крови.
Чизи горестно вскинула ладони к щекам, а Шаунара спросила нетерпеливо, требовательно:
— А младший? Он был на крыше дома, неужели ничего не видел?
— Жрец его спрашивал. Мальчишка перепугался, нес какой-то вздор, а потом расплакался и признался, что сразу уснул.
— А ведь его счастье, — медленно сказала Шаунара. — Тот, кто убил ребенка, не задумался бы убить и второго, если бы малыш что-то углядел.
— Это мысль, — согласился Айрунги. — Но тогда опасность существует и сейчас. Ведь убийца не знает, что мальчик спал.
— Ой, надо сказать дарнигару! — вскинулась Чизи.
— Обязательно, — кивнула Шаунара. — Ох, Юнфанни, а как же… Ты ведь сегодня Лянчи женишь, верно? А тут погребальный костер! Не станете переносить свадьбу?
Юнфанни обиделась:
— Ты, подруга, видать, на мелководье ныряла, темечком стукнулась! Слыханное ли дело — свадьбу переносить! Да хоть бы это был мой погребальный костер, все равно свадьба своим чередом должна идти!
— Это уж завсегда так! — авторитетно подтвердила Чизи.
— И ты, почтеннейший, — обратилась Юнфанни к наставнику принца, — не побрезгуй, приходи вечером, раздели с нами радость.
— Приду, — кивнул Айрунги. — В «Смоленую лодку»?
— Нет, в поселок. Решили там свадьбу играть. Лянчи «Смоленую лодку» не любит. Еще в детстве, бывало, недоглядишь — удирал с рыбаками в море. Не хозяин, ой, не наследник! И жену взял из рыбацкой семьи, хотя я б за него внучку дворцового повара сосватала!
Простая дружеская беседа… но Айрунги уловил скрытое напряжение. Глаза Юнфанни поблескивают, пальцы шевелятся, губы нетерпеливо сжимаются. Хочет что-то рассказать подругам, но ей мешает присутствие чужого человека.
Так почему не проявить деликатность?
— Да простят меня дамы, — встал Айрунги. — Пойду пригляжу, чтобы главное сокровище Эрниди не переломало себе ноги в той яме.
— Заодно пусть господин присмотрит, — подсказала Чизи, — чтоб и Асмита не стояла в сторонке. Сама небось это безобразие придумала, с книжками-то.
Учтиво поклонившись, Айрунги покинул комнату. Выходя, он умело и привычно придержал дверь. Та вроде бы закрылась, но осталась узенькая щель. Можно разобрать возбужденный голос Юнфанни:
— Ох, я ж вам такое скажу! Я вечером была на молении…
— Опять Хвостатой молитвами надоедали? — перебила ее Шаунара. — Море вином разбавляли, чтоб прибрежные крабы окосели?
— Что б ты понимала! Это наш остров, и хозяйка на нем — дори-а-дау! Тебе бы Шепчущего послушать…
— Ладно вам! — вмешалась Чизи. — Вечно цапаетесь… Ты чего рассказать-то хотела?
— Ах да… Этот сопливый ублюдок Бронник прижал нас к морю. Мне пришлось всю ночь прятаться от облавы. И знаете где? На крыше храма!
В дружном аханье женщин растворился изумленный вздох Айрунги.
— Стало быть, убийцу проспала? — обвиняюще спросила Чизи.
— Да нет же! В том-то и дело! Ты вспомни ту долинку! Горловина, где храм, такая узкая, что можно пройти только вдоль стены, по тропинке. А тропинка засыпана мелкими камешками. Кто идет — хруст стоит. А я чутко сплю, хоть мужа спроси. Мышонок в углу заскребется — вскидываюсь на постели. Ни за что б не прохлопала, если б кто мимо шел! Клянусь бородой Морского Старца!
Дверь приоткрылась, но взволнованные женщины этого не заметили. Айрунги впился взглядом в их лица. Чизи — курица курицей, вот-вот начнет квохтать. А Шаунара скорее похожа на ястреба! Что-то хищное проглянуло в красивом лице: резче стали черты, остро сверкнули глаза.
— Так ты полагаешь… — протянула она.
— Да ничего я не полагаю! — в голос закричала Юнфанни. — Что видела, то и говорю! Так спокойно раньше жилось, а теперь? Детей кто-то убивает, по моему дому демоны летают, воровка объявилась, такая гадина старая… И я еще что-то должна полагать?!
Хоть на острове и не жаловали жреца Безликих, все же многие пришли постоять у маленького погребального костра и проститься с несчастным ребенком положенными по обряду словами: «Спасибо за то, что ты жил!»
Но от пылающего костра почти все направились в поселок. И сделали все возможное, чтобы недобрый день плавно перетек в веселую и радостную ночь.
Трактирщика и его жену в поселке любили. А невеста их сына была из самого уважаемого Семейства на острове, так сказать, рыбачья принцесса. Поэтому не только родственники, но и соседи расстарались — праздник вышел богатым. И шумным. Как говорится, «на том берегу» слышно было — женится Лянчи Прыгающий Заяц из Семейства Оммушис на внучке старого Гарата!
В начале пира в поселок соизволил пожаловать король. Сказал несколько слов молодым, поцеловал невесту и сам застегнул у нее на шее нитку мелкого жемчуга. Опустил жениху в ладонь приятно звякнувший мешочек и сказал: «На обзаведение!» После чего сделал знак музыкантам и удалился, оставив поселок в твердой уверенности, что нет государя лучше Фагарша из Рода Ульнес.
— А Бронник не явился, — услышал Айрунги за спиной чей-то злой шепот. А в ответ — презрительный женский голос:
— Господин дарнигар изволит нами брезговать. Он сюда только со стражей ходит, если схватить кого… Стыдно ему, что у него родни — половина поселка!
По всему берегу пылали костры. Прямо на каменистой земле стояли глиняные блюда с угощением. И гости тоже расположились на земле, причем мужчины подстилали спутницам свои куртки и плащи. Айрунги умилялся при виде этой деревенской галантности.
Его удивило отсутствие столов или хотя бы скатертей, но Вьянчи объяснил ему эту странность.
Оказывается, в незапамятные времена — еще до Джайгарша — произошло ужасное событие: остров затрясся так, что чуть не рассыпался. Некоторые скалы пополам раскололись! В ту пору случился на Эрниди колдун «с того берега». Он и растолковал жителям, что остров на них гневается. Они, мол, все море хвалят: оно кормит человека, все блага ему дает… А сами на земле рождаются, на земле жен любят, да и умереть мечтают на земле, лечь на честный костер. Вот остров о себе напомнил. А если эрнидийцы и впредь будут неблагодарными свиньями, он и вовсе под воду уйдет.
С тех пор островитяне стараются все праздники, если позволяет погода, справлять прямо так — на земле. Вроде и сам Эрниди — среди веселых гостей.
Айрунги, растроганный легендой, поднял кубок за процветание острова и отдал должное угощению.
Главное место на каменном «столе» занимала, конечно, рыба. Она была так разнообразно приготовлена и так искусно приправлена травами, что иной повар из богатого дома «с того берега» не счел бы для себя зазорным пошушукаться со здешними хозяюшками насчет кулинарных секретов.
Были грибы, свинина, копченая гусятина, овощи, козий сыр и — верх роскоши — пироги и лепешки, причем ради праздника в привезенную издали муку не были добавлены толченые коренья.
Все это, разумеется, поглощалось не всухую. Айрунги успел уже оценить местную настойку из ягод терновника.
Но это же была свадьба сына трактирщика — и вволю было вина, причем неплохого, Вьянчи не поскупился.
И не стоит удивляться тому, что дружеский пир перешел в веселое гулянье. Женщины с ловкостью фокусников убрали опустевшие тарелки и кубки. Первым ударил каблуками в землю перед зардевшейся молодой женой сам Лянчи — по-матерински статный, с хмельной улыбкой на круглом, как у отца, лице.
И на берегу вспыхнула пляска!
Именно вспыхнула! Айрунги не ожидал от спокойных, с виду неповоротливых рыбаков такого темперамента. Ох, и досадно будет парням утром смотреть на то, что останется от их разнесчастной обувки! Ох, и гром выбивают из камней подбитые гвоздями башмаки! А женщины вьются меж костров, и каждая сама — язык пламени, и каждая дразнит и завлекает, обещает и лжет, манит и отталкивает!
Каждая? В какой-то миг свершилось злое чудо. Только что Айрунги спокойно восседал на днище перевернутого бочонка, снисходительно переводил взгляд с одного раскрасневшегося личика на другое, с удовольствием оценивал и сравнивал. И вдруг привычная легкая свобода полетела под каблучки маленьких деревянных башмаков и была растоптана в осколки! И вот уже взор намертво прикован к мечущейся во все стороны гриве бронзовых волос… к загорелым рукам, которые подхватили подол и дерзко взмахивают им в такт пляске… к золотистым круглым коленям, которые на миг открывает этот неистовый подол и тут же прячет, словно прибой откатывается от прибрежных валунов и снова набегает, скрывает их.
И почему такую ярость вызывают три молодых идиота, что выплясывают перед Шаунарой, норовя пихнуть друг друга то плечом, то локтем? Одного из них Айрунги знал. До сих пор в ушах стоит его вопль: «Дура! Ведьма!» А теперь вон как грудь выпятил — словно племенной бык!
— Будет драка, — послышался за плечом голос Юнфанни.
Айрунги заставил себя обернуться к трактирщице.
— С ней всегда так, — осуждающе глянула мимо него женщина. — Как праздник, так за ней хвост из молодого дурачья. И мордобой, это уж как водится. Вот подарочек нам послал Морской Старец!
— Морской Старец? — заинтересовался Айрунги.
— А нам ее море вынесло, — охотно объяснила женщина. — На обломках «Летней грезы». Кто на борту был, все как есть погибли, одну Шаунару волны вышвырнули. Ей тогда было лет четырнадцать.
«Вот оно что, — подумал Айрунги, — вот почему она так отличается от здешних молодок…»
— А где она живет, раз одна на свете?
— Летом — нигде. Ночует, где ночь застанет: в пещере какой или под кустом. А зимой заходит в любой дом, как к себе.
— И не гонят? Добрый у вас народ.
— Пробовал кое-кто прогнать. На тех хозяев такие напасти посыпались, что они перед Шаунарой на коленях стояли, умоляли с дома порчу снять… Ага, вот! Ну, что я говорила?!
Музыканты еще наяривали плясовую, но вместо танцев гости растаскивали драчунов. Те выдирались из рук соседей, пытаясь дотянуться до соперника, закатить еще хоть оплеуху.
А ведьма с лучистыми глазами исчезла, даже не поинтересовавшись, кто из этих остолопов крепче отмутузит остальных.
Где она? Куда ушла? Почему-то это стало самым важным на свете.
С уст Айрунги сорвалось глухое проклятие. Он, такой расчетливый, циничный, хладнокровный, обезумел, как сопливый юнец! Себе не солжешь: он хотел эту девушку! Сейчас же! Каждое мгновение без нее было мукой!
Чудеса загадочной ночи продолжались. Айрунги обнаружил, что идет куда-то, оставив за спиной костер, музыку и крики. И перевернутый бочонок, с которого так удобно было развлекаться лицезрением чужой глупости.
А теперь собственная глупость вела его сквозь бархатную ночь, мимо древних растрескавшихся скал, в пряном аромате ночных цветов, заглушавшем вездесущий запах моря.
Куда он тащится, зачем? Похоже, наливка из терновых ягод крепче, чем показалось сначала. Другого объяснения быть не может!
Тем не менее Айрунги упрямо брел во мрак. И не удивился, когда ночь, раскрывшись, как цветок лунносветки, плеснула ему навстречу женский голос — низкий, бархатистый, богатый оттенками.
«Дори-а-дау…» — отозвалось из-за скал невидимое море.
Возле серого валуна был разложен костерок. Огонь бросал красные отсветы на лицо сидящей девушки, на руку, пересыпавшую сквозь пальцы горсть мелких камешков.
Она без удивления взглянула на пришельца, сделала приглашающий жест. Мужчина опустился в траву рядом с ней, недоумевая, как удалось ему отыскать «садик». Огонь снизу не виден, песня послышалась только что… как же он брел в этом лабиринте из скал и кустов? Ведь не искал дорогу, просто брел наугад. И мысли были только об этой девушке.
Но сейчас она совсем не такая, как на берегу. Волосы лежат неподвижной бронзовой волной, лицо серьезное и какое-то окаменевшее. Да что с ней? Взгляд устремлен мимо нежданного гостя… с губ сорвался короткий смешок…
Айрунги хотел начать бойкую болтовню о празднике, который потерял прелесть, когда с него удалилась первая красавица Эрниди. (Вести такие беседы он умел без запинки: главное — говорить о самой женщине и соблюдать правильные пропорции между лестью и шутками.) Но тут ветер переменился, бросил в лицо Айрунги дым костерка.
Тягучий запах, который ни с чем не спутаешь, заставил веселые словечки застрять в горле.
Встревоженно потянулся он к девушке, отнюдь не любезно взял ее за плечо, властно развернул лицом к себе.
Вгляделся в расширенные зрачки и вздрогнул от отвращения.
— Зачем? — с болью спросил он. — Зачем этой дряни в огонь напихала, безмозглое ты существо? Знаешь, что с тобой станет, если будешь часто таким дымком дышать?
— Знаю, — отозвалась Шаунара странным голосом — низким, хрипловатым, почти мужским. — Но это нужно…
— Многоликая тебя учит таким пакостям? Кому нужны эти сволочные наррабанские выдумки? Это же яд, понимаешь, яд! Ради короткого удовольствия…
— Не ради удовольствия, — монотонно проговорила Шаунара. Тонкие ноздри чутко дрогнули. — Мир не такой, как всегда… накренился, перекосился. Я должна узнать, увидеть…
— Ты эту отраву глубже вдохни — еще не так мир перекосится… — начал Айрунги и замолчал. На память пришли легенды о пророчицах, которые, надышавшись ядовитыми испарениями, прозревали прошлое и грядущее. Может быть, в преданиях есть хоть маковое зернышко истины?
Интерес ученого взял верх над желанием мужчины.
— И что ты увидела?
— Беду.
— Так… коротко и неясно. Ты про убийства детей?
— Нет. Это тоже беда, но здешняя. Это зло само себя истребит, как змея, что кусает свой хвост. К Эрниди приближается враг пострашнее. Он уже ступил одной ногой на берег.
Мороз пробежал по коже Айрунги. Не лицо было перед ним, а лик. Казалось, эти застывшие громадные глаза с расширившимися зрачками принадлежат демону безлунной ночи.
— Может погибнуть все живое на острове. Может уйти в пучину сам остров. Может разлететься в клочья весь мир. Во многом это зависит от того, чью сторону примешь ты, Айрунги Журавлиный Крик.
— Лестно… — хотел съехидничать мужчина, но с первого слова почувствовал, как предательски подрагивают губы, и замолчал.
Незнакомая страшная женщина не обратила внимания на его попытку заговорить.
— Это будет странное, смутное время для тебя. Перед тобой появится зеркало, ты увидишь себя увеличенным, огромным и ужаснешься. Тебя посетят видения былых встреч, зазвучат отзвуки былых речей, но иные голоса будут повторять давно произнесенные слова. Ты отыщешь то, что когда-то потерял не жалея. Находка эта наполнит душу смятением и тоской. Ты…
Голос ее прервался, затем послышалось бессвязное бормотание. Женщина откинулась на траву и затихла.
Айрунги встал на ноги с чувством неловкости, даже стыда за собственную глупость. Позволить себя встревожить бреду этой бедняжки, наглотавшейся ядовитого дыма!
А ведь он и сам, похоже, надышался этой мерзости: голова кружится, в глазах все плывет — медленно, легко… Не свернуть бы шею на крутой тропке!
Айрунги бросил взгляд себе под ноги, на спящую женщину, и усмехнулся: вспомнил, какое желание мучило его по пути в «садик ведьмы». А теперь — вот она: подложила руку под щеку, сладко дышит во сне. Беспомощная, беззащитная, но к ней и руку протянуть нельзя! Все равно что обидеть ребенка… Уж кем-кем, а насильником он никогда не был.
Вот ведь дурочка — уснула на холодных камнях! Простудится…
Айрунги скинул плащ, осторожно укрыл красавицу и, растроганно улыбаясь, стал спускаться по тропе.
Если бы он знал, как на следующий день ему придется пожалеть о своем добром поступке! Потому что эта подлая насмешница, эта дура-ведьма без всяких кавычек, эта вредная змея явилась во дворец и устроила представление перед флигелем для прислуги. На потеху всей челяди вопила: «Где этот… ну, как его… учитель? Он у меня прошлой ночью плащ забыл, так я вернуть принесла!» И размахивала злополучным плащом.
Айрунги из-за шторы глядел в окно на этот балаган и тихо, но от души ругался. По-наррабански — на случай, если услышат Литагарш и Асмита.
15
Айрунги не спеша отпил глоток и начал рассказывать:
— Старший мальчик. Тот, кому учитель дал второе имя Ручей Мудрости. Он и его младший дружок в эту ночь долго рассказывали байки, смеялись. Жрец не выдержал и сказал, что если эти мелкие демоны все равно не собираются спать, так пусть лучше устремляются мыслями к возвышенному, чем ко всякой ерунде. Малыша отправил на молитвенное бдение на крышу дома, а старшего послал в храм — развести на жертвеннике огонь и созерцать его, пока утром не явится учитель… Между храмом и домом — огород. Вот на грядках учитель его наутро и нашел. Шея свернута, изо рта — струйка крови.
Чизи горестно вскинула ладони к щекам, а Шаунара спросила нетерпеливо, требовательно:
— А младший? Он был на крыше дома, неужели ничего не видел?
— Жрец его спрашивал. Мальчишка перепугался, нес какой-то вздор, а потом расплакался и признался, что сразу уснул.
— А ведь его счастье, — медленно сказала Шаунара. — Тот, кто убил ребенка, не задумался бы убить и второго, если бы малыш что-то углядел.
— Это мысль, — согласился Айрунги. — Но тогда опасность существует и сейчас. Ведь убийца не знает, что мальчик спал.
— Ой, надо сказать дарнигару! — вскинулась Чизи.
— Обязательно, — кивнула Шаунара. — Ох, Юнфанни, а как же… Ты ведь сегодня Лянчи женишь, верно? А тут погребальный костер! Не станете переносить свадьбу?
Юнфанни обиделась:
— Ты, подруга, видать, на мелководье ныряла, темечком стукнулась! Слыханное ли дело — свадьбу переносить! Да хоть бы это был мой погребальный костер, все равно свадьба своим чередом должна идти!
— Это уж завсегда так! — авторитетно подтвердила Чизи.
— И ты, почтеннейший, — обратилась Юнфанни к наставнику принца, — не побрезгуй, приходи вечером, раздели с нами радость.
— Приду, — кивнул Айрунги. — В «Смоленую лодку»?
— Нет, в поселок. Решили там свадьбу играть. Лянчи «Смоленую лодку» не любит. Еще в детстве, бывало, недоглядишь — удирал с рыбаками в море. Не хозяин, ой, не наследник! И жену взял из рыбацкой семьи, хотя я б за него внучку дворцового повара сосватала!
Простая дружеская беседа… но Айрунги уловил скрытое напряжение. Глаза Юнфанни поблескивают, пальцы шевелятся, губы нетерпеливо сжимаются. Хочет что-то рассказать подругам, но ей мешает присутствие чужого человека.
Так почему не проявить деликатность?
— Да простят меня дамы, — встал Айрунги. — Пойду пригляжу, чтобы главное сокровище Эрниди не переломало себе ноги в той яме.
— Заодно пусть господин присмотрит, — подсказала Чизи, — чтоб и Асмита не стояла в сторонке. Сама небось это безобразие придумала, с книжками-то.
Учтиво поклонившись, Айрунги покинул комнату. Выходя, он умело и привычно придержал дверь. Та вроде бы закрылась, но осталась узенькая щель. Можно разобрать возбужденный голос Юнфанни:
— Ох, я ж вам такое скажу! Я вечером была на молении…
— Опять Хвостатой молитвами надоедали? — перебила ее Шаунара. — Море вином разбавляли, чтоб прибрежные крабы окосели?
— Что б ты понимала! Это наш остров, и хозяйка на нем — дори-а-дау! Тебе бы Шепчущего послушать…
— Ладно вам! — вмешалась Чизи. — Вечно цапаетесь… Ты чего рассказать-то хотела?
— Ах да… Этот сопливый ублюдок Бронник прижал нас к морю. Мне пришлось всю ночь прятаться от облавы. И знаете где? На крыше храма!
В дружном аханье женщин растворился изумленный вздох Айрунги.
— Стало быть, убийцу проспала? — обвиняюще спросила Чизи.
— Да нет же! В том-то и дело! Ты вспомни ту долинку! Горловина, где храм, такая узкая, что можно пройти только вдоль стены, по тропинке. А тропинка засыпана мелкими камешками. Кто идет — хруст стоит. А я чутко сплю, хоть мужа спроси. Мышонок в углу заскребется — вскидываюсь на постели. Ни за что б не прохлопала, если б кто мимо шел! Клянусь бородой Морского Старца!
Дверь приоткрылась, но взволнованные женщины этого не заметили. Айрунги впился взглядом в их лица. Чизи — курица курицей, вот-вот начнет квохтать. А Шаунара скорее похожа на ястреба! Что-то хищное проглянуло в красивом лице: резче стали черты, остро сверкнули глаза.
— Так ты полагаешь… — протянула она.
— Да ничего я не полагаю! — в голос закричала Юнфанни. — Что видела, то и говорю! Так спокойно раньше жилось, а теперь? Детей кто-то убивает, по моему дому демоны летают, воровка объявилась, такая гадина старая… И я еще что-то должна полагать?!
* * *
Хоть на острове и не жаловали жреца Безликих, все же многие пришли постоять у маленького погребального костра и проститься с несчастным ребенком положенными по обряду словами: «Спасибо за то, что ты жил!»
Но от пылающего костра почти все направились в поселок. И сделали все возможное, чтобы недобрый день плавно перетек в веселую и радостную ночь.
Трактирщика и его жену в поселке любили. А невеста их сына была из самого уважаемого Семейства на острове, так сказать, рыбачья принцесса. Поэтому не только родственники, но и соседи расстарались — праздник вышел богатым. И шумным. Как говорится, «на том берегу» слышно было — женится Лянчи Прыгающий Заяц из Семейства Оммушис на внучке старого Гарата!
В начале пира в поселок соизволил пожаловать король. Сказал несколько слов молодым, поцеловал невесту и сам застегнул у нее на шее нитку мелкого жемчуга. Опустил жениху в ладонь приятно звякнувший мешочек и сказал: «На обзаведение!» После чего сделал знак музыкантам и удалился, оставив поселок в твердой уверенности, что нет государя лучше Фагарша из Рода Ульнес.
— А Бронник не явился, — услышал Айрунги за спиной чей-то злой шепот. А в ответ — презрительный женский голос:
— Господин дарнигар изволит нами брезговать. Он сюда только со стражей ходит, если схватить кого… Стыдно ему, что у него родни — половина поселка!
По всему берегу пылали костры. Прямо на каменистой земле стояли глиняные блюда с угощением. И гости тоже расположились на земле, причем мужчины подстилали спутницам свои куртки и плащи. Айрунги умилялся при виде этой деревенской галантности.
Его удивило отсутствие столов или хотя бы скатертей, но Вьянчи объяснил ему эту странность.
Оказывается, в незапамятные времена — еще до Джайгарша — произошло ужасное событие: остров затрясся так, что чуть не рассыпался. Некоторые скалы пополам раскололись! В ту пору случился на Эрниди колдун «с того берега». Он и растолковал жителям, что остров на них гневается. Они, мол, все море хвалят: оно кормит человека, все блага ему дает… А сами на земле рождаются, на земле жен любят, да и умереть мечтают на земле, лечь на честный костер. Вот остров о себе напомнил. А если эрнидийцы и впредь будут неблагодарными свиньями, он и вовсе под воду уйдет.
С тех пор островитяне стараются все праздники, если позволяет погода, справлять прямо так — на земле. Вроде и сам Эрниди — среди веселых гостей.
Айрунги, растроганный легендой, поднял кубок за процветание острова и отдал должное угощению.
Главное место на каменном «столе» занимала, конечно, рыба. Она была так разнообразно приготовлена и так искусно приправлена травами, что иной повар из богатого дома «с того берега» не счел бы для себя зазорным пошушукаться со здешними хозяюшками насчет кулинарных секретов.
Были грибы, свинина, копченая гусятина, овощи, козий сыр и — верх роскоши — пироги и лепешки, причем ради праздника в привезенную издали муку не были добавлены толченые коренья.
Все это, разумеется, поглощалось не всухую. Айрунги успел уже оценить местную настойку из ягод терновника.
Но это же была свадьба сына трактирщика — и вволю было вина, причем неплохого, Вьянчи не поскупился.
И не стоит удивляться тому, что дружеский пир перешел в веселое гулянье. Женщины с ловкостью фокусников убрали опустевшие тарелки и кубки. Первым ударил каблуками в землю перед зардевшейся молодой женой сам Лянчи — по-матерински статный, с хмельной улыбкой на круглом, как у отца, лице.
И на берегу вспыхнула пляска!
Именно вспыхнула! Айрунги не ожидал от спокойных, с виду неповоротливых рыбаков такого темперамента. Ох, и досадно будет парням утром смотреть на то, что останется от их разнесчастной обувки! Ох, и гром выбивают из камней подбитые гвоздями башмаки! А женщины вьются меж костров, и каждая сама — язык пламени, и каждая дразнит и завлекает, обещает и лжет, манит и отталкивает!
Каждая? В какой-то миг свершилось злое чудо. Только что Айрунги спокойно восседал на днище перевернутого бочонка, снисходительно переводил взгляд с одного раскрасневшегося личика на другое, с удовольствием оценивал и сравнивал. И вдруг привычная легкая свобода полетела под каблучки маленьких деревянных башмаков и была растоптана в осколки! И вот уже взор намертво прикован к мечущейся во все стороны гриве бронзовых волос… к загорелым рукам, которые подхватили подол и дерзко взмахивают им в такт пляске… к золотистым круглым коленям, которые на миг открывает этот неистовый подол и тут же прячет, словно прибой откатывается от прибрежных валунов и снова набегает, скрывает их.
И почему такую ярость вызывают три молодых идиота, что выплясывают перед Шаунарой, норовя пихнуть друг друга то плечом, то локтем? Одного из них Айрунги знал. До сих пор в ушах стоит его вопль: «Дура! Ведьма!» А теперь вон как грудь выпятил — словно племенной бык!
— Будет драка, — послышался за плечом голос Юнфанни.
Айрунги заставил себя обернуться к трактирщице.
— С ней всегда так, — осуждающе глянула мимо него женщина. — Как праздник, так за ней хвост из молодого дурачья. И мордобой, это уж как водится. Вот подарочек нам послал Морской Старец!
— Морской Старец? — заинтересовался Айрунги.
— А нам ее море вынесло, — охотно объяснила женщина. — На обломках «Летней грезы». Кто на борту был, все как есть погибли, одну Шаунару волны вышвырнули. Ей тогда было лет четырнадцать.
«Вот оно что, — подумал Айрунги, — вот почему она так отличается от здешних молодок…»
— А где она живет, раз одна на свете?
— Летом — нигде. Ночует, где ночь застанет: в пещере какой или под кустом. А зимой заходит в любой дом, как к себе.
— И не гонят? Добрый у вас народ.
— Пробовал кое-кто прогнать. На тех хозяев такие напасти посыпались, что они перед Шаунарой на коленях стояли, умоляли с дома порчу снять… Ага, вот! Ну, что я говорила?!
Музыканты еще наяривали плясовую, но вместо танцев гости растаскивали драчунов. Те выдирались из рук соседей, пытаясь дотянуться до соперника, закатить еще хоть оплеуху.
А ведьма с лучистыми глазами исчезла, даже не поинтересовавшись, кто из этих остолопов крепче отмутузит остальных.
Где она? Куда ушла? Почему-то это стало самым важным на свете.
С уст Айрунги сорвалось глухое проклятие. Он, такой расчетливый, циничный, хладнокровный, обезумел, как сопливый юнец! Себе не солжешь: он хотел эту девушку! Сейчас же! Каждое мгновение без нее было мукой!
Чудеса загадочной ночи продолжались. Айрунги обнаружил, что идет куда-то, оставив за спиной костер, музыку и крики. И перевернутый бочонок, с которого так удобно было развлекаться лицезрением чужой глупости.
А теперь собственная глупость вела его сквозь бархатную ночь, мимо древних растрескавшихся скал, в пряном аромате ночных цветов, заглушавшем вездесущий запах моря.
Куда он тащится, зачем? Похоже, наливка из терновых ягод крепче, чем показалось сначала. Другого объяснения быть не может!
Тем не менее Айрунги упрямо брел во мрак. И не удивился, когда ночь, раскрывшись, как цветок лунносветки, плеснула ему навстречу женский голос — низкий, бархатистый, богатый оттенками.
Заслушавшись, Айрунги оступился. Под сапогом хлюпнула вода. Родник! Значит, темная стена впереди — это поросший вереском склон. «Садик ведьмы»! Не удивляясь, словно во сне, Айрунги начал карабкаться наверх по узкой тропе. А песня все звучала. Не для него — для моря. Для луны. Для шепчущихся трав.
Морю завидуй, земля!
Встал рулевой у руля.
Не разглядеть корабля
В зорях кровавых.
Там над волной штормовой
Пена вскипит за кормой —
Властно поманит рукой
Дори-а-дау…
«Дори-а-дау…» — прошумел вереск под ночным ветром.
Снова в далеких морях
Канут на дно якоря.
Ищет удачи моряк,
Воины — славы…
А за туманною мглой
Женщины молят с тоской:
«Дай им вернуться домой,
Дори-а-дау!
Что тебе в мертвых зрачках,
В окостеневших руках,
Что оплетают в песках
Донные травы?
Звезды одна за другой
Гаснут в пучине морской —
Вот твой улов золотой,
Дори-а-дау!..»
«Дори-а-дау…» — отозвалось из-за скал невидимое море.
Возле серого валуна был разложен костерок. Огонь бросал красные отсветы на лицо сидящей девушки, на руку, пересыпавшую сквозь пальцы горсть мелких камешков.
Она без удивления взглянула на пришельца, сделала приглашающий жест. Мужчина опустился в траву рядом с ней, недоумевая, как удалось ему отыскать «садик». Огонь снизу не виден, песня послышалась только что… как же он брел в этом лабиринте из скал и кустов? Ведь не искал дорогу, просто брел наугад. И мысли были только об этой девушке.
Но сейчас она совсем не такая, как на берегу. Волосы лежат неподвижной бронзовой волной, лицо серьезное и какое-то окаменевшее. Да что с ней? Взгляд устремлен мимо нежданного гостя… с губ сорвался короткий смешок…
Айрунги хотел начать бойкую болтовню о празднике, который потерял прелесть, когда с него удалилась первая красавица Эрниди. (Вести такие беседы он умел без запинки: главное — говорить о самой женщине и соблюдать правильные пропорции между лестью и шутками.) Но тут ветер переменился, бросил в лицо Айрунги дым костерка.
Тягучий запах, который ни с чем не спутаешь, заставил веселые словечки застрять в горле.
Встревоженно потянулся он к девушке, отнюдь не любезно взял ее за плечо, властно развернул лицом к себе.
Вгляделся в расширенные зрачки и вздрогнул от отвращения.
— Зачем? — с болью спросил он. — Зачем этой дряни в огонь напихала, безмозглое ты существо? Знаешь, что с тобой станет, если будешь часто таким дымком дышать?
— Знаю, — отозвалась Шаунара странным голосом — низким, хрипловатым, почти мужским. — Но это нужно…
— Многоликая тебя учит таким пакостям? Кому нужны эти сволочные наррабанские выдумки? Это же яд, понимаешь, яд! Ради короткого удовольствия…
— Не ради удовольствия, — монотонно проговорила Шаунара. Тонкие ноздри чутко дрогнули. — Мир не такой, как всегда… накренился, перекосился. Я должна узнать, увидеть…
— Ты эту отраву глубже вдохни — еще не так мир перекосится… — начал Айрунги и замолчал. На память пришли легенды о пророчицах, которые, надышавшись ядовитыми испарениями, прозревали прошлое и грядущее. Может быть, в преданиях есть хоть маковое зернышко истины?
Интерес ученого взял верх над желанием мужчины.
— И что ты увидела?
— Беду.
— Так… коротко и неясно. Ты про убийства детей?
— Нет. Это тоже беда, но здешняя. Это зло само себя истребит, как змея, что кусает свой хвост. К Эрниди приближается враг пострашнее. Он уже ступил одной ногой на берег.
Мороз пробежал по коже Айрунги. Не лицо было перед ним, а лик. Казалось, эти застывшие громадные глаза с расширившимися зрачками принадлежат демону безлунной ночи.
— Может погибнуть все живое на острове. Может уйти в пучину сам остров. Может разлететься в клочья весь мир. Во многом это зависит от того, чью сторону примешь ты, Айрунги Журавлиный Крик.
— Лестно… — хотел съехидничать мужчина, но с первого слова почувствовал, как предательски подрагивают губы, и замолчал.
Незнакомая страшная женщина не обратила внимания на его попытку заговорить.
— Это будет странное, смутное время для тебя. Перед тобой появится зеркало, ты увидишь себя увеличенным, огромным и ужаснешься. Тебя посетят видения былых встреч, зазвучат отзвуки былых речей, но иные голоса будут повторять давно произнесенные слова. Ты отыщешь то, что когда-то потерял не жалея. Находка эта наполнит душу смятением и тоской. Ты…
Голос ее прервался, затем послышалось бессвязное бормотание. Женщина откинулась на траву и затихла.
Айрунги встал на ноги с чувством неловкости, даже стыда за собственную глупость. Позволить себя встревожить бреду этой бедняжки, наглотавшейся ядовитого дыма!
А ведь он и сам, похоже, надышался этой мерзости: голова кружится, в глазах все плывет — медленно, легко… Не свернуть бы шею на крутой тропке!
Айрунги бросил взгляд себе под ноги, на спящую женщину, и усмехнулся: вспомнил, какое желание мучило его по пути в «садик ведьмы». А теперь — вот она: подложила руку под щеку, сладко дышит во сне. Беспомощная, беззащитная, но к ней и руку протянуть нельзя! Все равно что обидеть ребенка… Уж кем-кем, а насильником он никогда не был.
Вот ведь дурочка — уснула на холодных камнях! Простудится…
Айрунги скинул плащ, осторожно укрыл красавицу и, растроганно улыбаясь, стал спускаться по тропе.
* * *
Если бы он знал, как на следующий день ему придется пожалеть о своем добром поступке! Потому что эта подлая насмешница, эта дура-ведьма без всяких кавычек, эта вредная змея явилась во дворец и устроила представление перед флигелем для прислуги. На потеху всей челяди вопила: «Где этот… ну, как его… учитель? Он у меня прошлой ночью плащ забыл, так я вернуть принесла!» И размахивала злополучным плащом.
Айрунги из-за шторы глядел в окно на этот балаган и тихо, но от души ругался. По-наррабански — на случай, если услышат Литагарш и Асмита.
15
Какие добрые воспоминания связаны у Ралиджа с этой поляной и этим берегом! Три года назад здесь причалила на ночлег «Шустрая красотка», на борту которой путешествовали Ралидж и Айфер. Как славно провели они вечер! У костра танцевала хорошенькая циркачка, читал стихи странствующий поэт, восхитительно пахли лепешки и жареная рыба.
А сейчас на поляне суетятся пираты, ставя шатер для главаря. И рубят сухостой для костра, но Ралидж и его друзья ужинать не станут. Танцы и стихи тоже вроде бы не предвидятся.
Опасная стоянка! До рассвета решится, останутся ли пленники в живых. Почему Сарх не убил их на борту? Показывает команде, что слову капитана можно доверять? Или не потерял надежды скрутить врагов без драки — для изощренных пыток?
Вокруг пленников, сидящих на груде только что нарубленного лапника, крутятся несколько разбойничьих морд. Зря крутятся. Ралидж не собирается убегать, пока на корабле остается Душа Пламени. И меч, конечно.
И пусть Сарх сам начинает свою подлую игру. Ралидж ему помогать не намерен. Ни словом, ни взглядом не станет обострять ситуацию. Так и будет сидеть с благосклонным видом вельможи, вокруг которого трудятся исполнительные слуги.
И спутники не сплоховали. У Шенги умиротворенная физиономия странника, который добрел до желанного привала. Слегка переигрывает, но вряд ли в этой ободранной компании собрались ценители сценического искусства.
Но Айфер-то какой молодец! Ралидж боялся, что наемник затеет с пиратами свару. Ничего подобного! Сидит тихий, скромный, словно осадная башня, которая пытается притвориться мирным межевым столбом.
Неплохо держатся и ученики Охотника. Особенно Дайру, который помогает пиратам складывать костер. И принцесса — умница, такая равнодушная мордашка! А вот маленький воин… Нургидан, да?.. Этот еле сдерживается.
А тут еще один из пиратов, чучело с разорванной верхней губой, открывающей два зуба, принялся дразнить Нургидана. То на ногу наступит якобы ненароком, то протащит для костра солидную лесину и исхитрится хлестнуть мальчишку ветками.
Ралидж хотел сесть рядом с юным Сыном Рода и подставить насмешнику подножку, разумеется, совершенно случайно. Но Нитха успела вмешаться первой. Спрыгнув с лапника, она встала на дороге у проходившего мимо Сарха и, глядя ему в глаза, звонко потребовала:
— Капитан! Скажи вон тому зайцу с драной мордой, чтоб не задевал Нургидана! Это кончится для него… ну, словом, кончится. Совсем.
На мгновение они застыли — взгляд во взгляд. Ралидж, побывавший в свое время в Наррабане, понял, чего стоило девочке первой заговорить с чужим мужчиной, да еще с земляком, который мог в полной мере оценить ее непристойный поступок.
И Сарх, похоже, оценил, как разъярена эта смелая девчонка. Чуть повернул голову, нашел взглядом «зайца с драной мордой» и приказал:
— Эй, Порченый! Ступай ставить шатер!
И пошел дальше.
Только тут Ралидж заметил, что Дайру бросил возню с костром и возник рядом. И Айфер заинтересованно поглядывает на происходящее. И Шенги переменил позу, высвободив свою жуткую лапу.
Все наготове.
— Они хотят нас сломать! — со злым вызовом заговорила девочка. — Сарх этот ухмыляется, словно крокодил! Они ждут, чтоб у нас нервы не выдержали. А вот не дождутся! Песни петь будем! Байки смешные рассказывать! Вот!
— Умница! — одобрил Шенги.
— Правильно! — гордо вскинул голову Нургидан. — Именно байки! Назло им! Вот со мной история забавная вышла, хотите, расскажу? Сижу я как-то, размышляю…
— Уже смешно! — восторженно изумился Дайру.
Ответом был дружный хохот. Нургидан хотел было обидеться, но махнул рукой и присоединился к общему веселью.
Смех колыхнулся над поляной, волнами расходясь от горстки пленников. В нем была свобода, была защита, была победа. Он вымывал из души напряжение, предчувствие беды. Пиратов отбросило от этих странных хохочущих людей, как ветер отбрасывает мусор.
«Хозяйку Зла не прогонишь ни молитвами, ни проклятиями, ни нытьем, — подумал Ралидж. — А вот смехом — запросто! Если человек смеется над собой, над своими невзгодами, над своими врагами — это ей, старой гадине, хуже крапивы!»
Не сразу друзья поняли, что рядом стоит недоумевающий Сарх. А когда заметили наррабанца, с трудом уняли смех.
Пират этим обстоятельством был встревожен, но старался не показать вида (это ему скверно удавалось). Натянув на длинное темное лицо приветливое выражение, он тряхнул рукой. В воздухе метнулись широкие мертвые крылья.
— Вот! Эту птицу подшиб в кустах мой помощник. Знаю, гостям не по вкусу мои скромные запасы, но, может быть, они соизволят принять свежую дичь и приготовить по своему усмотрению? Не думают же мои господа, что этого глухаря я уже полгода откармливаю ягодами чатхуру в ожидании сегодняшнего вечера?
Ралидж и Шенги переглянулись. Оба не знали, что такое ягоды чатхуру и что сулят они бедолаге, который слопает откормленную такими ягодами птицу. Зато определить, что дичь и впрямь только что убита, оба могли без колебаний. Поэтому во взглядах, которыми они бегло обменялись, было согласие.
Круглое простоватое лицо Охотника расплылось в улыбке от уха до уха:
— Сейчас мои лодыри этого красавца ощиплют! Эй, Нитха, Дайру, Нургидан!..
— Вдвоем ощиплют, — уточнил капитан. — А третий, вот хоть этот парнишка, — Сарх взял Дайру за плечо, — спустится с одним из матросов в трюм и принесет ваши плащи. Ночь будет холодная.
Ралидж вскинул голову. Что-то Сарх больно любезен, это не сулит добра! Но если он и впрямь вернет плащи… Вей-о! Заплатка, старый друг, как пригодился бы он сейчас!
У трапа Дайру обернулся: убедился, что от друзей его отделяет ивняк.
— Чего встал? — обернулся с трапа низенький плечистый пират.
— И ты постоишь! — с неожиданной властностью скомандовал мальчик.
Пират так растерялся, что не сразу рявкнул в ответ. А когда в памяти всплыло подходящее ругательство, его пришлось приберечь на будущее, потому что сквозь ивняк на берег скользнул Сарх.
— А! Догадался меня подождать? Из тебя выйдет толк. Пойдешь на корабль. В трюме возьмешь плащи для своих… своих попутчиков. А под лестницей — не перепутай! — лежит кожаная сума. Там кое-какие мелкие вещички. Если чего недосчитаюсь — руки оборву!
— Да что ты, господин!
— Возьмешь маленькую склянку — не ошибешься, она там одна. Будешь жарить птицу — незаметно побрызгай на нее из склянки, — закончил скороговоркой Сарх и поспешил обратно на поляну, опасаясь, что его отсутствие будет замечено.
Дайру вместе со своим проводником поднялся на борт (причем даже в густеющем сумраке заметил, что пират бросил на него взгляд удивленный и опасливый).
С палубы видно было, что на поляне уже горит костер. Дайру поежился, только сейчас почувствовав, как от воды тянуло сыростью.
Конечно, костер, запаленный пиратами, был лишь кучей дров, к которой поднесли искру. Но Дайру показалось, что парящий на фоне темного леса огонь — защита не только от наползающего от реки холода, но и от любой опасности.
До боли захотелось протянуть руки к языкам пламени, впитать кожей их сухой жар — словно принять благословение…
Окрик пирата вернул мальчика к действительности.
Его проводник уже достал откуда-то жестяной светильник и даже успел его зажечь.
— Куда Пиявка пропал, чтоб его демоны по палубе размазали? Дрыхнет небось, вместо чтоб караулить! Посвети, малец, в скважину не попаду.
А сейчас на поляне суетятся пираты, ставя шатер для главаря. И рубят сухостой для костра, но Ралидж и его друзья ужинать не станут. Танцы и стихи тоже вроде бы не предвидятся.
Опасная стоянка! До рассвета решится, останутся ли пленники в живых. Почему Сарх не убил их на борту? Показывает команде, что слову капитана можно доверять? Или не потерял надежды скрутить врагов без драки — для изощренных пыток?
Вокруг пленников, сидящих на груде только что нарубленного лапника, крутятся несколько разбойничьих морд. Зря крутятся. Ралидж не собирается убегать, пока на корабле остается Душа Пламени. И меч, конечно.
И пусть Сарх сам начинает свою подлую игру. Ралидж ему помогать не намерен. Ни словом, ни взглядом не станет обострять ситуацию. Так и будет сидеть с благосклонным видом вельможи, вокруг которого трудятся исполнительные слуги.
И спутники не сплоховали. У Шенги умиротворенная физиономия странника, который добрел до желанного привала. Слегка переигрывает, но вряд ли в этой ободранной компании собрались ценители сценического искусства.
Но Айфер-то какой молодец! Ралидж боялся, что наемник затеет с пиратами свару. Ничего подобного! Сидит тихий, скромный, словно осадная башня, которая пытается притвориться мирным межевым столбом.
Неплохо держатся и ученики Охотника. Особенно Дайру, который помогает пиратам складывать костер. И принцесса — умница, такая равнодушная мордашка! А вот маленький воин… Нургидан, да?.. Этот еле сдерживается.
А тут еще один из пиратов, чучело с разорванной верхней губой, открывающей два зуба, принялся дразнить Нургидана. То на ногу наступит якобы ненароком, то протащит для костра солидную лесину и исхитрится хлестнуть мальчишку ветками.
Ралидж хотел сесть рядом с юным Сыном Рода и подставить насмешнику подножку, разумеется, совершенно случайно. Но Нитха успела вмешаться первой. Спрыгнув с лапника, она встала на дороге у проходившего мимо Сарха и, глядя ему в глаза, звонко потребовала:
— Капитан! Скажи вон тому зайцу с драной мордой, чтоб не задевал Нургидана! Это кончится для него… ну, словом, кончится. Совсем.
На мгновение они застыли — взгляд во взгляд. Ралидж, побывавший в свое время в Наррабане, понял, чего стоило девочке первой заговорить с чужим мужчиной, да еще с земляком, который мог в полной мере оценить ее непристойный поступок.
И Сарх, похоже, оценил, как разъярена эта смелая девчонка. Чуть повернул голову, нашел взглядом «зайца с драной мордой» и приказал:
— Эй, Порченый! Ступай ставить шатер!
И пошел дальше.
Только тут Ралидж заметил, что Дайру бросил возню с костром и возник рядом. И Айфер заинтересованно поглядывает на происходящее. И Шенги переменил позу, высвободив свою жуткую лапу.
Все наготове.
— Они хотят нас сломать! — со злым вызовом заговорила девочка. — Сарх этот ухмыляется, словно крокодил! Они ждут, чтоб у нас нервы не выдержали. А вот не дождутся! Песни петь будем! Байки смешные рассказывать! Вот!
— Умница! — одобрил Шенги.
— Правильно! — гордо вскинул голову Нургидан. — Именно байки! Назло им! Вот со мной история забавная вышла, хотите, расскажу? Сижу я как-то, размышляю…
— Уже смешно! — восторженно изумился Дайру.
Ответом был дружный хохот. Нургидан хотел было обидеться, но махнул рукой и присоединился к общему веселью.
Смех колыхнулся над поляной, волнами расходясь от горстки пленников. В нем была свобода, была защита, была победа. Он вымывал из души напряжение, предчувствие беды. Пиратов отбросило от этих странных хохочущих людей, как ветер отбрасывает мусор.
«Хозяйку Зла не прогонишь ни молитвами, ни проклятиями, ни нытьем, — подумал Ралидж. — А вот смехом — запросто! Если человек смеется над собой, над своими невзгодами, над своими врагами — это ей, старой гадине, хуже крапивы!»
Не сразу друзья поняли, что рядом стоит недоумевающий Сарх. А когда заметили наррабанца, с трудом уняли смех.
Пират этим обстоятельством был встревожен, но старался не показать вида (это ему скверно удавалось). Натянув на длинное темное лицо приветливое выражение, он тряхнул рукой. В воздухе метнулись широкие мертвые крылья.
— Вот! Эту птицу подшиб в кустах мой помощник. Знаю, гостям не по вкусу мои скромные запасы, но, может быть, они соизволят принять свежую дичь и приготовить по своему усмотрению? Не думают же мои господа, что этого глухаря я уже полгода откармливаю ягодами чатхуру в ожидании сегодняшнего вечера?
Ралидж и Шенги переглянулись. Оба не знали, что такое ягоды чатхуру и что сулят они бедолаге, который слопает откормленную такими ягодами птицу. Зато определить, что дичь и впрямь только что убита, оба могли без колебаний. Поэтому во взглядах, которыми они бегло обменялись, было согласие.
Круглое простоватое лицо Охотника расплылось в улыбке от уха до уха:
— Сейчас мои лодыри этого красавца ощиплют! Эй, Нитха, Дайру, Нургидан!..
— Вдвоем ощиплют, — уточнил капитан. — А третий, вот хоть этот парнишка, — Сарх взял Дайру за плечо, — спустится с одним из матросов в трюм и принесет ваши плащи. Ночь будет холодная.
Ралидж вскинул голову. Что-то Сарх больно любезен, это не сулит добра! Но если он и впрямь вернет плащи… Вей-о! Заплатка, старый друг, как пригодился бы он сейчас!
* * *
У трапа Дайру обернулся: убедился, что от друзей его отделяет ивняк.
— Чего встал? — обернулся с трапа низенький плечистый пират.
— И ты постоишь! — с неожиданной властностью скомандовал мальчик.
Пират так растерялся, что не сразу рявкнул в ответ. А когда в памяти всплыло подходящее ругательство, его пришлось приберечь на будущее, потому что сквозь ивняк на берег скользнул Сарх.
— А! Догадался меня подождать? Из тебя выйдет толк. Пойдешь на корабль. В трюме возьмешь плащи для своих… своих попутчиков. А под лестницей — не перепутай! — лежит кожаная сума. Там кое-какие мелкие вещички. Если чего недосчитаюсь — руки оборву!
— Да что ты, господин!
— Возьмешь маленькую склянку — не ошибешься, она там одна. Будешь жарить птицу — незаметно побрызгай на нее из склянки, — закончил скороговоркой Сарх и поспешил обратно на поляну, опасаясь, что его отсутствие будет замечено.
Дайру вместе со своим проводником поднялся на борт (причем даже в густеющем сумраке заметил, что пират бросил на него взгляд удивленный и опасливый).
С палубы видно было, что на поляне уже горит костер. Дайру поежился, только сейчас почувствовав, как от воды тянуло сыростью.
Конечно, костер, запаленный пиратами, был лишь кучей дров, к которой поднесли искру. Но Дайру показалось, что парящий на фоне темного леса огонь — защита не только от наползающего от реки холода, но и от любой опасности.
До боли захотелось протянуть руки к языкам пламени, впитать кожей их сухой жар — словно принять благословение…
Окрик пирата вернул мальчика к действительности.
Его проводник уже достал откуда-то жестяной светильник и даже успел его зажечь.
— Куда Пиявка пропал, чтоб его демоны по палубе размазали? Дрыхнет небось, вместо чтоб караулить! Посвети, малец, в скважину не попаду.