Страница:
Луна улыбалась ему в ответ. Не было ничего, кроме ветра, моря, ночи. Казалось, что блаженная безмятежность никогда и никем не будет нарушена.
И в этот сонный покой, в это мерное гудение ветра в снастях, в этот ровный шум воды под днищем корабля вплелось легкое-легкое поскрипывание крышки трюмного люка.
Люк открылся почти беззвучно, потому что снизу крышку бережно придерживали две сильные руки. Две крепкие, когтистые, покрытые жесткой серой шерстью… нет, не руки, а лапы. С обрывками веревок на запястьях.
— Караул! Спасайся, парни! Смерть наша пришла!!
— Да все уже, все! Как пришла, так и ушла! Спускайся с салинга, идиот, и кончай вопить!
— Пропали наши головы, растуды их в пучину и вперехлест тройным узлом! Не было такого уговору, чтоб чудища по палубе шлялись!
— Это же демоны морские! За человечиной пришли, клянусь родным причалом!
— Кто? Демоны?! Да чтоб мной акула подавилась! Конец «Белопенному»!
— Все за борт!!!
— Как — за борт?! Я те дам «за борт»! Убью своими руками! Боцман, чего панику на палубе допустил?.. Эй, боцман!.. Кто-нибудь видел боцмана?
— Да вон же, капитан, вон он! Наверху! Как раз он с салинга и орет!
— Помогите! У меня нога застряла! Вытащите меня, ради всех богов!
— Кто-нибудь, вытащите этого дурака!
— Спаси Безликие! Разыскала нас Серая Старуха!
— Какая старуха, чтоб тебя осьминог поимел?! Не было никакой старухи! Демоны были!
— Хватит про демонов, придурок! Ты не демонов, ты меня бояться должен! Здесь я капитан, а не демоны твои драные!
— О-о-о, гратхэ грау дха, Кхархи! О-о-о, гасти лархи рас!
— Варрах, ты-то хоть пасть захлопни, траста гэрр!.. Так, все заткнулись! Я сказал — заткнулись!!! Кто хайло раззявит — язык отрежу! А этот сопляк чего об палубу колотится?
— Да в истерике бьется.
— Сунь башкой в бочку с водой — враз отойдет!
В истерике бился тощий белобрысый юнга. Да и как ему было не трястись! Именно этот парнишка ближе всех столкнулся со смертью. Заглянул ей в зрачки. И спас, сам того не зная, весь экипаж «Белопенного».
Нет, сначала и опасности-то не было. Нургидан думал об одном: добраться до шлюпки, тихо спустить ее на воду… И плевать, что земля неизвестно где, а в шлюпке ни воды, ни еды. Сдохнет, так хоть не пленником.
Но рулевой поднял шум. Расшумишься, увидев в лунном свете такое чудище! Матросы, не ожидавшие нападения посреди моря, спросонья крепко перетрусили, а паника заразительна. Пираты выли, карабкались на мачты, бросались в темноте с ножами на своих же.
Нургидан честно пытался вновь стать человеком. Но чувство опасности, крики врагов во тьме, исходящий от них острый запах страха — все это будоражило волчью кровь, заставляло прижимать уши к голове и скалить зубы. И был миг, когда волк взял верх над человеком. Забыв про шлюпку, он бросился в гущу охваченных смятением врагов — искать Сарха.
Именно Сарха! Человек, живущий в глубинах звериного разума, говорил, что эти жалкие морячишки для него не добыча. Сарх, и только Сарх окрасит своей кровью волчьи клыки!
Но и это состояние продолжалось недолго — лишь до тех пор, пока оборотень не наткнулся на одного из перепуганных бедняг.
Добыча — и так близко! Вплотную! Запах бьет по ноздрям!
Да, на всю жизнь запомнит молодой моряк улыбку-оскал, медленно обнажающую ужасные зубы.
А мог бы и в Бездну уйти с этим воспоминанием! Так близко было от клыков беззащитное человеческое горло…
Но луна-спасительница поспешила бросить между хищником и добычей свои серебристые волны.
И отпрянул Нургидан, шарахнулся прочь, узнав эти белобрысые волосы, эти округлившиеся светлые глаза, эти белесые ресницы.
Дайру!
Пират не был двойником ученика Охотника. Так, небольшое сходство. Но этого хватило Нургидану, чтобы опомниться.
Что он делает? Сейчас порвет глотку этому парнишке, похожему на Дайру. А в следующее полнолуние загрызет настоящего Дайру. И Нитху. И Шенги… Проклятая луна!
Он ее невольник! И еще смел попрекать Дайру ошейником!
То, что мальчик сделал дальше, было продиктовано отчаянием и оскорбленной гордостью. Гибкий прыжок на планшир, вцепившаяся в канат рука, толчок — и плеск за бортом!
Нет, не самоубийство, Нургидан и слова такого не знал.
Побег! От безнадежности, от неотвратимой страшной участи, от власти ненавистной луны.
Черная громада корабля удалялась. Маленькие волны качали ночного пловца. Скоро у него устанут руки, и пусть тогда ведьма-луна попробует найти его сквозь толщу воды.
У Нургидана вновь было человеческое лицо. Он улыбался.
Сарх не первый год командовал шайками — сухопутными, речными, а теперь и морской для разнообразия. И понимал, что такое команда на грани бунта.
Сарх знал, что надо делать в подобных случаях: немедленно и виртуозно расправиться с парочкой зачинщиков, а попутно без затей прикончить двоих-троих сочувствующих мятежу. Но покойный Бикат, дорогой старый друг, в последней беседе, помнится, говорил, что экипаж «Белопенного» крепко потрепан в недавних схватках. Уцелевших ублюдков едва хватает, чтобы ставить паруса. Наведение порядка резко уменьшит количество упомянутых ублюдков, что сейчас крайне нежелательно.
Поэтому Сарх смирил свой норов и мысленно извинился перед своим мертвым богом за то, что на сей раз оставляет его без кровавой жертвы.
Так, чего хотят от капитана эти олухи?.. Ах, боятся плавать на корабле, оскверненном демонами? Им нужен заход в ближайший порт и жрец с очистительными молитвами? Что ж, скромное требование. Все равно нужно пополнить запасы продовольствия.
Сарх не умел прокладывать курс корабля в открытом море. Но что такое карта, он знал. И когда штурман повел кончиком ножа над пергаментом, показывая путь «Белопенного» в этих водах, капитан без колебаний ткнул пальцем в ближайшее пятнышко:
— Вот. Этот остров обитаем?
— Да, господин мой.
— Жрецы там водятся?
— Не без того.
— Туда и повернем. Кстати, как остров называется?
— Эрниди.
28
29
И в этот сонный покой, в это мерное гудение ветра в снастях, в этот ровный шум воды под днищем корабля вплелось легкое-легкое поскрипывание крышки трюмного люка.
Люк открылся почти беззвучно, потому что снизу крышку бережно придерживали две сильные руки. Две крепкие, когтистые, покрытые жесткой серой шерстью… нет, не руки, а лапы. С обрывками веревок на запястьях.
* * *
— Караул! Спасайся, парни! Смерть наша пришла!!
— Да все уже, все! Как пришла, так и ушла! Спускайся с салинга, идиот, и кончай вопить!
— Пропали наши головы, растуды их в пучину и вперехлест тройным узлом! Не было такого уговору, чтоб чудища по палубе шлялись!
— Это же демоны морские! За человечиной пришли, клянусь родным причалом!
— Кто? Демоны?! Да чтоб мной акула подавилась! Конец «Белопенному»!
— Все за борт!!!
— Как — за борт?! Я те дам «за борт»! Убью своими руками! Боцман, чего панику на палубе допустил?.. Эй, боцман!.. Кто-нибудь видел боцмана?
— Да вон же, капитан, вон он! Наверху! Как раз он с салинга и орет!
— Помогите! У меня нога застряла! Вытащите меня, ради всех богов!
— Кто-нибудь, вытащите этого дурака!
— Спаси Безликие! Разыскала нас Серая Старуха!
— Какая старуха, чтоб тебя осьминог поимел?! Не было никакой старухи! Демоны были!
— Хватит про демонов, придурок! Ты не демонов, ты меня бояться должен! Здесь я капитан, а не демоны твои драные!
— О-о-о, гратхэ грау дха, Кхархи! О-о-о, гасти лархи рас!
— Варрах, ты-то хоть пасть захлопни, траста гэрр!.. Так, все заткнулись! Я сказал — заткнулись!!! Кто хайло раззявит — язык отрежу! А этот сопляк чего об палубу колотится?
— Да в истерике бьется.
— Сунь башкой в бочку с водой — враз отойдет!
В истерике бился тощий белобрысый юнга. Да и как ему было не трястись! Именно этот парнишка ближе всех столкнулся со смертью. Заглянул ей в зрачки. И спас, сам того не зная, весь экипаж «Белопенного».
Нет, сначала и опасности-то не было. Нургидан думал об одном: добраться до шлюпки, тихо спустить ее на воду… И плевать, что земля неизвестно где, а в шлюпке ни воды, ни еды. Сдохнет, так хоть не пленником.
Но рулевой поднял шум. Расшумишься, увидев в лунном свете такое чудище! Матросы, не ожидавшие нападения посреди моря, спросонья крепко перетрусили, а паника заразительна. Пираты выли, карабкались на мачты, бросались в темноте с ножами на своих же.
Нургидан честно пытался вновь стать человеком. Но чувство опасности, крики врагов во тьме, исходящий от них острый запах страха — все это будоражило волчью кровь, заставляло прижимать уши к голове и скалить зубы. И был миг, когда волк взял верх над человеком. Забыв про шлюпку, он бросился в гущу охваченных смятением врагов — искать Сарха.
Именно Сарха! Человек, живущий в глубинах звериного разума, говорил, что эти жалкие морячишки для него не добыча. Сарх, и только Сарх окрасит своей кровью волчьи клыки!
Но и это состояние продолжалось недолго — лишь до тех пор, пока оборотень не наткнулся на одного из перепуганных бедняг.
Добыча — и так близко! Вплотную! Запах бьет по ноздрям!
Да, на всю жизнь запомнит молодой моряк улыбку-оскал, медленно обнажающую ужасные зубы.
А мог бы и в Бездну уйти с этим воспоминанием! Так близко было от клыков беззащитное человеческое горло…
Но луна-спасительница поспешила бросить между хищником и добычей свои серебристые волны.
И отпрянул Нургидан, шарахнулся прочь, узнав эти белобрысые волосы, эти округлившиеся светлые глаза, эти белесые ресницы.
Дайру!
Пират не был двойником ученика Охотника. Так, небольшое сходство. Но этого хватило Нургидану, чтобы опомниться.
Что он делает? Сейчас порвет глотку этому парнишке, похожему на Дайру. А в следующее полнолуние загрызет настоящего Дайру. И Нитху. И Шенги… Проклятая луна!
Он ее невольник! И еще смел попрекать Дайру ошейником!
То, что мальчик сделал дальше, было продиктовано отчаянием и оскорбленной гордостью. Гибкий прыжок на планшир, вцепившаяся в канат рука, толчок — и плеск за бортом!
Нет, не самоубийство, Нургидан и слова такого не знал.
Побег! От безнадежности, от неотвратимой страшной участи, от власти ненавистной луны.
Черная громада корабля удалялась. Маленькие волны качали ночного пловца. Скоро у него устанут руки, и пусть тогда ведьма-луна попробует найти его сквозь толщу воды.
У Нургидана вновь было человеческое лицо. Он улыбался.
* * *
Сарх не первый год командовал шайками — сухопутными, речными, а теперь и морской для разнообразия. И понимал, что такое команда на грани бунта.
Сарх знал, что надо делать в подобных случаях: немедленно и виртуозно расправиться с парочкой зачинщиков, а попутно без затей прикончить двоих-троих сочувствующих мятежу. Но покойный Бикат, дорогой старый друг, в последней беседе, помнится, говорил, что экипаж «Белопенного» крепко потрепан в недавних схватках. Уцелевших ублюдков едва хватает, чтобы ставить паруса. Наведение порядка резко уменьшит количество упомянутых ублюдков, что сейчас крайне нежелательно.
Поэтому Сарх смирил свой норов и мысленно извинился перед своим мертвым богом за то, что на сей раз оставляет его без кровавой жертвы.
Так, чего хотят от капитана эти олухи?.. Ах, боятся плавать на корабле, оскверненном демонами? Им нужен заход в ближайший порт и жрец с очистительными молитвами? Что ж, скромное требование. Все равно нужно пополнить запасы продовольствия.
Сарх не умел прокладывать курс корабля в открытом море. Но что такое карта, он знал. И когда штурман повел кончиком ножа над пергаментом, показывая путь «Белопенного» в этих водах, капитан без колебаний ткнул пальцем в ближайшее пятнышко:
— Вот. Этот остров обитаем?
— Да, господин мой.
— Жрецы там водятся?
— Не без того.
— Туда и повернем. Кстати, как остров называется?
— Эрниди.
28
— Он погиб за меня… за меня, понимаете?
Руки Хранителя были беспомощно уронены вдоль тела, лоб перечеркнула угрюмая морщина.
— Еще как понимаю, — ровно сказал Шенги. — За меня тоже однажды погиб напарник.
Путники сидели над скалистой кручей и угрюмо жевали плотные, жесткие полосы съедобного мха. Во всяком случае, Охотник заверил их, что это мочало действительно съедобно. И все ему с готовностью поверили, потому что успели уже забыть, когда последний раз ели.
Только Сокол, стискивая пригоршню мха, глядел в пропасть и кусал губы.
Остальные успели пережить острый всплеск горя и смириться с тем, что Айфера больше нет. Даже Нитха уже всласть наревелась по доброму великану. Лишь у Ралиджа в глазах стыла тоска, не нашедшая выхода.
Дайру сочувственно поглядывал на своего кумира и не знал, как подсказать ему, что горе горем, а поесть все-таки надо.
— Я уже видел, как гибнут люди, — мрачно отозвался Сокол на слова Шенги, — но на этот раз умереть должен был именно я. Он взял мою смерть.
— Стало быть, поступил как подобает воину. — Голос Охотника стал строже. — Прикрыл в сражении своего командира.
— В сражении! Эх, если бы это было в сражении!
— Мы и сейчас на поле боя. Подгорный Мир — это драка без передышки.
— Как говорят у нас в Наррабане… — попыталась Нитха влезть в разговор старших.
— У вас в Наррабане могли бы и помолчать! — свирепо перебил ее Дайру.
Сокол глянул на зеленую сухую массу в своей руке, откусил немного, с отвращением прожевал.
— И куда мы теперь?
— Ближайшие Врата от нас в… — Охотник положил ладонь на талисман, вгляделся в лишь ему видимую карту и нахмурился: — Они у нас под ногами.
— Под ногами? — удивился Ралидж и глянул за край обрыва. — Придется лезть на дно ущелья?
— В том-то и дело… Не на дне они.
— Воздушные Врата? — с испугом догадался Дайру.
— Именно, — подтвердил Охотник невесело. — Сокол, вероятно, не знает… Они находятся прямо в воздухе. И через них можно попасть в любую точку любого мира, куда пожелаешь.
— Или к любому человеку, — без удивления кивнул Ралидж. — Жена рассказывала.
— К любому человеку? — вскинулся Шенги. — А я и не знал! Очень, очень интересно!
— Ну да. Три года назад я вляпался в беду, так Арлина меня через складки отыскала.
— С ума сойти! Но это же надо было… Ведь Врата в воздухе! Неужели госпожа рискнула спрыгнуть со скалы?
— Ради меня она откуда угодно спрыгнет. Но в тот раз не понадобилось. Они с Араншей — это наемница из нашей крепости — пролетели через Врата на спине дракона. При этом все трое думали обо мне.
— Трое?
— Ну да, Арлина, Аранша и дракон… ладно, потом как-нибудь расскажу, а то долгая история.
Шенги был матерым Охотником, выслушал в жизни уйму невероятных историй и научился вычленять из них главное.
— Значит, если думать о каком-то человеке…
— Нургидан! — догадливо пискнула Нитха.
— Вся штука в том, — угрюмо заметил Дайру, — как ухитриться вспомнить о каком-то человеке — да хоть о родной маме! — сигая вниз головой в пропасть.
— И даже просто сигануть, ни о чем не вспоминая, — согласился Ралидж.
— Я никого не прошу следовать за мной, — тихо, но твердо сказал Шенги. — Но сам думаю сейчас только об одном: мой мальчик пропал! Может, он сейчас в беде. Может, его надо спасать.
При мысли о том, что кого-то надо спасать, Ралидж оживился. Мрачное чувство вины исчезло с его лица.
— Я готов, — сказал он и тут же поправился: — Во всяком случае, постараюсь. Ну что, крепче беремся за воздух?
— Нет, за руки, — не принял шутку Охотник. Он резко посерьезнел.
— Я… — храбро объявила побледневшая Нитха, — я тоже постараюсь… если закрыть глаза…
И она держалась молодцом — только тихо вскрикнула, когда руки учителя и Дайру потянули ее вперед и земля исчезла из-под ног. И глаза она открыла лишь тогда, когда забарахталась в горько-соленой, плотной, бросающей ее во все стороны воде.
Маленькая наррабанка не умела плавать. И в панике, захлебываясь, не сразу поняла, что над водой ее голову поддерживает не кто-нибудь, а Нургидан, потрясенный не меньше, чем она сама.
— Добро пожаловать! — Нургидан был во власти злого отчаяния. — Как вам здешние края? Жаль, темно, а то б налюбовались: море слева, море справа! И за каким демоном вы сюда… — Волна ударила в лицо, заставила замолчать.
— А ты надеялся, что мы оставим тебя в покое? — упрямо пробулькал рядом Дайру. — И не мечтай. Мы напарники.
— Еще и Нитху притащили! — отплевываясь, продолжал гневаться Нургидан. — Я-то ладно, мне туда и дорога… тебя, дурень белобрысый, тоже утопить не жаль… а ей-то за что пропадать?
— Так мы ж еще не пропали! — резонно возразил Дайру, покачиваясь на волне (он отлично плавал). — Сейчас учитель спросит талисман, есть ли рядом земля.
Шенги встрепенулся так, что по пояс вынырнул из воды. А ведь это выход! Соврать детишкам, что рядом суша, дать надежду — пусть сражаются за жизнь до последнего мгновения, пусть не узнают мук отчаяния!
Ловко гребя левой рукой (от правой в воде пользы было мало), он повернулся так, чтобы волна не заливала лицо.
— Уже спрашиваю! — с фальшивой бодростью начал он, запустив руку под рубаху. — Здесь рядом… рядом… — И вдруг вскричал с искренней, неподдельной радостью: — Какие-то скалы рядом! Во-он там!
— Далеко? — вгляделся Сокол во мрак, поддерживая за воротник Нитху (которая все увереннее держалась на поверхности).
— Далеко. Но кто жить захочет — доплывет.
На черном утесе, что клювом навис над морем, лежал маленький принц Литагарш.
Он спал беспокойно, легонько вскрикивая от видений, которые наводил на него выпитый вечером отвар чернокрыльника. На случай, если бы ребенок проснулся, руки и ноги его были прочно связаны.
Тяжело лежать на холодном камне и вздрагивать от гнетущих снов, но еще тяжелее сидеть рядом, держа в руке нож и глядя на восток в ожидании рассвета.
Какой мучительный долг! Какое горькое испытание! Легче подставить свое горло под острое железо, чем занести клинок над беззащитным ребенком.
Но ведь кто-то должен почтить богиню так, как ей этого действительно хочется! Что ей вино в волнах, что ей прочие жалкие дары человеческие, если с древних времен люди приучили ее к истинной жертве — крови, смерти.
Тварь, разгромившая поселок, — это, конечно, орудие гнева морской повелительницы или ее грозного отца. Почему не приняты две прежние жертвы, два чистых ребенка? Потому что не был свершен должный обряд. С первыми лучами солнца, на вершине Тень-горы, наговорным ножом.
Но как невыносимо ожидание!
Скорее бы рассвет!
Если ты измучен борьбой с волнами, то даже хмурые вылизанные морем скалы покажутся тебе желаннее зеленой лужайки, над которой распевают птицы. А если тебе еще и пришлось карабкаться на эти скалы, ломая ногти, в кровь обдирая руки и рискуя свернуть шею, то к блаженному осознанию спасения добавится еще и гордость победителя, захватчика, завоевателя!
И лишь потом, когда холод от мокрой одежды замучит тебя еще сильнее, чем боль в натруженных мускулах, встанет вопрос: а что именно ты завоевал?
— Бр-р, зябко! — пожаловался Дайру. — Не знаю, как вы, герои, а я простужусь тут, как верблюд в Уртхавене!
Нитха, хоть и лязгала зубами, все же усмехнулась, представив себе унылого верблюда среди льдин и вьюг.
— Интересно, здесь что-нибудь растет? — поинтересовался Ралидж, озирая черные неприветливые камни. — Как бы не загнуться с голоду, пока будем ждать проплывающего корабля.
— Ничего, — вздохнул Дайру. — Наловим рыбы, крабов. А вот с водой-то как быть? Учитель, что талисман говорит про воду?
— Талисман говорит: надо перебраться на соседнюю скалу. Их тут целая гряда торчит, как клыки. Прилив их топит почти по макушку. Сейчас отлив, перейти можно. Нитхе по пояс будет. Правда, воды там тоже нет.
— А тогда какая разница? — разочарованно протянул Дайру. — Не все ли равно, где прозябать?
— А мы с той скалы еще дальше переберемся. Там есть очень, очень недурное местечко для прозябания. — Шенги тронул пальцами серебряную пластину. — Постоялый двор «Смоленая лодка».
Ошеломленное молчание — и ураган изумленно-радостных воплей!
Путники успели привыкнуть к подлым подарочкам судьбы. Им в голову не пришло, что суша, к которой их прибили волны, может оказаться обитаемой.
— Надо идти, пока отлив не кончился, — приказал Шенги, когда все вволю накричались. — У меня есть деньги, чтобы заплатить на постоялом дворе.
Но тут уж никто не назвал его «шкатулкой с сюрпризами», потому что каждый догадался заранее зашить в одежду хоть пару монет.
Уже светало, когда они осторожно брели по скользким, коварным подводным камням. Ралиджу было труднее других: он нес меч и плащ, которые ухитрился сберечь во всех передрягах. (Наблюдательный Дайру прикидывал: а может, наоборот, плащ ухитрился сберечь своего хозяина?)
— Надо измыслить какое-нибудь кораблекрушение, — озабоченно сказал Сокол. — Не хочется рассказывать местным жителям про наши подвиги.
— Измыслим, господин мой! — бодро отозвался Шенги. — Чтоб четверо Подгорных Охотников да не придумали, что соврать!
Вот и первые лучи солнца над морем. Пора! Теперь все надо сделать быстро, чтобы не мучить мальчика.
Великая жертва! Не просто невинный ребенок — потомок самой дори-а-дау! Кровь, которую она подарила людям, прольется в море, растворится в волнах, вернется в родную стихию.
Как тихо спит маленький принц! Кошмары отпустили его. Это хорошо. Последние мгновения его жизни будут спокойными, а смерть — легкой…
Но что это? Камешки захрустели под чьей-то ногой! Кто поднимается на скалу-жертвенник? Кто узнал тайную тропу на вершину?
Ни тени страха — только гневная досада. Помешают! Все испортят!
Нож взвился над ребенком…
В этот миг меж валунов, короной окруживших вершину утеса, показался молодой дарнигар.
Бронник моментально понял, что происходит, и во весь голос крикнул:
— Юнфанни!!!
И словно он произнес могущественное заклинание — нож остановился в воздухе. Лицо жрицы из сурового стало растерянным. Она огляделась, будто пытаясь понять, где она и что вообще происходит.
И вдруг Бронник понял: никаких «словно». Женщина действительно не понимала, как в ее руке оказался нож.
— Тише, тише, — успокоительно сказал дарнигар и осторожно шагнул вперед. — Не делай глупостей, милая.
Он уже понял, что горело в этих распахнутых глазах.
Безумие.
И сама Юнфанни поняла это, поняла так четко, словно это объяснил голос, слышный только ей.
Постоянная головная боль. Ночи, после которых кажется, что ты и не ложилась спать. Свежая грязь, которую она порой обнаруживала с утра на башмаках…
Сын вдовы Даглины. Ученик жреца. Семилетний принц.
Все трое любили сказительницу Юнфанни. Слушали старые легенды, глядели в лицо блестящими от восторга глазенками…
И Юнфанни их любила. Она помнит, как вчера увела Литагарша из опасного места, подальше от чудовища. И даже в мыслях у нее не было…
Не может быть…
— Не может быть! — пронзительно закричала женщина. — Это не я! Не я!
— Ну-ну, успокойся. — Бронник приблизился еще на шаг. — Дай-ка мне эту железку.
Нож звякнул о камни. Лицо женщины исказилось.
Одним прыжком она очутилась на узком выступе, под которым шумело море.
— Это не я! — в последний раз крикнула она. — Все не так, неправильно!
И сделала шаг со скалы.
Потрясенный Бронник вскрикнул. Бросился на опустевший выступ.
Внизу гремели волны. Отлив закончился, море вновь и вновь наступало на остров, но еще не затопило полосу прибоя.
Сейчас в пене на камнях раскинулось что-то неподвижное, похожее на большую куклу. Волны переворачивали эту куклу с боку на бок.
Почувствовав во рту металлический вкус, Бронник поспешно отошел от края утеса. Поднял нож, задумчиво повертел его в руке и тихо сказал вслух:
— Все-таки принесла жертву.
Негромко вскрикнул во сне Литагарш — к нему вернулись кошмары. Бронник кинул на связанного мальчика странный взгляд, словно не мог вспомнить, что это за ребенок и как он сюда попал.
А потом кровь прилила к лицу так, что заполыхали щеки и уши. В сознание захватчицей ворвалась мысль, жуткая и притягательная одновременно.
Вот что он застал на этой вершине: принца с раной в груди и Юнфанни с окровавленным ножом в руке. Испуганная жрица попыталась бежать, но сорвалась с утеса. А мальчику, увы, уже ничем нельзя было помочь.
Такая вот трагедия. А ведь процветание Эрниди будет длиться до тех пор, пока на острове правят потомки дори-а-дау. Асмита — девочка, ей не править. Других сыновей у Фагарша, наверное, уже не будет. И король вспомнит, что в Броннике тоже течет кровь дори-а-дау. Обязательно вспомнит.
Как зачарованный, Бронник опустился на колени рядом со спящим мальчиком. А рука уже сжимала рукоять ножа.
Бронник был воином. Не из робости он помедлил за мгновение до удара. Захотелось вглядеться в лицо спящего мальчика, запомнить его.
«Это мой брат», — подумал он и не нашел в своей душе никакого отклика. Гораздо больше волновала нелепая, неуместная мысль: каким именем наречет король своего старшего сына во время обряда усыновления?
Эти раздумья захватили молодого человека еще более властно, чем Юнфанни мысли о древней богине. Во всяком случае, он не услышал того, что недавно услышала женщина: хруста камешков на тропинке.
Вышедший из-за высокого валуна человек увидел ту же картину, что незадолго до этого сам Бронник. Только вместо безумной жрицы на коленях возле мальчика стоял молодой дарнигар.
Появившийся на утесе человек не стал кричать. Подхватив с земли увесистый гранитный обломок, он метко и сильно швырнул его Броннику в голову, попав повыше уха.
Нож, дернувшийся для удара, выпал из разжавшихся пальцев. Несостоявшийся убийца рухнул поперек своей жертвы.
— Как ты отыскал тропу на утес?
— О ней сказано в одной старой рукописи в дворцовой библиотеке.
— А! Понятно. А я случайно наткнулся, еще мальчишкой. Я ведь, как Литагарш, любил удирать из дворца.
Двое шли рядом и разговаривали так мирно, словно между ними не произошло ничего непоправимого. Хотя оба знали, что это не так.
Король Фагарш нес на руках младшего сынишку, который продолжал спать. Веревки на его руках и ногах были разрезаны, и во сне мальчик вцепился в отворот отцовской куртки.
Бронник был бледен и серьезен. Он не пытался оправдаться, не врал, будто хотел лишь перерезать веревки. Смирился с мыслью, что пощады не будет, и больше не говорил об этом.
И Фагарш вел разговор о другом:
— Бедная женщина! Конечно, она была безумна. Ради ее семьи надо скрыть эту историю. Если море отдаст тело, похороним со всем уважением. Несчастный случай!
— Мой король всегда был снисходителен к Детям Моря. А я уверен, что эта баба, безумная или нет, действовала по наущению Шепчущего!
— Ох, Бронник, откуда в тебе столько ненависти? Я же знаю, малышом ты ходил с матерью на моления! Понимаю, повидал свет, принял другую веру… но почему прежняя вызывает такую злобу? Разве воспоминания детства не смягчают… — Король замялся, не зная, как выразить свою мысль.
По губам Бронника скользнула невеселая усмешка. Мол, чего ж не рассказать напоследок, теперь уже все равно.
— Да, государь. Я не просто верил вдори-а-дау, я поклонялся ей зсей душой. Знал наизусть все легенды, что рассказывала о ней Юнфанни…
Упоминание о Юнфанни на миг сбило молодого человека, но он тряхнул головой и продолжил:
— Я так мечтал о подвигах, которые совершу в честь своей богини! Чего только не придумывал! И на моления — да, ходил. С матерью. У нее на лице всегда был красно-желтый узор «храни мое дитя». И мой узор был всегда один и тот же — черно-белый.
Раскрыв ладонь, Бронник пальцем вывел на ней несколько завитушек. Фагарш узнал узор и понимаюше усмехнулся:
— А, «исполни мое тайное желание»…
И тут же нахмурился, догадавшись, какое тайное желание сжигало душу ребенка, которого еще не называли Бронником.
А незаконный королевский сын продолжал:
— Когда мать умирала, она молилась дори-а-дау. Я случайно услышал… Она не просила выздоровления. Она хотела лишь увидеть перед смертью, как исполнится мое желание, то, тайное, заветное. И умоляла богиню так, что я и не усомнился: это сбудется… А вот не сбылось! Она умерла одна, никто не пришел с ней проститься. И на похороны тоже никто не пришел.
На самом деле с несчастной женщиной честь честью простились родственники, а у погребального костра стояла вся деревня. Но Бронник не имел в виду соседей. Король это понял и еще больше помрачнел.
— После этого я остался на Эрниди лишь до первого корабля. А когда судно отчалило, я плюнул с борта в воду и сказал: «Чтоб ты сдохла, хвостатая гадина!»
Все-таки в отце и сыне было много общего: король тоже не стал оправдываться, ссылаться на клятву, данную покойной жене. Он угрюмо помолчал, обвел взглядом вересковую пустошь и сказал:
— Гляди, стражники!
В самом деле, издали навстречу шли двое стражников, из тех, что искали пропавшего принца.
Пока они не подошли, Бронник заговорил негромко, быстро и горячо:
— Государь, я тяжко виновен… не знаю, какую кару ты назначишь мне, но умоляю об отсрочке! Во имя того, во что ты веришь, позволь остаться дарнигаром до тех пор, пока не управимся с чудовищем! Это невыносимо — перед смертью знать, что оставляешь врага живым!
Ответный тон короля был удивленным и недружелюбным:
— «Во имя того, во что ты веришь»? Странные слова.
Стражники были уже близко. В отчаянии Бронник нарушил запрет, который сам себе поставил много лет назад:
— Я никогда и ни о чем не просил тебя, отец. Теперь умоляю лишь о нескольких днях, неужели это так много?
— Вообще-то да, много, — после паузы отозвался Фагарш. — Но, по справедливости говоря, ты имеешь право и на большее. Хорошо, пусть будет так. А вот и твои люди. Командуй, дарнигар!
Руки Хранителя были беспомощно уронены вдоль тела, лоб перечеркнула угрюмая морщина.
— Еще как понимаю, — ровно сказал Шенги. — За меня тоже однажды погиб напарник.
Путники сидели над скалистой кручей и угрюмо жевали плотные, жесткие полосы съедобного мха. Во всяком случае, Охотник заверил их, что это мочало действительно съедобно. И все ему с готовностью поверили, потому что успели уже забыть, когда последний раз ели.
Только Сокол, стискивая пригоршню мха, глядел в пропасть и кусал губы.
Остальные успели пережить острый всплеск горя и смириться с тем, что Айфера больше нет. Даже Нитха уже всласть наревелась по доброму великану. Лишь у Ралиджа в глазах стыла тоска, не нашедшая выхода.
Дайру сочувственно поглядывал на своего кумира и не знал, как подсказать ему, что горе горем, а поесть все-таки надо.
— Я уже видел, как гибнут люди, — мрачно отозвался Сокол на слова Шенги, — но на этот раз умереть должен был именно я. Он взял мою смерть.
— Стало быть, поступил как подобает воину. — Голос Охотника стал строже. — Прикрыл в сражении своего командира.
— В сражении! Эх, если бы это было в сражении!
— Мы и сейчас на поле боя. Подгорный Мир — это драка без передышки.
— Как говорят у нас в Наррабане… — попыталась Нитха влезть в разговор старших.
— У вас в Наррабане могли бы и помолчать! — свирепо перебил ее Дайру.
Сокол глянул на зеленую сухую массу в своей руке, откусил немного, с отвращением прожевал.
— И куда мы теперь?
— Ближайшие Врата от нас в… — Охотник положил ладонь на талисман, вгляделся в лишь ему видимую карту и нахмурился: — Они у нас под ногами.
— Под ногами? — удивился Ралидж и глянул за край обрыва. — Придется лезть на дно ущелья?
— В том-то и дело… Не на дне они.
— Воздушные Врата? — с испугом догадался Дайру.
— Именно, — подтвердил Охотник невесело. — Сокол, вероятно, не знает… Они находятся прямо в воздухе. И через них можно попасть в любую точку любого мира, куда пожелаешь.
— Или к любому человеку, — без удивления кивнул Ралидж. — Жена рассказывала.
— К любому человеку? — вскинулся Шенги. — А я и не знал! Очень, очень интересно!
— Ну да. Три года назад я вляпался в беду, так Арлина меня через складки отыскала.
— С ума сойти! Но это же надо было… Ведь Врата в воздухе! Неужели госпожа рискнула спрыгнуть со скалы?
— Ради меня она откуда угодно спрыгнет. Но в тот раз не понадобилось. Они с Араншей — это наемница из нашей крепости — пролетели через Врата на спине дракона. При этом все трое думали обо мне.
— Трое?
— Ну да, Арлина, Аранша и дракон… ладно, потом как-нибудь расскажу, а то долгая история.
Шенги был матерым Охотником, выслушал в жизни уйму невероятных историй и научился вычленять из них главное.
— Значит, если думать о каком-то человеке…
— Нургидан! — догадливо пискнула Нитха.
— Вся штука в том, — угрюмо заметил Дайру, — как ухитриться вспомнить о каком-то человеке — да хоть о родной маме! — сигая вниз головой в пропасть.
— И даже просто сигануть, ни о чем не вспоминая, — согласился Ралидж.
— Я никого не прошу следовать за мной, — тихо, но твердо сказал Шенги. — Но сам думаю сейчас только об одном: мой мальчик пропал! Может, он сейчас в беде. Может, его надо спасать.
При мысли о том, что кого-то надо спасать, Ралидж оживился. Мрачное чувство вины исчезло с его лица.
— Я готов, — сказал он и тут же поправился: — Во всяком случае, постараюсь. Ну что, крепче беремся за воздух?
— Нет, за руки, — не принял шутку Охотник. Он резко посерьезнел.
— Я… — храбро объявила побледневшая Нитха, — я тоже постараюсь… если закрыть глаза…
И она держалась молодцом — только тихо вскрикнула, когда руки учителя и Дайру потянули ее вперед и земля исчезла из-под ног. И глаза она открыла лишь тогда, когда забарахталась в горько-соленой, плотной, бросающей ее во все стороны воде.
Маленькая наррабанка не умела плавать. И в панике, захлебываясь, не сразу поняла, что над водой ее голову поддерживает не кто-нибудь, а Нургидан, потрясенный не меньше, чем она сама.
* * *
— Добро пожаловать! — Нургидан был во власти злого отчаяния. — Как вам здешние края? Жаль, темно, а то б налюбовались: море слева, море справа! И за каким демоном вы сюда… — Волна ударила в лицо, заставила замолчать.
— А ты надеялся, что мы оставим тебя в покое? — упрямо пробулькал рядом Дайру. — И не мечтай. Мы напарники.
— Еще и Нитху притащили! — отплевываясь, продолжал гневаться Нургидан. — Я-то ладно, мне туда и дорога… тебя, дурень белобрысый, тоже утопить не жаль… а ей-то за что пропадать?
— Так мы ж еще не пропали! — резонно возразил Дайру, покачиваясь на волне (он отлично плавал). — Сейчас учитель спросит талисман, есть ли рядом земля.
Шенги встрепенулся так, что по пояс вынырнул из воды. А ведь это выход! Соврать детишкам, что рядом суша, дать надежду — пусть сражаются за жизнь до последнего мгновения, пусть не узнают мук отчаяния!
Ловко гребя левой рукой (от правой в воде пользы было мало), он повернулся так, чтобы волна не заливала лицо.
— Уже спрашиваю! — с фальшивой бодростью начал он, запустив руку под рубаху. — Здесь рядом… рядом… — И вдруг вскричал с искренней, неподдельной радостью: — Какие-то скалы рядом! Во-он там!
— Далеко? — вгляделся Сокол во мрак, поддерживая за воротник Нитху (которая все увереннее держалась на поверхности).
— Далеко. Но кто жить захочет — доплывет.
* * *
На черном утесе, что клювом навис над морем, лежал маленький принц Литагарш.
Он спал беспокойно, легонько вскрикивая от видений, которые наводил на него выпитый вечером отвар чернокрыльника. На случай, если бы ребенок проснулся, руки и ноги его были прочно связаны.
Тяжело лежать на холодном камне и вздрагивать от гнетущих снов, но еще тяжелее сидеть рядом, держа в руке нож и глядя на восток в ожидании рассвета.
Какой мучительный долг! Какое горькое испытание! Легче подставить свое горло под острое железо, чем занести клинок над беззащитным ребенком.
Но ведь кто-то должен почтить богиню так, как ей этого действительно хочется! Что ей вино в волнах, что ей прочие жалкие дары человеческие, если с древних времен люди приучили ее к истинной жертве — крови, смерти.
Тварь, разгромившая поселок, — это, конечно, орудие гнева морской повелительницы или ее грозного отца. Почему не приняты две прежние жертвы, два чистых ребенка? Потому что не был свершен должный обряд. С первыми лучами солнца, на вершине Тень-горы, наговорным ножом.
Но как невыносимо ожидание!
Скорее бы рассвет!
* * *
Если ты измучен борьбой с волнами, то даже хмурые вылизанные морем скалы покажутся тебе желаннее зеленой лужайки, над которой распевают птицы. А если тебе еще и пришлось карабкаться на эти скалы, ломая ногти, в кровь обдирая руки и рискуя свернуть шею, то к блаженному осознанию спасения добавится еще и гордость победителя, захватчика, завоевателя!
И лишь потом, когда холод от мокрой одежды замучит тебя еще сильнее, чем боль в натруженных мускулах, встанет вопрос: а что именно ты завоевал?
— Бр-р, зябко! — пожаловался Дайру. — Не знаю, как вы, герои, а я простужусь тут, как верблюд в Уртхавене!
Нитха, хоть и лязгала зубами, все же усмехнулась, представив себе унылого верблюда среди льдин и вьюг.
— Интересно, здесь что-нибудь растет? — поинтересовался Ралидж, озирая черные неприветливые камни. — Как бы не загнуться с голоду, пока будем ждать проплывающего корабля.
— Ничего, — вздохнул Дайру. — Наловим рыбы, крабов. А вот с водой-то как быть? Учитель, что талисман говорит про воду?
— Талисман говорит: надо перебраться на соседнюю скалу. Их тут целая гряда торчит, как клыки. Прилив их топит почти по макушку. Сейчас отлив, перейти можно. Нитхе по пояс будет. Правда, воды там тоже нет.
— А тогда какая разница? — разочарованно протянул Дайру. — Не все ли равно, где прозябать?
— А мы с той скалы еще дальше переберемся. Там есть очень, очень недурное местечко для прозябания. — Шенги тронул пальцами серебряную пластину. — Постоялый двор «Смоленая лодка».
Ошеломленное молчание — и ураган изумленно-радостных воплей!
Путники успели привыкнуть к подлым подарочкам судьбы. Им в голову не пришло, что суша, к которой их прибили волны, может оказаться обитаемой.
— Надо идти, пока отлив не кончился, — приказал Шенги, когда все вволю накричались. — У меня есть деньги, чтобы заплатить на постоялом дворе.
Но тут уж никто не назвал его «шкатулкой с сюрпризами», потому что каждый догадался заранее зашить в одежду хоть пару монет.
Уже светало, когда они осторожно брели по скользким, коварным подводным камням. Ралиджу было труднее других: он нес меч и плащ, которые ухитрился сберечь во всех передрягах. (Наблюдательный Дайру прикидывал: а может, наоборот, плащ ухитрился сберечь своего хозяина?)
— Надо измыслить какое-нибудь кораблекрушение, — озабоченно сказал Сокол. — Не хочется рассказывать местным жителям про наши подвиги.
— Измыслим, господин мой! — бодро отозвался Шенги. — Чтоб четверо Подгорных Охотников да не придумали, что соврать!
* * *
Вот и первые лучи солнца над морем. Пора! Теперь все надо сделать быстро, чтобы не мучить мальчика.
Великая жертва! Не просто невинный ребенок — потомок самой дори-а-дау! Кровь, которую она подарила людям, прольется в море, растворится в волнах, вернется в родную стихию.
Как тихо спит маленький принц! Кошмары отпустили его. Это хорошо. Последние мгновения его жизни будут спокойными, а смерть — легкой…
Но что это? Камешки захрустели под чьей-то ногой! Кто поднимается на скалу-жертвенник? Кто узнал тайную тропу на вершину?
Ни тени страха — только гневная досада. Помешают! Все испортят!
Нож взвился над ребенком…
В этот миг меж валунов, короной окруживших вершину утеса, показался молодой дарнигар.
Бронник моментально понял, что происходит, и во весь голос крикнул:
— Юнфанни!!!
И словно он произнес могущественное заклинание — нож остановился в воздухе. Лицо жрицы из сурового стало растерянным. Она огляделась, будто пытаясь понять, где она и что вообще происходит.
И вдруг Бронник понял: никаких «словно». Женщина действительно не понимала, как в ее руке оказался нож.
— Тише, тише, — успокоительно сказал дарнигар и осторожно шагнул вперед. — Не делай глупостей, милая.
Он уже понял, что горело в этих распахнутых глазах.
Безумие.
И сама Юнфанни поняла это, поняла так четко, словно это объяснил голос, слышный только ей.
Постоянная головная боль. Ночи, после которых кажется, что ты и не ложилась спать. Свежая грязь, которую она порой обнаруживала с утра на башмаках…
Сын вдовы Даглины. Ученик жреца. Семилетний принц.
Все трое любили сказительницу Юнфанни. Слушали старые легенды, глядели в лицо блестящими от восторга глазенками…
И Юнфанни их любила. Она помнит, как вчера увела Литагарша из опасного места, подальше от чудовища. И даже в мыслях у нее не было…
Не может быть…
— Не может быть! — пронзительно закричала женщина. — Это не я! Не я!
— Ну-ну, успокойся. — Бронник приблизился еще на шаг. — Дай-ка мне эту железку.
Нож звякнул о камни. Лицо женщины исказилось.
Одним прыжком она очутилась на узком выступе, под которым шумело море.
— Это не я! — в последний раз крикнула она. — Все не так, неправильно!
И сделала шаг со скалы.
Потрясенный Бронник вскрикнул. Бросился на опустевший выступ.
Внизу гремели волны. Отлив закончился, море вновь и вновь наступало на остров, но еще не затопило полосу прибоя.
Сейчас в пене на камнях раскинулось что-то неподвижное, похожее на большую куклу. Волны переворачивали эту куклу с боку на бок.
Почувствовав во рту металлический вкус, Бронник поспешно отошел от края утеса. Поднял нож, задумчиво повертел его в руке и тихо сказал вслух:
— Все-таки принесла жертву.
Негромко вскрикнул во сне Литагарш — к нему вернулись кошмары. Бронник кинул на связанного мальчика странный взгляд, словно не мог вспомнить, что это за ребенок и как он сюда попал.
А потом кровь прилила к лицу так, что заполыхали щеки и уши. В сознание захватчицей ворвалась мысль, жуткая и притягательная одновременно.
Вот что он застал на этой вершине: принца с раной в груди и Юнфанни с окровавленным ножом в руке. Испуганная жрица попыталась бежать, но сорвалась с утеса. А мальчику, увы, уже ничем нельзя было помочь.
Такая вот трагедия. А ведь процветание Эрниди будет длиться до тех пор, пока на острове правят потомки дори-а-дау. Асмита — девочка, ей не править. Других сыновей у Фагарша, наверное, уже не будет. И король вспомнит, что в Броннике тоже течет кровь дори-а-дау. Обязательно вспомнит.
Как зачарованный, Бронник опустился на колени рядом со спящим мальчиком. А рука уже сжимала рукоять ножа.
Бронник был воином. Не из робости он помедлил за мгновение до удара. Захотелось вглядеться в лицо спящего мальчика, запомнить его.
«Это мой брат», — подумал он и не нашел в своей душе никакого отклика. Гораздо больше волновала нелепая, неуместная мысль: каким именем наречет король своего старшего сына во время обряда усыновления?
Эти раздумья захватили молодого человека еще более властно, чем Юнфанни мысли о древней богине. Во всяком случае, он не услышал того, что недавно услышала женщина: хруста камешков на тропинке.
Вышедший из-за высокого валуна человек увидел ту же картину, что незадолго до этого сам Бронник. Только вместо безумной жрицы на коленях возле мальчика стоял молодой дарнигар.
Появившийся на утесе человек не стал кричать. Подхватив с земли увесистый гранитный обломок, он метко и сильно швырнул его Броннику в голову, попав повыше уха.
Нож, дернувшийся для удара, выпал из разжавшихся пальцев. Несостоявшийся убийца рухнул поперек своей жертвы.
* * *
— Как ты отыскал тропу на утес?
— О ней сказано в одной старой рукописи в дворцовой библиотеке.
— А! Понятно. А я случайно наткнулся, еще мальчишкой. Я ведь, как Литагарш, любил удирать из дворца.
Двое шли рядом и разговаривали так мирно, словно между ними не произошло ничего непоправимого. Хотя оба знали, что это не так.
Король Фагарш нес на руках младшего сынишку, который продолжал спать. Веревки на его руках и ногах были разрезаны, и во сне мальчик вцепился в отворот отцовской куртки.
Бронник был бледен и серьезен. Он не пытался оправдаться, не врал, будто хотел лишь перерезать веревки. Смирился с мыслью, что пощады не будет, и больше не говорил об этом.
И Фагарш вел разговор о другом:
— Бедная женщина! Конечно, она была безумна. Ради ее семьи надо скрыть эту историю. Если море отдаст тело, похороним со всем уважением. Несчастный случай!
— Мой король всегда был снисходителен к Детям Моря. А я уверен, что эта баба, безумная или нет, действовала по наущению Шепчущего!
— Ох, Бронник, откуда в тебе столько ненависти? Я же знаю, малышом ты ходил с матерью на моления! Понимаю, повидал свет, принял другую веру… но почему прежняя вызывает такую злобу? Разве воспоминания детства не смягчают… — Король замялся, не зная, как выразить свою мысль.
По губам Бронника скользнула невеселая усмешка. Мол, чего ж не рассказать напоследок, теперь уже все равно.
— Да, государь. Я не просто верил вдори-а-дау, я поклонялся ей зсей душой. Знал наизусть все легенды, что рассказывала о ней Юнфанни…
Упоминание о Юнфанни на миг сбило молодого человека, но он тряхнул головой и продолжил:
— Я так мечтал о подвигах, которые совершу в честь своей богини! Чего только не придумывал! И на моления — да, ходил. С матерью. У нее на лице всегда был красно-желтый узор «храни мое дитя». И мой узор был всегда один и тот же — черно-белый.
Раскрыв ладонь, Бронник пальцем вывел на ней несколько завитушек. Фагарш узнал узор и понимаюше усмехнулся:
— А, «исполни мое тайное желание»…
И тут же нахмурился, догадавшись, какое тайное желание сжигало душу ребенка, которого еще не называли Бронником.
А незаконный королевский сын продолжал:
— Когда мать умирала, она молилась дори-а-дау. Я случайно услышал… Она не просила выздоровления. Она хотела лишь увидеть перед смертью, как исполнится мое желание, то, тайное, заветное. И умоляла богиню так, что я и не усомнился: это сбудется… А вот не сбылось! Она умерла одна, никто не пришел с ней проститься. И на похороны тоже никто не пришел.
На самом деле с несчастной женщиной честь честью простились родственники, а у погребального костра стояла вся деревня. Но Бронник не имел в виду соседей. Король это понял и еще больше помрачнел.
— После этого я остался на Эрниди лишь до первого корабля. А когда судно отчалило, я плюнул с борта в воду и сказал: «Чтоб ты сдохла, хвостатая гадина!»
Все-таки в отце и сыне было много общего: король тоже не стал оправдываться, ссылаться на клятву, данную покойной жене. Он угрюмо помолчал, обвел взглядом вересковую пустошь и сказал:
— Гляди, стражники!
В самом деле, издали навстречу шли двое стражников, из тех, что искали пропавшего принца.
Пока они не подошли, Бронник заговорил негромко, быстро и горячо:
— Государь, я тяжко виновен… не знаю, какую кару ты назначишь мне, но умоляю об отсрочке! Во имя того, во что ты веришь, позволь остаться дарнигаром до тех пор, пока не управимся с чудовищем! Это невыносимо — перед смертью знать, что оставляешь врага живым!
Ответный тон короля был удивленным и недружелюбным:
— «Во имя того, во что ты веришь»? Странные слова.
Стражники были уже близко. В отчаянии Бронник нарушил запрет, который сам себе поставил много лет назад:
— Я никогда и ни о чем не просил тебя, отец. Теперь умоляю лишь о нескольких днях, неужели это так много?
— Вообще-то да, много, — после паузы отозвался Фагарш. — Но, по справедливости говоря, ты имеешь право и на большее. Хорошо, пусть будет так. А вот и твои люди. Командуй, дарнигар!
29
Страшно всем, но кое-кому еще и обидно! И даже очень обидно!
Шатаешься, понимаете ли, по морям, грабишь корабли, разоряешь приморские деревни и городишки, потом спускаешь награбленное с девками в кабаках. Словом, грешишь направо и налево, начисто забыв о золотых денечках детства, когда мама за ручонку водила тебя в храм и учила молитвам.
И вдруг в кои-то веки просыпается в тебе благочестие. Ты требуешь и молитву, и жреца, и храм — пусть капитан хоть посреди моря все это добудет!
Ну, благочестие просыпается не совсем внезапно, а после появления на борту жуткого демона, но это мелочь. Главное — высокие чувства, которые горят в груди! И ты с нетерпением высматриваешь на горизонте остров. Рисуешь в мечтах храм, такой же величественный, как виденный в детстве. Споришь до драки с другими матросами, как точно, слово в слово звучит молитва «Охрани меня в дальнем странствии». Бросаешь монеты в идущую по кругу шапку, потому что капитан, наррабанская языческая сволочь, предупредил: молебны будут служиться за счет команды.
(Боцман даже предложил похитить жреца, чтобы впредь тот плавал на борту «Белопенного», но команда его не поддержала, узрев в этом некоторый перебор.)
Шатаешься, понимаете ли, по морям, грабишь корабли, разоряешь приморские деревни и городишки, потом спускаешь награбленное с девками в кабаках. Словом, грешишь направо и налево, начисто забыв о золотых денечках детства, когда мама за ручонку водила тебя в храм и учила молитвам.
И вдруг в кои-то веки просыпается в тебе благочестие. Ты требуешь и молитву, и жреца, и храм — пусть капитан хоть посреди моря все это добудет!
Ну, благочестие просыпается не совсем внезапно, а после появления на борту жуткого демона, но это мелочь. Главное — высокие чувства, которые горят в груди! И ты с нетерпением высматриваешь на горизонте остров. Рисуешь в мечтах храм, такой же величественный, как виденный в детстве. Споришь до драки с другими матросами, как точно, слово в слово звучит молитва «Охрани меня в дальнем странствии». Бросаешь монеты в идущую по кругу шапку, потому что капитан, наррабанская языческая сволочь, предупредил: молебны будут служиться за счет команды.
(Боцман даже предложил похитить жреца, чтобы впредь тот плавал на борту «Белопенного», но команда его не поддержала, узрев в этом некоторый перебор.)