Страница:
— Ой, там уж и гости! Заглянула я, посмотрела. Рвань бродячая! Еще и слугу с собой за стол посадили!
— Обтрепались потому, что корабль потонул, а они два дня на досках. Ты бы послушала, до чего интересно рассказывают! Слугу за стол сажают — на то их воля. Платят же! И лопают так, что любо-дорого. А ты никуда не пойдешь! Тебе, вертихвостке, хоть камни жарить, хоть на чужих развалинах рыться — все едино, лишь бы с кем позубоскалить!
Юншайла обиженно повела круглым плечиком. Чепуху отец говорит! Как можно сравнивать? Развалины разбирают люди пожилые, прикидывают, что из утвари можно спасти, как дома заново ставить. Работа идет в тяжелом молчании, под вздохи и глухую брань, только иногда, не выдержав, заголосит женщина над своим разрушенным гнездом.
То ли дело — у костров! Девушки обломками досок перемешивают над огнем грязно-белый ноздреватый известняк, парни подтаскивают новые куски, тут же дробят. Шум, болтовня, поддразнивание… Среди девчонок королева, конечно же, семнадцатилетняя Юншайла Медленная Ночь, статная и высокая, как мать, с круглыми сильными плечами, с румянцем во всю щеку, с высокой грудью, при взгляде на которую парни забывают про всех чудовищ на свете! У кого так блестят глаза, как у Юншайлы? Кто умеет так небрежно покачивать бедрами при походке? У кого так невинно складываются алые губки, прежде чем огорошить злой насмешкой незадачливого ухажера? Будет ли красавица думать об опасности, что нависла над островом, если надо следить за мужской рукой, что нависла над твоей задницей? Никто не может похвастаться, что ущипнул или шлепнул Юншайлу и не получил в ответ увесистого тумака!
И в эти сладостные мечтания влезает нудный, зудящий голос:
— Ступай в подпол, принеси терновой настойки, оно для аппетита хорошо. Они, по правде сказать, и без настойки трескают за восьмерых. А я разыщу твою мать и Лянчи с женой. «Смоленая лодка» — не рыбачья хибара. Запремся, отсидимся — никакой слизняк не страшен! Пошляется вокруг да и уползет. — Вьянчи заметил рассеянно-мечтательный взгляд дочери, безошибочно угадал, о чем задумалась эта бесстыжая, и сорвался на крик: — Я с кем разговариваю?! Уши тебе оборвать, да?!
Юншайла, избалованное дитя, обожаемая доченька, небрежно откинула светлую прядь с аккуратного ушка:
— На, оборви! Оборви и успокойся!
Вьянчи только крякнул от досады. Не бить же ее, в самом деле, эту нахалку… эту красавицу, так похожую на мать!
Трактирщик собрался разразиться новой гневной тирадой, но тут дверь отворилась. На крыльцо вышел один из новоприбывших гостей.
— Эй, хозяин! Ты что-то говорил про настойку из терновника?
Юншайла гневно обернулась: кто смеет влезать в ее беседу с отцом?! И вдруг почувствовала, что у нее подкашиваются ноги.
Когда она заглядывала через окно в дом, этот парень сидел спиной к ней, девушка его толком не разглядела. Но теперь…
Гордый разворот широких плеч. Надменная загорелая шея — такая вряд ли умеет гнуться в поклоне! Сильные руки небрежно легли по обе стороны дверного косяка… небось обнимут — косточки хрустнут! А в лицо взглянуть сладко и страшно — таким холодным дерзким огнем мерцают зеленые глаза.
На госте — куртка и штаны братца Лянчи. Должно быть, отец дал сухую одежду. Но даже в этом старье заезжий красавец похож на принца в изгнании.
Если не Сын Клана, то уж Сын Рода, не иначе! Юншайла готова отрезать и съесть собственную косу, если это не так.
— Настойка? Да-да, я сейчас… — начал трактирщик, но дочь поспешно перебила его:
— Не беспокойся, отец, я сама! И в подпол сбегаю, и гостям прислужу.
Смирная, послушная, глазки опущены — не девушка, а чистый мед! Домашняя радость, скромница, работница, утешение родителям на старости лет…
Вьянчи подозрительно глядел ей вслед. Ох, как хотелось думать, что на нее так повлияли отцовские назидательные речи!
— Ты украл мое приключение! — весело негодовал Дайру. — Это я должен был морочить голову тем придуркам! Впрочем, ты управился не хуже.
Нургидан постарался не показать, как обрадовала его похвала напарника
— А ты украл мое приключение, — благодушно отозвался он. — Посреди Подгорного Мира разыскать красотку и тут же начать с ней целоваться!
Дайру прикусил губу. Совсем не из хвастовства он рассказал о поцелуе. Есть железный закон: в Подгорном Мире нет секретов от напарников. А от учителя — и подавно. Вдруг в какой-нибудь складке есть Твари-вампиры, которые прикидываются красивыми девушками?
Шенги тихо блаженствовал, как курица, которой наконец-то удалось загнать под крыло непоседливых цыплят. Все здесь. Все целы!
А Ралидж уже предвкушал грядущие неприятности:
— Не странно ли, что нас вышвырнуло именно на Эрниди? Тот спящий Ящер говорил, что именно у здешней королевы хранится второй талисман. Кто же это нами играет — Безымянные или Серая Старуха?
— Серая Старуха, — серьезно отозвался Дайру. — Безымянные вряд ли к нашему приходу подогнали бы сюда чудовище. Слушай, красавица, — обернулся он к не по годам фигуристой хозяйской дочке, что кружила вокруг стола, — что тут у вас за чудовище завелось?
Та не ответила, даже головы не повернула. Поставила на стол блюдо с зеленью и устремила преданный взор на Нургидана: мол, что еще угодно господину?
Дайру не обиделся и не огорчился. Он знал, что даже без ошейника не выдерживает сравнения с блистательным Нургиданом. Поэтому он лишь пнул напарника под столом и бросил ему многозначительный взгляд. Тот понимающе кивнул и повторил вопрос слово в слово:
— Слушай, красавица, что у вас за чудище завелось?
Заслышав голос зеленоглазого красавца, деваха всплеснула руками, картинно возвела очи к потолочной балке и сообщила:
— За наши грехи наслано!
За этим сенсационным сообщением последовал беспорядочный, но выразительный рассказ о демонице, которая требует у королевы ее любимое драгоценное украшение, а в случае отказа грозит скормить остров свирепым гигантским слизням. Осталось неясным, при чем тут грехи эрнидийцев, за которые это бедствие наслано, но никто из гостей этим и не заинтересовался. Девушку забросали вопросами насчет демоницы и монстра. Нежась в лучах внимания, та сообщила еще новость, самую свежую: про изуверов, которые пытались ночью похитить и убить малолетнего принца. Дарнигар и король, которые спасли малыша, не вдавались в подробности, но стражники видели на руках ребенка следы от веревок. К тому же спасители принесли мальчика со стороны Тень-горы, на которой в древности вершились кровавые жертвоприношения. И теперь весь остров теряется в догадках…
На этом месте Дайру потерял интерес к рассказу, пристально вгляделся во что-то за окном и спросил:
— А что это за люди там с хозяином разговаривают?
Грудастая задавака опять обратила на его слова меньше внимания, чем на крики чаек под крышей. Нургидан без пинка догадался повторить вопрос.
— А, это моряки с корабля, что утром встал в бухте. Зашли к отцу насчет гусятины. Мы всем островом бьем гусей во время перелета и коптим впрок. Кто попросту тушками в связке хранит, а отец трамбует в бочонки, пересыпает травами, заливает жиром. Получается — м-м-м! — Юншайла облизнула губы кончиком языка и изобразила на лице блаженство.
Предназначалось мимическое представление исключительно для Нургидана. И не гусятину имела в виду девица, тающая под зеленым уверенным взором.
Нургидан, несмотря на молодость, эти ахи и вздохи читал куда увереннее и яснее, чем книги. И в другое время не заставил бы девушку мучиться, тем более что девочка правильная, все при ней, с какой стороны ни глянь. Но сегодня ревнивая госпожа луна желала единолично владеть Нургиданом.
Помрачнев, парень представил себе, как рычание раскатывается по комнатам и коридорам постоялого двора. Содрогнувшись от этого выразительного видения, он сообщил заботливой девице, что летом терпеть не может спать в комнате, толстые стены его просто душат — так нет ли какого сарайчика на отшибе?
И тут же понял, что опять брякнул не подумав. Девица расцвела — решила, что ей назначают свидание. Да, сарайчик есть, как не быть! Та самая коптильня, где отец творит свои гусиные чудеса! Сейчас она пустует и любезный гость решительно никому не помешает!
Алые губки выговаривали скучное слово «коптильня» так, как другие произносят «греза» или «упоение».
Влип, мрачно подумал Нургидан. Одна надежда, что белобрысый что-нибудь измыслит, выручит напарника.
Но белобрысый упорно глядел в окно. Лицо такое, будто он пытается что-то вспомнить…
Внезапно Дайру встал со скамьи, коротко поклонился учителю и Ралиджу.
— Я ненадолго, — сказал он. — Там человек… по-моему, я его знаю.
— Что за человек? — без особого интереса спросил Шенги.
— Да так, никто… я, наверное, ошибся. Просто гляну на всякий случай. — И выскочил через подоконник, не утруждая себя тем, чтобы дойти до двери.
Шесть бочонков с гусятиной стояли у сходней.
— Почему один вскрыт? — строго спросил Варрах.
— Пень велел, — объяснил багроволицый крючконосый пират. — Говорит, надо попробовать, за что платим. Может, птички протухли. Вскрыли, жир разворошили, по кусочку отведали — отменная гусятина.
И смешался под тяжелым взором странного наррабанца, которого на «Белопенном» опасались почти так же, как капитана. Вон как уставился — словно изловил злоумышленника, который решил похитить добычу команды за рейс! А из-за чего такая суровость? Из-за пары кусочков гусятины!
Пират не подозревал, что Варрах зол не на него, а на себя. Ему, неустрашимому кхархи-гарр, не давал покоя тяжелый сон, что привиделся прошлой ночью и был прерван появлением демона.
Подгорный Мир. «Замок». Серая, гнетущая, готовая раздавить человека стена. Грубо врезанный в шершавый камень рисунок. Изображение теряется, глаз может разглядеть лишь лапу с разжатыми когтями — угрожающую, враждебную лапу, что целит ему прямо в глаза. Варрах хочет бежать, но бессильные, какие-то мягкие ноги отказываются его слушаться, все тело будто набито тряпками. Из-под проклятой лапы, прямо из стены, начинают сочиться капли крови. Откуда-то издали, из мрака, звучит нестройный хор хриплых голосов — Варрах помнит эти слова, эту клятву Хмурому Богу. Окровавленная лапа вырывается из стены, когти летят к лицу Варраха, впиваются в кожу, в глаза…
Кляня себя за малодушие, Варрах все же понимает: если бы не появление демона, не крики, не суматоха, он мог умереть во сне.
Так что олух с багровой мордой подвернулся Варраху в скверную минуту.
— А где Пень и Шустряга? — вопросил наррабанец так сурово, словно подозревал краснолицего приятеля в убийстве своих товарищей.
— Отстал зачем-то. И Шустряге велел задержаться. А я с вот этими бочонки пер. — Крючконосый с неприязнью покосился на широкую ручную тележку, возле которой равнодушно стояли двое слуг с постоялого двора.
— Слышь, хозяин, нам пора обратно, — сказал один из них, воспользовавшись тем, что на него обратили внимание.
— Ладно, — пересиливая раздражение, кивнул Варрах пирату. — Этих отпусти, а нашим ребятам вели перетащить…
Он не договорил, резко подобрался, провожая взглядом проходящую мимо молодую женщину.
Нет, не красота ее привлекла внимание наррабанца, хотя незнакомка, безусловно, была красива. Варраха поразило странное выражение лица — отрешенное и в то же время властное. Словно королева, погруженная в свои мысли, проходит вдоль ряда склонившихся перед ней придворных и не замечает никого.
А ведь одета очень просто, чтоб не сказать бедно. Почему же в душе наррабанца зазвучало почтительное «вайна» — «госпожа»?
— А ну, стоять! — негромко приказал Варрах рабам, которые уже выгрузили бочонки из тележки и двинулись было прочь. — Кто такая?
— Вон та? — вгляделся один из слуг в спину уходящей женщины. — Это Шаунара. Она ведьма.
— Ведьма? О, хмали саи ну! А сны толковать она умеет? И гадать?
— Вроде бы да, — пожал плечами слуга. А второй, чувствовавший себя неуютно рядом с этим смуглым чужаком, поспешно сказал:
— Умеет, все она умеет, такая ловкая!
«Хмали саи ну! — повторил про себя Варрах. — Судьбу мою чую! Такой сон — и тут же навстречу та, что сумеет его разъяснить!»
А вслух бросил повелительно:
— Догнать и привести сюда — быстро!
Глядя вслед женщине, которая ушла уже довольно далеко, Варрах не обращал внимания на пиратов, которые за его спиной грузили бочонки на корабль. И уж подавно не заметил толстенького облезлого пса, который с голодным видом крутился вокруг.
Тяв-тяв был глубоко несчастен. Весь вечер, всю ночь и все утро провел он на привязи за коптильней. Трактирщица Юнфанни, привязавшая его, чтобы не путался под ногами, не только позабыла его накормить, но даже не плеснула воды в миску. А на вой несчастного пса никто на постоялом дворе не обратил внимания. Подумаешь, воет в холмах несчастная шавка — наверное, из разгромленного поселка!
Все утро пес задумчиво жевал привязь не потому, что надеялся на свои старые зубы, а чтоб было какое-то занятие. И — чудо из чудес! — веревка в конце концов оказалась перегрызенной.
Тяв-тяв устремился прочь, не зная, вернуться ему во дворец или искать пропавшего хозяина. Ноги сами принесли его на пристань. А там сомнения разрешились сами собой: старого пса властно повел за собой дивный, несравненный запах.
У каждого есть своя слабость, свой тайный порок, с которым борешься более или менее успешно. У Тяв-тява это была копченая гусятина, и бороться с этой страстью пес не мог и не хотел.
Как заколдованный, прошел он по сходням вслед за пиратом, уносящим последний бочонок, и ткнулся мордой в ноги белобрысому тощему юнге.
Тяв-тяву повезло: паренек любил собак.
— Ты откуда взялся? Смешной-то какой, вислоухий! Есть захотел, да? Прячься, дурень, за бочки, а то как бы тебя кто не пришиб! Да не лижись, покормлю, покормлю! Тут бочонок открытый, сейчас я… ого, какой кусище оторвался! Будешь гусятину? Ага, вижу, будешь! На, жри, да сиди за бочками тихонько. Если повезет, в плаванье пойдешь. Понравился ты мне, ушастый!
Варрах не отрываясь глядел, как двое слуг, размахивая руками, уламывали строптивую колдунью. Слов не было слышно, однако поза женщины говорила о многом: рука вызывающе упирается в бедро, голова дерзко вскинута. Наррабанец не мог сам броситься следом: у него на родине уважающий себя мужчина не бегает за женщинами. Послать слуг, чтоб привели, — другое дело!
Неподалеку раздался добродушный голос стражника, что шлялся по пристани (чтобы поднять тревогу, если чудище нагрянет раньше, чем это объявлено в письме-ультиматуме):
— Что, не умеет паренек пить?
— Ничего, поживет с наше — научится! — в тон ему ответил знакомый голос.
Да это же Пень!
Варрах обернулся. Действительно, это был его рыжий приятель. Вместе с Шустрягой они тащили, подхватив под руки, долговязого беловолосого парнишку. Глаза его были закрыты, голова беспомощно запрокинулась. И где-то Варрах эту физиономию уже видел.
Поравнявшись со сходнями, Пень тихо сказал наррабанцу:
— Глянь, какой змееныш за нами полз от «Смоленой лодки»! Мы с Шустрягой приотстали, изловили, по башке приложить пришлось… Что смотришь, неужто не узнаешь? Он же из тех, кого мы словили на Тагизарне!
Это и в самом деле было потрясающим открытием, и в другое время Варрах воздал бы ему должное. Но сейчас он был заворожен мелькнувшим перед ним ликом судьбы (у судьбы были косы цвета бронзы и холодный взгляд светло-карих глаз). Поэтому сказал только:
— Ты молодец. Сарх будет доволен. Отведи шакаленка на корабль и свяжи.
— Сам знаю! — И Пень гулко затопал по сходням.
Варрах обернулся и увидел, что колдунья идет к нему… собственно, уже подошла. Смотрит с недобрым любопытством, брови чуть приподняты, губы твердо сжаты. Не заискивает, не пристает с обещанием погадать, не сулит с ходу все земные богатства и прекрасную принцессу в придачу.
Похоже, эта — настоящая.
— Гадать умеешь? — строго, почти враждебно спросил Варрах.
Женщина опустила глаза и заговорила по-наррабански — медленно, но правильно:
— Если для забавы, то не умею. Судьба — не шлюха, с нее для потехи покрывало сдергивать нельзя.
Варрах выложил на ладонь три медные монеты, помедлил под неодобрительным взглядом колдуньи и добавил четвертую.
— Я не шучу. Мне надо знать будущее.
Про сон он решил пока не говорить.
Тут произошла досадная случайность. Бестолковая чайка, не рассчитав взмаха крыльев, с дурным криком возникла возле головы Варраха. Тот невольно охнул и, выронив монеты, вскинул руки к лицу.
Во внимательных глазах Шаунары мелькнула злорадная искорка. Кое в чем надменный наррабанец приоткрылся, и женщина намеревалась использовать это.
Смущенный Варрах, кляня про себя всех чаек на свете, убрал руки от лица. Разумеется, он и не думал подобрать рассыпанные монеты. Не хватало еще, чтобы мужчина елозил по земле возле женских башмачков. Ее деньги, сама и поднимет.
Шаунара даже взглядом не проследила, куда покатились медяки.
— Как будем гадать? По-здешнему или как в Наррабане — на крови?
— А ты и на крови умеешь? — удивился Варрах и протянул ей ладонь.
— И нож свой давай! — потребовала колдунья. — Тут нужно железо, которое хозяйскую руку знает.
Проведя над смуглой ладонью лезвием наррабанского кинжала, она умело проколола кожу. Варрах не вздрогнул, внимательно глядя, как светлое лезвие размазывает его кровь по руке.
— Что видишь, женщина?
— Кровь вижу.
— Это понятно, а еще что?
— Я не про твою говорю, а про чужую. Много у тебя на руках чужой крови, господин. Столько, что не отмыть.
Наррабанец не подумал о том, что и ребенок признал бы в нем матерого убийцу. Каждое движение выдавало опасного хищника. Но он не мог увидеть себя со стороны и потому еще глубже проникся доверием к гадалке.
— Это прошлое, а в будущем что видишь?
Женщина вздрогнула, отступила на шаг:
— Ох, лучше не спрашивай! Я таких страхов ни на одной ладони не видела! Будет тебе, господин, беда от птицы!
— От птицы? — сипло переспросил Варрах. — От какой птицы?
— Не знаю. Вижу только: тебе в лицо вонзаются когти.
— Когда? — Тихий голос наррабанца был страшен.
— Скоро, ой, скоро! Не успеет луна на ущерб пойти… Ох, дальше и смотреть не хочу! Ты, господин, меня не слушай! Забудь, что тебе наговорила глупая женщина! Я за такое гадание и денег не возьму! Вот если б доброе предсказала…
Она повернулась и пошла прочь — прямая, статная, величавая.
Варрах замер, словно громом пораженный. Она что, издевается над ним, эта дрянь? Или действительно не знает наррабанской приметы: гадалке обязательно нужно заплатить! Не дашь денег — напророченные беды умножатся, а предсказанная удача улетит прочь.
Наррабанец окликнул колдунью, та не обернулась. Тогда мужчина, наплевав на гордость, быстро подобрал раскатившиеся монеты и кинулся догонять Шаунару.
— Вот, возьми! Мало тебе? Пятую добавлю!
— За такое гаданье? — гневно вопросила женщина. — Да я эту медь и в руки не возьму!
Наррабанец правильно истолковал легкий нажим на словах «эту медь». С проклятием он выхватил серебряную монету:
— Бери, сука, не то зарежу!
— Ну, раз такой выбор… — пожала плечами Шаунара. Небрежно взяла серебро из его руки и пошла своей дорогой, оставив наррабанца разбираться в смятенных, спутанных мыслях.
На ходу она подбрасывала и ловко ловила серебряную монету и напевала (ах, жаль, что Варрах не слышал этой песенки):
32
— Обтрепались потому, что корабль потонул, а они два дня на досках. Ты бы послушала, до чего интересно рассказывают! Слугу за стол сажают — на то их воля. Платят же! И лопают так, что любо-дорого. А ты никуда не пойдешь! Тебе, вертихвостке, хоть камни жарить, хоть на чужих развалинах рыться — все едино, лишь бы с кем позубоскалить!
Юншайла обиженно повела круглым плечиком. Чепуху отец говорит! Как можно сравнивать? Развалины разбирают люди пожилые, прикидывают, что из утвари можно спасти, как дома заново ставить. Работа идет в тяжелом молчании, под вздохи и глухую брань, только иногда, не выдержав, заголосит женщина над своим разрушенным гнездом.
То ли дело — у костров! Девушки обломками досок перемешивают над огнем грязно-белый ноздреватый известняк, парни подтаскивают новые куски, тут же дробят. Шум, болтовня, поддразнивание… Среди девчонок королева, конечно же, семнадцатилетняя Юншайла Медленная Ночь, статная и высокая, как мать, с круглыми сильными плечами, с румянцем во всю щеку, с высокой грудью, при взгляде на которую парни забывают про всех чудовищ на свете! У кого так блестят глаза, как у Юншайлы? Кто умеет так небрежно покачивать бедрами при походке? У кого так невинно складываются алые губки, прежде чем огорошить злой насмешкой незадачливого ухажера? Будет ли красавица думать об опасности, что нависла над островом, если надо следить за мужской рукой, что нависла над твоей задницей? Никто не может похвастаться, что ущипнул или шлепнул Юншайлу и не получил в ответ увесистого тумака!
И в эти сладостные мечтания влезает нудный, зудящий голос:
— Ступай в подпол, принеси терновой настойки, оно для аппетита хорошо. Они, по правде сказать, и без настойки трескают за восьмерых. А я разыщу твою мать и Лянчи с женой. «Смоленая лодка» — не рыбачья хибара. Запремся, отсидимся — никакой слизняк не страшен! Пошляется вокруг да и уползет. — Вьянчи заметил рассеянно-мечтательный взгляд дочери, безошибочно угадал, о чем задумалась эта бесстыжая, и сорвался на крик: — Я с кем разговариваю?! Уши тебе оборвать, да?!
Юншайла, избалованное дитя, обожаемая доченька, небрежно откинула светлую прядь с аккуратного ушка:
— На, оборви! Оборви и успокойся!
Вьянчи только крякнул от досады. Не бить же ее, в самом деле, эту нахалку… эту красавицу, так похожую на мать!
Трактирщик собрался разразиться новой гневной тирадой, но тут дверь отворилась. На крыльцо вышел один из новоприбывших гостей.
— Эй, хозяин! Ты что-то говорил про настойку из терновника?
Юншайла гневно обернулась: кто смеет влезать в ее беседу с отцом?! И вдруг почувствовала, что у нее подкашиваются ноги.
Когда она заглядывала через окно в дом, этот парень сидел спиной к ней, девушка его толком не разглядела. Но теперь…
Гордый разворот широких плеч. Надменная загорелая шея — такая вряд ли умеет гнуться в поклоне! Сильные руки небрежно легли по обе стороны дверного косяка… небось обнимут — косточки хрустнут! А в лицо взглянуть сладко и страшно — таким холодным дерзким огнем мерцают зеленые глаза.
На госте — куртка и штаны братца Лянчи. Должно быть, отец дал сухую одежду. Но даже в этом старье заезжий красавец похож на принца в изгнании.
Если не Сын Клана, то уж Сын Рода, не иначе! Юншайла готова отрезать и съесть собственную косу, если это не так.
— Настойка? Да-да, я сейчас… — начал трактирщик, но дочь поспешно перебила его:
— Не беспокойся, отец, я сама! И в подпол сбегаю, и гостям прислужу.
Смирная, послушная, глазки опущены — не девушка, а чистый мед! Домашняя радость, скромница, работница, утешение родителям на старости лет…
Вьянчи подозрительно глядел ей вслед. Ох, как хотелось думать, что на нее так повлияли отцовские назидательные речи!
* * *
— Ты украл мое приключение! — весело негодовал Дайру. — Это я должен был морочить голову тем придуркам! Впрочем, ты управился не хуже.
Нургидан постарался не показать, как обрадовала его похвала напарника
— А ты украл мое приключение, — благодушно отозвался он. — Посреди Подгорного Мира разыскать красотку и тут же начать с ней целоваться!
Дайру прикусил губу. Совсем не из хвастовства он рассказал о поцелуе. Есть железный закон: в Подгорном Мире нет секретов от напарников. А от учителя — и подавно. Вдруг в какой-нибудь складке есть Твари-вампиры, которые прикидываются красивыми девушками?
Шенги тихо блаженствовал, как курица, которой наконец-то удалось загнать под крыло непоседливых цыплят. Все здесь. Все целы!
А Ралидж уже предвкушал грядущие неприятности:
— Не странно ли, что нас вышвырнуло именно на Эрниди? Тот спящий Ящер говорил, что именно у здешней королевы хранится второй талисман. Кто же это нами играет — Безымянные или Серая Старуха?
— Серая Старуха, — серьезно отозвался Дайру. — Безымянные вряд ли к нашему приходу подогнали бы сюда чудовище. Слушай, красавица, — обернулся он к не по годам фигуристой хозяйской дочке, что кружила вокруг стола, — что тут у вас за чудовище завелось?
Та не ответила, даже головы не повернула. Поставила на стол блюдо с зеленью и устремила преданный взор на Нургидана: мол, что еще угодно господину?
Дайру не обиделся и не огорчился. Он знал, что даже без ошейника не выдерживает сравнения с блистательным Нургиданом. Поэтому он лишь пнул напарника под столом и бросил ему многозначительный взгляд. Тот понимающе кивнул и повторил вопрос слово в слово:
— Слушай, красавица, что у вас за чудище завелось?
Заслышав голос зеленоглазого красавца, деваха всплеснула руками, картинно возвела очи к потолочной балке и сообщила:
— За наши грехи наслано!
За этим сенсационным сообщением последовал беспорядочный, но выразительный рассказ о демонице, которая требует у королевы ее любимое драгоценное украшение, а в случае отказа грозит скормить остров свирепым гигантским слизням. Осталось неясным, при чем тут грехи эрнидийцев, за которые это бедствие наслано, но никто из гостей этим и не заинтересовался. Девушку забросали вопросами насчет демоницы и монстра. Нежась в лучах внимания, та сообщила еще новость, самую свежую: про изуверов, которые пытались ночью похитить и убить малолетнего принца. Дарнигар и король, которые спасли малыша, не вдавались в подробности, но стражники видели на руках ребенка следы от веревок. К тому же спасители принесли мальчика со стороны Тень-горы, на которой в древности вершились кровавые жертвоприношения. И теперь весь остров теряется в догадках…
На этом месте Дайру потерял интерес к рассказу, пристально вгляделся во что-то за окном и спросил:
— А что это за люди там с хозяином разговаривают?
Грудастая задавака опять обратила на его слова меньше внимания, чем на крики чаек под крышей. Нургидан без пинка догадался повторить вопрос.
— А, это моряки с корабля, что утром встал в бухте. Зашли к отцу насчет гусятины. Мы всем островом бьем гусей во время перелета и коптим впрок. Кто попросту тушками в связке хранит, а отец трамбует в бочонки, пересыпает травами, заливает жиром. Получается — м-м-м! — Юншайла облизнула губы кончиком языка и изобразила на лице блаженство.
Предназначалось мимическое представление исключительно для Нургидана. И не гусятину имела в виду девица, тающая под зеленым уверенным взором.
Нургидан, несмотря на молодость, эти ахи и вздохи читал куда увереннее и яснее, чем книги. И в другое время не заставил бы девушку мучиться, тем более что девочка правильная, все при ней, с какой стороны ни глянь. Но сегодня ревнивая госпожа луна желала единолично владеть Нургиданом.
Помрачнев, парень представил себе, как рычание раскатывается по комнатам и коридорам постоялого двора. Содрогнувшись от этого выразительного видения, он сообщил заботливой девице, что летом терпеть не может спать в комнате, толстые стены его просто душат — так нет ли какого сарайчика на отшибе?
И тут же понял, что опять брякнул не подумав. Девица расцвела — решила, что ей назначают свидание. Да, сарайчик есть, как не быть! Та самая коптильня, где отец творит свои гусиные чудеса! Сейчас она пустует и любезный гость решительно никому не помешает!
Алые губки выговаривали скучное слово «коптильня» так, как другие произносят «греза» или «упоение».
Влип, мрачно подумал Нургидан. Одна надежда, что белобрысый что-нибудь измыслит, выручит напарника.
Но белобрысый упорно глядел в окно. Лицо такое, будто он пытается что-то вспомнить…
Внезапно Дайру встал со скамьи, коротко поклонился учителю и Ралиджу.
— Я ненадолго, — сказал он. — Там человек… по-моему, я его знаю.
— Что за человек? — без особого интереса спросил Шенги.
— Да так, никто… я, наверное, ошибся. Просто гляну на всякий случай. — И выскочил через подоконник, не утруждая себя тем, чтобы дойти до двери.
* * *
Шесть бочонков с гусятиной стояли у сходней.
— Почему один вскрыт? — строго спросил Варрах.
— Пень велел, — объяснил багроволицый крючконосый пират. — Говорит, надо попробовать, за что платим. Может, птички протухли. Вскрыли, жир разворошили, по кусочку отведали — отменная гусятина.
И смешался под тяжелым взором странного наррабанца, которого на «Белопенном» опасались почти так же, как капитана. Вон как уставился — словно изловил злоумышленника, который решил похитить добычу команды за рейс! А из-за чего такая суровость? Из-за пары кусочков гусятины!
Пират не подозревал, что Варрах зол не на него, а на себя. Ему, неустрашимому кхархи-гарр, не давал покоя тяжелый сон, что привиделся прошлой ночью и был прерван появлением демона.
Подгорный Мир. «Замок». Серая, гнетущая, готовая раздавить человека стена. Грубо врезанный в шершавый камень рисунок. Изображение теряется, глаз может разглядеть лишь лапу с разжатыми когтями — угрожающую, враждебную лапу, что целит ему прямо в глаза. Варрах хочет бежать, но бессильные, какие-то мягкие ноги отказываются его слушаться, все тело будто набито тряпками. Из-под проклятой лапы, прямо из стены, начинают сочиться капли крови. Откуда-то издали, из мрака, звучит нестройный хор хриплых голосов — Варрах помнит эти слова, эту клятву Хмурому Богу. Окровавленная лапа вырывается из стены, когти летят к лицу Варраха, впиваются в кожу, в глаза…
Кляня себя за малодушие, Варрах все же понимает: если бы не появление демона, не крики, не суматоха, он мог умереть во сне.
Так что олух с багровой мордой подвернулся Варраху в скверную минуту.
— А где Пень и Шустряга? — вопросил наррабанец так сурово, словно подозревал краснолицего приятеля в убийстве своих товарищей.
— Отстал зачем-то. И Шустряге велел задержаться. А я с вот этими бочонки пер. — Крючконосый с неприязнью покосился на широкую ручную тележку, возле которой равнодушно стояли двое слуг с постоялого двора.
— Слышь, хозяин, нам пора обратно, — сказал один из них, воспользовавшись тем, что на него обратили внимание.
— Ладно, — пересиливая раздражение, кивнул Варрах пирату. — Этих отпусти, а нашим ребятам вели перетащить…
Он не договорил, резко подобрался, провожая взглядом проходящую мимо молодую женщину.
Нет, не красота ее привлекла внимание наррабанца, хотя незнакомка, безусловно, была красива. Варраха поразило странное выражение лица — отрешенное и в то же время властное. Словно королева, погруженная в свои мысли, проходит вдоль ряда склонившихся перед ней придворных и не замечает никого.
А ведь одета очень просто, чтоб не сказать бедно. Почему же в душе наррабанца зазвучало почтительное «вайна» — «госпожа»?
— А ну, стоять! — негромко приказал Варрах рабам, которые уже выгрузили бочонки из тележки и двинулись было прочь. — Кто такая?
— Вон та? — вгляделся один из слуг в спину уходящей женщины. — Это Шаунара. Она ведьма.
— Ведьма? О, хмали саи ну! А сны толковать она умеет? И гадать?
— Вроде бы да, — пожал плечами слуга. А второй, чувствовавший себя неуютно рядом с этим смуглым чужаком, поспешно сказал:
— Умеет, все она умеет, такая ловкая!
«Хмали саи ну! — повторил про себя Варрах. — Судьбу мою чую! Такой сон — и тут же навстречу та, что сумеет его разъяснить!»
А вслух бросил повелительно:
— Догнать и привести сюда — быстро!
Глядя вслед женщине, которая ушла уже довольно далеко, Варрах не обращал внимания на пиратов, которые за его спиной грузили бочонки на корабль. И уж подавно не заметил толстенького облезлого пса, который с голодным видом крутился вокруг.
* * *
Тяв-тяв был глубоко несчастен. Весь вечер, всю ночь и все утро провел он на привязи за коптильней. Трактирщица Юнфанни, привязавшая его, чтобы не путался под ногами, не только позабыла его накормить, но даже не плеснула воды в миску. А на вой несчастного пса никто на постоялом дворе не обратил внимания. Подумаешь, воет в холмах несчастная шавка — наверное, из разгромленного поселка!
Все утро пес задумчиво жевал привязь не потому, что надеялся на свои старые зубы, а чтоб было какое-то занятие. И — чудо из чудес! — веревка в конце концов оказалась перегрызенной.
Тяв-тяв устремился прочь, не зная, вернуться ему во дворец или искать пропавшего хозяина. Ноги сами принесли его на пристань. А там сомнения разрешились сами собой: старого пса властно повел за собой дивный, несравненный запах.
У каждого есть своя слабость, свой тайный порок, с которым борешься более или менее успешно. У Тяв-тява это была копченая гусятина, и бороться с этой страстью пес не мог и не хотел.
Как заколдованный, прошел он по сходням вслед за пиратом, уносящим последний бочонок, и ткнулся мордой в ноги белобрысому тощему юнге.
Тяв-тяву повезло: паренек любил собак.
— Ты откуда взялся? Смешной-то какой, вислоухий! Есть захотел, да? Прячься, дурень, за бочки, а то как бы тебя кто не пришиб! Да не лижись, покормлю, покормлю! Тут бочонок открытый, сейчас я… ого, какой кусище оторвался! Будешь гусятину? Ага, вижу, будешь! На, жри, да сиди за бочками тихонько. Если повезет, в плаванье пойдешь. Понравился ты мне, ушастый!
* * *
Варрах не отрываясь глядел, как двое слуг, размахивая руками, уламывали строптивую колдунью. Слов не было слышно, однако поза женщины говорила о многом: рука вызывающе упирается в бедро, голова дерзко вскинута. Наррабанец не мог сам броситься следом: у него на родине уважающий себя мужчина не бегает за женщинами. Послать слуг, чтоб привели, — другое дело!
Неподалеку раздался добродушный голос стражника, что шлялся по пристани (чтобы поднять тревогу, если чудище нагрянет раньше, чем это объявлено в письме-ультиматуме):
— Что, не умеет паренек пить?
— Ничего, поживет с наше — научится! — в тон ему ответил знакомый голос.
Да это же Пень!
Варрах обернулся. Действительно, это был его рыжий приятель. Вместе с Шустрягой они тащили, подхватив под руки, долговязого беловолосого парнишку. Глаза его были закрыты, голова беспомощно запрокинулась. И где-то Варрах эту физиономию уже видел.
Поравнявшись со сходнями, Пень тихо сказал наррабанцу:
— Глянь, какой змееныш за нами полз от «Смоленой лодки»! Мы с Шустрягой приотстали, изловили, по башке приложить пришлось… Что смотришь, неужто не узнаешь? Он же из тех, кого мы словили на Тагизарне!
Это и в самом деле было потрясающим открытием, и в другое время Варрах воздал бы ему должное. Но сейчас он был заворожен мелькнувшим перед ним ликом судьбы (у судьбы были косы цвета бронзы и холодный взгляд светло-карих глаз). Поэтому сказал только:
— Ты молодец. Сарх будет доволен. Отведи шакаленка на корабль и свяжи.
— Сам знаю! — И Пень гулко затопал по сходням.
Варрах обернулся и увидел, что колдунья идет к нему… собственно, уже подошла. Смотрит с недобрым любопытством, брови чуть приподняты, губы твердо сжаты. Не заискивает, не пристает с обещанием погадать, не сулит с ходу все земные богатства и прекрасную принцессу в придачу.
Похоже, эта — настоящая.
— Гадать умеешь? — строго, почти враждебно спросил Варрах.
Женщина опустила глаза и заговорила по-наррабански — медленно, но правильно:
— Если для забавы, то не умею. Судьба — не шлюха, с нее для потехи покрывало сдергивать нельзя.
Варрах выложил на ладонь три медные монеты, помедлил под неодобрительным взглядом колдуньи и добавил четвертую.
— Я не шучу. Мне надо знать будущее.
Про сон он решил пока не говорить.
Тут произошла досадная случайность. Бестолковая чайка, не рассчитав взмаха крыльев, с дурным криком возникла возле головы Варраха. Тот невольно охнул и, выронив монеты, вскинул руки к лицу.
Во внимательных глазах Шаунары мелькнула злорадная искорка. Кое в чем надменный наррабанец приоткрылся, и женщина намеревалась использовать это.
Смущенный Варрах, кляня про себя всех чаек на свете, убрал руки от лица. Разумеется, он и не думал подобрать рассыпанные монеты. Не хватало еще, чтобы мужчина елозил по земле возле женских башмачков. Ее деньги, сама и поднимет.
Шаунара даже взглядом не проследила, куда покатились медяки.
— Как будем гадать? По-здешнему или как в Наррабане — на крови?
— А ты и на крови умеешь? — удивился Варрах и протянул ей ладонь.
— И нож свой давай! — потребовала колдунья. — Тут нужно железо, которое хозяйскую руку знает.
Проведя над смуглой ладонью лезвием наррабанского кинжала, она умело проколола кожу. Варрах не вздрогнул, внимательно глядя, как светлое лезвие размазывает его кровь по руке.
— Что видишь, женщина?
— Кровь вижу.
— Это понятно, а еще что?
— Я не про твою говорю, а про чужую. Много у тебя на руках чужой крови, господин. Столько, что не отмыть.
Наррабанец не подумал о том, что и ребенок признал бы в нем матерого убийцу. Каждое движение выдавало опасного хищника. Но он не мог увидеть себя со стороны и потому еще глубже проникся доверием к гадалке.
— Это прошлое, а в будущем что видишь?
Женщина вздрогнула, отступила на шаг:
— Ох, лучше не спрашивай! Я таких страхов ни на одной ладони не видела! Будет тебе, господин, беда от птицы!
— От птицы? — сипло переспросил Варрах. — От какой птицы?
— Не знаю. Вижу только: тебе в лицо вонзаются когти.
— Когда? — Тихий голос наррабанца был страшен.
— Скоро, ой, скоро! Не успеет луна на ущерб пойти… Ох, дальше и смотреть не хочу! Ты, господин, меня не слушай! Забудь, что тебе наговорила глупая женщина! Я за такое гадание и денег не возьму! Вот если б доброе предсказала…
Она повернулась и пошла прочь — прямая, статная, величавая.
Варрах замер, словно громом пораженный. Она что, издевается над ним, эта дрянь? Или действительно не знает наррабанской приметы: гадалке обязательно нужно заплатить! Не дашь денег — напророченные беды умножатся, а предсказанная удача улетит прочь.
Наррабанец окликнул колдунью, та не обернулась. Тогда мужчина, наплевав на гордость, быстро подобрал раскатившиеся монеты и кинулся догонять Шаунару.
— Вот, возьми! Мало тебе? Пятую добавлю!
— За такое гаданье? — гневно вопросила женщина. — Да я эту медь и в руки не возьму!
Наррабанец правильно истолковал легкий нажим на словах «эту медь». С проклятием он выхватил серебряную монету:
— Бери, сука, не то зарежу!
— Ну, раз такой выбор… — пожала плечами Шаунара. Небрежно взяла серебро из его руки и пошла своей дорогой, оставив наррабанца разбираться в смятенных, спутанных мыслях.
На ходу она подбрасывала и ловко ловила серебряную монету и напевала (ах, жаль, что Варрах не слышал этой песенки):
Если не глядя трясешь кошельком —
Тут уж богатству не быть.
Если родился на свет дураком —
Тут уж ума не нажить!
Заполыхает морская вода,
Танцам научится рак,
Но никогда, никогда, никогда
Не поумнеет дурак!
32
— Молодцы-то вы молодцы, но что делать с вашей находкой? — Сарх озабоченно глянул на бледного подростка в ошейнике, стоящего на палубе в кольце пиратов. — Я привел жреца, он у трапа ждет — сами же очистительный обряд хотели! Ну и куда нам это сокровище упрятать, чтоб не было хлопот?
Дайру рухнул на колени:
— Господин! Какие от меня хлопоты?! Знаешь ведь, я сам под твою руку хочу, еще на Тагизарне просился!
— Врет, — убежденно сказал Пень. — Ты спроси, чего он за нами всю дорогу тащился да подглядывал?
— Потому и тащился, что своему счастью не верил! Где Эрниди, а где Тагизарна? Ты, рыжий, не рычи, я ж вас не сдал страже, а просто следом шел!
— Потом разберемся, — нетерпеливо махнул рукой Сарх. — Жрец дожидается! Пока надо парня спрятать.
— Скрутить да бросить в трюм, — пожал плечами Баррах.
— Что б ты понимал в очистительных обрядах! — презрительно возразил наррабанцу боцман. Пират не знал и не хотел знать, какие у капитана счеты с тощим сопляком в ошейнике, но понял главное: пленника надо спрятать. — Жрец должен весь корабль обойти! От носа до кормы! И в трюм он спустится!
— Можешь предложить что-нибудь? — деловито спросил капитан.
— А то как же! Вон на палубе шлюпка стоит. Спустить на талях за борт — не на воду, а чтоб в воздухе висела. Парня связать, кляп в рот — и…
— Понял! Отлично! Исполнять, да побыстрее! А я к жрецу пошел!
Издали доносилось торжественное песнопение: экипаж тянул за жрецом слова очистительной молитвы. Дайру, скрученный по рукам и ногам, лежал на дне шлюпки. Рот его был завязан тряпкой, по щекам текли злые слезы.
Через борт перегнулся какой-то парень, совсем еще мальчишка, такой же белобрысый и долговязый, как и сам Дайру.
— Эй, ты там живой? — заговорщически окликнул он пленника. — Потерпи маленько. Трюм освятили, скоро на палубу вылезут. Как жрец уйдет, так тебя сразу отсюда вынут. Я у тебя пока спрячу мою псину, а то капитан увидит, рассердится. Обряд все-таки. Не возражаешь?
Последняя фраза была шуткой, над которой юнга сам захихикал. Затем он исчез и почти сразу вновь возник над бортом.
— Не вырывайся, дурак, не в море кидаю!
Что-то мягкое, живое тяжело шлепнулось на живот Дайру, когти больно заскребли по боку.
— Все, побегу, а то заметят, что я не на молитве. Смотри, парень, не обижай ушастого! Я его потом тихонько вытащу.
На груди у Дайру восседал несуразный пес, толстый, вислоухий, с добродушной удивленной мордой.
Нелепость ситуации и эта обаятельная зверюга на груди внезапно помогли парнишке успокоиться. Даже стало стыдно: реветь вздумал, как маленький! Ну, скрутили его эти пиратские морды, так учитель скоро его хватится, спросит свой талисман: куда делся Дайру? А пока нужно время тянуть, врать что-нибудь этим гадам. Если уж им Нургидан сумел свою стряпню скормить, так он, Дайру, и подавно не оплошает!
Пес склонил голову, недоуменно обнюхал залитые слезами щеки мальчика и вдруг, сочувственно взвизгнув, начал вылизывать ему лицо.
Страх окончательно прошел. Если бы не тряпка во рту, Дайру бы рассмеялся.
Именно в это время Шенги положил ладонь на талисман.
— Куда же запропастился Дайру? — озабоченно сказал он.
Ралидж, чисто вымытый, выбритый, в выстиранной и успевшей просохнуть одежде, готов был смотреть на жизнь доброжелательно и благодушно.
— Да не волнуйся, куда денется! Парнишка смышленый, осмотрительный, не ввяжется ни в какую… — Он не договорил, увидев выражение лица Охотника. Резко выпрямился, со стуком поставил на стол кубок. — Что?!
— Не знаю, — тревожно отозвался Шенги. — Талисман закапризничал, это с ним впервые! Хочу увидеть Дайру, а перед глазами все залито светом — мягкий такой, серебристый, переливчатый.
Он до боли вдавил талисман в кожу. Зря старался. Не могла немая серебряная пластина объяснить, что совсем близко от Дайру находится вторая часть магического диска и обе пластины сквозь ночь льют навстречу друг другу невидимые лучи.
— Но это же… это не значит, что мальчик умер? — побелевшими губами вымолвил Шенги.
— Да не может быть! Еще раз попробуй!
Охотник сосредоточился, вспоминая лицо ученика.
— Есть!
— Увидел?!
— Нет, но чувствую… Он там, в этом свете, в самой сердцевине. Жив, точно, жив, только чем-то очень взволнован. И он… и его…
Вдруг Охотник упал на скамью, убрал руку с талисмана и разразился хохотом.
— Его кто-то целует! — воскликнул он в ответ на недоуменный взгляд Сокола. — Да как целует-то! В лоб, в щеки, куда попало! Не знаю, что стряслось с талисманом, но у мальчишки свидание! Ну, Дайру! Ну, пострел! Он этак обгонит Нургидана!
— Не теряется ни по какую сторону Грани! — в тон ему отозвался Ралидж.
— Ладно, — просмеявшись, сказал Шенги. — Мог бы предупредить, поросенок, чтоб я не беспокоился. А то здесь чудовища всякие… Ну, я с ним утром очень, очень поговорю!
— Да чтоб вас всех рыбы сожрали! Я же выполнил все ваши капризы! На этот нелепый остров завернул! Жреца нанял! Таскался с ним по кораблю, пел молитвы! Чего вам еще надо — чтоб я сам подался к жрецу в ученики?
— Капитан, — просительно пробасил Пень, — команда волнуется! Этот слизняк…
— Короче! Чего они от меня хотят?
— Чтоб ты с ними отстоял молебен возле храма.
— Я же не верю в Безликих!
— А это им по фигу, лишь бы отстоял. Оказал бы уважение богам и команде.
— Как трогательно! Ну, они меня еще узнают! Тысячу раз пожалеют, что смели мне приказывать!
Дайру рухнул на колени:
— Господин! Какие от меня хлопоты?! Знаешь ведь, я сам под твою руку хочу, еще на Тагизарне просился!
— Врет, — убежденно сказал Пень. — Ты спроси, чего он за нами всю дорогу тащился да подглядывал?
— Потому и тащился, что своему счастью не верил! Где Эрниди, а где Тагизарна? Ты, рыжий, не рычи, я ж вас не сдал страже, а просто следом шел!
— Потом разберемся, — нетерпеливо махнул рукой Сарх. — Жрец дожидается! Пока надо парня спрятать.
— Скрутить да бросить в трюм, — пожал плечами Баррах.
— Что б ты понимал в очистительных обрядах! — презрительно возразил наррабанцу боцман. Пират не знал и не хотел знать, какие у капитана счеты с тощим сопляком в ошейнике, но понял главное: пленника надо спрятать. — Жрец должен весь корабль обойти! От носа до кормы! И в трюм он спустится!
— Можешь предложить что-нибудь? — деловито спросил капитан.
— А то как же! Вон на палубе шлюпка стоит. Спустить на талях за борт — не на воду, а чтоб в воздухе висела. Парня связать, кляп в рот — и…
— Понял! Отлично! Исполнять, да побыстрее! А я к жрецу пошел!
* * *
Издали доносилось торжественное песнопение: экипаж тянул за жрецом слова очистительной молитвы. Дайру, скрученный по рукам и ногам, лежал на дне шлюпки. Рот его был завязан тряпкой, по щекам текли злые слезы.
Через борт перегнулся какой-то парень, совсем еще мальчишка, такой же белобрысый и долговязый, как и сам Дайру.
— Эй, ты там живой? — заговорщически окликнул он пленника. — Потерпи маленько. Трюм освятили, скоро на палубу вылезут. Как жрец уйдет, так тебя сразу отсюда вынут. Я у тебя пока спрячу мою псину, а то капитан увидит, рассердится. Обряд все-таки. Не возражаешь?
Последняя фраза была шуткой, над которой юнга сам захихикал. Затем он исчез и почти сразу вновь возник над бортом.
— Не вырывайся, дурак, не в море кидаю!
Что-то мягкое, живое тяжело шлепнулось на живот Дайру, когти больно заскребли по боку.
— Все, побегу, а то заметят, что я не на молитве. Смотри, парень, не обижай ушастого! Я его потом тихонько вытащу.
На груди у Дайру восседал несуразный пес, толстый, вислоухий, с добродушной удивленной мордой.
Нелепость ситуации и эта обаятельная зверюга на груди внезапно помогли парнишке успокоиться. Даже стало стыдно: реветь вздумал, как маленький! Ну, скрутили его эти пиратские морды, так учитель скоро его хватится, спросит свой талисман: куда делся Дайру? А пока нужно время тянуть, врать что-нибудь этим гадам. Если уж им Нургидан сумел свою стряпню скормить, так он, Дайру, и подавно не оплошает!
Пес склонил голову, недоуменно обнюхал залитые слезами щеки мальчика и вдруг, сочувственно взвизгнув, начал вылизывать ему лицо.
Страх окончательно прошел. Если бы не тряпка во рту, Дайру бы рассмеялся.
* * *
Именно в это время Шенги положил ладонь на талисман.
— Куда же запропастился Дайру? — озабоченно сказал он.
Ралидж, чисто вымытый, выбритый, в выстиранной и успевшей просохнуть одежде, готов был смотреть на жизнь доброжелательно и благодушно.
— Да не волнуйся, куда денется! Парнишка смышленый, осмотрительный, не ввяжется ни в какую… — Он не договорил, увидев выражение лица Охотника. Резко выпрямился, со стуком поставил на стол кубок. — Что?!
— Не знаю, — тревожно отозвался Шенги. — Талисман закапризничал, это с ним впервые! Хочу увидеть Дайру, а перед глазами все залито светом — мягкий такой, серебристый, переливчатый.
Он до боли вдавил талисман в кожу. Зря старался. Не могла немая серебряная пластина объяснить, что совсем близко от Дайру находится вторая часть магического диска и обе пластины сквозь ночь льют навстречу друг другу невидимые лучи.
— Но это же… это не значит, что мальчик умер? — побелевшими губами вымолвил Шенги.
— Да не может быть! Еще раз попробуй!
Охотник сосредоточился, вспоминая лицо ученика.
— Есть!
— Увидел?!
— Нет, но чувствую… Он там, в этом свете, в самой сердцевине. Жив, точно, жив, только чем-то очень взволнован. И он… и его…
Вдруг Охотник упал на скамью, убрал руку с талисмана и разразился хохотом.
— Его кто-то целует! — воскликнул он в ответ на недоуменный взгляд Сокола. — Да как целует-то! В лоб, в щеки, куда попало! Не знаю, что стряслось с талисманом, но у мальчишки свидание! Ну, Дайру! Ну, пострел! Он этак обгонит Нургидана!
— Не теряется ни по какую сторону Грани! — в тон ему отозвался Ралидж.
— Ладно, — просмеявшись, сказал Шенги. — Мог бы предупредить, поросенок, чтоб я не беспокоился. А то здесь чудовища всякие… Ну, я с ним утром очень, очень поговорю!
* * *
— Да чтоб вас всех рыбы сожрали! Я же выполнил все ваши капризы! На этот нелепый остров завернул! Жреца нанял! Таскался с ним по кораблю, пел молитвы! Чего вам еще надо — чтоб я сам подался к жрецу в ученики?
— Капитан, — просительно пробасил Пень, — команда волнуется! Этот слизняк…
— Короче! Чего они от меня хотят?
— Чтоб ты с ними отстоял молебен возле храма.
— Я же не верю в Безликих!
— А это им по фигу, лишь бы отстоял. Оказал бы уважение богам и команде.
— Как трогательно! Ну, они меня еще узнают! Тысячу раз пожалеют, что смели мне приказывать!