Страница:
Батальон выстроился в колонну позади Московского полка. Моряки и солдаты переговаривались:
— Что-то ваши не все будто?
— Подойдут, дайте время! Только глядите, ребята, чтоб дружней!
— А то будто сами не знаем…
Из-за Исаакиевского собора донеслось звонкое цоканье подков, и тотчас же из солдатских рядов раздались радостные крики:
— Кавалерия к нам скачет! Ур-ра!
— Ур-ра, Константин! — подхватили и матросы.
Но конная гвардия пронеслась мимо и стала строиться у Адмиралтейства.
На Дворцовой площади один за другим появлялись полки Кавалергардский, Преображенский, Семеновский и позже часть Московского полка, которая не пошла за Бестужевым. Эту часть удалось уговорить остаться в казармах прискакавшему туда великому князю Михаилу Павловичу, который был шефом Московского полка.
Чтобы убедить солдат в законности требуемой от них новой присяги, Михаил Павлович прибегнул к тому же приему, который имел успех в казармах конной гвардии: сам подошел к аналою и первым присягнул Николаю, заставляя солдат повторять за собою торжественную клятву.
— Наши-то хороши! — презрительно кивали стоящие у памятника московцы на своих однополчан, выстроившихся на Дворцовой площади, — супротив своих пошли, сукины сыны…
— Ты был в конной артиллерии? — спросил Оболенский Пущина.
— Да, но Сухозанет не пустил в казармы.
— Однако нас, видимо, считают серьезным противником, — сказал, подходя, Бестужев. — Смотрите, какие силы стягивают.
— А вон и наших прибывает, — радостно указал Оболенский на роты приближающихся лейб-гренадер.
Снова загремело ликующее, многократное «ур-ра!»
Гренадеры стали строиться налево от московцев, не обращая внимания на уговоры полкового командира Стюрлера, прискакавшего им вслед. /
Каховский подошел к нему:
— Прошу вас немедленно удалиться!
— Прочь пошел! — топнул на него ногой Стюрлер.
Каховский выстрелил. Два гренадера отнесли в сторону смертельно раненного Стюрлера.
— Мы с батальонным командиром Пановым уж и надежду стали терять, — рассказывал Сутгоф, блестя синими, от шведа-отца унаследованными глазами. — И вдруг… Саша Одоевский вызывает меня и говорит, что люди готовы. Мы к ним: «Ребята, за нами, впе-е-ред!» И все семь рот хлынули
…Снова появился Каховский. Подошел и слушал молча. Боком, цепляясь одной ногой за другую, приблизился Кюхельбекер:
— Оболенский, где же наш диктатор?
— Не знаю, почему Трубецкого нет, — развел тот руками.
— Но послушайте, ведь нельзя же без начальника!
— Конечно, конечно, — поспешно согласился Оболенский. — Никоим образом невозможно…
Подошли другие.
— Так как же быть?
— А будьте вы, Бестужев, начальником.-
Николай Бестужев решительно отказался:
— На море — с удовольствием, а на сухом пути я, лейтенант, понятия в командовании не имею.
— Тогда вам, Оболенский, — Кюхельбекер взял его за руку и подвел к солдатам. — Вот вам, братцы, новый начальник.
Оболенский застенчиво улыбнулся, постоял минуту перед каре и вернулся к Бестужеву.
— Так как же быть? — снова повис тревожный вопрос.
— Подождем, — попробовал успокоить Оболенский.
— Чего ждать?
— Где Рылеев?
— Где Трубецкой?
— Трубецкой пропал куда-то, Рылеев мечется по полкам, уговаривает, людей, — сказал Пущин.
— Нашел время. Теперь уже только один язык возможен — язык оружия.
— Но ведь Трубецкой сказал — без него огня не начинать.
— Трубецкой, Трубецкой! — сердито передразнил кто-то. — А сам он где?
Каховский полными муки глазами смотрел на своих товарищей, переходящих с одного места на другое. Их растерянный вид и суматошные движения заставляли его страдать.
Он видел, что и солдаты с удивлением смотрят на своих новых начальников, которые то и дело сходятся группами, шепчутся, переглядываются и вытягивают шеи, всматриваясь в даль проспектов.
Одоевский и Пущин время от времени подходили к солдатам.
«Точно в светском салоне занимают гостей разговорами», — с горечью подумал о них Каховский.
— Смотрите, Анненков наш, с кавалергардами стоит. Вот и ладно, не пойдет же он против нас. Однако кавалерия в атаку идет.
— Пущин, командуйте вы.
— Да я в штатском, а впрочем… — он быстро подошел к солдатам:
— Ребята, я бывший военный, будете слушаться моей команды?
— Рады стараться, — оживились солдаты. — Только командуйте. А то что зря стоять.
Кто-то подал Пущину саблю.
— Го-товьсь! — раздалась его звучная команда.
Лошадиные морды конной гвардии вплотную придвинулись к каре. Клубы морозного пара от дыхания коней смешались с людским дыханием.
Зазвучали ружейные выстрелы.
— Ур-ра! — громыхнуло по всей площади, перекатилось за Неву и по окрестным улицам.
Лошади, скользя и спотыкаясь, шарахнулись назад ко дворцу.
— Спасибо московцам… Поверх голов стреляли, а то бы многих положили, — говорили кавалеристы.
И снова атака, такая же нестройная, спотыкающаяся. И переговоры между нападавшими и мятежниками:
— И чего прете, дуралеи? Ведь не за себя одних стоим. За всех…
— Попрешь, коли посылают, — отвечали с коней. — А вы держитесь, ребята.
И снова затишье с обеих сторон. Подскакал, было, генерал Сухозанет.
— Ребята, государь надеется, что вы образумитесь. Он жалеет вас.
Сухозанет, — крикнул Оболенский, — давай конституцию!
Сухозанет тряхнул султаном. Чей-то кирпич попал в этот султан, и из него посыпались перья. Раздался дружный хохот и свист. И генерал галопом вернулся ко дворцу.
Еще несколько генеральских султанов — и снова свист, крики и комариное нытье пуль.
— Озябли, ребята? — подошел к каре Александр Бестужев.
— Есть маленько, ваше благородие.
Бестужев, сам не зная для чего, отдал приказание лейб-гренадерам стать на фасы, а московцам — внутрь каре.
— Эдак в господских залах кадриль танцуют, ей-богу, — сказал усатый гренадер.
— Ума не приложим, чего топчемся на одном месте! — раздавались голоса. — Ноги отекли. Руки ружей не держат, пальцы свело. Есть охота!
Из толпы кто-то передал солдатам краюху хлеба. Потом другую, третью. Солдаты ломали их и ели. К Каховскому подошел Якубович.
— Стоим? — спросил он со злорадством.
— Стоим, — отрезал Каховский.
Якубович засвистал было что-то бравурное, но, взглянув в лицо Каховского, оборвал и спросил:
— А признайтесь, Каховский, что, если бы вы все согласились с моим предложением — разбить кабаки, захватить в церквах хоругви да двинуть всенародным крестным ходом, не стояли бы мы здесь так бездейственно, не морозили бы людей. Так ведь испугались рылеевского moralite note 33: «Подвизаемся, дескать, делу великому, и средства должны быть чистейшие…» Не по этой ли причине и ты не исполняешь того, о чем просил тебя Рылеев и чего он не допустил поручить мне?!
Каховский мрачно смотрел в устремленный на него насмешливый глаз.
— Нет, не поэтому, — проговорил он резко. — А потому, что, ища случай нанести удар Николаю, я должен был бы покинуть площадь и шататься возле Зимнего дворца. А это считаю бесчестным.
— Так-с. Ну, вы постойте, — дерзко улыбнулся Якубович, — а мне что-то неохота, к тому же голова изрядно болит. — И он скрылся.
Александр Одоевский нервно потирал руки.
— И Булатова нет, и Трубецкой пропал, — повторял он шепотом. — Булатов сам рассказывал мне, что попрощался со своими детьми и готов на все. А вот… и вовсе не явился. Что же это?!
Братья Бестужевы тихо разговаривали между собой.
— Ты обижался на меня за мои шутки по поводу затеваемого дела. А ведь так и вышло: ну, разве с эдакой малостью хотя бы и преданнейших солдат можно надеяться на успех? — говорил Михаил.
— Погоди еще крест ставить, — сам до глубины души огорченный ходом дела, все-таки возразил Александр.
— Как только стемнеет, многие к нам перейдут, — утешал Пущин.
— А вот и еще помощь, — указал он на небольшую группу юношей в кадетской форме.
Четким шагом они приблизились к каре и, отдав честь, остановились.
Один из них выступил вперед и доложил по-военному:
— Мы, посланцы Морского и Первого кадетского корпусов явились испросить разрешения сражаться в ваших рядах за счастье нашего отечества, — в его еще ломающемся голосе звучала твердая решимость…
Лица у кадет были еще совсем по-детски округлы, но в глазах светилось подлинное мужество.
Пущин вдруг почувствовал, что вот-вот заплачет растроганными слезами. Он низко нахлобучил шляпу и отошел в сторону.
Бестужевы переглянулись. У обоих сердца наполнились гордостью.
Они крепко пожали юношам руки.
— Благодарите своих товарищей за благородные намерения, — с чувством проговорил Михаил Бестужев, — а себя поберегите для будущих подвигов.
Будто темная тень упала на молодые лица. Несколько минут кадеты стояли неподвижно, как бы в нерешительности.
— Молодцы кадеты! — бодро и дружелюбно произнес Николай Бестужев. — Запомните: если нас постигнет неудача — вам надлежит довершить в будущем начатое нами дело. А сейчас, налево кругом! Шагом марш! — как на ученье приказал он.
Посланцы дрогнули и, подчиняясь приказанию, замаршировали прочь.
— Присутствие этих милых птенцов рядом с усатыми гренадерами, поистине, оригинально окрасило бы наше восстание, — глядя им вслед, со вздохом сказал Михаил Бестужев.
— Участие детей в таком деле — небывалый факт в летописях истории, — задумчиво откликнулся старший брат.
— Но каковы русские ребята! — восторженно воскликнул Александр. — Напиши о таких — скажут выдумка…
— Смотрите-ка! — раздался чей-то удивленный возглас. — Попы зачем-то к нам!
Из придворной кареты, остановившейся у главного штаба, вышли два старика священника. Один, осанистый и русобородый, остался у кареты, держась за открытую дверцу. Другой, щуплый петербургский митрополит Серафим, придерживая полы длинной тяжелой рясы, шел прямо к каре.
Толпа расступалась. Солдаты ждали, что будет. Некоторые сняли шапки. Другие только подтянулись. Кругом погашало.
— Воины, — задребезжал в морозном воздухе старческий голос. — Воины! Вы против бога и отечества поступаете: Константин Павлович письменно и словесно трикраты отрекся от российской короны. Синод, Сенат и народ присягнули государю Николаю Павловичу. Вы только одни дерзнули восстать супротив вашей священной обязанности. Я, первосвятитель церкви, умаливаю вас — успокойтесь! Не пролейте крови одноземцев ваших. Отказался, точно отказался царевич. Коли не верите мне, — он высоко поднял над головой золотой крест, — сему кресту поверьте…
— Вы так же можете быть обмануты, как и мы, — прозвучал в настороженной тишине голос Каховского. — И зачем только нас уговариваете не приступать к кровопролитию? Силой слова и креста убедите противную сторону не проливать нашей крови. Поглядите туда, владыко. Видите, что затевают там. Пушки против нас выкатывают.
— Ступай к ним! Тут тебе нечего делать, — послышались негодующие возгласы.
Солдаты надели скинутые шапки. Из их рядов раздавалось:
— Ступай прочь, николаевский калуфер. Не верим тебе. Пора тебе помирать, а не морочить народ!
— Ты сам за две недели двум царям присягал!
Кто-то дернул его за длинную рясу:
— Поворачивай оглобли, старик!
— Да попроворней, чего оробел!
— Безбожники, исчадия ада… — шептал Серафим трясущимися губами и, пугливо пятясь, отступал.
На груде камней и досок, возле лесов строящегося Исаакиевского собора, мещанин в расстегнутом кафтане, с грязно-малиновым шерстяным шарфом на шее рассказывал:
— Видя такое варварское на все российское простонародье притеснение, Константин Павлович и вознамерился уничтожить оное. Съездил он к австрийскому королю. «Одолжи, говорит, тысяч сто войска, а то мои господа благородные первеющими мерзавцами и подлецами объявились. С престола меня вон долой, чтоб я за простой народ не стоял…»
— Господа — первеющие подлецы и есть, — уверенно послышалось в толпе.
— Не все подлецы, — сказала женщина, повязанная платком, с заячьей муфточкой в руках, — поглядите хоть на этих, что перед солдатами расхаживают. Явно — господа: погоны золотые, обличье тоже благородное. И разговор, сама слышала, учтивый. А ведь вот, забыв высокое свое положение и богатство, грудь под пули подставляют. И за кого, спрашивается? А ну-ка, рассудите!
Мещанин заглянул женщине в лицо:
— Чего ты, сударыня, в военном деле понимаешь?
— Дело не военное, а народное, — заступился за женщину парень с топором за ременным поясом.
— Эт-то так. Ишь, народу и впрямь сколько привалило…
— Держись, Микола! — звонко и насмешливо крикнул кудрявый каменщик в фартуке, сидевший верхом на толстой балке постройки. И, подбросив шапку, поймал ее на лету концом сапога.
— Дядь, дай ружжо подержать, — попросил мальчик в огромном картузе, закрывающем его лицо до румяных щек
Гренадер улыбнулся в бороду.
— Подержь…
Мальчишка стал на цыпочки и старался заглянуть в дуло.
— Нет, что ж, бывают и господа, за народ которые, — примирительно начал было обстриженный в скобку, судя по «оканью», ярославец.
— Ух ты, разжалобился… господский заступник, — подбежал к нему сухопарый человек в поношенной шинели. И лицо его было сухонькое, с белокурой бородкой, и взгляд серо-голубых глаз острый, хватающий. — Под пулями стоят, дескать, господа благородные. Скажи, отвагу нашел в чем. Нет, кабы хоть одного из них кнутом отодрали, вот бы я поверил, что поравняли они себя простому народу.
— Долго ль, коротко ль, а сего им не миновать, — поддержал его въехавший в толпу извозчик.
— Константин, сказывают, народ у господ не дольше, как на шесть месяцев оставит, а там под себя возьмет. Царские будем.
— Смышлен, видать. Башка на плечах не зря болтается, — ухмыльнулся кудрявый парень.
— Робя, гляди, генерал расскакался больно! — крикнули с верхних лесов, и над головами пролетели камни, щепки и палки в генерала Воинова, подскакавшего к переднему ряду каре.
— Не галдите! Чевой-то лопочет, не слыхать…
— Гони его, улю-лю…
Ловко брошенная палка сбила генеральскую шапку с кокардой. Лошадь взвилась. Седок пригнулся и ускакал ко дворцу.
В небольшом выходящем окнами на Неву кабинете новый император всероссийский Николай Павлович суетился вокруг стола, на котором лежал план Петербурга.
Генерал-адъютант Бенкендорф и назначенный петербургским военным генерал-губернатором граф Милорадович с лицами, будто запорошенными пылью, стоя навытяжку, слушали отрывистые приказания царя:
— У главного входа во дворец поставить девятую стрелковую роту лейб-гвардии Финляндского полка. Общую охрану дворца поручить саперам. Первый и второй взвод преображенцев, а также кавалергардский полк построить на Дворцовой площади. Вот здесь, — он хотел отчеркнуть карандашом, но нажал так, что кончик сломался. Николай швырнул карандаш на пол и властно продолжал: — Мост у Крюкова канала и Галерную улицу занять павловцам. Конной гвардии обогнуть Исаакиевский собор и выстроиться до Невы. К Конногвардейскому манежу послать Семеновский полк. Измайловскому полку быть здесь, — он провел ногтем от Синего моста до Адмиралтейского проспекта.
— Его высочество с генералом Толем находятся при этом полку, — доложил Бенкендорф.
— Знаю. Финляндский полк…
— Государь, — перебил Бенкендорф, — с этим полком также неблагополучно…
— Этот полк из моей второй дивизии, — запальчиво возразил Николай. — И я, командир, знаю своих людей…
— Ваше величество, — продолжал Бенкендорф, — имеется донесение что, когда первый взвод этого полка дошел до середины Исаакиевского моста, поручик Розен скомандовал «стой», и люди не пошли дальше.
— Розен? — Николай метнулся к столу, где лежал доставленный Дибичем из Таганрога список членов Тайного общества.
— К черту финляндцев, — выругался он, пробежав взглядом по фамилиям. — Я сам с первым батальоном преображенцев встану на углу Вознесенского и Адмиралтейского проспектов. Сюда мне и доносить…
Он снова наклонился к карте:
— Смотрите.
Генералы нагнулись.
— Видите, круг почти замкнут.
В кабинет быстрыми шагами вошел князь Васильчиков.
— Ну? — выпрямился Николай.
— Ваше величество, — Васильчиков перевел шумное дыхание. — Атаки конной гвардии и кавалергардов успеха не имеют…
— Измена? — хрипло спросил Николай.
— Гололедица, ваше величество… Лошади падают… Подковы без шипов, гладкие…
«И сам я как по гололедице вступаю на престол. Вот-вот упаду», — мелькнула у Николая мысль, и будто увидел себя, жалкого и смешного, карабкающимся на ступени трона.
Хрустнул пальцами, хотел что-то сказать, но только лязгнул зубами, как голодный волк.
— Еще раз осмелюсь посоветовать вашему величеству, — тем же вкрадчивым голосом, каким недавно предлагал Александру душеспасительные беседы с Фотием, Васильчиков в третий раз предложил двинуть против мятежников артиллерию.
— Я сейчас буду туда сам, — не глядя ни на кого, сказал Николай.
— Слушаюсь, ваше величество.
Крутой поворот к выходу, но на пороге задержка.
Генерал, генерал Алексей Орлов. За ними генерал Сухозанет — и все с одним и тем же:
— В офицерах неповиновение.
— В людях беспокойство…
— Дело идет дурно.
— Прикажите…
— Повелите…
— Разрешите…
И назойливые советы:
— Артиллерия необходима.
— Картечи бы им!
А в дверях опять звон шпор, золото мундира, а выше красное лицо и тревожно насупленные брови. И снова обрывистый рапорт:
— Ваше величество, Московский полк в полном восстании. Шеншин и Фредерикс тяжело ранены. Мятежники идут к Сенату. Я едва их обогнал. Ради бога, прикажите двинуть против них первый батальон Преображенского полка.
— Генерал-майор Стрекалов, распорядитесь на фланги батальона поставить стрелков, — приказал Николай.
Один Левашев порадовал:
— Измайловский полк в полном порядке и ждет ваше величество у Синего моста.
— Сейчас, сейчас выйду. Оставьте меня одного. Да, граф, — задержал Николай Милорадовича, — какова цена вашим уверениям о спокойствии столицы? Вот вам и «мальчишки, альманашники»…
Милорадович выпятил грудь колесом.
— Я отправлюсь к бунтовщикам и уверен, что мне удастся уговорить их.
Николай язвительно усмехнулся:
— Вы, граф, так долго командовали гвардией, что вам, конечно, скорее поверят, чем кому-либо иному.
Милорадович щелкнул шпорами.
Оставшись один, Николай заломил руки на затылок, пригнул голову к холодному мрамору столика с исчерканной вдоль и поперек картой Петербурга и несколько минут оставался неподвижен.
Потом вскочил, взял колокольчик и от его дребезжания вздрогнул всем телом.
Влетел адъютант.
— Ты к шталмейстеру, князю Долгорукову, отправишься в Аничкин дворец. Скажешь, чтоб взял детей с обеими императрицами и привез их, если возможно будет, сюда. Если нет — в Царское Село. Придворных карет не брать, найми извозчичьи. И чтоб ни-ни. Головой ответишь. Понял?
— Не извольте…
— Ступай, ступай…
Свист, хохот, улюлюканье, кирпичи, камни неслись из толпы навстречу каждому царскому посланцу, который отваживался приблизиться к мятежным войскам.
— Батюшки, глядите — сам генерал-губернатор прет…
— Где? Где? Братцы, дайте же взглянуть.
— Да вон, в санках стоймя стоит. За кучерово плечо держится.
Граф Милорадович, как был на присяге во дворце, в одном мундире с голубой андреевской лентой через плечо, промчался к казармам и через несколько минут подскакал к самому каре на белом тонконогом коне. Выхватив из ножен золотую саблю, он высоко поднял ее над головой:
— Ребята! Сабля сия подарена мне цесаревичем Константином в знак крепкой его ко мне дружбы. Изменю ли другу своему вовлечением вас в злостный обман? Истинно говорю вам — Константин Павлович отрекся по доброй воле…
— Слышали такое! Не верим! — отозвались из каре. — Пускай сам нам об этом скажет.
— Неужели среди вас нет никого, кто бывал со мной в боях против внешних врагов?! Пусть смело скажет: обманывал ли я когда своих солдат?
Солдаты молчали.
Милорадович ближе подъехал к цепи, выставленной Оболенским впереди каре, и уже по-начальнически крикнул:
— Ну, детушки, побаловались и хватит! Марш по казармам!
Старший в цепи унтер-офицер фузилярной роты Луцкий выставил перед лошадью Милорадовича штык.
— Ты что делаешь, мальчишка? — грозно крикнул Милорадович.
— Отъезжайте, граф, — подойдя, строго сказал Оболенский.
— Куда нашего шефа девали? — гневно спрашивали из солдатских рядов. — Не будем менять присягу. Эдак каждому заезжему принцу присягать заставите…
— Вот вам истин… — начал, было, Милорадович, занося руку ко лбу.
Но в этот момент где-то совсем близко щелкнул пистолетный выстрел. Оболенский обернулся. Каховский медленно заносил за спину еще дымящийся пистолет.
Милорадович, как-то неловко клонясь к лошадиной шее, цеплялся пальцами за длинную разметанную гриву. Оболенский ткнул лошадь штыком. Она рванулась и, не доскакав до угла Дворцовой площади, сбросила с себя, как мешок с кладью, обмякшее тело, затянутое в шитый золотом мундир с голубою андреевской лентой.
Золотая сабля, блеснув мгновенным лучом, уткнулась в снег.
Рядовой Яригин выбежал из строя и поцеловал Оболенского.
— Ты что?
— А что начали бой…
— Это не я…
Каховский пожал плечами.
— Вот теперь бы самое время в атаку идти, — настойчиво заговорили солдаты. — Ишь как у них закопошились.
— Пушки подкатывают ближе. И чего ждем? В военном деле не полагается зря время убивать. Гляди, сам Микола возле пушек вертится, а братца к нам шлет.
Действительно, Михаил Павлович приближался к памятнику. Остановив коня шагах в двадцати, он стал рассказывать то же, что говорил артиллеристам и московцам. Уверял, что Константин и ему заявлял о нежелании принимать корону. Но в ответ слышал упорное:
— Пусть сам Константин объявится!
— Надоели, — вдруг услышал Бестужев ленивый голос Кюхельбекера.
— Кто?
— Да они, — ткнул пистолетом Кюхельбекер в сторону дворца и прицелился в Михаила.
Бестужев схватил его за руку. Но выстрел раздался. Михаил Павлович, втянув голову в плечи, галопом поскакал назад.
— Ваше величество, прикажите послать за шинелью, — заботливо предложил Бенкендорф, когда увидел Николая на Дворцовой площади в одном мундире. — Ветер становится резким, и мороз усилился.
— Ты советуешь — за шинелью, Васильчиков — за артиллерией. Вижу, дело предстоит жаркое…
— Совсем одурели, канальи, — кивая в сторону Сенатской площади, поддакнул Бенкендорф. — Генерала Милорадовича ранили.
«Допрыгался хвастунишка», — подумал Николай.
— Послать к нему моего… — спохватился и «медика» не прибавил. «Может быть, для меня самого пригодится», — подумал с опаской.
Но Бенкендорф догадался:
— Не беспокойтесь, ваше величество. Врач Петрашевский уж и пулю вынул. Граф обрадовался, что она оказалась не солдатской. Разумеется, ее пустил кто-либо из каналий фрачников.
— А ты в артиллерии уверен? — перебил Николай.
— Абсолютно, ваше величество.
— Когда она прибудет, прикажи Сухозанету построить правым флангом к бульвару, а левым — к Невскому проспекту, — и царь поскакал к измайловцам.
Он старался держаться особенно молодецки. И когда спросил у батальона: «Пойдете за мной?» — внешне вопрос прозвучал почти спокойно.
Батальон молчал, а за него во все горло гаркнул генерал Левашев.
— Рады стараться, ваше императорское величество!
— Ежели есть среди вас такие, которые хотят идти против меня, — продолжал Николай, — не препятствую. Присоединяйтесь к мятежникам.
— Ишь ты, смиренный какой, — сказал насмешливо кто-то в задних рядах.
— Ежели таких среди измайловцев нет — к атаке в колонну! Первый и второй взвод, вполоборота нале-во!
— Ур-ра! — опять неистово закричал Левашев и, как дирижер, взмахнул рукой.
— Ур-ра! — нестройно ответили измайловцы и двинулись к Адмиралтейству.
А им навстречу гремело:
— Ур-ра-а, Константин! Ур-ра-а!..
Откуда-то — не понять откуда — запели и зажужжали, как злые осы, пули…
— Ты рискуешь головой, — Михаил Павлович потянул Николая за угол.
Генерал Толь неотступно следовал за ними.
— Государь, прикажите очистить площадь или… — проговорил он угрюмо.
— Или что? — лязгая зубами, спросил Николай.
«Трусит он так или замерз?» — подумал Толь.
И, глядя прямо в будто замороженные глаза Николая, отрубил:
— Или откажитесь от престола.
— Я послал за артиллерией…
— Она прибыла с замедлением и без снарядов, — сообщил Михаил.
— За снарядами послать в артиллерийскую лабораторию и привезти их хотя бы на извозчиках! — исступленно крикнул Николай и так вонзил шпоры в коня, что тот взвился на дыбы и, как бешеный, понесся к бульвару.
Едва удалось осадить его у самой ограды. На всем скаку подлетел генерал Комаровский:
— Ваше величество, извольте…
Но Николай перебил с испугом:
— Кто этот белокурый полковник? Он сегодня уже несколько раз попадается мне на глаза. Смотрите, как он подозрительно держится.
— Что-то ваши не все будто?
— Подойдут, дайте время! Только глядите, ребята, чтоб дружней!
— А то будто сами не знаем…
Из-за Исаакиевского собора донеслось звонкое цоканье подков, и тотчас же из солдатских рядов раздались радостные крики:
— Кавалерия к нам скачет! Ур-ра!
— Ур-ра, Константин! — подхватили и матросы.
Но конная гвардия пронеслась мимо и стала строиться у Адмиралтейства.
На Дворцовой площади один за другим появлялись полки Кавалергардский, Преображенский, Семеновский и позже часть Московского полка, которая не пошла за Бестужевым. Эту часть удалось уговорить остаться в казармах прискакавшему туда великому князю Михаилу Павловичу, который был шефом Московского полка.
Чтобы убедить солдат в законности требуемой от них новой присяги, Михаил Павлович прибегнул к тому же приему, который имел успех в казармах конной гвардии: сам подошел к аналою и первым присягнул Николаю, заставляя солдат повторять за собою торжественную клятву.
— Наши-то хороши! — презрительно кивали стоящие у памятника московцы на своих однополчан, выстроившихся на Дворцовой площади, — супротив своих пошли, сукины сыны…
— Ты был в конной артиллерии? — спросил Оболенский Пущина.
— Да, но Сухозанет не пустил в казармы.
— Однако нас, видимо, считают серьезным противником, — сказал, подходя, Бестужев. — Смотрите, какие силы стягивают.
— А вон и наших прибывает, — радостно указал Оболенский на роты приближающихся лейб-гренадер.
Снова загремело ликующее, многократное «ур-ра!»
Гренадеры стали строиться налево от московцев, не обращая внимания на уговоры полкового командира Стюрлера, прискакавшего им вслед. /
Каховский подошел к нему:
— Прошу вас немедленно удалиться!
— Прочь пошел! — топнул на него ногой Стюрлер.
Каховский выстрелил. Два гренадера отнесли в сторону смертельно раненного Стюрлера.
— Мы с батальонным командиром Пановым уж и надежду стали терять, — рассказывал Сутгоф, блестя синими, от шведа-отца унаследованными глазами. — И вдруг… Саша Одоевский вызывает меня и говорит, что люди готовы. Мы к ним: «Ребята, за нами, впе-е-ред!» И все семь рот хлынули
…Снова появился Каховский. Подошел и слушал молча. Боком, цепляясь одной ногой за другую, приблизился Кюхельбекер:
— Оболенский, где же наш диктатор?
— Не знаю, почему Трубецкого нет, — развел тот руками.
— Но послушайте, ведь нельзя же без начальника!
— Конечно, конечно, — поспешно согласился Оболенский. — Никоим образом невозможно…
Подошли другие.
— Так как же быть?
— А будьте вы, Бестужев, начальником.-
Николай Бестужев решительно отказался:
— На море — с удовольствием, а на сухом пути я, лейтенант, понятия в командовании не имею.
— Тогда вам, Оболенский, — Кюхельбекер взял его за руку и подвел к солдатам. — Вот вам, братцы, новый начальник.
Оболенский застенчиво улыбнулся, постоял минуту перед каре и вернулся к Бестужеву.
— Так как же быть? — снова повис тревожный вопрос.
— Подождем, — попробовал успокоить Оболенский.
— Чего ждать?
— Где Рылеев?
— Где Трубецкой?
— Трубецкой пропал куда-то, Рылеев мечется по полкам, уговаривает, людей, — сказал Пущин.
— Нашел время. Теперь уже только один язык возможен — язык оружия.
— Но ведь Трубецкой сказал — без него огня не начинать.
— Трубецкой, Трубецкой! — сердито передразнил кто-то. — А сам он где?
Каховский полными муки глазами смотрел на своих товарищей, переходящих с одного места на другое. Их растерянный вид и суматошные движения заставляли его страдать.
Он видел, что и солдаты с удивлением смотрят на своих новых начальников, которые то и дело сходятся группами, шепчутся, переглядываются и вытягивают шеи, всматриваясь в даль проспектов.
Одоевский и Пущин время от времени подходили к солдатам.
«Точно в светском салоне занимают гостей разговорами», — с горечью подумал о них Каховский.
— Смотрите, Анненков наш, с кавалергардами стоит. Вот и ладно, не пойдет же он против нас. Однако кавалерия в атаку идет.
— Пущин, командуйте вы.
— Да я в штатском, а впрочем… — он быстро подошел к солдатам:
— Ребята, я бывший военный, будете слушаться моей команды?
— Рады стараться, — оживились солдаты. — Только командуйте. А то что зря стоять.
Кто-то подал Пущину саблю.
— Го-товьсь! — раздалась его звучная команда.
Лошадиные морды конной гвардии вплотную придвинулись к каре. Клубы морозного пара от дыхания коней смешались с людским дыханием.
Зазвучали ружейные выстрелы.
— Ур-ра! — громыхнуло по всей площади, перекатилось за Неву и по окрестным улицам.
Лошади, скользя и спотыкаясь, шарахнулись назад ко дворцу.
— Спасибо московцам… Поверх голов стреляли, а то бы многих положили, — говорили кавалеристы.
И снова атака, такая же нестройная, спотыкающаяся. И переговоры между нападавшими и мятежниками:
— И чего прете, дуралеи? Ведь не за себя одних стоим. За всех…
— Попрешь, коли посылают, — отвечали с коней. — А вы держитесь, ребята.
И снова затишье с обеих сторон. Подскакал, было, генерал Сухозанет.
— Ребята, государь надеется, что вы образумитесь. Он жалеет вас.
Сухозанет, — крикнул Оболенский, — давай конституцию!
Сухозанет тряхнул султаном. Чей-то кирпич попал в этот султан, и из него посыпались перья. Раздался дружный хохот и свист. И генерал галопом вернулся ко дворцу.
Еще несколько генеральских султанов — и снова свист, крики и комариное нытье пуль.
— Озябли, ребята? — подошел к каре Александр Бестужев.
— Есть маленько, ваше благородие.
Бестужев, сам не зная для чего, отдал приказание лейб-гренадерам стать на фасы, а московцам — внутрь каре.
— Эдак в господских залах кадриль танцуют, ей-богу, — сказал усатый гренадер.
— Ума не приложим, чего топчемся на одном месте! — раздавались голоса. — Ноги отекли. Руки ружей не держат, пальцы свело. Есть охота!
Из толпы кто-то передал солдатам краюху хлеба. Потом другую, третью. Солдаты ломали их и ели. К Каховскому подошел Якубович.
— Стоим? — спросил он со злорадством.
— Стоим, — отрезал Каховский.
Якубович засвистал было что-то бравурное, но, взглянув в лицо Каховского, оборвал и спросил:
— А признайтесь, Каховский, что, если бы вы все согласились с моим предложением — разбить кабаки, захватить в церквах хоругви да двинуть всенародным крестным ходом, не стояли бы мы здесь так бездейственно, не морозили бы людей. Так ведь испугались рылеевского moralite note 33: «Подвизаемся, дескать, делу великому, и средства должны быть чистейшие…» Не по этой ли причине и ты не исполняешь того, о чем просил тебя Рылеев и чего он не допустил поручить мне?!
Каховский мрачно смотрел в устремленный на него насмешливый глаз.
— Нет, не поэтому, — проговорил он резко. — А потому, что, ища случай нанести удар Николаю, я должен был бы покинуть площадь и шататься возле Зимнего дворца. А это считаю бесчестным.
— Так-с. Ну, вы постойте, — дерзко улыбнулся Якубович, — а мне что-то неохота, к тому же голова изрядно болит. — И он скрылся.
Александр Одоевский нервно потирал руки.
— И Булатова нет, и Трубецкой пропал, — повторял он шепотом. — Булатов сам рассказывал мне, что попрощался со своими детьми и готов на все. А вот… и вовсе не явился. Что же это?!
Братья Бестужевы тихо разговаривали между собой.
— Ты обижался на меня за мои шутки по поводу затеваемого дела. А ведь так и вышло: ну, разве с эдакой малостью хотя бы и преданнейших солдат можно надеяться на успех? — говорил Михаил.
— Погоди еще крест ставить, — сам до глубины души огорченный ходом дела, все-таки возразил Александр.
— Как только стемнеет, многие к нам перейдут, — утешал Пущин.
— А вот и еще помощь, — указал он на небольшую группу юношей в кадетской форме.
Четким шагом они приблизились к каре и, отдав честь, остановились.
Один из них выступил вперед и доложил по-военному:
— Мы, посланцы Морского и Первого кадетского корпусов явились испросить разрешения сражаться в ваших рядах за счастье нашего отечества, — в его еще ломающемся голосе звучала твердая решимость…
Лица у кадет были еще совсем по-детски округлы, но в глазах светилось подлинное мужество.
Пущин вдруг почувствовал, что вот-вот заплачет растроганными слезами. Он низко нахлобучил шляпу и отошел в сторону.
Бестужевы переглянулись. У обоих сердца наполнились гордостью.
Они крепко пожали юношам руки.
— Благодарите своих товарищей за благородные намерения, — с чувством проговорил Михаил Бестужев, — а себя поберегите для будущих подвигов.
Будто темная тень упала на молодые лица. Несколько минут кадеты стояли неподвижно, как бы в нерешительности.
— Молодцы кадеты! — бодро и дружелюбно произнес Николай Бестужев. — Запомните: если нас постигнет неудача — вам надлежит довершить в будущем начатое нами дело. А сейчас, налево кругом! Шагом марш! — как на ученье приказал он.
Посланцы дрогнули и, подчиняясь приказанию, замаршировали прочь.
— Присутствие этих милых птенцов рядом с усатыми гренадерами, поистине, оригинально окрасило бы наше восстание, — глядя им вслед, со вздохом сказал Михаил Бестужев.
— Участие детей в таком деле — небывалый факт в летописях истории, — задумчиво откликнулся старший брат.
— Но каковы русские ребята! — восторженно воскликнул Александр. — Напиши о таких — скажут выдумка…
— Смотрите-ка! — раздался чей-то удивленный возглас. — Попы зачем-то к нам!
Из придворной кареты, остановившейся у главного штаба, вышли два старика священника. Один, осанистый и русобородый, остался у кареты, держась за открытую дверцу. Другой, щуплый петербургский митрополит Серафим, придерживая полы длинной тяжелой рясы, шел прямо к каре.
Толпа расступалась. Солдаты ждали, что будет. Некоторые сняли шапки. Другие только подтянулись. Кругом погашало.
— Воины, — задребезжал в морозном воздухе старческий голос. — Воины! Вы против бога и отечества поступаете: Константин Павлович письменно и словесно трикраты отрекся от российской короны. Синод, Сенат и народ присягнули государю Николаю Павловичу. Вы только одни дерзнули восстать супротив вашей священной обязанности. Я, первосвятитель церкви, умаливаю вас — успокойтесь! Не пролейте крови одноземцев ваших. Отказался, точно отказался царевич. Коли не верите мне, — он высоко поднял над головой золотой крест, — сему кресту поверьте…
— Вы так же можете быть обмануты, как и мы, — прозвучал в настороженной тишине голос Каховского. — И зачем только нас уговариваете не приступать к кровопролитию? Силой слова и креста убедите противную сторону не проливать нашей крови. Поглядите туда, владыко. Видите, что затевают там. Пушки против нас выкатывают.
— Ступай к ним! Тут тебе нечего делать, — послышались негодующие возгласы.
Солдаты надели скинутые шапки. Из их рядов раздавалось:
— Ступай прочь, николаевский калуфер. Не верим тебе. Пора тебе помирать, а не морочить народ!
— Ты сам за две недели двум царям присягал!
Кто-то дернул его за длинную рясу:
— Поворачивай оглобли, старик!
— Да попроворней, чего оробел!
— Безбожники, исчадия ада… — шептал Серафим трясущимися губами и, пугливо пятясь, отступал.
На груде камней и досок, возле лесов строящегося Исаакиевского собора, мещанин в расстегнутом кафтане, с грязно-малиновым шерстяным шарфом на шее рассказывал:
— Видя такое варварское на все российское простонародье притеснение, Константин Павлович и вознамерился уничтожить оное. Съездил он к австрийскому королю. «Одолжи, говорит, тысяч сто войска, а то мои господа благородные первеющими мерзавцами и подлецами объявились. С престола меня вон долой, чтоб я за простой народ не стоял…»
— Господа — первеющие подлецы и есть, — уверенно послышалось в толпе.
— Не все подлецы, — сказала женщина, повязанная платком, с заячьей муфточкой в руках, — поглядите хоть на этих, что перед солдатами расхаживают. Явно — господа: погоны золотые, обличье тоже благородное. И разговор, сама слышала, учтивый. А ведь вот, забыв высокое свое положение и богатство, грудь под пули подставляют. И за кого, спрашивается? А ну-ка, рассудите!
Мещанин заглянул женщине в лицо:
— Чего ты, сударыня, в военном деле понимаешь?
— Дело не военное, а народное, — заступился за женщину парень с топором за ременным поясом.
— Эт-то так. Ишь, народу и впрямь сколько привалило…
— Держись, Микола! — звонко и насмешливо крикнул кудрявый каменщик в фартуке, сидевший верхом на толстой балке постройки. И, подбросив шапку, поймал ее на лету концом сапога.
— Дядь, дай ружжо подержать, — попросил мальчик в огромном картузе, закрывающем его лицо до румяных щек
Гренадер улыбнулся в бороду.
— Подержь…
Мальчишка стал на цыпочки и старался заглянуть в дуло.
— Нет, что ж, бывают и господа, за народ которые, — примирительно начал было обстриженный в скобку, судя по «оканью», ярославец.
— Ух ты, разжалобился… господский заступник, — подбежал к нему сухопарый человек в поношенной шинели. И лицо его было сухонькое, с белокурой бородкой, и взгляд серо-голубых глаз острый, хватающий. — Под пулями стоят, дескать, господа благородные. Скажи, отвагу нашел в чем. Нет, кабы хоть одного из них кнутом отодрали, вот бы я поверил, что поравняли они себя простому народу.
— Долго ль, коротко ль, а сего им не миновать, — поддержал его въехавший в толпу извозчик.
— Константин, сказывают, народ у господ не дольше, как на шесть месяцев оставит, а там под себя возьмет. Царские будем.
— Смышлен, видать. Башка на плечах не зря болтается, — ухмыльнулся кудрявый парень.
— Робя, гляди, генерал расскакался больно! — крикнули с верхних лесов, и над головами пролетели камни, щепки и палки в генерала Воинова, подскакавшего к переднему ряду каре.
— Не галдите! Чевой-то лопочет, не слыхать…
— Гони его, улю-лю…
Ловко брошенная палка сбила генеральскую шапку с кокардой. Лошадь взвилась. Седок пригнулся и ускакал ко дворцу.
В небольшом выходящем окнами на Неву кабинете новый император всероссийский Николай Павлович суетился вокруг стола, на котором лежал план Петербурга.
Генерал-адъютант Бенкендорф и назначенный петербургским военным генерал-губернатором граф Милорадович с лицами, будто запорошенными пылью, стоя навытяжку, слушали отрывистые приказания царя:
— У главного входа во дворец поставить девятую стрелковую роту лейб-гвардии Финляндского полка. Общую охрану дворца поручить саперам. Первый и второй взвод преображенцев, а также кавалергардский полк построить на Дворцовой площади. Вот здесь, — он хотел отчеркнуть карандашом, но нажал так, что кончик сломался. Николай швырнул карандаш на пол и властно продолжал: — Мост у Крюкова канала и Галерную улицу занять павловцам. Конной гвардии обогнуть Исаакиевский собор и выстроиться до Невы. К Конногвардейскому манежу послать Семеновский полк. Измайловскому полку быть здесь, — он провел ногтем от Синего моста до Адмиралтейского проспекта.
— Его высочество с генералом Толем находятся при этом полку, — доложил Бенкендорф.
— Знаю. Финляндский полк…
— Государь, — перебил Бенкендорф, — с этим полком также неблагополучно…
— Этот полк из моей второй дивизии, — запальчиво возразил Николай. — И я, командир, знаю своих людей…
— Ваше величество, — продолжал Бенкендорф, — имеется донесение что, когда первый взвод этого полка дошел до середины Исаакиевского моста, поручик Розен скомандовал «стой», и люди не пошли дальше.
— Розен? — Николай метнулся к столу, где лежал доставленный Дибичем из Таганрога список членов Тайного общества.
— К черту финляндцев, — выругался он, пробежав взглядом по фамилиям. — Я сам с первым батальоном преображенцев встану на углу Вознесенского и Адмиралтейского проспектов. Сюда мне и доносить…
Он снова наклонился к карте:
— Смотрите.
Генералы нагнулись.
— Видите, круг почти замкнут.
В кабинет быстрыми шагами вошел князь Васильчиков.
— Ну? — выпрямился Николай.
— Ваше величество, — Васильчиков перевел шумное дыхание. — Атаки конной гвардии и кавалергардов успеха не имеют…
— Измена? — хрипло спросил Николай.
— Гололедица, ваше величество… Лошади падают… Подковы без шипов, гладкие…
«И сам я как по гололедице вступаю на престол. Вот-вот упаду», — мелькнула у Николая мысль, и будто увидел себя, жалкого и смешного, карабкающимся на ступени трона.
Хрустнул пальцами, хотел что-то сказать, но только лязгнул зубами, как голодный волк.
— Еще раз осмелюсь посоветовать вашему величеству, — тем же вкрадчивым голосом, каким недавно предлагал Александру душеспасительные беседы с Фотием, Васильчиков в третий раз предложил двинуть против мятежников артиллерию.
— Я сейчас буду туда сам, — не глядя ни на кого, сказал Николай.
— Слушаюсь, ваше величество.
Крутой поворот к выходу, но на пороге задержка.
Генерал, генерал Алексей Орлов. За ними генерал Сухозанет — и все с одним и тем же:
— В офицерах неповиновение.
— В людях беспокойство…
— Дело идет дурно.
— Прикажите…
— Повелите…
— Разрешите…
И назойливые советы:
— Артиллерия необходима.
— Картечи бы им!
А в дверях опять звон шпор, золото мундира, а выше красное лицо и тревожно насупленные брови. И снова обрывистый рапорт:
— Ваше величество, Московский полк в полном восстании. Шеншин и Фредерикс тяжело ранены. Мятежники идут к Сенату. Я едва их обогнал. Ради бога, прикажите двинуть против них первый батальон Преображенского полка.
— Генерал-майор Стрекалов, распорядитесь на фланги батальона поставить стрелков, — приказал Николай.
Один Левашев порадовал:
— Измайловский полк в полном порядке и ждет ваше величество у Синего моста.
— Сейчас, сейчас выйду. Оставьте меня одного. Да, граф, — задержал Николай Милорадовича, — какова цена вашим уверениям о спокойствии столицы? Вот вам и «мальчишки, альманашники»…
Милорадович выпятил грудь колесом.
— Я отправлюсь к бунтовщикам и уверен, что мне удастся уговорить их.
Николай язвительно усмехнулся:
— Вы, граф, так долго командовали гвардией, что вам, конечно, скорее поверят, чем кому-либо иному.
Милорадович щелкнул шпорами.
Оставшись один, Николай заломил руки на затылок, пригнул голову к холодному мрамору столика с исчерканной вдоль и поперек картой Петербурга и несколько минут оставался неподвижен.
Потом вскочил, взял колокольчик и от его дребезжания вздрогнул всем телом.
Влетел адъютант.
— Ты к шталмейстеру, князю Долгорукову, отправишься в Аничкин дворец. Скажешь, чтоб взял детей с обеими императрицами и привез их, если возможно будет, сюда. Если нет — в Царское Село. Придворных карет не брать, найми извозчичьи. И чтоб ни-ни. Головой ответишь. Понял?
— Не извольте…
— Ступай, ступай…
Свист, хохот, улюлюканье, кирпичи, камни неслись из толпы навстречу каждому царскому посланцу, который отваживался приблизиться к мятежным войскам.
— Батюшки, глядите — сам генерал-губернатор прет…
— Где? Где? Братцы, дайте же взглянуть.
— Да вон, в санках стоймя стоит. За кучерово плечо держится.
Граф Милорадович, как был на присяге во дворце, в одном мундире с голубой андреевской лентой через плечо, промчался к казармам и через несколько минут подскакал к самому каре на белом тонконогом коне. Выхватив из ножен золотую саблю, он высоко поднял ее над головой:
— Ребята! Сабля сия подарена мне цесаревичем Константином в знак крепкой его ко мне дружбы. Изменю ли другу своему вовлечением вас в злостный обман? Истинно говорю вам — Константин Павлович отрекся по доброй воле…
— Слышали такое! Не верим! — отозвались из каре. — Пускай сам нам об этом скажет.
— Неужели среди вас нет никого, кто бывал со мной в боях против внешних врагов?! Пусть смело скажет: обманывал ли я когда своих солдат?
Солдаты молчали.
Милорадович ближе подъехал к цепи, выставленной Оболенским впереди каре, и уже по-начальнически крикнул:
— Ну, детушки, побаловались и хватит! Марш по казармам!
Старший в цепи унтер-офицер фузилярной роты Луцкий выставил перед лошадью Милорадовича штык.
— Ты что делаешь, мальчишка? — грозно крикнул Милорадович.
— Отъезжайте, граф, — подойдя, строго сказал Оболенский.
— Куда нашего шефа девали? — гневно спрашивали из солдатских рядов. — Не будем менять присягу. Эдак каждому заезжему принцу присягать заставите…
— Вот вам истин… — начал, было, Милорадович, занося руку ко лбу.
Но в этот момент где-то совсем близко щелкнул пистолетный выстрел. Оболенский обернулся. Каховский медленно заносил за спину еще дымящийся пистолет.
Милорадович, как-то неловко клонясь к лошадиной шее, цеплялся пальцами за длинную разметанную гриву. Оболенский ткнул лошадь штыком. Она рванулась и, не доскакав до угла Дворцовой площади, сбросила с себя, как мешок с кладью, обмякшее тело, затянутое в шитый золотом мундир с голубою андреевской лентой.
Золотая сабля, блеснув мгновенным лучом, уткнулась в снег.
Рядовой Яригин выбежал из строя и поцеловал Оболенского.
— Ты что?
— А что начали бой…
— Это не я…
Каховский пожал плечами.
— Вот теперь бы самое время в атаку идти, — настойчиво заговорили солдаты. — Ишь как у них закопошились.
— Пушки подкатывают ближе. И чего ждем? В военном деле не полагается зря время убивать. Гляди, сам Микола возле пушек вертится, а братца к нам шлет.
Действительно, Михаил Павлович приближался к памятнику. Остановив коня шагах в двадцати, он стал рассказывать то же, что говорил артиллеристам и московцам. Уверял, что Константин и ему заявлял о нежелании принимать корону. Но в ответ слышал упорное:
— Пусть сам Константин объявится!
— Надоели, — вдруг услышал Бестужев ленивый голос Кюхельбекера.
— Кто?
— Да они, — ткнул пистолетом Кюхельбекер в сторону дворца и прицелился в Михаила.
Бестужев схватил его за руку. Но выстрел раздался. Михаил Павлович, втянув голову в плечи, галопом поскакал назад.
— Ваше величество, прикажите послать за шинелью, — заботливо предложил Бенкендорф, когда увидел Николая на Дворцовой площади в одном мундире. — Ветер становится резким, и мороз усилился.
— Ты советуешь — за шинелью, Васильчиков — за артиллерией. Вижу, дело предстоит жаркое…
— Совсем одурели, канальи, — кивая в сторону Сенатской площади, поддакнул Бенкендорф. — Генерала Милорадовича ранили.
«Допрыгался хвастунишка», — подумал Николай.
— Послать к нему моего… — спохватился и «медика» не прибавил. «Может быть, для меня самого пригодится», — подумал с опаской.
Но Бенкендорф догадался:
— Не беспокойтесь, ваше величество. Врач Петрашевский уж и пулю вынул. Граф обрадовался, что она оказалась не солдатской. Разумеется, ее пустил кто-либо из каналий фрачников.
— А ты в артиллерии уверен? — перебил Николай.
— Абсолютно, ваше величество.
— Когда она прибудет, прикажи Сухозанету построить правым флангом к бульвару, а левым — к Невскому проспекту, — и царь поскакал к измайловцам.
Он старался держаться особенно молодецки. И когда спросил у батальона: «Пойдете за мной?» — внешне вопрос прозвучал почти спокойно.
Батальон молчал, а за него во все горло гаркнул генерал Левашев.
— Рады стараться, ваше императорское величество!
— Ежели есть среди вас такие, которые хотят идти против меня, — продолжал Николай, — не препятствую. Присоединяйтесь к мятежникам.
— Ишь ты, смиренный какой, — сказал насмешливо кто-то в задних рядах.
— Ежели таких среди измайловцев нет — к атаке в колонну! Первый и второй взвод, вполоборота нале-во!
— Ур-ра! — опять неистово закричал Левашев и, как дирижер, взмахнул рукой.
— Ур-ра! — нестройно ответили измайловцы и двинулись к Адмиралтейству.
А им навстречу гремело:
— Ур-ра-а, Константин! Ур-ра-а!..
Откуда-то — не понять откуда — запели и зажужжали, как злые осы, пули…
— Ты рискуешь головой, — Михаил Павлович потянул Николая за угол.
Генерал Толь неотступно следовал за ними.
— Государь, прикажите очистить площадь или… — проговорил он угрюмо.
— Или что? — лязгая зубами, спросил Николай.
«Трусит он так или замерз?» — подумал Толь.
И, глядя прямо в будто замороженные глаза Николая, отрубил:
— Или откажитесь от престола.
— Я послал за артиллерией…
— Она прибыла с замедлением и без снарядов, — сообщил Михаил.
— За снарядами послать в артиллерийскую лабораторию и привезти их хотя бы на извозчиках! — исступленно крикнул Николай и так вонзил шпоры в коня, что тот взвился на дыбы и, как бешеный, понесся к бульвару.
Едва удалось осадить его у самой ограды. На всем скаку подлетел генерал Комаровский:
— Ваше величество, извольте…
Но Николай перебил с испугом:
— Кто этот белокурый полковник? Он сегодня уже несколько раз попадается мне на глаза. Смотрите, как он подозрительно держится.