Страница:
Сакр бросился вон из Египта на север…
— Позволь, — прервал его Ликургус. — Из Египта? Из Египта…
— Что-то не так? — Сакр с улыбкой смотрел на Ликургуса.
— Хамза-египтянин! — вспомнил Ликургус. — А, хорла!
— Ты не знал, что он Хамза? — мрачно осведомилась Эржбета.
— Не знал. Все эти годы. Был слеп!
— Мог у меня спросить.
— Ты знала?
— Разумеется.
— И не сказала мне!
— Вы были вместе в трех походах — я была уверена, что ты знаешь.
— А теперь он, наконец-то, меня вспомнил, — Сакр подмигнул Эржбете.
— Глупость какая, — пробормотал Ликургус.
— Почему ж? — спросил Сакр. — Помимо того, что я родился в Персии, и кличку мне придумали совершенно зря, где ж глупость?
— Если бы я знал, что ты Хамза, никакие договоры я подписывать не стал бы. Никакие! Ты — виноват во всем. Ты обманул меня, Хамза-египтянин, и ее тоже — ты скрыл причины своего участия в договоре!
— Ничего я не скрыл! — рассердился Сакр. — Ты меня не спрашивал, и в момент подписания я понятия не имел, что ты — Ликургус!
— Врешь!
— О том, что ты Ликургус, я узнал год спустя!
— Врешь! Между последним походом и договором прошло два года, я был твоим начальником в походе, я наказывал тебя за твои мелкие пакости — и ты меня не узнал!
— Ты тоже меня не узнал.
— У меня было затмение!
— Не затмение, а сдвиг души. Как и у меня. А потом мне подсказали, кто ты.
— Мы ставили на договоре подписи!
— Да, ставили.
— Ты видел мою подпись!
Сакр усмехнулся, вытащил из сумы свиток, и протянул его Ликургусу.
— Что это? — спросил тот.
— Договор.
Ликургус схватил свиток и развернул его. Первая подпись — латинские буквы — «Erszbetha». Вторая подпись, арабские каракули. И третья, по-гречески — «IЂЃЂЇ».
— Чтоб меня лешие разорвали! — Ликургус с досадой бросил парчу на столик. Ему захотелось задушить Сакра.
— Отметим, — сказал Сакр, — что все три участника, изгилявшиеся во время оно перед волхвом, выбрали себе конспиративные имена для подписания. Девушка наша постаралась больше всех — нашла себе имя, которого нет в природе.
И еще помолчали.
— Оставим это, — Эржбета хотела было закинуть ногу на ногу, но вовремя вспомнила, что на ней женское платье. — Продолжай, Сакр.
— Продолжать?
Сакр насмешливо посмотрел на Ликургуса. Ликургус отвернулся. Сакр продолжил.
Некоторое время его носило по свету, и занесло в конце концов в Константинополь, где он сперва повоевал в войске Базиля…
— Под твоим командованием, — с удовольствием подчеркнул он еще раз. И почему-то очень повеселел. Возможно, импровизированная исповедь благотворно влияла на его настроение.
Ликургус прорычал что-то невнятное.
…а затем «некие» волхвы, скрывавшиеся от гнева Владимира в месте, где никому бы не пришло в голову их искать, предложили ему, Сакру, избавиться от душевных мук, или, как говорят некоторые, «угрызений совести». Так появилась мысль о договоре. Но почему-то волхвам понадобились еще двое — с одним Сакром договор заключать они отказывались.
— По ассоциации с Троицей, — проворчал Ликургус.
— Возможно! — согласился радостно Сакр. — Волхвы — вообще народ темный, как любые колдуны. Не знают, как они делают то, что делают.
По заключении договора Сакр действительно перестал ощущать душевное беспокойство.
— Думаю, это и вас убедило, обоих. Вам тоже стало легче.
Он посмотрел поочередно на Ликургуса и Эржбету. Оба с неохотой кивнули.
— Вот видите! От мучений мы были избавлены.
— У меня мучений особых не было, — заявила вдруг Эржбета.
— Было беспокойство.
— Да, было.
— Это потому, что ты из камня сделана, — заметил ей Ликургус. — Из известняка. Стерва.
— Отстань.
— Но, — продолжал Сакр, — чтобы договор оставался в силе, следовало выполнять условия.
Эржбета, по словам Сакра, выбрала самый простой путь — нашла себе повелительницу, сходную с нею самой характером. Ликургус, помыкавшись, скрылся, как он думал, от всех кесарей мира в Киеве в доме приемного отца, но судьба нашла его и там — пришлось выполнять приказы Ярослава. После этого ему повезло — повелитель, служащий не своим целям, но целям гораздо более возвышенным, нашелся сам. Таким образом Ликургус избавился от необходимости брать на себя ответственность за чужие грехи. Сакр же избрал третий путь — решил создать себе повелителя в соответствии со своими представлениями о благородстве и честности.
— А то, знаете ли, совсем стало бы… серо…
— У тебя есть такие представления? — удивился Ликургус. — Ты дневной рацион у ратников воровал!
— Всё дело в степенях, — возразил Сакр. — Я был хороший воин, тратил много сил, а воровал только у тех, кто старался поменьше подставляться в бою.
Сказал он это с таким серьезным видом, что даже Эржбета улыбнулась.
Он вернулся в Египет.
У несравненной его возлюбленной имелся младший брат, ставший к тому времени халифом.
Теперь улыбнулся Ликургус.
— В детстве и отрочестве будущий халиф посвятил себя самосовершенствованию, — поведал Сакр. — Читал фолианты. В библиотеке фатимидов в Каире их была уйма. Больше полумиллиона. Так говорят, а сам я не считал. Представьте себе, что это такое — шестьсот тысяч книг. Не так уж сложно сообразить, что большинство из них — подделки.
— Почему? — спросил Ликургус.
Эржбета пожала плечами. Книжные разговоры ее не увлекали.
— Потому что даже если человечество просуществует еще тридцать тысяч лет, столько настоящих, стоящих книг ему, человечеству, не написать. Шестьсот тысяч — а люди начали писать книги едва ли три тысячи лет назад — это двести книг в год. Это больше, чем книга в два дня. Я за свою жизнь прочел около трехсот книг, и нужных, а то и просто интересных, среди них дюжины две наберется. Даже если считать арабские подражания грекам.
Тем не менее, малолетний брат Ситт…
— Ее зовут Ситт? — переспросила Эржбета.
— Звали, — поправил ее Ликургус.
Сакр помолчал немного, и продолжил.
Малолетний брат ее задавал советникам интересные вопросы. Потом, вступив в свои права, стал понемногу воевать и править. А затем появился в его жизни Сакр.
— Я его надоумил, — поделился Сакр интимно. — Мол, поищи в себе, о Аль-Хаким, черты, соответствующие особенностям характеров великих пророков древности.
Халиф поискал — и нашел. И, приняв на веру рассуждения Сакра о переселении душ, решил, что он одновременно — Адам, Ной, Авраам, Моисей, Иисус, Магомет, и сам он — под своим именем. Совместил в себе семь личностей. В Халифате любят сочетать несочетаемое. И — на него возложена миссия.
— Кем? — спросила Эржбета.
— Всевышним.
Сделав это умозаключение, халиф в промежутках между походами на неверных занялся устоями и законодательством. Будучи склонен к ночному образу жизни, он решил приучить к нему все население столицы — в дневное время ввели комендантский час, специальный отряд отлавливал и казнил нарушителей. Женщинам же вменялось до замужества сидеть в отчем доме безвылазно, а после замужества в супружеском. А чтобы не было соблазна выйти на улицу украдкой, сапожникам запретили шить женскую обувь. При этом следует отметить — беззаконие не допускалось.
— Никого не казнили без повода, — сказал Сакр.
— Так-таки никого? — усомнился Ликургус.
— Никого.
Исчезли тати — за воровство тоже полагалась казнь. Но и доносительство не процветало…
— Ты ведь об этом подумал, Ликургус?
— Да.
Все доносы тщательно проверялись, клеветников казнили.
— Понятно, — сказал Ликургус.
Все праздники, кроме нескольких религиозных, были запрещены.
— Да, наслышаны, — кивнул Ликургус.
— Ты это о чем? — спросил Сакр.
— Три тысячи церквей сожгли, Храм Гроба Господня в Иерусалиме сравняли с землей.
— Это издержки.
— Хороши издержки.
— Построят еще.
— Ты легкомысленный человек, Хамза.
— Согласен. Но я не о том. Иметь повелителем этого халифа было — сплошное хвоеволие.
— Насколько я понимаю, ты попытался выйти из договора, пока халиф был жив, — напомнил ему Ликургус. — Значит, не такое уж большое хвоеволие.
— Да. Я случайно узнал, что он замышляет страшную резню. Но он передумал. А в основном приказы его были такие — пойдем, мол, этой ночью в холмы, поговорим, порассуждаем. И говорить с ним было интересно. Как-то он увлекся иудаизмом, потом учением Христа, потом снова Кораном. Искал себя человек. Это простительно, не так ли. А тут подвернулся нам с ним еще один чудаковатый тип, восторженный, глаза сверкают. Он сразу объявил моего халифа мессией, поверил в миссию, а что делать — кругом горы да пустыни, развлечений мало. И вот этот тип со сверканием в глазах вдруг создает целую секту, и эта секта начинает поклоняться — моему халифу. При этом меня назначают главой секты. Года четыре я терпел этого горе-проповедника, а когда заметил, что халиф мой вот-вот откажется от власти, решил, что нужно от проповедника избавиться.
Эржбета и Ликургус улыбнулись цинично.
— А что мне было делать! — воскликнул Сакр. — Идти к кому-то еще, и начнется опять — заговоры, войны, убийства. А так все хорошо шло.
Проповедника закололи пиками и закопали. А халиф загрустил. Причем вовсе не в связи с исчезновением проповедника.
— Он всю жизнь сторонился женщин, а тут обнаружил, что ему за сорок и хочется, чтобы было какое-нибудь потомство. Секта же, созданная проповедником, продолжала существовать, стала многочисленной. Люди в секту шли прямолинейные, наивные, и суровые. Они считали халифа бессмертным. А зачем бессмертному дети? Или женщины? И так далее.
И тогда Сакру пришла в голову простая, и в силу своей простоты блестящая, мысль. Все люди на свете так или иначе подчиняются кесарям. Даже главный иудейский пророк — и тот, пожав плечами, узаконил для всех своих последователей налоги в пользу властьимущих. Все подчиняются — кроме самого кесаря. Кесарь подчиняется сам себе. Сакр решил стать кесарем!
Сакру следовало — обособить секту, создать из нее отдельную народность, организовать на эту народность гонения фатимидов, и спокойно ее, народность, увести в горы.
— Я так и сделал, — сообщил Сакр.
Ликургус и Эржбета странно на него смотрели.
— А что? — возмутился он. — Знали бы вы о правилах, которые я им дал! Устои! Этикет! Даже первые христиане такого не знали. Скоро уж второе поколение повзрослеет. Какие люди! Добрые, гостеприимные, верные.
А халифа тем временем велела убить его сестра, что и было выполнено. Сама она правила недолго. Женщина, которую Сакр любил, умерла через два года после смерти брата, и власть постепенно сконцентрировалась в руках визиря.
— В руках — это неточно, — добавил Сакр, — поскольку руки ему мой халиф велел отрубить за вскрывание чужих писем. Но потом смилостивился. Сегодня он правит и Египтом, и еще много чем, поскольку нынешнему халифу девять лет от роду. Постоянные тяжбы с Константинополем, с угрозами, по видимости из-за Алеппо. Впрочем, это все — политика, а ведь есть и личная жизнь. Началось из-за женщины — кончилось историей с близнецами!
— Какими близнецами? — быстро спросил Ликургус.
— Ну не вас же я имею в виду, вы не близнецы! — Сакр повертел головой и повращал глазами. — Близнецы… Вот у вас сын — Антихрист. Уверяю вас, что мои близнецы хуже любого Антихриста. Предпочел бы Антихриста. Вот уж всем бедам беда!
Взгляд Сакра обратился внутрь, он что-то вспоминал, нервничая.
— Такая напасть, что хоть беги, — пробормотал он. — Была у визиря жена молодая, симпатичная такая фемина, смешливая. И он ее с остальными женами таскал с собой везде, на переговоры, а то и просто пожить подальше от чумы.
— Позволь, в Египте чума? — спросил Ликургус.
— Орден не осведомлен? — Сакр посмотрел на Ликургуса насмешливо. — Стало быть, не всезнающие вы. Эх, кабы я это раньше знал! Ну да ладно. А только сунулся визирь в Венецию, город византийский, отвязный, какой только швали там, то есть здесь, нет. И пока визирь расхаживал с важным видом по домам важных лиц, девка спуталась с каким-то проходимцем. И обратно в Каир прибыла уже в беременном виде. Визирь радовался, пока детки не родились, сразу двое, белесые. Потом, правда, потемнели, но это было потом. Человек себе места не находил, кричал страшным голосом, неистовствовал. И сгоряча продал жену работорговцу. Потом мучился долго. Нашел работорговца, нашел и того, кому работорговец ее сплавил, и сам же ее порешил. Потом опять жалел. С ним не поймешь — чего он хочет. А близнецов видеть не мог. И отдал их мне в дом! И я не мог ему отказать, потому что халиф мой, видя, что я раздумываю, как бы получше выйти из этого дела, стал на меня странно смотреть. А это очень страшно, когда халиф странно смотрит. В общем, взял я их себе, сдал на руки наставникам. Жизнь в доме превратилась в сплошной кошмар. Эти близнецы — парень и девка — ну, я ж говорю, никакой ваш Антихрист не сравнится. Понимали они с раннего возраста, что, вроде, ущемлены они — стояли друг за друга стеной, а чуть подросли — так сила неимоверная у них проявилась. Дом переворачивали. Моих детей и жен били. Уж я, заходя в дом, кольчугу надевал, опасаясь, что меня ткнут вертелом возле двери. Я их и запирал, и связывал, и голодом морил — ничего не помогало. А потом их заметил… учитель… боевых, хорла, искусств. Так с тех пор они вообще стали неприкосновенны. Пятнадцать лет мне покоя не давали, но недавно в какой-то специальный ранг посвящены были оба, и съехали наконец, съехали! Ворожиха одна мне по секрету сказала, что будут, мол, они, воевать где-то на севере, и в дом больше не вернутся — и то благо.
— Что ж, — Ликургус посмотрел по сторонам. — Поучительная история. Но что нам-то до нее? Чем она нам поможет? Насколько я понял, договор не расторгнут.
— И не может быть расторгнут! — радостно сказал Сакр. — Там так и написано — недействительным договор может быть объявлен только посланником самого… — Сакр показал глазами на небо. — Посланник сей являлся людям последний раз чуть больше тысячи лет назад, если верить вашим толкователям.
— Что-то я не помню такого… — задумчиво сказал Ликургус.
— Посланника?
— Нет, в договоре я такого не помню.
— На, посмотри еще раз.
Ликургус снова развернул парчу.
— Да, действительно…
Эржбета взяла договор у него из рук и тоже перечла, морщась, кусая губы.
— Подожди, подожди, — сказал Ликургус. — Эржбета, дай-ка мне эту писанину… Ага, вот оно… «… Высшей Воли…» Посланцем Высшей Воли… Ого! Посланцем?
— А что? — спросил Сакр.
— Послом.
— Да, возможно. Покажи. Да, правильно, послом.
— Волхвы тебе диктовали…
— Да, как умели.
— А ты исправлял несуразности, — отметил Ликургус. — Они по-гречески говорят сам знаешь, как.
— Ну и что?
— Сакр, греческий язык, известный тебе, родом из Константинополя.
— Да.
— А не из Афин.
— Да.
— И не из Спарты. И даже не из Алеппо.
— Ну и что?
— А то, — сказал Ликургус, — что в Константинополе слова «посол» и «наместник» в некоторых случаях означают одно и то же.
— Да?
Сакр неуверенно взял у Ликургуса парчу и перечел текст.
— Да, ты прав. Но это ничего не меняет.
— Почему ж, — возразил Ликургус. — Еще как меняет. Наместник Высшей Воли сидит за три столика от нас с двумя подозрительными девицами. Не вертите так головами, пожалуйста.
Ликургус поднялся.
— Подожди, не спеши, как же так, нужно подумать, — возразил Сакр.
Эржбета посмотрела на Ликургуса с надеждой.
— Иногда импульсивные решения — самые лучшие, — объяснил Ликургус.
Кроме наблюдательного Ликургуса, никто на площади не узнал бы Бенедикта в подвыпившем купце, одетом пестро и неряшливо, в берете набекрень, с пьяными глазами, даже если бы специально на него посмотрел. Даже не купец — купеческий сын, которому от недавней сделки отца перепали какие-то дукаты.
— А, вот кого не ждали, — сказал Папа Римский, глядя на подошедших к нему Ликургуса, Сакра, и Эржбету. — Какими судьбами! Присаживайтесь, сейчас принесут дополнительные сидения. А то я смотрю, к вам хозяин не подходит, игнорирует. Сидите и ничего не пьете. Здесь отвратительное вино, но оно все равно бодрит и веселит. Присаживайтесь живее, а то сейчас вся площадь нас заметит и захочет поучаствовать.
Он махнул неопределенно рукой, и в ответ на этот жест из таверны тут же выбежал хозяин, волоча два сидения. Поставил молча рядом со столиком Бенедикта, убежал обратно, и сразу вернулся, неся дополнительное.
— Я все сделал, как надо, и, надеюсь, претензий нет, — сказал Бенедикт Ликургусу. — Хронист пишет. Остался ночевать. Вернется завтра.
— Какой хронист? — спросил Ликургус.
— Которого… А! Ты не знаешь? Странные отношения с начальством. Впрочем, наверное это всего лишь каприз, и тебя не посвятили в тайну эту великую.
Он погладил одну из девиц по шее, повернулся к другой, поцеловал ее в ухо — она захихикала, залпом выпила кружку вина, и налила себе еще.
— Нам нужно расторгнуть договор, и сделать это можешь только ты, — быстро сказал Ликургус. — Не обременит ли тебя поход с нами на постоялый двор, где я остановился? Это здесь рядом.
— Обременит! — заявил Бенедикт. — День хороший, сижу на солнце, греюсь. Идти никуда не желаю.
— Это важно, — попытался настоять Ликургус. — Дружественный жест.
— О! Судя по твоему тону, посланец, это личная просьба!
— Да.
— Ишь ты! — восхитился Бенедикт. — А какая таинственность раньше была, какая неприступность! Ничего не скажу, ничего не знаю. И вот, пожалуйста — все мы люди, оказывается.
Перегнувшись через столик («Э, не опрокинь кувшин!» — предупредил Бенедикт), Ликургус сказал что-то на ухо Бенедикту. Тот насупился, соображая.
— А ну, еще раз, — потребовал он.
Ликургус снова зашептал ему в ухо. Бенедикт строго на него посмотрел.
— Суеверия, — проворчал он. — Никак не выбить из вас всех суеверия. Это несерьезно! Расторгнуть, говоришь? Ну так что ж, надо торжественным голосом что-то сказать, или чего? Договоры на словах, не люблю я их. Соблазн великий — обмануть, облапошить.
— Нет, договор письменный.
— А, тогда оно лучше, — важно покачал головой Бенедикт. — Письменный — это удобнее гораздо. Это дисциплинирует. У вас он с собой?
Ликургус повернулся к Сакру. Сакр, чуть помедлив, передал ему парчу. Бенедикт выхватил пьяным жестом парчу из рук Ликургуса.
— Вот это вот, да? «Сим предназначается». Вот объясни мне, посланец, почему все люди говорят, как люди, а как дело доходит до письма, так начинают мысли свои в косички заплетать мелкие, а потом удивляются, почему на косичках узелки появились. «Сим предназначается»! А еще, вот, «в дальнейшем именуемых». Какая дрянь! Не письмо, а дрянь! Проще нужно, доходчивей, по-человечески!
В раздражении он порвал парчу на четыре части, смял их, и всучил оторопевшему Ликургусу.
— Отменяю! — сказал он и икнул. — Волей своею поелику в дальнейшем именуемый отменяет сим предназначенное ко всем чертям, откуда поелику оно и заявилось. Ик. Отнюдь договор более действительным считаться и мыслиться не имеет быть. Сдуру подписавшийся имярек. Всё.
Он размашисто осенил всех троих — Ликургуса, Сакра, Эржбету — крестным знамением.
— Что ты наделал! — сказал Сакр, совершенно потерянный.
— Я сделал то, о чем меня просили, — кривя щеку, ответил Бенедикт. — И в знак благодарности поелику вменяю вам пешешествовать к Святому Марку, вон там, видите, башня торчит. Зайти, выразить благодарность, и так далее. Тогда все это считается поелику действительным. Сим вменяю.
— Э… — сказал Ликургус.
— Никаких «э»! Марш в церкву!
— Да, но…
— Что?
— Дело в том, что… — Ликургус помялся. — Эти двое, что со мной… Они не крещеные.
— А это просто негодяйство, — объявил Бенедикт. — Взрослые ж люди, как вам не стыдно. Сегодня я вас крестить не буду, сегодня у меня отдых, сим утверждаю. Завтра к полудню, перед службой, приходите, святой водой вас побрызгаю, скажу что-нибудь эдакое… торжественное… и будете как люди.
— Да ведь нельзя, — возразил Ликургус. — Некрещеным в церкви…
— То есть как! — возмутился Бенедикт. — Ты, посланник, мне тут своих правил не заводи! Церковь открыта для всех, понял, пьяная рожа? А это он что ж, абар-ибн-чего-то? — Он уставился на Сакра. — Тебе, багдадец, в дальнейшем именуемый, лет сколько? Девяносто наберется?
— Шестьдесят, — возразил Сакр, и повернулся к Ликургусу. — Балаган. Это просто балаган. А копии договора у меня нет.
Ликургус улыбнулся.
— Идем в церковь, — сказал он. — На исповедь.
— Какую исповедь? — испугался Сакр.
— Не переживай.
— Не надо исповеди, — благодушно махнул рукой Бенедикт. — Все ваши грязные тайны… только в соблазн вводить священника… Он будет потом неделю мучиться, и ведь нарушит все-таки тайну, расскажет всему свету о том, что вы натворили втроем за последнюю четверть века. Пойдут пересуды, сплетни всякие, в дальнейшем именуемые. Сим повелеваю вам идти прямо сейчас. А то мои девицы заскучали, на лысину багдадца глядя.
— Я не багдадец, — сказал Сакр.
— Не могу ж я при народе объявить, что ты сарацин, тебя убьют, — объяснил Бенедикт.
— И не сарацин.
— Несерьезно, — отрезал Бенедикт. — Идите, идите. Поелику.
Ликургус встал. Поднялись Сакр и Эржбета.
— Да, ты вот, — сказал Бенедикт, обращаясь к Эржбете. — Дочь твоя… впрочем, ладно.
— Что? — насторожилась Эржбета.
— Ты с нею строга была давеча, когда мы ехали в город сей, — сказал Бенедикт. — Дай девушке отдохнуть. Это я не повелеваю засим, а просто прошу. Ну чего ты на нее насела, отчитываешь все время, наставляешь! Хорошая девушка, глаза ясные, любит мужчин. Ты тоже любишь мужчин, только не признаёшься в этом никому. А скрытность — то же, что кокетство. И невежливо это. Подошла вот сейчас, а даже не поздоровалась.
— Здравствуй, — сказала Эржбета.
— Здравствуй, здравствуй.
Бенедикт отвернулся, некоторое время смотрел на пухлую шею девицы справа, прицелился, и приник к шее губами.
Когда они дошли до середины площади, Эржбета вдруг сказала Ликургусу и Сакру:
— Подождите, я сейчас.
И быстрым шагом вернулась к столику Бенедикта.
— Опять ты, — сказал Бенедикт.
Она присела на корточки возле него. Бенедикт недовольно поморщился.
— Не привлекай внимание, — посоветовал он тихо.
Она взяла его руку и поцеловала.
— Встань, встань, — сказал он тихо и трезво по-гречески. — У меня к тебе просьба.
Она встала.
— Завтра в час пополудни у меня намечена деловая встреча, — Бенедикт подмигнул девице слева, и та, не понимая ни слова, захихикала, решив по традиции простодушных людей, что предметом обсуждения на непонятном языке является она сама. — Я бы мог взять кого-нибудь из свиты, но их всех здесь знают. Мне нужен сопровождающий незаметный, чтобы никто даже не заподозрил, что меня сопровождают, и что я предвижу опасность. Во время путешествия я видел твои упражнения с луком и стрелами. Не бойся, кроме меня их никто больше не видел. Не откажи.
Некоторое время Эржбета молчала.
Ее упражнений никогда и никто не замечал. Мария, с которой они бок о бок провели много лет, сказала бы, что Эржбета никогда не упражняется, ей это ни к чему. В дороге она выбирала для упражнений моменты, когда внимание путешественников рассеивалось — либо рано утром, либо сразу после обеда, когда многие удовлетворенно отдыхали на привале. А Бенедикт казался ей все это время не просто легкомысленным, а — живущим в своем замкнутом мире, ничего кругом, кроме разве что годной в употребление плоти, не замечавшим. А он оказывается замечал, запоминал, и молчал. К безмерной благодарности Эржбеты добавилось безмерное уважение.
— Встреча в палаццо или на открытом воздухе? — спросила она.
— В саду, скорее всего.
— Сад видно с улицы?
— Да.
— Я согласна.
— Встретимся здесь в полдень, вот у этой таверны.
— Хорошо.
— Теперь поспеши в церковь. Быстрее, не задерживайся.
Эржбета кивнула.
Бенедикт засмотрелся на группу людей, толкущуюся по соседству. В центре группы на персональном низком сидении помещался местный трубадур с лютней в руках и блокфлейтой на шнурке вокруг шеи. На лютне он сопровождал мелодию распеваемой им сирвенты в ритме шести восьмых, а на блокфлейте играл интермеццо между станцами.
— Ты пойдешь сейчас со мной, — томно протянул Бенедикт, гладя девицу слева по спине. — А тебе мыться нужно чаще, — наставительно сказал он девице справа. — Да и толстая ты невероятно. Жрете вы в вашей Венеции, будто на зиму жиром запасаетесь. Вон ляжки какие. Не хнычь, вот тебе два динария. Ну, хорошо, вот еще один.
— Позволь, — прервал его Ликургус. — Из Египта? Из Египта…
— Что-то не так? — Сакр с улыбкой смотрел на Ликургуса.
— Хамза-египтянин! — вспомнил Ликургус. — А, хорла!
— Ты не знал, что он Хамза? — мрачно осведомилась Эржбета.
— Не знал. Все эти годы. Был слеп!
— Мог у меня спросить.
— Ты знала?
— Разумеется.
— И не сказала мне!
— Вы были вместе в трех походах — я была уверена, что ты знаешь.
— А теперь он, наконец-то, меня вспомнил, — Сакр подмигнул Эржбете.
— Глупость какая, — пробормотал Ликургус.
— Почему ж? — спросил Сакр. — Помимо того, что я родился в Персии, и кличку мне придумали совершенно зря, где ж глупость?
— Если бы я знал, что ты Хамза, никакие договоры я подписывать не стал бы. Никакие! Ты — виноват во всем. Ты обманул меня, Хамза-египтянин, и ее тоже — ты скрыл причины своего участия в договоре!
— Ничего я не скрыл! — рассердился Сакр. — Ты меня не спрашивал, и в момент подписания я понятия не имел, что ты — Ликургус!
— Врешь!
— О том, что ты Ликургус, я узнал год спустя!
— Врешь! Между последним походом и договором прошло два года, я был твоим начальником в походе, я наказывал тебя за твои мелкие пакости — и ты меня не узнал!
— Ты тоже меня не узнал.
— У меня было затмение!
— Не затмение, а сдвиг души. Как и у меня. А потом мне подсказали, кто ты.
— Мы ставили на договоре подписи!
— Да, ставили.
— Ты видел мою подпись!
Сакр усмехнулся, вытащил из сумы свиток, и протянул его Ликургусу.
— Что это? — спросил тот.
— Договор.
Ликургус схватил свиток и развернул его. Первая подпись — латинские буквы — «Erszbetha». Вторая подпись, арабские каракули. И третья, по-гречески — «IЂЃЂЇ».
— Чтоб меня лешие разорвали! — Ликургус с досадой бросил парчу на столик. Ему захотелось задушить Сакра.
— Отметим, — сказал Сакр, — что все три участника, изгилявшиеся во время оно перед волхвом, выбрали себе конспиративные имена для подписания. Девушка наша постаралась больше всех — нашла себе имя, которого нет в природе.
И еще помолчали.
— Оставим это, — Эржбета хотела было закинуть ногу на ногу, но вовремя вспомнила, что на ней женское платье. — Продолжай, Сакр.
— Продолжать?
Сакр насмешливо посмотрел на Ликургуса. Ликургус отвернулся. Сакр продолжил.
Некоторое время его носило по свету, и занесло в конце концов в Константинополь, где он сперва повоевал в войске Базиля…
— Под твоим командованием, — с удовольствием подчеркнул он еще раз. И почему-то очень повеселел. Возможно, импровизированная исповедь благотворно влияла на его настроение.
Ликургус прорычал что-то невнятное.
…а затем «некие» волхвы, скрывавшиеся от гнева Владимира в месте, где никому бы не пришло в голову их искать, предложили ему, Сакру, избавиться от душевных мук, или, как говорят некоторые, «угрызений совести». Так появилась мысль о договоре. Но почему-то волхвам понадобились еще двое — с одним Сакром договор заключать они отказывались.
— По ассоциации с Троицей, — проворчал Ликургус.
— Возможно! — согласился радостно Сакр. — Волхвы — вообще народ темный, как любые колдуны. Не знают, как они делают то, что делают.
По заключении договора Сакр действительно перестал ощущать душевное беспокойство.
— Думаю, это и вас убедило, обоих. Вам тоже стало легче.
Он посмотрел поочередно на Ликургуса и Эржбету. Оба с неохотой кивнули.
— Вот видите! От мучений мы были избавлены.
— У меня мучений особых не было, — заявила вдруг Эржбета.
— Было беспокойство.
— Да, было.
— Это потому, что ты из камня сделана, — заметил ей Ликургус. — Из известняка. Стерва.
— Отстань.
— Но, — продолжал Сакр, — чтобы договор оставался в силе, следовало выполнять условия.
Эржбета, по словам Сакра, выбрала самый простой путь — нашла себе повелительницу, сходную с нею самой характером. Ликургус, помыкавшись, скрылся, как он думал, от всех кесарей мира в Киеве в доме приемного отца, но судьба нашла его и там — пришлось выполнять приказы Ярослава. После этого ему повезло — повелитель, служащий не своим целям, но целям гораздо более возвышенным, нашелся сам. Таким образом Ликургус избавился от необходимости брать на себя ответственность за чужие грехи. Сакр же избрал третий путь — решил создать себе повелителя в соответствии со своими представлениями о благородстве и честности.
— А то, знаете ли, совсем стало бы… серо…
— У тебя есть такие представления? — удивился Ликургус. — Ты дневной рацион у ратников воровал!
— Всё дело в степенях, — возразил Сакр. — Я был хороший воин, тратил много сил, а воровал только у тех, кто старался поменьше подставляться в бою.
Сказал он это с таким серьезным видом, что даже Эржбета улыбнулась.
Он вернулся в Египет.
У несравненной его возлюбленной имелся младший брат, ставший к тому времени халифом.
Теперь улыбнулся Ликургус.
— В детстве и отрочестве будущий халиф посвятил себя самосовершенствованию, — поведал Сакр. — Читал фолианты. В библиотеке фатимидов в Каире их была уйма. Больше полумиллиона. Так говорят, а сам я не считал. Представьте себе, что это такое — шестьсот тысяч книг. Не так уж сложно сообразить, что большинство из них — подделки.
— Почему? — спросил Ликургус.
Эржбета пожала плечами. Книжные разговоры ее не увлекали.
— Потому что даже если человечество просуществует еще тридцать тысяч лет, столько настоящих, стоящих книг ему, человечеству, не написать. Шестьсот тысяч — а люди начали писать книги едва ли три тысячи лет назад — это двести книг в год. Это больше, чем книга в два дня. Я за свою жизнь прочел около трехсот книг, и нужных, а то и просто интересных, среди них дюжины две наберется. Даже если считать арабские подражания грекам.
Тем не менее, малолетний брат Ситт…
— Ее зовут Ситт? — переспросила Эржбета.
— Звали, — поправил ее Ликургус.
Сакр помолчал немного, и продолжил.
Малолетний брат ее задавал советникам интересные вопросы. Потом, вступив в свои права, стал понемногу воевать и править. А затем появился в его жизни Сакр.
— Я его надоумил, — поделился Сакр интимно. — Мол, поищи в себе, о Аль-Хаким, черты, соответствующие особенностям характеров великих пророков древности.
Халиф поискал — и нашел. И, приняв на веру рассуждения Сакра о переселении душ, решил, что он одновременно — Адам, Ной, Авраам, Моисей, Иисус, Магомет, и сам он — под своим именем. Совместил в себе семь личностей. В Халифате любят сочетать несочетаемое. И — на него возложена миссия.
— Кем? — спросила Эржбета.
— Всевышним.
Сделав это умозаключение, халиф в промежутках между походами на неверных занялся устоями и законодательством. Будучи склонен к ночному образу жизни, он решил приучить к нему все население столицы — в дневное время ввели комендантский час, специальный отряд отлавливал и казнил нарушителей. Женщинам же вменялось до замужества сидеть в отчем доме безвылазно, а после замужества в супружеском. А чтобы не было соблазна выйти на улицу украдкой, сапожникам запретили шить женскую обувь. При этом следует отметить — беззаконие не допускалось.
— Никого не казнили без повода, — сказал Сакр.
— Так-таки никого? — усомнился Ликургус.
— Никого.
Исчезли тати — за воровство тоже полагалась казнь. Но и доносительство не процветало…
— Ты ведь об этом подумал, Ликургус?
— Да.
Все доносы тщательно проверялись, клеветников казнили.
— Понятно, — сказал Ликургус.
Все праздники, кроме нескольких религиозных, были запрещены.
— Да, наслышаны, — кивнул Ликургус.
— Ты это о чем? — спросил Сакр.
— Три тысячи церквей сожгли, Храм Гроба Господня в Иерусалиме сравняли с землей.
— Это издержки.
— Хороши издержки.
— Построят еще.
— Ты легкомысленный человек, Хамза.
— Согласен. Но я не о том. Иметь повелителем этого халифа было — сплошное хвоеволие.
— Насколько я понимаю, ты попытался выйти из договора, пока халиф был жив, — напомнил ему Ликургус. — Значит, не такое уж большое хвоеволие.
— Да. Я случайно узнал, что он замышляет страшную резню. Но он передумал. А в основном приказы его были такие — пойдем, мол, этой ночью в холмы, поговорим, порассуждаем. И говорить с ним было интересно. Как-то он увлекся иудаизмом, потом учением Христа, потом снова Кораном. Искал себя человек. Это простительно, не так ли. А тут подвернулся нам с ним еще один чудаковатый тип, восторженный, глаза сверкают. Он сразу объявил моего халифа мессией, поверил в миссию, а что делать — кругом горы да пустыни, развлечений мало. И вот этот тип со сверканием в глазах вдруг создает целую секту, и эта секта начинает поклоняться — моему халифу. При этом меня назначают главой секты. Года четыре я терпел этого горе-проповедника, а когда заметил, что халиф мой вот-вот откажется от власти, решил, что нужно от проповедника избавиться.
Эржбета и Ликургус улыбнулись цинично.
— А что мне было делать! — воскликнул Сакр. — Идти к кому-то еще, и начнется опять — заговоры, войны, убийства. А так все хорошо шло.
Проповедника закололи пиками и закопали. А халиф загрустил. Причем вовсе не в связи с исчезновением проповедника.
— Он всю жизнь сторонился женщин, а тут обнаружил, что ему за сорок и хочется, чтобы было какое-нибудь потомство. Секта же, созданная проповедником, продолжала существовать, стала многочисленной. Люди в секту шли прямолинейные, наивные, и суровые. Они считали халифа бессмертным. А зачем бессмертному дети? Или женщины? И так далее.
И тогда Сакру пришла в голову простая, и в силу своей простоты блестящая, мысль. Все люди на свете так или иначе подчиняются кесарям. Даже главный иудейский пророк — и тот, пожав плечами, узаконил для всех своих последователей налоги в пользу властьимущих. Все подчиняются — кроме самого кесаря. Кесарь подчиняется сам себе. Сакр решил стать кесарем!
Сакру следовало — обособить секту, создать из нее отдельную народность, организовать на эту народность гонения фатимидов, и спокойно ее, народность, увести в горы.
— Я так и сделал, — сообщил Сакр.
Ликургус и Эржбета странно на него смотрели.
— А что? — возмутился он. — Знали бы вы о правилах, которые я им дал! Устои! Этикет! Даже первые христиане такого не знали. Скоро уж второе поколение повзрослеет. Какие люди! Добрые, гостеприимные, верные.
А халифа тем временем велела убить его сестра, что и было выполнено. Сама она правила недолго. Женщина, которую Сакр любил, умерла через два года после смерти брата, и власть постепенно сконцентрировалась в руках визиря.
— В руках — это неточно, — добавил Сакр, — поскольку руки ему мой халиф велел отрубить за вскрывание чужих писем. Но потом смилостивился. Сегодня он правит и Египтом, и еще много чем, поскольку нынешнему халифу девять лет от роду. Постоянные тяжбы с Константинополем, с угрозами, по видимости из-за Алеппо. Впрочем, это все — политика, а ведь есть и личная жизнь. Началось из-за женщины — кончилось историей с близнецами!
— Какими близнецами? — быстро спросил Ликургус.
— Ну не вас же я имею в виду, вы не близнецы! — Сакр повертел головой и повращал глазами. — Близнецы… Вот у вас сын — Антихрист. Уверяю вас, что мои близнецы хуже любого Антихриста. Предпочел бы Антихриста. Вот уж всем бедам беда!
Взгляд Сакра обратился внутрь, он что-то вспоминал, нервничая.
— Такая напасть, что хоть беги, — пробормотал он. — Была у визиря жена молодая, симпатичная такая фемина, смешливая. И он ее с остальными женами таскал с собой везде, на переговоры, а то и просто пожить подальше от чумы.
— Позволь, в Египте чума? — спросил Ликургус.
— Орден не осведомлен? — Сакр посмотрел на Ликургуса насмешливо. — Стало быть, не всезнающие вы. Эх, кабы я это раньше знал! Ну да ладно. А только сунулся визирь в Венецию, город византийский, отвязный, какой только швали там, то есть здесь, нет. И пока визирь расхаживал с важным видом по домам важных лиц, девка спуталась с каким-то проходимцем. И обратно в Каир прибыла уже в беременном виде. Визирь радовался, пока детки не родились, сразу двое, белесые. Потом, правда, потемнели, но это было потом. Человек себе места не находил, кричал страшным голосом, неистовствовал. И сгоряча продал жену работорговцу. Потом мучился долго. Нашел работорговца, нашел и того, кому работорговец ее сплавил, и сам же ее порешил. Потом опять жалел. С ним не поймешь — чего он хочет. А близнецов видеть не мог. И отдал их мне в дом! И я не мог ему отказать, потому что халиф мой, видя, что я раздумываю, как бы получше выйти из этого дела, стал на меня странно смотреть. А это очень страшно, когда халиф странно смотрит. В общем, взял я их себе, сдал на руки наставникам. Жизнь в доме превратилась в сплошной кошмар. Эти близнецы — парень и девка — ну, я ж говорю, никакой ваш Антихрист не сравнится. Понимали они с раннего возраста, что, вроде, ущемлены они — стояли друг за друга стеной, а чуть подросли — так сила неимоверная у них проявилась. Дом переворачивали. Моих детей и жен били. Уж я, заходя в дом, кольчугу надевал, опасаясь, что меня ткнут вертелом возле двери. Я их и запирал, и связывал, и голодом морил — ничего не помогало. А потом их заметил… учитель… боевых, хорла, искусств. Так с тех пор они вообще стали неприкосновенны. Пятнадцать лет мне покоя не давали, но недавно в какой-то специальный ранг посвящены были оба, и съехали наконец, съехали! Ворожиха одна мне по секрету сказала, что будут, мол, они, воевать где-то на севере, и в дом больше не вернутся — и то благо.
— Что ж, — Ликургус посмотрел по сторонам. — Поучительная история. Но что нам-то до нее? Чем она нам поможет? Насколько я понял, договор не расторгнут.
— И не может быть расторгнут! — радостно сказал Сакр. — Там так и написано — недействительным договор может быть объявлен только посланником самого… — Сакр показал глазами на небо. — Посланник сей являлся людям последний раз чуть больше тысячи лет назад, если верить вашим толкователям.
— Что-то я не помню такого… — задумчиво сказал Ликургус.
— Посланника?
— Нет, в договоре я такого не помню.
— На, посмотри еще раз.
Ликургус снова развернул парчу.
— Да, действительно…
Эржбета взяла договор у него из рук и тоже перечла, морщась, кусая губы.
— Подожди, подожди, — сказал Ликургус. — Эржбета, дай-ка мне эту писанину… Ага, вот оно… «… Высшей Воли…» Посланцем Высшей Воли… Ого! Посланцем?
— А что? — спросил Сакр.
— Послом.
— Да, возможно. Покажи. Да, правильно, послом.
— Волхвы тебе диктовали…
— Да, как умели.
— А ты исправлял несуразности, — отметил Ликургус. — Они по-гречески говорят сам знаешь, как.
— Ну и что?
— Сакр, греческий язык, известный тебе, родом из Константинополя.
— Да.
— А не из Афин.
— Да.
— И не из Спарты. И даже не из Алеппо.
— Ну и что?
— А то, — сказал Ликургус, — что в Константинополе слова «посол» и «наместник» в некоторых случаях означают одно и то же.
— Да?
Сакр неуверенно взял у Ликургуса парчу и перечел текст.
— Да, ты прав. Но это ничего не меняет.
— Почему ж, — возразил Ликургус. — Еще как меняет. Наместник Высшей Воли сидит за три столика от нас с двумя подозрительными девицами. Не вертите так головами, пожалуйста.
Ликургус поднялся.
— Подожди, не спеши, как же так, нужно подумать, — возразил Сакр.
Эржбета посмотрела на Ликургуса с надеждой.
— Иногда импульсивные решения — самые лучшие, — объяснил Ликургус.
Кроме наблюдательного Ликургуса, никто на площади не узнал бы Бенедикта в подвыпившем купце, одетом пестро и неряшливо, в берете набекрень, с пьяными глазами, даже если бы специально на него посмотрел. Даже не купец — купеческий сын, которому от недавней сделки отца перепали какие-то дукаты.
— А, вот кого не ждали, — сказал Папа Римский, глядя на подошедших к нему Ликургуса, Сакра, и Эржбету. — Какими судьбами! Присаживайтесь, сейчас принесут дополнительные сидения. А то я смотрю, к вам хозяин не подходит, игнорирует. Сидите и ничего не пьете. Здесь отвратительное вино, но оно все равно бодрит и веселит. Присаживайтесь живее, а то сейчас вся площадь нас заметит и захочет поучаствовать.
Он махнул неопределенно рукой, и в ответ на этот жест из таверны тут же выбежал хозяин, волоча два сидения. Поставил молча рядом со столиком Бенедикта, убежал обратно, и сразу вернулся, неся дополнительное.
— Я все сделал, как надо, и, надеюсь, претензий нет, — сказал Бенедикт Ликургусу. — Хронист пишет. Остался ночевать. Вернется завтра.
— Какой хронист? — спросил Ликургус.
— Которого… А! Ты не знаешь? Странные отношения с начальством. Впрочем, наверное это всего лишь каприз, и тебя не посвятили в тайну эту великую.
Он погладил одну из девиц по шее, повернулся к другой, поцеловал ее в ухо — она захихикала, залпом выпила кружку вина, и налила себе еще.
— Нам нужно расторгнуть договор, и сделать это можешь только ты, — быстро сказал Ликургус. — Не обременит ли тебя поход с нами на постоялый двор, где я остановился? Это здесь рядом.
— Обременит! — заявил Бенедикт. — День хороший, сижу на солнце, греюсь. Идти никуда не желаю.
— Это важно, — попытался настоять Ликургус. — Дружественный жест.
— О! Судя по твоему тону, посланец, это личная просьба!
— Да.
— Ишь ты! — восхитился Бенедикт. — А какая таинственность раньше была, какая неприступность! Ничего не скажу, ничего не знаю. И вот, пожалуйста — все мы люди, оказывается.
Перегнувшись через столик («Э, не опрокинь кувшин!» — предупредил Бенедикт), Ликургус сказал что-то на ухо Бенедикту. Тот насупился, соображая.
— А ну, еще раз, — потребовал он.
Ликургус снова зашептал ему в ухо. Бенедикт строго на него посмотрел.
— Суеверия, — проворчал он. — Никак не выбить из вас всех суеверия. Это несерьезно! Расторгнуть, говоришь? Ну так что ж, надо торжественным голосом что-то сказать, или чего? Договоры на словах, не люблю я их. Соблазн великий — обмануть, облапошить.
— Нет, договор письменный.
— А, тогда оно лучше, — важно покачал головой Бенедикт. — Письменный — это удобнее гораздо. Это дисциплинирует. У вас он с собой?
Ликургус повернулся к Сакру. Сакр, чуть помедлив, передал ему парчу. Бенедикт выхватил пьяным жестом парчу из рук Ликургуса.
— Вот это вот, да? «Сим предназначается». Вот объясни мне, посланец, почему все люди говорят, как люди, а как дело доходит до письма, так начинают мысли свои в косички заплетать мелкие, а потом удивляются, почему на косичках узелки появились. «Сим предназначается»! А еще, вот, «в дальнейшем именуемых». Какая дрянь! Не письмо, а дрянь! Проще нужно, доходчивей, по-человечески!
В раздражении он порвал парчу на четыре части, смял их, и всучил оторопевшему Ликургусу.
— Отменяю! — сказал он и икнул. — Волей своею поелику в дальнейшем именуемый отменяет сим предназначенное ко всем чертям, откуда поелику оно и заявилось. Ик. Отнюдь договор более действительным считаться и мыслиться не имеет быть. Сдуру подписавшийся имярек. Всё.
Он размашисто осенил всех троих — Ликургуса, Сакра, Эржбету — крестным знамением.
— Что ты наделал! — сказал Сакр, совершенно потерянный.
— Я сделал то, о чем меня просили, — кривя щеку, ответил Бенедикт. — И в знак благодарности поелику вменяю вам пешешествовать к Святому Марку, вон там, видите, башня торчит. Зайти, выразить благодарность, и так далее. Тогда все это считается поелику действительным. Сим вменяю.
— Э… — сказал Ликургус.
— Никаких «э»! Марш в церкву!
— Да, но…
— Что?
— Дело в том, что… — Ликургус помялся. — Эти двое, что со мной… Они не крещеные.
— А это просто негодяйство, — объявил Бенедикт. — Взрослые ж люди, как вам не стыдно. Сегодня я вас крестить не буду, сегодня у меня отдых, сим утверждаю. Завтра к полудню, перед службой, приходите, святой водой вас побрызгаю, скажу что-нибудь эдакое… торжественное… и будете как люди.
— Да ведь нельзя, — возразил Ликургус. — Некрещеным в церкви…
— То есть как! — возмутился Бенедикт. — Ты, посланник, мне тут своих правил не заводи! Церковь открыта для всех, понял, пьяная рожа? А это он что ж, абар-ибн-чего-то? — Он уставился на Сакра. — Тебе, багдадец, в дальнейшем именуемый, лет сколько? Девяносто наберется?
— Шестьдесят, — возразил Сакр, и повернулся к Ликургусу. — Балаган. Это просто балаган. А копии договора у меня нет.
Ликургус улыбнулся.
— Идем в церковь, — сказал он. — На исповедь.
— Какую исповедь? — испугался Сакр.
— Не переживай.
— Не надо исповеди, — благодушно махнул рукой Бенедикт. — Все ваши грязные тайны… только в соблазн вводить священника… Он будет потом неделю мучиться, и ведь нарушит все-таки тайну, расскажет всему свету о том, что вы натворили втроем за последнюю четверть века. Пойдут пересуды, сплетни всякие, в дальнейшем именуемые. Сим повелеваю вам идти прямо сейчас. А то мои девицы заскучали, на лысину багдадца глядя.
— Я не багдадец, — сказал Сакр.
— Не могу ж я при народе объявить, что ты сарацин, тебя убьют, — объяснил Бенедикт.
— И не сарацин.
— Несерьезно, — отрезал Бенедикт. — Идите, идите. Поелику.
Ликургус встал. Поднялись Сакр и Эржбета.
— Да, ты вот, — сказал Бенедикт, обращаясь к Эржбете. — Дочь твоя… впрочем, ладно.
— Что? — насторожилась Эржбета.
— Ты с нею строга была давеча, когда мы ехали в город сей, — сказал Бенедикт. — Дай девушке отдохнуть. Это я не повелеваю засим, а просто прошу. Ну чего ты на нее насела, отчитываешь все время, наставляешь! Хорошая девушка, глаза ясные, любит мужчин. Ты тоже любишь мужчин, только не признаёшься в этом никому. А скрытность — то же, что кокетство. И невежливо это. Подошла вот сейчас, а даже не поздоровалась.
— Здравствуй, — сказала Эржбета.
— Здравствуй, здравствуй.
Бенедикт отвернулся, некоторое время смотрел на пухлую шею девицы справа, прицелился, и приник к шее губами.
Когда они дошли до середины площади, Эржбета вдруг сказала Ликургусу и Сакру:
— Подождите, я сейчас.
И быстрым шагом вернулась к столику Бенедикта.
— Опять ты, — сказал Бенедикт.
Она присела на корточки возле него. Бенедикт недовольно поморщился.
— Не привлекай внимание, — посоветовал он тихо.
Она взяла его руку и поцеловала.
— Встань, встань, — сказал он тихо и трезво по-гречески. — У меня к тебе просьба.
Она встала.
— Завтра в час пополудни у меня намечена деловая встреча, — Бенедикт подмигнул девице слева, и та, не понимая ни слова, захихикала, решив по традиции простодушных людей, что предметом обсуждения на непонятном языке является она сама. — Я бы мог взять кого-нибудь из свиты, но их всех здесь знают. Мне нужен сопровождающий незаметный, чтобы никто даже не заподозрил, что меня сопровождают, и что я предвижу опасность. Во время путешествия я видел твои упражнения с луком и стрелами. Не бойся, кроме меня их никто больше не видел. Не откажи.
Некоторое время Эржбета молчала.
Ее упражнений никогда и никто не замечал. Мария, с которой они бок о бок провели много лет, сказала бы, что Эржбета никогда не упражняется, ей это ни к чему. В дороге она выбирала для упражнений моменты, когда внимание путешественников рассеивалось — либо рано утром, либо сразу после обеда, когда многие удовлетворенно отдыхали на привале. А Бенедикт казался ей все это время не просто легкомысленным, а — живущим в своем замкнутом мире, ничего кругом, кроме разве что годной в употребление плоти, не замечавшим. А он оказывается замечал, запоминал, и молчал. К безмерной благодарности Эржбеты добавилось безмерное уважение.
— Встреча в палаццо или на открытом воздухе? — спросила она.
— В саду, скорее всего.
— Сад видно с улицы?
— Да.
— Я согласна.
— Встретимся здесь в полдень, вот у этой таверны.
— Хорошо.
— Теперь поспеши в церковь. Быстрее, не задерживайся.
Эржбета кивнула.
Бенедикт засмотрелся на группу людей, толкущуюся по соседству. В центре группы на персональном низком сидении помещался местный трубадур с лютней в руках и блокфлейтой на шнурке вокруг шеи. На лютне он сопровождал мелодию распеваемой им сирвенты в ритме шести восьмых, а на блокфлейте играл интермеццо между станцами.
Толпа засмеялась. Трубадур сыграл несколько выразительных нот, вызвавших новую волну смеха, на блокфлейте, и продолжил:
— Спою я вам, венецианцы,
Про то, как мне один монах
Сказал «Ходи, мой друг, на танцы,
Поменьше думай о делах,
А будут женщины, краснея,
Ласкать тебя, мой друг, тайком —
Не посоветую тебе я
Быть в деле этом дураком.
Не откажи ты им,
Рад будь гостинцам,
Станешь ты истинным
Бенедиктинцем!»
Снова засмеялись.
— Скажу тебе не смеха ради,
Есть пожилой один аббат;
В палаццо папский пропуск даден
Аббату был, и, говорят,
Доволен всем аббат остался,
Обласкан свитой и любим,
Сказали — нежен оказался,
Отважен и неутомим!
Вот ведь какая честь!
Бодрый старик-то!
Всякому дело есть
У Бенедикта.
— Ты пойдешь сейчас со мной, — томно протянул Бенедикт, гладя девицу слева по спине. — А тебе мыться нужно чаще, — наставительно сказал он девице справа. — Да и толстая ты невероятно. Жрете вы в вашей Венеции, будто на зиму жиром запасаетесь. Вон ляжки какие. Не хнычь, вот тебе два динария. Ну, хорошо, вот еще один.