Страница:
— За жалованием?
— Так ведь Семяшко платит нам жалование по просьбе посадника. А посадник ему за это что-то там… не знаю. Ну, правду ведь я говорю.
— Вне всякого сомнения, — подтвердил Гостемил. — Но почему ж именно сегодня, и всем городом вы сюда пришли, и ратники, и ремесленники?
— Да ведь, болярин, посуди сам, как с купцов дань собрали давеча, так все купцы сбежали, так теперь говорят, что никаких денег никто не получит. И Семяшко тоже сбежит, вот помяни мое слово, болярин.
— Дань собрали с купцов?
— Да.
— Вроде бы не время сбора сейчас.
— Так ведь особая дань. В пользу гостей.
— Каких гостей?
— А что в детинце сидят, болярин.
— Ничего от тебя не добьешься. Где сам Семяшко?
— Вестимо у себя, там, — ратник показал рукой. — К нему пытались ломиться, но…
— Но?
— Да так…
В самом большом из деловых помещений люди сидели на ховлебенках и стояли, и галдели, но не громко. Какой-то ремесленник привел с собой своего сына, человека лет девяти, и человек этот все время приставал к отцу.
— Тятя, когда мы пойдем на реку, как ты обещал? — плаксивым голосом спрашивал человек.
— Светозар, не скули.
— Когда, тятя?
— Как только мы закончим то, зачем сюда пришли.
— А когда мы закончим?
— Не знаю.
— А долго еще?
— Не знаю, Светозар! Сколько тебе повторять!
— Тятя.
— Ну?
— А может, мы сейчас пойдем на реку, как ты обещал, а сюда придем завтра, а потом опять пойдем на реку?
— Не болтай попусту.
— Тятя!
— Отстань! Заткнись!
Все-таки дети бывают чудовищно въедливы, подумал Гостемил. Впрочем, откуда мне знать, какие бы у меня были дети? Как-то я слишком оберегаю свою независимость, наверное. Хотя, если подумать, наверняка какие-то дети где-то у меня есть — прелюбодеяние не обошло меня стороной, человек слаб и грешен.
Поприкидывав, что к чему, направился он в часть дома, где располагались жилые помещения. У входа в гридницу его остановила личная охрана богатого купца — четверо крепко сбитых парней — три сверда и один топор.
— Здравствуйте, молодцы, — поприветствовал их Гостемил.
Ему ответили некогда исконо черниговским, но в одиннадцатом веке ставшим общеславянским:
— Не велено.
— Скажите Семяшке, что Гостемил хочет с ним говорить.
Один из молодцов, смерив Гостемила взглядом, кивнул и скрылся в гриднице.
— Как живете, славно, я надеюсь? — великосветски осведомился Гостемил у оставшихся.
Ему не ответили. Он не обиделся, но и не стал снова их вызывать на разговор, предпочитая молчаливых глупым. Вскоре вернулся уходивший.
— Пропустите, ребята, — сказал он неприятным тоном.
Охрана расступилась, мрачно глядя на Гостемила.
— Здрав будь, болярин, — приветствовал Гостемила Семяшко, медлительный, чинный, с лицом остепенившегося проходимца.
— Мне нужны деньги, — сказал Гостемил.
— Денег нет.
— Ты не понял. Мне нужны мои деньги.
— Что делать, болярин! Подожди месяц-другой, а то — поедем со мною в Новгород, и будут тебе деньги. Твои.
Новгород в планы Гостемила не входил. Зима на носу, в Новгороде холод волчий.
— Какие-то люди скучные в Чернигове, — заметил Гостемил. — Не понимают, что им говоришь, и все серьезны и заняты неизвестно чем.
— Болярин, все мои деньги взял себе детинец.
— Что значит — взял?
— Пришли люди из детинца и вынесли все запасы.
— И ты им не отказал?
— У них были с собою сверды.
— И что же?
— Один из свердов приставили мне к пузу. А до того прирезали моего управителя.
— Ого, — удивился Гостемил.
— Племянник управителя сидит теперь в занималовке, выслушивает требования, плачет, и всем отказывает. И говорит то, что я сказал только что — поедем в Новгород, будут деньги.
— То есть, — сказал Гостемил, — тебя попросту ограбили.
Купец промолчал.
— Не понимаю, — продолжал Гостемил. — Вроде бы ярославово Судопроизводство уже год, как на Чернигов распространяется. Просто так грабить людей, даже купцов, не положено, следует заручаться позволением тиуна или князя.
— Детинец.
— Ты заладил. Что — детинец?
— Люди там. А я уезжаю. Что потеряно, то потеряно, и я вовсе не желаю, чтобы меня тоже прирезали.
— Да кто ж там сидит, в детинце вашем? Чудовища какие? Темные силы?
— Тот, кто поборы эти устроил, тот и сидит. Все другие купцы уже уехали из города.
— А посадник?
— Посадника заключили в узилище.
— Кто его «заключил»?
— Ростовчане, в угоду гостям.
— Какие ростовчане, каким гостям?
— Может и не ростовчане, а что тати — так гадать не нужно, как есть тати.
— А гости? Откуда они?
Купец повел бровью.
— Мало нам было греков, — сказал он. — Так теперь еще и эти. Черные, как в ночном лесу яма. Глазами зыркают. Смотрят презрительно. А уж лютуют как!
Гостемил вспомнил посетителей Татьяниного Крога.
— Деньги мои, стало быть, в детинце?
— Нет.
— А где же?
— В Новгороде, болярин. Купеческое слово, болярин, превыше всего. То, что не сберег я твое золото, тебя не касается. Я должен тебе, и свое ты получишь. Но не здесь, а в Новгороде. И с надстроем.
Не будучи склонным к борьбе за справедливость, Гостемил тем не менее заметил:
— Посадника в узилище законным путем может поместить лишь тот, кто его назначил. А накладывать дань в неурочное время можно только с ведома Ярослава.
— Ты что, болярин, урок юриспруденции мне преподать решил? — рассердился Семяшко. — Я из семьи тиунов происхожу! Разбираюсь в таких грунках, уж будь спокоен!
— Сколько ж в детинце гостей и… ростовчан?
— Не знаю. Наверное, много, раз воевода ничего не делает.
— А где воевода?
— А в занималовке у меня сидит, отказ получает.
Гостемилу показалось, что Семяшко недоговаривает, а то и просто врет. Никто ему сверд к пузу не приставлял, глупости это. Еще он подумал, что все это утомительно. Но он настроился на поездку в Киев и в Корсунь. В Киеве Хелье дал бы ему денег, но обременять друга — тоже утомительно.
— Что ж, Семяшко, — сказал он. — Пойду-ка я тогда в детинец, предъявлю требования, пусть отдадут мне мои деньги. Хочешь пойти со мной?
Семяшко посмотрел на Гостемила как на ребенка.
— Ты, болярин, ростом велик.
— А умом не крепок? — спросил Гостемил, смеясь.
Семяшко промолчал.
Гостемил вышел в деловое помещение, полное народу.
— Слушайте меня, поселяне, — зычно сказал он, и говор смолк. Все кредиторы стали смотреть на Гостемила. — Либо у Семяшки ничего нет, либо он выдает деньги только тем, кто ему нравится, а таких мало. Воевода ваш исполнять обязанности свои не захотел, лень ему, но я его не осуждаю. Многие становятся воеводами только для того, чтобы удачно жениться.
— Неправда твоя, болярин! — возразил выходящий из занималовки воевода. — Вовсе не поэтому.
— Возможно, есть и другие причины, — вежливо согласился Гостемил. — А иду я сейчас, поселяне, прямо в детинец, получать мое золото. У Семяшки, повторяю вам, ничего нет. Кто хочет, может присоединяться. Особенно это касается ратников, сидящих тут, в доме купца, поджав хвосты. Подойдем, постучимся в ворота и, кто знает, может, нам откроют.
— А зачем стучаться? — неожиданно спросил малолетний Светозар и, опережая отца с его «заткнись, подлый» доложил, — Там сзади лаз есть.
— Лаз? — переспросил Гостемил.
— Заткнись, Светозар!
— Лаз, — подтвердил Светозар. — Все мальчишки знают.
— Не слушай его, болярин! — сказал отец Светозара, густо краснея. — Уж я его, мерзавца, выдеру, как только домой придем.
— Позволь, позволь, Светозар, — Гостемил подошел к малолетнему и присел возле на корточки. — Позади детинца? Лаз?
— Там малина растет, — объяснил Светозар, оправдываясь.
— Ну вот, удача с нами, — объявил Гостемил. — Кто здесь ратник, или просто человек отважный — слушайте меня, люди! Какие-то ростовчане и прочие… захватили ваш город!
— Да какие они ростовчане! — подал кто-то голос. — Это всё люди Свистуна подстроили, и гостей этих, леших чернявых, пригласили!
— Это все равно, — объявил Гостемил. — Предлагаю отобрать Чернигов. Весь.
Люди недоуменно переглянулись.
— Ну не войско же там целое! — возмущенно сказал Гостемил. — У страха глаза, что две луны! Человек пять влезло в детинец…
Присутствующие усмехнулись грустно.
— Ну хорошо, не пять, сорок! Да и не все они там, часть по городу ходит, в крогах сидит. А нужно-то всего лишь — схватить главных. И уж их-то точно не больше пяти! И деньги все свои получите. Не говоря уж о том, — добавил он, — что, поскольку все купцы перетрусили и сбежали, денег там много. На воровство я вас не подбиваю, но награду за реконкисту… за отъем города в пользу коренного населения… вы получите.
Почему именно реконкиста мне в голову пришла, подумал Гостемил? Какое отношение к Чернигову может иметь Иберия? И вдруг понял — какое.
Один из ратников распрямил плечи, прочистил горло, подошел к Гостемилу, и сказал:
— Я с тобой, болярин.
Следующим подошел воевода. Человек десять ратников сказали, что идут за свердами и топорами. Старясь выглядеть неприметно, многие из присутствующих вдруг вспомнили, что у них есть неотложные дела, и стали расходиться. Вскоре во всем помещении осталось человек пятнадцать, а также Светозар и его отец.
— Идем домой, — яростно шептал отец.
— Я должен показать, где лаз.
— Эй, добрый человек, мальчишку не тронь! — сказал воевода, показывая, что начальничьи полномочия все с ним остались. — Мы его отпустим, как только покажет.
— Мерзавец, скотина, — с отвращением сказал отец. — Втравил меня в дельце, любо-дорого. Была б мать жива, ухи бы тебе оторвала начисто, собакам скормила.
— А ты иди домой, добрый человек, — сказал ему воевода.
— А ты мне не указывай, — огрызнулся отец. — Я не ратник твой. Я ремесленник, всеми уважаемый. А теперь из-за того, что вы с болярином мальчонку не пожалели, придется мне с вами идти.
— Не нужно…
— Ты что же, думаешь, я сына своего с вами, горлохватами, пошлю, а сам домой покопычу? Ты бы может так и поступил, воевода капустный!
— Попридержи говорилку! — велел воевода.
— Тебе, чтобы ты делом своим занялся, понадобился заезжий болярин — пристыдить тебя! Так оно — дело твое, тебе платят. А я ремесленник, мне свердом вертеть не положено. Топором махать все умеют, а ты скаммель построй поди! Моя жизнь стоит десяти ваших, бездельники!
— Хватит! Satis! [12] — громоподобно сказал Гостемил, и тихо продолжил, — Ну что ж, друзья, после блистательной речи скаммеледела ничего, кроме как идти на битву лютую, нам не остается. Но поскольку, как уж говорено было, силы противника могут оказаться превосходящими, следует применить ужасное коварство. И мы его применим.
— Тебе чего, дядя? — благодушно осведомились ростовчане.
— Мне нужно к главному, — сказал им ремесленник. — Велено передать ему грамоту от Ляшко.
— Ляшко?
— Да.
— Очень ему, главному, нужно — грамоты разбирать!
— Да ты знаешь ли, кто такой Ляшко, пень ростовский? — спросил ремесленник.
— Ты язык-то не распускай!
— Ляшко — воевода Ярослава. Он тут неподалеку, с войском.
Ростовчане переглянулись.
— А ты у них гонцом, что ли?
— Меня они схватили, и велели передать. А если не передам, так дом сожгут. Так сказали.
— А много у Ляшко войска-то?
— А мне почем знать! А только много наверное.
— Сколько?
— Страсть, как много. Не пересчитать всех.
Ростовчане снова переглянулись.
— Открывай, — тихо сказал один другому. — Пусть отнесет грамоту Проше.
— Проша спит. Похмельный он.
— Ну, кому-нибудь из его подхалимов.
— Тоже спят все.
— Ну так тому, кто не спит, только не чернявым, а нашим.
— В общем, конечно, надо.
Отодвинули засов.
А тем временем, пока забавлялись они разговорами, пятнадцать ратников, Светозар, и Гостемил зашли с южной стороны детинца. Лаз, на который вывел их Светозар, находился в густой сени деревьев и был узок, но для обычного человека сойдет.
— Болярин-то не пролезет, — сказал один из ратников шепотом.
— Пролезу первый, — заверил его Гостемил. — Теперь так. Я лезу, затем вы по одному просовываете сверды и топоры, и залезаете сами. Сверд, человек, сверд, человек. А ты, Светозар, иди домой, и спасибо тебе.
Светозар промолчал.
— Нет, Светозар, ты не стой и не молчи, ты домой иди. Иди, иди.
Светозар насупился и поковылял прочь от стены, шлепая по пожелтевшей и побуревшей траве босыми ногами.
— Ну, как говаривали… Цезарь и Креститель… аlea iacta est, [13] — сказал Гостемил и скользнул в лаз, да так ловко, что остальные только рты разинули.
— Который из домов здесь терем? — тихо спросил Гостемил, когда все пятнадцать заступили на территорию детинца.
Воевода, сделав многозначительное лицо, показал пальцем. Из окон терема доносились громкие голоса.
— Дурные манеры у гостей, — морщась, заметил Гостемил. — Чего они так орут… А вон то окно — это что?
— Занималовка, — подсказал воевода.
— Удачно. Низко расположена.
— Ставни заперты.
— Это ничего. Судя по шуму, основная часть гостей — в столовой и гриднице, остальные спят в спальнях наверху. Занималовка — то, что нужно. Быстро и тихо, все за мной.
— Но… — начал было воевода.
Гостемил, пригибаясь, побежал по направлению к окну. Ратники переглянулись и побежали за ним.
Встав перед окном в полный рост, Гостемил приподнялся на цыпочки, ухватил верхний край ставен пальцами, и одним рывком выдрал их обе с корнем. Подскочив, он укрепился руками на подоконнике и скользнул внутрь. Единственный человек в занималовке, темнокожий и темноволосый, как гости в Татьянином Кроге, так ошарашился неожиданным появлением Гостемила, что даже не крикнул и не бросился бежать. Гостемил сгреб его в охапку и толкнул в стену. Ударившись, человек осел рядом со стеной. Гостемил выпрыгнул снова наружу и стал подсаживать ратников по одному — им казалось, что они не влезали, а влетали внутрь, и приходилось им осторожничать, приземляясь, дабы не повредить ногу и не сломать руку. Гостемил снова залез внутрь и посмотрел на воеводу. Воевода пальцем показал, где находятся — столовая отдельно, гридница — отдельно.
Разделились на два отряда. Распахнули дверь и выбежали — воевода со своей половиной к столовой, Гостемил со своей — к гриднице.
В гриднице оказалось — две дюжины человек, и большинство из них похожи были на гостей в Татьянином Кроге. Совершенно трезвые. Не рассуждая понапрасну, не удивляясь, не крича, они сразу выхватили сверды.
Гостемил подхватил два скаммеля и на бегу поочередно метнул их в неприятеля. Кто-то успел отскочить, кто-то упал. Гостемил выхватил сверд и, сопровождаемый ратниками, кинулся вперед. Началась хаотичная свалка, и все участники так увлеклись действием, что никто не заметил — Светозара, стоящего в проеме.
Второй отряд скоро прибыл из столовой, прикончив там всех пятерых хвестующих ростовчан, и двух, открывавших ворота ремесленнику, и чуть по ошибке не порубивших заодно и самого ремесленника — и потеряв двух из своих. Силы в гриднице оказались таким образом почти равны. Обе стороны ждали пополнения — гости из числа спящих в спальнях, ратники из числа действительно ушедших за свердами.
Гости оказались опытными воинами, и Гостемилу пришлось приходить на помощь то одному, то другому из своих. Появились раненные, полилась кровь.
Главного среди гостей Гостемил определил сразу, но не смог к нему пробиться в самом начале драки, а когда пробился, этот главный — не уступавший Гостемилу ни в росте, ни в телосложении, уже успел убить нескольких. Рядом с главным сражался его помощник (так подумал Гостемил) — ростом пониже, станом потоньше, но очень яростный.
— Прекратим кровопролитие! — крикнул Гостемил. — Мне нужен — вот этот!
И он коротко показал свердом на главного.
Главный что-то крикнул своим — очевидно, перевел. Такую речь и такие интонации Гостемил слышал раньше — в Киеве, в Константинополе, в Риме. Но здесь, на севере, звучали они совершенно неуместно.
— Мне тоже нужен именно ты! — сказал главный по-славянски, с едва заметным акцентом.
Резня приостановилась. Тяжело дыша, противники смотрели друг на друга. Очень устав, они боялись быть убитыми просто по оплошности, и были рады передышке.
— И мне! — прибавил помощник главного голосом, напоминающим низкий мальчишеский.
— Не мешай, — сказал главный помощнику.
Действительно ли сражался Мстислав с Редедей один на один или нет — Гостемил не знал, у самого Мстислава не спросил, ибо был тактичен, но сама идея ему нравилась.
— Если ты выйдешь победителем, — сказал он главному, — мы уйдем тихо. Если я — вы уйдете.
Помощник что-то злобно крикнул на своем языке.
— Что он сказал? — спросил Гостемил у главного.
— Смерть неверным, — перевел главный, презрительно кривя губы.
— Оригинальная мысль, — заметил Гостемил.
Клинки грохнули друг о друга, заскрежетали. Гостемил отскочил в сторону, парировал удар, нанес свой, снова отскочил. Враг был так же ловок и так же силен, как он сам, и это слегка обеспокоило Гостемила. Краем глаза он заметил, что помощник главного заходит ему за спину. Главный крикнул что-то помощнику, помощник огрызнулся и поднял клинок горизонтально.
Этого еще не хватало, подумал Гостемил.
— Это в ваших краях считается честным поединком? — спросил он у главного.
— Нет. Подожди.
И, опустив сверд, он закричал на помощника. Помощник стал кричать в ответ, и голос помощника стал совсем мальчишеский. Гостемил благоразумно отошел в сторону, чтобы не стоять между ними. Держа сверд горизонтально, помощник, выкрикнув что-то, кинулся на Гостемила. Гостемил принял удар, клинки скрестились, и он оказался с помощником — грудь в грудь. Снизу вверх — но не очень, помощник был рослый — на него смотрели два переполненных ненавистью глаза, и глаза эти были почему-то не черные, как у остальных, а серые. И что-то было в этой ненависти странное — слишком глубинное, слишком личное. Так ненавидят женщины, когда у них есть сомнения в собственной правоте. Гостемил отступил на полшага. Помощник потянул сверд назад, и в этот момент, как учил его когда-то Хелье, Гостемил, чуть отодвинув сверд, без замаха ударил клинком о клинок, и рукоять выскользнула из руки противника. И тогда противник кинулся на него с голыми руками, и они сомкнулись на шее Гостемила. Гостемил бросил сверд, отодрал противника от себя, швырнул его наземь, схватил за ногу, подтянул к себе, поймал и вторую ногу, и рявкнул:
— Порву надвое, если будешь мешать! Понятно? Я спрашиваю, понятно?
И отпустил ноги противника. Противник вскочил и попытался подобрать сверд, но Гостемил наступил на него ногой.
Главный что-то рявкнул помощнику, помощник топнул, зашипел, и отошел в сторону, сжимая зубы и чуть не плача от ярости и обиды. Гостемил подобрал свой сверд и повернулся к главному. А тот, отдохнув тем временем, только этого и ждал.
Снова скрестились клинки, снова противники сошлись и разошлись, и отскочили, и сделали пробные выпады. Обманным движением Гостемил вывел сверд противника в нужную позицию и махнул своим свердом сверху вниз. Ударившись о клинок, сверд Гостемила сломался пополам. Противник улыбнулся радостно и зловеще. Поводя свердом, он начал наступать на Гостемила, а Гостемил, не отрывая взгляда от острия, бросил обломок на пол, пригнулся, и стал выжидать момент. Клинок главного, описав небольшой полукруг в воздухе, обрушился сверху, но Гостемил успел проскочить у противника под локтем и поймал запястье правой рукой. Противник метнулся боком на Гостемила, Гостемил оступился, и оба упали на пол. Противник не выпустил сверд, а Гостемил не выпустил запястье противника. Оба покатились по полу и наскочили на ховлебенк, и противник оказался сверху. Был он менее уставший, и Гостемил почувствовал, что хватка ослабевает. Он сжал зубы, зарычал, сделал попытку скинуть противника с себя, и в этот момент противник освободил запястье, а свободной рукой сжал Гостемилу горло. Клинок поднялся вверх, острие нацелилось Гостемилу в лицо.
— Как зовут тебя, неверный? — спросил противник.
— Хых, — ответил Гостемил.
— Как зовут тебя?
— Гостемил, из рода Моровичей.
Показалось ли это Гостемилу, или нет — но, вроде бы, лицо противника осветилось зловещей радостью и, вроде бы, темные глаза сверкнули. Темные ли? Светлее, чем глаза остальных. А радоваться в схватке опасно — рассеивается внимание.
Противник приподнялся, чтобы нанести удар, и в этот момент Гостемил рванулся вбок всем телом. Острие вонзилось в пол рядом с его головой. Главный потерял на мгновение баланс, и Гостемил, крикнув басом, приподнял торс, свалил противника, навалился на него сверху, и сомкнул руки на его шее. Противник попытался достать его кулаком, но Гостемил увернулся. Тогда главный схватил запястья Гостемила и стал отдирать их от своей шеи.
— Признай себя побежденным, — прохрипел Гостемил и ударил противника затылком в пол. — Признай, хорла! Признай!
Противник начал ослабевать. Гостемил, не ослабляя хватку, крикнул:
— Эй, вы там! Бросайте сверды! Сдавайтесь! Я не убью его, если вы сдадитесь!
И услышал через паузу голос помощника, переводящий требование.
Гости сомневались, и сомневались бы дальше, но в этот момент распахнулась широко главная дверь, и в гридницу ввалились две дюжины ратников и еще дюжина простых горожан. Пристыженные, они пришли на помощь своим — почти победителям. Среди них было несколько лучников.
И замерли.
— Сдавайтесь! — повторил Гостемил, продолжая душить главного.
Один из гостей, обезумев, поднял сверд и кинулся к Гостемилу, чтобы ударить его в спину. И ударил бы, если бы помощник главного не встал бы у него на пути и не всадил бы ему в грудь кинжал. Обезумевший рухнул на пол и остался недвижим. Остальные гости бросили сверды на пол. Трое или четверо ратников стали их поднимать. Помощник с чуть приподнятыми в знак перемирия руками подошел к Гостемилу и остановился в трех шагах.
— Не убивай его, — сказал помощник.
— Если я его выпущу, он меня прикончит, — прохрипел Гостемил.
— Нет. Шахин, не сопротивляйся. Ты слышишь, Шахин? — спросил помощник по-славянски.
Шахин мигнул обоими глазами. Гостемил осторожно ослабил хватку.
— Шахин, даже не думай, — добавил помощник по-славянски.
Гостемил с трудом поднялся и огляделся. Гости стояли смирно, лучники направили на них луки.
— Что с этими делать, болярин? — спросил воевода.
— Что ты меня-то… спрашиваешь? — раздраженно сказал Гостемил, отдуваясь. — Я не посадник. Свяжите их, посадите в это… как его… удилище… нет, ристалище… ну, в общем, в острог. А то и отпустите, пусть едут домой. Мне-то что, мне только деньги мои нужны, незаконно гостями присвоенные. Ах, да, дознайтесь у них, куда они дели посадника, и освободите его. Впрочем, можете и не освобождать, толку от него, судя по всему, никакого. Тебе и быть, воевода, временным посадником.
— Ага, — сказал воевода. — Ну, тогда что ж… Тогда… свяжите этих двух сперва, — он показал рукой на главного и помощника.
Главный презрительно улыбнулся, будто ничего другого и не ожидал. Помощник покачал головой.
— Болярин, — сказал он. — Ты говоришь, не подумав. Нас прикончат этой ночью, и ты об этом пожалеешь.
— Почему же пожалею? — спросил Гостемил, подбирая обломок своего сверда и рассматривая его.
— Мы дети Зибы, — сказал помощник.
Гостемил замер.
— Близнецы, — добавил помощник. — Его зовут Шахин. А меня Ширин.
Гостемил бросил обломок на пол.
— Ширин — женское имя, — сказал он.
Помощник не ответил.
ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ. ДЕТИ ЗИБЫ
— Так ведь Семяшко платит нам жалование по просьбе посадника. А посадник ему за это что-то там… не знаю. Ну, правду ведь я говорю.
— Вне всякого сомнения, — подтвердил Гостемил. — Но почему ж именно сегодня, и всем городом вы сюда пришли, и ратники, и ремесленники?
— Да ведь, болярин, посуди сам, как с купцов дань собрали давеча, так все купцы сбежали, так теперь говорят, что никаких денег никто не получит. И Семяшко тоже сбежит, вот помяни мое слово, болярин.
— Дань собрали с купцов?
— Да.
— Вроде бы не время сбора сейчас.
— Так ведь особая дань. В пользу гостей.
— Каких гостей?
— А что в детинце сидят, болярин.
— Ничего от тебя не добьешься. Где сам Семяшко?
— Вестимо у себя, там, — ратник показал рукой. — К нему пытались ломиться, но…
— Но?
— Да так…
В самом большом из деловых помещений люди сидели на ховлебенках и стояли, и галдели, но не громко. Какой-то ремесленник привел с собой своего сына, человека лет девяти, и человек этот все время приставал к отцу.
— Тятя, когда мы пойдем на реку, как ты обещал? — плаксивым голосом спрашивал человек.
— Светозар, не скули.
— Когда, тятя?
— Как только мы закончим то, зачем сюда пришли.
— А когда мы закончим?
— Не знаю.
— А долго еще?
— Не знаю, Светозар! Сколько тебе повторять!
— Тятя.
— Ну?
— А может, мы сейчас пойдем на реку, как ты обещал, а сюда придем завтра, а потом опять пойдем на реку?
— Не болтай попусту.
— Тятя!
— Отстань! Заткнись!
Все-таки дети бывают чудовищно въедливы, подумал Гостемил. Впрочем, откуда мне знать, какие бы у меня были дети? Как-то я слишком оберегаю свою независимость, наверное. Хотя, если подумать, наверняка какие-то дети где-то у меня есть — прелюбодеяние не обошло меня стороной, человек слаб и грешен.
Поприкидывав, что к чему, направился он в часть дома, где располагались жилые помещения. У входа в гридницу его остановила личная охрана богатого купца — четверо крепко сбитых парней — три сверда и один топор.
— Здравствуйте, молодцы, — поприветствовал их Гостемил.
Ему ответили некогда исконо черниговским, но в одиннадцатом веке ставшим общеславянским:
— Не велено.
— Скажите Семяшке, что Гостемил хочет с ним говорить.
Один из молодцов, смерив Гостемила взглядом, кивнул и скрылся в гриднице.
— Как живете, славно, я надеюсь? — великосветски осведомился Гостемил у оставшихся.
Ему не ответили. Он не обиделся, но и не стал снова их вызывать на разговор, предпочитая молчаливых глупым. Вскоре вернулся уходивший.
— Пропустите, ребята, — сказал он неприятным тоном.
Охрана расступилась, мрачно глядя на Гостемила.
— Здрав будь, болярин, — приветствовал Гостемила Семяшко, медлительный, чинный, с лицом остепенившегося проходимца.
— Мне нужны деньги, — сказал Гостемил.
— Денег нет.
— Ты не понял. Мне нужны мои деньги.
— Что делать, болярин! Подожди месяц-другой, а то — поедем со мною в Новгород, и будут тебе деньги. Твои.
Новгород в планы Гостемила не входил. Зима на носу, в Новгороде холод волчий.
— Какие-то люди скучные в Чернигове, — заметил Гостемил. — Не понимают, что им говоришь, и все серьезны и заняты неизвестно чем.
— Болярин, все мои деньги взял себе детинец.
— Что значит — взял?
— Пришли люди из детинца и вынесли все запасы.
— И ты им не отказал?
— У них были с собою сверды.
— И что же?
— Один из свердов приставили мне к пузу. А до того прирезали моего управителя.
— Ого, — удивился Гостемил.
— Племянник управителя сидит теперь в занималовке, выслушивает требования, плачет, и всем отказывает. И говорит то, что я сказал только что — поедем в Новгород, будут деньги.
— То есть, — сказал Гостемил, — тебя попросту ограбили.
Купец промолчал.
— Не понимаю, — продолжал Гостемил. — Вроде бы ярославово Судопроизводство уже год, как на Чернигов распространяется. Просто так грабить людей, даже купцов, не положено, следует заручаться позволением тиуна или князя.
— Детинец.
— Ты заладил. Что — детинец?
— Люди там. А я уезжаю. Что потеряно, то потеряно, и я вовсе не желаю, чтобы меня тоже прирезали.
— Да кто ж там сидит, в детинце вашем? Чудовища какие? Темные силы?
— Тот, кто поборы эти устроил, тот и сидит. Все другие купцы уже уехали из города.
— А посадник?
— Посадника заключили в узилище.
— Кто его «заключил»?
— Ростовчане, в угоду гостям.
— Какие ростовчане, каким гостям?
— Может и не ростовчане, а что тати — так гадать не нужно, как есть тати.
— А гости? Откуда они?
Купец повел бровью.
— Мало нам было греков, — сказал он. — Так теперь еще и эти. Черные, как в ночном лесу яма. Глазами зыркают. Смотрят презрительно. А уж лютуют как!
Гостемил вспомнил посетителей Татьяниного Крога.
— Деньги мои, стало быть, в детинце?
— Нет.
— А где же?
— В Новгороде, болярин. Купеческое слово, болярин, превыше всего. То, что не сберег я твое золото, тебя не касается. Я должен тебе, и свое ты получишь. Но не здесь, а в Новгороде. И с надстроем.
Не будучи склонным к борьбе за справедливость, Гостемил тем не менее заметил:
— Посадника в узилище законным путем может поместить лишь тот, кто его назначил. А накладывать дань в неурочное время можно только с ведома Ярослава.
— Ты что, болярин, урок юриспруденции мне преподать решил? — рассердился Семяшко. — Я из семьи тиунов происхожу! Разбираюсь в таких грунках, уж будь спокоен!
— Сколько ж в детинце гостей и… ростовчан?
— Не знаю. Наверное, много, раз воевода ничего не делает.
— А где воевода?
— А в занималовке у меня сидит, отказ получает.
Гостемилу показалось, что Семяшко недоговаривает, а то и просто врет. Никто ему сверд к пузу не приставлял, глупости это. Еще он подумал, что все это утомительно. Но он настроился на поездку в Киев и в Корсунь. В Киеве Хелье дал бы ему денег, но обременять друга — тоже утомительно.
— Что ж, Семяшко, — сказал он. — Пойду-ка я тогда в детинец, предъявлю требования, пусть отдадут мне мои деньги. Хочешь пойти со мной?
Семяшко посмотрел на Гостемила как на ребенка.
— Ты, болярин, ростом велик.
— А умом не крепок? — спросил Гостемил, смеясь.
Семяшко промолчал.
Гостемил вышел в деловое помещение, полное народу.
— Слушайте меня, поселяне, — зычно сказал он, и говор смолк. Все кредиторы стали смотреть на Гостемила. — Либо у Семяшки ничего нет, либо он выдает деньги только тем, кто ему нравится, а таких мало. Воевода ваш исполнять обязанности свои не захотел, лень ему, но я его не осуждаю. Многие становятся воеводами только для того, чтобы удачно жениться.
— Неправда твоя, болярин! — возразил выходящий из занималовки воевода. — Вовсе не поэтому.
— Возможно, есть и другие причины, — вежливо согласился Гостемил. — А иду я сейчас, поселяне, прямо в детинец, получать мое золото. У Семяшки, повторяю вам, ничего нет. Кто хочет, может присоединяться. Особенно это касается ратников, сидящих тут, в доме купца, поджав хвосты. Подойдем, постучимся в ворота и, кто знает, может, нам откроют.
— А зачем стучаться? — неожиданно спросил малолетний Светозар и, опережая отца с его «заткнись, подлый» доложил, — Там сзади лаз есть.
— Лаз? — переспросил Гостемил.
— Заткнись, Светозар!
— Лаз, — подтвердил Светозар. — Все мальчишки знают.
— Не слушай его, болярин! — сказал отец Светозара, густо краснея. — Уж я его, мерзавца, выдеру, как только домой придем.
— Позволь, позволь, Светозар, — Гостемил подошел к малолетнему и присел возле на корточки. — Позади детинца? Лаз?
— Там малина растет, — объяснил Светозар, оправдываясь.
— Ну вот, удача с нами, — объявил Гостемил. — Кто здесь ратник, или просто человек отважный — слушайте меня, люди! Какие-то ростовчане и прочие… захватили ваш город!
— Да какие они ростовчане! — подал кто-то голос. — Это всё люди Свистуна подстроили, и гостей этих, леших чернявых, пригласили!
— Это все равно, — объявил Гостемил. — Предлагаю отобрать Чернигов. Весь.
Люди недоуменно переглянулись.
— Ну не войско же там целое! — возмущенно сказал Гостемил. — У страха глаза, что две луны! Человек пять влезло в детинец…
Присутствующие усмехнулись грустно.
— Ну хорошо, не пять, сорок! Да и не все они там, часть по городу ходит, в крогах сидит. А нужно-то всего лишь — схватить главных. И уж их-то точно не больше пяти! И деньги все свои получите. Не говоря уж о том, — добавил он, — что, поскольку все купцы перетрусили и сбежали, денег там много. На воровство я вас не подбиваю, но награду за реконкисту… за отъем города в пользу коренного населения… вы получите.
Почему именно реконкиста мне в голову пришла, подумал Гостемил? Какое отношение к Чернигову может иметь Иберия? И вдруг понял — какое.
Один из ратников распрямил плечи, прочистил горло, подошел к Гостемилу, и сказал:
— Я с тобой, болярин.
Следующим подошел воевода. Человек десять ратников сказали, что идут за свердами и топорами. Старясь выглядеть неприметно, многие из присутствующих вдруг вспомнили, что у них есть неотложные дела, и стали расходиться. Вскоре во всем помещении осталось человек пятнадцать, а также Светозар и его отец.
— Идем домой, — яростно шептал отец.
— Я должен показать, где лаз.
— Эй, добрый человек, мальчишку не тронь! — сказал воевода, показывая, что начальничьи полномочия все с ним остались. — Мы его отпустим, как только покажет.
— Мерзавец, скотина, — с отвращением сказал отец. — Втравил меня в дельце, любо-дорого. Была б мать жива, ухи бы тебе оторвала начисто, собакам скормила.
— А ты иди домой, добрый человек, — сказал ему воевода.
— А ты мне не указывай, — огрызнулся отец. — Я не ратник твой. Я ремесленник, всеми уважаемый. А теперь из-за того, что вы с болярином мальчонку не пожалели, придется мне с вами идти.
— Не нужно…
— Ты что же, думаешь, я сына своего с вами, горлохватами, пошлю, а сам домой покопычу? Ты бы может так и поступил, воевода капустный!
— Попридержи говорилку! — велел воевода.
— Тебе, чтобы ты делом своим занялся, понадобился заезжий болярин — пристыдить тебя! Так оно — дело твое, тебе платят. А я ремесленник, мне свердом вертеть не положено. Топором махать все умеют, а ты скаммель построй поди! Моя жизнь стоит десяти ваших, бездельники!
— Хватит! Satis! [12] — громоподобно сказал Гостемил, и тихо продолжил, — Ну что ж, друзья, после блистательной речи скаммеледела ничего, кроме как идти на битву лютую, нам не остается. Но поскольку, как уж говорено было, силы противника могут оказаться превосходящими, следует применить ужасное коварство. И мы его применим.
* * *
Двое «ростовчан» у ворот детинца поворотили головы — кто-то долбал в ворота чем-то тяжелым с внешней стороны. Залезли на смотрелку и увидели ремесленника, в руке палка дубовая, в другой свиток.— Тебе чего, дядя? — благодушно осведомились ростовчане.
— Мне нужно к главному, — сказал им ремесленник. — Велено передать ему грамоту от Ляшко.
— Ляшко?
— Да.
— Очень ему, главному, нужно — грамоты разбирать!
— Да ты знаешь ли, кто такой Ляшко, пень ростовский? — спросил ремесленник.
— Ты язык-то не распускай!
— Ляшко — воевода Ярослава. Он тут неподалеку, с войском.
Ростовчане переглянулись.
— А ты у них гонцом, что ли?
— Меня они схватили, и велели передать. А если не передам, так дом сожгут. Так сказали.
— А много у Ляшко войска-то?
— А мне почем знать! А только много наверное.
— Сколько?
— Страсть, как много. Не пересчитать всех.
Ростовчане снова переглянулись.
— Открывай, — тихо сказал один другому. — Пусть отнесет грамоту Проше.
— Проша спит. Похмельный он.
— Ну, кому-нибудь из его подхалимов.
— Тоже спят все.
— Ну так тому, кто не спит, только не чернявым, а нашим.
— В общем, конечно, надо.
Отодвинули засов.
А тем временем, пока забавлялись они разговорами, пятнадцать ратников, Светозар, и Гостемил зашли с южной стороны детинца. Лаз, на который вывел их Светозар, находился в густой сени деревьев и был узок, но для обычного человека сойдет.
— Болярин-то не пролезет, — сказал один из ратников шепотом.
— Пролезу первый, — заверил его Гостемил. — Теперь так. Я лезу, затем вы по одному просовываете сверды и топоры, и залезаете сами. Сверд, человек, сверд, человек. А ты, Светозар, иди домой, и спасибо тебе.
Светозар промолчал.
— Нет, Светозар, ты не стой и не молчи, ты домой иди. Иди, иди.
Светозар насупился и поковылял прочь от стены, шлепая по пожелтевшей и побуревшей траве босыми ногами.
— Ну, как говаривали… Цезарь и Креститель… аlea iacta est, [13] — сказал Гостемил и скользнул в лаз, да так ловко, что остальные только рты разинули.
— Который из домов здесь терем? — тихо спросил Гостемил, когда все пятнадцать заступили на территорию детинца.
Воевода, сделав многозначительное лицо, показал пальцем. Из окон терема доносились громкие голоса.
— Дурные манеры у гостей, — морщась, заметил Гостемил. — Чего они так орут… А вон то окно — это что?
— Занималовка, — подсказал воевода.
— Удачно. Низко расположена.
— Ставни заперты.
— Это ничего. Судя по шуму, основная часть гостей — в столовой и гриднице, остальные спят в спальнях наверху. Занималовка — то, что нужно. Быстро и тихо, все за мной.
— Но… — начал было воевода.
Гостемил, пригибаясь, побежал по направлению к окну. Ратники переглянулись и побежали за ним.
Встав перед окном в полный рост, Гостемил приподнялся на цыпочки, ухватил верхний край ставен пальцами, и одним рывком выдрал их обе с корнем. Подскочив, он укрепился руками на подоконнике и скользнул внутрь. Единственный человек в занималовке, темнокожий и темноволосый, как гости в Татьянином Кроге, так ошарашился неожиданным появлением Гостемила, что даже не крикнул и не бросился бежать. Гостемил сгреб его в охапку и толкнул в стену. Ударившись, человек осел рядом со стеной. Гостемил выпрыгнул снова наружу и стал подсаживать ратников по одному — им казалось, что они не влезали, а влетали внутрь, и приходилось им осторожничать, приземляясь, дабы не повредить ногу и не сломать руку. Гостемил снова залез внутрь и посмотрел на воеводу. Воевода пальцем показал, где находятся — столовая отдельно, гридница — отдельно.
Разделились на два отряда. Распахнули дверь и выбежали — воевода со своей половиной к столовой, Гостемил со своей — к гриднице.
В гриднице оказалось — две дюжины человек, и большинство из них похожи были на гостей в Татьянином Кроге. Совершенно трезвые. Не рассуждая понапрасну, не удивляясь, не крича, они сразу выхватили сверды.
Гостемил подхватил два скаммеля и на бегу поочередно метнул их в неприятеля. Кто-то успел отскочить, кто-то упал. Гостемил выхватил сверд и, сопровождаемый ратниками, кинулся вперед. Началась хаотичная свалка, и все участники так увлеклись действием, что никто не заметил — Светозара, стоящего в проеме.
Второй отряд скоро прибыл из столовой, прикончив там всех пятерых хвестующих ростовчан, и двух, открывавших ворота ремесленнику, и чуть по ошибке не порубивших заодно и самого ремесленника — и потеряв двух из своих. Силы в гриднице оказались таким образом почти равны. Обе стороны ждали пополнения — гости из числа спящих в спальнях, ратники из числа действительно ушедших за свердами.
Гости оказались опытными воинами, и Гостемилу пришлось приходить на помощь то одному, то другому из своих. Появились раненные, полилась кровь.
Главного среди гостей Гостемил определил сразу, но не смог к нему пробиться в самом начале драки, а когда пробился, этот главный — не уступавший Гостемилу ни в росте, ни в телосложении, уже успел убить нескольких. Рядом с главным сражался его помощник (так подумал Гостемил) — ростом пониже, станом потоньше, но очень яростный.
— Прекратим кровопролитие! — крикнул Гостемил. — Мне нужен — вот этот!
И он коротко показал свердом на главного.
Главный что-то крикнул своим — очевидно, перевел. Такую речь и такие интонации Гостемил слышал раньше — в Киеве, в Константинополе, в Риме. Но здесь, на севере, звучали они совершенно неуместно.
— Мне тоже нужен именно ты! — сказал главный по-славянски, с едва заметным акцентом.
Резня приостановилась. Тяжело дыша, противники смотрели друг на друга. Очень устав, они боялись быть убитыми просто по оплошности, и были рады передышке.
— И мне! — прибавил помощник главного голосом, напоминающим низкий мальчишеский.
— Не мешай, — сказал главный помощнику.
Действительно ли сражался Мстислав с Редедей один на один или нет — Гостемил не знал, у самого Мстислава не спросил, ибо был тактичен, но сама идея ему нравилась.
— Если ты выйдешь победителем, — сказал он главному, — мы уйдем тихо. Если я — вы уйдете.
Помощник что-то злобно крикнул на своем языке.
— Что он сказал? — спросил Гостемил у главного.
— Смерть неверным, — перевел главный, презрительно кривя губы.
— Оригинальная мысль, — заметил Гостемил.
Клинки грохнули друг о друга, заскрежетали. Гостемил отскочил в сторону, парировал удар, нанес свой, снова отскочил. Враг был так же ловок и так же силен, как он сам, и это слегка обеспокоило Гостемила. Краем глаза он заметил, что помощник главного заходит ему за спину. Главный крикнул что-то помощнику, помощник огрызнулся и поднял клинок горизонтально.
Этого еще не хватало, подумал Гостемил.
— Это в ваших краях считается честным поединком? — спросил он у главного.
— Нет. Подожди.
И, опустив сверд, он закричал на помощника. Помощник стал кричать в ответ, и голос помощника стал совсем мальчишеский. Гостемил благоразумно отошел в сторону, чтобы не стоять между ними. Держа сверд горизонтально, помощник, выкрикнув что-то, кинулся на Гостемила. Гостемил принял удар, клинки скрестились, и он оказался с помощником — грудь в грудь. Снизу вверх — но не очень, помощник был рослый — на него смотрели два переполненных ненавистью глаза, и глаза эти были почему-то не черные, как у остальных, а серые. И что-то было в этой ненависти странное — слишком глубинное, слишком личное. Так ненавидят женщины, когда у них есть сомнения в собственной правоте. Гостемил отступил на полшага. Помощник потянул сверд назад, и в этот момент, как учил его когда-то Хелье, Гостемил, чуть отодвинув сверд, без замаха ударил клинком о клинок, и рукоять выскользнула из руки противника. И тогда противник кинулся на него с голыми руками, и они сомкнулись на шее Гостемила. Гостемил бросил сверд, отодрал противника от себя, швырнул его наземь, схватил за ногу, подтянул к себе, поймал и вторую ногу, и рявкнул:
— Порву надвое, если будешь мешать! Понятно? Я спрашиваю, понятно?
И отпустил ноги противника. Противник вскочил и попытался подобрать сверд, но Гостемил наступил на него ногой.
Главный что-то рявкнул помощнику, помощник топнул, зашипел, и отошел в сторону, сжимая зубы и чуть не плача от ярости и обиды. Гостемил подобрал свой сверд и повернулся к главному. А тот, отдохнув тем временем, только этого и ждал.
Снова скрестились клинки, снова противники сошлись и разошлись, и отскочили, и сделали пробные выпады. Обманным движением Гостемил вывел сверд противника в нужную позицию и махнул своим свердом сверху вниз. Ударившись о клинок, сверд Гостемила сломался пополам. Противник улыбнулся радостно и зловеще. Поводя свердом, он начал наступать на Гостемила, а Гостемил, не отрывая взгляда от острия, бросил обломок на пол, пригнулся, и стал выжидать момент. Клинок главного, описав небольшой полукруг в воздухе, обрушился сверху, но Гостемил успел проскочить у противника под локтем и поймал запястье правой рукой. Противник метнулся боком на Гостемила, Гостемил оступился, и оба упали на пол. Противник не выпустил сверд, а Гостемил не выпустил запястье противника. Оба покатились по полу и наскочили на ховлебенк, и противник оказался сверху. Был он менее уставший, и Гостемил почувствовал, что хватка ослабевает. Он сжал зубы, зарычал, сделал попытку скинуть противника с себя, и в этот момент противник освободил запястье, а свободной рукой сжал Гостемилу горло. Клинок поднялся вверх, острие нацелилось Гостемилу в лицо.
— Как зовут тебя, неверный? — спросил противник.
— Хых, — ответил Гостемил.
— Как зовут тебя?
— Гостемил, из рода Моровичей.
Показалось ли это Гостемилу, или нет — но, вроде бы, лицо противника осветилось зловещей радостью и, вроде бы, темные глаза сверкнули. Темные ли? Светлее, чем глаза остальных. А радоваться в схватке опасно — рассеивается внимание.
Противник приподнялся, чтобы нанести удар, и в этот момент Гостемил рванулся вбок всем телом. Острие вонзилось в пол рядом с его головой. Главный потерял на мгновение баланс, и Гостемил, крикнув басом, приподнял торс, свалил противника, навалился на него сверху, и сомкнул руки на его шее. Противник попытался достать его кулаком, но Гостемил увернулся. Тогда главный схватил запястья Гостемила и стал отдирать их от своей шеи.
— Признай себя побежденным, — прохрипел Гостемил и ударил противника затылком в пол. — Признай, хорла! Признай!
Противник начал ослабевать. Гостемил, не ослабляя хватку, крикнул:
— Эй, вы там! Бросайте сверды! Сдавайтесь! Я не убью его, если вы сдадитесь!
И услышал через паузу голос помощника, переводящий требование.
Гости сомневались, и сомневались бы дальше, но в этот момент распахнулась широко главная дверь, и в гридницу ввалились две дюжины ратников и еще дюжина простых горожан. Пристыженные, они пришли на помощь своим — почти победителям. Среди них было несколько лучников.
И замерли.
— Сдавайтесь! — повторил Гостемил, продолжая душить главного.
Один из гостей, обезумев, поднял сверд и кинулся к Гостемилу, чтобы ударить его в спину. И ударил бы, если бы помощник главного не встал бы у него на пути и не всадил бы ему в грудь кинжал. Обезумевший рухнул на пол и остался недвижим. Остальные гости бросили сверды на пол. Трое или четверо ратников стали их поднимать. Помощник с чуть приподнятыми в знак перемирия руками подошел к Гостемилу и остановился в трех шагах.
— Не убивай его, — сказал помощник.
— Если я его выпущу, он меня прикончит, — прохрипел Гостемил.
— Нет. Шахин, не сопротивляйся. Ты слышишь, Шахин? — спросил помощник по-славянски.
Шахин мигнул обоими глазами. Гостемил осторожно ослабил хватку.
— Шахин, даже не думай, — добавил помощник по-славянски.
Гостемил с трудом поднялся и огляделся. Гости стояли смирно, лучники направили на них луки.
— Что с этими делать, болярин? — спросил воевода.
— Что ты меня-то… спрашиваешь? — раздраженно сказал Гостемил, отдуваясь. — Я не посадник. Свяжите их, посадите в это… как его… удилище… нет, ристалище… ну, в общем, в острог. А то и отпустите, пусть едут домой. Мне-то что, мне только деньги мои нужны, незаконно гостями присвоенные. Ах, да, дознайтесь у них, куда они дели посадника, и освободите его. Впрочем, можете и не освобождать, толку от него, судя по всему, никакого. Тебе и быть, воевода, временным посадником.
— Ага, — сказал воевода. — Ну, тогда что ж… Тогда… свяжите этих двух сперва, — он показал рукой на главного и помощника.
Главный презрительно улыбнулся, будто ничего другого и не ожидал. Помощник покачал головой.
— Болярин, — сказал он. — Ты говоришь, не подумав. Нас прикончат этой ночью, и ты об этом пожалеешь.
— Почему же пожалею? — спросил Гостемил, подбирая обломок своего сверда и рассматривая его.
— Мы дети Зибы, — сказал помощник.
Гостемил замер.
— Близнецы, — добавил помощник. — Его зовут Шахин. А меня Ширин.
Гостемил бросил обломок на пол.
— Ширин — женское имя, — сказал он.
Помощник не ответил.
ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ. ДЕТИ ЗИБЫ
Несколько ратников съездили к одному из окрестных землевладельцев и под расписку воеводы привели пятерых холопов — закапывать трупы. Гостей похоронили сразу и без церемоний, «ростовчан» тоже. Среди убитых ратников оказался один христианин. Священника в церкви не было — и вообще богослужения прекратились около двух недель назад. Татьяна, суровая среднего возраста хозяйка крога, в котором остановился Гостемил, совершила по его просьбе обряд на правах обыкновенной христианки. Пленных ввергли в узилище, включая раненых.
Детинец наполнился ратниками — оказалось, их около двух сотен, и все они только что вернулись в город из каких-то отлучек по важным делам. Сунулись под часовню, где хранилось золото, а воевода, занятый административными неувязками, не успел вовремя появиться и поуправлять — возникла драка. Выявилось еще двое убитых. Затем золото вынесли наружу в мешках и разложили перед входом в терем. Воевода выдал каждому ратнику жалованье за три месяца. То, что осталось, показалось наблюдавшему брезгливо за действом со стороны Гостемилу смехотворно малым. Даже если ратники в радости и драке умудрились украсть половину золота — все равно трудно представить, что вот она — вся черниговская казна, вместе с золотом Семяшки и других купцов. Также прошел слух, что деньги увез сбежавший священник. Вытащили из узилища одного пленного «ростовчанина» и допросили, и вскоре выяснилось, что несмотря на то, что подозрения со священника не снимаются, основная часть казны скорее всего перенаправлена Свистуну в Семидуб.
Детинец наполнился ратниками — оказалось, их около двух сотен, и все они только что вернулись в город из каких-то отлучек по важным делам. Сунулись под часовню, где хранилось золото, а воевода, занятый административными неувязками, не успел вовремя появиться и поуправлять — возникла драка. Выявилось еще двое убитых. Затем золото вынесли наружу в мешках и разложили перед входом в терем. Воевода выдал каждому ратнику жалованье за три месяца. То, что осталось, показалось наблюдавшему брезгливо за действом со стороны Гостемилу смехотворно малым. Даже если ратники в радости и драке умудрились украсть половину золота — все равно трудно представить, что вот она — вся черниговская казна, вместе с золотом Семяшки и других купцов. Также прошел слух, что деньги увез сбежавший священник. Вытащили из узилища одного пленного «ростовчанина» и допросили, и вскоре выяснилось, что несмотря на то, что подозрения со священника не снимаются, основная часть казны скорее всего перенаправлена Свистуну в Семидуб.