Романовский Владимир. Польское Наследство

   И вот она, наконец, Прага.
   В предыдущем веке иудейский купец из Иберии, сын Якоба, разбогатевшего на работорговле, сам работорговлей не занимался — хлопотно и противно. Больше всего любил он мотаться по миру, смотреть, где кто и как живет, и записывать в путевой дневник. Для виду, и чтобы не сердить отца, транспортировал он какие-то тряпки из одной страны в другую, продавал, и даже какие-то прибыли получал иногда, но редко, а в основном финансировал поездки свои из семейного бюджета. Звали его Абрахам, в Андалузии арабы произносили «Ибрахим». Оставил он после себя путевых заметок великое множество, а был он парень наблюдательный, и тысячи историков последующих веков проклинали его имя, поскольку все их стройные теории по поводу мироустройства прошлого ссыпались в прах благодаря этим самым заметкам. Историкам ведь что в радость? «Такой-то правитель имел такие-то помыслы, правил так-то, экономически страна его отличалась от других тем-то и тем-то, ходил в походы на таких то, несколько раз ему в этих походах надавали по арселю, но он все равно был благородный и симпатичный, и из любви к нему народ нацарапал на стене что-то вроде „Мы любим нашего славного повелителя, ура“». Моду описывать прошлое в таком стиле ввел в свое время Плутарх. Но тут появляется этот дурной иудей без смысла и без стержня, делом своим прямым не занимается, а только пишет и пишет, и в связи с его писульками получается, что правитель этот помыслы имел — как бы побольше урвать, да кого бы в спину ножиком ткнуть, руководил как придется, экономически страна жила своей жизнью и платила дань Неустрашимым, в походы ходил не по экономическим причинам, а потому, что делать ему было совершенно нечего, благородством особенным не отличался, а больше трусостью и подлостью, а на стене народом нацарапано «хвой», проще и значительнее.
   И рассуждают историки — на севере во время оно строить из камня несподручно было, поскольку холодно, а камень не греет. А вовсе, мол, не из-за того, что средств мало, и культуры тоже.
   Но вдруг ни с того ни с сего чудак этот с психологией бродяги пишет в своих заметках, что город Прага построен из камня и извести! То есть как?! Париж — деревянный, Венеция — деревянная, Сигтуна — деревянная, про саксонские и польские сараи и говорить нечего, Киев застраивается медленно, а Прага на Влтаве — каменная? С чего это вдруг? Какой к лешему камень при раннем феодализме?
   А очень просто. Есть во всей Европе, от Урала до Гибралтара, ремесла, есть агрикультура, есть меха и платья, есть моды, и даже письменность есть. Но основной доход, самое прибыльное дело — все равно работорговля, главный и самый богатый клиент — триумвират халифатов, Северная Африка — у них, Ближний Восток вместе со святым Иерусалимом — у них, а Прага на Влтаве — открытый, всеми признанный центр этой самой работорговли. В Киеве стесняются, в Константинополе прикрывают и на пиратов сваливают, в Венеции не поймешь, что происходит, там вчерашний раб, сегодняшний пират и завтрашний караванщик — одно и то же лицо, а в Праге все как на ладони. И поэтому нанимает себе Прага лучших зодчих, и содержит каменоломни, обслуживаемые тысячами рабов, не приглянувшихся фатимидам — у Праги есть средства. Рабский труд непроизводителен — но цены на забракованных рабов низкие, и на ту работу, с которой один человек справится, можно бросить пять рабов, и кнутом будить в них производственный энтузиазм.
   Божидар, священник Пахмутской Церкви в Праге, не собирался в тот день лицезреть пристань, не желал — он устал и хотел спать. Но кратчайший путь к церковному флигелю из замка лежал именно через пристань, мимо торга. И именно к пристани и торгу в это время прибыл караван. Божидар отворачивался, но все равно увидел. А раз увидел — значит ответственен, поскольку Создатель учитывает такие грунки. Божидар очень боялся гнева Создателя.
   В суме Божидара лежали золотые монеты — из замка, на нужды церкви. Монет было жалко, да и распоряжаться ими у Божидара не было административного права. Прикинув нынешние цены на рабов, Божидар с облегчением понял, что выкупить весь караван денег не хватит. В караване человек пятьдесят, прикованных. Значит, подумал Божидар, нужно выкупать только христиан.
   Вообще-то христианину не положено делить людей на своих и чужих, но человек слаб и склонен к группированию, даже если знает Учение наизусть. Кроме того, такая установка, «только христиан», весьма удобна — выкупишь троих, или семерых, а остальным скажешь — врешь, никакой ты не христианин, нарочно обманываешь.
   И Божидар, тяжело вздохнув и дрожа от страха, двинулся к караванщику, сидевшему на краю передней повозки и созерцавшему реку. Ратники, обслуживающие караван, поглядели в сторону священника и даже не приблизились, не спросили ни о чем.
   Караванщик, сурового вида араб, оглянулся на Божидара. Божидар предпочел бы иудея, поскольку иудеи по большей части люди приветливые, берут шармом, а арабы шарму не доверяют, и презирают всех неверных открыто. К сожалению Божидара, иудеи пражской работорговлей заниматься перестали давно (сказался декрет основоположника ашкеназийской системы Гершома бен Иуды, из Майнца, созвавшего в начале века синод и запретившего на этом синоде многоженство (сроком на тысячу лет), развод без согласия жены, и чтение чужих писем — каравановождение заставляет мужа отлучаться из дома на длительное время, и кто ж его знает, чем в это время занимается жена, а вернулся — ни на другой жениться нельзя, ни развестись, ни хотя бы доказательства неверности в письмах ее предъявить раввину, вот и перестали иудеи ездить по миру туда-сюда). Еще лучше было бы, если бы караванщик был христианин, но о таком и мечтать нельзя было — в Андалузию, к примеру, работорговый путь лежал через Империю, и каждый новый император подтверждал запрет предшественника на каравановождение среди христиан. Предполагать, что Хайнриху Второму за запрет платила заинтересованная сторона — глупо, не тот случай, не тот человек. А вот с Конрадом — все может быть, дело темное. Под давлением имперской знати Конрад хотел даже запрет отменить, но последовала гневная депеша из Рима, от развратника и подонка Бенедикта Девятого, в коей в улыбчивых, масляных, лицемерных выражениях Папа Римский давал Императору понять, что отмена приказа без последствий не останется. Каких именно последствий — Бенедикт не уточнял, а это хуже всего, неопределенность эта щемящая.
   Греческий язык Божидар знал плохо, латынь еще хуже (мог писать и читать по-латыни кое-как), и обратился к рабам сперва по-чешски, а затем по-шведски.
   — Кто из вас христианин?
   Почувствовав, что есть шанс на освобождение, рабы закивали и загалдели, и протянули к нему руки, и одному из конников пришлось хлестнуть нескольких кнутом, чтобы восстановить спокойствие. Тогда Божидар подошел к первому рабу в первой повозке и, отвернув край рубахи раба, потянул за шейный шнурок. На шнурке висел языческий амулет. Божидар перешел к следующему рабу.
   — Я христианин, — сказал раб по-чешски.
   — Докажи.
   — А?
   — Докажи, что ты христианин.
   — А как?
   — Ну, прочти наизусть Те Деум.
   — Я… — раб посмотрел отчаянными глазами на Божидара, и Божидар смутился. — Я… сейчас, сейчас… отец родной… сейчас… Ну, значит, славься и здравствуй, наш римский бог… Нет, куда же ты! Стой! Я докажу! Возьми меня к себе в рабы! Я докажу!
   Хлыст конника упал ему на шею, и раб взвыл и замолчал. Следующей была женщина, которая начала читать Те Деум при приближении Божидара, со шведским акцентом.
   — Вот эту, — Божидар показал на нее пальцем, и караванщик, спрыгнув с повозки, подошел к женщине, чтобы разомкнуть цепь.
   Следующий раб оказался темноволосым, смуглым парнем, возможно южным славянином с арабскими примесями.
   — Уйди, — сказал он по-чешски.
   — А? — не понял Божидар.
   — Уйди, пес мерзкий.
   В распахе рубахи у парня проглядывал нательный крестик.
   — Э… почему же? — спросил Божидар.
   — А рожа у тебя неприятная, — сказал парень. — Уйди по-хорошему, жирная свинья.
   Божидар перешел к следующему рабу. Тот с готовностью выполнил просьбу прочесть Те Деум.
   Таким образом Божидар освободил пять человек — трех мужчин и двух женщин. Расплатившись с караванщиком, он велел освобожденным следовать за собой и не пытаться бежать. А они и не думали бежать. Побеги они — их бы поймали и снова приковали. Со священником им было спокойнее.
   — Посидите в церкви до полуночи, — объяснил им Божидар, отпирая церковь. — А там будет вам повозка, и езжайте себе, только смотрите, в другой раз не попадайтесь.
   Зайдя во флигель, Божидар позвал слугу, и тот, заспанный, появился и уставился на священника.
   — Тебя искал Вацлав, — сообщил он. — Велел передать, чтобы ты шел к нему, как только прибудешь.
   Вацлав был представителем местной знати. Божидар вздохнул.
   — Я ему что, посыльный? — недовольно спросил он.
   — Он сказал, что срочно, а больше я ничего не знаю, моей вины тут нет.
   Божидар еще раз вздохнул и отправился к Вацлаву, жившему в большом каменном особняке по соседству. Постучался. Слуга отпер дверь и пропустил священника внутрь.
   В гостиной обнаружилось около дюжины вооруженных людей, и Божидар хотел было ретироваться, но оказалось, что один из вооруженных успел встать ему за спину и загородить собою дверь. На скаммеле у окна сидел хищного вида молодой человек, а перед ним стоял сам Вацлав, жена его Ярмила, и еще какой-то вельможа, которого Божидар вроде бы видел раньше на службе в церкви. У Божидара была плохая память на лица. Вооруженный подтолкнул Божидара, и тот поплелся через всю гостиную, как на Голгофу, и встал рядом с Вацлавом.
   — Это весьма кстати, — сказал хищный молодой человек, не вставая со скаммеля. — Как зовут тебя, падре?
   — Божидар, — трусливо ответил священник. — У меня, добрый человек, дело к хозяину дома. Вацлав, ты меня искал давеча…
   Бледный Вацлав кивнул. Жена его была еще бледнее, и второй вельможа тоже явно не в себе.
   — Ты уверял меня, что священник все подтвердит, — сказал молодой человек Вацлаву.
   — Не этот священник, — ответил Вацлав, глядя неприятно на Божидара. — Другой.
   — Сколько тебе лет, Вацлав?
   — Тридцать пять.
   — И не стыдно тебе? Врешь, будто ты мальчишка какой-то. Божидар, сколько караванов остановилось здесь за последние два месяца?
   — Каких караванов? — осторожно попытался уточнить Божидар.
   — С пленниками, — насмешливо сказал молодой человек и посмотрел Божидару в глаза сверлящим взглядом.
   — А… э… да около дюжины будет, наверное, — прикинул Божидар. — Церковь наша у самой реки, так хорошо видно, особенно когда тумана нет.
   — Вот, люблю подробные ответы, — обрадовался молодой человек. — А Вацлав говорит, что только один караван был. А знаешь, почему он так говорит? Скажи, знаешь?
   — Не… я могу и ошибаться, — находчиво сообщил Божидар.
   — Это так. Но все-таки ошибиться сразу на одиннадцать караванов ты не мог.
   — Я допустил большой просчет, — признался Вацлав, стараясь говорить спокойным голосом.
   — Нет, не очень большой, — не согласился с ним молодой человек. — Большой просчет ты совершил в прошлом году. Знал про себя, что жаден, и все-таки согласился на должность. И до чего дошел! Ведь я не Эймунд, Вацлав. У меня характер мягкий, а ум практический. Людям сколько не давай, им все равно мало будет. Поэтому я учитываю, что из дюжины караванов о двух всегда умолчат. Ну пусть даже о трех! Возьмут пошлину за всю дюжину, долю свою отсчитают из девяти, приплюсуют к пошлине за три неучтенных каравана — это понятно. Но одиннадцать из дюжины, в течении двух месяцев, при отсутствии Брячислава в городе — это слишком. Это греческая комедия какая-то. И это заслуживает наказания.
   — Я заплачу недодачу, Рагнар, — сказал Вацлав.
   — Само собой. Но толку от того, что ты вернешь деньги, тебе не принадлежащие, мало. Не говоря уж о том, что деньги эти опоздали. Они нужны были мне для защиты Бродно. А что теперь будет в Бродно, знают только Норны.
   — И я уйду с должности.
   — Безусловно, но вот Карел, который на твою должность заступит, увы, не получит урок, не поймет, что к чему, если ты просто заплатишь и уйдешь. Ему тоже захочется отхватить себе побольше…
   — Нет, что ты, Рагнар, я всецело предан… — поспешно заговорил Карел.
   — Помолчи-ка, — прервал его Рагнар, и Карел замолчал.
   Рагнар встал.
   — Прости моего мужа, — попросила Ярмила.
   — Всему свое время, хозяйка, — ответил Рагнар и сделал знак двум вооруженным. Те подошли, заломили Вацлаву руки назад, и скрутили их веревкой.
   — Не смейте его трогать! — крикнула Ярмила, кидаясь на вооруженных.
   Еще двое быстро преградили ей путь, взяли в захват и быстро, обнаруживая большой опыт, скрутили ей руки за спиной и усадили на скаммель. Вацлаву заткнули рот кляпом.
   Подойдя к Карелу, Рагнар взял его за локоть.
   — Пойдем, друг мой, полюбуемся на полуденное солнце над Влтавой. Я слышал — прелестный вид. А ты, падре, постой здесь.
   Карел не возражал. Божидар, подавленный и потрясенный, прижался к стене.
   С балкона, помещающегося в третьем уровне здания, действительно открывалось впечатляющее зрелище. Влтава, с линией красивых, ухоженных домов с одной стороны и новыми строениями, больше и красивее, с другой, сверкала под полуденным солнцем.
   — Восхитительно, — сказал Рагнар.
   — Да, — согласился Карел.
   И услышал пронзительный и резко оборвавшийся женский крик.
   — Ты, Карел, любишь ли письма писать? — спросил благодушно Рагнар.
   Карел вздрогнул.
   — Э… не то, чтобы очень.
   — Такая, видишь ли, морока с этими письмами. — Рагнар следил глазами за птицей, парящей над водной гладью. — Слова, произнесенные вслух, можно забыть, или не так понять. В любом случае, как доказательство вины или правоты, слова, сказанные вслух, несостоятельны. А вот письма — дело другое. Характерный почерк, узнаваемый стиль. Я вот слышал, к примеру, что Император Конрад, человек неприятный, и Папа Бенедикт Девятый, еще неприятнее, не любят писать письма сами, а по старинке содержат при себе писцов. Уж не знаю, убивают ли они этих писцов по написании каждой секретной депеши или нет. Зато они ужасно любят получать письма. Их, наверное, радует, что есть в мире люди, уделяющие им внимание. И мне хотелось бы тебя предостеречь, Карел, от писания писем этим двум любителям эпистолярных опусов. Ты не писал ли им чего в прошлом?
   — Нет, — твердо ответил Карел.
   — А вот был такой конунг… и даже император, в некотором роде… Кнуд — слышал о таком?
   — Повелитель Норвегии, Англии, Дании и Швеции.
   — Именно. У нас с ним возникли разногласия. Например, он считал, что Неустрашимых нужно выявлять и казнить. И хотел заняться этим сам, но ему показалось, что один он не справится. И тогда он стал писать письма — в Рим, в Майнц, и в Киев. Останься он правителем еще год, додумался бы и в Константинополь написать. И мы, Карел, не обошли его вниманием. Целых шесть месяцев мы к нему подбирались. К тебе же за два дня подберемся. Имей это в виду. Вацлав всего лишь растратил деньги. Поэтому остался цел.
   Карел, усиленно делая вид, что не понимает, к чему клонит Рагнар, смотрел на него с подобострастным интересом.
   — А, ты имеешь в виду… — догадался Рагнар, кивая головой по направлению гостиной. — Ничего особенного. Ну, супруга его уйдет с ожидающим караваном в Каир в качестве товара — подумаешь! Сам-то Вацлав цел и невредим.
   — Супруга?
   — Не для себя одного Вацлав старался. А служил он нам до этого долго и верно, в то время как супруга его ничем полезным нас не радовала. А чтобы не болтала она лишнего в пути и по прибытии, ей только что вырезали язык. Не слишком молода она, поэтому, наверное, достанется какому-нибудь прощелыге. А у тебя, Карел, и жены-то нет. Значит, за любую провинность отвечать будешь ты лично.
   Помолчав, Рагнар сказал задумчиво:
   — Великие цели, Карел, существуют для того, чтобы не дать людям слабым и хитрым загордиться. Когда-то давно, когда не было еще стран, а были только племена и устои, был в мире золотой век. Сильные люди правили справедливо и умело. И слабым, знающим свое место, всего хватало. Но слабые, не любящие охоту, занялись земледелием, скотоводством, собирательством, и чем больше собирали, тем жаднее становились. И в конце концов придумали себе бога, который им покровительствует, а сильных не любит. Что ж, времена меняются. Мы собираем со слабых дань — заберем себе и их бога. Вот, смотри, у пристани стоит караван, и в нем четыре дюжины рабов. Один караванщик и четыре всадника. Ты скажешь, что рабы прикованы цепями. Но ведь их везли много дней и ночей. Обоз останавливался, рабам давали сойти с повозок для удовлетворения нужд. Любую цепь можно перепилить, любые оковы разбить придорожным камнем. Но они этого не сделали, и не сделают… Э! Да это, никак, Райнульф идет! Его-то я и ждал… Ладно, ты пока что иди, Карел, принимай должность у Вацлава, подписывай бумаги, пиши грамоту Брячиславу. Иди, иди.
   Оставшись один на балконе, Рагнар следил, как Райнульф, сводный брат, рассматривает рабов в караване, треплет женщин по щекам, смеется, шутит с караванщиком и всадниками. Веселый, бесшабашный, удалой Райнульф.
   Рагнар вернулся в гостиную. Там уже не было ни Вацлава, ни Ярмилы, и только один вооруженный что-то презрительно говорил Божидару, а Божидар поддакивал и, кажется, держался из последних сил, чтобы не свалиться в обморок.
   — Можешь идти, — сказал Рагнар вооруженному, и тот, коротко поклонившись, вышел. — Что ж, святой отец, побеседуем. Подойди поближе.
   Рагнар сел в кресло. Божидар засеменил, неловко придерживая подол с большим темным пятном спереди — кажется, он обоссался от страха. На поручнях скаммеля, в который давеча силой усадили Ярмилу, и на полу возле скаммеля, отчетливо видны были пятна крови.
   — Не обращай внимания на то, что сейчас было, — посоветовал Рагнар. — Политика — дело грязное, но она существует, от нее никуда не денешься. Ты, Божидар, человек честный, как я понимаю?
   — Я-то? — Божидар скривился, боясь. — Наверное да, честный.
   — Мне именно это и нужно. Честные люди так редки, Божидар. Ты мне нравишься, и у меня есть к тебе предложение.
   Божидар не ответил — мялся, топтался на одном месте.
   — Взимать пошлину с караванщиков будет теперь Карел, — будничным тоном сказал Рагнар. — Неплохой человек, но, сам понимаешь, чем дороже товар, тем больше соблазн. И Карел в конце концов оступится. Мне нужно, чтобы кто-нибудь за ним проследил. Наказывать я его не буду, я знаком был с его родителями, мне дорога память. Но знать мне нужно. Он крещеный, ходит в церковь. Если бы ты мог за ним проследить, я бы хорошо тебе заплатил. И в дальнейшем я могу сделать так, что пошлину будешь собирать ты — вернее, тебе ее будут приносить на дом. И ты сможешь выкупать из каждого каравана хоть половину рабов и отпускать их на волю. Помимо этого, у меня здесь хорошие связи, в том числе и среди духовенства. И я сделаю так, что тебя повысят в должности. Ты будешь аббатом, Божидар, и впоследствии епископом. После этого получение кардинальской шапки будет зависеть только от твоего собственного желания и красноречия.
   — А… наказывать ты меня… не будешь? — спросил Божидар.
   — За что же мне тебя наказывать? Ты ни в чем не виноват.
   — Ты хочешь, чтобы…
   — Я познакомлю тебя с моим курьером, он здесь недалеко живет. Как только Карел оплошает, напишешь мне депешу, и курьер ее доставит.
   — Доставит?
   — Обязательно доставит. У него должность такая.
   — Да.
   — Согласен? Чтобы не быть голословным, вот тебе вперед… — Рагнар отвязал кошель от гашника и протянул Божидару.
   Божидар взял кошель.
   — Загляни внутрь, не бойся.
   Божидар потянул тесемки и заглянул. Золотые монеты призывно замерцали в кошеле. Судя по весу, сумма значительная. Столько денег Божидару не перепадало за всю его церковную карьеру. Чтобы скопить такую сумму, ему понадобились бы годы.
   — Ну как, хорошее предложение?
   — Предложение хорошее, — сказал Божидар с сожалением в голосе. Он готов был заплакать. — Такие деньги, а?… Такие деньги!.. Сколько здесь?
   — Да я не считал, Божидар. Какая разница.
   — Да, никакой разницы. Вот оно, богатство. Да на такие деньги можно три дома купить.
   — Вот и купи, но не три, а один. Зачем тебе три? Лишние пересуды.
   — Да. И коз я люблю… Завел бы себе коз…
   — Коз не покупай, я тебе их пришлю с каким-нибудь обозом, тут неподалеку есть селение, там козы особые, жирные, рослые, а молоко дают — нектар, а не молоко.
   — Да? Где же это?
   — В Кралове.
   — А, слышал, слышал! Да, про тех коз много разговору среди паствы.
   — Ну и прекрасно. Иди покамест домой, отдохни, у тебя скоро служба, не так ли.
   — Прости меня, добрый человек, но не могу я.
   — Что не можешь?
   — Взять деньги. И служить тебе не могу.
   — Я ведь не служить тебя нанимаю. Служба — это совсем другое. Я прошу тебя об одолжении. Оказывание услуг — это не служба.
   — Не могу.
   Неловко нагнувшись, Божидар осторожно положил кошель на пол — в руки Рагнару передавать побоялся.
   — Ну, не дури, Божидар. Это ведь не против церкви дело.
   — Не знаю.
   — Что не знаешь?
   — Не знаю, против или нет.
   — Точно не против. Человек поступает неправильно, когда присваивает себе чужие деньги. Это воровство. В твоих же интересах, чтобы воровства было меньше.
   — Да.
   — Ну и всё.
   — Нет.
   — Что — нет?
   — Не знаю.
   — Послушай, Божидар, не серди меня. Я человек спокойный, рассудительный, несправедливость мне не свойственна, но если ты меня будешь сердить, я ведь могу сделать все наоборот, на тех же основаниях. Понизят тебя в сане, отправят в какой-нибудь монастырь. Ведь это будет плохо?
   — Да.
   — Ну вот видишь! Так зачем же тебе меня сердить, да еще и понапрасну?
   Божидар молчал. Рагнар вздохнул.
   — Что ж. Нужно позвать моих молодцов, пусть они с тобою на языке, тебе более понятном, поговорят.
   — Ох, не надо, добрый человек, не надо, умоляю тебя!
   — А раз не надо, так делай, что тебе велят.
   — Нет.
   — Да ты что, шутишь со мною, что ли?
   — Какие уж тут шутки!
   Божидар заплакал и стал утирать слезы и сопли кулаком.
   — Ну, перестань, Божидар. Будь мужчиной. Как тебе не стыдно!
   — Не мучай меня, добрый человек!
   — Я тебя не мучаю! Соглашайся на предложение, мне одного твоего слова достаточно, видишь, как я тебе доверяю!
   — Вижу, — сказал Божидар, плача.
   — Ну так что же! Бери кошель и иди.
   — Нет.
   — Морока с тобой.
   Рагнар встал и направился к двери. Божидар кинулся за ним и схватил его за рукав.
   — Умоляю тебя, добрый человек… Заклинаю тебя всем, что тебе дорого!.. Не зови своих молодцов, не надо! Я боли боюсь, и вообще всего на свете боюсь, я пугливый и слабый!
   — Не распускай нюни! — велел Рагнар. — И отцепись от меня. В последний раз спрашиваю — согласен ты на предложение?
   — Да пощади же меня!
   — Соглашайся!
   — Пощади!
   Дверь распахнулась, и в гостиную вошел сияющий, веселый Райнульф.
   — Э! — сказал он. — Что случилось? С каким горем к тебе поп явился, Рагнар?
   Рагнар отцепился от Божидара.
   — Ладно, — сказал он. — Иди, пенек гнилой, пока что. Иди, иди, не до тебя мне теперь. Потом займусь тобой.
   — Милый человек…
   — Иди, говорят тебе!
   Божидар с опаской, чуть боком, засеменил к двери и вышел. И бросился бежать.
   — Вот оно как бывает, — тупо приговаривал он себе на бегу. — Вот ведь как оно бывает. Прости меня, Господи. Прости! Все поджилки растряслись, и в боку колет, и рясу я обмочил, эка беда. Какой я все-таки слабый и ничтожный, вот же послал Ты сам себе слугу, любо-дорого. А ведь не отстанет он, ведь такой он, а? Надо бежать из города. Но куда? Подлое время какое! На папском престоле развратник и прелюбодей, здесь эти наседают, а владыка наш только жрет себе, пузо отращивает, скоро на службу выйти не сможет. Сделаться, что ли, отшельником? Но ведь я охотится не умею, какой из меня охотник… или, скажем, рыболов… Ох, проклятый дом!
   — Ну, какие вести? — спросил Рагнар, оставшись с Райнульфом вдвоем.
   — Казимир обосновался в Глогове.
   — Глогов…
   — На пограничье, за Одером.
   — Ага.
   — К нему стекаются силы со всей Полонии.
   — Этого следовало ожидать. А что ж Бьярке?
   — Бьярке убит.
   — Как!
   — Увы.
   — Кто его убил?
   — Подручные Казимира.
   — Невозможно!
   — Тем не менее, это так.
   Рагнар подошел к скаммелю и упал в него.
   — Бьярке убит. Бьярке. Сам Бьярке.
   — Я кое-что о нем узнал. По слухам, он спутался с Риксой…
   — Нет, Райнульф, об этом мне рассказывать не надо. Не повторяй, что люди завистливые говорят. Они кого угодно очернят, им все равно. Бьярке!
   Некоторое время Рагнар напряженно молчал, раздумывая. Райнульф подошел к окну, выглянул. До Бьярке ему дела никакого не было — он его едва знал.
   — Казимир, стало быть, предоставлен самому себе.
   — Казимир женился на Добронеге.
   Рагнар резко повернулся к нему.
   — Не шутишь?
   — Нет.
   — Это… пожалуй, это хорошо, — сказал Рагнар. — Как жалко Бьярке!.. Добронега слишком связана с нами. Она остынет, мы до нее доберемся так или иначе, будет делать то, о чем ее попросят. Хотя, конечно… О, гром и молния! Подбить, что ли, Брячислава на захват Полонии? Силы стягиваются к Казимиру… А Конрад с Ярославом только этого и ждали… А скажи, Райнульф, не известно ли тебе, кто устроил Казимиру побег и доставил его в… как бишь?… в Глогов целым и невредимым, вместе с Добронегой?