Романовский Владимир. Польское Наследство

   Неожиданно, на сорок пятом году жизни, Судислав влюбился в девушку, дочь одного из унылых местных боляр. Ей было двадцать лет. Он тайно (хоть и с ведома отца) на ней женился. Ее следовало развлекать — и ведь были же у псковского князя на это средства! Что стоило Судиславу оставить в городе посадника и съездить с молодой женой — ну хотя бы в Геную! Или на юг Франции, на взморье — девушка никогда в жизни не видела теплого моря! А он все не решался, долго мучился с выбором посадника, спрашивал иногда — «А может, не поедем?» и довел жену до совершенной растерянности. Через год после свадьбы ее, с ее же согласия, похитил какой-то италийский проходимец — и увез именно на юг Франции. Тяга к Ривьере уже тогда проявлялась у многих русских девушек.
   И Судислав окончательно загрустил.
   Случай поучаствовать в большой политике представился ему, когда он перестал его ждать.
   А было так.
   Скучая после утренней службы у себя в саду — утро в дождливом Пскове выдалось почему-то солнечное — Судислав обратил внимание на троих мужчин, стоящих за оградой сада. Очевидно, полномочия, предъявленные ими страже, показались этой самой страже достаточно состоятельными, чтобы пропустить гостей в детинец. Судислав кивнул им, и они приблизились — два светловолосых здоровяка и третий, небольшой, худой, с черными как ближневосточная ночь волосами.
   — Здравствуйте, добрые люди.
   — Здравствуй, князь. Меня зовут Райнульф. Это — мой соратник Бьярке. А это наш хороший знакомый, именем Насиб. Мы пришли к тебе по поручению.
   То, что они предложили Судиславу, показалось ему захватывающим, безумным, невероятным — и последним случаем, предлагаемым ему фортуной. Если во всех предыдущих упущенных шансах наличествовал элемент двусмысленности, то в данном случае все было ясно. Фортуна решила высказаться без обиняков.
   В то же время предприятие, увы, связано было с огромным риском. Цесарь Ярослав был не из тех правителей, смещение которых напоминает возню грызунов в грязном темном углу — то сместили кого-то, то он вернулся, то опять сместили. Нет. Сместить Ярослава можно было только единым мощным ударом, а удержать после этого страну от дальнейших потрясений — только отдавая один за другим жесткие, безжалостные приказы, каждый из которых мог стоить узурпатору жизни.
   И это было еще не всё!
   В распоряжение Судислава предоставлялось небольшое, но слаженное, тщательно обученное войско из дальних земель. Произошла заминка.
   — Магометане? — переспросил Судислав.
   — Да, князь.
   Чтобы повелевать этим войском, Судиславу самому следовало принять магометанство. Пока что — тайно.
   — Зачем? — спросил он.
   Райнульф повернулся к Бьярке. Оба посмотрели на Насиба. Насиб ухмыльнулся.
   — Видишь ли, князь, — сказал Бьярке, — славяне да греки подчиняются кому угодно, ибо они рабы по натуре. Именно поэтому они и приняли учение Христа — учение, которое может нравится только рабам, которое утешает рабов, оправдывая их рабскую сущность. Магометане же подчиняются только своим.
   — И что же мне нужно сделать, чтобы принять магометанство? — поинтересовался Судислав.
   — Именно для этого здесь и присутствует Насиб, — объяснил Бьярке. — За две недели он берется научить тебя основам, после чего посвятит тебя в свою веру.
   — Он — наставник? Учитель?
   — Да.
   — Обычно наставники носят с собою суму с фолиантами.
   — Насибу это ни к чему, — сказал Бьярке с едва приметной улыбкой. — Насиб знает Коран наизусть. А в Коране есть все для того, чтобы человек с горячим сердцем понял, почему неверные отвратительны Аллаху.
   Теперь едва приметно улыбнулся Райнульф.
   — На каком же языке будет наставлять меня Насиб? — спросил Судислав.
   — Я говорю по-славянски, — сказал Насиб.
   Судислав кивнул и задал самый главный вопрос:
   — А кто вас ко мне послал?
   — Рагнар, — немедленно ответил Райнульф. — По рекомендации твоей сестры Марии.
   Судислав так и предполагал. И вспомнил про свою незащищенную спину, которая могла бы послужить в случае отказа прекрасной мишенью для стрелы, кою в этот момент, как ему подумалось, Эржбета уже прилаживает к тетиве.
   И он согласился. Он прекрасно понимал, что рыжая лучница за его спиной — плод его воображения. Не такая он важная птица, чтобы к нему Эржбету посылали. Если понадобится его убить, любой из этих троих сделает это в один миг голыми руками. Он также понял, что в лучшем случае может рассчитывать лишь на роль марионетки Неустрашимых. Он мог попросить дать ему время подумать. Но он согласился сразу. История знает множество примеров, когда марионетка на престоле постепенно набирает силу и в урочный час дает понять поддерживающим ее, марионетку, что в их услугах больше нет нужды.
   Насиб прожил в тереме два месяца и уехал в конце июня.

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ. ПРИВАЛ В ГЛОГОВЕ

   В месте, называвшемся во время описываемых нами событий Глогов, когда-то давно останавливался на привал римский экспедиционный корпус, оценивающий «сарматскую» территорию на предмет введения налога в пользу метрополии. Римлянам место понравилось — воздушные пути в регионе пересекались таким образом, что в радиусе сотни аржей образовался кокон с мягким климатом, отгораживающий место от балтийских влажных безобразий, но пропускающий в себя теплую гольфстримскую струю. В более поздние времена, в связи с этим благоприятствием, Глогов стал популярен и вырос до размеров города. Окрестные огороды давали из года в год солидные урожаи.
   Но Мешко упустил власть, и через две недели после этого к Глогову привел войско чешский оппортунист. Основные военные силы города полегли в неравной схватке. Из Гнезно, пылающего тремя десятками подожженных храмов, по приказу Неустрашимых выехал отряд — выбил чехов из Глогова, но был вскоре отозван. В бесхозный Глогов потянулись со всей округи воры и вымогатели, и стали городом управлять. Горожане взвыли от поборов и разбоя. Утешаться они могли лишь тем, что почти все польские города находились в данный момент в том же незавидном положении — власть в руках воров, в столице правит непонятно кто. Ждали интервенции Ярослава, но он был занят. Ждали интервенции Конрада, но он раздумывал и тянул. Ждали, что старая аристократия в Гнезно выберет наконец короля и наладит хотя бы видимость порядка в стране — но аристократия все не решалась остановить на ком-то выбор — ждали команды от Рагнара. В городах и пригородах с остаточной старой властью, христианской, на Рим глядящей с угасающей надеждой, бушевали крестьянские бунты.
   В одно октябрьское утро в Глогове услышали удивительную новость — явился после долгих раздумий защитник Полонии! Кто? Как зовут? Какая разница!
   Триста конников въехало в город. Они поднялись в слотт (замек, на здешнем наречии) и повязали хвестующих там негодяев. Затем командир отряда вышел к собравшемуся перед замеком народу и сказал так:
   — Благословит вас Господь, люди добрые!
   По этой фразе люди добрые догадались, что командир — из христиан, а по чистоте выговора — поляк, а не интервент.
   — Волею повелителя нашего уполномочен я просить вас о гостеприимстве. Не сгинула еще Полония, жива она! И скоро, очень скоро, будет жива еще лучше. Свободнее. Здоровее. И прочее.
   В гостеприимстве не отказали. А в полдень конники, объезжая город, снова созвали жителей к замеку. И жителям предстал — тот самый защитник Полонии в красивом саксонском плаще, в шлеме, с обнаженным свердом в руке.
   — Здравствуйте, дети мои, — отчеканил он размеренно. — Я и мое войско рассчитываем пожить у вас до конца зимы. Вы, наверное, подумали, что мы вас объедим за это время, как делали воры, захватившие город. Но мы не воры — мы честные воины. Подумали, что разорим мы вас, как делали чехи. Но мы не чехи. Мы такие же поляки, как вы. Подумали, что бросим вас на произвол судьбы, как сделало войско, присланное вам на подмогу из Гнезно. Войско это поступило так потому, что подчиняется оно узурпаторам, которым ваши судьбы безразличны. Я — ваш законный правитель, я — плоть от плоти вашей, и я вас не брошу. Все ваши давешние обидчики будут пойманы и наказаны строго.
   — У нас не осталось припасов на зиму! — крикнул кто-то из толпы.
   — Я — ваш законный правитель, и я ваш брат! — крикнул Казимир в ответ. — Я вас в беде не оставлю! Смотрите!
   Он показал рукой — горожане обернулись.
   По Одеру следовал к городу караван парусных судов.
   — Все в этих кнеррир — ваше! — сказал оратор. — И еда, и ткани.
   Не смея верить, жители зачарованно смотрели на кнеррир. А когда снова повернулись к оратору, кто-то в толпе крикнул хорошо тренированным голосом заранее подготовленную фразу:
   — Да здравствует наш законный господин, Казимир Первый!
   Затем еще кто-то крикнул тоже самое, а третий крик подхватили в толпе, и полетели в воздух шапки, и раздался радостный смех.
   Через две недели в Глогов прибыл Фредерик Пневицкий, с севера, с тысячью воинов. Еще через неделю к нему присоединился Ярек Опольский, с юга, с тремя тысячами. Караваны продолжали прибывать по Одеру, еды хватало на всех. К середине ноября войско Казимира насчитывало семь тысяч пеших и тысячу конных воинов. Еще до первого снегопада Казимир предпринял первый поход — с половиной сил за четыре дня дошел до Зеленой Гуры. Чешский контингент, стоящий там, малочисленный но стойкий, оказал сопротивление, а затем попытался запереться в замеке, но стены замека, деревянные и давно не чинившиеся, упали от первого же удара в них тараном. Человек двести взяли в плен. Казимир вложил в ножны сверд, подъехал к пленным, спешился, внимательно осмотрел некоторых, гордо задирающих подбородки, и проскандировал вдруг хриплым баритоном:
   — Сражались вы храбро, воины! Ибо все знают, что чешским воинам боевого умения и мужества не занимать! Мне советовали попросить у короля вашего Бретислава выкуп за вас, но я не хочу торговать вами, как утварью кухонной! Я предлагаю…
   Он сделал паузу. И поляки, и чехи слушали с видимым интересом.
   — Я предлагаю всем вам присоединиться к моему войску, дабы помочь христианскому королю отвоевать у самозванцев и еретиков принадлежащий ему престол.
   Он сделал еще паузу.
   — А те, кто не захочет присоединиться? — спросил какой-то чех из заднего ряда пленных.
   — А те, кто не захочет, получит от моего воеводы три золотых дуката и волен будет идти куда ему вздумается.
   Удивление сменилось изумлением, а затем и одобрением.
   — А раненные? — спросил кто-то.
   — Я привел с собою десять магдебургских лекарей, — крикнул Казимир. — Всех раненных, и поляков, и чехов, переносят сейчас в замек, в лучшие палаты, и будут их там лечить.
   Затем Казимир, чуть поколебавшись, отдал приказ нескольким отрядам выловить всех воров и мошенников города и конфисковать их имущество. В успех этого предприятия он не очень верил, но Мария ранее, в Глогове, настаивала, а ее политический опыт Казимир уважал. Переловить негодяев оказалось делом несложным — жители сами указывали воякам, где и кого следует искать. Зерно и золото возили в замек на повозках.
   Казимир оставил («для временного правления», как он объяснил) триста поляков и одного командира в замеке, накормил всех голодных, раздал половину воровского золота, попрощался с жителями, и вернулся в Глогов. Полторы сотни чешских воинов присоединились к войску.
   — Скажи мне, скажи, — допытывался старый Кшиштоф у воеводы Фредерика Пневицкого, — каков он в сражении?
   Фредерик улыбался.
   — Не зря ты ездил за ним к франкам, друг мой, — ответил он. — Несмотря на тщедушное телосложение, повелитель наш все время был в первых рядах сражающихся, сверкая победоносно свердом!
   Кшиштоф покраснел от хвоеволия.
   За время отсутствия Казимира в Глогове еще около сотни молодых воинов — детей польских иммигрантов, а также собственно саксонцев со склонностью к романтическому восприятию военного дела, присоединилось к войску, и вместе с ними, сопровождаемая двумя племянниками, прибыла мать Казимира Рикса. Хелье, все время порывавшийся уехать из Глогова, но не решавшийся — будто ждавший чего-то — получил возможность оценить эту женщину.
   На берегу у переправы ее встретили со слезами счастья на глазах Кшиштоф и воеводы.
   Риксе было сорок, и держалась она величественно. Красивая гордой саксонской красотой, с темными волосами, прямыми бровями, с губами не тонкими и не толстыми, и слегка жестокими, она величественно протянула большую, но весьма правильных контуров, руку — для поцелуя. Кшиштоф оросил эту руку слезами и терся о нее щекой, стоя на коленях, а Рикса надменно терпела. Узнав, что сын ее отправился в первый свой поход, она не проявила огорчения. Ровной медленной походкой поднялась она к замеку.
   В столовую устремились слуги — прибирать и подавать на стол, и воевода Ярек попросил хвестовавшего там в одиночестве Дира с соусом в бороде и на рубахе куда-нибудь уйти на время.
   Хелье, решивший посмотреть на Риксу вблизи, как раз входил в столовую.
   Дир засмущался и начал, кряхтя, подниматься с ховлебенка.
   — Хо, люди добрые! — сказал Хелье, входя. — Что это вы друга моего гоните?
   — Мы не гоним, — возразил воевода, и стоявшие вокруг четверо вояк подтвердили, помотав головами, мол, не гоним, конечно же. — Ему подадут еще есть и пить, но, сам понимаешь — мать повелителя нашего…
   — А что же, разве это мать повелителя вашего платит за жратву для вашего скоморошьего стана?
   Вбежал Кшиштоф, запыхавшийся, дабы удостовериться, что к приходу госпожи в столовую все готово.
   — Они не хотят уходить, — наябедал ему воевода. — Вот эти двое. Я не в обиду им говорю…
   — Хелье… — начал Кшиштоф.
   Дир же, пытаясь подняться, говорил:
   — Да ладно, Хелье, чего там, мы им мешаем… А кто это приехал?
   Хелье, злясь, тем не менее улыбнулся вопросу. И снова посерьезнел.
   — Эти двое, — повторил он.
   — Хелье, не сердись, — умоляюще попросил Кшиштоф. — Повелитель наш хорошо помнит о твоих заслугах, и я не упущу случая упомянуть о них в присутствии его матери, можешь быть спокоен.
   Хелье улыбнулся, на этот раз мрачно, и положил левую руку на поммель.
   — Ну, быстро отсюда! — сказал воевода.
   В зал вошли еще несколько человек из командования.
   — Ты мне надоел, — сказал Хелье воеводе.
   — Как ты смеешь!
   — Смею, — заверил его Хелье. — И вот что, Кшиштоф. Наше с Диром здесь присутствие нежелательно, я понимаю. Но следовало сообщить нам об этом заранее, и в более деликатной форме.
   — Эй, кто-нибудь, — позвал воевода, оборачиваясь. — Быстро, уберите их отсюда!
   — Ого! — Хелье стало окончательно весело. — Вот, это совсем другое дело.
   Воевода приблизился к нему. Хелье схватил со стола кружку Дира с дрянным пивом и выплеснул ее содержимое в лицо воеводе, после чего он отскочил на два шага и выдернул из ножен сверд.
   — Что ж вы стоите? — спросил он вояк. — Я готов драться со всем вашим подлым польским воинством! Недотыкомки, дармоеды! Подстилки Неустрашимых!
   Несколько клинков сверкнули в воздухе.
   — Дир, опрокинь стол, — велел Хелье.
   — Друг мой…
   — Делай, что тебе говорят.
   Дир послушно опрокинул тяжелый дубовый стол. Загрохотали разбивающиеся блюда и плошки. Воины замерли.
   — Теперь хватай ховлебенк и кидай в этих щенят, вообразивших себя воинами.
   Воеводы смотрели завороженно, как Дир тяжело встает, а затем легко поднимает длинный, грубый ховлебенк и почти без замаха кидает в них.
   Ховлебенк пролетел по прямой двадцать шагов и задел двоих — они упали, а остальные с обнаженными свердами бросились к Хелье и Диру.
   — Стойте, стойте! — закричал Кшиштоф.
   — Замолчи, Кшиштоф! — крикнул Хелье. — Не прерывай развлечение — я хочу кого-нибудь уложить, меня разозлили!
   В обеденный зал вошла Мария.
   — Сверды в ножны, все, — сказала она, не вдаваясь в подробности. — Если у кого-то боевое настроение, ему следует быть под Зеленой Гурой, а не здесь.
   Устыдясь, воеводы вложили сверды в ножны.
   — Где слуги? — спросила Мария.
   Кто-то сделал знак жавшимся к стене слугам, и они, подбежав, подняли впятером стол, сгребли осколки и черепки, протерли пол вокруг стола тряпками. Мария подошла к Хелье, продолжающему стоять с обнаженным свердом.
   — Сейчас не до выяснения отношений, — сказала она тихо. — Сейчас время дипломатии.
   — Моему другу приказали выйти, и мне тоже.
   — Это было невежливо и бестактно. Хотя, конечно, твоему другу следует переодеться.
   — Может и так. Мне тоже переодеться?
   — Тебе не нужно.
   Хелье засмеялся. Мария улыбнулась.
   — Княжна, подари мне что-нибудь на память.
   — Ты… уезжаешь?
   — Я здесь больше не нужен.
   Она сделала вид, что огорчена. На самом деле — рада, подумал Хелье. Еще как рада. Думаю, что и любовник ее будет рад, когда вернется.
   — Да, я уезжаю, — сказал он. — Могу, если хочешь, передать что-нибудь твоему брату. Какие-нибудь гостинцы. Пироги там, или… как они называют эту гадость… все что в овине, так все в один котел? Бигус.
   Мария засмеялась. Целый век бы ее, гадину, смешил, подумал Хелье с грустью. И повернулся к ней спиной.
   — Дир! — Подойдя к другу, он сказал тихо, — Посиди здесь. Тебя никто не тронет.
   — Неудобно.
   — Дир, возьми себя в руки. Кшиштоф! Подойди.
   Кшиштоф подошел.
   — Если кто-то здесь скажет худое слово про моего друга или просто косо на него посмотрит, торжественно обещаю тебе, что верну вашего повелителя в Париж и передам его в руки Неустрашимых. Это очень легко. Доставить его сюда было труднее.
   — Хелье, Хелье, не волнуйся, — сказал Кшиштоф, краснея.
   Хелье повернулся снова к Марие и кивнул ей, и она, поколебавшись, последовала за ним. Вдвоем они вышли из обеденного зала и направились по узкому, на манер саксонских, коридору замека — в спальню, в которой нежились до похода в Зеленую Гуру влюбленные. Это противоречило представлениям многих людей того времени о приличиях, но у Марии были свои представления обо всем, как и у Хелье.
   Хелье бросил взгляд на ложе.
   — Я понимаю, почему ты уезжаешь, — сказала Мария, подходя к сундуку, исполняющему обязанности бюро.
   — Странно.
   — Что странно?
   — Каждый раз, когда мы оказываемся у тебя в спальне, княжна, ты выбираешь для разговора темы, от которых мне хочется спать. В прошлые два раза я уснул.
   — Подойди, — сказала она.
   Хелье подошел. Под крышкой сундука имелась вторая крышка, с углублениями, и в этих углублениях лежали — бусы, кокошник, ожерелья, перстни. Некоторое время Хелье рассматривал драгоценности, хмурясь, а затем посмотрел на Марию. Она улыбалась благосклонно — мол, бери все, что хочешь.
   Глазами и пальцем Хелье показал на голубую ленту в волосах княжны. Она сперва не поняла, затем провела рукой по волосам, нащупала ленту, и вопросительно на него посмотрела. Он кивнул.

* * *

   В обеденном зале меж тем завязалась светская беседа. Воеводы наперебой делали Риксе комплименты, иногда, дабы сделать ей приятно (как они думали) — на саксонском наречии. Рикса милостиво улыбалась и отвечала только по-польски. Вскоре внимание ее привлек большого роста толстяк с неопрятными остатками волос, неопрятной бородой, в рубахе, запачканной соусом, время от времени кидающий на нее взгляды, полные (как ей подумалось — вглядываться она не решалась, а глаза ее начали терять остроту) стеснительного любопытства. Что-то в этом человеке показалось ей знакомым. Сидел он далеко, на другом конце стола. Что же? И хотя ей хотелось узнать подробности о сыне и посмотреть на невесту, кою ей обещали скоро показать, первый ее вопрос был:
   — А скажи, Кшиштоф, кто этот человек в конце стола? Большой такой?
   Спрошено было тихо. Кшиштоф, сидящий рядом с Риксой, не расслышал и наклонился ближе.
   — А?
   — Человек в конце стола. Кто это?
   — О! Это очень добрый и преданный человек, — твердо и тоже тихо ответил Кшиштоф. — Он неряшлив, но он так хотел увидеть тебя, госпожа, что мы просто не смогли ему отказать.
   В этот момент толстяк, неотрывно глядящий на Риксу, протянул руку, ухватил огромный кувшин, и плеснул себе в кружку — без всяких усилий, будто грамоту над столом приподнял, а потом положил. Рикса слегка побледнела.
   Много лет назад… таким же жестом, точь-в-точь… полный жизненной силы, мускулистый парень огромного роста… схватил кувшин с прикроватного столика — не приподнимаясь на постели… и плеснул ей, Риксе, сидящей… на той же постели, одна нога перекинута через мощный торс любовника, другая поджата — вина в кружку.
   Не может быть.
   — А как его зовут? — спросила Рикса.
   Но тут внимание Кшиштофа отвлек Хелье, входящий в обеденный зал.
   — Посмотри, госпожа, — попросил Кшиштоф, пристыженный давешней сценой. — Этому человеку сын твой, да и все мы, обязаны многим.
   Соблюдая этикет, Хелье подошел к Риксе и низко поклонился.
   — Да, — сказала Рикса. — Да. Как же зовут человека, которому мы обязаны?
   — Э… Хелье. Его зовут Хелье, — подсказал Кшиштоф.
   — Откуда ты родом, Хелье? — спросила милостивая Рикса.
   — Из Багдада, — ответил Хелье, не моргнув глазом.
   — Очень рада тебя видеть, — дипломатично сказала Рикса.
   — В этом нет ничего удивительного, — сказал Хелье. — Хотя вообще-то я пришел передать тебе, госпожа, что невеста твоего сына хотела бы тебя видеть и говорить с тобою с глазу на глаз. Не знаю, зачем ей это нужно.
   Чуть помедлив, Рикса поднялась со скаммеля. Некоторые воеводы тут же встали на ноги. Остальные, подумав, последовали их примеру. Дир остался сидеть, рассеянно что-то поедая.
   — Кшиштоф, проводи госпожу, если тебя не затруднит, — попросил Хелье.
   Кшиштоф кивнул.
   — Проше пани.
   А Хелье сел на место Риксы, подтянул к себе блюдо, спросил, «Бигус, да? Здесь у вас все бигус, хорла…» и отрезал себе большой кусок.
   — Да вы садитесь, пане, чего там, — он махнул рукой великодушно. — К чему такие почести. Не люблю, когда на меня глазеют стоя. Глазейте сидя. А то я попрошу Дира опрокинуть на вас стол.

* * *

   — Должна тебе сказать, Кшиштоф, что я возмущена до глубины души! — сказала Рикса, шагая с Кшиштофом по коридору.
   — Чем же, помилуй, госпожа…
   — Мне приходит письмо. Почерк Казимира не вызывает сомнений. Сын приглашает меня на свадьбу. Ни имени невесты, ни сведений о… никаких сведений! Сплошная таинственность! Сын уехал в Париж принимать постриг, а свадьба почему-то в Глогове, где стоит войско, о котором я тоже ничего не знаю! Сын ушел в какой-то поход! Что происходит?
   — Все объяснится в ближайшее время, госпожа моя.
   — Я предпочла бы все-таки поговорить с тобой откровенно, прежде чем глядеть на невесту.
   Кшиштоф замялся.
   — Впрочем, не нужно. Потом. Кто она такая, все-таки?
   — Я мало что о ней знаю, госпожа. Не знаю даже ее имени.
   — Как!
   — Казимир скрывает, госпожа, да и сама… невеста… не расположена говорить о себе. Но чувствую, что она из высокородной семьи.
   — Как все таинственно! Когда свадьба? Я думала, что меня пригласили именно на свадьбу. Так сказал Казимир в письме. Где родители невесты?
   — Свадьба, да… Казимир говорил… О родителях ничего не знаю. Возможно их нет в живых.
   — Она сирота?
   — Не знаю, госпожа.
   — Только этого не хватало. Как она собой, хороша?
   — Боюсь высказывать свое мнение.
   — Выскажи, я разрешаю.
   — Мне кажется, что она опережает твоего сына, госпожа… возрастом… Впрочем, у меня плохое зрение.
   — На сколько лет?
   — Боюсь гадать, госпожа.
   — Ничего от тебя не добьешься. Где они познакомились?
   — Не знаю точно. Вот дверь, госпожа. Не гневайся. С твоего позволения…
   — Да, пожалуй… Позволь, это же дверь спальни!
   — Да, госпожа.
   — Ты в своем уме? Невеста принимает мать жениха в спальне?
   — Не гневайся… Что ж тут такого, мы в походе…
   — Действительно — ничего такого. Не с любовником же она в спальне. Ладно. Можешь идти.
   — С твоего…
   — Ты свободен.
   И Рикса вошла в спальню.
   Невеста стояла к ней спиной, у окна. Рикса прикрыла дверь.
   — День добрый, — не оборачиваясь сказала невеста.
   Голос молодой, низкий, мелодичный. И почему-то знакомый.
   — Как тебя зовут? — спросила Рикса.
   — По разному, — ответили ей. — Как и тебя. Например, когда мы с тобой виделись последний раз, тебя звали Дафни.
   Она обернулась.
   Двухмесячные сношения с Казимиром добавили ей сил, желаний, чувств, но по повороту головы, по тому, как держит она плечи, как переставляет ноги, Рикса поняла, что невесте около сорока.
   Дафни! Ее, Риксу, звали Дафни — это было давно. Шестнадцать лет назад. В Венеции.
   — Дике? — с неимоверным удивлением спросила Рикса.
   — Ты помнишь меня, это приятно. Присядь.
   — Я… я не понимаю…
   — Я выхожу замуж за твоего сына.
   — Дике!
   — Да?
   — Это…
   Рикса вспоминала лихорадочно — пьяные дебоши… веселые представления… прогулки под солнцем и под луной… обмен партнерами… двух подружек, богатых и щедрых, счастливо проводящих три свободных месяца на Адриатике — Дафни и Дике. Как они хохотали, как шутили, как разыгрывали обезумевших от страсти мужчин! И как затем появился глуповатый, но почему-то очень понравившийся Дафни огромный ростовчанин, воин разбитого, растаявшего и исчезнувшего войска, и как он стал ей на какое-то время необходим. Теперь у Риксы не осталось сомнений — именно он, ростовчанин, сидит в обеденном зале сейчас. Не он, но то, что от него осталось. Жалкое подобие.