Страница:
— Например?
— Ну вот, скажем, князь мне что-то говорит, а я вдруг не так понял, или вообще не понял.
— Князь свои мысли выражает с предельной ясностью, всегда. И если ты не понял, значит, себя и вини.
— Да, но если нужно понять?
Жискар задумался.
— Ну, что ж, — сказал он. — Раз ты такой тупой, и тебе могут понадобиться уточнения, то… Попроси князя. Скажи — позволь, князь, умолять тебя об уточнении, ибо по ничтожеству разума моего я ничего не понимаю.
— Ну, в таких выражениях…
— Нет уж, пожалуйста — именно в таких. Впрочем, если хочешь, могу посадить тебя в острог на несколько дней.
— Это зачем же?
— А это, говорят, способствует выбору правильных выражений в дальнейшем.
Напутствованный таким образом, Дядька Урж предстал перед Ярославом.
Ярославу во время оно было пятьдесят четыре года, а выглядел он лет на десять старше, и это ему не нравилось. Верховая езда его утомляла, путешествовать он предпочитал в повозке или в драккаре. Остатки волос на темени и бороду приходилось коротко стричь и подкрашивать. Глубокие морщины возле глаз и на лбу не красили князя, а руки в пигментных пятнах он предпочитал прятать — либо в рукавицах, либо под корзно. Ходил он все медленнее — но сильную хромоту, вызванную давнишним повреждением колена, скрывать уже не получалось. И тем не менее оставался он деятельным, дальновидным, во все дела по благоустройству своих территорий вникающим правителем — и с церковниками постоянно контактировал, и со смердами, и с зодчими, и с ремесленниками, и с торговцами, и биричей наставлял. (Лишь изредка мучился он мыслями о конечной полезности своей деятельности. Вот создал он невиданную, огромную страну, сопоставимую по территории с империями древности. Вот примирил он, более или менее, народы, живущие на территории этой страны. Укрепил связи с соседями. Настроил неимоверное количество церквей, а за церквями другие постройки сами тянутся. Открыл школы. Дал стране законы. Не развалится ли все это после его ухода, как развалилась империя Александра Великого?)
— Здравствуй, добрый человек, — сказал он Уржу. — Как звать тебя?
— Урж я, князь, Дядька Урж, меня так все кличут, а повелось это с раннего моего детства. Помнится…
— Урж, не думай, пожалуйста, что я вызвал тебя для дружеской беседы, — холодно сказал князь.
Урж слегка отпрянул.
— Скажи, милый мой, как часто ты встречаешься с посадником?
— Раз в месяц, светлейший князь.
— А со священником?
— Часто. Мы живем рядом, князь.
— А с караванщиками?
— Как придется, князь.
— Тебе известно, что моим указом в Хоммеле остановки караванщиков запрещены?
Урж подумал, что князь шутит.
— Нет, князь, не известно.
А Ярослав подумал — может и правда? Не знает он?
— Чем ты руководствуешься, когда берешь с караванщиков пошлину?
Урж не понял вопроса. Памятуя о наставлениях Жискара, он выразил свои мысли таким образом:
— Позволь, князь, умолять тебя… уточнение требуется, ибо по ничтожеству… не понял я вопроса твоего.
— Ты берешь с караванщиков пошлину?
— Нет.
— Как это нет? Вот у меня твоя учетная грамота. Написано — с Абдула двести, с Хварида — сто пятьдесят. Что означают эти числа?
— Так то плата, князь. Как же — они же делают остановку у нас, так если с них не брать плату, то это будет непорядок.
— Значит, берешь пошлину.
— Нет, князь, пошлину я не беру.
— Понятно. Так вот, когда ты берешь с них плату, ты какими расчетами руководствуешься? Вот к примеру, с Абдула двести — а почему не сто?
— Сто — мало, князь.
— Почему?
— Да сам посуди, князь. С караванщика сто — это смешно даже.
— А почему тогда не триста?
— А триста — это много. Не дадут, будут в обход ездить, тогда совсем ничего не получу. А надо, чтобы по совести. Я человек честный, говорю все как есть.
— А почему с Хварида ты взял меньше, чем с Абдула?
— Хварид очень жадный и свирепый, князь. С него двести запрашивать опасно.
— А что ты делаешь с деньгами, которые они тебе платят?
— Ну, как… — Урж замялся. Он не ожидал, что князь проявит вдруг такую неделикатность. Семейный бюджет — святая святых. Кому какое дело, как тратит человек свои деньги. — Ну… Что-то в сбережение идет, а что-то на расходы. Недавно расходов стало больше — кроты половину урожая съели, так смерды цены подняли — сил никаких нет, князь. К тому ж супруга моя, князь… — Урж помрачнел и рассердился на супругу, и пообещал себе, что обязательно ввернет про неверность, — захотела, чтобы крышу черепицей крыть. А черепица — нежный материал, все время чинить надо. С соломой-то проще — как прохудится, так сразу всю крышу заменил, и еще год — никаких забот.
— Ну, хорошо, подожди, не болтай попусту, — сказал Ярослав. — Скажи лучше, по совести… Хмм…
— Я, князь, всегда по совести.
— Вот и скажи мне по совести, какая выгода городской казне от караванов?
— Казне-то, князь? — переспросил Урж, забывая о наставлениях Жискара.
— Да.
— Ну, как же, князь… Прямая выгода казне. Караванщикам ведь есть-пить надобно, да и товар свой они подкармливают. Кнеррир да телеги чинят, одежду латают. Всем горожанам работа находится, и есть из чего десятину-то платить, в казну-то.
— А посадник не возражает, что ты с караванщиков берешь плату, а с ним не делишься?
— А зачем мне с ним делиться? — Дядька Урж растерялся. — Он сам с них берет.
— Отдельно?
— Разумеется отдельно, князь. Я в дела посадника не вмешиваюсь.
— А священник вас с посадником не попрекает?
— Попрекает, князь.
— Что же он вам говорит?
— Что погрязли мы во грехе великом, и он вместе с нами.
— А с ним вы не делитесь?
— Чем, князь?
— Деньгами караванщиков?
— Да помилуй, князь! Он больше нашего с них берет.
Ярослав вздохнул.
— А сколько тебе посадник платит, Урж, за исполнение обязанностей?
— Платит? Зачем же ему мне платить? — удивился Урж. — У меня должность доходная. Если бы я требовал за нее плату, это был бы разбой. А я человек честный, все у меня по совести, это все знают, кого хочешь спроси.
Сколько ему лет, подумал Ярослав — тридцать пять, сорок? Вся сознательная жизнь прошла во время моего правления. Что толку издавать законы, если все судят по совести, а совесть у всех разная?
— А что за драка была давеча у пристани? — спросил Ярослав.
— Драка?
— Есть убитые.
— А, так то у Марвы везомые начали проказить.
— Кто такая Марва?
— Марва — это литовец.
— Караванщик?
— Да, князь.
Урж решил, что настал момент вывести князя к нужной ему теме о восстановлении справедливости, но именно в это время, к досаде его, в занималовке появились Жискар и какой-то толстый малый с недовольным лицом.
— Князь, прости, что врываюсь, этот человек привез тебе важные сведения.
— Да уж, — добавил толстый, словно сомневаясь, что одному Жискару князь не поверит и нужно подтверждение с его стороны.
Ярослав кивнул.
— Урж, я приму тебя позже, — сказал он.
— Пойдем, — Жискар взял Уржа за плечо.
— Но я еще не досказал князю…
— Потом доскажешь. А еще лучше — напишешь. Ты ведь грамотный? Ну так вот, — Жискар настойчиво вел Уржа к двери. — Поместим тебя в острог за ослушание и нарушение, и будет у тебя время все осмыслить, во всем признаться…
— Позволь, позволь, как это в отрог? — запротестовал Урж.
— Не надо в острог? — спросил Жискар, выводя Уржа из занималовки. — Ну, может и не надо. Там видно будет.
— Я тебя слушаю, — сказал Ярослав.
— Приятно иметь с тобою дело, князь, — Нимрод одобрительно кивнул. — Слуга твой стал меня слушать только после того, как я указал ему, что иудея в лапотогах не каждый день встретишь. А ты вежливый, князь.
Ярослав рассмеялся.
— Ты иудей? — спросил он.
— Да.
— Лапотоги знатные у тебя. Точно по ноге, не так ли.
— Сапоги прохудились по дороге.
— Кто же твой господин?
— Гостемил.
— О! Из рода Моровичей?
— Да.
— У тебя есть от него грамота?
— Нет, князь. Мой господин велел мне передать тебе кое-что на словах. Грамоту можно потерять в пути, или же ее могут отнять разбойники.
— У тебя есть доказательства, что именно Гостемил тебя послал?
— Увы, князь. Впрочем, мое дело — передать тебе сведения, а твое — верить или нет.
— Логично. Я тебя слушаю.
— Речь, князь, о некоем сообществе, объединяющем многих людей в северных частях света вне зависимости от страны, действующем тайно. Сообществом этим иногда пугают детей в высокопоставленных семьях, а на гербе сообщества значатся сверд и полумесяц. Я понятно излагаю?
— Да, — сказал Ярослав, мрачнея. — И что же?
— В данный момент одной из целей этого сообщества является похищение тебя лично. Ни Гостемил, ни я не знаем, когда и где они собираются это произвести, но твое прибытие в Киев в их планы не входит.
Это подтверждало то, что Ярослав прочел три дня назад в послании Хелье, написанном тайнописью.
— Как тебя зовут?
— Нимрод.
— Странное имя… Где ты научился так складно говорить, Нимрод?
— Смекалка у меня врожденная, а у Гостемила я служу уже десять лет.
— С какой целью они собираются меня похитить?
— С целью смещения с престола.
— Зачем им меня похищать в таком случае? Есть более простые способы.
— Им, наверное, нужно твое отречение, в письменном виде.
— Ах, даже так…
— И еще об одном я должен тебя предупредить, князь.
— Да?
— Если ты вздумаешь подвергать меня пыткам ради выяснения — правду ли я говорю, или подослан поименованным сообществом — болярин мой будет в большой обиде и объявит об этом проявлении княжьей благодарности по городу.
— С чего ты взял, что я собираюсь тебя пытать? Уж не читаешь ли ты у меня в уме? Не колдун ли ты?
— Нет, князь, я не колдун. Я просто исполняю волю моего господина, который сказал, «С олеговым семенем надо держать ухо востро, они…» …э… дальше были очень обидные слова.
Ярослав наконец улыбнулся.
— Да, узнаю Гостемила… Значит, меня собираются похитить.
— Да, князь.
— Не возражаешь, если я приглашу сюда Жискара? Господин твой не настаивал ведь, чтобы уже после того, как ты передал мне сведения, я хранил бы их в тайне?
— Сведения теперь твои, что хочешь, то с ними и делай, а мне позволь уйти.
— Нет еще. Куда ты спешишь?
— Обратно к моему господину. Без меня он будет шататься в Киеве по крогам и растолстеет.
— Гостемил в Киеве?
— Да. Он послал меня к тебе с дороги. Я с ног сбился, искал тебя везде… Зачем тебе эта дыра, Хоммель? Городом может называться только поселение, о котором великий Като-старший мог сказать, «Следует разрушить».
— Като-старший? Напомни-ка мне, кто это такой.
— О! Ты не знаешь, князь?
— Забыл, наверное.
— Римский сенатор был такой. Он к каждой своей речи всегда добавлял, «А также, по моему мнению, Кархваж следует разрушить!»
— Точно! Теперь я тебя вспомнил, ты действительно служишь у Гостемила.
— Ну то-то же.
— Жискар! Жискар, войди!
Жискар вошел и вопросительно посмотрел на князя.
— Жискар, сколько у нас людей в дружине?
— Двести человек.
— Кажется, моей скромной княжеской персоне потребуется круглосуточная охрана из дюжины ратников. Этот человек, а он слуга Гостемила, сказал мне, что меня собираются похитить Неустрашимые. Как это не ко времени, Жискар! Столько дел, а они лезут…
— Это Гостемил передает такое? — осведомился Жискар.
— Да, — сказал Нимрод. — А сведения исходят от Свистуна.
— Как!
— Как!
— Не кричите вместе, — попросил Нимрод.
— Свистун состоит в связи с Гостемилом?
— Мой господин потрудился взять его в плен.
— Свистуна? — недоверчиво спросил Ярослав.
— Да, а что такого в этом? — Нимрод с плохо скрываемой гордостью посмотрел на князя и Жискара. — Мой господин и императора может взять в плен, если захочет. Он только с виду ленивый.
— Какого императора? — спросил Жискар.
— Любого.
Жискар и Ярослав переглянулись.
— Что ж, в этом есть своя прелесть, — сказал Жискар. — Как продолжение польских событий. И Свистуна подключили — остроумно. Что же, по мнению Гостемила, мы должны предпринять?
— Мой господин весьма обстоятельно выразился по этому поводу.
— Что он сказал?
— Он сказал, «Мое дело — предупредить».
Ярослав и Жискар снова переглянулись.
— Почему он не приехал сам? — спросил Ярослав.
— Ему нужно было срочно в Киев.
— Срочно?
— Да. Предупредить друга об опасности. Господин мой щепетилен в делах дружбы, холопам не доверяет.
— А к князю посылает холопов? — уточнил Ярослав.
— Князю уважение и преданность, — сразу сказал Нимрод. — Одинаковое уважение и преданность — и от господина, и от холопа. А к друзьям господина холоп может и не чувствовать преданности, князь.
— А какая опасность грозит другу?
— Это мне не известно.
— А как зовут друга?
— Тоже не известно.
— Гостемил тебе не сказал?
— Князь, я холоп Гостемила, а не поверенный его. Он не обязан давать мне во всем отчет. Чему я очень рад, — добавил Нимрод самодовольно. — Вникать в хозяйские дела — унизительно и неприятно. — Подумав, он добавил, — Дурной вкус.
— Хорошо, — сказал Жискар. — Ты, Нимрод… Нимрод, да?… Ты поедешь с нами.
— Да, меня предупредил господин мой.
— А?
— Сказал, они тебе не поверят, недоверчивые, по себе судят, и обязательно возьмут с собой, и может даже на цепь посадят на время дороги, но ты, ежели вздумают с тобою плохо обращаться, все время напоминай, чей ты холоп. Вот я и напоминаю, что холоп я не чей-нибудь.
Жискар не выдержал и засмеялся. Ярослав же почему-то помрачнел.
— Проведи Нимрода в покои пока что, пусть отдохнет с дороги, — сказал он.
— Что же князь тебе сказал? — допытывался воевода.
— Сказал, что еще будет со мною говорить, позже. Сказал, что законы есть. Все говорил, что я какую-то пошлину беру.
Воевода посмотрел на священника. Тот подчеркнуто равнодушно пожал плечами.
— По-моему, — заметил он, — нужно спрашивать, не что князь сказал Уржу, а о чем Урж успел сказать князю.
— Что ты сказал князю? — грозно спросил воевода.
— Да не кричи ты так. Что-то сказал, всего не упомнишь.
— Ты не говорил ли, что мы с караванщиков деньги берем?
— Говорил.
— Как!
— Но ведь это правда. Он спросил, я ответил.
— А что потом с этими деньгами делаем, говорил ему?
— И ты туда же! — удивился Урж. — Князь тоже самое спросил. Ну, куда идут семейные деньги? Не хвесты же на них закатывают! Еда, одежда, починка дома, все для семьи стараемся.
— Так, — сказал воевода.
— Ага, — сказал священник.
— Ну, спасибо, что предупредил, — заметил воевода. — Всего вам доброго, друзья мои.
Но убежать из города он не успел. Ярослав, занятый охраной собственной персоны, управился тем не менее отдать приказ, и когда воевода, влекомый любовью к сбережениям, честным трудом нажитым, все-таки появился у себя дома, чтобы эти сбережения забрать с собой, его схватили. Священника тоже было схватили, но он открыл подвал церкви и представил доказательства, что все золото, изъятое у караванщиков, находится в сохранности и будет передано князю по первому же требованию.
— Возьми золото, mon roi, [14] — посоветовал князю Жискар. — Чувствую я, пригодится оно тебе в самое ближайшее время.
— Нет, не желаю, — недовольно ответил Ярослав. — Сколько нужно наложить запретов, чтобы подействовало! Не желаю я, чтобы людей, рожденных на моих территориях, продавали в рабство за тридевять земель!
— Все так делают.
— Я — не все. Да и кто — все? В Швеции есть хоть один работорговый центр? Нет, шведы своих рабов себе же и оставляют. Чем мы хуже?
— Всех оставлять — владельцев не хватит. В Швеции народу меньше.
— Не язви, Жискар, не до того. Я вообще против продажи людей нехристям, хоть бы и своим. Если христианин покупает холопа, он за него ответственен перед Создателем, и он об этом знает.
— Морализаторствуешь, mon roi.
— …Нехристи же… Нет, Жискар, с этим нужно что-то делать.
— Огромные доходы, — сказал Жискар. — Нечем заменить.
— Пусть торгуют шкурами или деревом.
— Это совсем не то. Намного дешевле. Что будем делать с проворовавшимся воеводой?
— Не знаю… Много наворовал?
— Вроде много.
— Продать бы его самого какому-нибудь халифу.
— Возрастом не вышел. Старые ценятся низко.
— Посадим в подземелье?
— После нашего отъезда его сразу выпустят. Может, просто на кол его посадить?
— Не болтай, Жискар. Ты знаешь, я не люблю жестокости даже в шутку.
— Думаешь, нигде на твоих территориях не сажают на кол, без твоего ведома?
— Думаю, что сажают. Но меньше, чем раньше. Ну, что ж, едем мы в Киев или не едем?
— Золото у священника возьми все-таки.
— Нет.
— Ну тогда я возьму.
Ярослав мрачно на него посмотрел.
— Я что, для себя, что ли, стараюсь? — обиделся Жискар. — Мне лишнего не нужно, я, тебе служа, все, что хочу, имею и так. Просто есть предчувствие, что золото это нам понадобится.
— К ворожихе ходил?
— Mon roi, тебе не идет сарказм. В крайнем случае отдашь супруге, а она раздаст его бедным.
Хорошая мысль, подумал Ярослав.
— Езжай-ка ты дальше одна, — сказал он. — С князем я встречаться не хочу.
— Почему? Разве тебе не интересно, какой он?
— Уж я его видел.
— Не дури, Лель. Что ты как маленький.
— Не желаю. Я тебя здесь подожду. Сяду вон под тем дубом и подожду.
— В Хоммеле, наверное, есть кроги.
Лель подумал.
— Хорошо, — сказал он. — Тогда поедем в крог, поедим, и я тебя подожду в кроге, и постараюсь не напиться.
— Согласна.
Светило солнце, таяла ледяная корка на улицах. В кроге отвратительно пахло, было грязно, и Ширин поняла, что киевские кроги отличаются от провинциальных. А в Константинополе кроги, наверное, мраморные. Впрочем, в Константинополе нет крогов — там капилеи. Но каждый капилей обязательно из мрамора.
Еда в Хоммеле оказалась не очень вкусная. И даже названия звучали непривлекательно — зморыш половинный, бузырь в туне, жика кислая. Из цивилизованных блюд наличествовали новгородские стегуны под рустом. Название Ширин помнила, но Лель отрицательно мотнул головой.
— Они может и стегуны, но не новгородские, а уж какой тут руст делают — лучше не пробовать. А вот свир у них неплохой. Я, впрочем, не любитель свира. Но, за неимением лучшего, придется лакать. Может не пойдешь к князю? Зачем тебе князь? Он старый, некрасивый, и сварливый.
Ширин не ответила. В конце концов они заказали бычину дутую, которая оказалась обыкновенной несвежей ветчиной, сдобренной укропом. Лель залпом выпил кружку бодрящего свира и принялся за еду. Ширин, немного поев, встала и сказала:
— Жди меня здесь.
У ворот детинца пятеро стражей подозрительно оглядели неестественно рослую, темноволосую девушку в мужской одежде, со свердом у бедра. Стражники были не хоммельские, а из дружины Ярослава.
— Здравствуйте, добрые люди, — Ширин поклонилась им. — Мне необходимо попасть к князю, у меня к нему важное дело.
— К князю, говоришь? — спросил один из стражей. — Ну так покажи нам что-нибудь.
— Показать? Что показать?
— Можешь арсель показать. А можешь грамоту. К князю без грамоты посторонние не ходят, он не пекарь и не мельник.
Ширин сунула руку в походную суму и с ужасом поняла, что грамоты Гостемила там нет. Оттянув край сумы, она заглянула внутрь и убедилась — нет грамоты. Лель не мог стащить грамоту — зачем ему? Значит, обронила где-то, потеряла! Что же делать? Свежепредупрежденные о возможной попытке похищения правителя, стражи придвинулись ближе.
— А ну-ка, милая, расскажи добрым молодцам, кто тебя послал и зачем.
— Меня послал мой отец.
— Речь твоя странная какая-то. А кто твой отец?
— Гостемил из рода Моровичей.
— О! — стражники переглянулись.
— Видел я Гостемила не единожды, — авторитетно сказал один. — Нисколько ты на него, девушка, не похожа. А вот мы тебя теперь возьмем под белы руки да сунем до дальнейшего разбирательства в погреб.
Они придвинулись к ней вплотную. От них пахло чесноком и потом, и было их пятеро. Ширин коротким ударом уложила одного, а выхватить сверд ей не дали. Ее повалили и стали заламывать руки за спину.
— Сильная, хорла, — сказал один, едва удерживая правое запястье Ширин обеими руками.
Другой, пытаясь удержать левое запястье, понял, что не удержит, что Ширин сейчас вырвется, разозлился, и въехал ей коленом в бок несколько раз подряд. Ширин сделала отчаянную попытку подняться, но третий страж сел сверху ей на арсель и быстро связал заломленные руки толстой колючей веревкой. Ее взяли за волосы, подняли на ноги, сняли с нее сленгкаппу и бальтирад со свердом.
— Гадина, ведьма, — сказал один.
Ударенный поднялся, подошел к Ширин, и с размаху ляпнул ей кулаком в глаз — она успела слегка отклониться, и удар пришелся в скулу.
— Посадим ее покамест в землянку, — сказал кто-то. — А через два часа нас сменят, так и поквитаемся.
— Врагами подослана, говорю вам! — сердился один из них.
— А силища какая! — восхищенно замечал другой. — Ребята еле с нею впятером справились.
— Да нет же, она их просто оскорбила!
— Нет, подослана!
Лель еще немного послушал и двинулся дальше. Подойдя к воротам детинца, он слегка приподнял левую руку, приветствуя стражей.
— Здравствовать вам, люди мелкие, — холодно сказал он им. — Князь в детинце?
Один из стражей его узнал и остановил другого, собравшегося было хамить.
— Здравствуй, молодой болярин. Да, князь в детинце, и Жискар там же.
— Об этом я тебя не спрашивал. Мне нужно видеть князя.
— Князь занят нынче.
— И об этом не спрашивал, — тем же холодным тоном заметил ему Лель. — Проводи меня к князю.
— Нельзя.
— Что ж, — сказал Лель задумчиво. — Не по своему желанию я сюда прибыл, князь меня пригласил. Скажи ему при случае, что Лель приходил, да не пустили его.
— Я выполняю свой долг, — не очень решительно возразил ратник.
— У твоего подлого сословия не может быть долгов — а только послушание и непослушание. За послушание плата. За непослушание тоже, только другая. Всего хорошего.
Он повернулся и пошел прочь. Стражник, чуть помедлив, кинулся за ним.
— Болярин! Болярин!
— Что тебе?
— Меня зовут Бобровый Ус.
— С чего ты взял, что мне это интересно?
— Болярин…
— Оставь меня, смерд.
— Болярин, прости меня, у меня… на меня…
— Ты мне надоел.
— Болярин, пойдем, я провожу тебя к князю.
Лель остановился и некоторое время надменно смотрел на стражника, который все больше и больше робел под взглядом высокородного отпрыска.
— Пойдем, а?
— Ладно, пойдем, так и быть.
Лель покачал головой, удивляясь невероятной тупости низших сословий, и последовал за Бобровым Усом. Тот не только провел его в детинец, но и сделал знак стоящим у входа в терем, чтобы пропустили безоружного молодого человека, одетого в мятую, но богатую, одежду. Один из стражей вызвался довести Леля до занималовки и постучался. Жискар открыл дверь.
— Ого, — сказал он, и прибавил тихо, — Ты что, парень, умом тронулся? Тебе жить надоело?
— Дай пройти.
— Кто там, Жискар? — послышался голос Ярослава.
— Уходи, пока беды не случилось, — тихо сказал Жискар.
— Дай пройти, — повторил Лель.
Жискар посторонился. Лель вошел в занималовку и неспешным шагом подошел к столу. Ярослав побледнел от гнева.
— Я, вроде бы, говорил тебе, чтобы ты не смел показываться мне на глаза. Говорил?
— Я думал, князь, это только к Киеву относится.
— Ты думал!
— Еще я думал, что правитель достаточно сообразителен, чтобы понять — не настолько сильно у молодого человека желание видеть князя во что бы то ни стало, чтобы ехать для этого в Хоммель. Стало быть, я здесь вовсе не для того, чтобы лицезреть тебя, о повелитель.
— Ну ты подлец.
— Mon roi, — подал голос Жискар. — Здесь, возможно, что-то важное.
Ярослав промолчал, но махнул рукой — мол, готов выслушать.
— Некто Гостемил, князь, послал к тебе гонца с важной вестью, — сказал Лель. — Гонца схватили у ворот, там, — он показал рукой направление, — и куда-то увели. Вести тебя не интересуют, как я понял. Но я прошу тебя либо присоединить меня к гонцу, либо выпустить гонца, чтобы он мог ко мне присоединиться. Поскольку гонца этого я сопровождал, и чувствую себя ответственным перед Гостемилом.
— Ну вот, скажем, князь мне что-то говорит, а я вдруг не так понял, или вообще не понял.
— Князь свои мысли выражает с предельной ясностью, всегда. И если ты не понял, значит, себя и вини.
— Да, но если нужно понять?
Жискар задумался.
— Ну, что ж, — сказал он. — Раз ты такой тупой, и тебе могут понадобиться уточнения, то… Попроси князя. Скажи — позволь, князь, умолять тебя об уточнении, ибо по ничтожеству разума моего я ничего не понимаю.
— Ну, в таких выражениях…
— Нет уж, пожалуйста — именно в таких. Впрочем, если хочешь, могу посадить тебя в острог на несколько дней.
— Это зачем же?
— А это, говорят, способствует выбору правильных выражений в дальнейшем.
Напутствованный таким образом, Дядька Урж предстал перед Ярославом.
Ярославу во время оно было пятьдесят четыре года, а выглядел он лет на десять старше, и это ему не нравилось. Верховая езда его утомляла, путешествовать он предпочитал в повозке или в драккаре. Остатки волос на темени и бороду приходилось коротко стричь и подкрашивать. Глубокие морщины возле глаз и на лбу не красили князя, а руки в пигментных пятнах он предпочитал прятать — либо в рукавицах, либо под корзно. Ходил он все медленнее — но сильную хромоту, вызванную давнишним повреждением колена, скрывать уже не получалось. И тем не менее оставался он деятельным, дальновидным, во все дела по благоустройству своих территорий вникающим правителем — и с церковниками постоянно контактировал, и со смердами, и с зодчими, и с ремесленниками, и с торговцами, и биричей наставлял. (Лишь изредка мучился он мыслями о конечной полезности своей деятельности. Вот создал он невиданную, огромную страну, сопоставимую по территории с империями древности. Вот примирил он, более или менее, народы, живущие на территории этой страны. Укрепил связи с соседями. Настроил неимоверное количество церквей, а за церквями другие постройки сами тянутся. Открыл школы. Дал стране законы. Не развалится ли все это после его ухода, как развалилась империя Александра Великого?)
— Здравствуй, добрый человек, — сказал он Уржу. — Как звать тебя?
— Урж я, князь, Дядька Урж, меня так все кличут, а повелось это с раннего моего детства. Помнится…
— Урж, не думай, пожалуйста, что я вызвал тебя для дружеской беседы, — холодно сказал князь.
Урж слегка отпрянул.
— Скажи, милый мой, как часто ты встречаешься с посадником?
— Раз в месяц, светлейший князь.
— А со священником?
— Часто. Мы живем рядом, князь.
— А с караванщиками?
— Как придется, князь.
— Тебе известно, что моим указом в Хоммеле остановки караванщиков запрещены?
Урж подумал, что князь шутит.
— Нет, князь, не известно.
А Ярослав подумал — может и правда? Не знает он?
— Чем ты руководствуешься, когда берешь с караванщиков пошлину?
Урж не понял вопроса. Памятуя о наставлениях Жискара, он выразил свои мысли таким образом:
— Позволь, князь, умолять тебя… уточнение требуется, ибо по ничтожеству… не понял я вопроса твоего.
— Ты берешь с караванщиков пошлину?
— Нет.
— Как это нет? Вот у меня твоя учетная грамота. Написано — с Абдула двести, с Хварида — сто пятьдесят. Что означают эти числа?
— Так то плата, князь. Как же — они же делают остановку у нас, так если с них не брать плату, то это будет непорядок.
— Значит, берешь пошлину.
— Нет, князь, пошлину я не беру.
— Понятно. Так вот, когда ты берешь с них плату, ты какими расчетами руководствуешься? Вот к примеру, с Абдула двести — а почему не сто?
— Сто — мало, князь.
— Почему?
— Да сам посуди, князь. С караванщика сто — это смешно даже.
— А почему тогда не триста?
— А триста — это много. Не дадут, будут в обход ездить, тогда совсем ничего не получу. А надо, чтобы по совести. Я человек честный, говорю все как есть.
— А почему с Хварида ты взял меньше, чем с Абдула?
— Хварид очень жадный и свирепый, князь. С него двести запрашивать опасно.
— А что ты делаешь с деньгами, которые они тебе платят?
— Ну, как… — Урж замялся. Он не ожидал, что князь проявит вдруг такую неделикатность. Семейный бюджет — святая святых. Кому какое дело, как тратит человек свои деньги. — Ну… Что-то в сбережение идет, а что-то на расходы. Недавно расходов стало больше — кроты половину урожая съели, так смерды цены подняли — сил никаких нет, князь. К тому ж супруга моя, князь… — Урж помрачнел и рассердился на супругу, и пообещал себе, что обязательно ввернет про неверность, — захотела, чтобы крышу черепицей крыть. А черепица — нежный материал, все время чинить надо. С соломой-то проще — как прохудится, так сразу всю крышу заменил, и еще год — никаких забот.
— Ну, хорошо, подожди, не болтай попусту, — сказал Ярослав. — Скажи лучше, по совести… Хмм…
— Я, князь, всегда по совести.
— Вот и скажи мне по совести, какая выгода городской казне от караванов?
— Казне-то, князь? — переспросил Урж, забывая о наставлениях Жискара.
— Да.
— Ну, как же, князь… Прямая выгода казне. Караванщикам ведь есть-пить надобно, да и товар свой они подкармливают. Кнеррир да телеги чинят, одежду латают. Всем горожанам работа находится, и есть из чего десятину-то платить, в казну-то.
— А посадник не возражает, что ты с караванщиков берешь плату, а с ним не делишься?
— А зачем мне с ним делиться? — Дядька Урж растерялся. — Он сам с них берет.
— Отдельно?
— Разумеется отдельно, князь. Я в дела посадника не вмешиваюсь.
— А священник вас с посадником не попрекает?
— Попрекает, князь.
— Что же он вам говорит?
— Что погрязли мы во грехе великом, и он вместе с нами.
— А с ним вы не делитесь?
— Чем, князь?
— Деньгами караванщиков?
— Да помилуй, князь! Он больше нашего с них берет.
Ярослав вздохнул.
— А сколько тебе посадник платит, Урж, за исполнение обязанностей?
— Платит? Зачем же ему мне платить? — удивился Урж. — У меня должность доходная. Если бы я требовал за нее плату, это был бы разбой. А я человек честный, все у меня по совести, это все знают, кого хочешь спроси.
Сколько ему лет, подумал Ярослав — тридцать пять, сорок? Вся сознательная жизнь прошла во время моего правления. Что толку издавать законы, если все судят по совести, а совесть у всех разная?
— А что за драка была давеча у пристани? — спросил Ярослав.
— Драка?
— Есть убитые.
— А, так то у Марвы везомые начали проказить.
— Кто такая Марва?
— Марва — это литовец.
— Караванщик?
— Да, князь.
Урж решил, что настал момент вывести князя к нужной ему теме о восстановлении справедливости, но именно в это время, к досаде его, в занималовке появились Жискар и какой-то толстый малый с недовольным лицом.
— Князь, прости, что врываюсь, этот человек привез тебе важные сведения.
— Да уж, — добавил толстый, словно сомневаясь, что одному Жискару князь не поверит и нужно подтверждение с его стороны.
Ярослав кивнул.
— Урж, я приму тебя позже, — сказал он.
— Пойдем, — Жискар взял Уржа за плечо.
— Но я еще не досказал князю…
— Потом доскажешь. А еще лучше — напишешь. Ты ведь грамотный? Ну так вот, — Жискар настойчиво вел Уржа к двери. — Поместим тебя в острог за ослушание и нарушение, и будет у тебя время все осмыслить, во всем признаться…
— Позволь, позволь, как это в отрог? — запротестовал Урж.
— Не надо в острог? — спросил Жискар, выводя Уржа из занималовки. — Ну, может и не надо. Там видно будет.
— Я тебя слушаю, — сказал Ярослав.
— Приятно иметь с тобою дело, князь, — Нимрод одобрительно кивнул. — Слуга твой стал меня слушать только после того, как я указал ему, что иудея в лапотогах не каждый день встретишь. А ты вежливый, князь.
Ярослав рассмеялся.
— Ты иудей? — спросил он.
— Да.
— Лапотоги знатные у тебя. Точно по ноге, не так ли.
— Сапоги прохудились по дороге.
— Кто же твой господин?
— Гостемил.
— О! Из рода Моровичей?
— Да.
— У тебя есть от него грамота?
— Нет, князь. Мой господин велел мне передать тебе кое-что на словах. Грамоту можно потерять в пути, или же ее могут отнять разбойники.
— У тебя есть доказательства, что именно Гостемил тебя послал?
— Увы, князь. Впрочем, мое дело — передать тебе сведения, а твое — верить или нет.
— Логично. Я тебя слушаю.
— Речь, князь, о некоем сообществе, объединяющем многих людей в северных частях света вне зависимости от страны, действующем тайно. Сообществом этим иногда пугают детей в высокопоставленных семьях, а на гербе сообщества значатся сверд и полумесяц. Я понятно излагаю?
— Да, — сказал Ярослав, мрачнея. — И что же?
— В данный момент одной из целей этого сообщества является похищение тебя лично. Ни Гостемил, ни я не знаем, когда и где они собираются это произвести, но твое прибытие в Киев в их планы не входит.
Это подтверждало то, что Ярослав прочел три дня назад в послании Хелье, написанном тайнописью.
— Как тебя зовут?
— Нимрод.
— Странное имя… Где ты научился так складно говорить, Нимрод?
— Смекалка у меня врожденная, а у Гостемила я служу уже десять лет.
— С какой целью они собираются меня похитить?
— С целью смещения с престола.
— Зачем им меня похищать в таком случае? Есть более простые способы.
— Им, наверное, нужно твое отречение, в письменном виде.
— Ах, даже так…
— И еще об одном я должен тебя предупредить, князь.
— Да?
— Если ты вздумаешь подвергать меня пыткам ради выяснения — правду ли я говорю, или подослан поименованным сообществом — болярин мой будет в большой обиде и объявит об этом проявлении княжьей благодарности по городу.
— С чего ты взял, что я собираюсь тебя пытать? Уж не читаешь ли ты у меня в уме? Не колдун ли ты?
— Нет, князь, я не колдун. Я просто исполняю волю моего господина, который сказал, «С олеговым семенем надо держать ухо востро, они…» …э… дальше были очень обидные слова.
Ярослав наконец улыбнулся.
— Да, узнаю Гостемила… Значит, меня собираются похитить.
— Да, князь.
— Не возражаешь, если я приглашу сюда Жискара? Господин твой не настаивал ведь, чтобы уже после того, как ты передал мне сведения, я хранил бы их в тайне?
— Сведения теперь твои, что хочешь, то с ними и делай, а мне позволь уйти.
— Нет еще. Куда ты спешишь?
— Обратно к моему господину. Без меня он будет шататься в Киеве по крогам и растолстеет.
— Гостемил в Киеве?
— Да. Он послал меня к тебе с дороги. Я с ног сбился, искал тебя везде… Зачем тебе эта дыра, Хоммель? Городом может называться только поселение, о котором великий Като-старший мог сказать, «Следует разрушить».
— Като-старший? Напомни-ка мне, кто это такой.
— О! Ты не знаешь, князь?
— Забыл, наверное.
— Римский сенатор был такой. Он к каждой своей речи всегда добавлял, «А также, по моему мнению, Кархваж следует разрушить!»
— Точно! Теперь я тебя вспомнил, ты действительно служишь у Гостемила.
— Ну то-то же.
— Жискар! Жискар, войди!
Жискар вошел и вопросительно посмотрел на князя.
— Жискар, сколько у нас людей в дружине?
— Двести человек.
— Кажется, моей скромной княжеской персоне потребуется круглосуточная охрана из дюжины ратников. Этот человек, а он слуга Гостемила, сказал мне, что меня собираются похитить Неустрашимые. Как это не ко времени, Жискар! Столько дел, а они лезут…
— Это Гостемил передает такое? — осведомился Жискар.
— Да, — сказал Нимрод. — А сведения исходят от Свистуна.
— Как!
— Как!
— Не кричите вместе, — попросил Нимрод.
— Свистун состоит в связи с Гостемилом?
— Мой господин потрудился взять его в плен.
— Свистуна? — недоверчиво спросил Ярослав.
— Да, а что такого в этом? — Нимрод с плохо скрываемой гордостью посмотрел на князя и Жискара. — Мой господин и императора может взять в плен, если захочет. Он только с виду ленивый.
— Какого императора? — спросил Жискар.
— Любого.
Жискар и Ярослав переглянулись.
— Что ж, в этом есть своя прелесть, — сказал Жискар. — Как продолжение польских событий. И Свистуна подключили — остроумно. Что же, по мнению Гостемила, мы должны предпринять?
— Мой господин весьма обстоятельно выразился по этому поводу.
— Что он сказал?
— Он сказал, «Мое дело — предупредить».
Ярослав и Жискар снова переглянулись.
— Почему он не приехал сам? — спросил Ярослав.
— Ему нужно было срочно в Киев.
— Срочно?
— Да. Предупредить друга об опасности. Господин мой щепетилен в делах дружбы, холопам не доверяет.
— А к князю посылает холопов? — уточнил Ярослав.
— Князю уважение и преданность, — сразу сказал Нимрод. — Одинаковое уважение и преданность — и от господина, и от холопа. А к друзьям господина холоп может и не чувствовать преданности, князь.
— А какая опасность грозит другу?
— Это мне не известно.
— А как зовут друга?
— Тоже не известно.
— Гостемил тебе не сказал?
— Князь, я холоп Гостемила, а не поверенный его. Он не обязан давать мне во всем отчет. Чему я очень рад, — добавил Нимрод самодовольно. — Вникать в хозяйские дела — унизительно и неприятно. — Подумав, он добавил, — Дурной вкус.
— Хорошо, — сказал Жискар. — Ты, Нимрод… Нимрод, да?… Ты поедешь с нами.
— Да, меня предупредил господин мой.
— А?
— Сказал, они тебе не поверят, недоверчивые, по себе судят, и обязательно возьмут с собой, и может даже на цепь посадят на время дороги, но ты, ежели вздумают с тобою плохо обращаться, все время напоминай, чей ты холоп. Вот я и напоминаю, что холоп я не чей-нибудь.
Жискар не выдержал и засмеялся. Ярослав же почему-то помрачнел.
— Проведи Нимрода в покои пока что, пусть отдохнет с дороги, — сказал он.
* * *
Тем временем домой к Уржу, вернувшемуся в ужасном волнении, пришли священник и воевода. Священник держался показно беззаботно, а воевода заметно нервничал.— Что же князь тебе сказал? — допытывался воевода.
— Сказал, что еще будет со мною говорить, позже. Сказал, что законы есть. Все говорил, что я какую-то пошлину беру.
Воевода посмотрел на священника. Тот подчеркнуто равнодушно пожал плечами.
— По-моему, — заметил он, — нужно спрашивать, не что князь сказал Уржу, а о чем Урж успел сказать князю.
— Что ты сказал князю? — грозно спросил воевода.
— Да не кричи ты так. Что-то сказал, всего не упомнишь.
— Ты не говорил ли, что мы с караванщиков деньги берем?
— Говорил.
— Как!
— Но ведь это правда. Он спросил, я ответил.
— А что потом с этими деньгами делаем, говорил ему?
— И ты туда же! — удивился Урж. — Князь тоже самое спросил. Ну, куда идут семейные деньги? Не хвесты же на них закатывают! Еда, одежда, починка дома, все для семьи стараемся.
— Так, — сказал воевода.
— Ага, — сказал священник.
— Ну, спасибо, что предупредил, — заметил воевода. — Всего вам доброго, друзья мои.
Но убежать из города он не успел. Ярослав, занятый охраной собственной персоны, управился тем не менее отдать приказ, и когда воевода, влекомый любовью к сбережениям, честным трудом нажитым, все-таки появился у себя дома, чтобы эти сбережения забрать с собой, его схватили. Священника тоже было схватили, но он открыл подвал церкви и представил доказательства, что все золото, изъятое у караванщиков, находится в сохранности и будет передано князю по первому же требованию.
— Возьми золото, mon roi, [14] — посоветовал князю Жискар. — Чувствую я, пригодится оно тебе в самое ближайшее время.
— Нет, не желаю, — недовольно ответил Ярослав. — Сколько нужно наложить запретов, чтобы подействовало! Не желаю я, чтобы людей, рожденных на моих территориях, продавали в рабство за тридевять земель!
— Все так делают.
— Я — не все. Да и кто — все? В Швеции есть хоть один работорговый центр? Нет, шведы своих рабов себе же и оставляют. Чем мы хуже?
— Всех оставлять — владельцев не хватит. В Швеции народу меньше.
— Не язви, Жискар, не до того. Я вообще против продажи людей нехристям, хоть бы и своим. Если христианин покупает холопа, он за него ответственен перед Создателем, и он об этом знает.
— Морализаторствуешь, mon roi.
— …Нехристи же… Нет, Жискар, с этим нужно что-то делать.
— Огромные доходы, — сказал Жискар. — Нечем заменить.
— Пусть торгуют шкурами или деревом.
— Это совсем не то. Намного дешевле. Что будем делать с проворовавшимся воеводой?
— Не знаю… Много наворовал?
— Вроде много.
— Продать бы его самого какому-нибудь халифу.
— Возрастом не вышел. Старые ценятся низко.
— Посадим в подземелье?
— После нашего отъезда его сразу выпустят. Может, просто на кол его посадить?
— Не болтай, Жискар. Ты знаешь, я не люблю жестокости даже в шутку.
— Думаешь, нигде на твоих территориях не сажают на кол, без твоего ведома?
— Думаю, что сажают. Но меньше, чем раньше. Ну, что ж, едем мы в Киев или не едем?
— Золото у священника возьми все-таки.
— Нет.
— Ну тогда я возьму.
Ярослав мрачно на него посмотрел.
— Я что, для себя, что ли, стараюсь? — обиделся Жискар. — Мне лишнего не нужно, я, тебе служа, все, что хочу, имею и так. Просто есть предчувствие, что золото это нам понадобится.
— К ворожихе ходил?
— Mon roi, тебе не идет сарказм. В крайнем случае отдашь супруге, а она раздаст его бедным.
Хорошая мысль, подумал Ярослав.
* * *
В дубраве на окраине Хоммеля Лель вдруг заупрямился.— Езжай-ка ты дальше одна, — сказал он. — С князем я встречаться не хочу.
— Почему? Разве тебе не интересно, какой он?
— Уж я его видел.
— Не дури, Лель. Что ты как маленький.
— Не желаю. Я тебя здесь подожду. Сяду вон под тем дубом и подожду.
— В Хоммеле, наверное, есть кроги.
Лель подумал.
— Хорошо, — сказал он. — Тогда поедем в крог, поедим, и я тебя подожду в кроге, и постараюсь не напиться.
— Согласна.
Светило солнце, таяла ледяная корка на улицах. В кроге отвратительно пахло, было грязно, и Ширин поняла, что киевские кроги отличаются от провинциальных. А в Константинополе кроги, наверное, мраморные. Впрочем, в Константинополе нет крогов — там капилеи. Но каждый капилей обязательно из мрамора.
Еда в Хоммеле оказалась не очень вкусная. И даже названия звучали непривлекательно — зморыш половинный, бузырь в туне, жика кислая. Из цивилизованных блюд наличествовали новгородские стегуны под рустом. Название Ширин помнила, но Лель отрицательно мотнул головой.
— Они может и стегуны, но не новгородские, а уж какой тут руст делают — лучше не пробовать. А вот свир у них неплохой. Я, впрочем, не любитель свира. Но, за неимением лучшего, придется лакать. Может не пойдешь к князю? Зачем тебе князь? Он старый, некрасивый, и сварливый.
Ширин не ответила. В конце концов они заказали бычину дутую, которая оказалась обыкновенной несвежей ветчиной, сдобренной укропом. Лель залпом выпил кружку бодрящего свира и принялся за еду. Ширин, немного поев, встала и сказала:
— Жди меня здесь.
У ворот детинца пятеро стражей подозрительно оглядели неестественно рослую, темноволосую девушку в мужской одежде, со свердом у бедра. Стражники были не хоммельские, а из дружины Ярослава.
— Здравствуйте, добрые люди, — Ширин поклонилась им. — Мне необходимо попасть к князю, у меня к нему важное дело.
— К князю, говоришь? — спросил один из стражей. — Ну так покажи нам что-нибудь.
— Показать? Что показать?
— Можешь арсель показать. А можешь грамоту. К князю без грамоты посторонние не ходят, он не пекарь и не мельник.
Ширин сунула руку в походную суму и с ужасом поняла, что грамоты Гостемила там нет. Оттянув край сумы, она заглянула внутрь и убедилась — нет грамоты. Лель не мог стащить грамоту — зачем ему? Значит, обронила где-то, потеряла! Что же делать? Свежепредупрежденные о возможной попытке похищения правителя, стражи придвинулись ближе.
— А ну-ка, милая, расскажи добрым молодцам, кто тебя послал и зачем.
— Меня послал мой отец.
— Речь твоя странная какая-то. А кто твой отец?
— Гостемил из рода Моровичей.
— О! — стражники переглянулись.
— Видел я Гостемила не единожды, — авторитетно сказал один. — Нисколько ты на него, девушка, не похожа. А вот мы тебя теперь возьмем под белы руки да сунем до дальнейшего разбирательства в погреб.
Они придвинулись к ней вплотную. От них пахло чесноком и потом, и было их пятеро. Ширин коротким ударом уложила одного, а выхватить сверд ей не дали. Ее повалили и стали заламывать руки за спину.
— Сильная, хорла, — сказал один, едва удерживая правое запястье Ширин обеими руками.
Другой, пытаясь удержать левое запястье, понял, что не удержит, что Ширин сейчас вырвется, разозлился, и въехал ей коленом в бок несколько раз подряд. Ширин сделала отчаянную попытку подняться, но третий страж сел сверху ей на арсель и быстро связал заломленные руки толстой колючей веревкой. Ее взяли за волосы, подняли на ноги, сняли с нее сленгкаппу и бальтирад со свердом.
— Гадина, ведьма, — сказал один.
Ударенный поднялся, подошел к Ширин, и с размаху ляпнул ей кулаком в глаз — она успела слегка отклониться, и удар пришелся в скулу.
— Посадим ее покамест в землянку, — сказал кто-то. — А через два часа нас сменят, так и поквитаемся.
* * *
Лель ждал в кроге уже целый час. Сколько можно торчать у князя? О чем она говорит с князем? Неужто Ярослав стал разговорчив последнее время с молодыми девушками? Еще через полчаса он заподозрил, что с Еленой что-то случилось. Вспомнилась катающаяся по полу домика грамота. Расплатясь с хозяйкой, он вышел из крога и спокойным шагом направился к детинцу. Каждый опытный охотник знает, что на бегу внимание рассеивается. Медленно идешь — больше видишь. Слева несколько горожан спешили по своим вселенской важности делам. Справа, в ста шагах от детинца, обнаружилась группа из четырех человек, что-то возбужденно обсуждающих.— Врагами подослана, говорю вам! — сердился один из них.
— А силища какая! — восхищенно замечал другой. — Ребята еле с нею впятером справились.
— Да нет же, она их просто оскорбила!
— Нет, подослана!
Лель еще немного послушал и двинулся дальше. Подойдя к воротам детинца, он слегка приподнял левую руку, приветствуя стражей.
— Здравствовать вам, люди мелкие, — холодно сказал он им. — Князь в детинце?
Один из стражей его узнал и остановил другого, собравшегося было хамить.
— Здравствуй, молодой болярин. Да, князь в детинце, и Жискар там же.
— Об этом я тебя не спрашивал. Мне нужно видеть князя.
— Князь занят нынче.
— И об этом не спрашивал, — тем же холодным тоном заметил ему Лель. — Проводи меня к князю.
— Нельзя.
— Что ж, — сказал Лель задумчиво. — Не по своему желанию я сюда прибыл, князь меня пригласил. Скажи ему при случае, что Лель приходил, да не пустили его.
— Я выполняю свой долг, — не очень решительно возразил ратник.
— У твоего подлого сословия не может быть долгов — а только послушание и непослушание. За послушание плата. За непослушание тоже, только другая. Всего хорошего.
Он повернулся и пошел прочь. Стражник, чуть помедлив, кинулся за ним.
— Болярин! Болярин!
— Что тебе?
— Меня зовут Бобровый Ус.
— С чего ты взял, что мне это интересно?
— Болярин…
— Оставь меня, смерд.
— Болярин, прости меня, у меня… на меня…
— Ты мне надоел.
— Болярин, пойдем, я провожу тебя к князю.
Лель остановился и некоторое время надменно смотрел на стражника, который все больше и больше робел под взглядом высокородного отпрыска.
— Пойдем, а?
— Ладно, пойдем, так и быть.
Лель покачал головой, удивляясь невероятной тупости низших сословий, и последовал за Бобровым Усом. Тот не только провел его в детинец, но и сделал знак стоящим у входа в терем, чтобы пропустили безоружного молодого человека, одетого в мятую, но богатую, одежду. Один из стражей вызвался довести Леля до занималовки и постучался. Жискар открыл дверь.
— Ого, — сказал он, и прибавил тихо, — Ты что, парень, умом тронулся? Тебе жить надоело?
— Дай пройти.
— Кто там, Жискар? — послышался голос Ярослава.
— Уходи, пока беды не случилось, — тихо сказал Жискар.
— Дай пройти, — повторил Лель.
Жискар посторонился. Лель вошел в занималовку и неспешным шагом подошел к столу. Ярослав побледнел от гнева.
— Я, вроде бы, говорил тебе, чтобы ты не смел показываться мне на глаза. Говорил?
— Я думал, князь, это только к Киеву относится.
— Ты думал!
— Еще я думал, что правитель достаточно сообразителен, чтобы понять — не настолько сильно у молодого человека желание видеть князя во что бы то ни стало, чтобы ехать для этого в Хоммель. Стало быть, я здесь вовсе не для того, чтобы лицезреть тебя, о повелитель.
— Ну ты подлец.
— Mon roi, — подал голос Жискар. — Здесь, возможно, что-то важное.
Ярослав промолчал, но махнул рукой — мол, готов выслушать.
— Некто Гостемил, князь, послал к тебе гонца с важной вестью, — сказал Лель. — Гонца схватили у ворот, там, — он показал рукой направление, — и куда-то увели. Вести тебя не интересуют, как я понял. Но я прошу тебя либо присоединить меня к гонцу, либо выпустить гонца, чтобы он мог ко мне присоединиться. Поскольку гонца этого я сопровождал, и чувствую себя ответственным перед Гостемилом.