Романовский Владимир. Польское Наследство

   — Зачем это тебе? — спросила она.
   — Сядем.
   — Зачем?
   Дике села на ложе, подтянула колени к подбородку, спиной оперлась о стену.
   — Ты ведь ни за что мне не поверишь, если я скажу тебе правду. Сядь.
   — А ты попробуй… Ты старше меня, подружка!
   — Младше. На восемь месяцев.
   — Даже не знаю, что сказать.
   — Сядь. Разговор серьезный. Сядь, тебе говорят!
   Рикса подумала, что стоять дальше действительно глупо. И села на край ложа.
   — Я не желаю тебе зла, — сказала Дике. — И я хочу видеть в тебе подругу.
   — Зачем, Дике?
   — Я люблю твоего сына.
   — Это неправда. Самой ведь смешно.
   — Нет, это правда.
   — А если любишь — откажись от него.
   В прошлом я что-то за нею ханжества не замечала, подумала Мария.
   — Теперь и я спрошу — зачем?
   — Потому что вовсе не ты ему нужна, — спокойно ответила Рикса.
   — Ты считаешь меня недостаточно высокородной? — надменно спросила Мария.
   — Я считаю тебя недостаточно молодой. Королю понадобится наследник. Жена короля должна этого наследника родить.
   — Постараюсь.
   — Не льсти себе.
   — Не льщу. Месяцев через семь кого-нибудь да рожу.
   Рикса посмотрела на бывшую подругу странно.
   — Это правда?
   — Да.
   — Что ж… — Рикса подумала немного. — Тогда пожалуй… Да и лучше, чем когда… а там — мы с тобой дружили…
   — И будем дружить дальше, — заверила ее Дике. — И сплетничать, и…
   — Да, но…
   — Что?
   — Ты скажи, Дике… ты действительно хорошего рода? Ты не дочь купца какого-нибудь?
   — Дафни… если не возражаешь, я буду продолжать так тебя называть…
   — Не возражаю. Даже приятно.
   — Прежде, чем сказать тебе как меня на самом деле зовут…
   — Все-таки это как-то… неестественно! — не выдержала Рикса. — Ты ему в матери годишься!
   — Ты меня осуждаешь?
   Рикса повела глазами, встала, прошлась по спальне, снова села на ложе.
   — На тебя будут странно смотреть.
   — А на тебя, Дафни, смотрят странно?
   — На меня? Это ты к чему?
   — Твой нынешний любовник годится тебе, Рихеза Лотарингская, если не в сыновья, то уж точно в племянники.
   — У меня нет любовника!
   — Ну, значит, я ошиблась. Значит, Бьярке просто учит тебя риторике? Или астрономии?
   — Бьярке? — переспросила растеряно Рикса.
   — Он самый.
   — Откуда ты…
   — Перед тем, как назвать тебе мое настоящее имя, — сказала Мария, — я хочу, чтобы ты поняла и запомнила — я не враг тебе, Дафни. Наоборот. Я хочу быть тебе другом. Я люблю Казимира. Я буду хорошей матерью и верной женой. У тебя нет причин меня опасаться, и не будет — то тех пор, пока ты сама… не начнешь… относиться ко мне враждебно. Понимаешь? Это важно, Дафни.
   Рикса поднялась на ноги.
   — Ты мне угрожаешь? — спросила она надменно.
   — Нет, я хочу тебя предостеречь. Сядь. Не будем ссориться.
   Рикса не любила, когда с ней говорили с позиции превосходства.
   — Хорошо, — сказала она холодно. — Так какого же ты рода, и как тебя зовут?
   — Я дочь Владимира Киевского.
   Рикса улыбнулась.
   — Вальдемара Крестителя? Что ж. — Она усмехнулась облегченно, с превосходством. — У него много дочерей по всему свету…
   — Я его законная дочь.
   Рикса перестала улыбаться. Но — не дрогнуло сердце, не перехватило дыхание у Риксы! Правда была далека от ее сознания.
   — Законных тоже много, — сказала она.
   — А зовут меня Мария.
   И опять — не сложилось в голове у Риксы. Настолько правда была — нереальна. А может, Рикса боялась правды? Откладывала момент понимания?
   — Мария. Что ж. Красивое имя.
   Мария спокойно смотрела ей в глаза.
   — Нет, — тихо сказала Рикса. — Нет. Не может быть.
   — Но есть.
   — Нет. Та Мария — должна быть старше.
   — Это какая же — «та» Мария?
   — Добронега.
   Мария продолжала спокойно смотреть ей в глаза.
   — Ты — Добронега? Нет! — крикнула Рикса и отшатнулась. — Нет!
   — Не бойся.
   — Я…
   — Я и в Венеции тогда была — и Мария, и Добронега, а ты все еще жива и невредима.
   — Нет! Это ужасно!
   — Что ужасно?
   Рикса попятилась, оступилась, и осела на пол, слегка подвернув ногу и ушибив бедро. Мария, соскочив с ложа, подошла и встала над ней. Рикса, в ужасе, завороженно смотрела снизу вверх.
   — Что за дурные девичьи сцены, — холодно сказала Мария. — Не будь такой коровой. Вставай.
   — Ты — убийца моего мужа. И его брата. И моего сына.
   — С чего ты взяла!
   — О, я знаю! Я знаю!
   — Ничего ты не знаешь. Мужа твоего отравили, но сделало это вовсе не Содружество. Брата закололи готты, возможно по приказу императора. А сын твой оступился на карнизе, убегая ночью от любовницы, чей муж вернулся из путешествия, и упал на колья.
   — Ложь! Все это — ложь!
   Перепугалась истеричка, подумала Мария. Теперь она будет болтать — шепотом, но так, что многие узнают о том, что знать им не положено. Старая ведьма, да она Казимира от меня отвратит!
   — А ну, встань, — сказала она тихо и холодно.
   И Рикса подчинилась, дрожа, не смея отвести взгляд от холодных глаз Марии.
   — Ложь, — повторила она. — Добронега… Никогда!..
   Да, ненадежная она, подумала Мария. По-дружески не получится.
   — Тебе много разного про меня рассказали, — сказала Мария без улыбки, и глаза ее недобро засветились. — И еще расскажут. Не всему, что тебе говорят, следует верить. Например, тебе скоро расскажут, что Добронега рассорилась с Неустрашимыми. Что они ее преследуют. И хотят убить — ее и Казимира. Ты этому не верь. И тому, что тебе раньше рассказывали, не верь. Ты вот чему верь, Рикса — если я узнаю, что ты сплетничаешь обо мне у меня за спиной, или строишь заговоры… или Казимир вдруг посмотрит на меня с подозрением… я найду способ избавиться раз и навсегда и от твоей глупости, и от твоей назойливости. А также избавить тебя и себя от внимания всех тех, кто всё еще воспринимает тебя всерьез. Меня примут поляки — и как жену короля, и как королеву, и как мать наследника. Я сделаю так, что меня станут в этой стране любить. Я не желаю зла ни полякам, ни тебе. Но если я почувствую враждебность, опасайся, Рикса. Я не хочу выдавать замуж твоих дочерей, а они скоро станут взрослыми. Я хочу, чтобы замуж их выдавала ты. Понимаешь? Сядь на ложе, тебе нужно успокоиться.
   — Я ненавижу тебя, — сказала Рикса.
   — Это твое право. Но ненавидеть меня ты будешь тайно, и никому никогда об этом не скажешь. Есть в мире и опытные убийцы, и отравители, но самое худшее — когда убивают неумело, долго, мучительно, ударяя кинжалом множество раз, и слышны пронзительные крики жертвы, и их все слышат, и никто — никто — не приходит на помощь. Сядь на ложе.
   Рикса села на ложе. Мария налила из кувшина на прикроватном столике воды в кружку.
   — Выпей. И успокойся. В таком виде тебе перед гостями появляться нельзя.
   Рикса отпила из кружки. Мария села рядом с ней. Рикса вздрогнула.
   — Прошлого нет, — сказала Мария ровным голосом. — Забудем. Забудем все, начнем все с начала.
   Рикса кивнула, глядя прямо перед собой. Мария обняла ее одной рукой за плечи. Рикса вздрогнула, но не посмела отстраниться.
   — Нет прошлого, — сказала Мария и поцеловала Риксу в висок. — Кроме, может быть, Венеции. Дике и Дафни. Скоро ты будешь нянчить внука. Сын твой скоро вернется. И будет у нас счастливая жизнь. Выпей еще воды.
   Рикса снова отпила из кружки.
   — Сейчас мы подождем, — сказала Мария, — пока они там захмелеют слегка. И выйдем к ним вместе. И будем им улыбаться.
   А что, если я попрошу моего ростовчанина, чтобы он ее убил, подумала Рикса. Нет, не выйдет. Он начнет спрашивать, уточнять, и все это громко — тихо говорить он не умеет. Тогда Бьярке попрошу. Нет, нельзя. Если не удастся — мне не жить, и всем, кого я люблю, тоже.

* * *

   За несколько дней до вышеописанных событий, в ясный венецианский полдень, Папа Римский, именем Бенедикт Девятый, готовился к отбытию в Рим во главе тысячи ратников, любезно предоставленных ему Императором Конрадом Вторым. Сидя в непринужденной позе на повозке, болтая ногами, Бенедикт забавлялся, глядя, как через площадь к нему спешит отец Доменико, поминутно оглядываясь через плечо, смешно семеня кривыми ногами. Подбежав к повозке, Доменико поклонился Бенедикту, гротескно-воровским движением сунул руку в суму, и вытащил оттуда свиток.
   — Вот, как ты просил, беатиссимо падре, вот список. Список.
   — Вижу. Не дыши так часто и глубоко, у тебя изо рта плохо пахнет, — сказал Бенедикт, проглядывая список и качая головой. — Какие имена, однако! Какие люди!
   — Так вот уж, стало быть, беатиссимо падре, мы, значит, в расчете с тобой? Ты на меня больше не держишь зла?
   — Это несерьезно! — Бенедикт строго на него посмотрел. — Я всегда на всех держу зло. Я злопамятный очень. Но в ближайшее время никаких мер против тебя и твоих друзей принимать не буду… скорее всего… Впрочем, ты можешь дополнительно укрепить свои позиции… обелить себя в моих римских глазах…
   — Что еще!.. — простонал Доменико.
   — Ничего страшного, и сделать это можно прямо сейчас. И стоить это тебе ничего не будет.
   — Говори.
   — Ты, видимо, немалые деньги заплатил, чтобы сей свиток заполучить.
   — Ох, даже не спрашивай, беатиссимо падре!
   — Не из церковных средств, надеюсь?
   — Пощади! Все, что у меня было, все, накопленное на старость — все отдал.
   — Священнику не к лицу копить на старость. Что за стяжательство! Стыдись, Доменико. Ладно… Однако, список ты получил ловко и быстро, и это, вроде бы, даже не копия, а оригинал, поскольку я узнаю руку…
   — Беатиссимо!
   — Мне хотелось бы узнать… просто из любопытства, Доменико… Кто тот человек, который доставил тебе этот список?
   — Зачем тебе, беатиссимо падре? Зачем?
   — Да просто так! А может я сам его нанять захочу, со временем. Как его зовут?
   — Пощади!
   — Перестань разыгрывать комедию. Иначе я отлучу тебя от церкви и порекомендую в какой-нибудь комедийный театр. Имя!
   — Мишель.
   — Мишель? Хмм… Мишель… Франк?
   — Вроде бы да.
   — Что-то знакомое… Молодой, лет двадцати двух?
   — Да.
   — Как ты его нашел?
   — Беатиссимо…
   — Не серди меня, это несерьезно.
   — Мне его порекомендовали.
   — Ага. Ну, что ж, кажется, я знаю, кто это. Заплатил ты ему, я думаю, щедро. Поскольку выхода не было. Но, правда, парень на этом не остановится. Копит деньги для какого-то значительного предприятия, с лихоимством связанного. На что это он нацелился, вот бы узнать. Ожерелье знаменитое какое-то, или перстень, или что? Красный Дракон? Реки Вавилонские? Литоралис? Что-то в этом роде. А тебе не кажется странным, Доменико, что у тебя, священника, есть знакомые, могущие порекомендовать тебе вора, пусть даже такого высокого класса, как Мишель?
   — Всякий прихожанин…
   — Да знаю, знаю. Не всякий, но многие. Воров развелось в христианском мире — не перечесть! Хорошо, теперь о деле. Мне тут грамота пришла с польского пограничья. Требуют, чтобы я послал в Глогов священника, по случаю венчания будущего повелителя Полонии. Выбери кого поплоше, там его наверняка дикие поляки убьют.
   — Да как же, беатиссимо…
   — Делай, что тебе говорят! Чтоб священник нынче же к вечеру выехал в Глогов! Все, иди.
   — Благословение…
   — Благословляю тебя, иди.
   Доменико поковылял через площадь. С другой стороны площади к повозке Бенедикта широким шагом приближалась женщина, закутанная, несмотря на теплый день, в длинное мантелло.
   — Я готова, — просто сказала Эржбета, подходя.
   — Замечательно. Свита моя уж на пароме, рать ждет на берегу. А где сопляк?
   — Сейчас будет. Он что-то дописывает там. Уже одетый.
   — Ты читала, что он там пишет?
   — Нет.
   — Ну, это ничего. В дороге переведешь мне, для развлечения. А дочка твоя где?
   — Она решила остаться здесь.
   — Окончательно?
   — Вроде бы да. В крайнем случае, она знает, где меня найти. В Риме сейчас опасно, пусть лучше она здесь…
   — Не слишком опасно. Увидишь, как с ратью подойдем, так все шелковые станут, мирные, тихие.
   — Драки не будет?
   — Скорее всего нет. Но если будет, то, что ж… Ну, выгонят меня… Поедем мы с тобою в Константинополь, и я стану там патриархом.

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ. СВАДЬБА

   Прибывший из Венеции священник непрерывно чихал и кашлял, латынь знал плохо, временным нефом и алтарем остался доволен, кривился, глядя на бигус, и много пил. Узнав, что предыдущего священника Глогова сожгли вместе с церковью восставшие рольники, пришел он в уныние, и даже пытался доказывать Казимиру, что северным народам церковь ни к чему. Казимир привел в пример Землю Новгородскую и Данию — севернее Полонии, на что священник, кашляя, сказал, что сии географические данности являются на самом деле выдумкой язычников. Казимир велел священнику взять себя в руки, обвенчать его с Марией, а затем убираться восвояси. Сделалась заминка — Мария оказалась некрещеной. Прелат, чихая пуще прежнего, объяснил, что крещение взрослых — дело не одного дня, а шести месяцев. Нужно проводить ежедневные душеспасительные беседы, читать псалтырь, и помогать нищим. Казимир возразил, что вырывание ноздрей клещами займет не больше минуты, и священник стал меньше чихать, реже кашлять, и в присутствии двух свидетелей крестил княжну по католическому обряду. Мария восприняла обряд серьезно, позабавив жениха, человека верующего, но к обрядам относящегося скептически.
   Хелье, не находящий себе места, с утра окунувшись в Одер (или в Одру, как называли эту реку поляки) и надев чистое белье, ворчал себе под нос, огрызался на Дира, готов был драться со всем светом, успел за короткий срок оскорбить всех воевод вместе и каждого по отдельности, и провел остаток дня в поисках подходящей в такой момент женщины, но почему-то все женщины в Глогове казались ему непривлекательными, грубыми, и глупыми. Он решил съездить в Саксонию, и даже дошел до переправы, и позвал перевозчика — когда собственное малодушие предстало ему во всей своей неприглядности. «Неделю буду страдать, а потом пересилю себя» — вспомнил он слова Гостемила.
   Лучик мой, где ты, Лучик, как же мне тебя не хватает, подумал Хелье.
   Он вернулся в замек, рявкнул на Дира, и завалился спать, и всю ночь не сомкнул глаз.
   Под утро, злой, с кругами под глазами, с дрянным привкусом во рту, он оделся в почищенное и починенное местными умельцами саксонское платье и пять часов до полудня — время венчания — провел, точа сверды, ножи и кинжалы, какие мог найти в замеке. Повар, которому он заточил четыре ножа, пришел в восхищение. Любым из замековых ножей теперь можно было хоть бриться.
   Ударили в колокол. Народ потянулся к церкви. Жених и невеста, оба бледные, торжественные, в длиннополых свадебных нарядах, встали перед священником. Прелат, чихая, прочел молитву. Рикса, стоя в первом ряду, смотрела в пространство. Хелье, у противоположной стены, пригляделся и многое понял. Красивая женщина, подумал он. И чем-то напоминает Марию. Чем-то они похожи. И что-то между ними произошло. Впрочем, все это меня больше не касается.
   — Я согласна, — услышал он низкий голос Марии.
   И увидел Казимира, скрепляющего марьяжный контракт страстным поцелуем, принятым и возвращенным с неменьшей страстью невестой, будущей королевой Полонии.
   Перекрестившись на алтарь (не Создатель ведь, хозяин дома сего, обидел Хелье, а Мария), варанг смоленских кровей пошел к выходу.
   Вернувшись в спальню, которую он делил с Диром, Хелье сказал другу:
   — Все, собирайся, едем в Киев.
   — В Киев?
   Дир нахмурился.
   — Да. А что еще делать в этой дыре? Молодожены в безопасности — десять тысяч войска у них под рукой.
   — Мне нельзя в Киев, — сказал Дир. — Мне, заметь, Ярослав припомнит… многое, разное.
   — Ничего он тебе не сделает. Даю тебе слово. А ежели будет грозно на тебя смотреть, мы опрокинем на него стол.
   В дверь постучали. Хелье открыл. Лех поклонился ему очень вежливо.
   — Хелье, король прости тебя зайти к нему. У него к тебе есть дело.
   — Король? — переспросил Хелье насмешливо. — Венецианский поп — шустрый малый, как я погляжу. Крестит, женит, коронует — все это одновременно. А то, может, Казимир ваш расчетлив стал, и за несколько услуг сразу вышла ему скидка.
   Лех терпеливо слушал и ждал.
   — Позволь, — сказал Хелье. — Ты, Лех, не схватить ли меня пришел? Меня посадят в острог, как неудобного свидетеля? А Ярославу сами новость доставят, в том виде, в котором она всех устроит? Мол, жил себе Казимир монахом, а потом вдруг решил выйти снова в мир, и его тут же благородные соотечественники на престол посадили?
   Лех молчал.
   — Сверд брать? — спросил Хелье.
   — Зачем? — удивился Лех. — Впрочем, как хочешь.
   Хелье тщательно приладил бальтирад, поправил сверд, накинул сленгкаппу, и сказал Диру:
   — Дир, друг мой, если я не вернусь через час, всех тут убей, а город подожги, и присоединись к Неустрашимым, на чьи деньги этот сопляк купил себе корону.
   Дир с серьезным видом кивнул, а Лех смутился.
   Явившись в королевскую спальню, Хелье застал там только Казимира. Спальню за один день переоборудовали в кабинет, ложе скрыли занавесью. Казимир что-то писал, сидя за грубой отделки, но с тщательно разровненной поверхностью, столом. Вживаясь в роль, он не поднял головы до тех пор, пока не дописал строку.
   — Лех, можешь идти.
   Лех, поклонившись, вышел.
   — Здравствуй, Хелье.
   — Здравствуй, Казимир.
   — Не хочешь ли ты поступить ко мне на службу?
   Не научился еще дипломатии, подумал Хелье. Такие вопросы сходу не задают. Сперва обхаживаемому следует польстить, вспомнить о заслугах, сказать, что он — самый лучший и расторопный на всем свете, а уж потом предлагать службу и солидное вознаграждение. Ну так ведь он только начал, научится еще.
   — Нет, — сказал он.
   — Жаль. Теперь вот что. Я написал послание Ярославу. Поскольку ты в любом случае его увидишь в ближайшее время — не будет ли тебе трудно его передать? А в награду за услугу я оплачу твое путешествие на Русь.
   — Исполняется моя мечта, — сказал Хелье. — Я давно мечтал стать курьером.
   Казимир улыбнулся.
   — Ты любишь шутить, Хелье. Понимаю — можно было бы послать просто какого-нибудь ратника. Так ты думаешь. А на самом деле нельзя.
   — Отчего ж?
   — Послание это такого рода, что довести его нужно в сохранности, и передать лично в руки Ярославу. А если по пути что-нибудь случиться, нужно сделать так, чтобы оно, послание, не попало в какие-нибудь другие руки. И довериться мне некому, кроме тебя.
   — Очень сожалею. Но, видишь ли, я еще не решил, куда мне ехать. На Русь — да, может быть, но скоро зима, а на Руси холодно. Я не люблю холод. Возможно, мне захочется перезимовать в теплых краях.
   — Нет, нельзя.
   — Ты не разрешаешь?
   — Послание огромной важности, Хелье.
   — Это как посмотреть. К примеру…
   — Вот, посмотри.
   Казимир протянул ему свиток. Пока Хелье его разворачивал, Казимир вывалил из калиты на стол еще несколько грамот, взял чистую хартию, и снова стал что-то писать.
   Сперва речь шла о замужестве сестры Ярослава, и прилагались извинения — мол, прости, что не оповестили, не спросили разрешения, время военное. Затем Хелье перестал мрачно улыбаться, посерьезнел, и стал читать внимательно.
   «… против тебя и твоих территорий готовится заговор, самый серьезный за много лет. Грядет передел мира, а быть переделу или нет — зависит от многого, и от тебя лично тоже. О подробностях тебе расскажет посланец, а в письме могу сказать только — собирай два войска, князь! Одно, большое, посылай на юг от Киева, таким образом ты сможешь предупредить удар врага. Второе, меньшее, будет охранять тебя на северо-западе. Твой союзник Казимир».
   Хелье поднял глаза на Казимира.
   — И что же это означает? — спросил он.
   Казимир дописал строку.
   — Это означает, — сказал он, — что Неустрашимые договорились с фатимидами, и готовят нападение в этом году.
   — В этом году?
   — Да.
   — Не поздно ли? Зима вот-вот.
   — Это, возможно, часть плана.
   Хелье некоторое время размышлял.
   — Это Мария тебе рассказала? — спросил он.
   Казимир посмотрел Хелье в глаза. Держа в правой руке свиток, Хелье левую положил на поммель и расставил ноги на ширину плеч. Перед ним был — другой Казимир. Что-то от прошлого Казимира все еще наличествовало — от беглеца, алумно, монаха, или кем он там был, в недалеком прошлом. Но — холодный взгляд, недобро вздернутая бровь, не сжатые в момент решительности, но растянутые в полу-улыбку губы — перед Хелье сидел властитель. Прежний Казимир сказал бы — «Уж это мое дело, а если и Мария — то что же?» Нынешний не удостоил Хелье ответом, давая понять, что дела его и его жены никак не касаются варанга смоленских кровей, что не того полета птица этот варанг, чтобы задавать такие вопросы, что Мария отныне — жена властителя и сама властительница, а вовсе не заговорщица и интриганка, и Казимиру все равно, какие у его жены с Хелье были ранее отношения — вернее даже не все равно, а просто — лучше бы Хелье о каких бы то ни было отношениях с Марией в прошлом не упоминать — ни под каким предлогом. Поскольку если Казимир, против собственного желания, дознается, что состоял Хелье некоторое время любовником при Добронеге, знание это весьма усложнит Хелье жизнь.
   Прав Гостемил — власть портит людей.
   Казимир протянул руку — Хелье подал ему свиток. Казимир скрутил его в трубку и запечатал, и приложил амулет. На мгновение Хелье показалось, что на амулете — сверд и полумесяц, но только показалось. Казимир снова протянул Хелье послание. Сигтунец хлопнул себя по бедру, обнаруживая, что калиты при нем нет. Тогда он просто взял свиток у Казимира и, держа его в руке, коротко поклонился. Казимир улыбнулся светски и, подняв с полу калиту, протянул Хелье. Звякнули золотые монеты на дне. Хелье сунул свиток в калиту.
   — Хорошо, — сказал он. — Раз уж мы расстаемся… Вот последняя часть… хмм… польского наследства.
   Отвязав от гашника маленький кожаный мешок, он положил его на стол перед Казимиром.
   — Что это? — спросил Казимир.
   — Как я понимаю, это один из двух драгоценных камней, которые называются «Литоралис». Тот, который считался пропавшим.
   — Литоралис!
   — Я предполагаю, что это именно он. Но не уверен. Поговори с каким-нибудь ювелиром, пусть вставит в ожерелье. Будет жене твоей подарок.
   Казимир развязал тесемки и вытащил камень. Литоралис сверкнул голубоватыми гранями. Казимир поднял глаза на Хелье.
   — Ты хотел взять его себе? — спросил он.
   — Мне чужого не нужно, — холодно ответил Хелье.
   Он еще раз поклонился. И вышел.
   А Дир куда-то исчез!
   — Дир! — позвал Хелье, войдя в спальню.
   Нет Дира.
   Хелье порасспрашивал вояк в замеке и в конце концов напал на след. Дир, оказывается, решил прогуляться и зайти в заведение. Заведение располагалось на восточной окраине города, в четверти часа ходьбы. В заведении Дир хвестовал с тремя монахами.
   — Хелье! — крикнул он. — Иди к нам! Это мои земляки, ростовчане!
   Хелье подошел и сел на ховлебенк. Подбежал половой, но Хелье сделал ему знак — отбежать.
   — Ты должен был меня ждать в замеке, Дир.
   — Да, но я только на несколько минут вышел, развеяться. Вот, знакомься — это Андрей… Андрей, да?
   Молодой монах кивнул и улыбнулся.
   — А это…
   — Матвей, — представился другой монах.
   — Исай, — подал голос третий, толстый, монах.
   — Они идут на Русь, — объяснил Дир, — так вот может, ежели повозку… и запасы какие-нибудь… так мы к ним присоединимся, раз мы тоже туда едем? Или они к нам присоединяться? Веселые ребята, хорошие. Я им рассказал про свою оранжерею. Как приедем куда-нибудь, так обязательно надо оранжерею устроить. В оранжерее спокойно, тихо, уютно, никто тебя не ненавидит, не гонит.
   — Дир, мне срочно нужно уехать.
   — Ну так и мы с тобой.
   — Нет, мне нужно ехать быстро.
   — Мы поспешим.
   — Нет, компания не может ехать так быстро, как один гонец. Но вот что. Вот тебе твоя доля…
   Монахи насторожились.
   — Доля чего?
   — Просто доля, — сказал Хелье, раздражаясь, кладя кошель на стол. — Здесь достаточно, чтобы нанять охрану. Человек пять ратников.
   — Уж я сам себе охрана, да и другим тоже, — упрямо сказал Дир и насупился, и засопел потным мясистым носом.
   — Дир, не дури. Езжайте прямиком в Киев. Там и встретимся. Я буду тебя там ждать.
   — Суета, — сказал Андрей. — Суета сует.
   — Это не суета, а насущность, — возразил Дир. — Вот, — пожаловался он Хелье. — Хоть и ростовчане, а простых грунок не понимают. Христиане — они все такие.
   — Я тоже христианин, — сказал Хелье. — К тому ж бывший священник.
   — Ну да?
   — Приходилось изображать давеча. Ничего особенно сложного.
   — Да, но ты как-то… не такой какой-то. Кроме того, они монахи, а монахи мыслят…
   — Сентенциями, — подсказал Хелье, смягчаясь. — И догмами еще.
   Монахи засмеялись.
   Дир посмотрел вдруг на Хелье странно, с какой-то тоской в глазах. Хелье почувствовал упрек.
   Не он, так кто-то еще, из людей Риксы или самого Казимира — нашли бы в конце концов Дира в его слотте и попросили бы оплатить счет. В конце концов об устном завещании Святополка рассказал именно Дир — и, возможно, не кому-нибудь, а Риксе, в постели. И если он, Дир, хотел жить в покое и достатке, нужно было не слотт на Балтике покупать и изображать там Фафнира, на золоте пузом возлежащего, а отдать деньги в рост купцу и купить дом в теплых краях на взморье. И завести детей, и их воспитывать, а не жрать в три горла всякую дрянь!