Романовский Владимир. Польское Наследство

   — Известно.
   — Кто?
   — Мы о нем и раньше слышали. Некто Хелье.
   Помолчав, Рагнар сказал:
   — Тебе не кажется, Райнульф, что нам пора бы с этим человеком познакомиться поближе?
   — Кажется.
   — Кто он такой?
   — Из рода Ягаре.
   — Это я и сам знаю.
   — Человек Ярослава.
   — Тоже знаю.
   — Живет в Киеве. То есть, ездит постоянно по поручениям, но возвращается всегда в Киев.
   — Вот, это уже хорошо, это зацепка. Женат он?
   — Не знаю.
   — Дети есть?
   — Тоже не знаю.
   — Надо узнать.
   — Наведу справки.
   — Уж пожалуйста, Райнульф.
   Помолчали.
   — А, э… Планы прежние? — спросил Райнульф.
   — Какие планы ты имеешь в виду?
   — По захвату Ярослава, например.
   — Да, конечно.
   — Не вмешается ли Хелье? — полушутливо предположил Райнульф.
   — Он не может одновременно в нескольких частях света. Ловкий, изворотливый, но колесница Гелиоса у него к стойлам не пристроена. Пойдем, Райнульф, позавтракаем. Есть здесь неподалеку крог, замечательное пиво там варят. За завтраком ты поведаешь мне, что, собственно, предлагают мне отважные братья Гильом и Дрого, из рода Отвиль.

* * *

   — Итак?
   — Замечательное пиво, — сказал Райнульф, смакуя. — Поразительное. И кормят здесь неплохо. Хозяйка! Еще пива!.. В знак своего расположения, дорогой кузен, братья Отвиль прислали тебе подарок.
   — Тебе не идет лукавая улыбка, Райнульф, — заметил Рагнар. — Чересчур самодовольно ты улыбаешься. Хвастовство — не лучшее качество воина.
   — Само собой так получается, — Райнульф, допив пиво, подмигнул. — Есть тут неподалеку дом, в северной части города.
   — Ты говорил. Я уже послал туда надежного лекаря.
   — Именно.
   — Объясни еще раз, откуда взялся этот пленник.
   — Братья Отвиль проявляли удаль в Сицилии, и захватили, неожиданно для себя, целый суннитский отряд. Оказалось — это особый отряд. Их всех пришлось порешить на месте, кроме привезенного, иначе, опомнившись, они бы помешали братьям и их войску. И в знак расположения, как я уж говорил тебе, пленника под охраной доставили сюда. Это само по себе интересно, поскольку обычно пленников возят в противоположном направлении.
   Рагнар улыбнулся одними глазами.
   — И он действительно готов на все? — спросил он.
   — Увидишь. Не захочешь — можешь отослать его обратно.
   Позавтракав, кузены направились в ничем непримечательный дом на северной стороне города, о котором говорил Райнульф. Открыл им хозяин дома, и сразу указал, как пройти в подвал. Рагнар сделал знак лекарю, ожидавшему его прихода в гриднице.
   Норманнская охрана, доставившая пленника в Прагу, уехала обратно в Италию. Пленник сидел на ховлебенке у стены, прикованный двумя цепями. На вошедших он посмотрел презрительно и ухмыльнулся. Черные волосы, черная борода, узковатые глаза, среднее телосложение, кожа светлая. Ухмыльнувшись, пленник вдруг закашлялся, и кашлял долгое время, плюясь и едва не задыхаясь.
   — Сколько ему осталось жить? — тихо спросил Рагнар у лекаря.
   — Месяца три, не больше, — ответил лекарь.
   — Это точно?
   — Совершенно точно.
   — Ты отвечаешь за свои слова головой.
   — Я занимаюсь врачеванием двадцать лет, — надменно сказал лекарь, — и не привык, чтобы в моих словах сомневались.
   — Вот тебе за труды. Ты свободен.
   Лекарь с достоинством принял из рук Рагнара кожаный кошель и удалился. Райнульф остался стоять, а Рагнар запросто подошел к пленному и сел возле него на ховлебенк.
   — Здравствуй, — сказал он по-гречески.
   Пленный хмыкнул презрительно.
   — Ты знаешь греческий? — спросил Рагнар.
   — Знаю. А тебе-то что, неверный?
   — Ты из Сицилии?
   — Я — никто. Поэтому откуда я — не имеет значения.
   — Так было не всегда, — заметил ему Рагнар.
   — Ты об этом ничего не знаешь.
   — Почему ж. Кое-что знаю.
   Пленник презрительно фыркнул.
   — Зовут тебя Насиб.
   Как он об этом узнал, подумал Райнульф. Я не говорил ему, как зовут пленного.
   — Да, — подтвердил пленный. — И что же.
   — Начинал ты в военной школе фатимидов, под Каиром. Способности твои были оценены, и тебе предоставили выбор — «тигры» или «мстители». Ты выбрал второе.
   Насиб сурово посмотрел на Рагнара.
   — Что еще ты знаешь?
   — Знаю, что в качестве «мстителя» ты отличился множество раз, и тебя в конце концов порекомендовали визирю. Так началась твоя карьера переговорщика. Ты и там добился успеха. Но в Константинополе тебя ждал провал. Ты почти уговорил Зоэ, Алеппо вот-вот должны были передать под власть Каира, как вдруг посланец некоего киевского правителя предоставил Зоэ информацию о твоем прошлом. О тебе. О людях, которых ты убил в качестве «мстителя». О твоих, и визиря, помыслах. И переговоры расстроились. Визирь не мог признать, что совершил ошибку, и срыв переговоров свалили на тебя. И ты бежал в Сицилию, к сарацинам. И поступил в отряд. И пять лет терпел унижения.
   Насиб смотрел в сторону, губы его шевелились, глаза горели.
   — Затем тебя нашел я. И ты ездил по моему поручению на Русь.
   — По твоему поручению?
   — Да. Ты наставлял Судислава, одновременно следя за ним. И убил бы его, если бы Судислав повел себя неправильно. Потом вернулся в Сицилию. А теперь тебя взяли в плен.
   — Зачем ты мне все это говоришь?
   — Терпение, друг мой. Киевский правитель помешал тебе в Константинополе — а зачем? Какое ему дело до того, кому принадлежит Алеппо? Он всего лишь хотел сделать правительнице Византии приятное. За твой счет, Насиб.
   — Мне это известно. И что же?
   — Что делает мститель, когда видит врага?
   Насиб холодно посмотрел на Рагнара.
   — Враг должен быть убит, — сказал он. — При первой возможности. Вместе со всеми, кого он знает, вместе с семьей, чтобы не продолжился его род.
   — И за это каждого верного человека ждет награда, не так ли, Насиб.
   — Да.
   — Но есть враги малые, а есть большие.
   Насиб промолчал.
   — Убить одного из главных — все равно, что убить сотню неверных. Или даже тысячу.
   — Каждый действует в соответствии с тем, что ему дано.
   — Да. Но каждый, кому предоставлена возможность уничтожить одного из главных врагов Аллаха, не имеет права отказываться от такой возможности.
   — Это правда.
   — Знаешь ли ты, как зовут киевского правителя?
   — Джарислаб.
   — Правильно, Насиб. — И наклонившись к самому лицу Насиба, Рагнар сказал, — Я могу предоставить тебе возможность его убить.
   — Я тебе не верю, — возразил Насиб. — Если верно, что именно ты посылал меня в Псков, то ты же меня и предал по возвращении.
   — Это не так. Но я не прошу тебя мне верить. Ты убедишься в том, что я говорю тебе правду, когда благополучно и быстро прибудешь в Киев. Если ты последуешь путем, который я тебе укажу, всякий раз, когда конь твой устанет, ты найдешь подставу и свежего коня. Я тебе дам на дорогу столько денег, сколько тебе будет нужно. Если что-то окажется не так, как я тебе сейчас описываю — ты заберешь деньги себе и поедешь куда хочешь, только и всего.
   Глаза Насиба загорелись недобрым огнем.
   — Ты не шутишь ли, неверный? — спросил он. — Со мной шутить нельзя, предупреждаю тебя.
   — Нисколько не шучу.
   — Сколько мне лет, как ты думаешь?
   — Не знаю. Лет сорок, — предположил Рагнар.
   — Сорок три. У меня было три сына. И все трое погибли в войне с неверными. Но перед тем, как погибнуть, уничтожили дюжину неверных каждый. И сердце мое переполнено радостью за них. Ибо они выполнили свой долг.
   Райнульфу стало слегка не по себе, но Рагнар даже не повел бровью.
   — Это хорошо, и я понимаю тебя, Насиб, — сказал он. — Поэтому я не шучу и не обманываю тебя. Все будет так, как я сказал — нужно только твое согласие.
   — Допустим, я соглашусь. Что дальше?
   — Мне потребуются доказательства, что ты не обманываешь меня.
   — Слуги Аллаха не обманывают.
   — Вот я и хочу убедиться, что ты именно слуга Аллаха, а не подкуплен тем же Джарислабом.
   — Как ты смеешь!
   Насиб рванулся к Рагнару, но помешала цепь.
   — Твой отряд слишком легко сдался, Насиб.
   — Нас вероломно окружили и схватили!
   — Да. А тебя выкрали и привезли мне. По моему настоянию.
   — Как тебя зовут, неверный?
   — Рагнар.
   — Так послушай же, Рагнар… — начал Насиб и осекся. — Рагнар? — Он посмотрел Рагнару в глаза. — Тот самый Рагнар?
   Рагнар кивнул.
   — Ты заключил союз с визирем?
   — Да Но не будем отвлекаться, Насиб. Мне нужны доказательства, что ты никем не подкуплен.
   — Какие именно?
   Насиб снова закашлялся, и Рагнар ждал терпеливо, пока кашель закончиться.
   — Какие доказательства?
   — Доказательства твоей смелости у меня есть, — сказал Рагнар. — И твоей честности, возможно, тоже. Все дело в изворотливости, Насиб. В умении. Ты понимаешь меня?
   — Объясни.
   — Честный человек может попасть в ловушку неверных, не доехав до первой подставы. Смелый человек может непроизвольно выдать себя и тех, кто его послал, по неосторожности.
   — Да, это так.
   — Но у тебя были хорошие наставники. Ты хороший мститель, Насиб. Был.
   — Ты думаешь, что с тех пор я растерял навыки?
   — Нужно, чтобы ты доехал до Киева. А в Киеве нашел Джарислаба. И найдя его, сделал бы так, чтобы тебя не убили, прежде чем ты убьешь его.
   — Смерти я не боюсь. Смерть — великая честь. Смерть…
   — Твоя смерть никому не принесет пользы, если Джарислаб останется в живых.
   Насиб молчал. Райнульф смотрел на Рагнара и Насиба, пораженный. Он-то думал, что преподносит Рагнару сюрприз!
   — Какие тебе требуются доказательства? — спросил Насиб.
   — Ты должен будешь убить неверного здесь, в Праге, — спокойно объяснил Рагнар. — Я назову тебе его имя, скажу тебе, где его можно найти. Но я не опишу его тебе, не скажу, какая у него охрана, и есть ли у него охрана. Ты найдешь его сам. Ты убьешь его и уйдешь незамеченным. И принесешь мне перстень, который он носит на левой руке. Обыкновенный серебряный перстень. После этого ты получишь все необходимое для скороспешного путешествия в Киев. Согласен?
   Насиб, чуть помедлив, кивнул. Рагнар сделал знак Райнульфу. Поправив бальтирад на всякий случай, кузен подошел и, вынув из кошеля ключ, разомкнул обе цепи, после чего неспешно отступил в сторону, держа правую руку на поммеле сверда.
   — Как зовут неверного, которого я должен уничтожить? — спросил Насиб.
   — Зовут его Божидар, и живет он во флигеле Пахмутской Церкви. Ты не был в Праге раньше, не знаешь, где находится Пахмутская Церковь. Принеси мне перстень сегодня в полночь, в этот дом.
   — Хорошо.
   — Предупреждаю тебя, Насиб, что другой возможности убить Джарислаба тебе не представится.
   — Не беспокойся.
   Насиб улыбнулся зловеще. И вышел.
   — Ты ему доверяешь? — спросил Райнульф.
   — Нет. Но он сделает то, о чем я его попросил.
   — Зачем тебе…
   — Если Ярослава схватят, или уже схватили, до Киева он не доедет. Если Ярослав вернется в Киев, значит, его не сумели схватить. В этом случае Насиб придется кстати.
   — Неприятный человек. Иметь дело с ним опасно.
   — Лекарь сказал, что ему жить осталось три месяца, — напомнил Рагнар. — Так или иначе, к нам он уже не вернется.
   — Какие у тебя дела с сицилианцами? — напрямую спросил Райнульф.
   — Об этом ты узнаешь, дорогой кузен, когда придет время. А пока что — пойдем выпьем еще пива, Райнульф.
   — Очень неприятный человек, — еще раз сказал Райнульф.
   — Это так. И все-таки эти «мстители» бывают иногда просто незаменимы. Их в Сицилии несколько, сбежавших от гнева визиря. Даже не знаю, как мы будем действовать без их помощи, если безумные наши друзья Гильом и Дрого выбьют всех сарацинов из Сицилии. Придется искать посредника, а это всегда хуже, чем прямое действие.
   — Ты действительно собираешься дать ему сопроводительную грамоту для подстав?
   — Да.
   — А если его поймают? И грамоту прочтут?
   Рагнар не ответил. Грамота, которую он намеревался дать Насибу по выполнению контрольного задания, лежала у него в кошеле. На грамоте значилось:

   «Предъявителю выдать любые повозки и столько лошадей, сколько он потребует.

Добронега».

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВОСЬМАЯ. БРОДНО

   Ворота поселения городского типа стояли открытые — заходи, кто хочет. Никакой охраны. Монахов — Андрея, Матвея и Исая — слегка шокировало обилие изображений языческих богов в палисадниках — то тут, то там возвышались в человеческий рост столбики — Диру понравилось, и, прервав душеспасительный разговор с монахами, он занялся узнаванием, тыча пальцем то в один, то в другой столбик:
   — Вот, это Род… А то — Даждьбог… А вот Перун, бог всех воинов.
   Несмотря на закатное время, тут и там попадались навстречу прохожие. Хелье спрыгнул с повозки, повел лошадь в поводу, и осведомился у первого встречного о местонахождении постоялого двора. Встречный показал рукой и не стал вдаваться в подробности, что показалось Хелье странным, поскольку поляки любят в них, подробности, вдаваться.
   Монахи переговаривались тихо, а Дир, устав объявлять имена богов, задремал, привалившись к борту повозки. Попадались неказистые домики с соломенными крышами, не слишком живописные. От недавнего ливня почва все еще была сырая и местами скользкая.
   Постоялый двор обнаружился на пологом склоне, ведущем к широкой реке, со столбиком во дворе, с черепичной крышей, с трубой, из которой пригласительно струился прозрачный, приятно пахнущий дымок. Хелье удовлетворенно отметил наличие неподалеку, у берега, старого большого парома — квадратной посудины с мачтой и дряхлым парусом.
   Единственную в Бродно церковь сожгли во время первой волны восстаний, полтора года назад.
   Хозяин постоялого двора принял гостей, неприветливо глянул на монахов, но с радостью взял с Хелье плату и вскоре подал ужин, состоящий из непонятных однородных блюд, отдаленно напоминавших мясные. Монахи и Дир ели с удовольствием, а Хелье кривился и ворчал.
   — Привередливый ты стал, Хелье, друг мой, — заметил ему Дир. — Стареешь, что ли? Жизнь походная — мы в свое время и не такое за обе щеки уминали.
   — Где это? — осведомился Хелье.
   — Да везде.
   — Не помню. И вообще мне Полония разонравилась.
   — Смирение, мой друг, смирение.
   Хелье насмешливо на него посмотрел.
   — Эка тебе голову задурили наши попутчики за эти несколько дней. Не хочешь ли стать священником? Из тебя бы неплохой священник получился.
   — Ничего не задурили, — возразил Дир. — Смирение — хорошее качество не только в христианском понимании. Смирение сродни стойкости, неприхотливости, и упорству. У греков были стоики, например.
   — И вазы с рисунками у них были.
   — Не ворчи.
   — А вот у нас в Ростове, — начал Исай, — в это время года…
   — Я пошел спать, — грубо перебил его Хелье. — Вы сидите, хвестуйте, сколько вам влезет, обжоры.
   Дир засмеялся, и монахи тоже улыбнулись.
   Диру действительно нравилось беседовать с монахами — занятные оказались ребята. И спорили они спокойно, без криков, объясняя и разъясняя, что к чему.
   — Ну так вот, значит, — сказал Дир, отпив из кружки, — все-таки я не понимаю, что хорошего, если злу не сопротивляться. Я согласен, что Иисус был очень хороший человек, а если он, как вы говорите, сын Создателя, так это вообще просто… даже не описать, и что он своею кровью искупил грехи всех живущих. Уж это всем подвигам подвиг. Но вот все-таки насчет того, что злу нельзя сопротивляться — не понимаю я. Зло тогда распространится на весь мир, везде будет только зло.
   — Сопротивляться нужно, — объяснил Андрей. — Но только по-другому.
   — Это как же?
   — Не ильдом и свердом, а по-другому.
   — А другого и нет ничего. Вот Иисус говорил — если бьют по одной щеке, подставь другую. Ну так и по другой врежут.
   — А ты терпи.
   — Так ведь безнаказанно будет зло. И все больше будет наглеть.
   — Нет.
   — Как же нет!
   — Матвей, скажи, ты у нас самый красноречивый.
   Матвей, любивший помалкивать, посмотрел на Дира.
   — Если злой человек тебя ненавидит, — сказал он, — и ты будешь его ненавидеть его в ответ, зло ненависти умножится на два. А если ты его будешь в ответ любить, может он устыдится своей ненависти, и зло исчезнет.
   — Чего ж ему стыдиться?
   — Ну вот к примеру человек совершил зло по отношению к тебе.
   — Так.
   — Если ты в отместку ему тоже совершишь зло, он, человек этот, не станет ведь лучше.
   — Это смотря как… Если хорошо проучить, так он в следующий раз подумает, совершать ли зло.
   — То есть, он перестанет делать зло из страха.
   — Ну да, — сказал Дир.
   — И затаит зло внутри себя.
   — А от затаивания зла внутри себя никакого вреда никому нет. Вред от проявлений зла, — отметил Дир.
   — Нет, вред от того, что зло в душах.
   — Не понимаю, — сказал Дир. — В душах, в душах… Чистые души, нечистые души… Что-то у вас, парни, сложно все.
   — Нет, все просто, — вмешался Исай. — Если человек устыдился своего поступка, значит, он стал лучше. Душа у него чище стала. Стыд заставляет мучиться духовно, и это очищает душу.
   — Не заметил что-то. Мне, когда стыдно, — разоткровенничался Дир, — так только одно желание и есть — как бы скорее перестало быть стыдно. Бывало, сижу у себя в оранжерее, вспомню что-нибудь — так места себе не нахожу. И думаю — долго еще? Так порой прихватит, так прихватит…
   — Это понятно, — сказал Исай. — Кто ж хочет долго мучиться! Но именно это и останавливает зло. В следующий раз, прежде чем совершить злой поступок, человек вспомнит о своих давешних муках совести, и крепко подумает — а стоит ли этот поступок таких мук?
   — Но ведь тогда получается, что опять же он боится совершить такой поступок из страха, — логично заметил Дир.
   — Да, но из страха перед духовной, а не физической, расплатой. Физическая расплата — когда есть, а когда нет, а духовная, как началась, так все сильнее. Людей бояться — это просто трусость, со всеми бывает, ничем не примечательное чувство. Бога бояться — благодать.
   — Да при чем тут Бог, если просто совесть мучает?
   — А совесть — чувство божественное, Создателем тебе данное.
   — Так уж самим Создателем?
   — Ну не на торге же ты ее купил себе.
   Дир засмеялся, и монахи тоже хмыкнули. Славные парни, веселые, никого не обижают. Раньше Дир думал, что только воины бывают славные. Эти — не воины. А приятно с ними.
   — А вот вы мне рассказывали, что когда Иисуса схватили, один из учеников выхватил сверд и отрубил стражнику ухо. Значит, сверд он все-таки с собой носил, несмотря на непротивление.
   — Он был слаб, — сказал Исай.
   — Но Иисус все-таки с ним дружил?
   — Иисус со всеми дружил, и с сильными, и со слабыми. Все мы дети Создателя, и все мы Создателю дороги. Ты вот сам, Дир, скажи — были у тебя в жизни минуты слабости?
   — Для воина это обычное явление, — ответил Дир. — Нужно только уметь слабость преодолеть.
   — Но ведь она не сразу преодолевается?
   — Как когда. В бою — так просто нет времени об этом думать, преодолеваешь сразу. А в жизни оно сложнее, наверное.
   — Дир, а ты видел Владимира? — спросил вдруг Матвей.
   — Какого? Крестителя?
   — Да.
   — Видел, конечно.
   — И говорил с ним?
   — Конечно, говорил. Однажды мы с Хелье дочку его из беды выручали, так он с нами поехал.
   — Выручали из беды? Расскажи!
   — Нельзя. Если Хелье согласится, тогда расскажу, а без его разрешения — нельзя никак. Может, это тайна какая великая.
   — А которую дочку?
   — Не скажу.
   — А каков собой был Владимир?
   — Ну… Небольшого роста, но крепкий такой. Ежели просто с ним говоришь, так он будто друг твой, но когда он же тебе приказ отдает — так властный у него голос делается, твердый. Я его знал, когда он уже старый был, но верхом ездил — не описать. В седло вскакивал — будто у него крылья, а конь сразу чуял — вот, господин пришел, и подчинялся.
   Монахи уважительно слушали.
   — А я, помню, застеснялся при нем, — продолжал Дир. — Смотрю на него, и язык отнимается. А он хлопнул меня по плечу, в глаза смотрит, говорит — как жизнь, воин? И сразу никакого стеснения — будто с родным отцом говоришь. Он умел… располагать к себе людей… И, помню, Хелье за глаза его недолюбливал сперва. Так вот, когда Хелье раненый лежал в детинце, Владимир к нему пришел, сам ему рану перевязывал, говорил ласково. А когда умер Владимир, то плач был в Киеве, все плакали, так любили князя.
   Диру самому так казалось — теперь. Владимира он видел раза два мельком, и толком ничего про него сказать не мог, но образ Владимира, придуманный наполовину им самим, производил впечатление — прежде всего на самого Дира.
   — Ты уж после Крещения с ним виделся, или еще до Крещения? — спросил Андрей.
   Дир сперва даже не понял вопроса. И вдруг рассердился.
   — Сколько мне лет, как ты думаешь? — спросил он.
   — Ну… — Андрей смутился. — Не знаю.
   — А ты? — Дир повернулся к Матвею. — А ты? — и к Исаю. — Сколько мне лет? А, люди добрые?
   — Ну, лет сорок, или пятьдесят, — осторожно предположил Исай.
   — Сорок три! — зло сказал Дир. — А Крещение когда было? А?
   Монахи переглянулись.
   — Давно, — ляпнул Исай.
   — Пятьдесят лет назад оно было, молокососы!
   — Дир, не сердись, мы ведь не нарочно…
   — А? Не нарочно! Делаете из меня старика какого-то… Дураки…
   Монахи заулыбались.
   — И нечего скалиться!
   Но Дир тоже улыбнулся — слишком они смущенно и по-доброму смотрели. Дир встал, обошел стол, крякнул, пригнувшись за ховлебенком, на котором сидели Матвей и Исай, запустил под ховлебенк руки, и поднял его, вместе с Матвеем и Исайем до уровня груди.
   — Э! — сказал Исай, хватаясь за край, чтобы не свалиться.
   Дир медленно опустил ховлебенк и, закряхтев, распрямился.
   — Поняли? — сказал он. — Старик я, по-вашему? А?
   — Да нет, мы не хотели…
   — Не хотели… — заворчал он. — Волки козу есть не хотели, да голодны были…
   — Ты нас прости, Дир.
   — Да, прости.
   — По-христиански, — многозначительно сказал Андрей.
   — Вы меня не совращайте, — буркнул Дир. И засмеялся.
   — А чего тебя совращать, ты и так с нами, — сказал Матвей, самый красноречивый.
   — Это что значит?
   — Сказано, кто подаст вам воды во Имя Мое — тот с нами.
   — Так и сказано?
   — Так и сказано.
   — Ну, чего уж. Да… Мудро сказано, — отметил вдруг Дир. — Вообще-то в этой книге вашей, как бишь она называется… в Библии… наверное, много всяких премудростей есть.
   — Много, Дир.
   — Давайте еще выпьем, что ли, — сказал Дир.
   Монахи согласились с энтузиазмом. Позвали хозяина.

* * *

   Хелье проснулся на рассвете, почувствовав неладное. Вскочил, выглянул в окно. Нет, ничего особенного — город, река, ранние прохожие, все спокойно. Тем не менее, опытный, побывавший в тысяче переделок, чувствовал он, что в городе что-то не так. Или скоро будет не так. Как-то по-другому звучали голоса на улице, и порывы ветра отзывались в ставнях непривычным каким-то образом, в неправильной тональности. Одевшись, он вышел в столовое помещение, где возился, протирая столы затхлой тряпкой, сам хозяин.
   — Нет ли новостей каких? — спросил Хелье.
   Хозяин буркнул что-то по-польски. Хелье понял — что-то вроде «Ничего, что до меня касается». Ну и ладно.
   Вскоре появились монахи. Помолившись, они готовы были к утренней трапезе. Хелье поздоровался с ними, сделал хозяину знак, и хозяин кивнул — скоро будем завтракать.
   — Дир спит еще небось? — спросил Исай.
   — Храпит, — кивнул Хелье. — Стены качаются.
   Дир появился к концу завтрака — заспанный, в одной рубахе, с неопрятной бородой и торчащими в разные стороны остатками волос.
   — Что это мы пили такое вчера? — спросил он. — Надо бы похмелиться.
   — Дир, мне нужно отлучиться на некоторое время, — сказал Хелье.
   — Куда это? — забеспокоился Дир.
   — Есть в этом городе человек, к которому у меня дело. Вернусь к полудню. И поедем.
   — Да, надо бы убраться отсюда, — неожиданно согласился Дир. — Противный город.
   — Ты тоже что-то почувствовал?
   — Э… Да нет, просто противный город, и все.
   — Ладно. — Хелье встал, надел бальтирад со свердом, накинул сленгкаппу. — Не скучайте тут без меня.
   Точного месторасположения дома он не помнил — бывал он здесь только один раз, года четыре назад. Поплутав по ненужно узким улицам, он в конце концов стал расспрашивать прохожих. Те, слыша киевские интонации, отвечали неохотно, отнекивались. В конце концов какая-то сердобольная баба объяснила ему, где живет искомый цирюльник Томлин.
   Дом Томлина выглядел добротно по сравнению с остальными домами города. Прямые, гладкие стены, черепица вместо соломы на крыше. Хелье прошел через палисадник и несколько раз стукнул в массивную дубовую дверь. Открыл ему сам хозяин дома — человек пожилой, но очень подвижный.
   — А, это ты, заходи, — сказал он таким тоном, будто они вчера расстались.
   — Здравствуй, Томлин.
   — Проходи, садись. Пить-есть хочешь?
   — Я только что позавтракал.
   — Ну, тогда сразу к делу. Вот.
   И он выложил перед Хелье весь свой инвентарь — кинжалы прямые и кривые, большие, миниатюрные, с зазубринами и без. И точильный камень.