Страница:
помещения: в блестящем салоне глаз отдыхает на островке зелени и свежести, а
они в этой стране роскошь. Внутри восседает у стола хозяйка дома; подле нее
виднеются несколько стульев -- два-три человека самое большее могут одновре-
менно зайти в это убежище, не слишком надежное, но достаточно. укромное, чтобы
дать простор воображению.
Мне показалось, что этот своеобразный комнатный боскет выглядит приятно,
а замысел его разумен в стране, где всякий личный разговор должен оставаться в
тайне. Полагаю, что обычай этот перенесен из Азии.
Я не удивлюсь, если искусственный сад из русских гостиных однажды
обнаружится в каком-нибудь парижском доме. Он бы не повредил .убранству тех
жилищ, где обитают самые модные теперь во Франции супруги государственных
мужей. Я был бы рад этому
228
Письмо четырнадцатое
нововведению -- уже из одного только желания насолить англоманам, которым
никогда не прощу зла, причиненного хорошему вкусу и истинно французскому
духу.
У славян, когда они красивы, тонкий, изящный стан, от которого, однако, веет
силой; у них у всех миндалевидный разрез глаз, а взгляд бегающий и плутоватый,
азиатский. Глаза могут быть и черные, и голубые, но они всегда прозрачны и
отличаются живостью, переменчивостью и большим обаянием, ибо умеют
смеяться.
Народ атот серьезен больше по необходимости, чем от природы, и
осмеливается смеяться не иначе как глазами; говорить этим людям не разрешают,
но взгляд, одушевленный молчанием, восполняет недостаток красноречия --
столько страсти придает он лицу. В нем почти всегда светится ум, иногда кротость
и покой, чаще -- тоска, доходящая до свирепости; чем-то он напоминает взгляд
попавшего в западню зверя.
Люди эти -- прирожденные возницы; в них, как в лошадях, которыми они
правят, чувствуется порода; благодаря их необычному облику и легкому бегу их
коней зрелище петербургских улиц делается весьма занятно. Так что город этот не
похож ни на один из европейских городов по милости своих жителей -- и вопреки
архитекторам.
Русские кучера держатся на сиденьях очень прямо; лошадей они всегда
пускают во весь опор, но правят уверенно, хоть и грубовато: у них на удивление
точный и быстрый глаз; правя и парой, и четверней, они всегда держат по две
вожжи от каждой лошади и сжимают их крепко, обеими руками, которые
вытягивают вперед и отставляют весьма далеко от туловища; никакое препятствие
их не остановит. Полудикие люди и животные мчатся по улицам города с пугающе
бесшабашным видом; но природа наделила их проворством и ловкостью, так что
уличные происшествия в Петербурге редки, несмотря на крайнее удальство
кучеров. Зачастую у них нет кнута, а когда и есть, то такой короткий, что
пользоваться им невозможно. Не управляют они и голосом, а действуют только
вожжами и удилами. Вы можете часами бродить по Петербургу и ни разу не
услышать крика. Если пешеходы не спешат посторониться, форейтор (ямщик,
который в четверне садится на переднюю правую лошадь) испускает короткий визг,
вроде пронзительных воплей сурка, поднятого в норе; заслышав этот угрожающий
звук, что означает: "Посторонитесь!", все расступаются, и вот уже карета, словно
по волшебству, летит вдаль, не замедлив ходу.
Экипажи здесь почти всегда безвкусны и дурно содержатся;
в них, скверно вымытых, скверно выкрашенных и еще более скверно покрытых
лаком, нет подлинного изящества; если же кто заводит английскую карету, она
недолго выдерживает петербургские мостовые и побежку русских лошадей. Их
сбруя, прочная, легкая и приятная на вид, сделана из отменной кожи; в общем,
несмотря на
22Q
Астольф де Кюстин
Россия в 1839 ''ОДУ
нерадивость конюхов и недостаток воображения у рабочих, все вместе экипажи
имеют вид своеобразный и живописный, каковой в известной мере искупает
отсутствие тщательного ухода за ними, о котором так пекутся в других странах;
поскольку же вся знать выезжает непременно четверней, то придворные церемонии
выглядят весьма пышно, даже если глядеть на них с улицы.
В ряд четверку лошадей запрягают только для путешествий и долгих
загородных поездок; в Петербурге лошади всегда идут попарно; постромки у них
непомерной длины, мальчик, направляющий передних лошадей, одет, равно как и
кучер, по-персидски -- впрочем, одеяние это, называемое "армяк", подходит
только для того, кто сидит на козлах, верхом ехать в нем неудобно; но несмотря на
этот изъян в одежде, русский форейтор проворен и смел.
Не в моих силах описать, сколь серьезны, молчаливо горды, ловки и
невозмутимо безрассудны эти славянские плутишки; всякий раз, гуляя по городу,
радуюсь я их дерзости и сноровке -- потому и пишу о них часто и в подробностях;
больше того, они выглядят счастливыми -- а здесь это встречается реже, чем в
других странах.
Испытывать удовлетворение от хорошо исполненного дела есть свойство
человеческой природы; русские кучера и форейторы, самые ловкие в мире, могут
быть довольны своим положением, весьма, впрочем, тяжелым.
Нужно еще добавить, что те, кто состоит в услужении у знатных особ, пекутся
об изяществе своего облика и имеют ухоженный вид, но наемные лошади и убогие
возницы будят во мне сострадание -- настолько тяжка их жизнь: с утра до вечера
остаются они на улице, у ворот своего нанимателя, либо на отведенных полицией
местах. Лошадей не распрягают, и кучера всегда сидят на облучке, там же и едят,
не отлучаясь ни на минуту. Бедные лошади!.. людей мне жаль меньше -- русский
находит вкус в рабстве. Корм и воду лошадям задают в переносных колодах,
поставленных на козлы; так что заказывать карету нет нужды: всякий раз, как вы
пожелаете куда-нибудь выехать, вы найдете ее уже готовой.
Подобную жизнь, однако, кучера ведут только летом; по зиме для них на
самых людных площадях сооружают сараи. Вокруг этих убежищ, поблизости от
театров, дворцов и всех тех мест, где бывают празднества, разводятся большие
костры, у которых греется прислу- . га; однако ж в январе месяце ни один бал не
обходится без того, чтобы ночью один-два человека не замерзли на улице
насмерть;
самые меры предосторожности не столько позволяют отвести опасность, сколько
свидетельствуют о ее наличии, а упрямое нежелание русских признавать факт, о
котором я вам сообщаю, служит для меня подтверждением его правдивости.
Одна женщина, которую я настойчиво расспрашивал на сей предмет, оказалась
откровеннее других и отвечала: "Возможно, но мне никогда не доводилось об этом
слышать". Такое отпирательство
азо
Письмо четырнадцатое
стоит ценного признания. Надо побывать здесь, чтобы узнать, какие размеры
может принимать презрение богатого человека к жизни бедняка, и понять,
насколько малую ценность вообще имеет жизнь в глазах человека, обреченного
жить при абсолютизме.
В России жить трудно всем: император здесь привычен к усталости не меньше
последнего из крепостных. Мне показали его постель -- наши землепашцы
подивились бы жесткости этого ложа. Здесь все вынуждены твердить себе суровую
истину-- что цель жизни лежит не на земле и удовольствие не тот способ, каким
можно ее достигнуть.
Перед вами всякую минуту возникает образ неумолимого долга и покорности,
не позволяя забыть о жестоком условии человеческого существования-- труде и
страдании! В России вам не позволят прожить, не жертвуя всем ради любви к
земному отечеству, освященной верой в отечество небесное.
Временами посреди публичного гулянья случается мне встретить несколько
зевак, которые заставляют меня впасть в заблуждение и поверить, будто в России,
как и повсюду, есть, может статься, люди, что развлекаются ради развлечения,
люди, для которых удовольствие -- тоже занятие в жизни; но я мигом прихожу в
разум при виде фельдъегеря, молча несущегося вскачь на своей телеге.
Фельдъегерь есть человек власти; он -- слово господина; он -- живой телеграф,
что везет повеление другому человеку, пребывающему, как и он сам, в неведении
относительно замысла, который приводит в движение их обоих; сей второй автомат
ожидает его за сотню, тысячу, полторы тысячи лье в императорских владениях.
Телега, на какой пускается в путь железный человек,-- самая неудобная из всех
дорожных карет. Вообразите себе маленькую повозку с двумя обитыми кожей
скамейками, без рессор и без спинки; никакой другой экипаж не годится для
проселков, какими кончаются покуда все большие дороги, проложенные сквозь эту
темную и дикую империю. Передняя скамейка предназначена форейтору или
кучеру, что сменяют один другого на каждом перегоне, задняя -- курьеру, что
путешествует до самой смерти, а она у людей, исполняющих это тяжелое ремесло,
наступает рано.
Я вижу, как мчатся они во всех направлениях по прекрасным городским
улицам, и в воображении моем тотчас возникают безлюдные просторы, в которые
им предстоит углубиться; мысленно я следую за ними, и в конце их пути являются
мне Сибирь, Камчатка, солончаки, Китайская стена, Лапландия, Ледовитое море,
Новая Земля, Персия, Кавказ; названия эти, исторические, почти сказочные,
действуют на ум мой так же, как теряющийся в дымке отдаленный пейзаж; но
представьте себе, сколь удручена бывает душа мечтаниями подобного рода!.. И тем
не менее эти глухие, слепые и немые курьеры появлением своим не устают
доставлять воображению чужестранца поэтическую пищу. Человек, рожденный,
чтобы
231
Астольф де Кюстин Россия в
1839 году
жить и умереть в своем возке, и хранящий в своем портфеле судьбы мира, уже сам
по себе сообщает печальный интерес мельчайшим жизненным сценкам; перед лицом
таких страданий и такого величия в мыслях не остается места для прозы. Деспотизм
делает несчастными народы, которые подавляет; но нельзя не признать, что
изобрели его для удовольствия путешественников, каковых он всечасно повергает в
удивление. При свободе все предается огласке -- и забвению, ибо взгляд не
задерживается ни на чем; при абсолютистском правлении все скрыто от глаз, но все
угадывается, и отсюда родится живой интерес -- запоминаешь и примечаешь
ничтожнейшие обстоятельства, всякая беседа движима подспудным любопытством и
обретает большую остроту благодаря тайне и благодаря самому отсутствию внешней
занимательности; ум здесь прячется под покрывалами, как мусульманская
красавица; пусть жители страны с подобным образом правления не могут веселиться
от чистого сердца, зато чужестранец, по правде говоря, не может здесь скучать. Чем
меньше возможности судить о сущности вещей, тем больше интереса должна
вызывать их внешняя оболочка. Сам я чересчур много думаю о том, чего не могу
увидеть, чтобы вполне удовлетвориться тем, что вижу; и все же зрелище это хоть и
огорчает меня, но кажется захватывающим.
У России нет прошлого, говорят любители древности. Это так, но будущее и
простор дают здесь пищу самому пылкому воображению. У философа в России
жалкая участь, поэту же здесь может
и должно нравиться.
Воистину несчастны лишь те поэты, кто обречен чахнуть при
режиме гласности. Когда все могут говорить все что угодно, поэту остается только
умолкнуть. Поэзия есть таинство, позволяющее выразить нечто большее, чем слова;
ей нет места у народов, утративших стыдливость мысли. Истина в поэзии -- это
видение, аллегория, аполог; но в странах, где царит гласность, истину эту убивает
реальность, которая всегда слишком груба с точки зрения фантазии. Гению там
недостает поэтичности: он продолжает творить, исходя из своей природы, но не
способен сотворить ничего завершенного.
В душу русских, народа насмешливого и меланхолического, природа, должно
быть, вложила глубокое чувство поэтического -- ведь им удалось придать
неповторимый и живописный облик городам, построенным людьми, что были
начисто лишены воображения, к тому же в самой унылой, однообразной и голой
стране на свете. Нескончаемые равнины, мрачное, плоское безлюдье -- вот что
такое Россия. Но когда б я мог показать вам Петербург с его улицами и обитателями
таким, каким он предстает передо мной, я бы в каждой строчке описывал жанровую
сценку,-- столь мощно восстает славянский национальный гений против
бесплодной одержимости своего правительства. Это антинациональное правительст-
во продвигается вперед только посредством военных эволюции -- оно вызывает в
памяти Пруссию при ее первом короле.
232
Письмо четырнадцатое
Я описал вам город, лишенный собственного лица, скорее пышный, нежели
величавый, не столько красивый, сколько обширный, набитый безвкусными
зданиями, что не имеют ни стиля, ни исторической ценности. Но для полноты, то
есть правдивости, картины следовало бы одновременно представить вашему взору
людей, передвигающихся в атом претенциозном и смешном обрамлении, людей от
природы изящных, которые, повинуясь своему восточному гению, сумели освоить
город, выстроенный для несуществующего народа,-- ибо Петербург создавали люди
богатые, чей ум сложился благодаря сравнению различных европейских стран, но не
глубокому изучению их. Этот легион путешественников, более или менее
утонченных, не столько ученых, сколько набравшихся опыта, являл собою
искусственную нацию, подбор образованных, быстрых умов, привлеченных из всех
существующих на свете наций;
то не был русский народ -- русский народ лукав, словно раб, что утешается,
посмеиваясь про себя над своим ярмом; он суеверен, хвастлив, отважен и ленив,
словно солдат; он поэтичен, музыкален и рассудителен, словно пастух,-- ибо обычаи
кочевых рас еще долго будут господствовать меж славян; все это не согласуется ни
со стилем зданий, ни с расположением петербургских улиц; архитектор тут явно
оторван от жителя. Европейские инженеры прибыли сюда учить московитов, как им
возвести и отделать столицу, достойную восхищения Европы, а те, привыкнув к
военному послушанию, подчинились власти приказа. Петр Великий построил
Петербург не так ради русских, как, в гораздо большей мере, против шведов;
однако естество народа нашло себе выход, невзирая на почтение к прихотям
повелителя и недоверие к самому себе; именно эта непроизвольная непокорность и
наложила на Россию печать неповторимости: изначальный характер ее жителей
оказался неистребим; это торжество врожденных свойств над дурно направленным
воспитанием -- зрелище любопытное для всякого путешественника, способного его
оценить.
Счастье для живописца и для поэта, что русские в высшей степени набожны: по
крайней мере их церкви принадлежат только им; незыблемость формы религиозных
зданий составляет часть культа, и суеверие обороняет эти богоугодные крепости
против мании выстраивать из тесаного камня геометрические фигуры, прямоуголь-
ники, плоскости и прямые линии, -- иначе говоря, против архитектуры не столько
классической, сколько военной; из-за нее любой город в этой стране имеет вид
походного лагеря, разбитого на несколько недель, пока продолжаются большие
маневры.
Кочевнический дух дает о себе знать и в русских повозках, каретах, упряжи,
сбруе. Вообразите себе целые рои, тучи дрожек, что катятся, едва не задевая
днищем мостовую, среди весьма приземистых домов, над которыми, однако,
высятся шпили множества церквей и нескольких знаменитых исторических зданий;
все это
233
Астольф де Кюстин
Россия в 1839 ''ОДУ
в целом если не красиво, то во всяком случае удивительно. Позолоченные или
крашеные иглы ломают уныло-ровные линии городских крыш; острия их,
пронзающие небо, столь тонки, что глаз с большим трудом различает точку, в
которой позолота гаснет в тумане полярного поднебесья. Самые примечательные
-- шпиль крепости, корня и колыбели Петербурга, и шпиль Адмиралтейства,
одетый в золото голландских дукатов, что были подарены царю Петру республикой
Соединенных Провинций. По высоте и дерзновенности эти монументальные
плюмажи, копирующие, говорят, те азиатские уборы, какие украшают здания в
Москве, представляются мне поистине необычайными. Невозможно понять, ни
каким образом держатся они в воздухе, ни как их там установили; это истинно
русское украшение. Представьте же несметное число соборов о четырех
колоколенках, заимствованных у византийцев. Вообразите множество куполов--
посеребренных, золоченых, лазурных, звездчатых, и крыши дворцов, покрытые
изумрудной или ультрамариновой краской; площади, украшенные бронзовыми
статуями в честь главных исторических деятелей и императоров России; поместите
картину эту в раму громадной реки, что в ясные дни служит зеркалом для всех
предметов, а в бурные -- выгодным контрастом для них;
прибавьте к этому понтонный Троицкий мост, переброшенный через Неву в самом
широком ее месте, между Марсовым полем, в просторах которого теряется статуя
Суворова, и крепостью, где в скромных могилах без всяких украшений покоятся
Петр Великий с семейством *; припомните, наконец, что гладь неизменно полно-
водной Невы лежит вровень с землей и обтекает остров посередине города,--
остров, обрамленный со всех сторон зданиями с греческими колоннами и
гранитным фундаментом, что возведены по образцу языческих храмов; и если вам
удастся охватить взором весь ансамбль Петербурга, вы поймете, почему город этот
бесконечно живописен, несмотря на свою заемную, дурного вкуса архитектуру,
несмотря на болотистый оттенок подступающих к нему полей, несмотря на
совершенно плоский, не знающий холмов ландшафт и бледность ясных летних
дней в тусклом климате севера.
Река, почти неподвижная на подступах к устью, где море зачастую заставляет
ее остановиться совсем или даже повернуть вспять, придает особое своеобразие
этому пейзажу.
Не нужно уличать меня в противоречиях, я заметил их прежде вас, но не хочу их
избегать, ибо они заложены в самих вещах;
говорю это раз и навсегда. Как дать вам реальное представление обо всем, что я
описываю, если не противореча самому себе на каждом слове? Когда бы я был не
так откровенен, то казался бы вам более последовательным; вспомните, однако, что
истина и в физическом, и в нравственном мироустройстве есть лишь совокупность
По "греческому обряду скульптуры в церквях запрещены. 234
Письмо четырнадцатое
контрастов столь кричащих, что можно вообразить, будто природа и общество
только для того и созданы, чтобы скрепить элементы, чуждые друг Другу и
взаимно друг друга исключающие.
Ничего нет печальнее полуденного петербургского неба; но хотя день в этих
широтах неяркий, вечер и утро здесь великолепны: на твоих глазах в воздухе и на
зеркальной поверхности почти безбрежных, сливающихся с небом вод
распространяются какие-то снопы света, огненные букеты и струи, подобных
которым мне еще нигде
не случалось видеть.
Сумерки продолжаются здесь три четверти человеческой жизни и богаты
дивными неожиданностями; летнее солнце, около полуночи скрывающееся на миг
под водой, долго плавает на горизонте на уровне Невы и окаймляющих ее низин;
от него разливается кругом зарево пожара, способное и самую скудную природу
сделать прекрасной; зрелище это внушает не восторг, какой рождают краски
пейзажей в жарком поясе, но сладостные грезы, неодолимое желание погрузиться в
сновидения, полные воспоминаний и надежд. Прогулка по островам в этот час --
подлинная идиллия. Конечно, этим ландшафтам, чтобы превратиться в прекрасные,
с хорошей композицией картины, многого недостает, но власть природы над
воображением человека сильнее власти искусства;
непорочный ее вид во всех климатических зонах отвечает потребности в
восхищении, которую человек носит в душе, -- и возможно ли ему найти лучшее
направление для своего чувства? Пусть даже Господь свел землю в окрестностях
полюса до совершенно плоской и голой поверхности,-- все равно, невзирая на
скудость ее, зрелище творения неизменно пребудет для взора человеческого
красноречивейшим проявлением замыслов Творца. Разве плешивые головы по-
своему не красивы? что до меня, то ландшафты в окрестностях Петербурга
представляются мне более чем прекрасными:
они отмечены возвышенной печалью и по глубине впечатления ничем не уступают
самым знаменитым пейзажам на свете с их роскошью и разнообразием. Здесь -- не
парадное, искусственное произведение, какая-нибудь приятная выдумка, здесь --
глубины безлюдья, безлюдья грозного и прекрасного, как смерть. Вся Россия, от
края до края своих равнин, от одного морского побережья до другого, внимает
всемогущему Божьему гласу, который обращается к человеку, возгордившемуся
ничтожным великолепием жалких своих городов, и говорит ему: Тщетны твои
труды, тебе не превзойти меня! Таков уж результат нашей тяги к бессмертию:
более всего занимает жителя земли то, что рассказывает ему о чем-то ином,
нежели земля.
Удивительно, как мощно одарены нации от природы: на протяжении более
чем столетия благовоспитанные русские -- знать, ученые, власти предержащие,
только тем и занимались, что клянчили идеи и искали образцов для подражания во
всех обществах Ев-
235
Астольф де Кюстин
Россия в г8з9 году
ропы-- и что же? смешная фантазия государей и придворных не помешала
русскому народу остаться самобытным *.
Народ этот умен и по природе своей слишком утончен, слишком тактичен и
деликатен, чтобы слиться когда-нибудь с тевтонской расой. Буржуазная Германия
и поныне более чужда России, нежели Испания с ее народами, в чьих жилах течет
арабская кровь. Медлительность, тяжеловесность, грубость, пугливость,
неловкость претят славянскому духу. Славяне легче свыкаются с местью и тирани-
ей; самые добродетели германцев русским ненавистны; а потому русские,
несмотря на жестокую религиозную и политическую вражду с Варшавой, за
несколько лет сильнее продвинулись в ее общественном мнении, нежели пруссаки
со всеми их редкими и основательными достоинствами, какими отличаются
тевтонцы; я не говорю, что это благо, я просто отмечаю сам факт: не все братья
любят друг друга, но все друг друга понимают **.
Что же до некоторого сходства, какое, кажется мне, я нахожу между русскими
и испанцами, то оно объясняется связями, которые изначально могли возникнуть
между арабскими племенами и отдельными ордами, что двигались через Азию на
Московию. Мавританская архитектура чем-то схожа с византийской, образцом для
истинно московской архитектуры. Гений азиатских народов, бродивших по
Африке, вряд ли мог быть противен гению других восточных наций, только что
осевших в Европе; история объясняется успешным влиянием рас друг на друга,
такова общественная неизбежность, подобно тому как человеческий характер есть
неизбежность личная.
Когда бы не различие религий и не несходство в нравах народов, мне бы
казалось, что я нахожусь на одной из самых возвышенных и самых бесплодных
равнин Кастилии. Тем более что жара тут стоит африканская; за последние два
десятка лет в России не припомнят такого знойного лета.
Несмотря на тропическое пекло, я вижу, как русские уже запасаются дровами.
Лодки, груженные березовыми поленьями -- единственным топливом, какое здесь
в ходу, ибо древесина дуба считается роскошью, -- загромождают бесчисленные
широкие каналы, что пересекают во всех направлениях этот город, построенный по
образцу Амстердама: один из рукавов Невы течет по самому центру Петербурга;
зимой вода его скрыта под снегом, а летом -- под бесчисленными лодками,
теснящимися вдоль набережных, чтобы выгрузить привезенные припасы на берег.
Дрова уже заранее распилены на коротенькие полешки; из лодок их
перекладывают на довольно необычные повозки, простые
* Упрек этот, обращенный к Петру I и ближайшим продолжателям его дела, служит
дополнением к похвальному слову императору Николаю, который взялся остановить сей
нескончаемый поток.
Х^м. письма пятое и двадцать девятое.
236
Письмо четырнадцатое
до примитивности. Они состоят из двух жердей, образующих оглобли и
предназначенных для соединения передней и задней оси; эти длинные жерди
близко сдвинуты -- колея у повозки узкая,-- и на них нагружают поленья, возводя
нечто вроде стены высотой в семь-восемь футов. Со стороны это громоздкое
сооружение похоже на движущийся дом. Дрова на повозке связывают цепью, и
если она на тряской мостовой расходится, то возница по ходу дела стягивает ее с
помощью веревки и палки-рогатки,-- причем не останавливая лошади и даже не
замедляя ее бега. Видишь, как человек повисает на своем штабеле дров, стараясь с
силой пригнать друг к другу все его части,-- словно белка, что качается на веревке
в клетке или на ветке в лесу; и покуда длится эта безмолвная операция, дровяная
стена продолжает безмолвно двигаться своим путем по улице, не встречая никаких
препятствий, ибо при здешнем суровом правительстве все происходит без
потрясений, без слов и без шума. Ведь страх внушает человеку расчетливое
благодушие, более неколебимое и надежное, нежели природная кротость.
Я ни разу не видел, чтобы хоть одна из этих шатких построек рухнула во
время опасных и зачастую долгих переездов, какие она совершает через весь город.
Русский народ безмерно ловок: ведь эта людская раса вопреки велениям
природы оказалась вытолкнута к самому полюсу из-за человеческих революций и
задержалась там из политических потребностей. Тот, кто сумел бы глубже
проникнуть в промыслы Провидения, возможно, пришел бы к выводу, что война со
стихиями есть суровое испытание, которому Господь пожелал подвергнуть эту
нацию-избранницу, дабы однажды вознести ее над многими иными. Борьба -- это
школа Провидения.
Топливо в России становится редкостью. Дрова в Петербурге не дешевле, чем
в Париже. Тут есть дома, отопление которых за зиму обходится в девять -- десять
тысяч франков. Глядя, как расточительно вырубают леса, с тревогой задаешься
вопросом, чем будет обогреваться следующее поколение.
Простите за шутку: мне часто приходит в голову, что было бы весьма
предусмотрительно со стороны народов, наслаждающихся прекрасным климатом,
поставлять русским топливо для доброго огня. Тогда бы северяне меньше жалели о
они в этой стране роскошь. Внутри восседает у стола хозяйка дома; подле нее
виднеются несколько стульев -- два-три человека самое большее могут одновре-
менно зайти в это убежище, не слишком надежное, но достаточно. укромное, чтобы
дать простор воображению.
Мне показалось, что этот своеобразный комнатный боскет выглядит приятно,
а замысел его разумен в стране, где всякий личный разговор должен оставаться в
тайне. Полагаю, что обычай этот перенесен из Азии.
Я не удивлюсь, если искусственный сад из русских гостиных однажды
обнаружится в каком-нибудь парижском доме. Он бы не повредил .убранству тех
жилищ, где обитают самые модные теперь во Франции супруги государственных
мужей. Я был бы рад этому
228
Письмо четырнадцатое
нововведению -- уже из одного только желания насолить англоманам, которым
никогда не прощу зла, причиненного хорошему вкусу и истинно французскому
духу.
У славян, когда они красивы, тонкий, изящный стан, от которого, однако, веет
силой; у них у всех миндалевидный разрез глаз, а взгляд бегающий и плутоватый,
азиатский. Глаза могут быть и черные, и голубые, но они всегда прозрачны и
отличаются живостью, переменчивостью и большим обаянием, ибо умеют
смеяться.
Народ атот серьезен больше по необходимости, чем от природы, и
осмеливается смеяться не иначе как глазами; говорить этим людям не разрешают,
но взгляд, одушевленный молчанием, восполняет недостаток красноречия --
столько страсти придает он лицу. В нем почти всегда светится ум, иногда кротость
и покой, чаще -- тоска, доходящая до свирепости; чем-то он напоминает взгляд
попавшего в западню зверя.
Люди эти -- прирожденные возницы; в них, как в лошадях, которыми они
правят, чувствуется порода; благодаря их необычному облику и легкому бегу их
коней зрелище петербургских улиц делается весьма занятно. Так что город этот не
похож ни на один из европейских городов по милости своих жителей -- и вопреки
архитекторам.
Русские кучера держатся на сиденьях очень прямо; лошадей они всегда
пускают во весь опор, но правят уверенно, хоть и грубовато: у них на удивление
точный и быстрый глаз; правя и парой, и четверней, они всегда держат по две
вожжи от каждой лошади и сжимают их крепко, обеими руками, которые
вытягивают вперед и отставляют весьма далеко от туловища; никакое препятствие
их не остановит. Полудикие люди и животные мчатся по улицам города с пугающе
бесшабашным видом; но природа наделила их проворством и ловкостью, так что
уличные происшествия в Петербурге редки, несмотря на крайнее удальство
кучеров. Зачастую у них нет кнута, а когда и есть, то такой короткий, что
пользоваться им невозможно. Не управляют они и голосом, а действуют только
вожжами и удилами. Вы можете часами бродить по Петербургу и ни разу не
услышать крика. Если пешеходы не спешат посторониться, форейтор (ямщик,
который в четверне садится на переднюю правую лошадь) испускает короткий визг,
вроде пронзительных воплей сурка, поднятого в норе; заслышав этот угрожающий
звук, что означает: "Посторонитесь!", все расступаются, и вот уже карета, словно
по волшебству, летит вдаль, не замедлив ходу.
Экипажи здесь почти всегда безвкусны и дурно содержатся;
в них, скверно вымытых, скверно выкрашенных и еще более скверно покрытых
лаком, нет подлинного изящества; если же кто заводит английскую карету, она
недолго выдерживает петербургские мостовые и побежку русских лошадей. Их
сбруя, прочная, легкая и приятная на вид, сделана из отменной кожи; в общем,
несмотря на
22Q
Астольф де Кюстин
Россия в 1839 ''ОДУ
нерадивость конюхов и недостаток воображения у рабочих, все вместе экипажи
имеют вид своеобразный и живописный, каковой в известной мере искупает
отсутствие тщательного ухода за ними, о котором так пекутся в других странах;
поскольку же вся знать выезжает непременно четверней, то придворные церемонии
выглядят весьма пышно, даже если глядеть на них с улицы.
В ряд четверку лошадей запрягают только для путешествий и долгих
загородных поездок; в Петербурге лошади всегда идут попарно; постромки у них
непомерной длины, мальчик, направляющий передних лошадей, одет, равно как и
кучер, по-персидски -- впрочем, одеяние это, называемое "армяк", подходит
только для того, кто сидит на козлах, верхом ехать в нем неудобно; но несмотря на
этот изъян в одежде, русский форейтор проворен и смел.
Не в моих силах описать, сколь серьезны, молчаливо горды, ловки и
невозмутимо безрассудны эти славянские плутишки; всякий раз, гуляя по городу,
радуюсь я их дерзости и сноровке -- потому и пишу о них часто и в подробностях;
больше того, они выглядят счастливыми -- а здесь это встречается реже, чем в
других странах.
Испытывать удовлетворение от хорошо исполненного дела есть свойство
человеческой природы; русские кучера и форейторы, самые ловкие в мире, могут
быть довольны своим положением, весьма, впрочем, тяжелым.
Нужно еще добавить, что те, кто состоит в услужении у знатных особ, пекутся
об изяществе своего облика и имеют ухоженный вид, но наемные лошади и убогие
возницы будят во мне сострадание -- настолько тяжка их жизнь: с утра до вечера
остаются они на улице, у ворот своего нанимателя, либо на отведенных полицией
местах. Лошадей не распрягают, и кучера всегда сидят на облучке, там же и едят,
не отлучаясь ни на минуту. Бедные лошади!.. людей мне жаль меньше -- русский
находит вкус в рабстве. Корм и воду лошадям задают в переносных колодах,
поставленных на козлы; так что заказывать карету нет нужды: всякий раз, как вы
пожелаете куда-нибудь выехать, вы найдете ее уже готовой.
Подобную жизнь, однако, кучера ведут только летом; по зиме для них на
самых людных площадях сооружают сараи. Вокруг этих убежищ, поблизости от
театров, дворцов и всех тех мест, где бывают празднества, разводятся большие
костры, у которых греется прислу- . га; однако ж в январе месяце ни один бал не
обходится без того, чтобы ночью один-два человека не замерзли на улице
насмерть;
самые меры предосторожности не столько позволяют отвести опасность, сколько
свидетельствуют о ее наличии, а упрямое нежелание русских признавать факт, о
котором я вам сообщаю, служит для меня подтверждением его правдивости.
Одна женщина, которую я настойчиво расспрашивал на сей предмет, оказалась
откровеннее других и отвечала: "Возможно, но мне никогда не доводилось об этом
слышать". Такое отпирательство
азо
Письмо четырнадцатое
стоит ценного признания. Надо побывать здесь, чтобы узнать, какие размеры
может принимать презрение богатого человека к жизни бедняка, и понять,
насколько малую ценность вообще имеет жизнь в глазах человека, обреченного
жить при абсолютизме.
В России жить трудно всем: император здесь привычен к усталости не меньше
последнего из крепостных. Мне показали его постель -- наши землепашцы
подивились бы жесткости этого ложа. Здесь все вынуждены твердить себе суровую
истину-- что цель жизни лежит не на земле и удовольствие не тот способ, каким
можно ее достигнуть.
Перед вами всякую минуту возникает образ неумолимого долга и покорности,
не позволяя забыть о жестоком условии человеческого существования-- труде и
страдании! В России вам не позволят прожить, не жертвуя всем ради любви к
земному отечеству, освященной верой в отечество небесное.
Временами посреди публичного гулянья случается мне встретить несколько
зевак, которые заставляют меня впасть в заблуждение и поверить, будто в России,
как и повсюду, есть, может статься, люди, что развлекаются ради развлечения,
люди, для которых удовольствие -- тоже занятие в жизни; но я мигом прихожу в
разум при виде фельдъегеря, молча несущегося вскачь на своей телеге.
Фельдъегерь есть человек власти; он -- слово господина; он -- живой телеграф,
что везет повеление другому человеку, пребывающему, как и он сам, в неведении
относительно замысла, который приводит в движение их обоих; сей второй автомат
ожидает его за сотню, тысячу, полторы тысячи лье в императорских владениях.
Телега, на какой пускается в путь железный человек,-- самая неудобная из всех
дорожных карет. Вообразите себе маленькую повозку с двумя обитыми кожей
скамейками, без рессор и без спинки; никакой другой экипаж не годится для
проселков, какими кончаются покуда все большие дороги, проложенные сквозь эту
темную и дикую империю. Передняя скамейка предназначена форейтору или
кучеру, что сменяют один другого на каждом перегоне, задняя -- курьеру, что
путешествует до самой смерти, а она у людей, исполняющих это тяжелое ремесло,
наступает рано.
Я вижу, как мчатся они во всех направлениях по прекрасным городским
улицам, и в воображении моем тотчас возникают безлюдные просторы, в которые
им предстоит углубиться; мысленно я следую за ними, и в конце их пути являются
мне Сибирь, Камчатка, солончаки, Китайская стена, Лапландия, Ледовитое море,
Новая Земля, Персия, Кавказ; названия эти, исторические, почти сказочные,
действуют на ум мой так же, как теряющийся в дымке отдаленный пейзаж; но
представьте себе, сколь удручена бывает душа мечтаниями подобного рода!.. И тем
не менее эти глухие, слепые и немые курьеры появлением своим не устают
доставлять воображению чужестранца поэтическую пищу. Человек, рожденный,
чтобы
231
Астольф де Кюстин Россия в
1839 году
жить и умереть в своем возке, и хранящий в своем портфеле судьбы мира, уже сам
по себе сообщает печальный интерес мельчайшим жизненным сценкам; перед лицом
таких страданий и такого величия в мыслях не остается места для прозы. Деспотизм
делает несчастными народы, которые подавляет; но нельзя не признать, что
изобрели его для удовольствия путешественников, каковых он всечасно повергает в
удивление. При свободе все предается огласке -- и забвению, ибо взгляд не
задерживается ни на чем; при абсолютистском правлении все скрыто от глаз, но все
угадывается, и отсюда родится живой интерес -- запоминаешь и примечаешь
ничтожнейшие обстоятельства, всякая беседа движима подспудным любопытством и
обретает большую остроту благодаря тайне и благодаря самому отсутствию внешней
занимательности; ум здесь прячется под покрывалами, как мусульманская
красавица; пусть жители страны с подобным образом правления не могут веселиться
от чистого сердца, зато чужестранец, по правде говоря, не может здесь скучать. Чем
меньше возможности судить о сущности вещей, тем больше интереса должна
вызывать их внешняя оболочка. Сам я чересчур много думаю о том, чего не могу
увидеть, чтобы вполне удовлетвориться тем, что вижу; и все же зрелище это хоть и
огорчает меня, но кажется захватывающим.
У России нет прошлого, говорят любители древности. Это так, но будущее и
простор дают здесь пищу самому пылкому воображению. У философа в России
жалкая участь, поэту же здесь может
и должно нравиться.
Воистину несчастны лишь те поэты, кто обречен чахнуть при
режиме гласности. Когда все могут говорить все что угодно, поэту остается только
умолкнуть. Поэзия есть таинство, позволяющее выразить нечто большее, чем слова;
ей нет места у народов, утративших стыдливость мысли. Истина в поэзии -- это
видение, аллегория, аполог; но в странах, где царит гласность, истину эту убивает
реальность, которая всегда слишком груба с точки зрения фантазии. Гению там
недостает поэтичности: он продолжает творить, исходя из своей природы, но не
способен сотворить ничего завершенного.
В душу русских, народа насмешливого и меланхолического, природа, должно
быть, вложила глубокое чувство поэтического -- ведь им удалось придать
неповторимый и живописный облик городам, построенным людьми, что были
начисто лишены воображения, к тому же в самой унылой, однообразной и голой
стране на свете. Нескончаемые равнины, мрачное, плоское безлюдье -- вот что
такое Россия. Но когда б я мог показать вам Петербург с его улицами и обитателями
таким, каким он предстает передо мной, я бы в каждой строчке описывал жанровую
сценку,-- столь мощно восстает славянский национальный гений против
бесплодной одержимости своего правительства. Это антинациональное правительст-
во продвигается вперед только посредством военных эволюции -- оно вызывает в
памяти Пруссию при ее первом короле.
232
Письмо четырнадцатое
Я описал вам город, лишенный собственного лица, скорее пышный, нежели
величавый, не столько красивый, сколько обширный, набитый безвкусными
зданиями, что не имеют ни стиля, ни исторической ценности. Но для полноты, то
есть правдивости, картины следовало бы одновременно представить вашему взору
людей, передвигающихся в атом претенциозном и смешном обрамлении, людей от
природы изящных, которые, повинуясь своему восточному гению, сумели освоить
город, выстроенный для несуществующего народа,-- ибо Петербург создавали люди
богатые, чей ум сложился благодаря сравнению различных европейских стран, но не
глубокому изучению их. Этот легион путешественников, более или менее
утонченных, не столько ученых, сколько набравшихся опыта, являл собою
искусственную нацию, подбор образованных, быстрых умов, привлеченных из всех
существующих на свете наций;
то не был русский народ -- русский народ лукав, словно раб, что утешается,
посмеиваясь про себя над своим ярмом; он суеверен, хвастлив, отважен и ленив,
словно солдат; он поэтичен, музыкален и рассудителен, словно пастух,-- ибо обычаи
кочевых рас еще долго будут господствовать меж славян; все это не согласуется ни
со стилем зданий, ни с расположением петербургских улиц; архитектор тут явно
оторван от жителя. Европейские инженеры прибыли сюда учить московитов, как им
возвести и отделать столицу, достойную восхищения Европы, а те, привыкнув к
военному послушанию, подчинились власти приказа. Петр Великий построил
Петербург не так ради русских, как, в гораздо большей мере, против шведов;
однако естество народа нашло себе выход, невзирая на почтение к прихотям
повелителя и недоверие к самому себе; именно эта непроизвольная непокорность и
наложила на Россию печать неповторимости: изначальный характер ее жителей
оказался неистребим; это торжество врожденных свойств над дурно направленным
воспитанием -- зрелище любопытное для всякого путешественника, способного его
оценить.
Счастье для живописца и для поэта, что русские в высшей степени набожны: по
крайней мере их церкви принадлежат только им; незыблемость формы религиозных
зданий составляет часть культа, и суеверие обороняет эти богоугодные крепости
против мании выстраивать из тесаного камня геометрические фигуры, прямоуголь-
ники, плоскости и прямые линии, -- иначе говоря, против архитектуры не столько
классической, сколько военной; из-за нее любой город в этой стране имеет вид
походного лагеря, разбитого на несколько недель, пока продолжаются большие
маневры.
Кочевнический дух дает о себе знать и в русских повозках, каретах, упряжи,
сбруе. Вообразите себе целые рои, тучи дрожек, что катятся, едва не задевая
днищем мостовую, среди весьма приземистых домов, над которыми, однако,
высятся шпили множества церквей и нескольких знаменитых исторических зданий;
все это
233
Астольф де Кюстин
Россия в 1839 ''ОДУ
в целом если не красиво, то во всяком случае удивительно. Позолоченные или
крашеные иглы ломают уныло-ровные линии городских крыш; острия их,
пронзающие небо, столь тонки, что глаз с большим трудом различает точку, в
которой позолота гаснет в тумане полярного поднебесья. Самые примечательные
-- шпиль крепости, корня и колыбели Петербурга, и шпиль Адмиралтейства,
одетый в золото голландских дукатов, что были подарены царю Петру республикой
Соединенных Провинций. По высоте и дерзновенности эти монументальные
плюмажи, копирующие, говорят, те азиатские уборы, какие украшают здания в
Москве, представляются мне поистине необычайными. Невозможно понять, ни
каким образом держатся они в воздухе, ни как их там установили; это истинно
русское украшение. Представьте же несметное число соборов о четырех
колоколенках, заимствованных у византийцев. Вообразите множество куполов--
посеребренных, золоченых, лазурных, звездчатых, и крыши дворцов, покрытые
изумрудной или ультрамариновой краской; площади, украшенные бронзовыми
статуями в честь главных исторических деятелей и императоров России; поместите
картину эту в раму громадной реки, что в ясные дни служит зеркалом для всех
предметов, а в бурные -- выгодным контрастом для них;
прибавьте к этому понтонный Троицкий мост, переброшенный через Неву в самом
широком ее месте, между Марсовым полем, в просторах которого теряется статуя
Суворова, и крепостью, где в скромных могилах без всяких украшений покоятся
Петр Великий с семейством *; припомните, наконец, что гладь неизменно полно-
водной Невы лежит вровень с землей и обтекает остров посередине города,--
остров, обрамленный со всех сторон зданиями с греческими колоннами и
гранитным фундаментом, что возведены по образцу языческих храмов; и если вам
удастся охватить взором весь ансамбль Петербурга, вы поймете, почему город этот
бесконечно живописен, несмотря на свою заемную, дурного вкуса архитектуру,
несмотря на болотистый оттенок подступающих к нему полей, несмотря на
совершенно плоский, не знающий холмов ландшафт и бледность ясных летних
дней в тусклом климате севера.
Река, почти неподвижная на подступах к устью, где море зачастую заставляет
ее остановиться совсем или даже повернуть вспять, придает особое своеобразие
этому пейзажу.
Не нужно уличать меня в противоречиях, я заметил их прежде вас, но не хочу их
избегать, ибо они заложены в самих вещах;
говорю это раз и навсегда. Как дать вам реальное представление обо всем, что я
описываю, если не противореча самому себе на каждом слове? Когда бы я был не
так откровенен, то казался бы вам более последовательным; вспомните, однако, что
истина и в физическом, и в нравственном мироустройстве есть лишь совокупность
По "греческому обряду скульптуры в церквях запрещены. 234
Письмо четырнадцатое
контрастов столь кричащих, что можно вообразить, будто природа и общество
только для того и созданы, чтобы скрепить элементы, чуждые друг Другу и
взаимно друг друга исключающие.
Ничего нет печальнее полуденного петербургского неба; но хотя день в этих
широтах неяркий, вечер и утро здесь великолепны: на твоих глазах в воздухе и на
зеркальной поверхности почти безбрежных, сливающихся с небом вод
распространяются какие-то снопы света, огненные букеты и струи, подобных
которым мне еще нигде
не случалось видеть.
Сумерки продолжаются здесь три четверти человеческой жизни и богаты
дивными неожиданностями; летнее солнце, около полуночи скрывающееся на миг
под водой, долго плавает на горизонте на уровне Невы и окаймляющих ее низин;
от него разливается кругом зарево пожара, способное и самую скудную природу
сделать прекрасной; зрелище это внушает не восторг, какой рождают краски
пейзажей в жарком поясе, но сладостные грезы, неодолимое желание погрузиться в
сновидения, полные воспоминаний и надежд. Прогулка по островам в этот час --
подлинная идиллия. Конечно, этим ландшафтам, чтобы превратиться в прекрасные,
с хорошей композицией картины, многого недостает, но власть природы над
воображением человека сильнее власти искусства;
непорочный ее вид во всех климатических зонах отвечает потребности в
восхищении, которую человек носит в душе, -- и возможно ли ему найти лучшее
направление для своего чувства? Пусть даже Господь свел землю в окрестностях
полюса до совершенно плоской и голой поверхности,-- все равно, невзирая на
скудость ее, зрелище творения неизменно пребудет для взора человеческого
красноречивейшим проявлением замыслов Творца. Разве плешивые головы по-
своему не красивы? что до меня, то ландшафты в окрестностях Петербурга
представляются мне более чем прекрасными:
они отмечены возвышенной печалью и по глубине впечатления ничем не уступают
самым знаменитым пейзажам на свете с их роскошью и разнообразием. Здесь -- не
парадное, искусственное произведение, какая-нибудь приятная выдумка, здесь --
глубины безлюдья, безлюдья грозного и прекрасного, как смерть. Вся Россия, от
края до края своих равнин, от одного морского побережья до другого, внимает
всемогущему Божьему гласу, который обращается к человеку, возгордившемуся
ничтожным великолепием жалких своих городов, и говорит ему: Тщетны твои
труды, тебе не превзойти меня! Таков уж результат нашей тяги к бессмертию:
более всего занимает жителя земли то, что рассказывает ему о чем-то ином,
нежели земля.
Удивительно, как мощно одарены нации от природы: на протяжении более
чем столетия благовоспитанные русские -- знать, ученые, власти предержащие,
только тем и занимались, что клянчили идеи и искали образцов для подражания во
всех обществах Ев-
235
Астольф де Кюстин
Россия в г8з9 году
ропы-- и что же? смешная фантазия государей и придворных не помешала
русскому народу остаться самобытным *.
Народ этот умен и по природе своей слишком утончен, слишком тактичен и
деликатен, чтобы слиться когда-нибудь с тевтонской расой. Буржуазная Германия
и поныне более чужда России, нежели Испания с ее народами, в чьих жилах течет
арабская кровь. Медлительность, тяжеловесность, грубость, пугливость,
неловкость претят славянскому духу. Славяне легче свыкаются с местью и тирани-
ей; самые добродетели германцев русским ненавистны; а потому русские,
несмотря на жестокую религиозную и политическую вражду с Варшавой, за
несколько лет сильнее продвинулись в ее общественном мнении, нежели пруссаки
со всеми их редкими и основательными достоинствами, какими отличаются
тевтонцы; я не говорю, что это благо, я просто отмечаю сам факт: не все братья
любят друг друга, но все друг друга понимают **.
Что же до некоторого сходства, какое, кажется мне, я нахожу между русскими
и испанцами, то оно объясняется связями, которые изначально могли возникнуть
между арабскими племенами и отдельными ордами, что двигались через Азию на
Московию. Мавританская архитектура чем-то схожа с византийской, образцом для
истинно московской архитектуры. Гений азиатских народов, бродивших по
Африке, вряд ли мог быть противен гению других восточных наций, только что
осевших в Европе; история объясняется успешным влиянием рас друг на друга,
такова общественная неизбежность, подобно тому как человеческий характер есть
неизбежность личная.
Когда бы не различие религий и не несходство в нравах народов, мне бы
казалось, что я нахожусь на одной из самых возвышенных и самых бесплодных
равнин Кастилии. Тем более что жара тут стоит африканская; за последние два
десятка лет в России не припомнят такого знойного лета.
Несмотря на тропическое пекло, я вижу, как русские уже запасаются дровами.
Лодки, груженные березовыми поленьями -- единственным топливом, какое здесь
в ходу, ибо древесина дуба считается роскошью, -- загромождают бесчисленные
широкие каналы, что пересекают во всех направлениях этот город, построенный по
образцу Амстердама: один из рукавов Невы течет по самому центру Петербурга;
зимой вода его скрыта под снегом, а летом -- под бесчисленными лодками,
теснящимися вдоль набережных, чтобы выгрузить привезенные припасы на берег.
Дрова уже заранее распилены на коротенькие полешки; из лодок их
перекладывают на довольно необычные повозки, простые
* Упрек этот, обращенный к Петру I и ближайшим продолжателям его дела, служит
дополнением к похвальному слову императору Николаю, который взялся остановить сей
нескончаемый поток.
Х^м. письма пятое и двадцать девятое.
236
Письмо четырнадцатое
до примитивности. Они состоят из двух жердей, образующих оглобли и
предназначенных для соединения передней и задней оси; эти длинные жерди
близко сдвинуты -- колея у повозки узкая,-- и на них нагружают поленья, возводя
нечто вроде стены высотой в семь-восемь футов. Со стороны это громоздкое
сооружение похоже на движущийся дом. Дрова на повозке связывают цепью, и
если она на тряской мостовой расходится, то возница по ходу дела стягивает ее с
помощью веревки и палки-рогатки,-- причем не останавливая лошади и даже не
замедляя ее бега. Видишь, как человек повисает на своем штабеле дров, стараясь с
силой пригнать друг к другу все его части,-- словно белка, что качается на веревке
в клетке или на ветке в лесу; и покуда длится эта безмолвная операция, дровяная
стена продолжает безмолвно двигаться своим путем по улице, не встречая никаких
препятствий, ибо при здешнем суровом правительстве все происходит без
потрясений, без слов и без шума. Ведь страх внушает человеку расчетливое
благодушие, более неколебимое и надежное, нежели природная кротость.
Я ни разу не видел, чтобы хоть одна из этих шатких построек рухнула во
время опасных и зачастую долгих переездов, какие она совершает через весь город.
Русский народ безмерно ловок: ведь эта людская раса вопреки велениям
природы оказалась вытолкнута к самому полюсу из-за человеческих революций и
задержалась там из политических потребностей. Тот, кто сумел бы глубже
проникнуть в промыслы Провидения, возможно, пришел бы к выводу, что война со
стихиями есть суровое испытание, которому Господь пожелал подвергнуть эту
нацию-избранницу, дабы однажды вознести ее над многими иными. Борьба -- это
школа Провидения.
Топливо в России становится редкостью. Дрова в Петербурге не дешевле, чем
в Париже. Тут есть дома, отопление которых за зиму обходится в девять -- десять
тысяч франков. Глядя, как расточительно вырубают леса, с тревогой задаешься
вопросом, чем будет обогреваться следующее поколение.
Простите за шутку: мне часто приходит в голову, что было бы весьма
предусмотрительно со стороны народов, наслаждающихся прекрасным климатом,
поставлять русским топливо для доброго огня. Тогда бы северяне меньше жалели о