Страница:
влияние на ход вещей, видят бесполезные их ужимки. Люди уходят, но облик их
остается запечатлен на сем неумолимом стекле. Правду не похоронишь вместе с
мертвецами: она торжествует над боязнью государей и над лестью народов, ибо ни
боязнь, ни лесть не в силах заглушить вопиющую кровь; правда являет себя сквозь
стены любых темниц и даже сквозь могильные склепы; особенно красноречивы
могилы людей великих, ибо погребения темных людей лучше, нежели мавзолеи
государей, умеют хранить тайну о преступлениях, память о которых связана с
памятью о покойном. Когда бы я не знал заранее, что дворец Петра III был
разрушен, я мог бы об этом догадаться; видя, с каким рвением здесь стараются
забыть прошлое, я удивляюсь другому: что-то от него все-таки остается. Вместе со
стенами должны были исчезнуть и самые имена.
Мало было разрушить крепость, следовало бы стереть с лица земли и дворец,
расположенный всего в четверти лье отсюда; всякий, прибыв в Ораниенбаум,
беспокойно ищет в нем следы той тюрьмы, где Петра III заставили подписать
добровольное отречение от престола, ставшее его смертным приговором, ибо,
единожды добившись от него этой жертвы, надобно было помешать ему
передумать.
Вот как повествует об убийстве сего государя в Ропше г-н де Рюльер в своих
анекдотах из российской жизни, напечатанных в продолжение его "Истории
Польши": "Солдаты были удивлены содеянным: они не понимали, что за
наваждение овладело ими и заставило отнять корону у внука Петра Великого,
чтобы передать ее какой-то немке. Почти все действовали без всякого плана и
умысла, увлеченные порывом других; а когда удовольствие распоряжаться короной
иссякло, каждый, вернувшись в низкое свое состояние, не испытывал ничего,
кроме угрызений совести. В кабаках матросы, не вовлеченные в мятеж, прилюдно
упрекали гвардейцев в том, что те продали своего императора за кружку пива.
Жалость, оправдывающая даже и величайших преступников, заговорила во всех
сердцах. Однажды ночью воинская часть, преданная императрице, взбунтовалась
из пустого страха; солдаты решили, что "матушка в опасности". Пришлось
разбудить императрицу, чтобы они увидели ее собственными глазами. На другую
ночь -- новый бунт, еще более опасный. До тех пор, покуда жив был император,
основания для тревоги находились постоянно, и казалось, что покою не бывать.
276
Письмо шестнадцатое
Один из графов Орловых -- ибо титул этот им был пожалован с самого
первого дня, -- тот самый солдат по прозвищу "меченый", что утаил записку
княгини Дашковой, и некто Теплев, продвинувшийся из чинов самых низких
благодаря особенному искусству устранять соперников, вместе пришли к
несчастному государю;
войдя, они объявили, что отобедают вместе с ним; перед трапезой, по русскому
обычаю, подавали стаканы с водкой. Стакан, выпитый императором, был с ядом.
Оттого ли, что они спешили возвестить о победе, оттого ли, что, ужаснувшись
деянию своему, решили покончить с ним поскорее, но через минуту они пожелали
налить государю второй стакан. Он отказался -- внутренности его уже пылали, и
свирепые лица вызвали в нем подозрения; они применили силу, чтобы заставить
его выпить, он -- чтобы их оттолкнуть. Вступив в страшную эту схватку, убийцы,
дабы заглушить крики, которые слышны были уже издалека, набросились на
императора, схватили за горло, повалили наземь; но поскольку он защищался так,
как только может человек, доведенный до крайнего отчаяния, а они избегали
наносить ему раны, ибо им приходилось опасаться за свою судьбу, то они призвали
на подмогу двух верных офицеров из царской охраны, находившихся в тот миг
снаружи, у дверей тюрьмы. То был самый юный из князей, Барятинский, и некто
Потемкин, семнадцати лет от роду. Участвуя в этом заговоре, они выказали такое
рвение, что, несмотря на крайнюю молодость, им было поручено сторожить
императора. Они прибежали, трое убийц завязали и стянули салфетку вокруг шеи
несчастного государя, в то время как Орлов, став коленями ему на грудь, давил его
и не давал дышать;
так они наконец его удушили, и он безжизненно повис у них на руках.
В точности неизвестно, каково было участие императрицы в этом событии; но
достоверно то, что в день, когда все произошло, государыня в большом веселии
приступала к обеду, как вдруг вошел к ней тот самый Орлов, встрепанный,
покрытый потом и пылью, в разорванных одеждах и со смятенным лицом,
выражавшим ужас и нетерпение. Войдя, сверкающими, тревожными глазами
своими искал он взора императрицы. Та молча поднялась и прошла в кабинет, куда
он последовал за нею и куда через несколько минут велела она призвать графа
Панина, назначенного уже ее министром; она известила его о том, что император
скончался. Панин посоветовал переждать ночь и распространить весть назавтра,
так, словно она получена ночью. Совет был принят, и императрица, как ни в чем не
бывало, возвратившись к столу, продолжала обед с прежней веселостью. Назавтра
же, когда всех оповестили, что Петр скончался от геморроидальной колики, она
явилась на людях заплаканной и огласила утрату свою посредством указа".
Осматривая парк в Ораниенбауме, обширный и красивый, я посетил многие из
беседок, в которых императрица Екатерина
277
Астольф де Кюстин
Россия в 1839 году
назначала любовные свидания; есть среди них великолепные; есть и такие, где
владычествуют дурной вкус и ребячество в отделке;
в целом архитектуре сих сооружений недостает стиля и величия; но для того
употребления, к какому предназначало их местное божество, они вполне пригодны.
Вернувшись в Петергоф, я в третий раз ночевал в театре.
Нынче утром, возвращаясь обратно в Петербург, я поехал через Красное Село,
где разбит весьма любопытный на взгляд военный лагерь. Одни говорят, что здесь
в палатках либо по окрестным деревням размещаются сорок тысяч человек
императорской гвардии, другие говорят -- семьдесят тысяч. В России каждый
убеждает меня, что его цифра верна, но ничто не привлекает менее моего интереса,
нежели сии произвольные подсчеты, ибо нет ничего более лживого. Восхищает
меня лишь упорство, с которым здесь стараются вас обмануть относительно
подобных вещей. Притворство тут такого рода, что отдает ребячеством.
Народы избавляются от него, когда из детства вступают в зрелость.
Мне доставило удовольствие наблюдать разнообразие мундиров и сравнивать
между собою выразительные, дикие лица отборных солдат, свезенных сюда со всех
концов империи; длинные ряды белых палаток сверкали под солнцем, повторяя
неровности местности, которую издали можно было почесть плоской, но которая,
если по ней ходить, оказывается сильно пересеченной и довольно живописной.
Всякий миг сожалею я о том, сколь бессильны слова мои изобразить некоторые
северные места и в особенности некоторые световые эффекты. Несколько мазков
на холсте позволили бы вам лучше представить себе эту унылую, ни на что не
похожую страну, нежели целые тома описаний.
Политическое суеверие.-- Последствия абсолютной власти.-- Ответственность императо-
ра. -- Число утонувших в Петергофе. -- Гибель двух англичан. -- Их мать. -- Отрывок из
одного письма.-- Рассказ живописца об ятом происшествии.-- Извлечение из "Журналь де
Деба" за октябрь 1842 года. -- Пагубная осмотрительность. -- Беспорядок на пароходе. --
Судно, спасенное одним англичанином. -- Что означает в России вести себя тактично. --
Чего России недостает. -- Следствие здешнего образа правления: что должен испытывать
из-за него император.-- Дух русской полиции.-- Исчезновение горничной.-- Замалчивание
подобных фактов. -- Учтивость простолюдинов. -- Что она означает. -- Два кучера. --
Жестокость фельдъегеря.-- Для чего в подобной стране нужно христианство.--
Обманчивое спокойствие. -- Ссора грузчиков на судне, груженном дровами. -- Проливается
кровь. -- Как действуют полицейские. -- Возмутительная жестокость. -- Подобное
обращение унизительно для всех. -- Как смотрят на это русские. -- Острота архиепископа
Торонтского. -- О религии в России. -- Два вида цивилизации. -- Общество, движимое
тщеславием. -- Император Николай возводит Александрову колонну.-- Реформа языка.--
Как придворные дамы обходят повеления императора.-- Собор Святого Исаака.-- Его
необъятность.-- Дух греческой веры.-- Различие между католической церковью и церквями
схизматическими.-- Порабощенность греческой церкви -- плод насилия, учиненного над нею
Петром I. -- Беседа с одним французом. -- Арестантская повозка.-- Какая существует
связь между политикой и богословием.-- Бунт, вызванный одной фразой императора. --
Кровавые сцены на берегу Волги. -- Лицемерие русского правительства. -- История поэта
Пушкина. -- Особое положение его как поэта. -- Его ревность. -- Дуэль со свояком. --
Пушкин убит. -- Действие, произведенное его смертью. -- Как император отдал дань
всеобщей скорби.-- Юный энтузиаст.-- Ода к императору.-- Какого вознаграждения она
удостоилась. -- Кавказ. -- Характер пушкинского дарования. -- Язык великосветских особ в
России. -- Злоупотребление иностранными языками. -- Последствия маниакального
пристрастия к английским гувернанткам во Франции.-- Превосходство китайцев. --
Смешение языков. -- Руссо. -- Революция, грозящая французскому вкусу.
Петербург, 29 июля 1839 года
Сегодня утром сумел я получить последние сведения о бедствиях,
случившихся во время празднества в Петергофе, и они превзошли все мои
ожидания. Впрочем, мы никогда не узнаем точно истинных обстоятельств этого
происшествия. Всякий несчастный
279
Астольф де Кюстин
Россия в 1839 году
случай считается здесь делом государственной важности -- ведь это значит, что
господь Бог забыл свой долг перед императором.
Душа этого общества есть политическое суеверие, которое возлагает на
государя заботу обо всех невзгодах слабых, терпящих от сильных, обо всех земных
жалобах на то, что ниспослано небесами;
когда мой пес поранится, он приходит за исцелением ко мне; когда Господь карает
русских, они взывают к царю. Государь здесь ни за что не несет ответственности
как политик, зато играет роль провидения, которое отвечает за все: таково
естественное следствие узурпации человеком прав Бога. Если монарх соглашается,
чтобы его считали кем-то большим, нежели простым смертным, он принимает на
себя все то зло, какое небо может ниспослать на землю во время его правления;
подобного рода политический фанатизм порождает такие щекотливые ситуации,
такую мрачную подозрительность, о каких не имеют представления ни в одной
другой стране. В довершение всего тайна, которой здешняя полиция почитает
нужным окружать несчастья, ни в коей мере не зависящие от воли человека,
бесполезна постольку, поскольку оставляет свободу воображению;
всякий рассказывает об одних и тех же событиях по-разному, в соответствии со
своими интересами, опасениями, в зависимости от своего тщеславия или нрава, от
того, какого мнения велит ему держаться должность при дворе и положение в
свете; происходит из этого то, что истина в Петербурге становится чем-то
умозрительным -- тем же, чем стала она во Франции по причинам прямо
противоположным: и произвол цензуры, и ничем не ограниченная свобода
способны привести к сходным результатам и сделать невозможной проверку
простейших фактов.
Так, одни говорят, что позавчера погибло всего лишь тринадцать человек, в то
время как другие называют цифру в тысячу двести, две тысячи, а третьи -- в сто
пятьдесят: судите сами, насколько неуверены мы во всем, если уж обстоятельства
происшествия, случившегося, можно сказать, на наших глазах, навсегда останутся
неясными даже для нас самих.
Я не перестаю удивляться, видя, что существует на свете народ настолько
беззаботный, чтобы спокойно жить и умирать в этой полутьме, дарованной ему
неусыпным надзором повелителей. До сих пор я полагал, что дух человека уже не
может больше обходиться без истины, как тело его не может обходиться без
солнца и воздуха; путешествие в Россию вывело меня из этого заблуждения.
Истина -- потребность лишь избранных душ либо самых передовых наций;
простонародье довольствуется ложью, потворствующей его страстям и
привычкам; лгать в этой стране означает охранять общество, сказать же правду
значит совершить государственный переворот '".
См. примечание на странице 282.
з8о
Письмо семнадцатое
Вот два эпизода, за достоверность которых я ручаюсь. Семейство, недавно
перебравшееся из провинции в Петербург,-- господа, прислуга, женщины, дети, в
общей сложности девять человек,-- опрометчиво погрузились в беспалубную
лодку, слишком хрупкую, чтобы выдержать морские волны; налетел град -- и
больше никого из них не видели; поиски на побережье продолжаются уже три дня,
но сегодня утром еще не обнаружено никаких следов этих несчастных, у которых
нет родни в Петербурге, и потому заявили об их исчезновении только соседи. В
конце концов нашли челнок, на котором они плыли: он перевернулся и был
выброшен на песчаную косу недалеко от берега, в трех милях от Петергофа и
шести от Петербурга; люди же, и матросы, и пассажиры, исчезли бесследно. Вот
уже бесспорных девять погибших, не считая моряков,-- а число маленьких
лодочек, затонувших, подобно этой, весьма велико. Нынче утром пришли
опечатывать двери пустого дома. Он расположен по соседству с моим -- когда бы
не это обстоятельство, я бы не стал вам рассказывать об этом факте, ибо ничего не
знал бы о нем, как ничего не знаю о множестве других. Потемки политики
непригляднее черноты полярного неба. А между тем, если все как следует
взвесить, гораздо выгоднее было бы сказать правду, ибо когда от меня скрывают
хоть малость, мне видится уже не малость, а нечто гораздо большее. Вот еще один
эпизод петергофской катастрофы. Несколько дней назад в Петербург приехали
трое молодых англичан; я знаком со старшим из них; их отец сейчас в Англии, а
мать ожидает их в Карлсбаде. В день празднества в Петергофе двое младших
садятся в лодку, оставив на берегу старшего брата, который отвечает отказом на их
настойчивые приглашения, говоря, что нелюбопытен; и вот он твердо решает
остаться, а двое братьев на его глазах отплывают на утлом суденышке, крича ему:
"До завтра!"... Тремя часами позже оба погибли, и с ними множество женщин,
несколько детей и двое-трое мужчин, находившихся на том же судне; спасся
только один, матрос экипажа, отличный пловец. Несчастный брат, оставшийся в
живых, едва ли не стыдится того, что не умер, и пребывает в невыразимом
отчаянии; он готовится к отъезду -- ему предстоит сообщить эту новость матери;
та написала им, чтобы они не отказывались взглянуть на празднество в Петергофе,
предоставила им полную свободу на тот случай, если им захочется продолжить
путешествие, и повторила, что станет терпеливо ожидать их в Карлсбаде. Будь она
требовательнее, возможно, она спасла бы им жизнь.
Вообразите, какое множество рассказов, споров, всяческого рода суждений,
предположений, воплей вызвало бы* подобное происшествие в любой другой
стране, и особенно в нашей! Сколько газет объявили бы, сколько голосов стали бы
повторять, что полиция никогда не исполняет своего долга, что лодки скверны,
лодочники
а81
Астольф де Кюстин
Россия в 1839 WAY
жадны, что власти не только не избавляют от опасности, но, напротив, лишь
усиливают ее, то ли по легкомыслию, то ли по скаредности; наконец, что
замужество великой княжны праздновалось в недобрый час, как и многие браки
государей; и какой поток дат, намеков, цитат обрушился бы на наши головы!.. А
здесь-- ничего!!! Царит молчание, которое страшнее самой беды!.. Так, пара
строчек в газетке, без всяких подробностей, а при дворе, в городе, в великосветских
салонах -- ни слова;
если же ничего не говорят здесь, то не говорят нигде: в Петербурге нет кафе, где
можно было бы обсуждать газетные статьи, да и самих газет не существует; мелкие
чиновники еще боязливее, чем вельможи, и если о чем-то не осмеливается говорить
начальство, об этом тем более не говорят подчиненные; остаются купцы да
лавочники: эти лукавы, как и все, кто хочет жить и благоденствовать в здешних
краях. Если они и говорят о вещах важных, а значит, небезопасных, то только на
ухо и с глазу на глаз *.
Русские дали себе слово не произносить вслух ничего, что могло бы
разволновать императрицу; вот так ей и позволяют протанцевать всю жизнь до
самой смерти! "Замолчите, а то она расстроится!" И пускай тонут дети, друзья,
родные, любимые -- никто не дерзнет плакать. Все слишком несчастны, чтобы
жаловаться.
Русские -- царедворцы во всем: в этой стране всякий -- солдат казармы или
церкви, шпион, тюремщик, палач -- делает нечто большее, чем просто исполняет
долг, он делает свое дело. Кто
* Думаю, я должен привести здесь отрывок из письма, что написала мне в нынешнем
году одна женщина из числа моих друзей; рассказ ее ничего не добавит к тем деталям, о
которых вы только что прочли,-- разве только невероятная осторожность живописца-
иностранца, который, оказавшись в парижском салоне, поведал о событии, случившемся в
Петербурге тремя годами ранее, даст вам лучшее представление о подавлении умов в Ррссии,
нежели мои слова. "Один итальянский живописец, что находился одновременно с вами в
Санкт-Петербурге, живет теперь в Париже. Он, как и вы, рассказывал мне о катастрофе, в
которой погибло около четырехсот человек. Говорил живописец шепотом. "Что ж, я знаю об
этом, -- отвечала я, -- но отчего вы говорите шепотом?" -- "О! оттого что император
запретил мне об этом рассказывать". Я восхитилась подобным послушанием, не ведающим
ни времени, ни расстояний. Но когда же вы, человек, не способный держать истину под
спудом, напечатаете свои путевые заметки?"
Прилагаю к этому также выдержку из прекрасной статьи, напечатанной 13 октября 1842
года в "Журналь де Деба" по поводу книги, озаглавленной "Преследования и муки
католической церкви в России".
"В октябре 1840 года машинисты двух поездов, шедших по железной дороге между
Санкт-Петербургом и Царским Селом в противоположных направлениях, не смогли заметить
друг друга в густом тумане, и поезда столкнулись. Все разлетелось вдребезги. Говорят, что
пятьсот человек полегли на месте -- убитыми, искалеченными, либо более или менее тяжело
раненными. В Санкт-Петербурге же почти ничего не было об этом известно. Назавтра с
самого раннего утра лишь несколько любопытных дерзнули отправиться к месту катастрофы;
они обнаружили, что все обломки расчищены, погибшие и раненые увезены, и о случившемся
напоминают лишь несколько полицейских, которые, допросив любопытных о причине
визита, отчитали их за любопытство и грубо приказали разойтись по домам".
282
Письмо семнадцатое
скажет мне, до чего может дойти общество, в основании которого не заложено
человеческое достоинство?
Я не устаю повторять: чтобы вывести здешний народ из ничтожества,
требуется все уничтожить и пересоздать заново.
На сей раз благочинное молчание вызвано было не просто лестью, но и
страхом. Раб боится дурного настроения своего господина и изо всех сил старается,
чтобы тот пребывал в спасительной веселости. Под рукой у взбешенного царя --
кандалы, темница, кнут, Сибирь либо по крайней мере Кавказ, смягченный вариант
Сибири, вполне удобный для деспотизма, каковой, в согласии с веком, день ото дня
становится умереннее.
Нельзя отрицать, что в подобных обстоятельствах главной причиной беды
стала беспечность властей: когда бы санкт-петербургским лодочникам не
позволяли перегружать лодки или пускаться в плавание по заливу на слишком
легких, не выдерживающих морских волн судах, все остались бы живы... а
впрочем, кто знает? Русские вообще скверные моряки, с ними никогда нельзя
чувствовать себя в безопасности. Сначала набирают длиннобородых азиатов в
длиннополых одеждах, делают из них матросов, а потом удивляются, отчего
корабли тонут!
В день празднества в Петергоф отплыл пароход, курсирующий обыкновенно
между Петербургом и Кронштадтом. Несмотря на свои весьма основательные
размеры и устойчивость, он едва не перевернулся, словно самый утлый челнок, и
затонул бы, когда бы не один иностранец, находившийся среди пассажиров. Этот
человек (англичанин), видя, как гибнет множество лодок совсем рядом с кораблем,
и чувствуя, какой опасности подвергается и сам он, и весь экипаж, понял, что
капитан толком не командует кораблем, и ему пришла счастливая мысль
перерезать собственным ножом канаты тента, натянутого на верхней палубе для
приятности и удобства пассажиров. Первая вещь, которую надобно сделать при ма-
лейшей угрозе непогоды,-- это убрать тент, но русские не подумали о такой
простой предосторожности, и, не прояви иностранец присутствия духа, судно бы
неизбежно перевернулось. Оно уцелело, но потерпело аварию и вынуждено было, к
великому счастью пассажиров, отказаться от дальнейшего плавания и спешно
возвратилось в Петербург. Если бы англичанин, что спас его от крушения, не водил
знакомства с другим англичанином, из числа моих друзей, я бы никогда не узнал,
что этому судну грозила опасность. Я обмолвился о происшествии нескольким
весьма осведомленным лицам:
они подтвердили мне самый факт, но очень просили держать его в тайне!..
Когда бы в царствование российского императора случился всемирный потоп,
то и тогда обсуждать сию катастрофу сочли бы неудобным.
Единственная из умственных способностей, какая здесь
283
Астольф де Кюстин
Россия в 1839 ГОДУ
в чести,-- это такт. Вообразите: целая нация сгибается под бременем сей салонной
добродетели! Представьте себе народ, который весь сделался осторожен, будто
начинающий дипломат,-- и вы поймете, во что превращается в России
удовольствие от беседы. Если придворный дух нам в тягость даже и при дворе --
насколько же мертвяще действует он, проникнув в тайники нашей души!
Россия -- нация немых; какой-то чародей превратил шестьдесят миллионов
человек в механических кукол, и теперь для того, чтобы воскреснуть и снова
начать жить, они ожидают мановения волшебной палочки другого чародея. Страна
эта производит на меня впечатление дворца Спящей красавицы: все здесь блистает
позолотой и великолепием, здесь есть все... кроме свободы, то есть жизни.
Император не может не страдать от подобного положения вещей. Конечно,
тот, кто рожден, чтобы править другими, любит повиновение; однако повиновение
человека стоит большего, нежели повиновение машины: угодливость столь тесно
связана с ложью, что государь, окруженный холуями, никогда не будет знать того,
что они вознамерятся от него скрыть; тем самым он обречен сомневаться в каждом
слове, питать недоверие ко всякому человеку. Таков жребий абсолютного
властелина; тщетно будет он выказывать доброту и стараться жить, как обычный
человек,-- силою обстоятельств он сделается нечувствительным помимо
собственной воли; место, которое он занимает, -- место деспота, а значит, он
вынужден изведать его участь, проникнуться его чувствами либо, по крайней мере,
играть его роль.
Злостная скрытность простирается здесь еще дальше, нежели вы думаете;
русская полиция, столь скорая на мучения людей, весьма неспешна, когда люди
эти обращаются к ней, дабы развеять свои сомнения относительно какого-нибудь
факта.
Вот один образчик сей расчетливой неповоротливости. Одна моя знакомая во
время последнего карнавала разрешила своей горничной отлучиться в воскресенье,
на широкую масленицу; к ночи девушка не возвращается. Наутро хозяйка в
сильном беспокойстве посылает справиться о ней в полицию *.
Там отвечают, что прошлой ночью в Петербурге никаких несчастных случаев
не было и исчезнувшая девушка непременно в скором времени найдется, живая и
здоровая.
В обманчивой этой уверенности проходит день -- о ней ничего не слышно;
наконец через день одному родственнику девушки, молодому человеку, довольно
близко знакомому с тайными повадками местной полиции, приходит мысль
отправиться в анатомический театр, и кто-то из друзей проводит его туда. Едва
переступив порог, узнает он труп своей кузины, который ученики готовятся
препарировать.
* Я счел своим долгом изменить некоторые обстоятельства и не называть имен, по
которым можно было бы опознать конкретных лиц; но суть событий сохранена в рассказе
самым тщательным образом.
284
Письмо семнадцатое
Как истинный русский, он сохраняет довольно самообладания, чтобы не
выдать своего волнения.
-- Что это за тело?
-- Никто, не знает; тело этой девушки, уже мертвой, нашли в позапрошлую
ночь на такой-то улице; полагают, что она была задушена, когда решилась
обороняться против людей, пытавшихся учинить над нею насилие.
-- Кто эти люди?
-- Мы не знаем; можно лишь строить на сей счет предположения --
доказательств нет.
-- Как это тело попало к вам?
-- Нам его тайно продала полиция, так что помалкивайте об этом,-- сей
непременный рефрен уже почти превратился в слово-паразит, которым
завершается каждая фраза, выговоренная русским либо усвоившим местные
обычаи иностранцем.
Признаю, пример сей не столь возмутителен, как преступление Бёрка в
Англии, однако то охранительное молчание, какое свято блюдут здесь в
отношении подобного рода злодеяний,-- отличительная черта России.
Кузен промолчал, хозяйка жертвы не осмелилась принести жалобу; и теперь,
полгода спустя, я, пожалуй, остаюсь единственным человеком, которому она
поведала о смерти своей горничной, ведь я иностранец... и далек от писательства--
так я ей сказал.
Вот видите, как исполняют свой долг мелкие полицейские агенты в России.
Лживые эти чиновники извлекли двойную выгоду из торговли телом убитой: во-
первых, выручили за него несколько рублей, а во-вторых, скрыли убийство,
которое, когда бы о происшествии этом стало известно, навлекло бы на них
суровый выговор.
Упреки же по адресу людей этого класса сопровождаются обычно, как мне
кажется, непомерно жестокими расправами, призванными навеки запечатлеть речи
остается запечатлен на сем неумолимом стекле. Правду не похоронишь вместе с
мертвецами: она торжествует над боязнью государей и над лестью народов, ибо ни
боязнь, ни лесть не в силах заглушить вопиющую кровь; правда являет себя сквозь
стены любых темниц и даже сквозь могильные склепы; особенно красноречивы
могилы людей великих, ибо погребения темных людей лучше, нежели мавзолеи
государей, умеют хранить тайну о преступлениях, память о которых связана с
памятью о покойном. Когда бы я не знал заранее, что дворец Петра III был
разрушен, я мог бы об этом догадаться; видя, с каким рвением здесь стараются
забыть прошлое, я удивляюсь другому: что-то от него все-таки остается. Вместе со
стенами должны были исчезнуть и самые имена.
Мало было разрушить крепость, следовало бы стереть с лица земли и дворец,
расположенный всего в четверти лье отсюда; всякий, прибыв в Ораниенбаум,
беспокойно ищет в нем следы той тюрьмы, где Петра III заставили подписать
добровольное отречение от престола, ставшее его смертным приговором, ибо,
единожды добившись от него этой жертвы, надобно было помешать ему
передумать.
Вот как повествует об убийстве сего государя в Ропше г-н де Рюльер в своих
анекдотах из российской жизни, напечатанных в продолжение его "Истории
Польши": "Солдаты были удивлены содеянным: они не понимали, что за
наваждение овладело ими и заставило отнять корону у внука Петра Великого,
чтобы передать ее какой-то немке. Почти все действовали без всякого плана и
умысла, увлеченные порывом других; а когда удовольствие распоряжаться короной
иссякло, каждый, вернувшись в низкое свое состояние, не испытывал ничего,
кроме угрызений совести. В кабаках матросы, не вовлеченные в мятеж, прилюдно
упрекали гвардейцев в том, что те продали своего императора за кружку пива.
Жалость, оправдывающая даже и величайших преступников, заговорила во всех
сердцах. Однажды ночью воинская часть, преданная императрице, взбунтовалась
из пустого страха; солдаты решили, что "матушка в опасности". Пришлось
разбудить императрицу, чтобы они увидели ее собственными глазами. На другую
ночь -- новый бунт, еще более опасный. До тех пор, покуда жив был император,
основания для тревоги находились постоянно, и казалось, что покою не бывать.
276
Письмо шестнадцатое
Один из графов Орловых -- ибо титул этот им был пожалован с самого
первого дня, -- тот самый солдат по прозвищу "меченый", что утаил записку
княгини Дашковой, и некто Теплев, продвинувшийся из чинов самых низких
благодаря особенному искусству устранять соперников, вместе пришли к
несчастному государю;
войдя, они объявили, что отобедают вместе с ним; перед трапезой, по русскому
обычаю, подавали стаканы с водкой. Стакан, выпитый императором, был с ядом.
Оттого ли, что они спешили возвестить о победе, оттого ли, что, ужаснувшись
деянию своему, решили покончить с ним поскорее, но через минуту они пожелали
налить государю второй стакан. Он отказался -- внутренности его уже пылали, и
свирепые лица вызвали в нем подозрения; они применили силу, чтобы заставить
его выпить, он -- чтобы их оттолкнуть. Вступив в страшную эту схватку, убийцы,
дабы заглушить крики, которые слышны были уже издалека, набросились на
императора, схватили за горло, повалили наземь; но поскольку он защищался так,
как только может человек, доведенный до крайнего отчаяния, а они избегали
наносить ему раны, ибо им приходилось опасаться за свою судьбу, то они призвали
на подмогу двух верных офицеров из царской охраны, находившихся в тот миг
снаружи, у дверей тюрьмы. То был самый юный из князей, Барятинский, и некто
Потемкин, семнадцати лет от роду. Участвуя в этом заговоре, они выказали такое
рвение, что, несмотря на крайнюю молодость, им было поручено сторожить
императора. Они прибежали, трое убийц завязали и стянули салфетку вокруг шеи
несчастного государя, в то время как Орлов, став коленями ему на грудь, давил его
и не давал дышать;
так они наконец его удушили, и он безжизненно повис у них на руках.
В точности неизвестно, каково было участие императрицы в этом событии; но
достоверно то, что в день, когда все произошло, государыня в большом веселии
приступала к обеду, как вдруг вошел к ней тот самый Орлов, встрепанный,
покрытый потом и пылью, в разорванных одеждах и со смятенным лицом,
выражавшим ужас и нетерпение. Войдя, сверкающими, тревожными глазами
своими искал он взора императрицы. Та молча поднялась и прошла в кабинет, куда
он последовал за нею и куда через несколько минут велела она призвать графа
Панина, назначенного уже ее министром; она известила его о том, что император
скончался. Панин посоветовал переждать ночь и распространить весть назавтра,
так, словно она получена ночью. Совет был принят, и императрица, как ни в чем не
бывало, возвратившись к столу, продолжала обед с прежней веселостью. Назавтра
же, когда всех оповестили, что Петр скончался от геморроидальной колики, она
явилась на людях заплаканной и огласила утрату свою посредством указа".
Осматривая парк в Ораниенбауме, обширный и красивый, я посетил многие из
беседок, в которых императрица Екатерина
277
Астольф де Кюстин
Россия в 1839 году
назначала любовные свидания; есть среди них великолепные; есть и такие, где
владычествуют дурной вкус и ребячество в отделке;
в целом архитектуре сих сооружений недостает стиля и величия; но для того
употребления, к какому предназначало их местное божество, они вполне пригодны.
Вернувшись в Петергоф, я в третий раз ночевал в театре.
Нынче утром, возвращаясь обратно в Петербург, я поехал через Красное Село,
где разбит весьма любопытный на взгляд военный лагерь. Одни говорят, что здесь
в палатках либо по окрестным деревням размещаются сорок тысяч человек
императорской гвардии, другие говорят -- семьдесят тысяч. В России каждый
убеждает меня, что его цифра верна, но ничто не привлекает менее моего интереса,
нежели сии произвольные подсчеты, ибо нет ничего более лживого. Восхищает
меня лишь упорство, с которым здесь стараются вас обмануть относительно
подобных вещей. Притворство тут такого рода, что отдает ребячеством.
Народы избавляются от него, когда из детства вступают в зрелость.
Мне доставило удовольствие наблюдать разнообразие мундиров и сравнивать
между собою выразительные, дикие лица отборных солдат, свезенных сюда со всех
концов империи; длинные ряды белых палаток сверкали под солнцем, повторяя
неровности местности, которую издали можно было почесть плоской, но которая,
если по ней ходить, оказывается сильно пересеченной и довольно живописной.
Всякий миг сожалею я о том, сколь бессильны слова мои изобразить некоторые
северные места и в особенности некоторые световые эффекты. Несколько мазков
на холсте позволили бы вам лучше представить себе эту унылую, ни на что не
похожую страну, нежели целые тома описаний.
Политическое суеверие.-- Последствия абсолютной власти.-- Ответственность императо-
ра. -- Число утонувших в Петергофе. -- Гибель двух англичан. -- Их мать. -- Отрывок из
одного письма.-- Рассказ живописца об ятом происшествии.-- Извлечение из "Журналь де
Деба" за октябрь 1842 года. -- Пагубная осмотрительность. -- Беспорядок на пароходе. --
Судно, спасенное одним англичанином. -- Что означает в России вести себя тактично. --
Чего России недостает. -- Следствие здешнего образа правления: что должен испытывать
из-за него император.-- Дух русской полиции.-- Исчезновение горничной.-- Замалчивание
подобных фактов. -- Учтивость простолюдинов. -- Что она означает. -- Два кучера. --
Жестокость фельдъегеря.-- Для чего в подобной стране нужно христианство.--
Обманчивое спокойствие. -- Ссора грузчиков на судне, груженном дровами. -- Проливается
кровь. -- Как действуют полицейские. -- Возмутительная жестокость. -- Подобное
обращение унизительно для всех. -- Как смотрят на это русские. -- Острота архиепископа
Торонтского. -- О религии в России. -- Два вида цивилизации. -- Общество, движимое
тщеславием. -- Император Николай возводит Александрову колонну.-- Реформа языка.--
Как придворные дамы обходят повеления императора.-- Собор Святого Исаака.-- Его
необъятность.-- Дух греческой веры.-- Различие между католической церковью и церквями
схизматическими.-- Порабощенность греческой церкви -- плод насилия, учиненного над нею
Петром I. -- Беседа с одним французом. -- Арестантская повозка.-- Какая существует
связь между политикой и богословием.-- Бунт, вызванный одной фразой императора. --
Кровавые сцены на берегу Волги. -- Лицемерие русского правительства. -- История поэта
Пушкина. -- Особое положение его как поэта. -- Его ревность. -- Дуэль со свояком. --
Пушкин убит. -- Действие, произведенное его смертью. -- Как император отдал дань
всеобщей скорби.-- Юный энтузиаст.-- Ода к императору.-- Какого вознаграждения она
удостоилась. -- Кавказ. -- Характер пушкинского дарования. -- Язык великосветских особ в
России. -- Злоупотребление иностранными языками. -- Последствия маниакального
пристрастия к английским гувернанткам во Франции.-- Превосходство китайцев. --
Смешение языков. -- Руссо. -- Революция, грозящая французскому вкусу.
Петербург, 29 июля 1839 года
Сегодня утром сумел я получить последние сведения о бедствиях,
случившихся во время празднества в Петергофе, и они превзошли все мои
ожидания. Впрочем, мы никогда не узнаем точно истинных обстоятельств этого
происшествия. Всякий несчастный
279
Астольф де Кюстин
Россия в 1839 году
случай считается здесь делом государственной важности -- ведь это значит, что
господь Бог забыл свой долг перед императором.
Душа этого общества есть политическое суеверие, которое возлагает на
государя заботу обо всех невзгодах слабых, терпящих от сильных, обо всех земных
жалобах на то, что ниспослано небесами;
когда мой пес поранится, он приходит за исцелением ко мне; когда Господь карает
русских, они взывают к царю. Государь здесь ни за что не несет ответственности
как политик, зато играет роль провидения, которое отвечает за все: таково
естественное следствие узурпации человеком прав Бога. Если монарх соглашается,
чтобы его считали кем-то большим, нежели простым смертным, он принимает на
себя все то зло, какое небо может ниспослать на землю во время его правления;
подобного рода политический фанатизм порождает такие щекотливые ситуации,
такую мрачную подозрительность, о каких не имеют представления ни в одной
другой стране. В довершение всего тайна, которой здешняя полиция почитает
нужным окружать несчастья, ни в коей мере не зависящие от воли человека,
бесполезна постольку, поскольку оставляет свободу воображению;
всякий рассказывает об одних и тех же событиях по-разному, в соответствии со
своими интересами, опасениями, в зависимости от своего тщеславия или нрава, от
того, какого мнения велит ему держаться должность при дворе и положение в
свете; происходит из этого то, что истина в Петербурге становится чем-то
умозрительным -- тем же, чем стала она во Франции по причинам прямо
противоположным: и произвол цензуры, и ничем не ограниченная свобода
способны привести к сходным результатам и сделать невозможной проверку
простейших фактов.
Так, одни говорят, что позавчера погибло всего лишь тринадцать человек, в то
время как другие называют цифру в тысячу двести, две тысячи, а третьи -- в сто
пятьдесят: судите сами, насколько неуверены мы во всем, если уж обстоятельства
происшествия, случившегося, можно сказать, на наших глазах, навсегда останутся
неясными даже для нас самих.
Я не перестаю удивляться, видя, что существует на свете народ настолько
беззаботный, чтобы спокойно жить и умирать в этой полутьме, дарованной ему
неусыпным надзором повелителей. До сих пор я полагал, что дух человека уже не
может больше обходиться без истины, как тело его не может обходиться без
солнца и воздуха; путешествие в Россию вывело меня из этого заблуждения.
Истина -- потребность лишь избранных душ либо самых передовых наций;
простонародье довольствуется ложью, потворствующей его страстям и
привычкам; лгать в этой стране означает охранять общество, сказать же правду
значит совершить государственный переворот '".
См. примечание на странице 282.
з8о
Письмо семнадцатое
Вот два эпизода, за достоверность которых я ручаюсь. Семейство, недавно
перебравшееся из провинции в Петербург,-- господа, прислуга, женщины, дети, в
общей сложности девять человек,-- опрометчиво погрузились в беспалубную
лодку, слишком хрупкую, чтобы выдержать морские волны; налетел град -- и
больше никого из них не видели; поиски на побережье продолжаются уже три дня,
но сегодня утром еще не обнаружено никаких следов этих несчастных, у которых
нет родни в Петербурге, и потому заявили об их исчезновении только соседи. В
конце концов нашли челнок, на котором они плыли: он перевернулся и был
выброшен на песчаную косу недалеко от берега, в трех милях от Петергофа и
шести от Петербурга; люди же, и матросы, и пассажиры, исчезли бесследно. Вот
уже бесспорных девять погибших, не считая моряков,-- а число маленьких
лодочек, затонувших, подобно этой, весьма велико. Нынче утром пришли
опечатывать двери пустого дома. Он расположен по соседству с моим -- когда бы
не это обстоятельство, я бы не стал вам рассказывать об этом факте, ибо ничего не
знал бы о нем, как ничего не знаю о множестве других. Потемки политики
непригляднее черноты полярного неба. А между тем, если все как следует
взвесить, гораздо выгоднее было бы сказать правду, ибо когда от меня скрывают
хоть малость, мне видится уже не малость, а нечто гораздо большее. Вот еще один
эпизод петергофской катастрофы. Несколько дней назад в Петербург приехали
трое молодых англичан; я знаком со старшим из них; их отец сейчас в Англии, а
мать ожидает их в Карлсбаде. В день празднества в Петергофе двое младших
садятся в лодку, оставив на берегу старшего брата, который отвечает отказом на их
настойчивые приглашения, говоря, что нелюбопытен; и вот он твердо решает
остаться, а двое братьев на его глазах отплывают на утлом суденышке, крича ему:
"До завтра!"... Тремя часами позже оба погибли, и с ними множество женщин,
несколько детей и двое-трое мужчин, находившихся на том же судне; спасся
только один, матрос экипажа, отличный пловец. Несчастный брат, оставшийся в
живых, едва ли не стыдится того, что не умер, и пребывает в невыразимом
отчаянии; он готовится к отъезду -- ему предстоит сообщить эту новость матери;
та написала им, чтобы они не отказывались взглянуть на празднество в Петергофе,
предоставила им полную свободу на тот случай, если им захочется продолжить
путешествие, и повторила, что станет терпеливо ожидать их в Карлсбаде. Будь она
требовательнее, возможно, она спасла бы им жизнь.
Вообразите, какое множество рассказов, споров, всяческого рода суждений,
предположений, воплей вызвало бы* подобное происшествие в любой другой
стране, и особенно в нашей! Сколько газет объявили бы, сколько голосов стали бы
повторять, что полиция никогда не исполняет своего долга, что лодки скверны,
лодочники
а81
Астольф де Кюстин
Россия в 1839 WAY
жадны, что власти не только не избавляют от опасности, но, напротив, лишь
усиливают ее, то ли по легкомыслию, то ли по скаредности; наконец, что
замужество великой княжны праздновалось в недобрый час, как и многие браки
государей; и какой поток дат, намеков, цитат обрушился бы на наши головы!.. А
здесь-- ничего!!! Царит молчание, которое страшнее самой беды!.. Так, пара
строчек в газетке, без всяких подробностей, а при дворе, в городе, в великосветских
салонах -- ни слова;
если же ничего не говорят здесь, то не говорят нигде: в Петербурге нет кафе, где
можно было бы обсуждать газетные статьи, да и самих газет не существует; мелкие
чиновники еще боязливее, чем вельможи, и если о чем-то не осмеливается говорить
начальство, об этом тем более не говорят подчиненные; остаются купцы да
лавочники: эти лукавы, как и все, кто хочет жить и благоденствовать в здешних
краях. Если они и говорят о вещах важных, а значит, небезопасных, то только на
ухо и с глазу на глаз *.
Русские дали себе слово не произносить вслух ничего, что могло бы
разволновать императрицу; вот так ей и позволяют протанцевать всю жизнь до
самой смерти! "Замолчите, а то она расстроится!" И пускай тонут дети, друзья,
родные, любимые -- никто не дерзнет плакать. Все слишком несчастны, чтобы
жаловаться.
Русские -- царедворцы во всем: в этой стране всякий -- солдат казармы или
церкви, шпион, тюремщик, палач -- делает нечто большее, чем просто исполняет
долг, он делает свое дело. Кто
* Думаю, я должен привести здесь отрывок из письма, что написала мне в нынешнем
году одна женщина из числа моих друзей; рассказ ее ничего не добавит к тем деталям, о
которых вы только что прочли,-- разве только невероятная осторожность живописца-
иностранца, который, оказавшись в парижском салоне, поведал о событии, случившемся в
Петербурге тремя годами ранее, даст вам лучшее представление о подавлении умов в Ррссии,
нежели мои слова. "Один итальянский живописец, что находился одновременно с вами в
Санкт-Петербурге, живет теперь в Париже. Он, как и вы, рассказывал мне о катастрофе, в
которой погибло около четырехсот человек. Говорил живописец шепотом. "Что ж, я знаю об
этом, -- отвечала я, -- но отчего вы говорите шепотом?" -- "О! оттого что император
запретил мне об этом рассказывать". Я восхитилась подобным послушанием, не ведающим
ни времени, ни расстояний. Но когда же вы, человек, не способный держать истину под
спудом, напечатаете свои путевые заметки?"
Прилагаю к этому также выдержку из прекрасной статьи, напечатанной 13 октября 1842
года в "Журналь де Деба" по поводу книги, озаглавленной "Преследования и муки
католической церкви в России".
"В октябре 1840 года машинисты двух поездов, шедших по железной дороге между
Санкт-Петербургом и Царским Селом в противоположных направлениях, не смогли заметить
друг друга в густом тумане, и поезда столкнулись. Все разлетелось вдребезги. Говорят, что
пятьсот человек полегли на месте -- убитыми, искалеченными, либо более или менее тяжело
раненными. В Санкт-Петербурге же почти ничего не было об этом известно. Назавтра с
самого раннего утра лишь несколько любопытных дерзнули отправиться к месту катастрофы;
они обнаружили, что все обломки расчищены, погибшие и раненые увезены, и о случившемся
напоминают лишь несколько полицейских, которые, допросив любопытных о причине
визита, отчитали их за любопытство и грубо приказали разойтись по домам".
282
Письмо семнадцатое
скажет мне, до чего может дойти общество, в основании которого не заложено
человеческое достоинство?
Я не устаю повторять: чтобы вывести здешний народ из ничтожества,
требуется все уничтожить и пересоздать заново.
На сей раз благочинное молчание вызвано было не просто лестью, но и
страхом. Раб боится дурного настроения своего господина и изо всех сил старается,
чтобы тот пребывал в спасительной веселости. Под рукой у взбешенного царя --
кандалы, темница, кнут, Сибирь либо по крайней мере Кавказ, смягченный вариант
Сибири, вполне удобный для деспотизма, каковой, в согласии с веком, день ото дня
становится умереннее.
Нельзя отрицать, что в подобных обстоятельствах главной причиной беды
стала беспечность властей: когда бы санкт-петербургским лодочникам не
позволяли перегружать лодки или пускаться в плавание по заливу на слишком
легких, не выдерживающих морских волн судах, все остались бы живы... а
впрочем, кто знает? Русские вообще скверные моряки, с ними никогда нельзя
чувствовать себя в безопасности. Сначала набирают длиннобородых азиатов в
длиннополых одеждах, делают из них матросов, а потом удивляются, отчего
корабли тонут!
В день празднества в Петергоф отплыл пароход, курсирующий обыкновенно
между Петербургом и Кронштадтом. Несмотря на свои весьма основательные
размеры и устойчивость, он едва не перевернулся, словно самый утлый челнок, и
затонул бы, когда бы не один иностранец, находившийся среди пассажиров. Этот
человек (англичанин), видя, как гибнет множество лодок совсем рядом с кораблем,
и чувствуя, какой опасности подвергается и сам он, и весь экипаж, понял, что
капитан толком не командует кораблем, и ему пришла счастливая мысль
перерезать собственным ножом канаты тента, натянутого на верхней палубе для
приятности и удобства пассажиров. Первая вещь, которую надобно сделать при ма-
лейшей угрозе непогоды,-- это убрать тент, но русские не подумали о такой
простой предосторожности, и, не прояви иностранец присутствия духа, судно бы
неизбежно перевернулось. Оно уцелело, но потерпело аварию и вынуждено было, к
великому счастью пассажиров, отказаться от дальнейшего плавания и спешно
возвратилось в Петербург. Если бы англичанин, что спас его от крушения, не водил
знакомства с другим англичанином, из числа моих друзей, я бы никогда не узнал,
что этому судну грозила опасность. Я обмолвился о происшествии нескольким
весьма осведомленным лицам:
они подтвердили мне самый факт, но очень просили держать его в тайне!..
Когда бы в царствование российского императора случился всемирный потоп,
то и тогда обсуждать сию катастрофу сочли бы неудобным.
Единственная из умственных способностей, какая здесь
283
Астольф де Кюстин
Россия в 1839 ГОДУ
в чести,-- это такт. Вообразите: целая нация сгибается под бременем сей салонной
добродетели! Представьте себе народ, который весь сделался осторожен, будто
начинающий дипломат,-- и вы поймете, во что превращается в России
удовольствие от беседы. Если придворный дух нам в тягость даже и при дворе --
насколько же мертвяще действует он, проникнув в тайники нашей души!
Россия -- нация немых; какой-то чародей превратил шестьдесят миллионов
человек в механических кукол, и теперь для того, чтобы воскреснуть и снова
начать жить, они ожидают мановения волшебной палочки другого чародея. Страна
эта производит на меня впечатление дворца Спящей красавицы: все здесь блистает
позолотой и великолепием, здесь есть все... кроме свободы, то есть жизни.
Император не может не страдать от подобного положения вещей. Конечно,
тот, кто рожден, чтобы править другими, любит повиновение; однако повиновение
человека стоит большего, нежели повиновение машины: угодливость столь тесно
связана с ложью, что государь, окруженный холуями, никогда не будет знать того,
что они вознамерятся от него скрыть; тем самым он обречен сомневаться в каждом
слове, питать недоверие ко всякому человеку. Таков жребий абсолютного
властелина; тщетно будет он выказывать доброту и стараться жить, как обычный
человек,-- силою обстоятельств он сделается нечувствительным помимо
собственной воли; место, которое он занимает, -- место деспота, а значит, он
вынужден изведать его участь, проникнуться его чувствами либо, по крайней мере,
играть его роль.
Злостная скрытность простирается здесь еще дальше, нежели вы думаете;
русская полиция, столь скорая на мучения людей, весьма неспешна, когда люди
эти обращаются к ней, дабы развеять свои сомнения относительно какого-нибудь
факта.
Вот один образчик сей расчетливой неповоротливости. Одна моя знакомая во
время последнего карнавала разрешила своей горничной отлучиться в воскресенье,
на широкую масленицу; к ночи девушка не возвращается. Наутро хозяйка в
сильном беспокойстве посылает справиться о ней в полицию *.
Там отвечают, что прошлой ночью в Петербурге никаких несчастных случаев
не было и исчезнувшая девушка непременно в скором времени найдется, живая и
здоровая.
В обманчивой этой уверенности проходит день -- о ней ничего не слышно;
наконец через день одному родственнику девушки, молодому человеку, довольно
близко знакомому с тайными повадками местной полиции, приходит мысль
отправиться в анатомический театр, и кто-то из друзей проводит его туда. Едва
переступив порог, узнает он труп своей кузины, который ученики готовятся
препарировать.
* Я счел своим долгом изменить некоторые обстоятельства и не называть имен, по
которым можно было бы опознать конкретных лиц; но суть событий сохранена в рассказе
самым тщательным образом.
284
Письмо семнадцатое
Как истинный русский, он сохраняет довольно самообладания, чтобы не
выдать своего волнения.
-- Что это за тело?
-- Никто, не знает; тело этой девушки, уже мертвой, нашли в позапрошлую
ночь на такой-то улице; полагают, что она была задушена, когда решилась
обороняться против людей, пытавшихся учинить над нею насилие.
-- Кто эти люди?
-- Мы не знаем; можно лишь строить на сей счет предположения --
доказательств нет.
-- Как это тело попало к вам?
-- Нам его тайно продала полиция, так что помалкивайте об этом,-- сей
непременный рефрен уже почти превратился в слово-паразит, которым
завершается каждая фраза, выговоренная русским либо усвоившим местные
обычаи иностранцем.
Признаю, пример сей не столь возмутителен, как преступление Бёрка в
Англии, однако то охранительное молчание, какое свято блюдут здесь в
отношении подобного рода злодеяний,-- отличительная черта России.
Кузен промолчал, хозяйка жертвы не осмелилась принести жалобу; и теперь,
полгода спустя, я, пожалуй, остаюсь единственным человеком, которому она
поведала о смерти своей горничной, ведь я иностранец... и далек от писательства--
так я ей сказал.
Вот видите, как исполняют свой долг мелкие полицейские агенты в России.
Лживые эти чиновники извлекли двойную выгоду из торговли телом убитой: во-
первых, выручили за него несколько рублей, а во-вторых, скрыли убийство,
которое, когда бы о происшествии этом стало известно, навлекло бы на них
суровый выговор.
Упреки же по адресу людей этого класса сопровождаются обычно, как мне
кажется, непомерно жестокими расправами, призванными навеки запечатлеть речи