Страница:
солнце.
Повозки, назначенные для вывоза городских нечистот, малы и неудобны; с
подобной машиной человек и лошадь мало что могут сделать за день. Русские
обыкновенно проявляют свою сообразительность не столько в старании
усовершенствовать дурные орудия труда, сколько в разных способах использовать
те, что у них есть. В них мало развита изобретательность, и чаще всего им не
хватает механизмов, приспособленных для достижения нужной цели. Народ этот
при всем его изяществе и талантах начисто лишен творческого
237
Астольф де Кюстин Россия
в 1839 году
гения: русские и в этом -- северные римляне. И те, и другие вынесли свои науки и
искусства из-за границы. Они умны, но ум их подражательный, а значит, более
иронический, чем плодовитый: такой ум все копирует, но ничего не в силах
создать сам.
Насмешка -- главная черта характера тиранов и рабов. У всякой угнетенной
нации ум склоняется к поношению, сатире, карикатуре; за свое бездействие и
унижение она мстит сарказмами. Остается вычислить и сформулировать, в каком
отношении находятся нации с теми конституциями, какие они себе избирают сами
или какие им навязывают сверху. Мое мнение таково: всякая приобщенная к
культуре нация имеет тот единственный способ правления, который только и
может иметь. Я не собираюсь ни предлагать, ни даже излагать вам свою теорию --
пусть над этим трудятся люди более достойные и ученые; нынешняя моя цель
гораздо скромнее:
я хочу описать, что поражает меня на улицах и набережных Петербурга.
В нескольких местах поверхность Невы сплошь покрыта лодками с сеном. Эти
безыскусные сооружения будут повыше многих домов и с виду живописны и ловко
устроены, как и все, чем славяне никому не обязаны, кроме себя. Эти передвижные
здания служат жилищем для гребцов; они затянуты соломенными коврами,
наподобие плетеных циновок, которые, несмотря на свою грубость, придают им
облик восточного шатра или китайской джонки; только в Петербурге довелось мне
видеть целые стены из сена, убранные соломенными половиками, и семьи,
вылезающие из-под сена, словно звери из логова.
В городе, где дома изнутри подвержены нашествию полчищ паразитов, а
снаружи каждую зиму ветшают, особенную важность обретает ремесло маляра. В
России любое здание надо всякий год штукатурить заново, иначе оно скоро
разрушится.
Любопытен способ, каким русский маляр исполняет свою должность. Для
работы на улице ему остается всего три месяца в году, и число рабочих, как вы
понимаете, должно быть достаточно велико-- их встречаешь на каждом
перекрестке. Эти люди сидят, рискуя жизнью, на дощечке, небрежно привязанной
к длинной, свисающей вниз веревке, и качаются на ней, как насекомые, у стен
здания, которое заново покрывают побелкой. Нечто похожее есть и у нас: наши
рабочие тоже поднимаются и спускаются вдоль стены дома, повисая на узлах
веревки. Но во Франции маляров всегда было немного, и они далеко не так
отважны, как русские. Человек везде ценит свою жизнь во столько, сколько она
стоит.
Представьте себе сотни пауков, что, повиснув на клочке разодранной бурей
паутины, спешат починить ее с дивным проворством и усердием,-- и вы получите
представление о том, как работают маляры коротким северным летом на улицах
Петербурга. Дома здесь четырехэтажные, не выше; они белого цвета и выглядят
чис-
238
Письмо четырнадцатое
тыми, но эта их внешность обманчива. Я знаю доподлинно, каковы они изнутри, и
потому прохожу мимо блистающих фасадов с почтительным отвращением.
В провинции красят города, через которые должен проезжать император; что
это -- почесть, какую отдают государю, или желание обмануть его, скрыв нищету,
в которой пребывает страна?
Русские по большей части издают неприятный запах, который ощущается
даже издали. Люди светские пахнут мускусом, простонародье же -- кислой
капустой, луком и старыми смазными сапогами. Дух этот устойчив и неизменен.
Как вы можете заключить, те тридцать тысяч подданных, что i января
приходят поздравить императора прямо во дворец, и те шесть-семь тысяч, что
завтра будут вместе с нами толпиться в Петергофе, приветствуя свою
императрицу, должны оставить отвратительную вонь.
До сих пор я ни разу не встречал на улице простолюдинки, которая бы
показалась мне красивой; подавляющее же большинство их, по-моему, на
удивление уродливы и до отвращения нечистоплотны. Странно подумать, что
именно они -- жены и матери мужчин с такими тонкими и правильными чертами,
с греческим профилем, так изящно и гибко сложенных, как видишь это даже в
низших классах русской нации. Нет ничего прекраснее русских стариков -- и
ничего ужаснее старух. Горожанки из среднего сословия мне почти не попадались.
Одна из особенностей Петербурга состоит в том, что число женщин, сравнительно
с числом мужчин, здесь меньше, нежели в столицах других стран; говорят, что они
составляют едва треть от общего населения города.
Оттого, что они редки, им оказывают слишком много внимания; ни одна из
них не рискнет находиться сколько-нибудь времени без провожатого на улице в
малолюдных кварталах -- столь торопливую готовность к услугам им
выказывают. Подобная сдержанность кажется мне вполне оправданной в столице
насквозь военизированной страны, населенной пристрастившимся к пьянству
народом. Русские женщины вообще показываются на людях меньше, чем
француженки; в недавнем еще прошлом они проводили всю жизнь взаперти,
словно азиатки. И ста лет не прошло с тех пор, как русские держали их под
замком. Подобная скрытность русских, память о которой не изгладилась и поныне,
заставляет, наряду с множеством иных обычаев, вспоминать о корнях этого
народа; из-за нее петербургские празднества и улицы становятся еще тоскливее.
Самое прекрасное, что видишь в этом городе, -- это парады: вот насколько верны
и справедливы мои слова о том, что всякий русский город, начиная со столицы,
есть военный лагерь, чуть более упорядоченный и мирный, нежели походный
бивуак.
В Петербурге мало кафе; публичные балы в пределах города не дозволены; на
гулянья жители ходят редко, а если и ходят, то принимают удручающе важный
вид.
239
Астольф де Кюстин
Россия в 1839 "МУ
Люди здесь серьезны от страха, но страх же делает их и весьма учтивыми. Я
никогда не видел, чтобы множество людей, причем из всех классов общества, так
уважительно обходились друг с другом. Кучер с облучка дрожек неизменно
приветствует своего товарища, а тот, проезжая мимо, не преминет ответить
поклоном на поклон;
грузчик приветствует маляра, и все остальные ведут себя так же. Шляпа и палка --
крайне значимые в России предметы. Учтивость эта, быть может, наигранна, мне
она по крайней мере кажется принужденной; и все ж даже одна только видимость
любезности служит к услаждению жизни. Какой же притягательности должна быть
исполнена учтивость истинная, идущая от сердца, если лживая учтивость имеет
столько преимуществ?
Для путешественника, который верит чужим словам и в то же время не лишен
характера, пребывание в Петербурге во всех отношениях приятно. Но характер
нужно иметь твердый, иначе невозможно запретить себе бывать на празднествах и
отказаться от обедов-- а они сущее бедствие русского общества, да и, можно
сказать, любого общества, куда допущены иностранцы и откуда, следственно,
исключена душевная близость.
Будучи здесь, я очень редко принимал приглашения от частных лиц --
любопытство мое привлекали прежде всего придворные торжества; но на них я уже
насмотрелся: чудесами, не трогающими сердце, скоро пресыщаешься. Лишь
влюбленный может смириться и последовать за любимой женщиной во дворец --
пусть и проклиная судьбу, что связывает его с обществом, движимым единственно
честолюбием, страхом и тщеславием. Напрасно говорят, что высший свет всюду
одинаков; в нынешней России придворные интриги занимают в жизни отдельного
человека большее место, чем в любой другой европейской стране.
Празднество в Петергофе. -- Народ во дворце своего повелителя. -- Что такое в
действительности эта проявление народной любви.-- Одновременное присутствие Азии и
Европы.-- Притягательность личности императора. -- Для чего императрица Екатерина
учреждала в России школы. -- Тщеславие русских. -- Сможет ли император от него
излечить? -- Ложная цивилизованность.-- План императора Николая.-- Россия, какой ее
показывают иностранцам, и Россия, как она есть.-- Воспоминание о поездке императрицы
Екатерины в Крым.-- Что думают русские о чужеземных дипломатах.-- Русское
гостеприимство.-- Суть вещей.-- Скрытность никуда не исчезла.-- Иностранцы--
соучастники русских.-- Что означает всеобщая любовь к русским императорам, -- Из кого
состоит толпа, допущенная во дворец. -- Дети священников.-- Мелкое дворянство.--
Смертная казнь.-- Каким образом ее отменили. -- Унылые лица. -- Причины, по каким
путешественник должен побывать в России. -- Разочарования. -- Условия жизни человека в
России. -- Сам император достоин жалости. -- Каково вознаграждение за эти тяготы.--
Гнет.-- Сибирь.-- Как должен вести себя чужестранец, чтобы встретить у русских
благожелательный прием. -- Язвительный русский ум..-- Политические воззрения русских.--
Опасность, какой подвергается иностранец в России. -- Честность мужика, русского
крестьянина. -- Часы сардинского посла. -- Другие кражи. -- Как управлять людьми. --
Громадная ошибка. -- Газета "Журналь де Деба"; почему император ее читает.--
Отступление.-- Политика императора.-- Политика газеты.-- Красота ландшафта в
Петергофе.-- Парк.-- Разные углы обзора.-- Усилия искусства.-- Иллюминации. -- Феерия.
-- Кареты и пешеходы, их число. -- Бивуак горожан. -- Количество лампионов. -- Время,
потребное, чтобы их зажечь. -- Толпа разбивает лагерь вокруг Петергофа.-- Ограды для
экипажей.-- Истинное достоинство русского народа.-- Английский замок. -- Как обходятся
с дипломатическим корпусом и приглашенными иностранцами. -- Где я ночую. -- Складная
кровать. -- Военные бивуаки. -- Молчаливость толпы. -- Ей недостает веселья.--
Принужденный порядок во всем.-- Бал.-- Апартаменты.-- Как император бороздит
толпу.-- Облик его.-- Полонезы.-- Иллюминация на кораблях.-- Буря.-- Несчастные случаи
на море во время празднества. -- Тайна. -- Цена жизни при деспотизме. -- Грустные
предзнаменования.-- Шифр императрицы гаснет.-- Во что обходится одному храбрецу
желание снова его зажечь. -- Распорядок дня императрицы. -- Участие в развлечениях
неизбежно. -- Печальные дни рождения. -- Прогулка в линейках. -- Описание этой кареты.
-- Встреча в линейке с одной русской дамой. -- Беседа с нею. -- Великолепие ночной прогулки.
-- Озеро Марли.-- Воспоминания о Версале.-- Дом Петра Великого.-- Освещенные гроты и
каскады.-- Толпа расходится после праздника.-- Картина отступления под Моск-
241
Астольф де Кюстин
Россия в 1839 году
вой.-- Император делает смотр кадетскому корпусу.-- И снова при дворе.-- Что
нужно, чтобы вынести подобную жизнь. -- Торжество одного кадета. -- Эволюции
черкесских солдат.
Петергоф, 23 июля 1839 года
Праздник в Петергофе нужно рассматривать с двух разных точек зрения --
материальной и нравственной; одно и то же зрелище, если исследовать его в этих
двух аспектах, производит различное впечатление.
Я не встречал ничего прекраснее для взора и печальнее для мысли, чем это
якобы национальное собрание царедворцев и землепашцев, которые в самом деле
собираются в одних и тех же салонах, но не сближаются душевно. Мне это не
нравится с точки зрения общественной, ибо я полагаю, что император ради фаль-
шивого блеска своей популярности принижает людей благородных, не возвышая
при этом простых. Все люди равны перед Богом, но для русского человека Бог --
это его повелитель; сей высший повелитель вознесся столь высоко над землей, что
не замечает дистанции между рабом и господином; с тех вершин, где обретается его
величие, ничтожные оттенки, какими различаются представители рода
человеческого, ускользают от божественных взоров. Так неровности, какими
вздыблена поверхность земного шара, изгладились бы в глазах обитателя солнца.
Когда император распахивает, по видимости свободно, двери своего дворца
для привилегированных крестьян и избранных горожан, оказывая им честь и
допуская к себе засвидетельствовать почтение дважды в году *, он не говорит
пахарю или торговцу: "Ты такой же, как я", но дает понять вельможе: "Ты такой же
раб, как они; а я, ваш бог, равно недосягаем для всех вас". Если оставить в стороне
политические домыслы, то моральный смысл празднества именно таков, и именно
это портит мне удовольствие от его созерцания. Больше того, я приметил, что
повелителю и рабам оно нравится гораздо больше, чем настоящим придворным.
Искать подобия всенародной любви в равенстве других -- игра жестокая; эта
забава деспота могла бы ослепить людей в иные эпохи истории, но народы,
достигнувшие возраста опыта и рассудительности, уже не обманутся ею.
Император Николай не первый прибегнул к подобному плутовству; но раз не он
изобрел это политическое ребячество, он мог бы, к вящей чести своей, и отменить
его. Правда, в России ничего нельзя отменять безнаказанно: народы, которым
недостает узаконенных прав, ищут опоры только в привычках. Упорная
приверженность обычаю, хранимому с помощью бунта. и яда,-- один из столпов
здешней конституции, и периодическая смерть государей служит для русских
доказательством тому, что эта конституция умеет заставить себя уважать. Каким
образом подобный
* i января в Петербурге и на празднестве в честь императрицы в Петергофе.
242
Письмо пятнадцатое
механизм поддерживается в равновесии -- для меня глубокая и мучительная тайна.
Как декорация, как живописное смешение людей разного
звания, как смотр великолепных и необыкновенных костюмов праздник в
Петергофе выше всяких похвал. Все, что я о нем читал, все, что мне рассказывали,
не могло дать мне представления о подобной феерии: воображение оказалось не в
силах сравниться
с реальностью.
Представьте себе дворец, возведенный на насыпной площадке, которая в
стране необозримых равнин, плоской настолько, что с возвышения в шестьдесят
футов вы наслаждаетесь зрелищем бескрайнего горизонта, кажется высокой, как
настоящая гора; у подножия этого внушительного сооружения начинается
обширный парк и тянется до самого моря; там, на горизонте, вы замечаете строй
военных кораблей -- в праздничный вечер на них должна зажечься иллюминация;
это какое-то волшебство: от боскетов и террас дворца вплоть до волн Финского
залива загорается, блещет и угасает, подобно пожару, огонь. В парке благодаря
лампионам светло как днем. Вы видите деревья, по-разному освещенные
множеством солнц всех цветов радуги; фонари в этих садах Армиды исчисляются
не тысячами и не десятками тысяч, счет идет на сотни тысяч, и всем этим вы
любуетесь из окон дворца, который захвачен народом-- столь почтительным,
словно он всю жизнь провел при дворе.
И все же в этой толпе, где все звания должны были бы сравняться, всякий
класс являет себя отдельно, не смешиваясь с другими. Хоть деспотизм и
предпринял несколько атак на аристократию, в России по-прежнему существуют
касты.
Здесь лишний раз проявляется сходство с Востоком и здесь же заложено не
последнее из разительных противоречий общественного устройства, какое
возникло из нравов народа в сочетании с принятым в стране способом правления.
На празднике императрицы, истинной вакханалии абсолютной власти, открылся
мне за видимым беспорядком бала тот же порядок, который царит в государстве. Я
встречал все тех же торговцев, солдат, землепашцев, придворных, и все они
разнились друг от друга костюмом: одежда, не указывающая на положение
человека, равно как и человек, чья ценность в личных заслугах, были бы тут
отклонениями от нормы, европейскими выдумками, какие вывезли из-за границы
беспокойные поклонники новизны и неосторожные путешественники. Не
забывайте, мы находимся у пределов Азии -- в моих глазах русский, облаченный
во фрак, выглядит иностранцем, хоть он и у себя дома.
Россия расположена на границе двух континентов, и то, что пришло сюда из
Европы, по природе своей не может до конца слиться с тем, что было привнесено
из Азии. До сих пор здешнее общество приобщалось к культуре лишь насильно,
страдая от несходства двух одновременно присутствующих в нем, но по-прежне-
243
Астольф де Кюстин
Россия в 1839 году
му весьма различных цивилизаций; в этом для путешественника -- источник
наблюдений если не утешительных, то любопытных.
На балу царит столпотворение; он якобы маскированный, поскольку мужчины
носят под мышкой шелковый лоскут, окрещенный венецианским плащом, каковой
потешно развевается поверх мундиров. Залы старого дворца, полные людей,
являют собою океан напомаженных голов, над которым высится благородная
голова императора: стать его, голос и воля как бы парят над покорным ему
народом. Вид этого монарха -- свидетельство тому, что он достоин и способен
повелевать умами подданных -- точно так же, как превосходит он ростом их тела;
его личность обладает какой-то притягательной силой; в Петергофе -- равно как на
параде, на войне, в любой точке империи и во всякую минуту его жизни -- вы
видите перед собою человека царственного.
Эта непрерывная царственность, которой все непрерывно поклоняются, была
бы настоящей комедией, когда бы от этого всечасного представления не зависело
существование шестидесяти миллионов человек, живущих потому только, что
данный человек, на которого вы глядите и который держится как император,
дозволяет им дышать и диктует, как должны они воспользоваться его дозволением;
это не что иное, как божественное право в применении к механизму общественной
жизни; такова серьезная сторона представления, и из нее проистекают вещи
настолько важные, что страх перед ними заглушает желание смеяться.
Сегодня нет на земле другого человека, наделенного подобной властью и
пользующегося ею, -- нет ни в Турции, ни даже в Китае. Вообразите себе сноровку
наших испытанных веками правительств, поставленную на службу еще молодому,
хищному обществу; западные правила управления со всем их современным
опытом, оказывающие помощь восточному деспотизму; европейскую дисциплину,
поддерживающую азиатскую тиранию; внешнюю цивилизованность,
направленную на то, чтобы тщательно скрыть варварство и тем продлить его,
вместо того чтобы искоренить; узаконенную грубость и жестокость; тактику
европейских армий, служащую к укреплению политики восточного двора; --
представьте себе полудикий народ, который построили в полки, не дав ни
образования, ни воспитания, и вы поймете, каково моральное и общественное
состояние русского народа.
Как воспользоваться административными успехами европейских наций, чтобы
править шестьюдесятью миллионами человек на восточный лад,-- вот задача,
которую пытаются решить люди, стоящие во главе России, начиная с Петра I.
Царствования Екатерины Великой и Александра лишь продлили вечное
детство этой нации, которая и по сей день существует лишь на словах.
Екатерина открывала школы, дабы удовольствовать Француз-244
Письмо пятнадцатое
ских философов, чье тщеславие алкало похвал. Однажды московский губернатор,
один из ее прежних фаворитов, награжденный за услуги пышной ссылкой в
старинную столицу империи, написал ей, что никто не отдает детей в школы;
императрица отвечала в таких
примерно словах:
"Дорогой князь, не надо жаловаться, что у русских нет желания
учиться; школы я учреждаю не для нас, а для Европы, ВО МНЕНИИ КОТОРОЙ
НАМ НАДОБНО ВЫГЛЯДЕТЬ ПРИСТОЙНО; в тот день, когда крестьяне наши
возжаждут просвещения, ни вы, ни я не удержимся на своих местах".
Письмо это читал человек, достойный всяческого доверия; скорее всего,
императрица пребывала в забытьи, когда писала его, но именно из-за подобных
приступов рассеянности она и слыла столь любезной и оказывала столь мощное
влияние на умы людей с воображением.
Русские, следуя обычной своей тактике, станут отрицать достоверность этого
анекдота; за точность слов я не ручаюсь, но могу утверждать, что в них выражена
подлинная мысль государыни. Для вас и для меня довольно будет и этого.
Черточка эта поможет вам понять тот дух тщеславия, какой мучает русских и
извращает в самом источнике установленную над
ними власть.
Это злосчастное мнение Европы -- призрак, преследующий русских в
тайниках их мыслей; из-за него цивилизация сводится для них к какому-то более
или менее ловко исполненному фокусу.
Нынешний император со своим здравым смыслом и светлым умом заметил
этот подводный камень, но удастся ли ему обойти его? Надобно обладать
большей силой, нежели Петр Великий, дабы исправить зло, какое причинил
первый растлитель русских.
Теперь сделать это вдвойне трудно: разум крестьянина, по-прежнему грубый
и варварский, противится культуре, но по привычке и по складу характера он
повинуется узде; в то же время ложно-изысканный образ жизни вельмож никак не
вяжется с национальным духом, на который нужно было бы опереться, дабы
возвысить народ; -- как все запутано! кто развяжет сей новый
гордиев узел?..
Я восхищаюсь императором Николаем: задачу, какую возложил
он на себя, может исполнить только человек гениальный. Он заметил болезнь,
смутно угадал лекарство от нее и изо всех сил старается начать лечение;
просвещение и воля -- вот что создает великих
государей.
Но довольно ли срока одного царствования, чтобы вылечить
болезни, возникшие полтора столетия назад? Зло пустило столь прочные корни,
что мало-мальски внимательному иностранцу оно сразу бросается в глаза, --
притом что Россия такая страна, где все стремятся обмануть путешественника.
245
Астольф де Кюстин
Россия в 1839 году
Известно ли вам, что значит путешествовать по России? Для ума
поверхностного это означает питаться иллюзиями; но для всякого, чьи глаза открыты
и кто наделен хотя бы малейшей наблюдательностью в сочетании с независимым
нравом, путешествие -- это постоянная и упорная работа, тяжкое усилие,
совершаемое для того, чтобы в любых обстоятельствах уметь различить в людской
толпе две противоборствующие нации. Две эти нации -- Россия, как она есть и
Россия, какой ее желают представить перед Европой.
Император менее, чем кто-либо, застрахован от опасности оказаться в ловушке
иллюзий. Вспомните поездку Екатерины в Херсон -- она пересекала безлюдные
пустыни, но в полумиле от дороги, по которой она ехала, для нее возводили ряды
деревень; она же, не удосужившись заглянуть за кулисы этого театра, где тиран
играл роль простака, сочла южные провинции заселенными, тогда как они по-
прежнему оставались бесплодны не столько из-за суровости природы, сколько, в
гораздо большей мере, по причине гнета, отличавшего правление Екатерины.
Благодаря хитроумию людей, на которых возложены императором детали
управления, русский государь и поныне не застрахован от подобного рода
заблуждений. Так что случай этот частенько приходит мне на память.
Здешнее правительство с его византийским духом, да и вся Россия, всегда
воспринимали дипломатический корпус и западных людей вообще как
недоброжелательных и ревнивых шпионов. Между русскими и китайцами есть то
сходство, что и те и другие вечно полагают, будто чужестранцы им завидуют; они
судят о нас по себе.
Оттого столь хваленое московское гостеприимство выродилось в целое
искусство и превратилось в весьма тонкую политику; искусство это состоит в том,
чтобы удовольствовать гостя с наименьшими затратами искренности. Из
путешественников лучше всего относятся к тем, кто дольше и с наибольшим
добродушием позволяет водить себя за нос. Учтивость здесь -- всего лишь искусство
прятать друг от друга двойной страх: страх, который испытывают, и страх, который
внушают сами. Под всякой оболочкой приоткрывается мне лицемерное насилие,
худшее, чем тирания Батыя, от которой современная Россия ушла совсем не так
далеко, как нам хотят представить. Повсюду я слышу язык философии и повсюду
вижу никуда не исчезнувший гнет. Мне говорят: "Нам бы очень хотелось обойтись
без произвола, тогда мы были бы богаче и сильней; но ведь мы имеем дело с
азиатскими народами". А про себя в то же время думают:
"Нам бы очень хотелось избавить себя от разговоров про либерализм и
филантропию, мы были бы счастливей и сильней; но ведь нам приходится общаться
с европейскими правительствами".
Нужно сказать, что русские всех до единого сословий в чудесном согласии
споспешествуют торжеству у себя в стране подобной двуличности. Они способны
искусно лгать и естественно лицемерить, причем так успешно, что это равно
возмущает мою искрен-
246
Письмо пятнадцатое
ность и приводит меня в ужас. Здесь мне ненавистно все, чем я восхищаюсь в других
местах, ибо цена этим восхитительным вещам, на мой взгляд, слишком высока:
порядок, терпеливость, покой, изысканность, вежливость, почтительность,
естественные и нравственные связи, какие должны устанавливаться между созда-
телем замысла и исполнителем его,-- в общем, все, в чем состоит ценность и
привлекательность правильно устроенного общества, все, что придает некий смысл и
цель политическим установлениям, здесь сливается в одно-единственное чувство --
страх. Страх в России замещает, то есть парализует, мысль; из власти одного этого
чувства может родиться лишь видимость цивилизации; да простят меня близорукие
законодатели, но страх никогда не станет душой правильно устроенного общества,
это не порядок, это завеса, прикрывающая хаос, и ничего больше; там, где нет
свободы, нет ни души, ни истины. Россия -- это безжизненное тело, колосс, который
существует за счет головы, но все члены которого изнемогают, равно лишенные
силы!.. Отсюда-- какое-то глубинное беспокойство, неизъяснимое недомогание
Повозки, назначенные для вывоза городских нечистот, малы и неудобны; с
подобной машиной человек и лошадь мало что могут сделать за день. Русские
обыкновенно проявляют свою сообразительность не столько в старании
усовершенствовать дурные орудия труда, сколько в разных способах использовать
те, что у них есть. В них мало развита изобретательность, и чаще всего им не
хватает механизмов, приспособленных для достижения нужной цели. Народ этот
при всем его изяществе и талантах начисто лишен творческого
237
Астольф де Кюстин Россия
в 1839 году
гения: русские и в этом -- северные римляне. И те, и другие вынесли свои науки и
искусства из-за границы. Они умны, но ум их подражательный, а значит, более
иронический, чем плодовитый: такой ум все копирует, но ничего не в силах
создать сам.
Насмешка -- главная черта характера тиранов и рабов. У всякой угнетенной
нации ум склоняется к поношению, сатире, карикатуре; за свое бездействие и
унижение она мстит сарказмами. Остается вычислить и сформулировать, в каком
отношении находятся нации с теми конституциями, какие они себе избирают сами
или какие им навязывают сверху. Мое мнение таково: всякая приобщенная к
культуре нация имеет тот единственный способ правления, который только и
может иметь. Я не собираюсь ни предлагать, ни даже излагать вам свою теорию --
пусть над этим трудятся люди более достойные и ученые; нынешняя моя цель
гораздо скромнее:
я хочу описать, что поражает меня на улицах и набережных Петербурга.
В нескольких местах поверхность Невы сплошь покрыта лодками с сеном. Эти
безыскусные сооружения будут повыше многих домов и с виду живописны и ловко
устроены, как и все, чем славяне никому не обязаны, кроме себя. Эти передвижные
здания служат жилищем для гребцов; они затянуты соломенными коврами,
наподобие плетеных циновок, которые, несмотря на свою грубость, придают им
облик восточного шатра или китайской джонки; только в Петербурге довелось мне
видеть целые стены из сена, убранные соломенными половиками, и семьи,
вылезающие из-под сена, словно звери из логова.
В городе, где дома изнутри подвержены нашествию полчищ паразитов, а
снаружи каждую зиму ветшают, особенную важность обретает ремесло маляра. В
России любое здание надо всякий год штукатурить заново, иначе оно скоро
разрушится.
Любопытен способ, каким русский маляр исполняет свою должность. Для
работы на улице ему остается всего три месяца в году, и число рабочих, как вы
понимаете, должно быть достаточно велико-- их встречаешь на каждом
перекрестке. Эти люди сидят, рискуя жизнью, на дощечке, небрежно привязанной
к длинной, свисающей вниз веревке, и качаются на ней, как насекомые, у стен
здания, которое заново покрывают побелкой. Нечто похожее есть и у нас: наши
рабочие тоже поднимаются и спускаются вдоль стены дома, повисая на узлах
веревки. Но во Франции маляров всегда было немного, и они далеко не так
отважны, как русские. Человек везде ценит свою жизнь во столько, сколько она
стоит.
Представьте себе сотни пауков, что, повиснув на клочке разодранной бурей
паутины, спешат починить ее с дивным проворством и усердием,-- и вы получите
представление о том, как работают маляры коротким северным летом на улицах
Петербурга. Дома здесь четырехэтажные, не выше; они белого цвета и выглядят
чис-
238
Письмо четырнадцатое
тыми, но эта их внешность обманчива. Я знаю доподлинно, каковы они изнутри, и
потому прохожу мимо блистающих фасадов с почтительным отвращением.
В провинции красят города, через которые должен проезжать император; что
это -- почесть, какую отдают государю, или желание обмануть его, скрыв нищету,
в которой пребывает страна?
Русские по большей части издают неприятный запах, который ощущается
даже издали. Люди светские пахнут мускусом, простонародье же -- кислой
капустой, луком и старыми смазными сапогами. Дух этот устойчив и неизменен.
Как вы можете заключить, те тридцать тысяч подданных, что i января
приходят поздравить императора прямо во дворец, и те шесть-семь тысяч, что
завтра будут вместе с нами толпиться в Петергофе, приветствуя свою
императрицу, должны оставить отвратительную вонь.
До сих пор я ни разу не встречал на улице простолюдинки, которая бы
показалась мне красивой; подавляющее же большинство их, по-моему, на
удивление уродливы и до отвращения нечистоплотны. Странно подумать, что
именно они -- жены и матери мужчин с такими тонкими и правильными чертами,
с греческим профилем, так изящно и гибко сложенных, как видишь это даже в
низших классах русской нации. Нет ничего прекраснее русских стариков -- и
ничего ужаснее старух. Горожанки из среднего сословия мне почти не попадались.
Одна из особенностей Петербурга состоит в том, что число женщин, сравнительно
с числом мужчин, здесь меньше, нежели в столицах других стран; говорят, что они
составляют едва треть от общего населения города.
Оттого, что они редки, им оказывают слишком много внимания; ни одна из
них не рискнет находиться сколько-нибудь времени без провожатого на улице в
малолюдных кварталах -- столь торопливую готовность к услугам им
выказывают. Подобная сдержанность кажется мне вполне оправданной в столице
насквозь военизированной страны, населенной пристрастившимся к пьянству
народом. Русские женщины вообще показываются на людях меньше, чем
француженки; в недавнем еще прошлом они проводили всю жизнь взаперти,
словно азиатки. И ста лет не прошло с тех пор, как русские держали их под
замком. Подобная скрытность русских, память о которой не изгладилась и поныне,
заставляет, наряду с множеством иных обычаев, вспоминать о корнях этого
народа; из-за нее петербургские празднества и улицы становятся еще тоскливее.
Самое прекрасное, что видишь в этом городе, -- это парады: вот насколько верны
и справедливы мои слова о том, что всякий русский город, начиная со столицы,
есть военный лагерь, чуть более упорядоченный и мирный, нежели походный
бивуак.
В Петербурге мало кафе; публичные балы в пределах города не дозволены; на
гулянья жители ходят редко, а если и ходят, то принимают удручающе важный
вид.
239
Астольф де Кюстин
Россия в 1839 "МУ
Люди здесь серьезны от страха, но страх же делает их и весьма учтивыми. Я
никогда не видел, чтобы множество людей, причем из всех классов общества, так
уважительно обходились друг с другом. Кучер с облучка дрожек неизменно
приветствует своего товарища, а тот, проезжая мимо, не преминет ответить
поклоном на поклон;
грузчик приветствует маляра, и все остальные ведут себя так же. Шляпа и палка --
крайне значимые в России предметы. Учтивость эта, быть может, наигранна, мне
она по крайней мере кажется принужденной; и все ж даже одна только видимость
любезности служит к услаждению жизни. Какой же притягательности должна быть
исполнена учтивость истинная, идущая от сердца, если лживая учтивость имеет
столько преимуществ?
Для путешественника, который верит чужим словам и в то же время не лишен
характера, пребывание в Петербурге во всех отношениях приятно. Но характер
нужно иметь твердый, иначе невозможно запретить себе бывать на празднествах и
отказаться от обедов-- а они сущее бедствие русского общества, да и, можно
сказать, любого общества, куда допущены иностранцы и откуда, следственно,
исключена душевная близость.
Будучи здесь, я очень редко принимал приглашения от частных лиц --
любопытство мое привлекали прежде всего придворные торжества; но на них я уже
насмотрелся: чудесами, не трогающими сердце, скоро пресыщаешься. Лишь
влюбленный может смириться и последовать за любимой женщиной во дворец --
пусть и проклиная судьбу, что связывает его с обществом, движимым единственно
честолюбием, страхом и тщеславием. Напрасно говорят, что высший свет всюду
одинаков; в нынешней России придворные интриги занимают в жизни отдельного
человека большее место, чем в любой другой европейской стране.
Празднество в Петергофе. -- Народ во дворце своего повелителя. -- Что такое в
действительности эта проявление народной любви.-- Одновременное присутствие Азии и
Европы.-- Притягательность личности императора. -- Для чего императрица Екатерина
учреждала в России школы. -- Тщеславие русских. -- Сможет ли император от него
излечить? -- Ложная цивилизованность.-- План императора Николая.-- Россия, какой ее
показывают иностранцам, и Россия, как она есть.-- Воспоминание о поездке императрицы
Екатерины в Крым.-- Что думают русские о чужеземных дипломатах.-- Русское
гостеприимство.-- Суть вещей.-- Скрытность никуда не исчезла.-- Иностранцы--
соучастники русских.-- Что означает всеобщая любовь к русским императорам, -- Из кого
состоит толпа, допущенная во дворец. -- Дети священников.-- Мелкое дворянство.--
Смертная казнь.-- Каким образом ее отменили. -- Унылые лица. -- Причины, по каким
путешественник должен побывать в России. -- Разочарования. -- Условия жизни человека в
России. -- Сам император достоин жалости. -- Каково вознаграждение за эти тяготы.--
Гнет.-- Сибирь.-- Как должен вести себя чужестранец, чтобы встретить у русских
благожелательный прием. -- Язвительный русский ум..-- Политические воззрения русских.--
Опасность, какой подвергается иностранец в России. -- Честность мужика, русского
крестьянина. -- Часы сардинского посла. -- Другие кражи. -- Как управлять людьми. --
Громадная ошибка. -- Газета "Журналь де Деба"; почему император ее читает.--
Отступление.-- Политика императора.-- Политика газеты.-- Красота ландшафта в
Петергофе.-- Парк.-- Разные углы обзора.-- Усилия искусства.-- Иллюминации. -- Феерия.
-- Кареты и пешеходы, их число. -- Бивуак горожан. -- Количество лампионов. -- Время,
потребное, чтобы их зажечь. -- Толпа разбивает лагерь вокруг Петергофа.-- Ограды для
экипажей.-- Истинное достоинство русского народа.-- Английский замок. -- Как обходятся
с дипломатическим корпусом и приглашенными иностранцами. -- Где я ночую. -- Складная
кровать. -- Военные бивуаки. -- Молчаливость толпы. -- Ей недостает веселья.--
Принужденный порядок во всем.-- Бал.-- Апартаменты.-- Как император бороздит
толпу.-- Облик его.-- Полонезы.-- Иллюминация на кораблях.-- Буря.-- Несчастные случаи
на море во время празднества. -- Тайна. -- Цена жизни при деспотизме. -- Грустные
предзнаменования.-- Шифр императрицы гаснет.-- Во что обходится одному храбрецу
желание снова его зажечь. -- Распорядок дня императрицы. -- Участие в развлечениях
неизбежно. -- Печальные дни рождения. -- Прогулка в линейках. -- Описание этой кареты.
-- Встреча в линейке с одной русской дамой. -- Беседа с нею. -- Великолепие ночной прогулки.
-- Озеро Марли.-- Воспоминания о Версале.-- Дом Петра Великого.-- Освещенные гроты и
каскады.-- Толпа расходится после праздника.-- Картина отступления под Моск-
241
Астольф де Кюстин
Россия в 1839 году
вой.-- Император делает смотр кадетскому корпусу.-- И снова при дворе.-- Что
нужно, чтобы вынести подобную жизнь. -- Торжество одного кадета. -- Эволюции
черкесских солдат.
Петергоф, 23 июля 1839 года
Праздник в Петергофе нужно рассматривать с двух разных точек зрения --
материальной и нравственной; одно и то же зрелище, если исследовать его в этих
двух аспектах, производит различное впечатление.
Я не встречал ничего прекраснее для взора и печальнее для мысли, чем это
якобы национальное собрание царедворцев и землепашцев, которые в самом деле
собираются в одних и тех же салонах, но не сближаются душевно. Мне это не
нравится с точки зрения общественной, ибо я полагаю, что император ради фаль-
шивого блеска своей популярности принижает людей благородных, не возвышая
при этом простых. Все люди равны перед Богом, но для русского человека Бог --
это его повелитель; сей высший повелитель вознесся столь высоко над землей, что
не замечает дистанции между рабом и господином; с тех вершин, где обретается его
величие, ничтожные оттенки, какими различаются представители рода
человеческого, ускользают от божественных взоров. Так неровности, какими
вздыблена поверхность земного шара, изгладились бы в глазах обитателя солнца.
Когда император распахивает, по видимости свободно, двери своего дворца
для привилегированных крестьян и избранных горожан, оказывая им честь и
допуская к себе засвидетельствовать почтение дважды в году *, он не говорит
пахарю или торговцу: "Ты такой же, как я", но дает понять вельможе: "Ты такой же
раб, как они; а я, ваш бог, равно недосягаем для всех вас". Если оставить в стороне
политические домыслы, то моральный смысл празднества именно таков, и именно
это портит мне удовольствие от его созерцания. Больше того, я приметил, что
повелителю и рабам оно нравится гораздо больше, чем настоящим придворным.
Искать подобия всенародной любви в равенстве других -- игра жестокая; эта
забава деспота могла бы ослепить людей в иные эпохи истории, но народы,
достигнувшие возраста опыта и рассудительности, уже не обманутся ею.
Император Николай не первый прибегнул к подобному плутовству; но раз не он
изобрел это политическое ребячество, он мог бы, к вящей чести своей, и отменить
его. Правда, в России ничего нельзя отменять безнаказанно: народы, которым
недостает узаконенных прав, ищут опоры только в привычках. Упорная
приверженность обычаю, хранимому с помощью бунта. и яда,-- один из столпов
здешней конституции, и периодическая смерть государей служит для русских
доказательством тому, что эта конституция умеет заставить себя уважать. Каким
образом подобный
* i января в Петербурге и на празднестве в честь императрицы в Петергофе.
242
Письмо пятнадцатое
механизм поддерживается в равновесии -- для меня глубокая и мучительная тайна.
Как декорация, как живописное смешение людей разного
звания, как смотр великолепных и необыкновенных костюмов праздник в
Петергофе выше всяких похвал. Все, что я о нем читал, все, что мне рассказывали,
не могло дать мне представления о подобной феерии: воображение оказалось не в
силах сравниться
с реальностью.
Представьте себе дворец, возведенный на насыпной площадке, которая в
стране необозримых равнин, плоской настолько, что с возвышения в шестьдесят
футов вы наслаждаетесь зрелищем бескрайнего горизонта, кажется высокой, как
настоящая гора; у подножия этого внушительного сооружения начинается
обширный парк и тянется до самого моря; там, на горизонте, вы замечаете строй
военных кораблей -- в праздничный вечер на них должна зажечься иллюминация;
это какое-то волшебство: от боскетов и террас дворца вплоть до волн Финского
залива загорается, блещет и угасает, подобно пожару, огонь. В парке благодаря
лампионам светло как днем. Вы видите деревья, по-разному освещенные
множеством солнц всех цветов радуги; фонари в этих садах Армиды исчисляются
не тысячами и не десятками тысяч, счет идет на сотни тысяч, и всем этим вы
любуетесь из окон дворца, который захвачен народом-- столь почтительным,
словно он всю жизнь провел при дворе.
И все же в этой толпе, где все звания должны были бы сравняться, всякий
класс являет себя отдельно, не смешиваясь с другими. Хоть деспотизм и
предпринял несколько атак на аристократию, в России по-прежнему существуют
касты.
Здесь лишний раз проявляется сходство с Востоком и здесь же заложено не
последнее из разительных противоречий общественного устройства, какое
возникло из нравов народа в сочетании с принятым в стране способом правления.
На празднике императрицы, истинной вакханалии абсолютной власти, открылся
мне за видимым беспорядком бала тот же порядок, который царит в государстве. Я
встречал все тех же торговцев, солдат, землепашцев, придворных, и все они
разнились друг от друга костюмом: одежда, не указывающая на положение
человека, равно как и человек, чья ценность в личных заслугах, были бы тут
отклонениями от нормы, европейскими выдумками, какие вывезли из-за границы
беспокойные поклонники новизны и неосторожные путешественники. Не
забывайте, мы находимся у пределов Азии -- в моих глазах русский, облаченный
во фрак, выглядит иностранцем, хоть он и у себя дома.
Россия расположена на границе двух континентов, и то, что пришло сюда из
Европы, по природе своей не может до конца слиться с тем, что было привнесено
из Азии. До сих пор здешнее общество приобщалось к культуре лишь насильно,
страдая от несходства двух одновременно присутствующих в нем, но по-прежне-
243
Астольф де Кюстин
Россия в 1839 году
му весьма различных цивилизаций; в этом для путешественника -- источник
наблюдений если не утешительных, то любопытных.
На балу царит столпотворение; он якобы маскированный, поскольку мужчины
носят под мышкой шелковый лоскут, окрещенный венецианским плащом, каковой
потешно развевается поверх мундиров. Залы старого дворца, полные людей,
являют собою океан напомаженных голов, над которым высится благородная
голова императора: стать его, голос и воля как бы парят над покорным ему
народом. Вид этого монарха -- свидетельство тому, что он достоин и способен
повелевать умами подданных -- точно так же, как превосходит он ростом их тела;
его личность обладает какой-то притягательной силой; в Петергофе -- равно как на
параде, на войне, в любой точке империи и во всякую минуту его жизни -- вы
видите перед собою человека царственного.
Эта непрерывная царственность, которой все непрерывно поклоняются, была
бы настоящей комедией, когда бы от этого всечасного представления не зависело
существование шестидесяти миллионов человек, живущих потому только, что
данный человек, на которого вы глядите и который держится как император,
дозволяет им дышать и диктует, как должны они воспользоваться его дозволением;
это не что иное, как божественное право в применении к механизму общественной
жизни; такова серьезная сторона представления, и из нее проистекают вещи
настолько важные, что страх перед ними заглушает желание смеяться.
Сегодня нет на земле другого человека, наделенного подобной властью и
пользующегося ею, -- нет ни в Турции, ни даже в Китае. Вообразите себе сноровку
наших испытанных веками правительств, поставленную на службу еще молодому,
хищному обществу; западные правила управления со всем их современным
опытом, оказывающие помощь восточному деспотизму; европейскую дисциплину,
поддерживающую азиатскую тиранию; внешнюю цивилизованность,
направленную на то, чтобы тщательно скрыть варварство и тем продлить его,
вместо того чтобы искоренить; узаконенную грубость и жестокость; тактику
европейских армий, служащую к укреплению политики восточного двора; --
представьте себе полудикий народ, который построили в полки, не дав ни
образования, ни воспитания, и вы поймете, каково моральное и общественное
состояние русского народа.
Как воспользоваться административными успехами европейских наций, чтобы
править шестьюдесятью миллионами человек на восточный лад,-- вот задача,
которую пытаются решить люди, стоящие во главе России, начиная с Петра I.
Царствования Екатерины Великой и Александра лишь продлили вечное
детство этой нации, которая и по сей день существует лишь на словах.
Екатерина открывала школы, дабы удовольствовать Француз-244
Письмо пятнадцатое
ских философов, чье тщеславие алкало похвал. Однажды московский губернатор,
один из ее прежних фаворитов, награжденный за услуги пышной ссылкой в
старинную столицу империи, написал ей, что никто не отдает детей в школы;
императрица отвечала в таких
примерно словах:
"Дорогой князь, не надо жаловаться, что у русских нет желания
учиться; школы я учреждаю не для нас, а для Европы, ВО МНЕНИИ КОТОРОЙ
НАМ НАДОБНО ВЫГЛЯДЕТЬ ПРИСТОЙНО; в тот день, когда крестьяне наши
возжаждут просвещения, ни вы, ни я не удержимся на своих местах".
Письмо это читал человек, достойный всяческого доверия; скорее всего,
императрица пребывала в забытьи, когда писала его, но именно из-за подобных
приступов рассеянности она и слыла столь любезной и оказывала столь мощное
влияние на умы людей с воображением.
Русские, следуя обычной своей тактике, станут отрицать достоверность этого
анекдота; за точность слов я не ручаюсь, но могу утверждать, что в них выражена
подлинная мысль государыни. Для вас и для меня довольно будет и этого.
Черточка эта поможет вам понять тот дух тщеславия, какой мучает русских и
извращает в самом источнике установленную над
ними власть.
Это злосчастное мнение Европы -- призрак, преследующий русских в
тайниках их мыслей; из-за него цивилизация сводится для них к какому-то более
или менее ловко исполненному фокусу.
Нынешний император со своим здравым смыслом и светлым умом заметил
этот подводный камень, но удастся ли ему обойти его? Надобно обладать
большей силой, нежели Петр Великий, дабы исправить зло, какое причинил
первый растлитель русских.
Теперь сделать это вдвойне трудно: разум крестьянина, по-прежнему грубый
и варварский, противится культуре, но по привычке и по складу характера он
повинуется узде; в то же время ложно-изысканный образ жизни вельмож никак не
вяжется с национальным духом, на который нужно было бы опереться, дабы
возвысить народ; -- как все запутано! кто развяжет сей новый
гордиев узел?..
Я восхищаюсь императором Николаем: задачу, какую возложил
он на себя, может исполнить только человек гениальный. Он заметил болезнь,
смутно угадал лекарство от нее и изо всех сил старается начать лечение;
просвещение и воля -- вот что создает великих
государей.
Но довольно ли срока одного царствования, чтобы вылечить
болезни, возникшие полтора столетия назад? Зло пустило столь прочные корни,
что мало-мальски внимательному иностранцу оно сразу бросается в глаза, --
притом что Россия такая страна, где все стремятся обмануть путешественника.
245
Астольф де Кюстин
Россия в 1839 году
Известно ли вам, что значит путешествовать по России? Для ума
поверхностного это означает питаться иллюзиями; но для всякого, чьи глаза открыты
и кто наделен хотя бы малейшей наблюдательностью в сочетании с независимым
нравом, путешествие -- это постоянная и упорная работа, тяжкое усилие,
совершаемое для того, чтобы в любых обстоятельствах уметь различить в людской
толпе две противоборствующие нации. Две эти нации -- Россия, как она есть и
Россия, какой ее желают представить перед Европой.
Император менее, чем кто-либо, застрахован от опасности оказаться в ловушке
иллюзий. Вспомните поездку Екатерины в Херсон -- она пересекала безлюдные
пустыни, но в полумиле от дороги, по которой она ехала, для нее возводили ряды
деревень; она же, не удосужившись заглянуть за кулисы этого театра, где тиран
играл роль простака, сочла южные провинции заселенными, тогда как они по-
прежнему оставались бесплодны не столько из-за суровости природы, сколько, в
гораздо большей мере, по причине гнета, отличавшего правление Екатерины.
Благодаря хитроумию людей, на которых возложены императором детали
управления, русский государь и поныне не застрахован от подобного рода
заблуждений. Так что случай этот частенько приходит мне на память.
Здешнее правительство с его византийским духом, да и вся Россия, всегда
воспринимали дипломатический корпус и западных людей вообще как
недоброжелательных и ревнивых шпионов. Между русскими и китайцами есть то
сходство, что и те и другие вечно полагают, будто чужестранцы им завидуют; они
судят о нас по себе.
Оттого столь хваленое московское гостеприимство выродилось в целое
искусство и превратилось в весьма тонкую политику; искусство это состоит в том,
чтобы удовольствовать гостя с наименьшими затратами искренности. Из
путешественников лучше всего относятся к тем, кто дольше и с наибольшим
добродушием позволяет водить себя за нос. Учтивость здесь -- всего лишь искусство
прятать друг от друга двойной страх: страх, который испытывают, и страх, который
внушают сами. Под всякой оболочкой приоткрывается мне лицемерное насилие,
худшее, чем тирания Батыя, от которой современная Россия ушла совсем не так
далеко, как нам хотят представить. Повсюду я слышу язык философии и повсюду
вижу никуда не исчезнувший гнет. Мне говорят: "Нам бы очень хотелось обойтись
без произвола, тогда мы были бы богаче и сильней; но ведь мы имеем дело с
азиатскими народами". А про себя в то же время думают:
"Нам бы очень хотелось избавить себя от разговоров про либерализм и
филантропию, мы были бы счастливей и сильней; но ведь нам приходится общаться
с европейскими правительствами".
Нужно сказать, что русские всех до единого сословий в чудесном согласии
споспешествуют торжеству у себя в стране подобной двуличности. Они способны
искусно лгать и естественно лицемерить, причем так успешно, что это равно
возмущает мою искрен-
246
Письмо пятнадцатое
ность и приводит меня в ужас. Здесь мне ненавистно все, чем я восхищаюсь в других
местах, ибо цена этим восхитительным вещам, на мой взгляд, слишком высока:
порядок, терпеливость, покой, изысканность, вежливость, почтительность,
естественные и нравственные связи, какие должны устанавливаться между созда-
телем замысла и исполнителем его,-- в общем, все, в чем состоит ценность и
привлекательность правильно устроенного общества, все, что придает некий смысл и
цель политическим установлениям, здесь сливается в одно-единственное чувство --
страх. Страх в России замещает, то есть парализует, мысль; из власти одного этого
чувства может родиться лишь видимость цивилизации; да простят меня близорукие
законодатели, но страх никогда не станет душой правильно устроенного общества,
это не порядок, это завеса, прикрывающая хаос, и ничего больше; там, где нет
свободы, нет ни души, ни истины. Россия -- это безжизненное тело, колосс, который
существует за счет головы, но все члены которого изнемогают, равно лишенные
силы!.. Отсюда-- какое-то глубинное беспокойство, неизъяснимое недомогание