Страница:
восьми-десяти правил парой'' лошадей, запряженных в это устройство; к моему
большому удивлению, за ним следовало довольно много солдат. Я спрашиваю у
провожатого своего, для чего может быть нужен столь необыкновенный i экипаж
-- и не успеваю еще окончить вопроса, как ответом мне ' служит появившееся в
одном из окошек этого ящика изможденное лицо: такая карета используется для
перевозки заключенных к месту
назначения.
-- Это у русских арестантская повозка,-- говорит мой спутник. -- Конечно,
нечто подобное есть и в других странах, но там это предмет всеобщей ненависти,
и его по возможности прячут с глаз долой; вам не кажется, что здесь его,
наоборот, выставляют напоказ? ну и правительство!
-- Но не забывайте, с какими трудностями оно сталкивается, возразил я.
294
Письмо семнадцатое
-- Ax! вы все еще верите их золоченым словесам; русские власти сделают из
вас все, что им угодно, так и знайте.
-- Я пытаюсь встать на их точку зрения: ничто не требует таких осторожных
оценок, как точка зрения людей, стоящих у власти, ведь они не вольны в своем
выборе. Всякое правительство вынуждено исходить из свершившихся фактов; тот
порядок вещей, какой призвано энергически защищать и понемногу совершен-
ствовать это правительство, создан не им. Когда бы железная дисциплина, которой
повинуется этот еще полудикий народ, на миг перестала всей тяжестью давить на
него, все общество перевернулось бы вверх дном.
-- Так они вам говорят; но пресловутая эта необходимость всем им на руку,
не сомневайтесь: те, кто больше всех жалуется на строгости, к которым, по их
словам, они вынуждены прибегать, отказались бы от этих строгостей лишь скрепя
сердце; в глубине души им нравится ничем не ограниченная власть -- так легче
все приводить в движение. Кто же с охотой пожертвует тем, что облегчает ему
задачу? Попробуйте потребовать от проповедника, чтобы он, обращая к вере
закоренелых грешников, обходился без ада! Ад для богословов-- все равно что
смертная казнь для правителей *:
поначалу они прибегают к нему с сожалением, как к необходимому злу, а в конце
концов входят во вкус и ремесло свое почитают в том, чтобы проклясть большую
часть рода человеческого. Точно так же и со строгостями политическими: прежде
чем пустить их в ход, их боятся, но потом, когда видят их действенность,
начинают любить;
именно так и случается в этой стране на каждом шагу, не сомневайтесь; по-моему,
здешние власти сами, по своей охоте, создают поводы посвирепствовать -- из
опасения утратить к этому привычку. Разве вам не известно, что как раз теперь
происходит на Волге?
-- Я слышал, что там были серьезные волнения, но их быстро подавили.
-- Верно, но какой ценой? Да и скажи я вам, что все эти ужасные беспорядки
-- результат одного только слова, произнесенного императором...
-- Я никогда не поверю, что он одобрял подобные ужасы.
-- Я совсем не то хочу сказать; однако ж именно его слово -- сказанное,
согласен, без всякого умысла, -- и породило это зло. Вот как было дело. Удел
императорских крестьян, несмотря на бесчинства царских управляющих, все же
лучше, чем участь прочих рабов-крепостных, и как только государь обзаводится
каким-нибудь новым владением, жители приобретенных короной земель
становятся предметом зависти со стороны всех своих соседей. В последний раз он
купил немалое владение в том самом уезде, что впоследствии взбунтовался;
немедля со всех концов уезда отрядили крестьян
* Не забывайте, пожалуйста, что это не мои слова.
295
Астольф де Кюстин Россия
в 1839 году
к новым управляющим императорскими землями -- молить императора купить в
придачу и окрестные угодья вместе с людьми;
посланцы от крепостных были отправлены и в самый Петербург -- император их
принимает, обходится с ними по-доброму, однако ж, к великому их сожалению,
покупать отказывается. Не могу же я купить всю Россию, отвечает он им, но
надеюсь, настанет время, когда каждый крестьянин в этой империи будет
свободным;
если бы все зависело только от меня, русские уже сегодня получили бы волю; я
желаю им обрести ее в будущем и ради этого тружусь
не покладая рук.
-- Что ж, мне такой ответ кажется весьма разумным, искренним
и человеколюбивым.
-- Конечно, но императору следовало бы знать, к кому он обращает свои
слова, и не делать так, чтобы из-за его нежных чувств к крепостным те стали резать
дворян. От этой речи, пересказанной людьми дикими и завистливыми, заполыхал
весь уезд. А потом пришлось наказывать простой народ за преступления, которые
его заставили совершить. "Батюшка желает нашего освобождения, -- возглашают
посланцы, вернувшись из столицы на волжские берега. -- Он печется лишь о
нашем счастье, он сам говорил, а значит, господа и все их приставы -- наши враги,
они противятся добрым намерениям Батюшки! так отомстим же за себя, отомстим
за императора!" И вот уже крестьяне набрасываются на своих господ, почитая,
будто творят богоугодное дело, и враз истребляют всех дворян и управляющих с
семьями в целом уезде. Одного насаживают на вертел и жарят живьем, другого
варят в котле, вспарывают животы уполномоченным, убивают любыми способами
представителей власти, не щадят ни одного встречного, предают города огню и
мечу, в общем, превращают уезд в пустыню -- и не во имя свободы, они не ведают,
что это такое, но во имя собственного избавления и с криком "Да здравствует
император!": смысл этих слов для них ясен и совершенно определен.
-- Быть может, кого-то из этих людоедов мы только что и видели в клетке для
узников. Тут, знаете ли, есть от чего уняться нашему филантропическому
возмущению... Вот и попробуйте проявлять в обращении с подобными дикарями то
же милосердие, какого вы требуете от западных правительств!
-- Надо было постепенно, шаг за шагом, менять умы и души населения, а
вместо этого находят более удобным сменить ему жилище: после каждой сцены
вроде этой происходит массовое переселение целых деревень и уездов; местные
жители никогда не уверены, что их территория останется за ними; в результате
подобной системы человек, привязанный к своему клочку земли, даже и в рабстве
оказывается лишен единственного утешения, возможного в его положении, --
постоянства, привычки, привязанности к своему углу. Какое-то дьявольское
сочетание: он постоянно переезжает
296
Письмо семнадцатое
с места на место, но не ведает, что такое воля. По одному слову государя
крестьянина, как дерево, выкорчевывают, вырывают с корнем из родной земли и
шлют на погибель или на муки куда-нибудь на край света; что станется с
селянином, чья жизнь неотделима от окружающих предметов *, если пересадить
его в деревню, не знавшую его с колыбели? крестьянин, которого постоянно
сметают ураганы, разражающиеся среди верховной власти, больше не любит своей
хижины -- единственного, что он мог бы любить в этом мире;
он ненавидит жизнь и небрежет своим долгом, ибо человеку, чтобы он осознал
свои обязанности, надобно дать немножко счастья:
несчастье учит его только лицемерить и бунтовать. Личный интерес -- это,
конечно, не основа морали, но хотя бы подпорка ее. Когда бы мне было дозволено
пересказать вам те достоверные подробности событий в ***, которые я узнал
вчера, вы бы содрогнулись.
-- Изменить дух народа очень трудно; это дело не одного дня и даже не
одного царствования.
-- Но разве кто-то искренне пытается это сделать?
-- Думаю, что да, только соблюдая осторожность.
-- То, что вы называете осторожностью, я называю притворством; вы не
знаете императора.
-- Его можно обвинять в непреклонности, но не в притворстве;
впрочем, у государя непреклонность -- это скорее достоинство.
-- Я мог бы это опровергнуть, но не хочу отвлекаться от темы;
вы полагаете, будто у императора искренний характер? припомните, как он себя
вел, когда умер Пушкин.
-- Я не знаю, как обстояло, дело.
Беседуя таким образом, мы дошли до Марсова поля, обширной равнины, с
виду пустынной, хоть она и расположена в самом центре города; но размеры ее
таковы, что люди на ней теряются -- приближение их заметно издалека, и потому
разговаривать здесь можно в большей безопасности, нежели в собственной
комнате. Мой чичероне продолжает рассказ:
-- Пушкин, как вы знаете, был величайший поэт России.
-- Не нам о том судить.
-- Мы можем судить об этом хотя бы по его славе.
-- Его стиль очень хвалят, но для человека, родившегося в стране
непросвещенной, хоть и в эпоху утонченно цивилизованную, это заслуга
небольшая: он может подбирать те чувства и Идеи, что в ходу у соседних наций, и
выглядеть оригинальным у себя на родине. Язык целиком в его власти, ибо совсем
еще нов; и чтобы превратиться в историческую фигуру для невежественной нации,
живущей в окружении наций просвещенных, поэту достаточно попросту
переводить, не мудрствуя лукаво. Он будет подражателем, а прослывет творцом.
Русский человек меньше любого другого страдает от такой перемены благодаря
однообразию природы в его стране и простоте своих привычек; я показал это в другом месте.
297
Астольф де Кюстин
Россия в 1839 году
-- Заслуженна была его слава или нет, но он был знаменит. Он был еще молод
и нрав имел гневливый -- как вам известно, в жилах его текла унаследованная от
матери мавританская кровь. Жена его, большая красавица, внушала ему более
страсти, нежели доверия;
обладая поэтической душой и африканским нравом, он был склонен к ревности;
несчастный впадает в раздражение от мнимой неверности, от ложных,
пропитанных ядом доносов, коварством своим напоминающих завязку
шекспировской трагедии; русский Отелло теряет всякое чувство меры и хочет
заставить человека, который, как он полагает, его оскорбил, драться на дуэли.
Человек этот был француз, к тому же его свояк; имя его г-н Дантес. Дуэль в России
-- дело тем более серьезное, что здесь, в отличие от нашей страны, она не
согласуется с общественными нравами, противостоящими закону, и задевает
устойчивые представления о морали; эта нация скорее восточная, нежели
рыцарская. Дуэль здесь незаконна, как и повсюду, но ей труднее, чем где бы то ни
было, опираться на общественное мнение.
Г-н Дантес сделал все возможное, чтобы избежать огласки; под натиском
разгневанного супруга он, не теряя достоинства, отказывается дать ему
удовлетворение, но не прекращает ухаживаний. Пушкин почти лишается рассудка:
неизбежное присутствие в его доме человека, чьей гибели он хочет, кажется ему
постоянной жестокой обидой; он идет на все, лишь бы выгнать его; в конце концов
дуэль становится неизбежной. И вот свояки стреляются, г-н Дантес убивает
Пушкина; человек, виновный в глазах общественного мнения, выходит
победителем, а человек невинный, оскорбленный муж, национальный поэт --
гибнет.
Смерть его наделала в обществе много шума и вызвала всеобщую печаль.
Пушкин, поэт в высшей степени русский, творец прекраснейших од на русском
языке, гордость страны, создатель новой славянской поэзии, первый здешний
талант, чье имя отозвалось, и довольно громко, в Европе... в Европе!!! наконец,
слава настоящего и надежда будущего -- и вот все это погибло; идол низвергнут в
собственном храме, пал в расцвете сил от руки француза... Какая ненависть, какие
страсти тут закипают! Петербург, Москва, вся империя пришла в волнение; ведь
всеобщий траур есть свидетельство заслуг покойного и доказательство величия
страны, которая может бросить Европе: "У меня был свой поэт!! и для меня честь
оплакивать его!"
Император, лучше всех в России знающий русских и лучший знаток по части
лести, являет осмотрительность и отдает дань общественной скорби; он велит
отслужить панихиду; не знаю, не простерлось ли его благочестивое кокетство даже
до того, чтобы лично присутствовать на сей церемонии, дабы все видели его сожа-
ление и сам Господь был свидетелем преклонения его перед национальным гением,
прежде времени разлученным со своей славой.
298
Письмо семнадцатое
Как бы там ни было, но сочувствие, явленное государем, настолько льстит
московскому духу, что пробуждает в сердце одного весьма одаренного юноши
благородное чувство патриотизма; сей излишне легковерный поэт, видя
августейшее покровительство, оказанное первому из искусств, исполняется
энтузиазма -- и вот уже дерзновенно полагает, будто его посетило откровение
свыше! в порыве простодушной благодарности он осмеливается даже написать оду
-- какова дерзость! патриотическую оду с изъявлением признательности
императору -- покровителю словесности! В конце этого замечательного
стихотворения он возносит хвалы усопшему поэту -- ничего больше... Я читал эти
стихи и могу поручиться, что намерения автора были самые невинные; разве что вы
сочтете преступлением надежду, которая затаилась в глубине его сердца и которая,
по-моему, вполне дозволительна юному воображению. На мой взгляд, он, не говоря
этого прямо, полагал, что, быть может, однажды Пушкин воскреснет в нем, и сын
императора вознаградит второго поэта России, подобно тому как сам император
воздал почести первому... Безрассудный храбрец! жаждать известности, открыто
признаваться в желании славы при деспотизме! как если бы Прометей заявил
Юпитеру: "Берегись, защищайся, скоро я похищу у тебя небесный огонь". И вот
каково было вознаграждение, полученное юным искателем торжества -- иными
словами, мученичества. Несчастный за одно только то, что без зазрения совести
принял на веру показную любовь самодержца к изящным искусствам и сло-
весности, впал в особую немилость и получил ТАЙНЫЙ приказ отправляться для
развития своих поэтических дарований на Кавказ -- ту же Сибирь, только с чуть
более мягким климатом.
Он пробыл там два года и возвратился с подорванным здоровьем, сломленной
душой и воображением, решительно исцелившимся от былых грез --
исцелившимся прежде тела, которое пока еще страждет от подхваченных в Грузии
лихорадок. И после такого поступка вы по-прежнему будете доверять
официальным речам императора и его публичным действиям?
Вот что примерно отвечал я на слова соотечественника:
-- Император тоже человек, он тоже не лишен человеческих слабостей.
Наверное, что-то неприятно поразило его в направлении мыслей вашего юного
поэта. Не сомневайтесь, мысли эти были скорее европейскими, нежели
национальными. Император ведет себя прямо противоположно тому, как поступала
Екатерина II: он не льстит Европе, а дерзит ей; согласен, это ошибка, ибо вызываю-
щее поведение -- та же зависимость, с его помощью можно утвердить себя лишь
через противоречие; но это ошибка простительная, тем более если вы припомните,
какое зло причинили России государи, всю жизнь одержимые манией
подражательства.
-- Вы неисправимы! -- воскликнул адвокат последних бояр. -- Вы тоже
верите, что можно создать какую-то особенную
299
Астольф де Кюстин Россия
в 1839 году
цивилизацию на русский манер. Все это было хорошо до Петра I, но сей государь
уничтожил плод в зародыше. Езжайте в Москву, она самая сердцевина старинной
империи, но вы увидите, что и там все умы обращаются к размышлениям о
промышленности и национальный характер сохраняется не больше, чем в Санкт-
Петербурге. Ныне император Николай совершает ошибку, похожую на ошибку
императора Петра I, только в обратном смысле. Он ни во что не ставит историю
целого столетия, века Петра Великого; у истории свои непреложные законы, и
прошлое повсюду оказывает влияние на настоящее. Беда государю, который не
желает этим законам подчиняться!
Час был довольно поздний; мы распрощались, и я продолжал прогулку в
одиночестве, размышляя о том, какое энергичное чувство сопротивления должно
зреть в душах людей, живущих при деспотическом режиме и привыкших ни с кем
не делиться своими думами. Когда подобный способ правления не притупляет
характеры, он их укрепляет.
Я вернулся домой, чтобы продолжить письмо к вам; я занимаюсь этим почти
каждый день, и все же пройдет еще немало времени, прежде чем вы получите мои
послания, ведь я их прячу, словно планы какого-нибудь заговора, в ожидании
надежного человека, который бы вам их передал; но найти такую оказию -- дело
столь трудное, что, боюсь, придется везти их самому.
ПРОДОЛЖЕНИЕ ПРЕДЫДУЩЕГО ПИСЬМА
30 июля 1893 года
Вчера, окончив писать, решился я перечитать переводы некоторых
стихотворений Пушкина и утвердился в том своем мнении о нем, какое
составилось у меня по первому чтению. Человек этот отчасти заимствовал свои
краски у новой западноевропейской школы в поэзии. Не то чтобы он воспринял
антирелигиозные воззрения лорда Байрона, общественные идеи наших поэтов или
философию поэтов немецких, но он взял у них манеру описания вещей. Так что
подлинно московским поэтом я его еще не считаю. Поляк Мицкевич
представляется мне гораздо более славянином, хоть и он, подобно Пушкину,
испытал влияние западных литератур.
К тому же, появись нынче подлинно московский поэт, он бы мог обращаться
только к народу: в салонах его бы не услышали и читать не стали. Там, где нет
языка, нет и поэзии, и тем более нет мыслителей. Сейчас все потешаются над тем,
что император Николай требует при дворе говорить по-русски; новшество сие
кажется прихотью самодержца; грядущее поколение скажет ему спасибо за эту
победу здравого смысла над высшим светом.
Как может проявиться дух естественности в обществе, где говорят на четырех
языках, не выучив толком ни одного? Неповтори-
300
Письмо семнадцатое
мость мысли гораздо тесней, нежели полагают, связана со своеобразием речи. Как
раз об этом столетие назад позабыли в России, а несколько лет назад и во Франции.
На детях наших еще отзовется то маниакальное пристрастие к боннам-
англичанкам, какое овладело у нас всеми фешенебельными матерями.
Во Франции первым и, по-моему, лучшим учителем французского всегда была
кормилица -- человек должен изучать свой родной язык всю жизнь, но ребенок не
должен нарочно учить его, он без всяких уроков воспринимает его с колыбели.
Вместо этого нынешние французские малыши с рождения лепечут по-английски и
коверкают немецкий, а уже после им, словно иностранный язык, преподают
французский.
Монтень гордился, что выучил латынь прежде французского;
возможно, именно этому преимуществу, которым хвастает создатель "Опытов",
мы обязаны самым искренним и самым национальным талантом в нашей древней
литературе; ему было чему радоваться, ибо латынь -- это корень нашего языка; но
народ, который не почитает языка своих отцов, теряет ясность и
непосредственность выражений; дети наши говорят по-английски, как слуги носят
пудреные парики -- вследствие какой-то мании! Я убежден, что почти полное
отсутствие своеобразия в современных славянских литературах происходит от
того, что начиная с XVIII века русские и поляки взяли за правило нанимать для
своих семей чужеземных гувернанток и воспитателей; когда русские, получившие
хорошее воспитание, переходят на родной язык, они переводят с иностранного, и
заемный этот стиль прерывает полет мысли, нарушая простоту ее выражения.
Почему китайцам удалось сделать для рода человеческого больше, чем
русским -- ив литературе, и в философии, и в морали, и в законодательстве? быть
может, именно потому, что эти люди всегда исповедовали великую любовь к
своему первобытному наречию.
Смешение языков не вредит умам посредственным, напротив, оно помогает
им в их ремесле; поверхностное образование, единственно подобающее таким
умам, облегчается равно поверхностным изучением живых языков -- нетрудным,
похожим скорее на игру ума, в совершенстве приспособленную к свойствам мозгов
ленивых либо преследующих цели вполне материальные; но если, по несчастью, в
одном случае из тысячи, систему эту применяют для воспитания выдающегося
дарования, она задерживает труд природы, совращает гений с истинного пути и
сулит ему в будущем бесплодные сожаления или такие труды, каким даже и
избранные не имеют досуга и мужества предаваться позднее, нежели в ранней
юности. Не каждый великий писатель -- Руссо: Руссо выучил наш язык как
иностранец, и понадобилась вся его гениальная выразительность, все его гибкое
воображение вкупе с упорством характера, наконец,
301
Астольф де Кюстин
Россия в 1839 "МУ
понадобилось одиночество его в свете для того, чтобы в конечном счете он
заговорил по-французски так, словно никогда не учил его специально. А ведь
французский язык жителей Женевы не так далек "от языка Сен-Симона и
Фенелона, как тот пересыпанный английскими и немецкими словами жаргон,
какому учатся нынче в Париже дети людей в высшей степени элегантных. Быть
может, родись Руссо во Франции в те времена, когда дети там говорили по-
французски, фразы этого великого писателя не звучали бы так натянуто. Смешение
языков благоприятствует смутности в мыслях; человек посредственный к этому
приспосабливается, человек даровитый негодует и растрачивает себя на переделку
инструмента всякого гения -- языка. Если не принимать никаких мер, то через
полвека настоящий, старинный французский язык станет языком мертвым.
Бывшее в свое время в ходу изучение древних языков не только не
приводило к пагубным результатам, но давало нам единственное средство
достигнуть углубленного знания нашего собственного языка, от них
происшедшего. Их изучение заставляло нас восходить к истокам, укрепляло в
нашей исконной природе, не говоря уже о том, что оно как нельзя лучше отвечало
способностям и потребностям ребенка, который прежде всего нуждается в
подготовке инструмента его мысли -- языка.
В то время как Россия возрождается мало-помалу благодаря государю, что
правит ею ныне в согласии с принципами, неведомыми прежним властителям
страны, и имеет надежду рано или поздно обрести свой язык, своих поэтов и
прозаиков, у нас во Франции щеголи и так называемые просвещенные люди
готовят поколение писателей-подражателей и женщин, лишенных независимости
ума:
они так хорошо будут понимать в оригинале Шекспира и Гете, что не сумеют уже
оценить ни прозу Боссюэ и Шатобриана, ни легкокрылую поэзию Гюго, ни
периоды Расина, ни неповторимость и искренность Мольера и Лафонтена, ни ум и
вкус госпожи де Севинье, ни силу чувства и божественную гармонию Ламартина!
Вот так у них и отнимут способность породить нечто достаточно своеобразное для
того, чтобы не увяла слава их языка и чтобы чужестранцы, как встарь, приезжали
во Францию постигать тайны хорошего вкуса.
Каким образом наши представления связаны с внешними предметами, их порождающими.--
Драматическая сторона путешествия. -- Жестокости нашей революции в сравнении со
свирепостью русских. -- Разница между преступлениями обоих народов. -- Порядок внутри
беспорядка. -- Особенный характер российских бунтов. -- Почтение русских к власти. --
Опасность либеральных идей, привитых диким народам.-- Отчего русские превосходят нас в
дипломатии. -- История Теленева.
Петербург, 30 июля 1839 года,
одиннадцать часов вечера
Сегодня рано утром меня посетило то самое лицо, о беседе с которым я вам
рассказывал во вчерашнем письме. Человек этот принес мне несколько страниц по-
французски, написанных юным князем ***, сыном его покровителя. Это отчет о
более чем подлинном происшествии, одном из многочисленных эпизодов того не
слишком давнего события, которое втайне занимает здесь все чувствительные
души и серьезные умы. Можно ли наслаждаться в спокойствии роскошью
великолепного дворца, зная, что в нескольких сотнях верст от него твои подданные
убивают друг друга и что государство неминуемо бы распалось, когда бы не
ужасные способы, которые применяются для его защиты?
Если бы кто-нибудь заподозрил, что автор этой истории -- юный князь ***,
ему бы не сносить головы. Вот почему он вверяет мне свою рукопись и поручает
напечатать ее. Он согласен, чтобы я включил повесть о гибели Теленева в текст
моих путевых заметок, и я сделаю это, оговорив источник повести, но никого
притом не компрометируя; я с радостью пользуюсь случаем несколько разнооб-
разить свой рассказ. Мне ручаются за точность основных фактов; вы вольны
верить им в той, сколь угодно малой, степени, в какой пожелаете; сам я всегда
верю тому, что говорят мне люди незнакомые; мысль об обмане приходит мне
лишь после того, как я получаю доказательства их нечестности.
3 3
Астольф де Кюстин
Россия в 1839 году
В какую-то минуту я подумал, что лучше было бы поместить эту повесть уже
после моих писем: я боялся, что, прервав рассказ о подлинных фактах чем-то вроде
романа, погрешу против серьезности своих соображений; однако по размышлении
я решил, что был неправ.
Впрочем, правдива история Теленева или нет, связь между картинами
реального мира и идеями, которые эти картины пробуждают в любом человеке,
имеет свой тайный смысл: сцепление захватывающих нас обстоятельств, стечение
поражающих нас событий есть проявление божественной воли, что обращена к
нашей мысли и способности суждения. Разве не оценивает всякий человек и вещи,
и людей, исходя в конечном счете из тех случайных происшествий, из каких
складывается его собственная история? Любой наблюдатель, как выдающийся, так
и посредственный, в суждениях обо всех вещах всегда отталкивается только от
этого. Мы видим мир в определенной перспективе, и расположение предметов,
предоставленных нашим наблюдениям, зависит не от нас. Разум наш обречен на
подобное вторжение Бога в нашу умственную жизнь.
А значит, лучшим обоснованием нашего способа суждения всегда будет
последовательное изложение тех испытаний, что его породили и обусловили.
Историю Теленева я прочел сегодня, и вы прочтете ее также помеченной
сегодняшним числом.
Великий поэт, что правит нашими судьбами, лучше нас знает, как важно
должным образом подготовить впечатление от жизненной драмы. Любое
путешествие есть драма-- по правде сказать, безыскусная и уступающая правилам
большому удивлению, за ним следовало довольно много солдат. Я спрашиваю у
провожатого своего, для чего может быть нужен столь необыкновенный i экипаж
-- и не успеваю еще окончить вопроса, как ответом мне ' служит появившееся в
одном из окошек этого ящика изможденное лицо: такая карета используется для
перевозки заключенных к месту
назначения.
-- Это у русских арестантская повозка,-- говорит мой спутник. -- Конечно,
нечто подобное есть и в других странах, но там это предмет всеобщей ненависти,
и его по возможности прячут с глаз долой; вам не кажется, что здесь его,
наоборот, выставляют напоказ? ну и правительство!
-- Но не забывайте, с какими трудностями оно сталкивается, возразил я.
294
Письмо семнадцатое
-- Ax! вы все еще верите их золоченым словесам; русские власти сделают из
вас все, что им угодно, так и знайте.
-- Я пытаюсь встать на их точку зрения: ничто не требует таких осторожных
оценок, как точка зрения людей, стоящих у власти, ведь они не вольны в своем
выборе. Всякое правительство вынуждено исходить из свершившихся фактов; тот
порядок вещей, какой призвано энергически защищать и понемногу совершен-
ствовать это правительство, создан не им. Когда бы железная дисциплина, которой
повинуется этот еще полудикий народ, на миг перестала всей тяжестью давить на
него, все общество перевернулось бы вверх дном.
-- Так они вам говорят; но пресловутая эта необходимость всем им на руку,
не сомневайтесь: те, кто больше всех жалуется на строгости, к которым, по их
словам, они вынуждены прибегать, отказались бы от этих строгостей лишь скрепя
сердце; в глубине души им нравится ничем не ограниченная власть -- так легче
все приводить в движение. Кто же с охотой пожертвует тем, что облегчает ему
задачу? Попробуйте потребовать от проповедника, чтобы он, обращая к вере
закоренелых грешников, обходился без ада! Ад для богословов-- все равно что
смертная казнь для правителей *:
поначалу они прибегают к нему с сожалением, как к необходимому злу, а в конце
концов входят во вкус и ремесло свое почитают в том, чтобы проклясть большую
часть рода человеческого. Точно так же и со строгостями политическими: прежде
чем пустить их в ход, их боятся, но потом, когда видят их действенность,
начинают любить;
именно так и случается в этой стране на каждом шагу, не сомневайтесь; по-моему,
здешние власти сами, по своей охоте, создают поводы посвирепствовать -- из
опасения утратить к этому привычку. Разве вам не известно, что как раз теперь
происходит на Волге?
-- Я слышал, что там были серьезные волнения, но их быстро подавили.
-- Верно, но какой ценой? Да и скажи я вам, что все эти ужасные беспорядки
-- результат одного только слова, произнесенного императором...
-- Я никогда не поверю, что он одобрял подобные ужасы.
-- Я совсем не то хочу сказать; однако ж именно его слово -- сказанное,
согласен, без всякого умысла, -- и породило это зло. Вот как было дело. Удел
императорских крестьян, несмотря на бесчинства царских управляющих, все же
лучше, чем участь прочих рабов-крепостных, и как только государь обзаводится
каким-нибудь новым владением, жители приобретенных короной земель
становятся предметом зависти со стороны всех своих соседей. В последний раз он
купил немалое владение в том самом уезде, что впоследствии взбунтовался;
немедля со всех концов уезда отрядили крестьян
* Не забывайте, пожалуйста, что это не мои слова.
295
Астольф де Кюстин Россия
в 1839 году
к новым управляющим императорскими землями -- молить императора купить в
придачу и окрестные угодья вместе с людьми;
посланцы от крепостных были отправлены и в самый Петербург -- император их
принимает, обходится с ними по-доброму, однако ж, к великому их сожалению,
покупать отказывается. Не могу же я купить всю Россию, отвечает он им, но
надеюсь, настанет время, когда каждый крестьянин в этой империи будет
свободным;
если бы все зависело только от меня, русские уже сегодня получили бы волю; я
желаю им обрести ее в будущем и ради этого тружусь
не покладая рук.
-- Что ж, мне такой ответ кажется весьма разумным, искренним
и человеколюбивым.
-- Конечно, но императору следовало бы знать, к кому он обращает свои
слова, и не делать так, чтобы из-за его нежных чувств к крепостным те стали резать
дворян. От этой речи, пересказанной людьми дикими и завистливыми, заполыхал
весь уезд. А потом пришлось наказывать простой народ за преступления, которые
его заставили совершить. "Батюшка желает нашего освобождения, -- возглашают
посланцы, вернувшись из столицы на волжские берега. -- Он печется лишь о
нашем счастье, он сам говорил, а значит, господа и все их приставы -- наши враги,
они противятся добрым намерениям Батюшки! так отомстим же за себя, отомстим
за императора!" И вот уже крестьяне набрасываются на своих господ, почитая,
будто творят богоугодное дело, и враз истребляют всех дворян и управляющих с
семьями в целом уезде. Одного насаживают на вертел и жарят живьем, другого
варят в котле, вспарывают животы уполномоченным, убивают любыми способами
представителей власти, не щадят ни одного встречного, предают города огню и
мечу, в общем, превращают уезд в пустыню -- и не во имя свободы, они не ведают,
что это такое, но во имя собственного избавления и с криком "Да здравствует
император!": смысл этих слов для них ясен и совершенно определен.
-- Быть может, кого-то из этих людоедов мы только что и видели в клетке для
узников. Тут, знаете ли, есть от чего уняться нашему филантропическому
возмущению... Вот и попробуйте проявлять в обращении с подобными дикарями то
же милосердие, какого вы требуете от западных правительств!
-- Надо было постепенно, шаг за шагом, менять умы и души населения, а
вместо этого находят более удобным сменить ему жилище: после каждой сцены
вроде этой происходит массовое переселение целых деревень и уездов; местные
жители никогда не уверены, что их территория останется за ними; в результате
подобной системы человек, привязанный к своему клочку земли, даже и в рабстве
оказывается лишен единственного утешения, возможного в его положении, --
постоянства, привычки, привязанности к своему углу. Какое-то дьявольское
сочетание: он постоянно переезжает
296
Письмо семнадцатое
с места на место, но не ведает, что такое воля. По одному слову государя
крестьянина, как дерево, выкорчевывают, вырывают с корнем из родной земли и
шлют на погибель или на муки куда-нибудь на край света; что станется с
селянином, чья жизнь неотделима от окружающих предметов *, если пересадить
его в деревню, не знавшую его с колыбели? крестьянин, которого постоянно
сметают ураганы, разражающиеся среди верховной власти, больше не любит своей
хижины -- единственного, что он мог бы любить в этом мире;
он ненавидит жизнь и небрежет своим долгом, ибо человеку, чтобы он осознал
свои обязанности, надобно дать немножко счастья:
несчастье учит его только лицемерить и бунтовать. Личный интерес -- это,
конечно, не основа морали, но хотя бы подпорка ее. Когда бы мне было дозволено
пересказать вам те достоверные подробности событий в ***, которые я узнал
вчера, вы бы содрогнулись.
-- Изменить дух народа очень трудно; это дело не одного дня и даже не
одного царствования.
-- Но разве кто-то искренне пытается это сделать?
-- Думаю, что да, только соблюдая осторожность.
-- То, что вы называете осторожностью, я называю притворством; вы не
знаете императора.
-- Его можно обвинять в непреклонности, но не в притворстве;
впрочем, у государя непреклонность -- это скорее достоинство.
-- Я мог бы это опровергнуть, но не хочу отвлекаться от темы;
вы полагаете, будто у императора искренний характер? припомните, как он себя
вел, когда умер Пушкин.
-- Я не знаю, как обстояло, дело.
Беседуя таким образом, мы дошли до Марсова поля, обширной равнины, с
виду пустынной, хоть она и расположена в самом центре города; но размеры ее
таковы, что люди на ней теряются -- приближение их заметно издалека, и потому
разговаривать здесь можно в большей безопасности, нежели в собственной
комнате. Мой чичероне продолжает рассказ:
-- Пушкин, как вы знаете, был величайший поэт России.
-- Не нам о том судить.
-- Мы можем судить об этом хотя бы по его славе.
-- Его стиль очень хвалят, но для человека, родившегося в стране
непросвещенной, хоть и в эпоху утонченно цивилизованную, это заслуга
небольшая: он может подбирать те чувства и Идеи, что в ходу у соседних наций, и
выглядеть оригинальным у себя на родине. Язык целиком в его власти, ибо совсем
еще нов; и чтобы превратиться в историческую фигуру для невежественной нации,
живущей в окружении наций просвещенных, поэту достаточно попросту
переводить, не мудрствуя лукаво. Он будет подражателем, а прослывет творцом.
Русский человек меньше любого другого страдает от такой перемены благодаря
однообразию природы в его стране и простоте своих привычек; я показал это в другом месте.
297
Астольф де Кюстин
Россия в 1839 году
-- Заслуженна была его слава или нет, но он был знаменит. Он был еще молод
и нрав имел гневливый -- как вам известно, в жилах его текла унаследованная от
матери мавританская кровь. Жена его, большая красавица, внушала ему более
страсти, нежели доверия;
обладая поэтической душой и африканским нравом, он был склонен к ревности;
несчастный впадает в раздражение от мнимой неверности, от ложных,
пропитанных ядом доносов, коварством своим напоминающих завязку
шекспировской трагедии; русский Отелло теряет всякое чувство меры и хочет
заставить человека, который, как он полагает, его оскорбил, драться на дуэли.
Человек этот был француз, к тому же его свояк; имя его г-н Дантес. Дуэль в России
-- дело тем более серьезное, что здесь, в отличие от нашей страны, она не
согласуется с общественными нравами, противостоящими закону, и задевает
устойчивые представления о морали; эта нация скорее восточная, нежели
рыцарская. Дуэль здесь незаконна, как и повсюду, но ей труднее, чем где бы то ни
было, опираться на общественное мнение.
Г-н Дантес сделал все возможное, чтобы избежать огласки; под натиском
разгневанного супруга он, не теряя достоинства, отказывается дать ему
удовлетворение, но не прекращает ухаживаний. Пушкин почти лишается рассудка:
неизбежное присутствие в его доме человека, чьей гибели он хочет, кажется ему
постоянной жестокой обидой; он идет на все, лишь бы выгнать его; в конце концов
дуэль становится неизбежной. И вот свояки стреляются, г-н Дантес убивает
Пушкина; человек, виновный в глазах общественного мнения, выходит
победителем, а человек невинный, оскорбленный муж, национальный поэт --
гибнет.
Смерть его наделала в обществе много шума и вызвала всеобщую печаль.
Пушкин, поэт в высшей степени русский, творец прекраснейших од на русском
языке, гордость страны, создатель новой славянской поэзии, первый здешний
талант, чье имя отозвалось, и довольно громко, в Европе... в Европе!!! наконец,
слава настоящего и надежда будущего -- и вот все это погибло; идол низвергнут в
собственном храме, пал в расцвете сил от руки француза... Какая ненависть, какие
страсти тут закипают! Петербург, Москва, вся империя пришла в волнение; ведь
всеобщий траур есть свидетельство заслуг покойного и доказательство величия
страны, которая может бросить Европе: "У меня был свой поэт!! и для меня честь
оплакивать его!"
Император, лучше всех в России знающий русских и лучший знаток по части
лести, являет осмотрительность и отдает дань общественной скорби; он велит
отслужить панихиду; не знаю, не простерлось ли его благочестивое кокетство даже
до того, чтобы лично присутствовать на сей церемонии, дабы все видели его сожа-
ление и сам Господь был свидетелем преклонения его перед национальным гением,
прежде времени разлученным со своей славой.
298
Письмо семнадцатое
Как бы там ни было, но сочувствие, явленное государем, настолько льстит
московскому духу, что пробуждает в сердце одного весьма одаренного юноши
благородное чувство патриотизма; сей излишне легковерный поэт, видя
августейшее покровительство, оказанное первому из искусств, исполняется
энтузиазма -- и вот уже дерзновенно полагает, будто его посетило откровение
свыше! в порыве простодушной благодарности он осмеливается даже написать оду
-- какова дерзость! патриотическую оду с изъявлением признательности
императору -- покровителю словесности! В конце этого замечательного
стихотворения он возносит хвалы усопшему поэту -- ничего больше... Я читал эти
стихи и могу поручиться, что намерения автора были самые невинные; разве что вы
сочтете преступлением надежду, которая затаилась в глубине его сердца и которая,
по-моему, вполне дозволительна юному воображению. На мой взгляд, он, не говоря
этого прямо, полагал, что, быть может, однажды Пушкин воскреснет в нем, и сын
императора вознаградит второго поэта России, подобно тому как сам император
воздал почести первому... Безрассудный храбрец! жаждать известности, открыто
признаваться в желании славы при деспотизме! как если бы Прометей заявил
Юпитеру: "Берегись, защищайся, скоро я похищу у тебя небесный огонь". И вот
каково было вознаграждение, полученное юным искателем торжества -- иными
словами, мученичества. Несчастный за одно только то, что без зазрения совести
принял на веру показную любовь самодержца к изящным искусствам и сло-
весности, впал в особую немилость и получил ТАЙНЫЙ приказ отправляться для
развития своих поэтических дарований на Кавказ -- ту же Сибирь, только с чуть
более мягким климатом.
Он пробыл там два года и возвратился с подорванным здоровьем, сломленной
душой и воображением, решительно исцелившимся от былых грез --
исцелившимся прежде тела, которое пока еще страждет от подхваченных в Грузии
лихорадок. И после такого поступка вы по-прежнему будете доверять
официальным речам императора и его публичным действиям?
Вот что примерно отвечал я на слова соотечественника:
-- Император тоже человек, он тоже не лишен человеческих слабостей.
Наверное, что-то неприятно поразило его в направлении мыслей вашего юного
поэта. Не сомневайтесь, мысли эти были скорее европейскими, нежели
национальными. Император ведет себя прямо противоположно тому, как поступала
Екатерина II: он не льстит Европе, а дерзит ей; согласен, это ошибка, ибо вызываю-
щее поведение -- та же зависимость, с его помощью можно утвердить себя лишь
через противоречие; но это ошибка простительная, тем более если вы припомните,
какое зло причинили России государи, всю жизнь одержимые манией
подражательства.
-- Вы неисправимы! -- воскликнул адвокат последних бояр. -- Вы тоже
верите, что можно создать какую-то особенную
299
Астольф де Кюстин Россия
в 1839 году
цивилизацию на русский манер. Все это было хорошо до Петра I, но сей государь
уничтожил плод в зародыше. Езжайте в Москву, она самая сердцевина старинной
империи, но вы увидите, что и там все умы обращаются к размышлениям о
промышленности и национальный характер сохраняется не больше, чем в Санкт-
Петербурге. Ныне император Николай совершает ошибку, похожую на ошибку
императора Петра I, только в обратном смысле. Он ни во что не ставит историю
целого столетия, века Петра Великого; у истории свои непреложные законы, и
прошлое повсюду оказывает влияние на настоящее. Беда государю, который не
желает этим законам подчиняться!
Час был довольно поздний; мы распрощались, и я продолжал прогулку в
одиночестве, размышляя о том, какое энергичное чувство сопротивления должно
зреть в душах людей, живущих при деспотическом режиме и привыкших ни с кем
не делиться своими думами. Когда подобный способ правления не притупляет
характеры, он их укрепляет.
Я вернулся домой, чтобы продолжить письмо к вам; я занимаюсь этим почти
каждый день, и все же пройдет еще немало времени, прежде чем вы получите мои
послания, ведь я их прячу, словно планы какого-нибудь заговора, в ожидании
надежного человека, который бы вам их передал; но найти такую оказию -- дело
столь трудное, что, боюсь, придется везти их самому.
ПРОДОЛЖЕНИЕ ПРЕДЫДУЩЕГО ПИСЬМА
30 июля 1893 года
Вчера, окончив писать, решился я перечитать переводы некоторых
стихотворений Пушкина и утвердился в том своем мнении о нем, какое
составилось у меня по первому чтению. Человек этот отчасти заимствовал свои
краски у новой западноевропейской школы в поэзии. Не то чтобы он воспринял
антирелигиозные воззрения лорда Байрона, общественные идеи наших поэтов или
философию поэтов немецких, но он взял у них манеру описания вещей. Так что
подлинно московским поэтом я его еще не считаю. Поляк Мицкевич
представляется мне гораздо более славянином, хоть и он, подобно Пушкину,
испытал влияние западных литератур.
К тому же, появись нынче подлинно московский поэт, он бы мог обращаться
только к народу: в салонах его бы не услышали и читать не стали. Там, где нет
языка, нет и поэзии, и тем более нет мыслителей. Сейчас все потешаются над тем,
что император Николай требует при дворе говорить по-русски; новшество сие
кажется прихотью самодержца; грядущее поколение скажет ему спасибо за эту
победу здравого смысла над высшим светом.
Как может проявиться дух естественности в обществе, где говорят на четырех
языках, не выучив толком ни одного? Неповтори-
300
Письмо семнадцатое
мость мысли гораздо тесней, нежели полагают, связана со своеобразием речи. Как
раз об этом столетие назад позабыли в России, а несколько лет назад и во Франции.
На детях наших еще отзовется то маниакальное пристрастие к боннам-
англичанкам, какое овладело у нас всеми фешенебельными матерями.
Во Франции первым и, по-моему, лучшим учителем французского всегда была
кормилица -- человек должен изучать свой родной язык всю жизнь, но ребенок не
должен нарочно учить его, он без всяких уроков воспринимает его с колыбели.
Вместо этого нынешние французские малыши с рождения лепечут по-английски и
коверкают немецкий, а уже после им, словно иностранный язык, преподают
французский.
Монтень гордился, что выучил латынь прежде французского;
возможно, именно этому преимуществу, которым хвастает создатель "Опытов",
мы обязаны самым искренним и самым национальным талантом в нашей древней
литературе; ему было чему радоваться, ибо латынь -- это корень нашего языка; но
народ, который не почитает языка своих отцов, теряет ясность и
непосредственность выражений; дети наши говорят по-английски, как слуги носят
пудреные парики -- вследствие какой-то мании! Я убежден, что почти полное
отсутствие своеобразия в современных славянских литературах происходит от
того, что начиная с XVIII века русские и поляки взяли за правило нанимать для
своих семей чужеземных гувернанток и воспитателей; когда русские, получившие
хорошее воспитание, переходят на родной язык, они переводят с иностранного, и
заемный этот стиль прерывает полет мысли, нарушая простоту ее выражения.
Почему китайцам удалось сделать для рода человеческого больше, чем
русским -- ив литературе, и в философии, и в морали, и в законодательстве? быть
может, именно потому, что эти люди всегда исповедовали великую любовь к
своему первобытному наречию.
Смешение языков не вредит умам посредственным, напротив, оно помогает
им в их ремесле; поверхностное образование, единственно подобающее таким
умам, облегчается равно поверхностным изучением живых языков -- нетрудным,
похожим скорее на игру ума, в совершенстве приспособленную к свойствам мозгов
ленивых либо преследующих цели вполне материальные; но если, по несчастью, в
одном случае из тысячи, систему эту применяют для воспитания выдающегося
дарования, она задерживает труд природы, совращает гений с истинного пути и
сулит ему в будущем бесплодные сожаления или такие труды, каким даже и
избранные не имеют досуга и мужества предаваться позднее, нежели в ранней
юности. Не каждый великий писатель -- Руссо: Руссо выучил наш язык как
иностранец, и понадобилась вся его гениальная выразительность, все его гибкое
воображение вкупе с упорством характера, наконец,
301
Астольф де Кюстин
Россия в 1839 "МУ
понадобилось одиночество его в свете для того, чтобы в конечном счете он
заговорил по-французски так, словно никогда не учил его специально. А ведь
французский язык жителей Женевы не так далек "от языка Сен-Симона и
Фенелона, как тот пересыпанный английскими и немецкими словами жаргон,
какому учатся нынче в Париже дети людей в высшей степени элегантных. Быть
может, родись Руссо во Франции в те времена, когда дети там говорили по-
французски, фразы этого великого писателя не звучали бы так натянуто. Смешение
языков благоприятствует смутности в мыслях; человек посредственный к этому
приспосабливается, человек даровитый негодует и растрачивает себя на переделку
инструмента всякого гения -- языка. Если не принимать никаких мер, то через
полвека настоящий, старинный французский язык станет языком мертвым.
Бывшее в свое время в ходу изучение древних языков не только не
приводило к пагубным результатам, но давало нам единственное средство
достигнуть углубленного знания нашего собственного языка, от них
происшедшего. Их изучение заставляло нас восходить к истокам, укрепляло в
нашей исконной природе, не говоря уже о том, что оно как нельзя лучше отвечало
способностям и потребностям ребенка, который прежде всего нуждается в
подготовке инструмента его мысли -- языка.
В то время как Россия возрождается мало-помалу благодаря государю, что
правит ею ныне в согласии с принципами, неведомыми прежним властителям
страны, и имеет надежду рано или поздно обрести свой язык, своих поэтов и
прозаиков, у нас во Франции щеголи и так называемые просвещенные люди
готовят поколение писателей-подражателей и женщин, лишенных независимости
ума:
они так хорошо будут понимать в оригинале Шекспира и Гете, что не сумеют уже
оценить ни прозу Боссюэ и Шатобриана, ни легкокрылую поэзию Гюго, ни
периоды Расина, ни неповторимость и искренность Мольера и Лафонтена, ни ум и
вкус госпожи де Севинье, ни силу чувства и божественную гармонию Ламартина!
Вот так у них и отнимут способность породить нечто достаточно своеобразное для
того, чтобы не увяла слава их языка и чтобы чужестранцы, как встарь, приезжали
во Францию постигать тайны хорошего вкуса.
Каким образом наши представления связаны с внешними предметами, их порождающими.--
Драматическая сторона путешествия. -- Жестокости нашей революции в сравнении со
свирепостью русских. -- Разница между преступлениями обоих народов. -- Порядок внутри
беспорядка. -- Особенный характер российских бунтов. -- Почтение русских к власти. --
Опасность либеральных идей, привитых диким народам.-- Отчего русские превосходят нас в
дипломатии. -- История Теленева.
Петербург, 30 июля 1839 года,
одиннадцать часов вечера
Сегодня рано утром меня посетило то самое лицо, о беседе с которым я вам
рассказывал во вчерашнем письме. Человек этот принес мне несколько страниц по-
французски, написанных юным князем ***, сыном его покровителя. Это отчет о
более чем подлинном происшествии, одном из многочисленных эпизодов того не
слишком давнего события, которое втайне занимает здесь все чувствительные
души и серьезные умы. Можно ли наслаждаться в спокойствии роскошью
великолепного дворца, зная, что в нескольких сотнях верст от него твои подданные
убивают друг друга и что государство неминуемо бы распалось, когда бы не
ужасные способы, которые применяются для его защиты?
Если бы кто-нибудь заподозрил, что автор этой истории -- юный князь ***,
ему бы не сносить головы. Вот почему он вверяет мне свою рукопись и поручает
напечатать ее. Он согласен, чтобы я включил повесть о гибели Теленева в текст
моих путевых заметок, и я сделаю это, оговорив источник повести, но никого
притом не компрометируя; я с радостью пользуюсь случаем несколько разнооб-
разить свой рассказ. Мне ручаются за точность основных фактов; вы вольны
верить им в той, сколь угодно малой, степени, в какой пожелаете; сам я всегда
верю тому, что говорят мне люди незнакомые; мысль об обмане приходит мне
лишь после того, как я получаю доказательства их нечестности.
3 3
Астольф де Кюстин
Россия в 1839 году
В какую-то минуту я подумал, что лучше было бы поместить эту повесть уже
после моих писем: я боялся, что, прервав рассказ о подлинных фактах чем-то вроде
романа, погрешу против серьезности своих соображений; однако по размышлении
я решил, что был неправ.
Впрочем, правдива история Теленева или нет, связь между картинами
реального мира и идеями, которые эти картины пробуждают в любом человеке,
имеет свой тайный смысл: сцепление захватывающих нас обстоятельств, стечение
поражающих нас событий есть проявление божественной воли, что обращена к
нашей мысли и способности суждения. Разве не оценивает всякий человек и вещи,
и людей, исходя в конечном счете из тех случайных происшествий, из каких
складывается его собственная история? Любой наблюдатель, как выдающийся, так
и посредственный, в суждениях обо всех вещах всегда отталкивается только от
этого. Мы видим мир в определенной перспективе, и расположение предметов,
предоставленных нашим наблюдениям, зависит не от нас. Разум наш обречен на
подобное вторжение Бога в нашу умственную жизнь.
А значит, лучшим обоснованием нашего способа суждения всегда будет
последовательное изложение тех испытаний, что его породили и обусловили.
Историю Теленева я прочел сегодня, и вы прочтете ее также помеченной
сегодняшним числом.
Великий поэт, что правит нашими судьбами, лучше нас знает, как важно
должным образом подготовить впечатление от жизненной драмы. Любое
путешествие есть драма-- по правде сказать, безыскусная и уступающая правилам