Страница:
обитатели славятся красотой, высоким ростом, стройностью, здоровьем и
независимым видом. Крепостные из этой части империи -- бесспорно, наименее
жалкие люди в России.
Изящная крестьянская одежда отлично сидела на нем. Светлые, красиво
разделенные на пробор волосы, спадая шелковистыми локонами, обрамляли
безупречный овал лица; крепкая, сильная шея оставалась открытой, ибо сзади, на
затылке, волосы были пострижены под гребенку, а спереди белый лоб юного
землепашца пересекала, словно диадема, лента, сверкавшая на солнце и
придававшая ему сходство с Христом кисти Гвидо.
Он был одет в рубаху из крашеного полотна, в тонкую полоску, с неглубоким
вырезом и с одной только прорезью на плече, чтобы проходила голова; узкое
отверстие застегивалось на две пуговицы, пришитые между плечом и ключицей.
Это одеяние русских крестьян, напоминающее греческую тунику, носится
навыпуск и закрывает штаны до самых колен. Оно бы походило отчасти на
французскую блузу, когда бы не несравненно большее его изящество, каким оно
обязано и своему покрою, и безотчетному вкусу его владельцев. Федор был высок,
гибок и наделен врожденной элегантностью;
голова его, красиво посаженная на плечах -- широких, покатых и своей лепкой
напоминающих плечи античных статуй, -- украсила бы самые благородные позы,
однако юноша почти все время держал ее склоненной на грудь. На его прекрасном
лице читалась какая-то тайная подавленность. Несмотря на свой греческий
профиль, синие, с поволокой, но сверкающие молодостью и природным умом
глаза, несмотря на свой надменный, очерченный точь-в-точь как на античных
медалях рот, который венчали золотистые усики, блестящие, словно натуральный
шелк, на свою молодую бородку того же оттенка, короткую, вьющуюся,
шелковистую и густую, хотя еще вчера на месте ее был детский пушок; наконец,
несмотря на свои мускулы циркового борца, ловкость испанского матадора и ос-
В греческой церкви культ изображений по-прежнему до известной степени запрещен;
истинно верующие допускают лишь живопись условного стиля, покрытую определенными
рельефными украшениями из золота и серебра; под этими накладками достоинства картины
исчезают совершенно. Таковы единственные живописные изображения, какие терпят в
Божьих храмах русские православные. Примечание Путешественника.
34
Письмо восемнадцатое
лепительно белую кожу северянина,-- иначе говоря, несмотря на подобную
внешность, при которой любой мужчина стал бы гордым и уверенным в себе,
Федор, униженный воспитанием, которое не соответствовало его положению в
родных местах, а быть может, и бессознательным, врожденным чувством
собственного достоинства, не вязавшимся с принадлежностью к подлому
сословию, держался почти все время как преступник, что ожидает исполнения
приговора.
Эта страдальческая поза появилась у него в девятнадцать лет, в день, когда по
приказанию Теленева он, молочный брат теленевской дочери и до тех пор его
любимец и баловень, был подвергнут истязанию под тем предлогом, что не
повиновался какому-то будто бы важному повелению.
Ниже мы увидим, что варварство это вовсе не было простой прихотью, и
истинная его причина была очень серьезной.
Ксения решила, что угадала, почему брат ее совершил столь пагубный для
себя проступок; она вообразила, будто Федор влюблен в Катерину, юную
красавицу крестьянку из окрестных мест; и едва несчастный залечил свои раны --
что произошло лишь через несколько недель, настолько жестокой была экзекуция,
-- она, сколько от нее зависело, занялась исправлением этого зла; она полагала, что
единственный способ помочь делу -- это женить брата на девушке, которой он, по
ее мнению, увлекся. Едва Ксения поведала Теленеву о своих планах, как ненависть
его, казалось, прошла: к великому удовольствию Ксении, свадьбу сыграли со всей
поспешностью;
и Ксения считала, что Федор сумеет, обретя сердечное счастье, забыть глубокую
тоску и мстительную обиду.
Она заблуждалась: брат ее был безутешен. Только она угадывала, какой стыд
гнетет его; она была его наперсницей, хоть он ничего ей не поверял, ибо никогда не
жаловался; впрочем, экзекуция, какой он подвергся, была вещью настолько
обычной, что никто не придал ей значения: все местные, кроме него и Ксении, и
думать о ней забыли.
На удивление гордый, он инстинктивно избегал всего, что могло бы
напомнить ему о пережитом страдании, но с невольной дрожью бежал прочь, когда
видел, что кого-то из товарищей его собираются пороть, и бледнел, заметив в чьих-
нибудь руках розгу или прут.
Повторим еще раз: начало жизни досталось ему слишком легко;
к нему благоволил управляющий, а значит, его поощряли все вышестоящие; ему
завидовали товарищи, его почитали самым счастливым, равно как и самым
красивым, уроженцем владений князя ***;
его боготворила мать, он вырастал в собственных глазах благодаря дружбе Ксении,
изобретательной, нежной дружбе восхитительной женщины, ангела, звавшего его
своим братом, а потому он оказался совсем не подготовлен к тяготам своей участи
-- ив один день ему открылась вся ее низость; с тех пор обязанности, неотделимые
от
315
Астольф де Кюстин
Россия в 1839 году
своего положения, он почитал несправедливостью; унижение в глазах людей, но
особенно в своих собственных, в единый миг превратило его из счастливейшего
существа в человека самого жалкого;
божество низверглось с алтаря и обернулось скотиной. Кто же вернет ему
громадное счастье, навеки уничтоженное розгой палача? Разве способна любовь
супруги возвысить горделивую душу такого раба? нет!.. былое благоденствие
станет преследовать его повсюду и сделает стыд еще невыносимей. Сестра Ксения
решила, что, женившись, он обретет покой, и он повиновался, но из-за этой
уступчивости несчастье его лишь возросло, ибо если человек, желая укрепиться в
добродетели, множит свои обязанности, он лишь открывает для себя новые
источники угрызений совести.
Безутешный Федор слишком поздно ощутил, что Ксения, несмотря на всю
свою дружбу, ничем ему не помогла. Не в силах более выносить жизнь в местах,
что стали свидетелями его падения, он ушел из родной деревни, покинув жену и
своего ангела-хранителя.
Жена его чувствовала себя униженной, но по другой причине:
когда супруг несчастлив, супруга его краснеет от стыда; оттого-то она не стала
говорить ему, что беременна: ей не хотелось прибегать к подобным средствам,
дабы удержать подле себя супруга, счастье которого она явно не в силах была
составить.
Наконец, после годичной отлучки, он возвращается домой. Перед ним снова
его мать, жена, дитя в колыбели -- ангел, точь-в-точь похожий на отца; но ничто не
может излечить его от грызущей тоски. Он остается неподвижен и молчалив, даже
стоя перед своей сестрой Ксенией, которую теперь не смеет называть иначе, чем
"сударыня".
Благородные фигуры молодых людей, чем-то схожих, по словам кормилицы, и
внешностью, и характерами, сверкали на утреннем солнце среди стад, чьими
повелителями они казались. При виде их вспоминались Адам и Ева, писанные
Альбрехтом Дюрером. Ксения была спокойна и почти весела, тогда как лицо
юноши выдавало жестокое волнение, едва скрытое под маской напускного
равнодушия.
На сей раз Ксению, несмотря на ее безошибочный женский инстинкт,
обмануло молчание Федора; печаль брата она относила лишь на счет тягостных
воспоминаний, полагая, что самый вид мест, где он страдал, обостряет его боль;
она по-прежнему рассчитывала, что любовь и дружба окончательно залечат его
рану.
Прощаясь с братом, она обещала часто приходить к нему в избу кормилицы.
И все же последний взгляд Федора испугал девушку; было в этом взгляде
нечто большее, чем грусть,-- в нем была дикая радость, смягченная какой-то
необъяснимой заботливостью. Ксения опасалась, как бы он не сошел с ума.
Безумие всегда внушало ей какой-то сверхъестественный ужас, а поскольку
боязнь свою она относила на счет смутного предчув-
316
Письмо восемнадцатое
ствия, то из-за этого суеверия беспокойство ее только возрастало. Когда опасение
принимают за предначертание, оно становится неодолимым... Из смутного, беглого
предчувствия создается судьба;
воображение силою предвидения творит именно то, чего страшится;
в конечном счете оно побеждает разум, истину, реальность, даже судьбу, и, дабы
воплотить в жизнь свои химеры, подчиняет себе ход событий. /
Прошло несколько дней; Теленев часто отлучался из дома. Ксения пребывала
в глубокой печали, вызванной той неизлечимой меланхолией, какая, казалось,
поразила Федора после его возвращения; она виделась только с кормилицей и
думала только о брате.
Однажды вечером она была дома одна; отец с утра уехал, велев передать,
чтобы к ночи его не ждали. Ксения, привыкшая к подобным поездкам, нисколько
не волновалась из-за отсутствия Теленева; протяженность владений, которыми он
управлял, нередко заставляла его совершать длительные переезды с места на место.
Она читала. Вдруг перед нею появляется кормилица.
-- Что тебе нужно от меня в такой поздний час? -- спрашивает Ксения.
-- Идемте, попьете у нас чаю, я вам приготовила,-- отвечала кормилица с
бесстрастным видом *.
-- Я не привыкла в такое время выходить из дому.
-- А сегодня все-таки нужно выйти. Пойдемте со мной; чего вам бояться?
Ксения, привычная к неразговорчивости русских крестьян, решает, что
кормилица приготовила ей какой-то сюрприз. Она поднимается и идет следом за
старухой.
Деревня была пустынна. Поначалу Ксения решила, что все уже спят; ночь
стояла очень тихая и довольно светлая; ветерок не колебал своим дуновением ивы
на болоте, не пригибал на лугу высокие травы; на небе, усыпанном бледными
звездами, не было ни облачка. Не доносилось издалека ни лая собаки, ни блеяния
ягненка; не ржала на скаку кобыла за оградой загона; не ревел больше бык под
крышей теплого стойла; пастух не тянул печальную свою мелодию, похожую на
долгую ноту, что держит соловей перед каденцией,--какая-то более глубокая,
нежели обычно, ночная тишина царила над равниной, тяжестью ложась на сердце
Ксении, которая мало-помалу стала ощущать смутный ужас, но не осмеливалась
задавать вопросы. Словно ангел смерти пролетел над Вологдой, с трепетом думала
про себя девушка.
-- Русские, даже самые бедные, имеют дома чайник и медный самовар и по утрам и
вечерам пьют чай в кругу семьи; при этом стены и потолки в их избах -- это толстые
неструганые сосновые бревна с пазами на концах: вставленные одно в другое, они образуют
углы дома; между этими довольно скверно пригнанными брусьями проложен мох и деготь;
как видите, деревенская простота жилища образует разительный контраст с изящным и
тонким напитком, который в нем пьют. Примечание Путешественника.
317
Астольф де Кюстин Россия
в 1839 году
Внезапно на горизонте возникло какое-то зарево.
-- Откуда этот свет? -- восклицает перепуганная Ксения. 1
-- Не знаю,-- неуверенно отвечает старуха,-- может, это последние лучи
солнца.
-- Нет, -- говорит Ксения, -- где-то горит деревня.
-- Господский дом,-- возражает замогильным голосом Елизавета, -- теперь
пришел черед господ.
-- Что ты этим хочешь сказать? -- Ксения в испуге хватает кормилицу за
руку.-- Неужто сбываются ужасные предсказания моего отца?
-- Надо поторопиться, прибавьте шагу, я должна отвести вас подальше, чем в
нашу избу, -- произносит Елизавета.
-- Куда же ты хочешь меня отвести?
-- В надежное место; второго такого нет для вас в Вологде.
-- Но отец, что будет с ним? За себя мне нечего бояться, но где отец?
-- Его спасли.
-- Спасли!.. от какой же опасности? кто? что тебе известно?.. Ах! ты просто
успокаиваешь меня, чтобы делать со мной все, что тебе заблагорассудится!
-- Нет, клянусь светлым Духом Святым, сын спрятал его, и сделал он это ради
вас, рискуя жизнью, потому что в нынешнюю ночь всех предателей настигнет
смерть.
-- Федор спас моего отца! какое великодушие!
-- Я вовсе не великодушен, сударыня,-- произнес юноша, подходя к ним,
чтобы поддержать готовую лишиться чувств Ксению.
Федор решил проводить мать до ворот усадьбы, но не осмелился войти туда
вместе с ней; он не пошел дальше моста, спрятался в некотором отдалении, а
потом, чтобы никто не помешал бегству Ксении, двигался далеко позади обеих
женщин, не показываясь им на глаза. Смятение чувств, охватившее сестру,
вынудило его приблизиться и предстать перед ней, чтобы ей помочь. Но девушка
уже снова обрела ту энергию, какую пробуждает опасность в сильных душах.
-- Грядут великие события; открой мне тайну, Федор-- что происходит?
-- Происходит то, что русские люди обрели свободу и мстят за себя; но идите
же скорее за мной, -- повторил он, увлекая ее вперед.
-- Мстят за себя?.. но кому же? я, например, никому не причинила зла.
-- Это верно, вы ангел... и все же, боюсь, в первый момент они никого не
пощадят. Безумцы!! в давних наших господах и во всей их породе они видят только
врагов; настал час резни, так что бежим!;
Набата вы не слышите потому, что звонить в колокола запрещено,. ибо звон мог бы
стать предупреждением нашим врагам; впрочем, и разносится он недостаточно
далеко; было решено, что последние
3i8
Письмо восемнадцатое
лучи закатного солнца станут сигналом к поджогу дворцов и к истреблению всех
их обитателей.
-- Ах!.. от твоих слов я вся дрожу!
-- Меня поставили,-- продолжал Федор, по-прежнему не давая девушке
замедлить шаг, -- идти в числе самых молодых и храбрых на город ***, где наши
должны застигнуть врасплох местный гарнизон: он состоит всего лишь из
нескольких ветеранов. Наши силы гораздо больше, и я подумал, что в первой
экспедиции можно обойтись и без меня; и вот я сознательно изменил своему долгу,
предал святое дело, оставил священный батальон и побежал туда, где, как я знал,
находился ваш отец; Теленев, вовремя получив мое предупреждение, спрятался в
одной избе, расположенной в государевых владениях. Но теперь меня бросает в
дрожь при мысли о том, что мы можем опоздать с вашим спасением,-- говорил он,
все так же увлекая ее к приготовленному убежищу.-- Надеясь спасти вашего отца,
я потерял время, драгоценное для вас; я полагал, что исполняю вашу волю, и
думал, что вы не станете упрекать меня за опоздание; впрочем, вы не подвергаетесь
такой опасности, как Теленев, надеюсь, мы вас еще спасем.
-- Да, но ты сам, ты же пропал, -- произнесла мать страдальческим голосом,
который прозвучал еще более страстно оттого, что она заставляла себя молчать.
-- Пропал! -- перебила ее Ксения. -- Мой брат пропал из-за меня!
-- Разве не стал он дезертиром в час сражения? -- продолжала старуха. -- Он
виновен, и его убьют.
-- Я заслужил смерть.
-- И я буду причиной подобного горя! -- восклицает Ксения.-- Нет, нет, мы
убежим, ты спрячешься вместе со мной.
-- Никогда.
Пока беглецы все быстрее шагали вперед, в тишине разгоралось зарево
пожара: занявшись поначалу где-то на горизонте, оно охватило уже все небо; ни
вскрик, ни выстрел, ни звяканье колокола не выдавали приближения мятежа --
резня была безмолвной. Этот дивный ночной покой, пособник стольких убийств,
этот вдвойне поразительный сговор -- поразительный глубокой тайной, в которой
он замышлялся *, и своеобразным соучастием в нем природы, которая, казалось, с
удовольствием наблюдала за приготовлениями к бойне,-- поселяли в душе ужас.
То был словно Божий суд. В наказание людям Провидение позволило действовать
им самим.
-- Ты не оставишь свою сестру,-- говорила Ксения; ее била дрожь.
-- Не оставлю, сударыня; но когда я буду спокоен за вашу жизнь, я пойду и
сдамся сам.
Исторический факт.
Астольф де Кюстин
Россия в 1839 году
-- Я пойду с тобой, -- возразила девушка, судорожно сжимая его руку,-- я
тебя не брошу. Или ты считаешь, что дороже жизни для меня ничего нет?
И тут беглецы увидели, как в свете звезд перед ними возникла вереница
молчаливых, устрашающих теней. Фигуры двигались самое большее в сотне шагов
от Ксении. Федор остановился.
-- Что это такое? -- спрашивает шепотом девушка.
-- Тише, -- отвечает Федор почти неслышно, вжимаясь в дощатую стену,
укрывшую их в своей непроглядной тени; затем, когда последний призрак пересек
дорогу, поясняет: -- Это отряд наших людей, они идут тихо, чтобы застать
врасплох графа *** в его усадьбе. Здесь небезопасно, идемте быстрее.
-- Но куда же ты меня ведешь?
-- Сначала к матушкиному брату, это в четырех верстах * от Вологды; дядя
уже старик, выживший из ума, он все равно что невинный младенец, и нас не
выдаст. Там вы как можно быстрее переоденетесь, потому что вас могут узнать по
платью; у меня с собой другая одежда для вас; матушка останется у брата, а я наде-
юсь до утра отвести вас в то убежище, где спрятал Теленева. В нашем несчастном
уезде нет ни единого надежного места, но там вы все же меньше всего можете
опасаться неожиданностей.
-- Ты хочешь вернуть меня к отцу, спасибо тебе; но что будет, когда я окажусь
с ним? -- с тревогой спрашивает девушка.
-- Когда вы окажетесь с ним... я с вами распрощаюсь.
-- Никогда.
-- Нет, нет, Ксения права, ты останешься с ними, -- восклицает бедная мать.
-- Теленев не позволит,-- с горечью возражает молодой человек.
Ксения чувствует, что сейчас не время спорить. Трое беглецов в молчании
продолжают свой путь и без происшествий добираются до избы старого
крестьянина.
Дверь была незаперта; они вошли, осторожно откинув щеколду. Старик спал,
завернувшись в черную баранью шкуру, расстеленную на одной из лавок, что
стояли вдоль стен комнаты. Над головой его горела лампадка, подвешенная перед
иконой греческой богоматери, почти не видной из-под накладных серебряных
пластин, которыми был обозначен головной убор и одеяние Девы. На столе остался
самовар, полный кипятка, чайник с заваркой и несколько чашек. Незадолго до
появления Пахомовны с Федором супруга молодого человека покинула дядину
избу: она вместе с ребенком укрылась у своего отца. Федор не выразил ни
удивления, ни гнева из-за ее ухода: он не велел его дожидаться, ему не хотелось,
чтобы кто-нибудь знал, где прячется Ксения.
-- Верста соответствует примерно четверти французского лье. Примечание Пу-
тещестяенниха.
320
Письмо восемнадцатое
Он зажег лампу от лампады и отвел мать с молочной сестрой в маленькую
комнатку-светелку, расположенную прямо над сенями. Дома всех русских крестьян
устроены одинаково.
Оставшись один, Федор уселся на нижней ступеньке короткой лестницы, по
Которой только что взошла его сестра; еще раз посоветовав ей снизу не терять ни
минуты, он оперся _доктями на колени и с задумчивым видом положил голову на
руки.
Из своей Каморки Ксения могла слышать все, что происходит в комнате; она
отвечала брату, что не заставит его долго ждать.
Едва она успела развернуть сверток с новым платьем, как Федор вскакивает с
крайне встревоженным видом и тихим свистом подзывает мать.
-- Что тебе? -- шепотом отвечает та.
-- Потушите лампу, я слышу шаги,-- говорит юноша еще тише. -- Так ч-i-o
погасите лампу, ее видно через щели, а главное -- не шевелитесь.
Свет наверху гаснет, все погружается в тишину. Проходит несколько секунд
тревожного ожидания; дверь отворяется, Ксения затаила дыхание, и вот входит
человек, весь в поту
и крови.
-- А, это ты, кум Василий,-- произносит Федор, идя навстречу незнакомцу.--
Ты один?
-- Нет; я здесь с отрядом наших людей, они ждут меня за дверью... Посвятить
нечем?
-- Сейчас принесу,-- отвечает Федор, поднимаясь по лестнице; сразу яче
спустившись, он зажигает от лампады, горевшей перед богоматерью, лампу,
взятую из дрожащих материнских рук;
он всего лишь приоткрыл дверь, к которой приникли обе женщины, чтобы лучше
слышать.
-- Хочещ^, чаю, кум?
-- Хочу.
-- Держи.
Гость принялся мелкими глотками опорожнять поднесенную Федором чаинку
На груди ^ этого человека был знак командира; одет он был так же, как
остальные крестьяне, но вооружен окровавленной саблей без ножен; пышная
рыжая борода придавала ему жестокий вид, и взгляд диког-о зверя нимало не
смягчал это выражение лица. Такой бегающий взгляд часто встречается у русских
-- кроме тех, кого рабство превратило в полных скотов: у тех есть глаза, но нет
взгляда. Василий был невысок, коренаст, курнос, с выпуклым, но низким лбом;
^:кулы у него были сильно выступающие и красные -- признак излишнего
пристрастия к крепким напиткам. Узкий рот, открываясь, обнажал белые, но
острые и редкие зубы; то была пасть пантеры; гусгую^ спутанную бороду,
казалось, покрывали хлопья пены; руки были в крови.
А. де Кюсти"^ .р
321
Астольф де Кюстин
Россия в 1839 году
-- Откуда у тебя сабля? -- спросил Федор.
-- Я вырвал ее из рук одного офицера, я убил этого барина его же оружием.
Мы победили, город ***-- наш... Эх, и попировали мы там... да и пограбили на
славу!.. Кто не желал присоединиться к нашему войску и грабить вместе с нами,
всех прикончили, и женщин, и детей, и стариков, в общем, всех!.. А некоторых
сварили живьем в гарнизонном котле, на главной площади *... Мы грелись у того
самого огня, на котором варились наши враги; это было здорово!
Федор не ответил.
-- Ты молчишь?
-- Я думаю.
-- И о чем же ты думаешь?
-- Я думаю о том, что мы затеяли опасную игру... Город был беззащитен:
долго ли вывести из строя полторы тысячи жителей да с полсотни ветеранов, когда
на них нападают врасплох две тысячи крестьян; но чуть дальше стоят большие
военные силы; мы поторопились, нас разобьют в пух и прах.
-- Ну-ну!.. а Божья справедливость? а воля императора?! Ты что, молокосос,
не понимаешь, что теперь нам все равно деваться некуда? После всего, что
случилось, надо либо победить, либо умереть... Ты не вороти голову-то, послушай
лучше... Мы все пожгли и залили кровью, слышишь? После такой бойни нам
пощады не будет. Город мертв; можно подумать, там неделю шел бой. Уж если мы
за дело беремся, так раз-два и готово... Ты, похоже, недоволен, что мы победили?
-- Не люблю, когда убивают женщин.
-- Надо уметь раз и навсегда избавляться от дурной крови. Федор не отвечает.
Василий, отхлебнув чаю, спокойно продолжает свои речи:
-- Что это у тебя невеселый вид, сынок? Федор по-прежнему молчит.
-- И все-таки тебя сгубила твоя безумная любовь к дочке Теленева, нашего
заклятого врага. 1
-- Чтобы я любил свою молочную сестру?! Да вы сами-то подумайте!
конечно, я питаю к ней дружеские чувства, но...
-- Ну-ну... интересная у тебя дружба!.. кому другому рассказывай!
Федор встает и хочет закрыть ему рот рукой.
-- Ты чего, парень? разве нас кто-то подслушивает? -- продолжает Василий
прежним тоном.
Федор, смешавшись, застывает, как вкопанный, а крестьянин все не умолкает:
-- Ты мне-то голову не морочь; ее папаша Телснев тоже не
* Исторический факт.
322
Письмо восемнадцатое
дурак, оттого с тобой так и обошелся... сам знаешь; ты ведь не забыл, что он с
тобой сделал перед женитьбой. Федор опять хочет его перебить.
-- Да что такое, ты дашь мне говорить или нет?! Ты не забыл, и я не забыл,
что в один прекрасный день он велел тебя выпороть. И наказал он тебя не за
невесть какую провинность, которую сам же и выдумал, а за то, что ты тайно
любил его дочь; просто он ухватился за первый попавшийся предлог, чтобы никто
не понял, что у него на уме. Он хотел, чтобы ты убрался отсюда, покуда зло не
стало непоправимым.
Федор в сильнейшем волнении шагал взад-вперед по комнате, не произнося
ни слова. В приступе бессильной ярости он кусал себе руки.
-- Вы заставляете меня вспоминать не лучший день моей жизни, кум;
поговорим о чем-нибудь другом.
-- Про что хочу, про то и говорю; не хочешь отвечать, дело твое, я как раз
хочу поговорить сам; но перебивать себя я не поаволю, еще раз повторяю. Я тебя
старше, я крестный твоего новорожденного сына и твой начальник... Видишь знак
у меня на груди? это знак моего звания, которое я получил в нашей армии:
а Стало быть, у меня есть право говорить тебе, что хочу... а скажешь хоть слово,
так у меня там, на улице, люди отдыхают! стоит мне свистнуть, и дом будет
окружен, а его и поджечь недолго, гореть будет что твой смоляной факел... только
скажи!.. так что терпи... мы ж/^ем, покуда колос получше созреет... а ты терпи!
Федор садится, напустив на себя самый беззаботный вид.
-- В добрый час! -- ворчит сквозь зубы Василий. -- Ах, так я т-ебе
напоминаю не слишком приятные вещи? да просто, сынок, ты эт^л вещи слишком
хорошо забыл! -- и, повысив голос, продолжает; -- Я хочу тебе рассказать твою
же историю; это будет забавно;
по крайней мере увидишь, что я могу и мысли читать, и если вдруг надумаешь
стать предателем...
Тут Василий опять умолкает, отворяет форточку и что-то шепчет на ухо
человеку, возникшему у окна; за ним в темноте см:утно виднеются фигуры пяти
других крестьян, вооруженных так же, как и он.
Федор хватается за кинжал -- и снова затыкает его за пояс: речь и^ет о жизни
Ксении, малейшая его оплошность -- и дом сожгут, и tece, кто в нем находится,
погибнут!.. он сдерживается; ему хочется снова увидеть сестру... Кто может
объяснить все тайны любви? Тайну его жизни только что раскрыли Ксении, и не по
его вине;
и h ту ужаснейшую минуту он испытывал лишь огромную радость!.. П^усть
короток миг высшего блаженства, так что ж? разве не вечно oito, покуда его
испытываешь?.. Впрочем, для людей, неспособных любить, эти могущественные
заблуждения сердца так и останутся непостижимыми. Истинная любовь
неподвластна времени, мера ее
323
Астольф де Кюстин
Россия в 1839 году
чужда всему земному... холодный человеческий разум не в силах расчесть ее
причуды.
После недолгого затишья сладкий и мучительный экстаз Федора был прерван
крикливым голосом Василия:
-- Но раз ты не любил жену, так зачем ты на ней женился? тут
ты плохо рассчитал!
Вопрос этот вновь поразил молодого человека в самое сердце. Сказать, что он
любит жену, означало бы потерять все, что он
едва успел обрести...
-- Я думал, что люблю ее, -- возразил он, -- мне говорили, что надо
жениться, разве я знал, что у меня на душе? Мне хотелось угодить дочери
независимым видом. Крепостные из этой части империи -- бесспорно, наименее
жалкие люди в России.
Изящная крестьянская одежда отлично сидела на нем. Светлые, красиво
разделенные на пробор волосы, спадая шелковистыми локонами, обрамляли
безупречный овал лица; крепкая, сильная шея оставалась открытой, ибо сзади, на
затылке, волосы были пострижены под гребенку, а спереди белый лоб юного
землепашца пересекала, словно диадема, лента, сверкавшая на солнце и
придававшая ему сходство с Христом кисти Гвидо.
Он был одет в рубаху из крашеного полотна, в тонкую полоску, с неглубоким
вырезом и с одной только прорезью на плече, чтобы проходила голова; узкое
отверстие застегивалось на две пуговицы, пришитые между плечом и ключицей.
Это одеяние русских крестьян, напоминающее греческую тунику, носится
навыпуск и закрывает штаны до самых колен. Оно бы походило отчасти на
французскую блузу, когда бы не несравненно большее его изящество, каким оно
обязано и своему покрою, и безотчетному вкусу его владельцев. Федор был высок,
гибок и наделен врожденной элегантностью;
голова его, красиво посаженная на плечах -- широких, покатых и своей лепкой
напоминающих плечи античных статуй, -- украсила бы самые благородные позы,
однако юноша почти все время держал ее склоненной на грудь. На его прекрасном
лице читалась какая-то тайная подавленность. Несмотря на свой греческий
профиль, синие, с поволокой, но сверкающие молодостью и природным умом
глаза, несмотря на свой надменный, очерченный точь-в-точь как на античных
медалях рот, который венчали золотистые усики, блестящие, словно натуральный
шелк, на свою молодую бородку того же оттенка, короткую, вьющуюся,
шелковистую и густую, хотя еще вчера на месте ее был детский пушок; наконец,
несмотря на свои мускулы циркового борца, ловкость испанского матадора и ос-
В греческой церкви культ изображений по-прежнему до известной степени запрещен;
истинно верующие допускают лишь живопись условного стиля, покрытую определенными
рельефными украшениями из золота и серебра; под этими накладками достоинства картины
исчезают совершенно. Таковы единственные живописные изображения, какие терпят в
Божьих храмах русские православные. Примечание Путешественника.
34
Письмо восемнадцатое
лепительно белую кожу северянина,-- иначе говоря, несмотря на подобную
внешность, при которой любой мужчина стал бы гордым и уверенным в себе,
Федор, униженный воспитанием, которое не соответствовало его положению в
родных местах, а быть может, и бессознательным, врожденным чувством
собственного достоинства, не вязавшимся с принадлежностью к подлому
сословию, держался почти все время как преступник, что ожидает исполнения
приговора.
Эта страдальческая поза появилась у него в девятнадцать лет, в день, когда по
приказанию Теленева он, молочный брат теленевской дочери и до тех пор его
любимец и баловень, был подвергнут истязанию под тем предлогом, что не
повиновался какому-то будто бы важному повелению.
Ниже мы увидим, что варварство это вовсе не было простой прихотью, и
истинная его причина была очень серьезной.
Ксения решила, что угадала, почему брат ее совершил столь пагубный для
себя проступок; она вообразила, будто Федор влюблен в Катерину, юную
красавицу крестьянку из окрестных мест; и едва несчастный залечил свои раны --
что произошло лишь через несколько недель, настолько жестокой была экзекуция,
-- она, сколько от нее зависело, занялась исправлением этого зла; она полагала, что
единственный способ помочь делу -- это женить брата на девушке, которой он, по
ее мнению, увлекся. Едва Ксения поведала Теленеву о своих планах, как ненависть
его, казалось, прошла: к великому удовольствию Ксении, свадьбу сыграли со всей
поспешностью;
и Ксения считала, что Федор сумеет, обретя сердечное счастье, забыть глубокую
тоску и мстительную обиду.
Она заблуждалась: брат ее был безутешен. Только она угадывала, какой стыд
гнетет его; она была его наперсницей, хоть он ничего ей не поверял, ибо никогда не
жаловался; впрочем, экзекуция, какой он подвергся, была вещью настолько
обычной, что никто не придал ей значения: все местные, кроме него и Ксении, и
думать о ней забыли.
На удивление гордый, он инстинктивно избегал всего, что могло бы
напомнить ему о пережитом страдании, но с невольной дрожью бежал прочь, когда
видел, что кого-то из товарищей его собираются пороть, и бледнел, заметив в чьих-
нибудь руках розгу или прут.
Повторим еще раз: начало жизни досталось ему слишком легко;
к нему благоволил управляющий, а значит, его поощряли все вышестоящие; ему
завидовали товарищи, его почитали самым счастливым, равно как и самым
красивым, уроженцем владений князя ***;
его боготворила мать, он вырастал в собственных глазах благодаря дружбе Ксении,
изобретательной, нежной дружбе восхитительной женщины, ангела, звавшего его
своим братом, а потому он оказался совсем не подготовлен к тяготам своей участи
-- ив один день ему открылась вся ее низость; с тех пор обязанности, неотделимые
от
315
Астольф де Кюстин
Россия в 1839 году
своего положения, он почитал несправедливостью; унижение в глазах людей, но
особенно в своих собственных, в единый миг превратило его из счастливейшего
существа в человека самого жалкого;
божество низверглось с алтаря и обернулось скотиной. Кто же вернет ему
громадное счастье, навеки уничтоженное розгой палача? Разве способна любовь
супруги возвысить горделивую душу такого раба? нет!.. былое благоденствие
станет преследовать его повсюду и сделает стыд еще невыносимей. Сестра Ксения
решила, что, женившись, он обретет покой, и он повиновался, но из-за этой
уступчивости несчастье его лишь возросло, ибо если человек, желая укрепиться в
добродетели, множит свои обязанности, он лишь открывает для себя новые
источники угрызений совести.
Безутешный Федор слишком поздно ощутил, что Ксения, несмотря на всю
свою дружбу, ничем ему не помогла. Не в силах более выносить жизнь в местах,
что стали свидетелями его падения, он ушел из родной деревни, покинув жену и
своего ангела-хранителя.
Жена его чувствовала себя униженной, но по другой причине:
когда супруг несчастлив, супруга его краснеет от стыда; оттого-то она не стала
говорить ему, что беременна: ей не хотелось прибегать к подобным средствам,
дабы удержать подле себя супруга, счастье которого она явно не в силах была
составить.
Наконец, после годичной отлучки, он возвращается домой. Перед ним снова
его мать, жена, дитя в колыбели -- ангел, точь-в-точь похожий на отца; но ничто не
может излечить его от грызущей тоски. Он остается неподвижен и молчалив, даже
стоя перед своей сестрой Ксенией, которую теперь не смеет называть иначе, чем
"сударыня".
Благородные фигуры молодых людей, чем-то схожих, по словам кормилицы, и
внешностью, и характерами, сверкали на утреннем солнце среди стад, чьими
повелителями они казались. При виде их вспоминались Адам и Ева, писанные
Альбрехтом Дюрером. Ксения была спокойна и почти весела, тогда как лицо
юноши выдавало жестокое волнение, едва скрытое под маской напускного
равнодушия.
На сей раз Ксению, несмотря на ее безошибочный женский инстинкт,
обмануло молчание Федора; печаль брата она относила лишь на счет тягостных
воспоминаний, полагая, что самый вид мест, где он страдал, обостряет его боль;
она по-прежнему рассчитывала, что любовь и дружба окончательно залечат его
рану.
Прощаясь с братом, она обещала часто приходить к нему в избу кормилицы.
И все же последний взгляд Федора испугал девушку; было в этом взгляде
нечто большее, чем грусть,-- в нем была дикая радость, смягченная какой-то
необъяснимой заботливостью. Ксения опасалась, как бы он не сошел с ума.
Безумие всегда внушало ей какой-то сверхъестественный ужас, а поскольку
боязнь свою она относила на счет смутного предчув-
316
Письмо восемнадцатое
ствия, то из-за этого суеверия беспокойство ее только возрастало. Когда опасение
принимают за предначертание, оно становится неодолимым... Из смутного, беглого
предчувствия создается судьба;
воображение силою предвидения творит именно то, чего страшится;
в конечном счете оно побеждает разум, истину, реальность, даже судьбу, и, дабы
воплотить в жизнь свои химеры, подчиняет себе ход событий. /
Прошло несколько дней; Теленев часто отлучался из дома. Ксения пребывала
в глубокой печали, вызванной той неизлечимой меланхолией, какая, казалось,
поразила Федора после его возвращения; она виделась только с кормилицей и
думала только о брате.
Однажды вечером она была дома одна; отец с утра уехал, велев передать,
чтобы к ночи его не ждали. Ксения, привыкшая к подобным поездкам, нисколько
не волновалась из-за отсутствия Теленева; протяженность владений, которыми он
управлял, нередко заставляла его совершать длительные переезды с места на место.
Она читала. Вдруг перед нею появляется кормилица.
-- Что тебе нужно от меня в такой поздний час? -- спрашивает Ксения.
-- Идемте, попьете у нас чаю, я вам приготовила,-- отвечала кормилица с
бесстрастным видом *.
-- Я не привыкла в такое время выходить из дому.
-- А сегодня все-таки нужно выйти. Пойдемте со мной; чего вам бояться?
Ксения, привычная к неразговорчивости русских крестьян, решает, что
кормилица приготовила ей какой-то сюрприз. Она поднимается и идет следом за
старухой.
Деревня была пустынна. Поначалу Ксения решила, что все уже спят; ночь
стояла очень тихая и довольно светлая; ветерок не колебал своим дуновением ивы
на болоте, не пригибал на лугу высокие травы; на небе, усыпанном бледными
звездами, не было ни облачка. Не доносилось издалека ни лая собаки, ни блеяния
ягненка; не ржала на скаку кобыла за оградой загона; не ревел больше бык под
крышей теплого стойла; пастух не тянул печальную свою мелодию, похожую на
долгую ноту, что держит соловей перед каденцией,--какая-то более глубокая,
нежели обычно, ночная тишина царила над равниной, тяжестью ложась на сердце
Ксении, которая мало-помалу стала ощущать смутный ужас, но не осмеливалась
задавать вопросы. Словно ангел смерти пролетел над Вологдой, с трепетом думала
про себя девушка.
-- Русские, даже самые бедные, имеют дома чайник и медный самовар и по утрам и
вечерам пьют чай в кругу семьи; при этом стены и потолки в их избах -- это толстые
неструганые сосновые бревна с пазами на концах: вставленные одно в другое, они образуют
углы дома; между этими довольно скверно пригнанными брусьями проложен мох и деготь;
как видите, деревенская простота жилища образует разительный контраст с изящным и
тонким напитком, который в нем пьют. Примечание Путешественника.
317
Астольф де Кюстин Россия
в 1839 году
Внезапно на горизонте возникло какое-то зарево.
-- Откуда этот свет? -- восклицает перепуганная Ксения. 1
-- Не знаю,-- неуверенно отвечает старуха,-- может, это последние лучи
солнца.
-- Нет, -- говорит Ксения, -- где-то горит деревня.
-- Господский дом,-- возражает замогильным голосом Елизавета, -- теперь
пришел черед господ.
-- Что ты этим хочешь сказать? -- Ксения в испуге хватает кормилицу за
руку.-- Неужто сбываются ужасные предсказания моего отца?
-- Надо поторопиться, прибавьте шагу, я должна отвести вас подальше, чем в
нашу избу, -- произносит Елизавета.
-- Куда же ты хочешь меня отвести?
-- В надежное место; второго такого нет для вас в Вологде.
-- Но отец, что будет с ним? За себя мне нечего бояться, но где отец?
-- Его спасли.
-- Спасли!.. от какой же опасности? кто? что тебе известно?.. Ах! ты просто
успокаиваешь меня, чтобы делать со мной все, что тебе заблагорассудится!
-- Нет, клянусь светлым Духом Святым, сын спрятал его, и сделал он это ради
вас, рискуя жизнью, потому что в нынешнюю ночь всех предателей настигнет
смерть.
-- Федор спас моего отца! какое великодушие!
-- Я вовсе не великодушен, сударыня,-- произнес юноша, подходя к ним,
чтобы поддержать готовую лишиться чувств Ксению.
Федор решил проводить мать до ворот усадьбы, но не осмелился войти туда
вместе с ней; он не пошел дальше моста, спрятался в некотором отдалении, а
потом, чтобы никто не помешал бегству Ксении, двигался далеко позади обеих
женщин, не показываясь им на глаза. Смятение чувств, охватившее сестру,
вынудило его приблизиться и предстать перед ней, чтобы ей помочь. Но девушка
уже снова обрела ту энергию, какую пробуждает опасность в сильных душах.
-- Грядут великие события; открой мне тайну, Федор-- что происходит?
-- Происходит то, что русские люди обрели свободу и мстят за себя; но идите
же скорее за мной, -- повторил он, увлекая ее вперед.
-- Мстят за себя?.. но кому же? я, например, никому не причинила зла.
-- Это верно, вы ангел... и все же, боюсь, в первый момент они никого не
пощадят. Безумцы!! в давних наших господах и во всей их породе они видят только
врагов; настал час резни, так что бежим!;
Набата вы не слышите потому, что звонить в колокола запрещено,. ибо звон мог бы
стать предупреждением нашим врагам; впрочем, и разносится он недостаточно
далеко; было решено, что последние
3i8
Письмо восемнадцатое
лучи закатного солнца станут сигналом к поджогу дворцов и к истреблению всех
их обитателей.
-- Ах!.. от твоих слов я вся дрожу!
-- Меня поставили,-- продолжал Федор, по-прежнему не давая девушке
замедлить шаг, -- идти в числе самых молодых и храбрых на город ***, где наши
должны застигнуть врасплох местный гарнизон: он состоит всего лишь из
нескольких ветеранов. Наши силы гораздо больше, и я подумал, что в первой
экспедиции можно обойтись и без меня; и вот я сознательно изменил своему долгу,
предал святое дело, оставил священный батальон и побежал туда, где, как я знал,
находился ваш отец; Теленев, вовремя получив мое предупреждение, спрятался в
одной избе, расположенной в государевых владениях. Но теперь меня бросает в
дрожь при мысли о том, что мы можем опоздать с вашим спасением,-- говорил он,
все так же увлекая ее к приготовленному убежищу.-- Надеясь спасти вашего отца,
я потерял время, драгоценное для вас; я полагал, что исполняю вашу волю, и
думал, что вы не станете упрекать меня за опоздание; впрочем, вы не подвергаетесь
такой опасности, как Теленев, надеюсь, мы вас еще спасем.
-- Да, но ты сам, ты же пропал, -- произнесла мать страдальческим голосом,
который прозвучал еще более страстно оттого, что она заставляла себя молчать.
-- Пропал! -- перебила ее Ксения. -- Мой брат пропал из-за меня!
-- Разве не стал он дезертиром в час сражения? -- продолжала старуха. -- Он
виновен, и его убьют.
-- Я заслужил смерть.
-- И я буду причиной подобного горя! -- восклицает Ксения.-- Нет, нет, мы
убежим, ты спрячешься вместе со мной.
-- Никогда.
Пока беглецы все быстрее шагали вперед, в тишине разгоралось зарево
пожара: занявшись поначалу где-то на горизонте, оно охватило уже все небо; ни
вскрик, ни выстрел, ни звяканье колокола не выдавали приближения мятежа --
резня была безмолвной. Этот дивный ночной покой, пособник стольких убийств,
этот вдвойне поразительный сговор -- поразительный глубокой тайной, в которой
он замышлялся *, и своеобразным соучастием в нем природы, которая, казалось, с
удовольствием наблюдала за приготовлениями к бойне,-- поселяли в душе ужас.
То был словно Божий суд. В наказание людям Провидение позволило действовать
им самим.
-- Ты не оставишь свою сестру,-- говорила Ксения; ее била дрожь.
-- Не оставлю, сударыня; но когда я буду спокоен за вашу жизнь, я пойду и
сдамся сам.
Исторический факт.
Астольф де Кюстин
Россия в 1839 году
-- Я пойду с тобой, -- возразила девушка, судорожно сжимая его руку,-- я
тебя не брошу. Или ты считаешь, что дороже жизни для меня ничего нет?
И тут беглецы увидели, как в свете звезд перед ними возникла вереница
молчаливых, устрашающих теней. Фигуры двигались самое большее в сотне шагов
от Ксении. Федор остановился.
-- Что это такое? -- спрашивает шепотом девушка.
-- Тише, -- отвечает Федор почти неслышно, вжимаясь в дощатую стену,
укрывшую их в своей непроглядной тени; затем, когда последний призрак пересек
дорогу, поясняет: -- Это отряд наших людей, они идут тихо, чтобы застать
врасплох графа *** в его усадьбе. Здесь небезопасно, идемте быстрее.
-- Но куда же ты меня ведешь?
-- Сначала к матушкиному брату, это в четырех верстах * от Вологды; дядя
уже старик, выживший из ума, он все равно что невинный младенец, и нас не
выдаст. Там вы как можно быстрее переоденетесь, потому что вас могут узнать по
платью; у меня с собой другая одежда для вас; матушка останется у брата, а я наде-
юсь до утра отвести вас в то убежище, где спрятал Теленева. В нашем несчастном
уезде нет ни единого надежного места, но там вы все же меньше всего можете
опасаться неожиданностей.
-- Ты хочешь вернуть меня к отцу, спасибо тебе; но что будет, когда я окажусь
с ним? -- с тревогой спрашивает девушка.
-- Когда вы окажетесь с ним... я с вами распрощаюсь.
-- Никогда.
-- Нет, нет, Ксения права, ты останешься с ними, -- восклицает бедная мать.
-- Теленев не позволит,-- с горечью возражает молодой человек.
Ксения чувствует, что сейчас не время спорить. Трое беглецов в молчании
продолжают свой путь и без происшествий добираются до избы старого
крестьянина.
Дверь была незаперта; они вошли, осторожно откинув щеколду. Старик спал,
завернувшись в черную баранью шкуру, расстеленную на одной из лавок, что
стояли вдоль стен комнаты. Над головой его горела лампадка, подвешенная перед
иконой греческой богоматери, почти не видной из-под накладных серебряных
пластин, которыми был обозначен головной убор и одеяние Девы. На столе остался
самовар, полный кипятка, чайник с заваркой и несколько чашек. Незадолго до
появления Пахомовны с Федором супруга молодого человека покинула дядину
избу: она вместе с ребенком укрылась у своего отца. Федор не выразил ни
удивления, ни гнева из-за ее ухода: он не велел его дожидаться, ему не хотелось,
чтобы кто-нибудь знал, где прячется Ксения.
-- Верста соответствует примерно четверти французского лье. Примечание Пу-
тещестяенниха.
320
Письмо восемнадцатое
Он зажег лампу от лампады и отвел мать с молочной сестрой в маленькую
комнатку-светелку, расположенную прямо над сенями. Дома всех русских крестьян
устроены одинаково.
Оставшись один, Федор уселся на нижней ступеньке короткой лестницы, по
Которой только что взошла его сестра; еще раз посоветовав ей снизу не терять ни
минуты, он оперся _доктями на колени и с задумчивым видом положил голову на
руки.
Из своей Каморки Ксения могла слышать все, что происходит в комнате; она
отвечала брату, что не заставит его долго ждать.
Едва она успела развернуть сверток с новым платьем, как Федор вскакивает с
крайне встревоженным видом и тихим свистом подзывает мать.
-- Что тебе? -- шепотом отвечает та.
-- Потушите лампу, я слышу шаги,-- говорит юноша еще тише. -- Так ч-i-o
погасите лампу, ее видно через щели, а главное -- не шевелитесь.
Свет наверху гаснет, все погружается в тишину. Проходит несколько секунд
тревожного ожидания; дверь отворяется, Ксения затаила дыхание, и вот входит
человек, весь в поту
и крови.
-- А, это ты, кум Василий,-- произносит Федор, идя навстречу незнакомцу.--
Ты один?
-- Нет; я здесь с отрядом наших людей, они ждут меня за дверью... Посвятить
нечем?
-- Сейчас принесу,-- отвечает Федор, поднимаясь по лестнице; сразу яче
спустившись, он зажигает от лампады, горевшей перед богоматерью, лампу,
взятую из дрожащих материнских рук;
он всего лишь приоткрыл дверь, к которой приникли обе женщины, чтобы лучше
слышать.
-- Хочещ^, чаю, кум?
-- Хочу.
-- Держи.
Гость принялся мелкими глотками опорожнять поднесенную Федором чаинку
На груди ^ этого человека был знак командира; одет он был так же, как
остальные крестьяне, но вооружен окровавленной саблей без ножен; пышная
рыжая борода придавала ему жестокий вид, и взгляд диког-о зверя нимало не
смягчал это выражение лица. Такой бегающий взгляд часто встречается у русских
-- кроме тех, кого рабство превратило в полных скотов: у тех есть глаза, но нет
взгляда. Василий был невысок, коренаст, курнос, с выпуклым, но низким лбом;
^:кулы у него были сильно выступающие и красные -- признак излишнего
пристрастия к крепким напиткам. Узкий рот, открываясь, обнажал белые, но
острые и редкие зубы; то была пасть пантеры; гусгую^ спутанную бороду,
казалось, покрывали хлопья пены; руки были в крови.
А. де Кюсти"^ .р
321
Астольф де Кюстин
Россия в 1839 году
-- Откуда у тебя сабля? -- спросил Федор.
-- Я вырвал ее из рук одного офицера, я убил этого барина его же оружием.
Мы победили, город ***-- наш... Эх, и попировали мы там... да и пограбили на
славу!.. Кто не желал присоединиться к нашему войску и грабить вместе с нами,
всех прикончили, и женщин, и детей, и стариков, в общем, всех!.. А некоторых
сварили живьем в гарнизонном котле, на главной площади *... Мы грелись у того
самого огня, на котором варились наши враги; это было здорово!
Федор не ответил.
-- Ты молчишь?
-- Я думаю.
-- И о чем же ты думаешь?
-- Я думаю о том, что мы затеяли опасную игру... Город был беззащитен:
долго ли вывести из строя полторы тысячи жителей да с полсотни ветеранов, когда
на них нападают врасплох две тысячи крестьян; но чуть дальше стоят большие
военные силы; мы поторопились, нас разобьют в пух и прах.
-- Ну-ну!.. а Божья справедливость? а воля императора?! Ты что, молокосос,
не понимаешь, что теперь нам все равно деваться некуда? После всего, что
случилось, надо либо победить, либо умереть... Ты не вороти голову-то, послушай
лучше... Мы все пожгли и залили кровью, слышишь? После такой бойни нам
пощады не будет. Город мертв; можно подумать, там неделю шел бой. Уж если мы
за дело беремся, так раз-два и готово... Ты, похоже, недоволен, что мы победили?
-- Не люблю, когда убивают женщин.
-- Надо уметь раз и навсегда избавляться от дурной крови. Федор не отвечает.
Василий, отхлебнув чаю, спокойно продолжает свои речи:
-- Что это у тебя невеселый вид, сынок? Федор по-прежнему молчит.
-- И все-таки тебя сгубила твоя безумная любовь к дочке Теленева, нашего
заклятого врага. 1
-- Чтобы я любил свою молочную сестру?! Да вы сами-то подумайте!
конечно, я питаю к ней дружеские чувства, но...
-- Ну-ну... интересная у тебя дружба!.. кому другому рассказывай!
Федор встает и хочет закрыть ему рот рукой.
-- Ты чего, парень? разве нас кто-то подслушивает? -- продолжает Василий
прежним тоном.
Федор, смешавшись, застывает, как вкопанный, а крестьянин все не умолкает:
-- Ты мне-то голову не морочь; ее папаша Телснев тоже не
* Исторический факт.
322
Письмо восемнадцатое
дурак, оттого с тобой так и обошелся... сам знаешь; ты ведь не забыл, что он с
тобой сделал перед женитьбой. Федор опять хочет его перебить.
-- Да что такое, ты дашь мне говорить или нет?! Ты не забыл, и я не забыл,
что в один прекрасный день он велел тебя выпороть. И наказал он тебя не за
невесть какую провинность, которую сам же и выдумал, а за то, что ты тайно
любил его дочь; просто он ухватился за первый попавшийся предлог, чтобы никто
не понял, что у него на уме. Он хотел, чтобы ты убрался отсюда, покуда зло не
стало непоправимым.
Федор в сильнейшем волнении шагал взад-вперед по комнате, не произнося
ни слова. В приступе бессильной ярости он кусал себе руки.
-- Вы заставляете меня вспоминать не лучший день моей жизни, кум;
поговорим о чем-нибудь другом.
-- Про что хочу, про то и говорю; не хочешь отвечать, дело твое, я как раз
хочу поговорить сам; но перебивать себя я не поаволю, еще раз повторяю. Я тебя
старше, я крестный твоего новорожденного сына и твой начальник... Видишь знак
у меня на груди? это знак моего звания, которое я получил в нашей армии:
а Стало быть, у меня есть право говорить тебе, что хочу... а скажешь хоть слово,
так у меня там, на улице, люди отдыхают! стоит мне свистнуть, и дом будет
окружен, а его и поджечь недолго, гореть будет что твой смоляной факел... только
скажи!.. так что терпи... мы ж/^ем, покуда колос получше созреет... а ты терпи!
Федор садится, напустив на себя самый беззаботный вид.
-- В добрый час! -- ворчит сквозь зубы Василий. -- Ах, так я т-ебе
напоминаю не слишком приятные вещи? да просто, сынок, ты эт^л вещи слишком
хорошо забыл! -- и, повысив голос, продолжает; -- Я хочу тебе рассказать твою
же историю; это будет забавно;
по крайней мере увидишь, что я могу и мысли читать, и если вдруг надумаешь
стать предателем...
Тут Василий опять умолкает, отворяет форточку и что-то шепчет на ухо
человеку, возникшему у окна; за ним в темноте см:утно виднеются фигуры пяти
других крестьян, вооруженных так же, как и он.
Федор хватается за кинжал -- и снова затыкает его за пояс: речь и^ет о жизни
Ксении, малейшая его оплошность -- и дом сожгут, и tece, кто в нем находится,
погибнут!.. он сдерживается; ему хочется снова увидеть сестру... Кто может
объяснить все тайны любви? Тайну его жизни только что раскрыли Ксении, и не по
его вине;
и h ту ужаснейшую минуту он испытывал лишь огромную радость!.. П^усть
короток миг высшего блаженства, так что ж? разве не вечно oito, покуда его
испытываешь?.. Впрочем, для людей, неспособных любить, эти могущественные
заблуждения сердца так и останутся непостижимыми. Истинная любовь
неподвластна времени, мера ее
323
Астольф де Кюстин
Россия в 1839 году
чужда всему земному... холодный человеческий разум не в силах расчесть ее
причуды.
После недолгого затишья сладкий и мучительный экстаз Федора был прерван
крикливым голосом Василия:
-- Но раз ты не любил жену, так зачем ты на ней женился? тут
ты плохо рассчитал!
Вопрос этот вновь поразил молодого человека в самое сердце. Сказать, что он
любит жену, означало бы потерять все, что он
едва успел обрести...
-- Я думал, что люблю ее, -- возразил он, -- мне говорили, что надо
жениться, разве я знал, что у меня на душе? Мне хотелось угодить дочери