Ланьлинский насмешник. Цветы сливы в золотой вазе, или Цзинь, Пин, Мэй

 
   Если хотите узнать, что случилось потом, приходите в другой раз.

ГЛАВА ВОСЬМИДЕСЯТАЯ
ЧЭНЬ ЦЗИНЦЗИ СРЫВАЕТ ЦВЕТЫ УДОВОЛЬСТВИЯ
ЛИ ЦЗЯО-ЭР, ПОХИТИВ СЕРЕБРО, ВОЗВРАЩАЕТСЯ В «ПРЕКРАСНУЮ ВЕСНУ»

   Стихи гласят:
   Как придет в упадок обитель,
   так бегут из нее монахи.
   Рухнет мост – и на людном тракте
   сразу путники поредеют!".
   В бедном доме нерасторопна
   малочисленная прислуга
   Вновь повышен в чинах чиновник,
   а народ все живет в униженье
   Если нет. глубины в водоеме.
   там не станет водиться рыба:
   Там, где ветви растут не густо.
   не совьет гнезда себе птица.
   В отношенье людей друг к другу
   и тепло бывает и холод.
   Те исполнены дум высоких,
   эти низость души являют.

   В этом восьмистишии говорится о том, что по-разному складываются взаимоотношения людей да и разные бывают люди, о чем приходится только глубоко сожалеть.
   В первую седмицу со дня кончины Симэнь Цина настоятель У из монастыря Нефритового Владыки совершил на дому заупокойную службу и освятил трапезу, но не о том пойдет речь.
   Во вторую седмицу шестнадцать иноков из обители Воздаяния вознесли молитву духам воды и суши.^[1535] Жертвенная снедь была доставлена от свата Цяо. Присутствовали помимо Ин Боцзюэ и другие побратимы: Се Сида, Хуа Цзыю, Чжу Жинянь, Сунь Тяньхуа, Чан Шицзе и Бай Лайцян.
   – Прошло две седмицы, как не стало нашего почтенного господина, – начал Боцзюэ. – А мы были его ближайшими друзьями. Бывало пили, ели у него, изо рта, что называется, вырывали. И покрывал, и ссужал он нас – всем ублажал. И вот его не стало. Так неужто прикинемся, будто знать не знаем, ведать не ведаем! Что ж, выходит, передний грязью брызнул, так задние уж и глаза зажмурили, да? Да он нас за это перед самим загробным судием не простит. Я так полагаю. Пусть каждый из нас внесет по одному цяню серебра. С семерых выйдет, стало быть, семь цяней. Ведь общие-то жертвы обойдутся дешевле. За цянь шесть фэией купим пять чашек рису, фруктов и цветы, цянь на жертвенных животных уйдет, полтора – на жбан вина, полцяня – на погребальную бумагу, благовония и свечи. Два цяня придется отдать за свиток и надпись. Ее мы закажем господину Шую. Пянь два (раня заплатим хоругвеносцу. И не забывайте, траурные повязки ведь получим – фэней по семь за штуку. Глядишь, на юбку или жилетку сгодятся. А потом, нас так не отпустят – всех накормят. А там похороны – на поминках наедимся. Если за столом не зевать, жене с детьми дня два-три сладостей покупать не придется. Ну как, ловко я придумал?
   – Верно говоришь, брат! – воскликнули хором побратимы и, достав серебро, передали Ину.
   Ин Боцзюэ приготовил жертвенные предметы, купил свиток, а похвальное слово об усопшем заказал составить проживавшему за городскими воротами сюцаю Шую.
   Сюцай Шуй отлично знал, кто такие не только Ин Боцзюэ и вся компания шалопаев, но и сам Симэнь Цин, а потому не преминул приправить славословие изрядной порцией острой издевки.
   Когда свиток был готов, перед гробом Симэня поставили жертвенный стол и развернули свиток. Ближайших друзей покойного принимал облаченный в траур Чэнь Цзинцзи. Первым воскурил благовония Ин Боцзюэ, за ним последовали остальные. Неискушенные в грамоте, они не представляли себе содержания слова и после возлияний принялись его читать во всеуслышание.
   А оно гласило:

   "В третий под двадцать седьмым знаком гэн-инь, второй луны под двадцать пятым знаком моу-цзы, первого года под тридцать пятым знаком моу-сюй при правлении под девизом Двойной Гармонии мы, Ин Боцзюэ, Се Сида, Хуа Цзыю, Чжу Жинянь, Сунь Тяньхуа, Чан Шицзе и Бай Лапцян, с благоговением приносим жертвенное вино и мясо, дабы почтить Его Величества гвардии начальника покойного Симэня, и перед прахом его воздаем ему славу.
   Усопший, ты отличался упорством и прямотою, характером был тверд и непреклонен. Ты не робел перед слабым, не покорялся сильному. Ты не переставал очищать ближних и помогать жаждущим. Одних ублажал каплею воды, других – маковой росинкой. С осанкой горделивой и тугой мошной, ты, снадобьями подкрепленный, приходил в неистовое возбуждение и верх одерживал в любовных схватках. Среди шеренг, парчовых юбок подвизался и кладовые лона постоянно посещал. Вшей подцепил, но выскребать их и не думал, а гнидами обсыпался – и начесаться был не в силах.^[1536]
   Мы, ничтожные, обязанные милости твоей, были всегда подручными тебе в подчресельных делах, когда ты ночи проводил под ивами в домах веселья, когда, отдавшись буйной страсти, с гордо поднятой головой, вел упорные бои и жаркие сраженья. Что ж сталось вдруг с тобой?! Недуг тебя скосил. Ты ноги протянул. Нас, отпрысков, точно подбитых голубков, оставил на произвол судьбы. Нам не на кого больше положиться. Не любоваться больше нам цветами в дымке, не подходить к роскошным воротам и красным стенам особняка, где обитают красотки-чаровницы. Не пировать уж с ними, яшмы изваянья не ласкать, не мчаться на конях; туда, где аромат струится и тепло. Ты бросил нас, связал нам руки, оставил без гроша. И голову повесил каждый. Мы ныне пресное вино в жертву приносим. Тебе, душа, протягиваем кубок. Внемли же зову, к нам явись и насладись дарами!»

   После принесения жертв к ним вышел Чань Цзинцзи, поклонившись, пригласил их в крытую галерею, где было устроено угощение.
   Когда о смерти Симэня узнала хозяйка «Прекрасной весны», у нее тотчас же родился план. Приготовив жертвы, она направила в паланкинах Ли Гуйцин и Ли Гуйцзе, чтобы те сожгли жертвенные деньги и выразили соболезнование.
   Юэнян не вышла. Певиц принимали Ли Цзяоэр и Мэн Юйлоу. – Мамаша вот что велела тебе передать, – шептали певицы па ухо Ли Цзяоэр. – Мы певицы, а раз хозяин умер, незачем тебе в одиночестве сидеть. Всякому пиру, как говорится, конец приходит. Мамаша наказывала, чтобы вещи свои ты незаметно передала Ли Мину. У нас они будут в сохранности. А ты дурочкой-то не будь! Как в гостях ни хорошо, а дома все лучше. Рано или поздно тебе все равно с этим домом расставаться. Совет этот крепко запал в душу Ли Цзяоэр.
   В тот же день Ван Шестая, жена Хань Даого, одетая в траур, тоже прибыла в паланкине почтить покойного. Она сожгла бумажные деньги, расставила перед гробом жертвы, но никто к ней не выходил.
   Ван Цзина, надобно сказать, рассчитали еще в первую седмицу, а другие слуги не решались доложить о прибытии Ван Шестой. Только ничего не подозревавший Лайань направился в покои Юэнян.
   – Тетушка Хань прибыла с соболезнованиями, – докладывал он хозяйке. – Вас ждет, матушка. Дядюшка У велел вам сказать. У Юэнян так и закипела от зла.
   – Убирайся отсюда, рабское твое отродье! – заругалась она. – Тетушка Хань, тетушка Дрянь! только ее соболезнований тут не хватало! Что ты, проклятый, эту сукину дочь не знаешь?! Она семьи разрушает, шлюха, отца с сыном ссорит, негодяйка, мужа с женой разлучает…
   Лайань едва нащупал дверь и поспешил к гробу Симэня.
   – Матушке доложил? – спросил его шурин У Старший.
   Лайань что-то бормотал. После долгих расспросов он, наконец, признался, как его отчитала хозяйка. Шурин поспешно направился к сестре.
   – Сестра! – обратился он к Юэнян. – Как ты так могла?! Зачем грубить! Есть плохие люди, но нет плохих обрядов. Помни, сколько наших денег в руках у ее мужа. К чему же ты так с ней обходишься? Нельзя так! Ты же свое достоинство теряешь. Если сама выходить не желаешь, других пошли. А так разве можно! Хочешь, чтобы тебя осуждали?
   Юэнян на это ничего не ответила. Немного погодя Ван Шестую приняла Мэн Юйлоу. Они сели неподалеку от гроба. Ван Шестой было неловко, и после чашки чаю она откланялась.
   Да,

 
Пожалуй всей Янцзы. вода
не смоет краски от стыда.
 

   Ли Гуйцзе, Ли Гуйцин и У Иньэр, сидевшие в хозяйкиных покоях, слышали, как Юэнян на все лады поносила жену Хань Даого. А когда рубят сучок, целое дерево страдает. Не по себе им стало и, не дождавшись заката, они начали откланиваться.
   – Погостите! – удерживала их Юэнян. – Вечером с приказчиками кукольное представление посмотрели бы. А домой и завтра успеете.
   После долгих уговоров Гуйцзе и Иньэр остались, а Гуйцин отправилась домой.
   К вечеру монахи разошлись. Собралось более двадцати человек. Помимо соседей, приказчиков и счетоводов были тут сват Цяо, шурин У Старший и У Второй, свояк Шэнь, Хуа Цзыю, Ин Боцзюэ, Се Сида и Чан Шицзе. Они-то и позвали кукольников. Под навесом были накрыты столы. Разыгрывали пьесу «Убитая собака помогает вразумить мужа», в которой персонажами выступали братья Сунь Жун и Сунь Хуа.^[1537]
   Гостьи расположились в помещении сбоку от гроба, откуда смотрели представление из-за ширм и спущенных занавесей.
   За столом гостям прислуживали оставленные на ночь Ли Мин и У Хуэй. Немного погодя все приглашенные были в сборе. После принесения жертв под навесом зажгли свечи. Гости заняли свои места за столами. Грянула музыка и началось кукольное представление, которое окончилось только в третью ночную стражу.
   Со смертью Симэня, надобно сказать, не проходило и дня, чтобы Чэнь Цзинцзи не заигрывал с Пань Цзиньлянь. То они строили глазки прямо перед гробом усопшего, то шутили за занавеской. Так случилось и на этот раз. Когда гости стали расходиться, женщины удалились в хозяйкины покои, а слуги принялись убирать посуду, Цзиньлянь бросилась к Цзинцзи и ущипнула его за руку.
   – Сынок! – говорила они. – Нынче матушка даст тебе то. чего ты так желаешь. Пойдем к тебе, пока твоя жена в дальних покоях.
   Обрадованный Цзинцзи бросился отпирать дверь. Цзиньлянь во тьме незаметно проследовала за ним. Ни слова не говоря, она разделась и навзничь возлегла на кан. Как утка с селезнем резвясь, она с Цзинцзи затеяла порочную игру.
   Да,

 
Как по Небесному велению
предались страстному волненью.
Игру дождя и тучи
продлили схваткой жгучей.
 

   Два года продолжались их свиданья. Однажды наступил миг долгожданною слиянья. Тянулись годы ожиданья, пришли однажды согласие и лад. Она колышет талией, как ива гибкой; он неистово орудует нефритовым пестом. И слышны заверения в глубокой любви, раздаются клятвы верности вечной. Она щебечет иволгой, он целеустремленней мотылька. Игру прелестница ведет на тысячу ладов. Неистовствует дождь, стыдится тачка. Какие только чары не пускает в ход! Он тихо шепчет: «Милая моя!». Его обняв, она зовет: «Мой ненаглядный!».
   Да,

 
Давно восхищался изяществом ивы,
а ныне поддался пленяющим чарам.
По-прежнему нежный, как прежде красивый,
цветок багровеет, объятый пожаром.
 

   Завершив задуманное, Цзиньлянь из опасения быть застигнутой поспешно покинула спальню и направилась в дальние покои.
   На другой день, будучи под сладостным впечатлением пережитого накануне, Цзинцзи с раннего утра был уже у спальни Цзиньлянь. Она еще спала. Он наблюдал за нею через щелку в окне. Ее укрывало расшитое багряными облаками (одеяло. Напудренные ланиты казались изваянными из яшмы.
   – Вот так управительница! – воскликнул Цзинцзи. – До сих пор почивает! Матушка Старшая велела убрать жертвы от Ли Чжи и Хуана Четвертого. Нынче сват Цяо жертвы приносит. Вставай! Я жду ключи.
   Цзиньлянь велела Чуньмэй передать Цзинцзи ключи. Он же наказал горничной самой отпереть дверь наверху. Цзиньлянь тем временем высунулась в окно и слилась с Цзинцзи в поцелуе.

 
Да, сколько досталось ему
Ароматных уст нектара.
Сердца сладостного жара.
Тому свидетельством стихи:
Отчего кукушка жалобно кричит?
Слиты воедино любящих. сердца.
Нету ароматней, сладостней ланит.
Страсть в глазах блестящих, ласки без конца.
Пальчики – бамбука нежные ростки,
Разметалась туча шелковых кудрей,
Серьги разлетелись – розы лепестки.
Рот ее кораллов дорогих алей.
На щеках играет утренний восток.
Вспомнишь – и на сердце сладостный восторг!
 

   Чуньмэй отперла дверь, и Цзинцзи пошел посмотреть, как будут переносить жертвы.
   Немного погодя почтить покойного явился сват Цяо. С ним прибыли его жена и многочисленная родня. После принесения жертв перед гробом, свата Цяо угощали во временной постройке, где за столом рядом с ним сидели оба шурина и приказчик Гань. Их услаждали пением Ли Мин и У Хуэй.
   В тот же день с соболезнованиями прибыла Чжэн Айюэ. Юэнян велела Юйлоу дать певице траурную юбку и поясную повязку, после того как та почтила усопшего сожжением бумажных денег. Айюэ приняли вместе с другими гостьями в дальних покоях.
   – Чего же это вы мне-то ни слова не сказали? – увидев Ли Гуйцзе и У Иньэр, обратилась к ним Айюэ. – Хороши подружки! Я бы давно пришла. – Певица заметила Юэнян с младенцем и продолжала: – У Вас, матушка, и горе и радость в одно и то же время. Прискорбно, что так безвременно скончался батюшка. Но вы обрети наследника-кормильца, и он будет вам утешением.
   Юэнян дала певицам траурные одежды и оставила их до вечера.
   Третьего дня во второй луне, когда вышла вторая седмица после кончины Симэня, панихиду служили шестнадцать монахов из монастыря Нефритового Владыки во главе с настоятелем У. Ее заказал тысяцкии Хэ. Вместе с ним в принесении жертв участвовали дворцовые смотрители Сюэ и Лю, столичный воевода Чжоу, комендант Цзин, командующий Чжан, квартальный Юнь и еще несколько военных чинов.
   Юэнян попросила свата Цяо, брата У Старшего и Ин Боцзюэ принять чиновных особ. Их угощали во временной постройке, где им пели Ли Мин и У Хуэй, но говорить об этом подробно нет необходимости.
   К вечеру, когда монахи отслужили панихиду по усопшем, Юэнян распорядилась, чтобы дщицу и портрет Ли Пинъэр вынесли и предали огню, а сундуки и корзины с ее добром перенесли в дальние покои. Туда же, в услужение Юэнян, перешли Жуи и Инчунь. Сючунь отдали Ли Цзяоэр. А покои Ли Пинъэр заперли.
   Да,

 
Не успели просохнуть и балки,
расписные, резные порталы,
А уже не увидишь у залы
восхищенных гостей карнавала.
 

   Тому свидетельством стихи:

 
Рассеялась дымкою фея дождя,
а ручьи затопили ложбину.
Только месяц белёсый меня подождал
у немого утёса на шпиле.
Только чувств перетёртых искомкан наждак.
Только самообманом мы жили.
 

   Изо дня в день суетился Ли Мин и доме Симэня, делая вид, будто помогает домашним. В действительности же он украдкой подговаривал Ли Цэяоэр, пока она не передала ему похищенные ценности, которые (ж отнес в «Прекрасную весну». Потом Ли Мин опять по два, а то и но три дня не уходил из дома (Симэня. Только Юэнян оставалась в неведении, и никто не решался сказать о происходящем в доме, так как брат ее, У Второй, давно водил шашни с Ли Цзяоэр.
   Девятого числа правили заупокойную службу по случаю третьей седмицы, на которой присутствовала и У Юэнян. В четвертую седмицу панихиды не было. Двенадцатого рыли могилу^[1538] в присутствии Чэнь Цзинцзи, а рано утром двадцатого состоялся вынос. Несли много жертвенных предметов и денег, но провожающих было все же не так густо, как на похоронах Ли Пинъэр.
   Вынос совершал настоятель монастыря Воздаяния. Он восседал в высоко поднятом паланкине, откуда провозгласил славословие, в котором обозрел жизнь Симэнь Пина от начала до конца. Славословие гласило:

   «С глубоким уважением произносим мы имя усопшего. Его Величества гвардии начальника Симэня.
   Жизнь человека, по нашему скромному мнению, длится, как вспышка молнии – всего лишь мгновение. Только камень вечен – не горит в огне. Опавший цветок не вернется обратно на ветку, как вспять не течет вода к роднику. Ты жил в хоромах расписных и узорных дворцах. но жизнь истекла, и угас, как свеча на ветру. Высокие чины и званья – все пройдет, как сон, когда час роковой наступит. Золото и дорогой нефрит – лишь прах, горестей и бед начало. Румяна и наряды – тщетные затеи мирской суеты. Не длиться весь век наслаждениям, а тьма так тяжка и горька. Будешь однажды обласкан на ложе, и у желтых истоков твой навеки сокроется след.^[1539] К чему самомненье и чванство пустое, когда тленные кости засыплют сырою землею. Твои сады и необозримые поля расхватают дети, от тысяч сундуков парчи и шелков после смерти не найдешь и нитки. Развеется жизнь, точно огонь на ветру, и ни старых, ни малых – не сыщешь никого. Поток размывает горы громаду, много ль героев остается в живых! Да, горько ч тяжело это сознавать! Твое дыханье в ветер обратилось, а тело твое возвращается в землю. Кто дух испустит, тому обратно жизни не вдохнешь. И несть числа перерожденьям!»

   Стихи гласят:

 
Смерть не сравнится ни какой кручиной,
Всяк борется со смертью пред кончиной.
Вода с огнем всегда в борьбе суровой.
Преследуют везде один другого.
Кружат над ними демоны и духи.
Покуда живы – слепы мы и глухи,
И ни за что нам не узнать, поверьте,
Куда попасть должны мы после смерти.
Нагие, новорожденным подобны.
Предстанем пред Владыкою загробным.
 

   Настоятель кончил чтение славословия. Чэнь Цзинцзи разбил жертвенный таз^[1540] и двинулся за поставленным на катафалк гробом. Когда траурная процессия вышла за ворота, улица огласилась громкими рыданиями близких и домочадцев.
   У Юэнян следовала за гробом в паланкине. В паланкинах же сопровождали покойного и остальные женщины.
   За Южными воротами города, в пяти ли от него, где находилось семейное кладбище Симэней, Чэнь Цзинцзи вручил квартальному Юню кусок шелка и попросил торжественно освятить дщицу души усопшего. Геомант Слой ведал погребением. После того, как родные и близкие засыпали гроб землею, на могильном кургане расставили жертвы. В прощальной церемонии, увы, участвовало всего лишь несколько человек. Были тут шурин У (Старший, сват Цяо. тысяцкий Хэ, свояки Шэнь и Хань да человек пять-шесть приказчиков.
   Настоятель У оставил двенадцать послушников для возвращения дщицы усопшего, которую торжественно, в присутствии всей родни, установили в зале. После того как геомант окропил помещение, родственники разошлись по домам. Юэнян же с остальными женами остались у дщицы покойного мужа.
   После первой уборки могилы^[1541] отпустили выделенных из управы солдат.
   В пятую седмицу Юэнян пригласила двенадцать монахинь во главе с настоятельницей Сюэ, матерью Ван и старшей наставницей отслужить панихиду и сопроводить душу новопреставленного на небо. Рядом с Юэнян были жена У Старшего и жена У Шуньчэня.
   Надобно сказать, что еще во время похорон Симэня, у его могилы, Ли Гуйцзе и Ли Гуйцин долго шептались с Ли Цзяоэр.
   – Мамаша вот что велела тебе передать, – говорили ей певицы. – Весу у тебя тут нет, драгоценностями ты не владеешь. Значит и незачем в этом доме оставаться. Тем более, у тебя нет ребенка, а потому нечего траур блюсти. Мамаша советует тебе устроить скандал и уйти. Вчера у нас был Ин Боцзюэ. Говорит, богач Чжан Второй с Большой улицы готов пятьсот лянов серебра выложить и взять тебя второй женой. Собирается хозяйкой дома сделать. Перед тобой открываются новые возможности. А тут так и будешь прозябать до самой смерти. Мы, певицы, должны без сожаления расставаться со старым и стремиться к новому, искать местечко потеплее да повыгоднее. Так что смотри, не упусти случай!
   Ли Цзяоэр крепко запомнила, что ей сказали, а когда тлеет, то достаточно небольшого ветерка, чтобы вспыхнул пожар. И вот после пятой седмицы Цзиньлянь обратилась к Сюээ. – После похорон, – говорила Цзиньлянь, – Ли Цзяоэр па кладбище в беседке с шурином У Вторым любезничала. А Чуньмэй своими собственными глазами видала, как она за ширмой узелок припасла, потом Ли Мину передала, а тот его отнес к себе в вертеп.
   Слухи дошли до Юэнян. Отчитав брата, она отправила его в лавку и запретила наведываться на женскую половину дома, а привратнику Пинъаню было запрещено пускать Ли Мина. Стыд Ли Цзяоэр сменился на гнев. Она только никак не находила повода. Но вот однажды, когда Юэнян угощала невестку У Старшую, она пригласила Мэн Юйлоу, но обошла Ли Цзяоэр. Тут-то разгневанная Цзяоэр и обрушилась с руганью на хозяйку. Она ударяла по столу, на котором стояла дщица Симэня, громко рыдала и кричала, а среди ночи, в третью стражу, собиралась было повеситься. Когда служанка доложила Юэнян, та испугалась и решила посоветоваться с невесткой. После совета пригласили хозяйку «Покрасней весны», чтобы вернуть Ли Цзяоэр на ее прежнее место.
   Мамаша из опасения, что Ли Цзяоэр не отдадут ее наряды и украшения, начала торговаться.
   – Натерпелась тут у вас моя дочка! – воскликнула старуха. – А где возмещение! Как легко вы хотите от нее отделаться! Несколько десятков лянов серебра вы дать обязаны, хотя бы от стыда.
   Шурин У Старший, будучи лицом чиновным, не решился настаивать на своем и после долгих переговоров велел Юэнян отдать Ли Цзяоэр все, что у нее было: одежды и украшения, утварь, сундуки и кровать. На том и перешили. Правда, как того ни хотелось Ли Цзяоэр, горничных Юаньсяо и Сючунь с ней не отпустили. Тут решительно уперлась У Юэнян.
   – Что, хочешь честных девушек обратить в продажных девок, да? – воскликнула Юэнян, чем сразу заставила хозяйку «Прекрасной весны» прикусить язык.
   Старуха, расплывшись в улыбке, откланялась. Ли Цзяоэр отбыла в паланкине.
   Да, дорогой читатель! Певички из домов веселья тем только и живут, что торгуют чарами и прелестями. Утром у них щеголь Чжан, под вечер гуляка Ли. В ворота к ним входит почтенный отец семейства, с заднего крыльца они впускают его сына. Бросают старого поклонника и заводят нового, от денег разгораются глаза, – такова уж их натура. Пока певица живет в доме веселья, она заманивает и хватает всякого, всякому курит фимиам и льстит, желая во что бы то ни стало выйти замуж. Тут она готова переродиться и следовать стезею добра. Однако, как бы ни почитал и ни любил ее муж, ему все равно нс завоевать навсегда ее привязанности, ибо непостоянство в самой ее природе. Она либо и при живом муже будет искать запретных услад, либо с его смертью учинит скандал и покинет дом. Так что рано или поздно она вернется в прежний котел.
   Да,

 
Змея вползет в нору и там
все извиваться норовит;
Из клетки вырвется своей
и тотчас птица улетит.
Тому свидетельством стихи:
Увы. недолгий век цвести
тебе красавица-цветок.
Ночь настает и новый гость
войти желает в твой черток.
Прелестница. твой гибкий стан
влечет любителей услад,
Уж многим довелось познать
губ увлажненных аромат.
Такой пленительною ты
и миловидной рождена,
Но лицемерием, увы,
душа твоя поражена.
Тебя хоть замуж позови,
хоть добродетелью мани, —
Все будешь с грустью вспоминать
в пороке прожитые дни.
 

   Отпустив Ли Цзяоэр, Юзнян громко разрыдалась. Окружающие успокаивали хозяйку.
   – Не расстраивайтесь, сестра, не надо! – говорила Цзиньлянь. – Как волка ни корми, он все в лес глядит. Шлюхой была, шлюхой и осталась. К прежнему своему ремеслу вернулась. Зря вы, сестрица, тужите.
   Не успела Юэнян успокоиться, как пошел Пинъань. – Соляной инспектор его превосходительство Най пожаловали, – доложил он, – В зале ожидают. Я уведомил о кончине батюшки двадцать первого дня в первой луне. Они спросили о дщице. Я ответил, что дщица установлена в зале в дальних покоях. Они изъявили желание почтить покойного батюшку.
   – Зятюшке скажи, пусть он примет, – распорядилась Юэнян. Немного погодя появился облаченный в траур Чэнь Цзинцзи и поклонился гостю. Когда убрали помещение, инспектора Цая пригласили в дальние покои, где он поклонился перед дщицей покойного. Вышла в глубоком трауре Юэнян и засвидетельствовала свое почтение гостю. Инспектор Цай не стал утруждать ее расспросами.
   – Отдыхайте, сударыня, прошу вас, – вежливо предложил он Юэнян вернуться к себе и комнату и обернулся к Чэнь Цзинцзи. – В свое время мне приходилось не раз беспокоить вашего покойного хозяина, – продолжал гость. – И вот, когда истек срок службы, по дороге в столицу и почел за долг выразить мою благодарность. Я не мог себе представить, что его не стало. Каким же недугом страдал ваш почтенный господин, позвольте узнать, сударь.