Страница:
когда он того желает, а не когда того желают другие; и он должен осаживать
всякого, кто вздумает, непрошеный, подавать ему советы. Однако сам он должен
широко обо всем спрашивать, о спрошенном терпеливо выслушивать правдивые
ответы и, более того, про-
являть беспокойство, замечая, что кто-либо почему-либо опасается
говорить ему правду. Многие полагают, что кое-кто из государей, слывущих
мудрыми, славой своей обязаны не себе самим, а добрым советам своих
приближенных, но мнение это ошибочно. Ибо правило, не знающее исключений,
гласит: государю, который сам не обладает мудростью, бесполезно давать
благие советы, если только такой государь случайно не доверится мудрому
советнику, который будет принимать за него все решения. Но хотя подобное
положение и возможно, ему скоро пришел бы конец, ибо советник сам сделался
бы государем. Когда же у государя не один советник, то, не обладая
мудростью, он не сможет примирить разноречивые мнения; кроме того, каждый из
советников будет думать лишь о собственном благе, а государь этого не
разглядит и не примет меры. Других же советников не бывает, ибо люди всегда
дурны, пока их не принудит к добру необходимость. Отсюда можно заключить,
что добрые советы, кто бы их ни давал, родятся из мудрости государей, а не
мудрость государей родится из добрых советов.
Глава XXIV
ПОЧЕМУ ГОСУДАРИ ИТАЛИИ ЛИШИЛИСЬ СВОИХ ГОСУДАРСТВ
Если новый государь разумно следует названным правилам, он скоро
утвердится в государстве и почувствует себя в нем прочнее и увереннее, чем
если бы получил власть по наследству. Ибо новый государь вызывает большее
любопытство, чем наследный правитель, и если действия его исполнены
доблести, они куда больше захватывают и привлекают людей, чем древность
рода. Ведь люди гораздо больше заняты сегодняшним днем, чем вчерашним, и
если в настоящем обретают благо, то довольствуются им и не ищут другого;
более того, они горой станут за нового государя, если сам он будет
действовать надлежащим образом. И двойную славу стяжает тот, кто создаст
государство и укрепит его хорошими законами, хорошими союзниками, хорошим
войском и добрыми примерами; так же как двойным позором покроет себя тот,
кто, будучи рожден государем, по неразумию лишится власти.
Если мы обратимся к тем государям Италии, которые утратили власть,
таким, как король Неаполитанский, герцог Миланский и другие, то мы увидим,
что наиболее уязвимым их местом было войско, чему причины подробно изложены
выше. Кроме того, некоторые из них либо враждовали с народом, либо,
расположив к себе народ, не умели обезопасить себя со стороны знати. Ибо
там, где нет подобных изъянов, государь не может утратить власть, если имеет
достаточно сил, чтобы выставить войско. Филипп Македонский, не отец
Александра Великого, а тот, что был разбит Титом Квинцием, имел небольшое
государство по сравнению с теми великими, что на него напали, - Римом и
Грецией, но, будучи воином, а также умея расположить к себе народ и
обезопасить себя от знати, он выдержал многолетнюю войну против римлян и
греков и хотя потерял под конец несколько городов, зато сохранил за собой
царство.
Так что пусть те из наших государей, кто, властвуя много лет, лишился
своих государств, пеняют не на судьбу, а на собственную нерадивость. В
спокойное время они не предусмотрели возможных бед - по общему всем людям
недостатку в затишье не думать о буре, - когда же настали тяжелые времена,
они предпочли бежать, а не обороняться, понадеявшись на то, что подданные,
раздраженные бесчинством победителей, призовут их обратно. Если нет другого
выхода, хорош и такой, плохо лишь отказываться ради него от всех прочих,
точно так же как не стоит падать, полагаясь на то, что тебя поднимут. Даже
если тебя и выручат из беды, это небезопасно для тебя, так как ты окажешься
в положении зависимом и унизительном. А только те способы защиты хороши,
основательны и надежны, которые зависят от тебя самого и от твоей доблести.
Глава XXV
КАКОВА ВЛАСТЬ СУДЬБЫ НАД ДЕЛАМИ ЛЮДЕЙ И КАК МОЖНО ЕЙ ПРОТИВОСТОЯТЬ
Я знаю, сколь часто утверждалось раньше и утверждается ныне, что всем в
мире правят судьба и Бог, люди же с их разумением ничего не определяют и
даже ничему не могут противостоять; отсюда делается вывод, что незачем
утруждать себя заботами, а лучше примириться со своим жребием. Особенно
многие уверовали в это за последние годы, когда на наших глазах происходят
перемены столь внезапные, что всякое человеческое предвидение оказывается
перед ними бессильно. Иной раз и я склоняюсь к общему мнению, задумываясь о
происходящем.
И однако, ради того, чтобы не утратить свободу воли, я предположу, что,
может быть, судьба распоряжается лишь половиной всех наших дел, другую же
половину, или около того, она предоставляет самим людям. Я уподобил бы
судьбу бурной реке, которая, разбушевавшись, затопляет берега, валит
деревья, крушит жилища, вымывает и намывает землю: все бегут от нее прочь,
все отступают перед ее напором, бессильные его сдержать. Но хотя бы и так, -
разве это мешает людям принять меры предосторожности в спокойное время, то
есть возвести заграждения и плотины так, чтобы, выйдя из берегов, река либо
устремилась в каналы, либо остановила свой безудержный и опасный бег?
То же и судьба: она являет свое всесилие там, где препятствием ей не
служит доблесть, и устремляет свой напор туда, где не встречает возведенных
против нее заграждений. Взгляните на Италию, захлестнутую ею же вызванным
бурным разливом событий, и вы увидите, что она подобна ровной местности, где
нет ни плотин, ни заграждений. А ведь если бы она была защищена доблестью,
как Германия, Испания и Франция, этот разлив мог бы не наступить или, по
крайней мере, не причинить столь значительных разрушений. Этим, я полагаю,
сказано достаточно о противостоянии судьбе вообще.
Что же касается, в частности, государей, то нам приходится видеть, как
некоторые из них, еще вчера благоденствовавшие, сегодня лишаются власти,
хотя, как кажется, не изменился ни весь склад их характера, ни какое-либо
отдельное свойство. Объясняется это, я полагаю, теми причинами, которые были
подробно разобраны выше, а именно тем, что если государь всецело полагается
на судьбу, он не может выстоять против ее ударов. Я думаю также, что
сохраняют благополучие те, чей образ действий отвечает особенностям времени,
и утрачивают благополучие те, чей образ действий не отвечает своему времени.
Ибо мы видим, что люди действуют по-разному, пытаясь достичь цели,
которую каждый ставит перед собой, то
есть богатства и славы: один действует осторожностью, другой -
натиском; один - силой, другой - искусством; один - терпением, другой -
противоположным способом, и каждого его способ может привести к цели. Но
иной раз мы видим, что хотя оба действовали одинаково, например,
осторожностью, только один из двоих добился успеха, и наоборот, хотя каждый
действовал по-своему: один осторожностью, другой натиском, - оба в равной
мере добились успеха. Зависит же это именно от того, что один образ действий
совпадает с особенностями времени, а другой - не совпадает. Поэтому бывает
так, что двое, действуя по-разному, одинаково добиваются успеха, а бывает
так, что двое действуют одинаково, но только один из них достигает цели.
От того же зависят и превратности благополучия: пока для того, кто
действует осторожностью и терпением, время и обстоятельства складываются
благоприятно, он процветает, но стоит времени и обстоятельствам
перемениться, как процветанию его приходит конец, ибо он не переменил своего
образа действий. И нет людей, которые умели бы к этому приспособиться, как
бы они ни были благоразумны. Во-первых, берут верх природные склонности,
во-вторых, человек не может заставить себя свернуть с пути, на котором он до
того времени неизменно преуспевал. Вот почему осторожный государь, когда
настает время применить натиск, не умеет этого сделать и оттого гибнет, а
если бы его характер менялся в лад с временем и обстоятельствами,
благополучие его было бы постоянно.
Папа Юлий всегда шел напролом, время же и обстоятельства
благоприятствовали такому образу действий, и потому он каждый раз добивался
успеха. Вспомните его первое предприятие - захват Болоньи, еще при жизни
мессера Джованни Бентивольи. Венецианцы были против, король Испании тоже, с
Францией еще велись об этом переговоры, но папа сам выступил в поход, с
обычной для него неукротимостью и напором. И никто этому не
воспрепятствовал, венецианцы - от страха, Испания - надеясь воссоединить под
своей властью Неаполитанское королевство; уступил и французский король, так
как, видя, что папа уже в походе, и желая союза с ним против венецианцев, он
решил, что не может без явного оскорбления отказать ему в помощи войсками.
Этим натиском и внезапностью папа Юлий достиг того, чего не достиг бы
со всем доступным человеку благоразумием никакой другой глава Церкви; ибо,
останься он в Риме, выжидая, пока все уладится и образуется, как сделал бы
всякий на его месте, король Франции нашел бы тысячу отговорок, а все другие
- тысячу доводов против захвата. Я не буду говорить о прочих его
предприятиях, все они были того же рода, и все ему удавались; из-за
краткости правления он так и не испытал неудачи, но, проживи он дольше и
наступи такие времена, когда требуется осторожность, его благополучию пришел
бы конец, ибо он никогда не уклонился бы с того пути, на который его
увлекала натура.
Итак, в заключение скажу, что фортуна непостоянна, а человек упорствует
в своем образе действий, поэтому, пока между ними согласие, человек
пребывает в благополучии, когда же наступает разлад, благополучию его
приходит конец. И все-таки я полагаю, что натиск лучше, чем осторожность,
ибо фортуна - женщина, и кто хочет с ней сладить, должен колотить ее и
пинать, - таким она поддается скорее, чем тем, кто холодно берется за дело.
Поэтому она, как женщина, - подруга молодых, ибо они не так осмотрительны,
более отважны и с большей дерзостью ее укрощают.
Глава XXVI
ПРИЗЫВ ОВЛАДЕТЬ ИТАЛИЕЙ И ОСВОБОДИТЬ ЕЕ ИЗ РУК ВАРВАРОВ
Обдумывая все сказанное и размышляя наедине с собой, настало ли для
Италии время чествовать нового государя и есть ли в ней материал, которым
мог бы воспользоваться мудрый и доблестный человек, чтобы придать ему форму
- во славу себе и на благо отечества, - я заключаю, что столь многое
благоприятствует появлению нового государя, что едва ли какое-либо другое
время подошло бы для этого больше, чем наше. Как некогда народу Израиля
надлежало пребывать в рабстве у египтян, дабы Моисей явил свою доблесть,
персам - в угнетении у мидийцев, дабы Кир обнаружил величие своего духа,
афинянам - в разобщении, дабы Тезей совершил свой подвиг, так и теперь дабы
обнаружила себя доблесть ита-
лийского духа, Италии надлежало дойти до нынешнего ее позора: до
большего рабства, чем евреи; до большего унижения, чем персы, до большего
разобщения, чем афиняне: нет в ней ни главы, ни порядка, она разгромлена,
разорена, истерзана, растоптана, повержена в прах.
Были мгновения, когда казалось, что перед нами тот, кого Бог назначил
стать избавителем Италии, но немилость судьбы настигала его на подступах к
цели. Италия же, теряя последние силы, ожидает того, кто исцелит ей раны,
спасет от разграбления Ломбардию, от поборов - Неаполитанское королевство и
Тоскану, кто уврачует ее гноящиеся язвы. Как молит она Бога о ниспослании ей
того, кто избавит ее от жестокости и насилия варваров! Как полна она рвения
и готовности стать под общее знамя, если бы только нашлось, кому его
понести!
И самые большие надежды возлагает она ныне на ваш славный дом, каковой,
благодаря доблести и милости судьбы, покровительству Бога и Церкви, глава
коей принадлежит к вашему дому, мог бы принять на себя дело освобождения
Италии. Оно окажется не столь уж трудным, если вы примете за образец жизнь и
деяния названных выше мужей. Как бы ни были редки и достойны удивления
подобные люди, все же они - люди, и каждому из них выпал случай не столь
благоприятный, как этот. Ибо дело их не было более правым, или более
простым, или более угодным Богу. Здесь дело поистине правое, - "lustum enim
est bellum quibus necessarium, et pia arma ibi nulla nisi in armis spes est"
[1]. Здесь условия поистине благоприятны, а где благоприятны условия, там
трудности отступают, особенно если следовать примеру тех мужей, которые
названы мною выше. Нам явлены необычайные, беспримерные знамения Божии: море
расступилось, скала источала воду, манна небесная выпала на землю: все
совпало, пророча величие вашему дому. Остальное надлежит сделать вам. Бог не
все исполняет сам, дабы не лишить нас свободной воли и причитающейся нам
части славы.
1 "Ибо та война справедлива, которая необходима, и то оружие священно,
на которое единственная надежда" (лат.).
Не удивительно, что ни один из названных выше итальянцев не достиг
цели, которой, как можно надеяться, достигнет ваш прославленный дом, и что
при множестве переворотов и военных действий в Италии боевая доблесть в ней
как будто угасла. Объясняется это тем, что
старые ее порядки нехороши, а лучших никто не сумел ввести. Между тем
ничто так не прославляет государя, как введение новых законов и
установлений. Когда они прочно утверждены и отмечены величием, государю
воздают за них почестями и славой; в Италии же достаточно материала,
которому можно придать любую форму. Велика доблесть в каждом из ее сынов,
но, увы, мало ее в предводителях. Взгляните на поединки и небольшие схватки:
как выделяются итальянцы ловкостью, находчивостью, силой. Но в сражениях они
как будто теряют все эти качества. Виной же всему слабость военачальников:
если кто и знает дело, то его не слушают, и хотя знающим объявляет себя
каждый, до сих пор не нашлось никого, кто бы так отличился доблестью и
удачей, чтобы перед ним склонились все остальные. Поэтому за прошедшие
двадцать лет во всех войнах, какие были за это время, войска, составленные
из одних итальянцев, всегда терпели неудачу, чему свидетели прежде всего
Таро, затем Алессандрия, Капуя, Генуя, Вайла, Болонья и Местри.
Если ваш славный дом пожелает следовать по стопам величайших мужей,
ставших избавителями отечества, то первым делом он должен создать
собственное войско, без которого всякое предприятие лишено настоящей основы,
ибо он не будет иметь ни более верных, ни более храбрых, ни лучших солдат.
Но как бы ни был хорош каждый из них в отдельности, вместе они окажутся еще
лучше, если во главе войска увидят своего государя, который чтит их и
отличает. Такое войско поистине необходимо, для того чтобы италийская
доблесть могла отразить вторжение иноземцев. Правда, испанская и швейцарская
пехота считается грозной, однако же в той и другой имеются недостатки, так
что иначе устроенное войско могло бы не только выстоять против них, но даже
их превзойти. Ибо испанцы отступают перед конницей, а швейцарцев может
устрашить пехота, если окажется не менее упорной в бою. Мы уже не раз
убеждались и еще убедимся в том, что испанцы отступали перед французской
кавалерией, а швейцарцы терпели поражение от испанской пехоты. Последнего
нам еще не приходилось наблюдать в полной мере, но дело шло к тому в
сражении при Равенне - когда испанская пехота встретилась с немецкими
отрядами, устроенными наподобие швейцарских. Ловким испанцам удалось
пробраться, прикрываясь маленькими щитами,
под копья и, находясь в безопасности, разить неприятеля так, что тот
ничего не мог с ними поделать, и если бы на испанцев не налетела конница,
они добили бы неприятельскую пехоту. Таким образом, изучив недостатки того и
другого войска, нужно построить новое, которое могло бы устоять перед
конницей и не боялось бы чужой пехоты, что достигается как новым родом
оружия, так и новым устройством войска. И все это относится к таким
нововведениям, которые более всего доставляют славу и величие новому
государю.
Итак, нельзя упустить этот случай: пусть после стольких лет ожидания
Италия увидит наконец своего избавителя. Не могу выразить словами, с какой
любовью приняли бы его жители, пострадавшие от иноземных вторжений, с какой
жаждой мщения, с какой неколебимой верой, с какими слезами! Какие двери
закрылись бы перед ним? Кто отказал бы ему в повиновении? Чья зависть
преградила бы ему путь? Какой итальянец не воздал бы ему почестей? Каждый
ощущает, как смердит господство варваров. Так пусть же ваш славный дом
примет на себя этот долг с тем мужеством и той надеждой, с какой вершатся
правые дела, дабы под сенью его знамени возвеличилось наше отечество и под
его водительством сбылось сказанное Петраркой:
Доблесть ополчится на неистовство,
И краток будет бой,
Ибо не умерла еще доблесть
В итальянском сердце.
Рассуждения о первой декаде Тита Ливия
Хотя по причине завистливой природы человеческой открытие новых
политических обычаев и порядков всегда было не менее опасно, чем поиски
неведомых земель и морей, ибо люди склонны скорее хулить, нежели хвалить
поступки других, я, тем не менее, побуждаемый естественным и всегда мне
присущим стремлением делать, невзирая на последствия, то, что, по моему
убеждению, способствует общему благу, твердо решил идти непроторенной
дорогой, каковая, доставя мне докуки и трудности, принесет мне также и
награду от тех, кто благосклонно следил за этими моими трудами. И если из-за
скудости ума, недостаточной искушенности в событиях нынешних и слабого
знания событий древних попытка моя окажется безуспешной и не слишком
полезной, она все-таки откроет путь кому-нибудь другому, кто, обладая
большею силою духа, большим разумом и рассудком, доведет до конца этот мой
замысел; поэтому если я и не удостоюсь за труд мой похвал, то и
подвергнуться за него порицанию не должен.
Когда я вспоминаю о том, какие почести воздаются древности и сколь
часто, - оставляя сейчас в стороне многие другие примеры, - обломок
какой-нибудь античной статуи покупается за огромные деньги, чтобы держать
его подле себя, украшать им свой дом и выставлять его в качестве образца для
подражания всем тем, кто занимается таким же искусством, и как эти последние
затем изо всех сил стараются воспроизвести его во всех своих произведениях;
и когда я, с другой стороны, вижу, что доблестнейшие деяния, о которых нам
повествует история, совершенные в древних царствах и республиках царями,
полководцами, гражданами, законодателями и дру-
гими людьми, трудившимися на благо отчизны, в наши дни вызывают скорее
восхищение, чем подражание, более того, что всякий их до того сторонится,
что от прославленной древней доблести не осталось у нас и следа, - я не могу
всему этому не изумляться и вместе с тем не печалиться. Мое изумление и
печаль только еще больше возрастают оттого, что я вижу, как при несогласиях,
возникающих у людей в гражданской жизни, или при постигающих их болезнях они
постоянно обращаются к тем самым решениям и средствам, которые выносились и
предписывались древними. Ведь наши гражданские законы являются не чем иным,
как судебными решениями, вынесенными древними юристами. Будучи
упорядоченными, решения эти служат теперь руководством для наших юристов в
их судебной практике. Точно так же и медицина является не чем иным, как
опытом древних врачей, на котором основываются нынешние врачи, прописывая
свои лекарства. Однако, как только дело доходит до учреждения республик,
сохранения государств, управления королевствами, создания армии, ведения
войны, осуществления правосудия по отношению к подданным, укрепления власти,
то никогда не находится ни государя, ни республики, которые обратились бы к
примеру древних. Я убежден, что проистекает это не столько от слабости, до
которой довела мир нынешняя религия, или же от того зла, которое причинила
многим христианским городам и странам тщеславная праздность, сколько от
недостатка подлинного понимания истории, помогающего при чтении сочинений
историков получать удовольствие и вместе с тем извлекать из них тот смысл,
который они в себе содержат. Именно от этого проистекает то, что весьма
многие читающие исторические сочинения с интересом воспринимают разнообразие
описываемых в них происшествий, но нимало не помышляют о подражании им,
полагая таковое подражание делом не только трудным, но вовсе невозможным,
словно бы небо, солнце, стихии, люди изменили со времен античности свое
движение, порядок и силу. Поэтому, желая избавить людей от подобного
заблуждения, я счел необходимым написать о всех тех книгах Тита Ливия,
которые не разорвала злокозненность времени, все то, что покажется мне
необходимым для наилучшего понимания древних и современных событий, дабы те,
кто прочтут сии мои разъяснения, смогли
бы извлечь из них ту самую пользу, ради которой должно стремиться к
познанию истории. Дело это, конечно, не легкое; тем не менее с помощью тех,
кто побудил меня взять его на себя, я надеюсь продвинуться в нем так далеко,
что преемнику моему останется уже немного дойти до положенной цели.
Глава II
СКОЛЬКИХ РОДОВ БЫВАЮТ РЕСПУБЛИКИ И КАКОВА БЫЛА РЕСПУБЛИКА РИМСКАЯ
Я хочу не касаться в своих рассуждениях тех городов, которые с самого
начала не были независимыми, и стану говорить лишь о таких, которые у
истоков своих были далеки от рабского подчинения иноземцам и которые сразу
же управлялись своей волей либо как республики, либо как самодержавные
княжества. Такого рода города имели различные основы, разные законы и строй.
Некоторые из них еще при своем основании или же вскоре после него получали
законы от одного человека, и притом сразу. Так, от Ликурга получили законы
спартанцы. Другие, как Рим, получали их от случая к случаю, постепенно, в
зависимости от обстоятельств. Подлинно счастливой можно назвать ту
республику, где появляется человек столь мудрый, что даваемые им законы
обладают такой упорядоченностью, что, подчиняясь им, республика может, не
испытывая необходимости в их изменении, жить спокойно и безопасно. Известно,
что Спарта свыше восьмисот лет соблюдала свои законы, не извращая их и не
переживая гибельных смут. Несколько менее счастлив город, который, не обретя
умного и проницательного устроителя, вынужден устраиваться сам собой. И уже
совсем несчастен город, который еще дальше ушел от прочного строя, а дальше
всего отстоит от него тот город, который во всех своих порядках совершенно
сбился с правильного пути, способного привести его к истинной цели и
совершенству. Почти невероятно, чтобы подобный город могли бы выправить
какие-нибудь обстоятельства. Те же города, которые - пусть даже они и не
обладают совершенным политическим строем - имеют добрую основу, способную к
улучшениям, могут при благоприятном стечении обстоятельств достичь
совершенства. Правда, однако, переустройства всегда
связаны с опасностью, ибо значительная часть людей никогда не
соглашается на новый закон, устанавливающий в городе новый порядок, если
только необходимость не докажет им, что без этого не обойтись. А так как
такая необходимость никогда не возникает без опасности, то может легко
случиться, что республика падет еще до того, как будет приведена к
совершенному строю. Это превосходно доказывает пример республики во
Флоренции, которую во втором году события под Ареццо вновь восстановили, а в
двенадцатом события в Прато вынудили опять распасться.
Итак, желая рассмотреть, каков был политический строй города Рима и
какие события привели его к совершенству, я отмечу, что некоторые авторы,
писавшие о республиках, утверждали, будто существует три вида
государственного устройства, именуемые ими: Самодержавие, Аристократия и
Народное правление, и что устанавливающие новый строй в городе должны
обращаться к тому из этих трех видов, который покажется им более подходящим.
Другие же авторы, и, по мнению многих, более мудрые, считают, что имеется
шесть форм правления - три очень скверных и три сами по себе хороших, но
легко искажаемых и становящихся вследствие этого пагубными. Хорошие формы
правления - суть три вышеназванных; дурные же - три остальных, от трех
первых зависящие и настолько с ними родственные, что они легко переходят
друг в друга: Самодержавие легко становится тираническим, Аристократии с
легкостью делаются олигархиями, Народное правление без труда обращается в
разнузданность. Таким образом, если учредитель республики учреждает в городе
одну из трех перечисленных форм правления, он учреждает ее ненадолго, ибо
нет средства помешать ей скатиться в собственную противоположность,
поскольку схожесть между пороком и добродетелью в данном случае слишком
невелика.
Эти различные виды правления возникли у людей случайно. Вначале, когда
всякого, кто вздумает, непрошеный, подавать ему советы. Однако сам он должен
широко обо всем спрашивать, о спрошенном терпеливо выслушивать правдивые
ответы и, более того, про-
являть беспокойство, замечая, что кто-либо почему-либо опасается
говорить ему правду. Многие полагают, что кое-кто из государей, слывущих
мудрыми, славой своей обязаны не себе самим, а добрым советам своих
приближенных, но мнение это ошибочно. Ибо правило, не знающее исключений,
гласит: государю, который сам не обладает мудростью, бесполезно давать
благие советы, если только такой государь случайно не доверится мудрому
советнику, который будет принимать за него все решения. Но хотя подобное
положение и возможно, ему скоро пришел бы конец, ибо советник сам сделался
бы государем. Когда же у государя не один советник, то, не обладая
мудростью, он не сможет примирить разноречивые мнения; кроме того, каждый из
советников будет думать лишь о собственном благе, а государь этого не
разглядит и не примет меры. Других же советников не бывает, ибо люди всегда
дурны, пока их не принудит к добру необходимость. Отсюда можно заключить,
что добрые советы, кто бы их ни давал, родятся из мудрости государей, а не
мудрость государей родится из добрых советов.
Глава XXIV
ПОЧЕМУ ГОСУДАРИ ИТАЛИИ ЛИШИЛИСЬ СВОИХ ГОСУДАРСТВ
Если новый государь разумно следует названным правилам, он скоро
утвердится в государстве и почувствует себя в нем прочнее и увереннее, чем
если бы получил власть по наследству. Ибо новый государь вызывает большее
любопытство, чем наследный правитель, и если действия его исполнены
доблести, они куда больше захватывают и привлекают людей, чем древность
рода. Ведь люди гораздо больше заняты сегодняшним днем, чем вчерашним, и
если в настоящем обретают благо, то довольствуются им и не ищут другого;
более того, они горой станут за нового государя, если сам он будет
действовать надлежащим образом. И двойную славу стяжает тот, кто создаст
государство и укрепит его хорошими законами, хорошими союзниками, хорошим
войском и добрыми примерами; так же как двойным позором покроет себя тот,
кто, будучи рожден государем, по неразумию лишится власти.
Если мы обратимся к тем государям Италии, которые утратили власть,
таким, как король Неаполитанский, герцог Миланский и другие, то мы увидим,
что наиболее уязвимым их местом было войско, чему причины подробно изложены
выше. Кроме того, некоторые из них либо враждовали с народом, либо,
расположив к себе народ, не умели обезопасить себя со стороны знати. Ибо
там, где нет подобных изъянов, государь не может утратить власть, если имеет
достаточно сил, чтобы выставить войско. Филипп Македонский, не отец
Александра Великого, а тот, что был разбит Титом Квинцием, имел небольшое
государство по сравнению с теми великими, что на него напали, - Римом и
Грецией, но, будучи воином, а также умея расположить к себе народ и
обезопасить себя от знати, он выдержал многолетнюю войну против римлян и
греков и хотя потерял под конец несколько городов, зато сохранил за собой
царство.
Так что пусть те из наших государей, кто, властвуя много лет, лишился
своих государств, пеняют не на судьбу, а на собственную нерадивость. В
спокойное время они не предусмотрели возможных бед - по общему всем людям
недостатку в затишье не думать о буре, - когда же настали тяжелые времена,
они предпочли бежать, а не обороняться, понадеявшись на то, что подданные,
раздраженные бесчинством победителей, призовут их обратно. Если нет другого
выхода, хорош и такой, плохо лишь отказываться ради него от всех прочих,
точно так же как не стоит падать, полагаясь на то, что тебя поднимут. Даже
если тебя и выручат из беды, это небезопасно для тебя, так как ты окажешься
в положении зависимом и унизительном. А только те способы защиты хороши,
основательны и надежны, которые зависят от тебя самого и от твоей доблести.
Глава XXV
КАКОВА ВЛАСТЬ СУДЬБЫ НАД ДЕЛАМИ ЛЮДЕЙ И КАК МОЖНО ЕЙ ПРОТИВОСТОЯТЬ
Я знаю, сколь часто утверждалось раньше и утверждается ныне, что всем в
мире правят судьба и Бог, люди же с их разумением ничего не определяют и
даже ничему не могут противостоять; отсюда делается вывод, что незачем
утруждать себя заботами, а лучше примириться со своим жребием. Особенно
многие уверовали в это за последние годы, когда на наших глазах происходят
перемены столь внезапные, что всякое человеческое предвидение оказывается
перед ними бессильно. Иной раз и я склоняюсь к общему мнению, задумываясь о
происходящем.
И однако, ради того, чтобы не утратить свободу воли, я предположу, что,
может быть, судьба распоряжается лишь половиной всех наших дел, другую же
половину, или около того, она предоставляет самим людям. Я уподобил бы
судьбу бурной реке, которая, разбушевавшись, затопляет берега, валит
деревья, крушит жилища, вымывает и намывает землю: все бегут от нее прочь,
все отступают перед ее напором, бессильные его сдержать. Но хотя бы и так, -
разве это мешает людям принять меры предосторожности в спокойное время, то
есть возвести заграждения и плотины так, чтобы, выйдя из берегов, река либо
устремилась в каналы, либо остановила свой безудержный и опасный бег?
То же и судьба: она являет свое всесилие там, где препятствием ей не
служит доблесть, и устремляет свой напор туда, где не встречает возведенных
против нее заграждений. Взгляните на Италию, захлестнутую ею же вызванным
бурным разливом событий, и вы увидите, что она подобна ровной местности, где
нет ни плотин, ни заграждений. А ведь если бы она была защищена доблестью,
как Германия, Испания и Франция, этот разлив мог бы не наступить или, по
крайней мере, не причинить столь значительных разрушений. Этим, я полагаю,
сказано достаточно о противостоянии судьбе вообще.
Что же касается, в частности, государей, то нам приходится видеть, как
некоторые из них, еще вчера благоденствовавшие, сегодня лишаются власти,
хотя, как кажется, не изменился ни весь склад их характера, ни какое-либо
отдельное свойство. Объясняется это, я полагаю, теми причинами, которые были
подробно разобраны выше, а именно тем, что если государь всецело полагается
на судьбу, он не может выстоять против ее ударов. Я думаю также, что
сохраняют благополучие те, чей образ действий отвечает особенностям времени,
и утрачивают благополучие те, чей образ действий не отвечает своему времени.
Ибо мы видим, что люди действуют по-разному, пытаясь достичь цели,
которую каждый ставит перед собой, то
есть богатства и славы: один действует осторожностью, другой -
натиском; один - силой, другой - искусством; один - терпением, другой -
противоположным способом, и каждого его способ может привести к цели. Но
иной раз мы видим, что хотя оба действовали одинаково, например,
осторожностью, только один из двоих добился успеха, и наоборот, хотя каждый
действовал по-своему: один осторожностью, другой натиском, - оба в равной
мере добились успеха. Зависит же это именно от того, что один образ действий
совпадает с особенностями времени, а другой - не совпадает. Поэтому бывает
так, что двое, действуя по-разному, одинаково добиваются успеха, а бывает
так, что двое действуют одинаково, но только один из них достигает цели.
От того же зависят и превратности благополучия: пока для того, кто
действует осторожностью и терпением, время и обстоятельства складываются
благоприятно, он процветает, но стоит времени и обстоятельствам
перемениться, как процветанию его приходит конец, ибо он не переменил своего
образа действий. И нет людей, которые умели бы к этому приспособиться, как
бы они ни были благоразумны. Во-первых, берут верх природные склонности,
во-вторых, человек не может заставить себя свернуть с пути, на котором он до
того времени неизменно преуспевал. Вот почему осторожный государь, когда
настает время применить натиск, не умеет этого сделать и оттого гибнет, а
если бы его характер менялся в лад с временем и обстоятельствами,
благополучие его было бы постоянно.
Папа Юлий всегда шел напролом, время же и обстоятельства
благоприятствовали такому образу действий, и потому он каждый раз добивался
успеха. Вспомните его первое предприятие - захват Болоньи, еще при жизни
мессера Джованни Бентивольи. Венецианцы были против, король Испании тоже, с
Францией еще велись об этом переговоры, но папа сам выступил в поход, с
обычной для него неукротимостью и напором. И никто этому не
воспрепятствовал, венецианцы - от страха, Испания - надеясь воссоединить под
своей властью Неаполитанское королевство; уступил и французский король, так
как, видя, что папа уже в походе, и желая союза с ним против венецианцев, он
решил, что не может без явного оскорбления отказать ему в помощи войсками.
Этим натиском и внезапностью папа Юлий достиг того, чего не достиг бы
со всем доступным человеку благоразумием никакой другой глава Церкви; ибо,
останься он в Риме, выжидая, пока все уладится и образуется, как сделал бы
всякий на его месте, король Франции нашел бы тысячу отговорок, а все другие
- тысячу доводов против захвата. Я не буду говорить о прочих его
предприятиях, все они были того же рода, и все ему удавались; из-за
краткости правления он так и не испытал неудачи, но, проживи он дольше и
наступи такие времена, когда требуется осторожность, его благополучию пришел
бы конец, ибо он никогда не уклонился бы с того пути, на который его
увлекала натура.
Итак, в заключение скажу, что фортуна непостоянна, а человек упорствует
в своем образе действий, поэтому, пока между ними согласие, человек
пребывает в благополучии, когда же наступает разлад, благополучию его
приходит конец. И все-таки я полагаю, что натиск лучше, чем осторожность,
ибо фортуна - женщина, и кто хочет с ней сладить, должен колотить ее и
пинать, - таким она поддается скорее, чем тем, кто холодно берется за дело.
Поэтому она, как женщина, - подруга молодых, ибо они не так осмотрительны,
более отважны и с большей дерзостью ее укрощают.
Глава XXVI
ПРИЗЫВ ОВЛАДЕТЬ ИТАЛИЕЙ И ОСВОБОДИТЬ ЕЕ ИЗ РУК ВАРВАРОВ
Обдумывая все сказанное и размышляя наедине с собой, настало ли для
Италии время чествовать нового государя и есть ли в ней материал, которым
мог бы воспользоваться мудрый и доблестный человек, чтобы придать ему форму
- во славу себе и на благо отечества, - я заключаю, что столь многое
благоприятствует появлению нового государя, что едва ли какое-либо другое
время подошло бы для этого больше, чем наше. Как некогда народу Израиля
надлежало пребывать в рабстве у египтян, дабы Моисей явил свою доблесть,
персам - в угнетении у мидийцев, дабы Кир обнаружил величие своего духа,
афинянам - в разобщении, дабы Тезей совершил свой подвиг, так и теперь дабы
обнаружила себя доблесть ита-
лийского духа, Италии надлежало дойти до нынешнего ее позора: до
большего рабства, чем евреи; до большего унижения, чем персы, до большего
разобщения, чем афиняне: нет в ней ни главы, ни порядка, она разгромлена,
разорена, истерзана, растоптана, повержена в прах.
Были мгновения, когда казалось, что перед нами тот, кого Бог назначил
стать избавителем Италии, но немилость судьбы настигала его на подступах к
цели. Италия же, теряя последние силы, ожидает того, кто исцелит ей раны,
спасет от разграбления Ломбардию, от поборов - Неаполитанское королевство и
Тоскану, кто уврачует ее гноящиеся язвы. Как молит она Бога о ниспослании ей
того, кто избавит ее от жестокости и насилия варваров! Как полна она рвения
и готовности стать под общее знамя, если бы только нашлось, кому его
понести!
И самые большие надежды возлагает она ныне на ваш славный дом, каковой,
благодаря доблести и милости судьбы, покровительству Бога и Церкви, глава
коей принадлежит к вашему дому, мог бы принять на себя дело освобождения
Италии. Оно окажется не столь уж трудным, если вы примете за образец жизнь и
деяния названных выше мужей. Как бы ни были редки и достойны удивления
подобные люди, все же они - люди, и каждому из них выпал случай не столь
благоприятный, как этот. Ибо дело их не было более правым, или более
простым, или более угодным Богу. Здесь дело поистине правое, - "lustum enim
est bellum quibus necessarium, et pia arma ibi nulla nisi in armis spes est"
[1]. Здесь условия поистине благоприятны, а где благоприятны условия, там
трудности отступают, особенно если следовать примеру тех мужей, которые
названы мною выше. Нам явлены необычайные, беспримерные знамения Божии: море
расступилось, скала источала воду, манна небесная выпала на землю: все
совпало, пророча величие вашему дому. Остальное надлежит сделать вам. Бог не
все исполняет сам, дабы не лишить нас свободной воли и причитающейся нам
части славы.
1 "Ибо та война справедлива, которая необходима, и то оружие священно,
на которое единственная надежда" (лат.).
Не удивительно, что ни один из названных выше итальянцев не достиг
цели, которой, как можно надеяться, достигнет ваш прославленный дом, и что
при множестве переворотов и военных действий в Италии боевая доблесть в ней
как будто угасла. Объясняется это тем, что
старые ее порядки нехороши, а лучших никто не сумел ввести. Между тем
ничто так не прославляет государя, как введение новых законов и
установлений. Когда они прочно утверждены и отмечены величием, государю
воздают за них почестями и славой; в Италии же достаточно материала,
которому можно придать любую форму. Велика доблесть в каждом из ее сынов,
но, увы, мало ее в предводителях. Взгляните на поединки и небольшие схватки:
как выделяются итальянцы ловкостью, находчивостью, силой. Но в сражениях они
как будто теряют все эти качества. Виной же всему слабость военачальников:
если кто и знает дело, то его не слушают, и хотя знающим объявляет себя
каждый, до сих пор не нашлось никого, кто бы так отличился доблестью и
удачей, чтобы перед ним склонились все остальные. Поэтому за прошедшие
двадцать лет во всех войнах, какие были за это время, войска, составленные
из одних итальянцев, всегда терпели неудачу, чему свидетели прежде всего
Таро, затем Алессандрия, Капуя, Генуя, Вайла, Болонья и Местри.
Если ваш славный дом пожелает следовать по стопам величайших мужей,
ставших избавителями отечества, то первым делом он должен создать
собственное войско, без которого всякое предприятие лишено настоящей основы,
ибо он не будет иметь ни более верных, ни более храбрых, ни лучших солдат.
Но как бы ни был хорош каждый из них в отдельности, вместе они окажутся еще
лучше, если во главе войска увидят своего государя, который чтит их и
отличает. Такое войско поистине необходимо, для того чтобы италийская
доблесть могла отразить вторжение иноземцев. Правда, испанская и швейцарская
пехота считается грозной, однако же в той и другой имеются недостатки, так
что иначе устроенное войско могло бы не только выстоять против них, но даже
их превзойти. Ибо испанцы отступают перед конницей, а швейцарцев может
устрашить пехота, если окажется не менее упорной в бою. Мы уже не раз
убеждались и еще убедимся в том, что испанцы отступали перед французской
кавалерией, а швейцарцы терпели поражение от испанской пехоты. Последнего
нам еще не приходилось наблюдать в полной мере, но дело шло к тому в
сражении при Равенне - когда испанская пехота встретилась с немецкими
отрядами, устроенными наподобие швейцарских. Ловким испанцам удалось
пробраться, прикрываясь маленькими щитами,
под копья и, находясь в безопасности, разить неприятеля так, что тот
ничего не мог с ними поделать, и если бы на испанцев не налетела конница,
они добили бы неприятельскую пехоту. Таким образом, изучив недостатки того и
другого войска, нужно построить новое, которое могло бы устоять перед
конницей и не боялось бы чужой пехоты, что достигается как новым родом
оружия, так и новым устройством войска. И все это относится к таким
нововведениям, которые более всего доставляют славу и величие новому
государю.
Итак, нельзя упустить этот случай: пусть после стольких лет ожидания
Италия увидит наконец своего избавителя. Не могу выразить словами, с какой
любовью приняли бы его жители, пострадавшие от иноземных вторжений, с какой
жаждой мщения, с какой неколебимой верой, с какими слезами! Какие двери
закрылись бы перед ним? Кто отказал бы ему в повиновении? Чья зависть
преградила бы ему путь? Какой итальянец не воздал бы ему почестей? Каждый
ощущает, как смердит господство варваров. Так пусть же ваш славный дом
примет на себя этот долг с тем мужеством и той надеждой, с какой вершатся
правые дела, дабы под сенью его знамени возвеличилось наше отечество и под
его водительством сбылось сказанное Петраркой:
Доблесть ополчится на неистовство,
И краток будет бой,
Ибо не умерла еще доблесть
В итальянском сердце.
Рассуждения о первой декаде Тита Ливия
Хотя по причине завистливой природы человеческой открытие новых
политических обычаев и порядков всегда было не менее опасно, чем поиски
неведомых земель и морей, ибо люди склонны скорее хулить, нежели хвалить
поступки других, я, тем не менее, побуждаемый естественным и всегда мне
присущим стремлением делать, невзирая на последствия, то, что, по моему
убеждению, способствует общему благу, твердо решил идти непроторенной
дорогой, каковая, доставя мне докуки и трудности, принесет мне также и
награду от тех, кто благосклонно следил за этими моими трудами. И если из-за
скудости ума, недостаточной искушенности в событиях нынешних и слабого
знания событий древних попытка моя окажется безуспешной и не слишком
полезной, она все-таки откроет путь кому-нибудь другому, кто, обладая
большею силою духа, большим разумом и рассудком, доведет до конца этот мой
замысел; поэтому если я и не удостоюсь за труд мой похвал, то и
подвергнуться за него порицанию не должен.
Когда я вспоминаю о том, какие почести воздаются древности и сколь
часто, - оставляя сейчас в стороне многие другие примеры, - обломок
какой-нибудь античной статуи покупается за огромные деньги, чтобы держать
его подле себя, украшать им свой дом и выставлять его в качестве образца для
подражания всем тем, кто занимается таким же искусством, и как эти последние
затем изо всех сил стараются воспроизвести его во всех своих произведениях;
и когда я, с другой стороны, вижу, что доблестнейшие деяния, о которых нам
повествует история, совершенные в древних царствах и республиках царями,
полководцами, гражданами, законодателями и дру-
гими людьми, трудившимися на благо отчизны, в наши дни вызывают скорее
восхищение, чем подражание, более того, что всякий их до того сторонится,
что от прославленной древней доблести не осталось у нас и следа, - я не могу
всему этому не изумляться и вместе с тем не печалиться. Мое изумление и
печаль только еще больше возрастают оттого, что я вижу, как при несогласиях,
возникающих у людей в гражданской жизни, или при постигающих их болезнях они
постоянно обращаются к тем самым решениям и средствам, которые выносились и
предписывались древними. Ведь наши гражданские законы являются не чем иным,
как судебными решениями, вынесенными древними юристами. Будучи
упорядоченными, решения эти служат теперь руководством для наших юристов в
их судебной практике. Точно так же и медицина является не чем иным, как
опытом древних врачей, на котором основываются нынешние врачи, прописывая
свои лекарства. Однако, как только дело доходит до учреждения республик,
сохранения государств, управления королевствами, создания армии, ведения
войны, осуществления правосудия по отношению к подданным, укрепления власти,
то никогда не находится ни государя, ни республики, которые обратились бы к
примеру древних. Я убежден, что проистекает это не столько от слабости, до
которой довела мир нынешняя религия, или же от того зла, которое причинила
многим христианским городам и странам тщеславная праздность, сколько от
недостатка подлинного понимания истории, помогающего при чтении сочинений
историков получать удовольствие и вместе с тем извлекать из них тот смысл,
который они в себе содержат. Именно от этого проистекает то, что весьма
многие читающие исторические сочинения с интересом воспринимают разнообразие
описываемых в них происшествий, но нимало не помышляют о подражании им,
полагая таковое подражание делом не только трудным, но вовсе невозможным,
словно бы небо, солнце, стихии, люди изменили со времен античности свое
движение, порядок и силу. Поэтому, желая избавить людей от подобного
заблуждения, я счел необходимым написать о всех тех книгах Тита Ливия,
которые не разорвала злокозненность времени, все то, что покажется мне
необходимым для наилучшего понимания древних и современных событий, дабы те,
кто прочтут сии мои разъяснения, смогли
бы извлечь из них ту самую пользу, ради которой должно стремиться к
познанию истории. Дело это, конечно, не легкое; тем не менее с помощью тех,
кто побудил меня взять его на себя, я надеюсь продвинуться в нем так далеко,
что преемнику моему останется уже немного дойти до положенной цели.
Глава II
СКОЛЬКИХ РОДОВ БЫВАЮТ РЕСПУБЛИКИ И КАКОВА БЫЛА РЕСПУБЛИКА РИМСКАЯ
Я хочу не касаться в своих рассуждениях тех городов, которые с самого
начала не были независимыми, и стану говорить лишь о таких, которые у
истоков своих были далеки от рабского подчинения иноземцам и которые сразу
же управлялись своей волей либо как республики, либо как самодержавные
княжества. Такого рода города имели различные основы, разные законы и строй.
Некоторые из них еще при своем основании или же вскоре после него получали
законы от одного человека, и притом сразу. Так, от Ликурга получили законы
спартанцы. Другие, как Рим, получали их от случая к случаю, постепенно, в
зависимости от обстоятельств. Подлинно счастливой можно назвать ту
республику, где появляется человек столь мудрый, что даваемые им законы
обладают такой упорядоченностью, что, подчиняясь им, республика может, не
испытывая необходимости в их изменении, жить спокойно и безопасно. Известно,
что Спарта свыше восьмисот лет соблюдала свои законы, не извращая их и не
переживая гибельных смут. Несколько менее счастлив город, который, не обретя
умного и проницательного устроителя, вынужден устраиваться сам собой. И уже
совсем несчастен город, который еще дальше ушел от прочного строя, а дальше
всего отстоит от него тот город, который во всех своих порядках совершенно
сбился с правильного пути, способного привести его к истинной цели и
совершенству. Почти невероятно, чтобы подобный город могли бы выправить
какие-нибудь обстоятельства. Те же города, которые - пусть даже они и не
обладают совершенным политическим строем - имеют добрую основу, способную к
улучшениям, могут при благоприятном стечении обстоятельств достичь
совершенства. Правда, однако, переустройства всегда
связаны с опасностью, ибо значительная часть людей никогда не
соглашается на новый закон, устанавливающий в городе новый порядок, если
только необходимость не докажет им, что без этого не обойтись. А так как
такая необходимость никогда не возникает без опасности, то может легко
случиться, что республика падет еще до того, как будет приведена к
совершенному строю. Это превосходно доказывает пример республики во
Флоренции, которую во втором году события под Ареццо вновь восстановили, а в
двенадцатом события в Прато вынудили опять распасться.
Итак, желая рассмотреть, каков был политический строй города Рима и
какие события привели его к совершенству, я отмечу, что некоторые авторы,
писавшие о республиках, утверждали, будто существует три вида
государственного устройства, именуемые ими: Самодержавие, Аристократия и
Народное правление, и что устанавливающие новый строй в городе должны
обращаться к тому из этих трех видов, который покажется им более подходящим.
Другие же авторы, и, по мнению многих, более мудрые, считают, что имеется
шесть форм правления - три очень скверных и три сами по себе хороших, но
легко искажаемых и становящихся вследствие этого пагубными. Хорошие формы
правления - суть три вышеназванных; дурные же - три остальных, от трех
первых зависящие и настолько с ними родственные, что они легко переходят
друг в друга: Самодержавие легко становится тираническим, Аристократии с
легкостью делаются олигархиями, Народное правление без труда обращается в
разнузданность. Таким образом, если учредитель республики учреждает в городе
одну из трех перечисленных форм правления, он учреждает ее ненадолго, ибо
нет средства помешать ей скатиться в собственную противоположность,
поскольку схожесть между пороком и добродетелью в данном случае слишком
невелика.
Эти различные виды правления возникли у людей случайно. Вначале, когда