Страница:
бывает, страх оказался сильнее, и графу разрешили отправиться в Ломбардию
после того, как он возьмет Нодзано. Была еще одна трудность, но так как
разрешение ее не зависело от флорентийцев, она лишь усиливала их смущение и
заставляла колебаться еще больше, чем первая. Граф отказывался перебираться
на противоположный берег По, а венецианцам он был нужен лишь при этом
условии. Так
как дело это можно было уладить лишь при условии, что кто-нибудь пойдет
на уступки, флорентийцы посоветовали графу написать флорентийской Синьории
письмо, в котором он выражал согласие перейти на тот берег, но при этом ему
дали понять, что обещание это, не являясь официальным документом, не могло
иметь касательства к какому-либо договору. Между тем у него потом найдется
немало причин, чтобы не переходить через По, преимуществом же будет то, что
раз уж военные действия начнутся, венецианцы вынуждены будут продолжать их,
а это весьма ослабит опасения Флоренции. С другой стороны, они убедили
венецианцев, что это частное письмо представляет собою некое настоящее
обязательство и должно их вполне удовлетворить, и что если это единственное
средство не рассорить графа с тестем, надо им воспользоваться, и что ни им,
ни ему незачем открыто заявлять о своих планах без крайней необходимости.
Таким образом и договорились о переходе графа в Ломбардию. Сперва он штурмом
взял Нодзано, возвел несколько укреплений вокруг Лукки, чтобы продолжать
осаду города, препоручил комиссарам республики это дело, перебрался через
Апеннины и явился в Реджо, где венецианцы, относившиеся с подозрением к его
планам, решили сразу же испытать его и потребовали, чтобы он немедленно
перешел через По и присоединился к другим венецианским войскам. Граф наотрез
отказался; уполномоченный Венецианской республики Андреа Морозини и он
принялись поносить друг друга со взаимными обвинениями в гордыне и
неискренности, многократно заявляя, что никаких обязательств они на себя не
брали - он насчет характера своей службы, а они насчет вознаграждения. Граф
возвратился в Тоскану, а Морозини в Венецию. Флорентийцы разместили войска
графа в пизанских землях, надеясь убедить его возобновить военные действия
против Лукки, к чему, однако, он оказался совершенно не склонен: герцог,
узнав, что граф отказался перейти через По из внимания к нему, решил, что
сможет спасти Лукку благодаря его посредничеству. Он попросил его устроить
соглашение между Флоренцией и Луккой и, если это окажется возможным,
включить и его в это соглашение. При этом он постарался укрепить в нем
надежду, что герцогская дочь будет отдана ему в жены, когда он этого
пожелает.
Граф пламенно стремился к этому браку, ибо мужского потомства у герцога
не было и, таким образом, он мог рассчитывать на то, что благодаря этому
союзу когда-нибудь станет властителем Милана. В соответствии с этим он
нарочно упускал все случаи обеспечить победу Флоренции и заявлял, что с
места не сдвинется, если венецианцы не выплатят ему жалованья и не сохранят
за ним командования. Впрочем, и этой уплаты ему было недостаточно, так как
он хотел быть спокойным за свои владения и ему нужна была кроме флорентийцев
и другая опора. Следовательно, если венецианцы от него откажутся, ему
придется неизбежно подумать о своих интересах: так он ловкими намеками
угрожал возможным сговором с герцогом.
Все эти увертки и хитрости весьма и весьма не нравились флорентийцам,
которые видели, что завоевание Лукки им не удастся, и, кроме того, они стали
бояться за безопасность республики в случае, если бы герцог и граф
объединились. Чтобы заставить венецианцев не отказываться от услуг графа,
Козимо Медичи отправился в Венецию, надеясь, что доверие лично к нему
поможет убедить венецианцев. Он длительно обсуждал это дело в Сенате,
показав, каково общее положение в Италии, каковы силы, находящиеся в
распоряжении герцога, какая из сторон сильнее и вообще, и в военном
отношении, и закончил утверждением, что герцог, если ему удастся
договориться с графом, смог бы оттеснить венецианцев к самым их лагунам, а
флорентийцам грозила бы потеря свободы. Венецианцы на это ответили, что они
хорошо знают и свои силы, и силы других итальянских государств и считают
себя при всех обстоятельствах вполне способными к обороне; что они не
привыкли оплачивать солдат, служащих другим: граф находится с флорентийцами
- пусть они с ним рассчитываются; что до того, чтобы мирно существовать в
своих владениях, им гораздо нужнее принизить гордыню графа, чем платить ему;
люди удержу не знают в своих честолюбивых стремлениях, и если графу сейчас
заплатить, хотя никакой службы он не несет, он
вскоре предъявит требования еще менее честные и более опасные, и
поэтому они считают необходимым поскорее обуздать его наглость и не дать ей
разыграться так, что с ней уже не справиться. Если же флорентийцы из страха
или по какой другой причине хотят вести с ним дружбу, пусть они его и
оплачивают. Козимо возвратился во Флоренцию, так ни о чем не договорившись.
Между тем флорентийцы прилагали все усилия к тому, чтобы граф не порвал
с Лигой. Правда, он не слишком охотно отказывался от службы Лиге, но желание
заключить обещанный брак все время вызывало у него колебания, так что
малейшей случайности - а она, как мы увидим, произошла - достаточно было бы,
чтобы он принял решение. Граф поручил охрану своих владений во Фурланской
марке одному из главных своих кондотьеров, но герцог так настоятельно
перетягивал того к себе, что он отказался от графского жалованья и перешел
на службу к герцогу. Получив известие об этом, граф стал внимать только
голосу страха и заключил договор с герцогом, по которому, между прочим,
обязывался не вмешиваться в дела Романьи и Тосканы. После этого Сфорца
принялся уговаривать Флоренцию пойти на соглашение с Луккой и сумел так
убедить флорентийцев в необходимости этого, что, не видя иного выхода, они в
апреле месяце 1438 года заключили договор с Луккой. По этому договору Лукка
сохраняла независимость, а к флорентийцам переходило Монте-Карло и несколько
других крепостей. Однако флорентийцы, весьма мало удовлетворенные такими
условиями, забросали всю Италию посланиями, полными горьких жалоб, в которых
говорилось, что поскольку ни Господь Бог, ни люди не хотели, чтобы Лукка
смогла попасть под владычество Флоренции, им, флорентийцам, пришлось
заключить мир; редко бывает, чтобы кто-либо так оплакивал утрату своего
добра, как оплакивали флорентийцы невозможность завладеть чужим.
В то же самое время народ Флоренции, хоть и занятый столь важным делом,
не забывал, однако, ни об интересах своих соседей, ни об украшении родного
города. Как мы уже говорили, Никколо Фортебраччо умер после того, как
женился на дочери графа Поппи, который после смерти Никколо по существу
владел Борго-Сан-Сеполькро и его крепостью; зять при жизни поручил ему там
командование. Когда Никколо умер, граф Поппи заявил, что эта местность и
крепость принадлежат ему, как приданое его дочери, и отказался вернуть папе,
который требовал их, как незаконно отчужденное владение Церковного
государства. Папа послал тогда патриарха во главе своих войск, чтобы снова
вступить в законное владение. Граф, видя, что этого нападения ему не
отразить, предложил город флорентийцам, но те отказались. Так как папа
вернулся тогда во Флоренцию, республика взяла на себя посредничество между
ним и графом, но стороны к соглашению не пришли, патриарх совершил нападение
на Казентино, взял Прато-Веккьо и Ромену и, в свою очередь, предложил их
Флоренции, которая опять же отказалась принять их, если папа не разрешит ей
вернуть их затем графу. После весьма трудных переговоров папа дал согласие,
но тоже при условии, что Флоренция убедит графа вернуть ему
Борго-Сан-Сеполькро.
Таким образом, папа сменил гнев на милость, и флорентийцы почли своим
долгом просить его лично освятить в их городе собор, именуемый Санта
Репарата. Постройка его начата была много лет назад, и только сейчас он был
закончен настолько, что в нем можно было совершать богослужение. Папа охотно
выразил согласие и, дабы воссияли одновременно и великолепие города, и блеск
нового храма, а также, чтобы почтить главу церкви, от Санта Мария Новелла,
где проживал папа, до храма построили помост в четыре локтя шириной и два
высотой, со всех сторон задрапировав его богатейшими тканями. По этому
помосту и направился в новый храм папа со своим двором в сопровождении
магистратов и особо отобранных для этого случая граждан. Все прочие граждане
и простонародье рассыпались по улицам, собрались у окон домов и в церкви,
чтобы видеть это величественное зрелище. Когда все церемонии, подобающие
таким торжествам, закончились, папа, желая показать свою любовь к Флоренции,
удостоил рыцарского звания Джульяно Даванцати, бывшего тогда гонфалоньером
справедливости, гражданина, всегда неизменно пользовавшегося заслуженной
доброй славой. Синьория, чтобы не отстать от апы в благосклонности к
Джульяно, назначила его на год капитаном Пизы.
В то время между греческой и римской церквами существовали некоторые
разногласия по различным вопросам богослужения. На последнем соборе в Базеле
прелаты западной церкви длительно совещались по этому поводу и решено было
не щадя усилий убеждать византийского императора явиться с его духовенством
на Базельский собор, дабы попытаться склонить их к соглашению с римской
церковью. Хотя такое решение было весьма зазорно для величия Византийской
империи и гордыня не позволяла их духовенству уступить в чем-либо римскому
первосвященнику, они тем не менее, будучи до крайности теснимы турками и не
имея возможности защититься своими средствами, решили пойти на уступки,
чтобы с большим основанием просить затем о помощи. Итак, император в
сопровождении патриарха и других греческих прелатов и вельмож отправился в
Венецию, но, испугавшись чумы, решил избрать Флоренцию местом, где будут
устранены разногласия между церквами. Римские и греческие прелаты в течение
нескольких дней совещались в кафедральном соборе, и после горячих и
длительных споров греки уступили и пришли к согласию с римской церковью и ее
главой.
Мир, заключенный между Флоренцией и Луккой, и примирение между герцогом
и графом Сфорца давали надежду на то, что войска, раздиравшие Италию, в
особенности же Тоскану и Ломбардию, смогут наконец положить оружие. Ибо
военные действия в Неаполитанском королевстве между Рене Анжуйским и
Альфонсом Арагонским могли прекратиться, - это было совершенно ясно, - лишь
с гибелью одного из противников - и хотя папа был недоволен потерей многих
своих владений, а непримиримость вожделений герцога и венецианцев проявилась
вполне открыто, тем не менее все полагали, что папа по необходимости, а
другие от усталости в конце концов вынуждены будут остановиться. Однако
события
приняли совсем иной оборот, ибо ни герцог, ни Венеция не успокоились,
военные действия возобновились и местом их снова стали Ломбардия и Тоскана.
Гордая душа герцога не могла снести того, что венецианцы владели Бергамо и
Брешей, - тем более, что их вооруженные отряды все время проникали в его
владения и бесчинствовали там. Он считал вполне для себя возможным не только
обуздать их, но и вернуть себе свои земли, если бы ему удалось добиться,
чтобы папа, Флоренция и граф Сфорца отступились от Венеции. Тут он и задумал
отобрать у главы церкви Романью, считая, что раз он ею завладеет, папа будет
ему уже не страшен, а флорентийцы, видя, что пожар разгорелся совсем близко
от них, либо не вмешаются из страха, либо, вмешавшись, не смогут действовать
против него легко и успешно. Знал герцог и о недовольстве флорентийцев
Венецией из-за Лукки, а потому считал, что они не очень-то поторопятся
браться за оружие в ее защиту. Что касается графа Франческо, то герцог
рассчитывал, что возобновления их дружбы и надежды графа породниться с ним
будет достаточно, чтобы он не сдвинулся с места. Чтобы избежать упреков и
дать возможным противникам поменьше оснований для вмешательства, а также не
желая нарушать только что заключенные договоры своим нападением на Романью,
он велел Никколо Пиччинино начать военные действия как бы по личному своему
побуждению, ради своих личных честолюбивых замыслов.
Когда герцог пришел к соглашению со Сфорца, Никколо находился в Романье
и по сговору с герцогом сделал вид, что крайне возмущен дружбой между ним и
графом, своим извечным врагом. Со своими войсками он расположился в
Камурате, между Форли и Равенной, и закрепился там, словно намереваясь
дожидаться, пока ему не будет сделано какое-нибудь новое предложение. Когда
слух об этом его возмущении распространился по всей Италии, Никколо
постарался изобразить папе, как велики были его заслуги перед герцогом и
какой черной неблагодарностью тот отплатил ему и как похвалялся, что теперь,
когда ему служат два самых прославленных итальянских капитана, почти все
вооруженные силы Италии в его распоряжении и он сможет завладеть всей
страной. Однако, если его святейшеству угодно будет, из двух военачальников,
которых он считал своими слугами, один превратит-
ся во врага, а другой окажется совершенно бесполезным, ибо если папа
снабдит его, Никколо, деньгами и возьмет на содержание его войска, он
нападет на те церковные владения, которые оттягал граф Сфорца, и тот, будучи
вынужден заниматься своими личными делами, не сможет служить честолюбивым
вожделениям Филиппo. Папа, считая эти речи весьма рассудительными, поверил
им, послал Никколо пять тысяч дукатов, присовокупив к ним самые щедрые
обещания и предложив ему и его потомкам земли в полное владение. И хотя
многие предупреждали папу, что все это обман, он не верил и не желал слушать
никого, кто пытался открыть ему глаза.
Равенной управлял тогда от имени папы Остазио да Полента. Никколо счел,
что наступает самый удобный момент для проведения в жизнь его замыслов, тем
более, что сын его Франческо уже нанес папе поношение, разграбив Сполето. Он
поэтому решил напасть на Равенну, то ли полагая, что это будет нетрудным
делом, то ли втайне сговорившись с Остазио. И действительно, после
нескольких дней осады Равенна капитулировала. После этого он занял также
Болонью, Имолу и Форли. Самое же удивительное то, что из двадцати крепостей,
принадлежавших Церковному государству в этой местности, ни одна не устояла
против Никколо. Но ему уже мало было нанести главе церкви одну эту обиду: к
делам он решил добавить слова и написал папе, что по заслугам отнял у него
эти владения, ибо папа не устыдился попытки разрушить такую дружбу, какая
связывала его, Никколо, с герцогом, и распространенил по всей Италии
посланий, в которых ложно утверждалось, будто он, Пиччинино, изменил герцогу
и перешел на сторону венецианцев.
Завладев Романьей, он поручил своему сыну Франческо удерживать ее, а
сам с большей частью своего войска перебрался в Ломбардию. Там, соединившись
с остатками герцогских войск, он совершил нападение на контадо Бреши и занял
его, после чего осадил самый город. Герцог, стремившийся к тому, чтобы
Венеция стала его добычей, всячески оправдывался перед папой, флорентийцами
и графом Сфорца, уверяя их, что все нарушение мирного договора, учиненное
Никколо в Романье, содея-
но им против его герцогской воли. А тайные его посланцы давали понять,
что как только наступит подходящее для того время, он уж сумеет воздать
Никколо по заслугам за его ослушание. Флоренция и граф нисколько ему,
впрочем, не верили, а считали - и это была правда, - что военные действия в
Романье велись лишь для того, чтобы они не шевелились и дали ему время
справиться с венецианцами, каковые в надменности своей полагали, что одни
могут успешно сопротивляться всем вооруженным силам герцога, и, не снисходя
до того, чтобы просить помощи у своих союзников, поручили ведение войны
состоявшему у них на службе капитану Гаттамелате.
Граф Франческо хотел бы при поддержке Флоренции оказать помощь Рене
Анжуйскому, если бы его не удерживали события в Романье и в Ломбардии.
Флорентийцы же тем охотнее поддержали бы его в этом, что республика с давних
времен была в дружбе с французским королевским домом, но в этом случае
герцог не преминул бы помочь королю Альфонсу, с которым он сдружился, когда
тот был его пленником. Однако и те, и другие, будучи заняты военными
действиями поблизости от себя, вынуждены были воздержаться от участия в
более далеких столкновениях. Флорентийцы, видя, что Романья занята
герцогскими войсками, а венецианцы терпят неудачи, и опасаясь, как бы за
поражениями венецианцев не последовали их собственные, пригласили графа
пожаловать в Тоскану, где они совместно обсудили бы, что предпринять против
вооруженных сил герцога, каковые никогда еще не были столь многочисленны.
При этом они убеждали графа, что если не обуздать каким-либо способом
наглость герцога, все владетельные князья Италии очень скоро почувствуют ее
на себе. Граф сознавал, что опасения Флоренции вполне оправданы, но, с
другой стороны, удерживало его стремление породниться с герцогом. Тот же,
хорошо зная об этом его желании, беспрестанно подавал ему все новые и новые
надежды на то, что брак этот состоится, если граф не выступит против него с
оружием. А так как девица была уже на выданьи, дело не раз доходило до того,
что делались приготовления к свадьбе, но затем опять брала верх
нерешительность, и все оставалось в прежнем положении. Однако, чтобы граф
был более уверен в своем конечном успехе, герцог перешел от слов делу и
прислал ему тридцать тысяч флоринов, которые он должен был уплатить ему по
брачному контракту.
Между тем война в Ломбардии все усиливалась, ежедневно венецианцы
теряли часть своей территории и все армады, которые они посылали по рекам,
терпели поражения от герцогских войск. Местность вокруг Вероны и Бреши вся
была занята этими войсками, а оба города находились в кольце такой тесной
осады, что, по общему мнению, они не могли долго держаться. Маркиз
Мантуанский, столь долгое время служивший республике, теперь, вопреки всяким
ожиданиям, отвернулся от нее и связался с герцогом. И вот то самое, чего в
начале войны не давала делать венецианцам их гордыня, при дальнейшем обороте
событий заставил их сделать страх. Понимая, что единственная их возможность
- это дружба с Флоренцией и графом, они начали просить их о помощи, хотя со
стыдом и сомнениями в успехе, ибо опасались, как бы не получить им от
Флоренции такого же ответа, как тот, что они дали ей во время ее попытки
завоевать Лукку и колебаний графа Сфорца. Однако Флоренция проявила больше
сговорчивости, чем они могли надеяться: ненависть к старому врагу оказалась
у флорентийцев сильнее, чем обида на предательство старых друзей. Они уже
предвидели, что необходимость заставит-таки венецианцев обратиться к ним, и
заранее дали понять графу, что разгром Венеции станет началом его гибели и
напрасно воображает он, что Филиппо, добившись полного успеха, будет ценить
его больше, чем в дни своих бедствий, дочь же свою он пообещал ему
единственно лишь из страха перед ним; а обещание, данное по нужде, только
нужда и заставит сдержать, почему и надо, чтобы герцог продолжал нуждаться в
нем, а это возможно лишь в том случае, если Венеция сохранит свое влияние.
Ему следует также принять в соображение, что если венецианцам придется
лишиться своих владений на суше, он тоже лишится не только всех выгод,
которые мог из них извлечь, но и тех, какие мог доставить ему страх перед
мощью Венеции, испытываемый другими. Пусть он окинет взором все итальянские
государства: одни бедные ему не страшны, все же другие - его враги. И сам он
не раз заявлял, что одних лорентийцев в качестве опоры ему недостаточно, так
что, как ни суди, а ему всего выгоднее, чтобы венецианцы удержали свои
владения на суше.
Эти доводы, не говоря уже о возмущении, с которым граф относился теперь
к герцогу, считая, что последний водит его за нос в деле с предполагаемым
браком, заставили его принять новое соглашение, хотя и тут он отверг
обязательство перейти на тот берег По. По договору этому, заключенному в
феврале 1438 года, венецианцы брали на себя две трети общих расходов,
флорентийцы одну и обе республики обязывались общими силами защищать
владения графа в Марке. Лига между Флоренцией и Венецией, не довольствуясь
своими соединенными силами, попыталась заручиться также помощью синьора
Фаенцы, сыновей мессера Пандольфо Малатесты да Римини и Пьетро Джампаоло
Орсини. Но хотя она соблазняла маркиза Мантуанского величайшими посулами,
стараясь оторвать его от союза с герцогом и заставить отказаться от
герцогского жалованья, это ей не удалось. А синьор Фаенцы, едва только Лига
назначила ему жалованье, получил от герцога более выгодное предложение и
перешел на его сторону, что отняло у Лиги надежду на скорое упорядочение дел
в Романье.
В Ломбардии же дела шли из рук вон плохо. Бреша была так основательно
осаждена герцогскими войсками, что можно было каждый день ожидать ее сдачи
из-за голода. Верона тоже терпела такую осаду, что и ей явно угрожала
подобная участь. Но если бы пал хоть один из этих городов, можно было бы
считать совершенно бесполезными все другие военные приготовления и даром
потраченными все брошенные на это средства. Для предотвращения этой
опасности можно было сделать только одно - перевести графа Франческо в
Ломбардию. Однако такой план был связан с тремя трудностями. Первая состояла
в том, что надо было убедить графа перейти на ту сторону По и вести военные
действия всюду, где это будет необходимо. Вторая - в том, что при уходе
графа за По флорентийцы оказались бы под ударом со стороны герцога,
ибо Филиппо, укрывшись за стенами своих крепостей, мог частью своих
войск препятствовать действиям графа, а с другой частью и с флорентийскими
изгнанниками, внушавшими тогдашнему правительству Флоренции величайший ужас,
обрушиться на Тоскану. Третья - в том, что неясно было, какую дорогу должен
был избрать граф Франческо, чтобы самым безопасным образом проникнуть на
землю Падуи для соединения с находящимися там венецианскими войсками. Из
этих трех трудностей самой значительной была вторая, связанная с опасностью
для Флоренции. Тем не менее, убедившись, что переход графа через По
необходим, и устав от домогательств венецианцев, которые все упорнее и
упорнее требовали себе графа, уверяя, что без него они погибли, флорентийцы
поступились своими опасениями ради нужд союзников. Оставалась только
трудность, связанная с переходом графа на ту сторону По, но решено было, что
ответственность за это дело берут на себя венецианцы. Для переговоров на
этот счет с графом и для того, чтобы убедить его согласиться на переправу, к
нему послали Нери ди Джино Каппони, которому Синьория велела затем
направиться в Венецию, чтобы придать еще большую цену услуге, оказываемой
этой республике, и заодно обеспечить быструю и безопасную переправу графа.
Итак, Нери отправился морем из Чезены в Венецию. Ни один государь не
принимался правительством Венецианской республики с такими почестями, как
он, ибо всем было понятно, что от его приезда и от мер, которые приняты
будут после совещания с ним, зависит спасение государства. Представ перед
советом, Нери обратился к нему и к дожу со следующей речью:
"Светлейший государь, пославшая меня Синьория всегда полагала, что
могущество герцога Миланского гибельно и для вашей республики и для нашей,
спасение же наше обоюдное зависит от обоюдной нашей мощи. Если бы ваши
милости придерживались того же мнения, то нынешнее положение наше было бы
неизмеримо лучше, а государству вашему не грозила такая опасность, как
сейчас. Но поскольку в должное время вы не оказали нам до-
верия и поддержки, мы не смогли прийти к вам на помощь так быстро, как
следовало бы, да и вы не смогли своевременно просить нас о ней, ибо и в
блеске своем и в нужде вы плохо нас знали и непонятно вам было, что если мы
уж расположены к кому-то, так навсегда, а если кого ненавидим, то и
ненависть наша неизменна. Но вам самим хорошо известна наша любовь к
Светлейшей вашей милости, ибо не раз видели, как для оказания вам помощи
наводняли мы Ломбардию и золотом своим, и войсками. Что же до ненависти
нашей к Филиппо и ко всему его герцогскому дому, то о ней всему свету
известно, да и невозможно, чтобы столь давние любовь и ненависть могли легко
измениться из-за каких-либо недавних и малосущественных заслуг или обид. Мы
не сомневались, да и теперь не сомневаемся, что ежели бы не стали
вмешиваться в эту войну, герцог был бы нам весьма благодарен и мы могли
после того, как он возьмет Нодзано. Была еще одна трудность, но так как
разрешение ее не зависело от флорентийцев, она лишь усиливала их смущение и
заставляла колебаться еще больше, чем первая. Граф отказывался перебираться
на противоположный берег По, а венецианцам он был нужен лишь при этом
условии. Так
как дело это можно было уладить лишь при условии, что кто-нибудь пойдет
на уступки, флорентийцы посоветовали графу написать флорентийской Синьории
письмо, в котором он выражал согласие перейти на тот берег, но при этом ему
дали понять, что обещание это, не являясь официальным документом, не могло
иметь касательства к какому-либо договору. Между тем у него потом найдется
немало причин, чтобы не переходить через По, преимуществом же будет то, что
раз уж военные действия начнутся, венецианцы вынуждены будут продолжать их,
а это весьма ослабит опасения Флоренции. С другой стороны, они убедили
венецианцев, что это частное письмо представляет собою некое настоящее
обязательство и должно их вполне удовлетворить, и что если это единственное
средство не рассорить графа с тестем, надо им воспользоваться, и что ни им,
ни ему незачем открыто заявлять о своих планах без крайней необходимости.
Таким образом и договорились о переходе графа в Ломбардию. Сперва он штурмом
взял Нодзано, возвел несколько укреплений вокруг Лукки, чтобы продолжать
осаду города, препоручил комиссарам республики это дело, перебрался через
Апеннины и явился в Реджо, где венецианцы, относившиеся с подозрением к его
планам, решили сразу же испытать его и потребовали, чтобы он немедленно
перешел через По и присоединился к другим венецианским войскам. Граф наотрез
отказался; уполномоченный Венецианской республики Андреа Морозини и он
принялись поносить друг друга со взаимными обвинениями в гордыне и
неискренности, многократно заявляя, что никаких обязательств они на себя не
брали - он насчет характера своей службы, а они насчет вознаграждения. Граф
возвратился в Тоскану, а Морозини в Венецию. Флорентийцы разместили войска
графа в пизанских землях, надеясь убедить его возобновить военные действия
против Лукки, к чему, однако, он оказался совершенно не склонен: герцог,
узнав, что граф отказался перейти через По из внимания к нему, решил, что
сможет спасти Лукку благодаря его посредничеству. Он попросил его устроить
соглашение между Флоренцией и Луккой и, если это окажется возможным,
включить и его в это соглашение. При этом он постарался укрепить в нем
надежду, что герцогская дочь будет отдана ему в жены, когда он этого
пожелает.
Граф пламенно стремился к этому браку, ибо мужского потомства у герцога
не было и, таким образом, он мог рассчитывать на то, что благодаря этому
союзу когда-нибудь станет властителем Милана. В соответствии с этим он
нарочно упускал все случаи обеспечить победу Флоренции и заявлял, что с
места не сдвинется, если венецианцы не выплатят ему жалованья и не сохранят
за ним командования. Впрочем, и этой уплаты ему было недостаточно, так как
он хотел быть спокойным за свои владения и ему нужна была кроме флорентийцев
и другая опора. Следовательно, если венецианцы от него откажутся, ему
придется неизбежно подумать о своих интересах: так он ловкими намеками
угрожал возможным сговором с герцогом.
Все эти увертки и хитрости весьма и весьма не нравились флорентийцам,
которые видели, что завоевание Лукки им не удастся, и, кроме того, они стали
бояться за безопасность республики в случае, если бы герцог и граф
объединились. Чтобы заставить венецианцев не отказываться от услуг графа,
Козимо Медичи отправился в Венецию, надеясь, что доверие лично к нему
поможет убедить венецианцев. Он длительно обсуждал это дело в Сенате,
показав, каково общее положение в Италии, каковы силы, находящиеся в
распоряжении герцога, какая из сторон сильнее и вообще, и в военном
отношении, и закончил утверждением, что герцог, если ему удастся
договориться с графом, смог бы оттеснить венецианцев к самым их лагунам, а
флорентийцам грозила бы потеря свободы. Венецианцы на это ответили, что они
хорошо знают и свои силы, и силы других итальянских государств и считают
себя при всех обстоятельствах вполне способными к обороне; что они не
привыкли оплачивать солдат, служащих другим: граф находится с флорентийцами
- пусть они с ним рассчитываются; что до того, чтобы мирно существовать в
своих владениях, им гораздо нужнее принизить гордыню графа, чем платить ему;
люди удержу не знают в своих честолюбивых стремлениях, и если графу сейчас
заплатить, хотя никакой службы он не несет, он
вскоре предъявит требования еще менее честные и более опасные, и
поэтому они считают необходимым поскорее обуздать его наглость и не дать ей
разыграться так, что с ней уже не справиться. Если же флорентийцы из страха
или по какой другой причине хотят вести с ним дружбу, пусть они его и
оплачивают. Козимо возвратился во Флоренцию, так ни о чем не договорившись.
Между тем флорентийцы прилагали все усилия к тому, чтобы граф не порвал
с Лигой. Правда, он не слишком охотно отказывался от службы Лиге, но желание
заключить обещанный брак все время вызывало у него колебания, так что
малейшей случайности - а она, как мы увидим, произошла - достаточно было бы,
чтобы он принял решение. Граф поручил охрану своих владений во Фурланской
марке одному из главных своих кондотьеров, но герцог так настоятельно
перетягивал того к себе, что он отказался от графского жалованья и перешел
на службу к герцогу. Получив известие об этом, граф стал внимать только
голосу страха и заключил договор с герцогом, по которому, между прочим,
обязывался не вмешиваться в дела Романьи и Тосканы. После этого Сфорца
принялся уговаривать Флоренцию пойти на соглашение с Луккой и сумел так
убедить флорентийцев в необходимости этого, что, не видя иного выхода, они в
апреле месяце 1438 года заключили договор с Луккой. По этому договору Лукка
сохраняла независимость, а к флорентийцам переходило Монте-Карло и несколько
других крепостей. Однако флорентийцы, весьма мало удовлетворенные такими
условиями, забросали всю Италию посланиями, полными горьких жалоб, в которых
говорилось, что поскольку ни Господь Бог, ни люди не хотели, чтобы Лукка
смогла попасть под владычество Флоренции, им, флорентийцам, пришлось
заключить мир; редко бывает, чтобы кто-либо так оплакивал утрату своего
добра, как оплакивали флорентийцы невозможность завладеть чужим.
В то же самое время народ Флоренции, хоть и занятый столь важным делом,
не забывал, однако, ни об интересах своих соседей, ни об украшении родного
города. Как мы уже говорили, Никколо Фортебраччо умер после того, как
женился на дочери графа Поппи, который после смерти Никколо по существу
владел Борго-Сан-Сеполькро и его крепостью; зять при жизни поручил ему там
командование. Когда Никколо умер, граф Поппи заявил, что эта местность и
крепость принадлежат ему, как приданое его дочери, и отказался вернуть папе,
который требовал их, как незаконно отчужденное владение Церковного
государства. Папа послал тогда патриарха во главе своих войск, чтобы снова
вступить в законное владение. Граф, видя, что этого нападения ему не
отразить, предложил город флорентийцам, но те отказались. Так как папа
вернулся тогда во Флоренцию, республика взяла на себя посредничество между
ним и графом, но стороны к соглашению не пришли, патриарх совершил нападение
на Казентино, взял Прато-Веккьо и Ромену и, в свою очередь, предложил их
Флоренции, которая опять же отказалась принять их, если папа не разрешит ей
вернуть их затем графу. После весьма трудных переговоров папа дал согласие,
но тоже при условии, что Флоренция убедит графа вернуть ему
Борго-Сан-Сеполькро.
Таким образом, папа сменил гнев на милость, и флорентийцы почли своим
долгом просить его лично освятить в их городе собор, именуемый Санта
Репарата. Постройка его начата была много лет назад, и только сейчас он был
закончен настолько, что в нем можно было совершать богослужение. Папа охотно
выразил согласие и, дабы воссияли одновременно и великолепие города, и блеск
нового храма, а также, чтобы почтить главу церкви, от Санта Мария Новелла,
где проживал папа, до храма построили помост в четыре локтя шириной и два
высотой, со всех сторон задрапировав его богатейшими тканями. По этому
помосту и направился в новый храм папа со своим двором в сопровождении
магистратов и особо отобранных для этого случая граждан. Все прочие граждане
и простонародье рассыпались по улицам, собрались у окон домов и в церкви,
чтобы видеть это величественное зрелище. Когда все церемонии, подобающие
таким торжествам, закончились, папа, желая показать свою любовь к Флоренции,
удостоил рыцарского звания Джульяно Даванцати, бывшего тогда гонфалоньером
справедливости, гражданина, всегда неизменно пользовавшегося заслуженной
доброй славой. Синьория, чтобы не отстать от апы в благосклонности к
Джульяно, назначила его на год капитаном Пизы.
В то время между греческой и римской церквами существовали некоторые
разногласия по различным вопросам богослужения. На последнем соборе в Базеле
прелаты западной церкви длительно совещались по этому поводу и решено было
не щадя усилий убеждать византийского императора явиться с его духовенством
на Базельский собор, дабы попытаться склонить их к соглашению с римской
церковью. Хотя такое решение было весьма зазорно для величия Византийской
империи и гордыня не позволяла их духовенству уступить в чем-либо римскому
первосвященнику, они тем не менее, будучи до крайности теснимы турками и не
имея возможности защититься своими средствами, решили пойти на уступки,
чтобы с большим основанием просить затем о помощи. Итак, император в
сопровождении патриарха и других греческих прелатов и вельмож отправился в
Венецию, но, испугавшись чумы, решил избрать Флоренцию местом, где будут
устранены разногласия между церквами. Римские и греческие прелаты в течение
нескольких дней совещались в кафедральном соборе, и после горячих и
длительных споров греки уступили и пришли к согласию с римской церковью и ее
главой.
Мир, заключенный между Флоренцией и Луккой, и примирение между герцогом
и графом Сфорца давали надежду на то, что войска, раздиравшие Италию, в
особенности же Тоскану и Ломбардию, смогут наконец положить оружие. Ибо
военные действия в Неаполитанском королевстве между Рене Анжуйским и
Альфонсом Арагонским могли прекратиться, - это было совершенно ясно, - лишь
с гибелью одного из противников - и хотя папа был недоволен потерей многих
своих владений, а непримиримость вожделений герцога и венецианцев проявилась
вполне открыто, тем не менее все полагали, что папа по необходимости, а
другие от усталости в конце концов вынуждены будут остановиться. Однако
события
приняли совсем иной оборот, ибо ни герцог, ни Венеция не успокоились,
военные действия возобновились и местом их снова стали Ломбардия и Тоскана.
Гордая душа герцога не могла снести того, что венецианцы владели Бергамо и
Брешей, - тем более, что их вооруженные отряды все время проникали в его
владения и бесчинствовали там. Он считал вполне для себя возможным не только
обуздать их, но и вернуть себе свои земли, если бы ему удалось добиться,
чтобы папа, Флоренция и граф Сфорца отступились от Венеции. Тут он и задумал
отобрать у главы церкви Романью, считая, что раз он ею завладеет, папа будет
ему уже не страшен, а флорентийцы, видя, что пожар разгорелся совсем близко
от них, либо не вмешаются из страха, либо, вмешавшись, не смогут действовать
против него легко и успешно. Знал герцог и о недовольстве флорентийцев
Венецией из-за Лукки, а потому считал, что они не очень-то поторопятся
браться за оружие в ее защиту. Что касается графа Франческо, то герцог
рассчитывал, что возобновления их дружбы и надежды графа породниться с ним
будет достаточно, чтобы он не сдвинулся с места. Чтобы избежать упреков и
дать возможным противникам поменьше оснований для вмешательства, а также не
желая нарушать только что заключенные договоры своим нападением на Романью,
он велел Никколо Пиччинино начать военные действия как бы по личному своему
побуждению, ради своих личных честолюбивых замыслов.
Когда герцог пришел к соглашению со Сфорца, Никколо находился в Романье
и по сговору с герцогом сделал вид, что крайне возмущен дружбой между ним и
графом, своим извечным врагом. Со своими войсками он расположился в
Камурате, между Форли и Равенной, и закрепился там, словно намереваясь
дожидаться, пока ему не будет сделано какое-нибудь новое предложение. Когда
слух об этом его возмущении распространился по всей Италии, Никколо
постарался изобразить папе, как велики были его заслуги перед герцогом и
какой черной неблагодарностью тот отплатил ему и как похвалялся, что теперь,
когда ему служат два самых прославленных итальянских капитана, почти все
вооруженные силы Италии в его распоряжении и он сможет завладеть всей
страной. Однако, если его святейшеству угодно будет, из двух военачальников,
которых он считал своими слугами, один превратит-
ся во врага, а другой окажется совершенно бесполезным, ибо если папа
снабдит его, Никколо, деньгами и возьмет на содержание его войска, он
нападет на те церковные владения, которые оттягал граф Сфорца, и тот, будучи
вынужден заниматься своими личными делами, не сможет служить честолюбивым
вожделениям Филиппo. Папа, считая эти речи весьма рассудительными, поверил
им, послал Никколо пять тысяч дукатов, присовокупив к ним самые щедрые
обещания и предложив ему и его потомкам земли в полное владение. И хотя
многие предупреждали папу, что все это обман, он не верил и не желал слушать
никого, кто пытался открыть ему глаза.
Равенной управлял тогда от имени папы Остазио да Полента. Никколо счел,
что наступает самый удобный момент для проведения в жизнь его замыслов, тем
более, что сын его Франческо уже нанес папе поношение, разграбив Сполето. Он
поэтому решил напасть на Равенну, то ли полагая, что это будет нетрудным
делом, то ли втайне сговорившись с Остазио. И действительно, после
нескольких дней осады Равенна капитулировала. После этого он занял также
Болонью, Имолу и Форли. Самое же удивительное то, что из двадцати крепостей,
принадлежавших Церковному государству в этой местности, ни одна не устояла
против Никколо. Но ему уже мало было нанести главе церкви одну эту обиду: к
делам он решил добавить слова и написал папе, что по заслугам отнял у него
эти владения, ибо папа не устыдился попытки разрушить такую дружбу, какая
связывала его, Никколо, с герцогом, и распространенил по всей Италии
посланий, в которых ложно утверждалось, будто он, Пиччинино, изменил герцогу
и перешел на сторону венецианцев.
Завладев Романьей, он поручил своему сыну Франческо удерживать ее, а
сам с большей частью своего войска перебрался в Ломбардию. Там, соединившись
с остатками герцогских войск, он совершил нападение на контадо Бреши и занял
его, после чего осадил самый город. Герцог, стремившийся к тому, чтобы
Венеция стала его добычей, всячески оправдывался перед папой, флорентийцами
и графом Сфорца, уверяя их, что все нарушение мирного договора, учиненное
Никколо в Романье, содея-
но им против его герцогской воли. А тайные его посланцы давали понять,
что как только наступит подходящее для того время, он уж сумеет воздать
Никколо по заслугам за его ослушание. Флоренция и граф нисколько ему,
впрочем, не верили, а считали - и это была правда, - что военные действия в
Романье велись лишь для того, чтобы они не шевелились и дали ему время
справиться с венецианцами, каковые в надменности своей полагали, что одни
могут успешно сопротивляться всем вооруженным силам герцога, и, не снисходя
до того, чтобы просить помощи у своих союзников, поручили ведение войны
состоявшему у них на службе капитану Гаттамелате.
Граф Франческо хотел бы при поддержке Флоренции оказать помощь Рене
Анжуйскому, если бы его не удерживали события в Романье и в Ломбардии.
Флорентийцы же тем охотнее поддержали бы его в этом, что республика с давних
времен была в дружбе с французским королевским домом, но в этом случае
герцог не преминул бы помочь королю Альфонсу, с которым он сдружился, когда
тот был его пленником. Однако и те, и другие, будучи заняты военными
действиями поблизости от себя, вынуждены были воздержаться от участия в
более далеких столкновениях. Флорентийцы, видя, что Романья занята
герцогскими войсками, а венецианцы терпят неудачи, и опасаясь, как бы за
поражениями венецианцев не последовали их собственные, пригласили графа
пожаловать в Тоскану, где они совместно обсудили бы, что предпринять против
вооруженных сил герцога, каковые никогда еще не были столь многочисленны.
При этом они убеждали графа, что если не обуздать каким-либо способом
наглость герцога, все владетельные князья Италии очень скоро почувствуют ее
на себе. Граф сознавал, что опасения Флоренции вполне оправданы, но, с
другой стороны, удерживало его стремление породниться с герцогом. Тот же,
хорошо зная об этом его желании, беспрестанно подавал ему все новые и новые
надежды на то, что брак этот состоится, если граф не выступит против него с
оружием. А так как девица была уже на выданьи, дело не раз доходило до того,
что делались приготовления к свадьбе, но затем опять брала верх
нерешительность, и все оставалось в прежнем положении. Однако, чтобы граф
был более уверен в своем конечном успехе, герцог перешел от слов делу и
прислал ему тридцать тысяч флоринов, которые он должен был уплатить ему по
брачному контракту.
Между тем война в Ломбардии все усиливалась, ежедневно венецианцы
теряли часть своей территории и все армады, которые они посылали по рекам,
терпели поражения от герцогских войск. Местность вокруг Вероны и Бреши вся
была занята этими войсками, а оба города находились в кольце такой тесной
осады, что, по общему мнению, они не могли долго держаться. Маркиз
Мантуанский, столь долгое время служивший республике, теперь, вопреки всяким
ожиданиям, отвернулся от нее и связался с герцогом. И вот то самое, чего в
начале войны не давала делать венецианцам их гордыня, при дальнейшем обороте
событий заставил их сделать страх. Понимая, что единственная их возможность
- это дружба с Флоренцией и графом, они начали просить их о помощи, хотя со
стыдом и сомнениями в успехе, ибо опасались, как бы не получить им от
Флоренции такого же ответа, как тот, что они дали ей во время ее попытки
завоевать Лукку и колебаний графа Сфорца. Однако Флоренция проявила больше
сговорчивости, чем они могли надеяться: ненависть к старому врагу оказалась
у флорентийцев сильнее, чем обида на предательство старых друзей. Они уже
предвидели, что необходимость заставит-таки венецианцев обратиться к ним, и
заранее дали понять графу, что разгром Венеции станет началом его гибели и
напрасно воображает он, что Филиппо, добившись полного успеха, будет ценить
его больше, чем в дни своих бедствий, дочь же свою он пообещал ему
единственно лишь из страха перед ним; а обещание, данное по нужде, только
нужда и заставит сдержать, почему и надо, чтобы герцог продолжал нуждаться в
нем, а это возможно лишь в том случае, если Венеция сохранит свое влияние.
Ему следует также принять в соображение, что если венецианцам придется
лишиться своих владений на суше, он тоже лишится не только всех выгод,
которые мог из них извлечь, но и тех, какие мог доставить ему страх перед
мощью Венеции, испытываемый другими. Пусть он окинет взором все итальянские
государства: одни бедные ему не страшны, все же другие - его враги. И сам он
не раз заявлял, что одних лорентийцев в качестве опоры ему недостаточно, так
что, как ни суди, а ему всего выгоднее, чтобы венецианцы удержали свои
владения на суше.
Эти доводы, не говоря уже о возмущении, с которым граф относился теперь
к герцогу, считая, что последний водит его за нос в деле с предполагаемым
браком, заставили его принять новое соглашение, хотя и тут он отверг
обязательство перейти на тот берег По. По договору этому, заключенному в
феврале 1438 года, венецианцы брали на себя две трети общих расходов,
флорентийцы одну и обе республики обязывались общими силами защищать
владения графа в Марке. Лига между Флоренцией и Венецией, не довольствуясь
своими соединенными силами, попыталась заручиться также помощью синьора
Фаенцы, сыновей мессера Пандольфо Малатесты да Римини и Пьетро Джампаоло
Орсини. Но хотя она соблазняла маркиза Мантуанского величайшими посулами,
стараясь оторвать его от союза с герцогом и заставить отказаться от
герцогского жалованья, это ей не удалось. А синьор Фаенцы, едва только Лига
назначила ему жалованье, получил от герцога более выгодное предложение и
перешел на его сторону, что отняло у Лиги надежду на скорое упорядочение дел
в Романье.
В Ломбардии же дела шли из рук вон плохо. Бреша была так основательно
осаждена герцогскими войсками, что можно было каждый день ожидать ее сдачи
из-за голода. Верона тоже терпела такую осаду, что и ей явно угрожала
подобная участь. Но если бы пал хоть один из этих городов, можно было бы
считать совершенно бесполезными все другие военные приготовления и даром
потраченными все брошенные на это средства. Для предотвращения этой
опасности можно было сделать только одно - перевести графа Франческо в
Ломбардию. Однако такой план был связан с тремя трудностями. Первая состояла
в том, что надо было убедить графа перейти на ту сторону По и вести военные
действия всюду, где это будет необходимо. Вторая - в том, что при уходе
графа за По флорентийцы оказались бы под ударом со стороны герцога,
ибо Филиппо, укрывшись за стенами своих крепостей, мог частью своих
войск препятствовать действиям графа, а с другой частью и с флорентийскими
изгнанниками, внушавшими тогдашнему правительству Флоренции величайший ужас,
обрушиться на Тоскану. Третья - в том, что неясно было, какую дорогу должен
был избрать граф Франческо, чтобы самым безопасным образом проникнуть на
землю Падуи для соединения с находящимися там венецианскими войсками. Из
этих трех трудностей самой значительной была вторая, связанная с опасностью
для Флоренции. Тем не менее, убедившись, что переход графа через По
необходим, и устав от домогательств венецианцев, которые все упорнее и
упорнее требовали себе графа, уверяя, что без него они погибли, флорентийцы
поступились своими опасениями ради нужд союзников. Оставалась только
трудность, связанная с переходом графа на ту сторону По, но решено было, что
ответственность за это дело берут на себя венецианцы. Для переговоров на
этот счет с графом и для того, чтобы убедить его согласиться на переправу, к
нему послали Нери ди Джино Каппони, которому Синьория велела затем
направиться в Венецию, чтобы придать еще большую цену услуге, оказываемой
этой республике, и заодно обеспечить быструю и безопасную переправу графа.
Итак, Нери отправился морем из Чезены в Венецию. Ни один государь не
принимался правительством Венецианской республики с такими почестями, как
он, ибо всем было понятно, что от его приезда и от мер, которые приняты
будут после совещания с ним, зависит спасение государства. Представ перед
советом, Нери обратился к нему и к дожу со следующей речью:
"Светлейший государь, пославшая меня Синьория всегда полагала, что
могущество герцога Миланского гибельно и для вашей республики и для нашей,
спасение же наше обоюдное зависит от обоюдной нашей мощи. Если бы ваши
милости придерживались того же мнения, то нынешнее положение наше было бы
неизмеримо лучше, а государству вашему не грозила такая опасность, как
сейчас. Но поскольку в должное время вы не оказали нам до-
верия и поддержки, мы не смогли прийти к вам на помощь так быстро, как
следовало бы, да и вы не смогли своевременно просить нас о ней, ибо и в
блеске своем и в нужде вы плохо нас знали и непонятно вам было, что если мы
уж расположены к кому-то, так навсегда, а если кого ненавидим, то и
ненависть наша неизменна. Но вам самим хорошо известна наша любовь к
Светлейшей вашей милости, ибо не раз видели, как для оказания вам помощи
наводняли мы Ломбардию и золотом своим, и войсками. Что же до ненависти
нашей к Филиппо и ко всему его герцогскому дому, то о ней всему свету
известно, да и невозможно, чтобы столь давние любовь и ненависть могли легко
измениться из-за каких-либо недавних и малосущественных заслуг или обид. Мы
не сомневались, да и теперь не сомневаемся, что ежели бы не стали
вмешиваться в эту войну, герцог был бы нам весьма благодарен и мы могли