Страница:
разногласия среди флорентийцев приводили в течение одного года к частым
столкновениям и смутам: то гранды брались за оружие, то члены старших цехов,
то младшие цехи в союзе с тощим народом, и не раз случа-
лось, что в одно и то же время в разных частях государства все партии
брались за оружие. Вследствие этого постоянно завязывались стычки между ними
или между ними и охраной дворца, ибо Синьория старалась прекращать эти
беспорядки как могла - то силой оружия, то уступками. Наконец, после того
как дважды собирались всенародные собрания и несколько раз учреждалась балия
для переустройства республики, после всевозможных бедствий, великих усилий и
опасностей образовалось правительство, которое прежде всего поспешило
возвратить во Флоренцию всех изгнанных из нее со времени, когда мессер
Сальвестро Медичи назначен был гонфалоньером. Все, кому балия 1378 года дала
всевозможные преимущества и доходы, были их теперь лишены; партии гвельфов
возвратили прежние привилегии; оба новых цеха были распущены и у них
отобрали их магистратуры, а членов этих новых цехов распределили по тем
цехам, к которым они раньше принадлежали; представителей младших цехов
лишили права занимать должность гонфалоньера справедливости, и теперь они
владели только третью правительственных должностей, в то время как до того
им принадлежала половина таковых, причем отобрали у них наиболее важные
должности. Таким образом, партия благородных пополанов и партия гвельфов
вновь стали у кормила правления, от которого полностью отстранили партию
низов народа, стоявшую у него с 1387 года по 1381, когда произошли все
означенные перемены.
Однако это новое правительство стало с первых же дней своих угнетать
флорентийских граждан ничуть не меньше, чем это делало бы правительство
народных низов. Ибо многие благородные пополаны были обвинены как сторонники
низов народа и изгнаны вместе с его вожаками, среди которых оказался Микеле
ди Ландо; не спасли его от ярости враждебной партии даже все его заслуги
перед отечеством в то время, когда оно находилось во власти неистовствующей
толпы: родина не проявила к нему никакой благодарности. Многие государи и
республики слишком часто совершают ту же самую ошибку, приводящую к тому,
что народ, опасаясь подобных примеров, старается сбросить с себя власть еще
до того, как испытает их неблагодарность. Изгнания и казни эти край-
не не одобрялись мессером Бенедетто Альберти, который таких мер вообще
никогда не одобрял и поэтому он осуждал их и публично, и в частных беседах.
Власть имущие побаивались его, ибо считали, что он один из первых друзей
низов народа и что на казнь Джорджо Скали он согласился не из-за его
беззаконий, а для того, чтобы не иметь соперников. Его речи и действия еще
усиливали подозрения правящих, так что вся партия, стоявшая у власти, не
спускала с него глаз, только и ожидая благоприятного случая с ним
разделаться.
Пока Флоренция находилась в таком состоянии, события внешние не имели
большого значения, поэтому все происходившее вовне хотя и внушало много
опасений, но не приносило вреда. Как раз в это время Людовик Анжуйский
прибыл в Италию, чтобы вернуть неаполитанский престол королеве Джованне,
согнав с него Карла, герцога Дураццо. Его появление в Тоскане напугало
флорентийцев, ибо Карл, по обычаю старых друзей, просил их помощи, а
Людовик, подобно всем, кто ищет новых друзей, добивался только их
нейтралитета. Поэтому флорентийцы, желая сделать вид, что они соглашаются на
просьбы Людовика, а на самом деле помочь Карлу, отказались от услуг своего
военачальника Джона Хоквуда, но убедили папу Урбана, дружественного к Карлу,
принять его к себе на службу. Хитрость эта была сразу разгадана Людовиком, и
он почел себя весьма обиженным флорентийцами. Пока в Апулии между Карлом и
Людовиком велись военные действия, из Франции на помощь Людовику прибыли
новые силы. Едва появившись в Тоскане, они были приведены в Ареццо тамошними
изгнанниками и свергли власть партии, правившей там от имени Карла. Но когда
они намеревались сделать во Флоренции то же, что сделали в Ареццо, Людовик
умер, и дела в Апулии и в Тоскане приняли по воле судьбы иной оборот, ибо
Карл укрепился на троне, который почти что потерял, а флорентийцы, весьма
сомневавшиеся в том, что им удастся отстоять свой город, приобрели теперь
Ареццо, купив этот город у войск, занявших его от имени Людовика. Карл, не
беспокоясь больше об Апулии и оставив в Италии жену с двумя малолетними
детьми, Владиславом и Джованной, как мы об этом уже говорили, отправился
принимать венгерскую корону, переходившую к нему по наследству. Он завладел
Венгрией, но вскоре затем его постигла там смерть.
Приобретение Ареццо ознаменовалось во Флоренции торжественными
празднествами, подобными тем, какими повсюду отмечаются военные победы.
Роскошествовало не только государство, но и частные лица, ибо последние,
соревнуясь с государством, устраивали свои празднества. Однако роскошью и
великолепием затмили всех Альберти - пышность устроенных ими увеселений и
турниров достойна была скорее каких-нибудь государей, чем частных лиц. Все
это усилило зависть, вызывавшуюся этим семейством, и она в сочетании с
подозрениями правительства насчет мессера Бенедетто, стала причиной гибели
последнего. Те, кто управлял государством, не могли взирать на него
спокойно: они все время боялись, что он с помощью своих сторонников
восстановит все свое влияние на народ и изгонит их из города. Они не знали,
что следует предпринять, а в это время мессер Бенедетто был гонфалоньером
народных отрядов, и вот по жребию гонфалоньером справедливости стал его зять
мессер Филиппо Магалотти. Это обстоятельство еще усугубило опасения грандов,
которые стали бояться, как бы такое усиление мессера Бенедетто не оказалось
опасным для государства. Желая без особого шума принять нужные меры, они
подговорили Безе Магалотти, родича и врага Филиппо, донести Синьории, что
Филиппо не достиг еще возраста, требуемого для того, чтобы занимать этот
пост, и потому не может и не должен его получить.
Дело это обсудили в Синьории, и некоторые ее члены из личной вражды, а
другие для того, чтобы не поднимать новой смуты, постановили, что мессер
Филиппо данной должности не соответствует, и вместо него назначили Бардо
Манчини, человека резко враждебного плебейской партии и непримиримого врага
мессера Бенедетто. Едва вступив в должность, новый гонфалоньер созвал балию,
каковая, занимаясь упорядочением государственных дел, приговорила к изгнанию
мессера Бенедетто Альберти, а остальных членов его семейства, за исключением
мессера Антонио, объявила предупрежденными. Перед отъездом из Флоренции
мессер Бенедетто собрал всех своих старших родичей, и, видя, что они
огорчены и глаза их полны слез, сказал:
"Вы видите, отцы мои и близкие, как судьба нанесла мне жестокий удар и
нависла угрозой над вашими голова-
ми. Меня это не удивляет, да и вам удивляться не следует. Так всегда
бывает с теми, кто среди злонамеренных людей старается совершить благое дело
и поддержать то, что большинство стремится низвергнуть. Любовь к отечеству
сблизила меня с мессером Сальвестро Медичи и заставила отойти от мессера
Джорджо Скали. Она же вызвала у меня ненависть к поведению нынешних наших
правителей. И хотя нет сейчас никого, кто мог бы покарать их, они не желают
слышать от кого-либо даже упреков. Я рад, что изгнание мое избавляет их от
страха не только передо мной, но и перед всеми, кто, как им это хорошо
известно, понял, какие они тираны и преступники. Вот почему нанесенный мне
удар есть только угроза всем другим. Я лично не жалуюсь, ибо почет, которым
окружала меня свободная родина, не может отнять у меня отечество, погрязшее
в рабстве, и я всегда буду находить больше радости в воспоминании о прошлой
моей жизни, чем огорчения от несчастий, связанных с изгнанием. Горько мне,
конечно, оттого что отечество мое во власти кучки людей, преисполненных
гордыни и жадности. Горько мне за вас, так как боюсь я, что беды, ныне
закончившиеся для меня и только начинающиеся для вас, обрушатся на головы
ваши еще более жестоко, чем на мою. Поэтому я призываю вас укрепить души
ваши перед лицом беды и вести себя так, что если поразит вас какое
злосчастье, а грозит вам весьма многое, каждый в нашем городе знал бы, что
вы ни в чем неповинны и за случившееся с вами никак не ответственны".
Затем, чтобы за пределами отечества о чистоте души его составилось
мнение столь же высокое, как и во Флоренции, он отправился в паломничество
ко Гробу Господнему. Возвращаясь же оттуда, он скончался на острове Родос.
Останки его доставлены были во Флоренцию и с величайшим почетом погребены
теми же самыми людьми, которые при жизни донимали его оскорблениями и
клеветой.
Среди смут и тревог, царивших в городе, пострадало не только семейство
Альберти. Приговоры к изгнанию и предупреждения объявлены были также многим
другим гражданам, между прочим, Пьетро Бенини, Маттео Альдеротти, Джованни и
Франческо дель Бене, Джованни
Бенчи, Андреа Адимари и еще множеству лиц из числа мелких
ремесленников. Предупреждения получили, в частности, Ковони, Бенини,
Ринуччи, Формикони, Корбицци, Манельи, Альдеротти. Согласно обычаю, балия
созывалась на определенный срок, но составлявшие ее граждане, после
выполнения возложенной на них миссии, из скромности слагали с себя
полномочия еще до истечения этого срока. И в данном случае члены балии,
считая, что они сделали для государства все, что от них требовалось, хотели,
как обычно, сложить свои полномочия. Узнав об этом, ко дворцу сбежалась
вооруженная толпа с требованием, чтобы до своего роспуска балия изгнала и
вынесла предупреждения еще многим гражданам. Синьории это было весьма не по
нутру, и она, выигрывая время, расточала толпе всевозможные обещания, пока
не подошли вызванные ею вооруженные силы, так что страх заставил толпу
сложить оружие, которое подняла ее ярость. Однако, чтобы хоть частично
смягчить эту ярость и еще ослабить младшие цехи, было постановлено, что им
разрешается занимать не треть всех государственных должностей, а лишь
четверть. А для того чтобы в Синьории всегда имелось два члена, наиболее
верных правительству республики, было дано право гонфалоньеру справедливости
и еще четырем гражданам пополнять сумку для жеребьевки, из которой в каждую
вновь избираемую Синьорию извлекались бы два очередных имени.
Вот к чему пришел государственный порядок, установленный на этих
началах в 1381 году, после чего вплоть до 1393 года в республике нерушимо
царил внутренний мир. В течение этого времени Джан Галеаццо Висконти,
именуемый графом Вирту, взял под стражу дядю своего мессера Бернабо, став
таким образом повелителем всей Ломбардии, и рассчитывал с помощью силы
сделаться королем всей Италии, как с помощью обмана сделался герцогом
Миланским. В 1391 году он начал яростную войну против Флоренции, и хотя она
велась с переменным успехом и герцог чаще оказывался на грани поражения,
флорентийцы все же были бы в конце концов побеждены, если бы он не умер.
Защищались они с упорством и искусством, поистине удивительными для
республики, и исход столь тяжелой войны оказался гораздо менее пла-
чевным, чем можно было ожидать. Ибо после взятия Болоньи, Пизы, Перуджи
и Сиены и уже готовясь короноваться во Флоренции королем всей Италии, герцог
скончался. Смерть не дала ему воспользоваться плодами его побед, а для
флорентийцев значительно смягчила горечь понесенных ими потерь.
В то время как развивались ожесточенные военные действия против
герцога, гонфалоньером справедливости избран был мессер Мазо Альбицци,
питавший после смерти Пьеро глубочайшую вражду против дома Альберти. И так
как партийные страсти во Флоренции далеко не угасли, мессер Мазо решил не
довольствоваться тем, что мессер Бенедетто умер в изгнании, а отомстить и
всем другим членам этого семейства, до того как ему придет время расстаться
с должностью гонфалоньера. Удобный случай представился ему благодаря одному
человеку, которого допрашивали по поводу связей с мятежниками и который
назвал Альберто и Андреа Альберти. Они были тотчас же арестованы, а это
вызвало в городе такое волнение, что Синьория, обеспечив себя вооруженной
силой, созвала народное собрание, образовавшее балию, которая многих граждан
отправила в изгнание и переменила списки в жеребьевочных сумках.
В числе изгнанных оказались почти все Альберти; кроме того, много
ремесленников было приговорено к смертной казни или получило предупреждения,
вследствие чего ремесленники и чернь, считая, что их лишают чести и жизни,
подняли вооруженный мятеж. Часть восставших вышла на плошадь, а другие
бросились к дому мессера Вери Медичи, оставшегося после смерти мессера
Сальвестро главой этой семьи. Для того чтобы обезвредить тех, что собрались
на площади. Синьория послала к ним людей с знаменами гвельфской партии и
народа во главе с мессером Ринальдо Джанфильяцци и мессером Донато Аччаюоли,
так как они сами были из пополанов и могли быть встречены народными низами
лучше других. Те же, что пошли к мессеру Вери, заклинали его взять бразды
правления в свои руки и избавить народ от тирании граждан, которые
преследовали честных людей и были врагами общего блага.
Все, оставившие воспоминания об этом времени, единодушно утверждают,
что если бы мессер Вери был более честолюбив, чем добродетелен, он мог бы
беспрепятственно захватить всю полноту власти в государстве. Ибо жестокие
обиды, которым справедливо или несправедли-
во подвергались ремесленники и их друзья, возбудили в сердцах их такую
жажду мщения, что им недоставало только подходящего человека, который стал
бы их вожаком. Немало оказалось у мессера Вери советчиков, внушавших ему,
что именно он должен делать, и даже Антонио Медичи, долгое время открыто
объявлявший себя его врагом, стал теперь убеждать Вери взять власть. На это
мессер Вери, однако, сказал: "Когда ты был моим врагом, твои угрозы меня не
пугали, также и теперь, когда ты мой друг, не погубят меня и твои советы".
Затем, повернувшись к толпе, он призвал ее не терять мужества и обещал
выступить на ее защиту в случае, если она согласится руководствоваться его
советами. Окруженный всеми этими людьми, он отправился на площадь, вошел во
дворец и, оказавшись перед лицом Синьории, сказал, что отнюдь не
раскаивается в том, что своим образом жизни заслужил любовь флорентийцев, но
весьма огорчен, что о нем высказали суждение, коего он никак не заслуживал,
ибо никогда не проявлял склонности к смуте и честолюбию и понять не может,
как позволено было считать его подстрекателем к раздорам, мятежником или
узурпатором государственной власти, или честолюбцем. Поэтому он и умоляет
милостивых синьоров не вменять ему в вину невежественность толпы, ведь он
сразу же, как только смог, отдал себя в руки Синьории. Но при этом советует
ей проявить в данных счастливых для нее обстоятельствах умеренность, ибо -
добавил он - лучше неполная победа и благополучие отечества, чем стремление
к полной победе, ставящее под угрозу само его существование.
Члены Синьории всячески восхваляли его и призывали уговорить народ
сложить оружие, обязуясь со своей стороны внять советам, которые пожелает
дать им он и другие честные граждане. После этих переговоров мессер Вери
вернулся на площадь и присоединил своих вооруженных людей к тем, которых
возглавляли мессер Ринальдо и мессер Донато. Затем мессер Вери сказал всем
собравшимся, что Синьория расположена к ним весьма благожелательно, речь шла
о многих вещах, но за недостатком времени и отсутствием магистратов
невозможно было довести дело до конца. Тем не менее он просит их сложить
оружие и повиноваться Синьории, ибо их доверие и просьбы расположат к ним
синьоров больше, чем гордыня и угрозы, и никто не покусится на их права и на
их безопасность, если они поступят, как он им советует. Поверив его слову,
все разошлись по домам.
Когда порядок восстановился, Синьория прежде всего позаботилась об
укреплении подступов к площади, а затем призвала к оружию граждан из числа
тех, кому она могла больше всего доверять, разделила их на отряды и повелела
им являться для поддержки Синьории каждый раз, как они будут призваны. Всем
же прочим гражданам ношение оружия было запрещено. После принятия этих мер
были изгнаны и казнены многие из тех ремесленников, которые в последнем
мятеже показали себя особенно ярыми. Чтобы придать должности гонфалоньера
справедливости больше величия и окружить его большим уважением, постановили,
что занимать ее можно только по достижении сорока пяти лет. Для укрепления
государственной власти приняли также много других мер, не только не
переносимых для тех, против кого они были направлены, но возмутивших даже
честных граждан из партии, поддерживавших Синьорию, ибо они отказывались
считать прочным и уверенно стоящим на ногах государство, которое приходилось
защищать с помощью таких насилий. Чрезмерное это угнетение раздражало не
только тех членов дома Альберти, которые оставались в городе, и семейство
Медичи, считавшее, что народ обманули, но и весьма многих других граждан.
Первым, попытавшимся сопротивляться всему этому, был мессер Донато, сын
Якопо Аччаюоли. Хотя в городе он был одним из самых видных лиц и стоял даже
скорее выше их, чем был равен мессеру Мазо Альбицци, который по делам,
совершенным во время его гонфалоньерства, считался как бы главой республики,
он не мог благоденствовать среди стольких недовольных или же, подобно
многим, искать своей личной выгоды среди общих бедствий. Вот он и решил
попытаться вернуть родину изгнанникам или хотя бы должности предупрежденным.
Он поверял эти свои взгляды то одному, то другому гражданину, утверждая, что
нет иного способа умиротворить народ и затушить партийные страсти и что как
только он станет членом Синьории, так и приступит к осуществлению своего
замысла. А так как во всем, что мы предпринимаем, задержка вызывает уныние,
а поспешность порождает опасность, он решил лучше подвергнуться опасности,
чем впасть в уныние. В то время Микеле Аччаюоли, его родич, и Никколо
Риковери, его друг, были членами Си-
ньории. Мессер Донато рассудил, что момент подходящий и упускать его
нельзя, и потому стал убеждать их предложить в советах закон о
восстановлении в правах граждан, лишенных их. Они с ним согласились и
подняли этот вопрос перед своими коллегами, которые, однако же, заявили, что
не пойдут на новшества, где выигрыш сомнителен, а опасность несомненна.
Мессер Донато, тщетно испробовав все законные пути, дал гневу увлечь себя и
велел передать членам Синьории, что раз они не хотят навести в государстве
порядок мерами, которые вполне в их власти, придется прибегнуть к оружию.
Эти разговоры вызвали такое негодование, что после того, как о них довели до
сведения правительства, мессера Донато вызвали в суд. Он явился и,
обвиненный тем, кому он поручил передать его угрозу Синьории, был изгнан в
Барлетту. Изгнанию подвергли также Аламанно и Антонио Медичи и всех потомков
семьи мессера Аламанно, присоединив к ним также много простых ремесленников,
пользовавшихся популярностью среди низов народа. Все это произошло через два
года после того, как мессер Мазо провел реформу государственного управления.
Итак, в городе было множество недовольных, а за пределами его множество
изгнанных граждан. Среди изгнанников, обосновавшихся в Болонье, находились
Пиккьо Кавиччули, Томмазо Риччи, Антонио Медичи, Бенедетто Спини, Антонио
Джиролами, Кристофано ди Карлоне и еще два человека из низов. Все они были
молоды, храбры и на все готовы пойти, чтобы вернуться в отечество. Пиджьелло
и Бароччо Кавиччули, получившие предупреждение, но оставшиеся во Флоренции,
тайно сообщили им, что если бы им удалось проникнуть в город, они нашли бы
приют в доме Кавиччули, откуда потом вышли бы в благоприятный момент,
умертвили мессера Мазо дельи Альбицци и подняли народ, что сделать нетрудно,
так как народ недоволен и легко пойдет на мятеж, увидев, что вернувшихся
изгнанников поддерживают все Риччи, Адимари, Медичи, Манельи и еще многие
другие семейства. В надежде на успех изгнанники проникли во Флоренцию 4
августа 1397 года в месте, заранее им указанном. Желая, чтобы смерть мессера
Мазо послужила сигналом к мятежу, они установили за ним слежку. Мазо, выйдя
из своего
дома, зашел к одному аптекарю у Сан Пьеро Маджоре. Человек, следивший
за ним, побежал сообщить об этом заговорщикам, которые тотчас же вооружились
и бросились в указанное место, но мессер Мазо оттуда уже ушел. Не смущаясь
первой неудачей, они направились к Старому рынку, где умертвили одного
человека из числа своих врагов. Тогда уже поднялся шум. С криками "Народ,
оружие, свобода!", "Да умрут тираны!" они повернули к Новому рынку и в самом
конце Калималы убили еще одного, затем они продолжали свой путь все с теми
же криками, но так как никто за оружие не брался, сошлись в лоджии
Нигиттоза. Там они взошли на высокое место и, окруженные громадной толпой,
сбежавшейся больше поглазеть на них, чем оказать им поддержку, стали
громогласно призывать народ взяться за оружие и сбросить с себя ярмо
опостылевшего рабства. При этом они утверждали, что к открытому мятежу
побудили их не столько личные обиды, сколько жалобы недовольных в стенах
Флоренции; они знали, что многие в городе молили Бога предоставить им
благоприятный случай для мщения и готовы были ухватиться за него, как только
нашлись бы вожаки, способные ими руководить. "Почему же теперь, - взывали
они к собравшимся, - когда случай представился, когда вожаки нашлись, вы
переглядываетесь, как ошеломленные? Или вы дожидаетесь, чтобы призывающих
вас к свободе умертвили и ярмо придавило вас еще тяжелее? Не странно ли, что
люди, которые из-за пустяковой обиды хватались за оружие, не двигаются с
места, когда обидам и поношениям нет конца? И можете ли вы терпеть, что
столько сограждан ваших изгнано или ограничено в правах, когда только от вас
зависит вернуть изгнанным родину, а предупрежденным их права?". Речи эти,
при всей их справедливости, не вызывали в толпе ни малейшего движения - то
ли потому что люди боялись, то ли потому что содеянные мятежниками убийства
вызвали к ним отвращение. Тогда подстрекатели, видя, что ни речи их, ни
действия никого не заставляют сдвинуться с места, осознали, хотя и слишком
поздно, как опасно пытаться вернуть свободу тем, кто упорно не желает
сбрасывать с себя иго рабства. Отчаявшись в успехе своего замысла, они
укрылись в храме Сан Репарата и заперлись там не столько для того, чтобы
спасти свою жизнь, сколько для того, чтобы отсрочить гибель.
При первых же слухах о мятеже встревоженная Синьория поспешила привести
дворец в состояние готовности к обороне и забаррикадировалась в нем, но
затем, выяснив, в чем дело, кто начал смуту и где укрылись подстрекатели,
успокоилась и повелела капитану во главе сильного вооруженного отряда
захватить их. Дверь храма взломали без особого труда, часть изгнанников
погибла при самозащите, остальные были взяты. Во время следствия по этому
делу выяснилось, что никаких иных сообщников, кроме Бароччо и Пиджьелло
Кавиччули, у них не было; эти и были преданы казни вместе с изгнанниками.
После этого события произошло еще одно, гораздо более важное. Как мы
уже говорили, Флоренция в то время находилась в состоянии войны с герцогом
Миланским, который, видя, что в открытом поле ему победы не достичь, решил
прибегнуть к тайным интригам. Через посредство флорентийских изгнанников,
которыми Ломбардия была полна, он устроил заговор с участием многих граждан,
проживающих в стенах Флоренции. Условлено было, что в назначенный день все
изгнанники, способные носить оружие и находящиеся неподалеку от Флоренции,
одновременно выступят и проникнут в город по Арно, что там они при поддержке
своих сообщников прежде всего поспешат в дома власть имущих, умертвят их и
затем установят в республике новый угодный им государственный порядок. Среди
заговорщиков внутри города был один человек из рода Риччи по имени
Саминиато. И так как при заговорах часто случается, что недостаток
участников препятствует успеху, а излишне большое число приводит к раскрытию
замысла, стремление Саминиато завербовать новых членов привело к тому, что
вместо пособника он нашел себе обвинителя. Он сообщил о заговоре Сальвестро
Кавиччули, считая, что может рассчитывать на него, как на человека,
подвергшегося вместе с другими членами своего семейства всевозможным тяжким
обидам и поношениям. Однако страх перед тем, что могло его ожидать сейчас,
оказался для Сальвестро сильнее более отдаленной надежды на отмщение, и он
столкновениям и смутам: то гранды брались за оружие, то члены старших цехов,
то младшие цехи в союзе с тощим народом, и не раз случа-
лось, что в одно и то же время в разных частях государства все партии
брались за оружие. Вследствие этого постоянно завязывались стычки между ними
или между ними и охраной дворца, ибо Синьория старалась прекращать эти
беспорядки как могла - то силой оружия, то уступками. Наконец, после того
как дважды собирались всенародные собрания и несколько раз учреждалась балия
для переустройства республики, после всевозможных бедствий, великих усилий и
опасностей образовалось правительство, которое прежде всего поспешило
возвратить во Флоренцию всех изгнанных из нее со времени, когда мессер
Сальвестро Медичи назначен был гонфалоньером. Все, кому балия 1378 года дала
всевозможные преимущества и доходы, были их теперь лишены; партии гвельфов
возвратили прежние привилегии; оба новых цеха были распущены и у них
отобрали их магистратуры, а членов этих новых цехов распределили по тем
цехам, к которым они раньше принадлежали; представителей младших цехов
лишили права занимать должность гонфалоньера справедливости, и теперь они
владели только третью правительственных должностей, в то время как до того
им принадлежала половина таковых, причем отобрали у них наиболее важные
должности. Таким образом, партия благородных пополанов и партия гвельфов
вновь стали у кормила правления, от которого полностью отстранили партию
низов народа, стоявшую у него с 1387 года по 1381, когда произошли все
означенные перемены.
Однако это новое правительство стало с первых же дней своих угнетать
флорентийских граждан ничуть не меньше, чем это делало бы правительство
народных низов. Ибо многие благородные пополаны были обвинены как сторонники
низов народа и изгнаны вместе с его вожаками, среди которых оказался Микеле
ди Ландо; не спасли его от ярости враждебной партии даже все его заслуги
перед отечеством в то время, когда оно находилось во власти неистовствующей
толпы: родина не проявила к нему никакой благодарности. Многие государи и
республики слишком часто совершают ту же самую ошибку, приводящую к тому,
что народ, опасаясь подобных примеров, старается сбросить с себя власть еще
до того, как испытает их неблагодарность. Изгнания и казни эти край-
не не одобрялись мессером Бенедетто Альберти, который таких мер вообще
никогда не одобрял и поэтому он осуждал их и публично, и в частных беседах.
Власть имущие побаивались его, ибо считали, что он один из первых друзей
низов народа и что на казнь Джорджо Скали он согласился не из-за его
беззаконий, а для того, чтобы не иметь соперников. Его речи и действия еще
усиливали подозрения правящих, так что вся партия, стоявшая у власти, не
спускала с него глаз, только и ожидая благоприятного случая с ним
разделаться.
Пока Флоренция находилась в таком состоянии, события внешние не имели
большого значения, поэтому все происходившее вовне хотя и внушало много
опасений, но не приносило вреда. Как раз в это время Людовик Анжуйский
прибыл в Италию, чтобы вернуть неаполитанский престол королеве Джованне,
согнав с него Карла, герцога Дураццо. Его появление в Тоскане напугало
флорентийцев, ибо Карл, по обычаю старых друзей, просил их помощи, а
Людовик, подобно всем, кто ищет новых друзей, добивался только их
нейтралитета. Поэтому флорентийцы, желая сделать вид, что они соглашаются на
просьбы Людовика, а на самом деле помочь Карлу, отказались от услуг своего
военачальника Джона Хоквуда, но убедили папу Урбана, дружественного к Карлу,
принять его к себе на службу. Хитрость эта была сразу разгадана Людовиком, и
он почел себя весьма обиженным флорентийцами. Пока в Апулии между Карлом и
Людовиком велись военные действия, из Франции на помощь Людовику прибыли
новые силы. Едва появившись в Тоскане, они были приведены в Ареццо тамошними
изгнанниками и свергли власть партии, правившей там от имени Карла. Но когда
они намеревались сделать во Флоренции то же, что сделали в Ареццо, Людовик
умер, и дела в Апулии и в Тоскане приняли по воле судьбы иной оборот, ибо
Карл укрепился на троне, который почти что потерял, а флорентийцы, весьма
сомневавшиеся в том, что им удастся отстоять свой город, приобрели теперь
Ареццо, купив этот город у войск, занявших его от имени Людовика. Карл, не
беспокоясь больше об Апулии и оставив в Италии жену с двумя малолетними
детьми, Владиславом и Джованной, как мы об этом уже говорили, отправился
принимать венгерскую корону, переходившую к нему по наследству. Он завладел
Венгрией, но вскоре затем его постигла там смерть.
Приобретение Ареццо ознаменовалось во Флоренции торжественными
празднествами, подобными тем, какими повсюду отмечаются военные победы.
Роскошествовало не только государство, но и частные лица, ибо последние,
соревнуясь с государством, устраивали свои празднества. Однако роскошью и
великолепием затмили всех Альберти - пышность устроенных ими увеселений и
турниров достойна была скорее каких-нибудь государей, чем частных лиц. Все
это усилило зависть, вызывавшуюся этим семейством, и она в сочетании с
подозрениями правительства насчет мессера Бенедетто, стала причиной гибели
последнего. Те, кто управлял государством, не могли взирать на него
спокойно: они все время боялись, что он с помощью своих сторонников
восстановит все свое влияние на народ и изгонит их из города. Они не знали,
что следует предпринять, а в это время мессер Бенедетто был гонфалоньером
народных отрядов, и вот по жребию гонфалоньером справедливости стал его зять
мессер Филиппо Магалотти. Это обстоятельство еще усугубило опасения грандов,
которые стали бояться, как бы такое усиление мессера Бенедетто не оказалось
опасным для государства. Желая без особого шума принять нужные меры, они
подговорили Безе Магалотти, родича и врага Филиппо, донести Синьории, что
Филиппо не достиг еще возраста, требуемого для того, чтобы занимать этот
пост, и потому не может и не должен его получить.
Дело это обсудили в Синьории, и некоторые ее члены из личной вражды, а
другие для того, чтобы не поднимать новой смуты, постановили, что мессер
Филиппо данной должности не соответствует, и вместо него назначили Бардо
Манчини, человека резко враждебного плебейской партии и непримиримого врага
мессера Бенедетто. Едва вступив в должность, новый гонфалоньер созвал балию,
каковая, занимаясь упорядочением государственных дел, приговорила к изгнанию
мессера Бенедетто Альберти, а остальных членов его семейства, за исключением
мессера Антонио, объявила предупрежденными. Перед отъездом из Флоренции
мессер Бенедетто собрал всех своих старших родичей, и, видя, что они
огорчены и глаза их полны слез, сказал:
"Вы видите, отцы мои и близкие, как судьба нанесла мне жестокий удар и
нависла угрозой над вашими голова-
ми. Меня это не удивляет, да и вам удивляться не следует. Так всегда
бывает с теми, кто среди злонамеренных людей старается совершить благое дело
и поддержать то, что большинство стремится низвергнуть. Любовь к отечеству
сблизила меня с мессером Сальвестро Медичи и заставила отойти от мессера
Джорджо Скали. Она же вызвала у меня ненависть к поведению нынешних наших
правителей. И хотя нет сейчас никого, кто мог бы покарать их, они не желают
слышать от кого-либо даже упреков. Я рад, что изгнание мое избавляет их от
страха не только передо мной, но и перед всеми, кто, как им это хорошо
известно, понял, какие они тираны и преступники. Вот почему нанесенный мне
удар есть только угроза всем другим. Я лично не жалуюсь, ибо почет, которым
окружала меня свободная родина, не может отнять у меня отечество, погрязшее
в рабстве, и я всегда буду находить больше радости в воспоминании о прошлой
моей жизни, чем огорчения от несчастий, связанных с изгнанием. Горько мне,
конечно, оттого что отечество мое во власти кучки людей, преисполненных
гордыни и жадности. Горько мне за вас, так как боюсь я, что беды, ныне
закончившиеся для меня и только начинающиеся для вас, обрушатся на головы
ваши еще более жестоко, чем на мою. Поэтому я призываю вас укрепить души
ваши перед лицом беды и вести себя так, что если поразит вас какое
злосчастье, а грозит вам весьма многое, каждый в нашем городе знал бы, что
вы ни в чем неповинны и за случившееся с вами никак не ответственны".
Затем, чтобы за пределами отечества о чистоте души его составилось
мнение столь же высокое, как и во Флоренции, он отправился в паломничество
ко Гробу Господнему. Возвращаясь же оттуда, он скончался на острове Родос.
Останки его доставлены были во Флоренцию и с величайшим почетом погребены
теми же самыми людьми, которые при жизни донимали его оскорблениями и
клеветой.
Среди смут и тревог, царивших в городе, пострадало не только семейство
Альберти. Приговоры к изгнанию и предупреждения объявлены были также многим
другим гражданам, между прочим, Пьетро Бенини, Маттео Альдеротти, Джованни и
Франческо дель Бене, Джованни
Бенчи, Андреа Адимари и еще множеству лиц из числа мелких
ремесленников. Предупреждения получили, в частности, Ковони, Бенини,
Ринуччи, Формикони, Корбицци, Манельи, Альдеротти. Согласно обычаю, балия
созывалась на определенный срок, но составлявшие ее граждане, после
выполнения возложенной на них миссии, из скромности слагали с себя
полномочия еще до истечения этого срока. И в данном случае члены балии,
считая, что они сделали для государства все, что от них требовалось, хотели,
как обычно, сложить свои полномочия. Узнав об этом, ко дворцу сбежалась
вооруженная толпа с требованием, чтобы до своего роспуска балия изгнала и
вынесла предупреждения еще многим гражданам. Синьории это было весьма не по
нутру, и она, выигрывая время, расточала толпе всевозможные обещания, пока
не подошли вызванные ею вооруженные силы, так что страх заставил толпу
сложить оружие, которое подняла ее ярость. Однако, чтобы хоть частично
смягчить эту ярость и еще ослабить младшие цехи, было постановлено, что им
разрешается занимать не треть всех государственных должностей, а лишь
четверть. А для того чтобы в Синьории всегда имелось два члена, наиболее
верных правительству республики, было дано право гонфалоньеру справедливости
и еще четырем гражданам пополнять сумку для жеребьевки, из которой в каждую
вновь избираемую Синьорию извлекались бы два очередных имени.
Вот к чему пришел государственный порядок, установленный на этих
началах в 1381 году, после чего вплоть до 1393 года в республике нерушимо
царил внутренний мир. В течение этого времени Джан Галеаццо Висконти,
именуемый графом Вирту, взял под стражу дядю своего мессера Бернабо, став
таким образом повелителем всей Ломбардии, и рассчитывал с помощью силы
сделаться королем всей Италии, как с помощью обмана сделался герцогом
Миланским. В 1391 году он начал яростную войну против Флоренции, и хотя она
велась с переменным успехом и герцог чаще оказывался на грани поражения,
флорентийцы все же были бы в конце концов побеждены, если бы он не умер.
Защищались они с упорством и искусством, поистине удивительными для
республики, и исход столь тяжелой войны оказался гораздо менее пла-
чевным, чем можно было ожидать. Ибо после взятия Болоньи, Пизы, Перуджи
и Сиены и уже готовясь короноваться во Флоренции королем всей Италии, герцог
скончался. Смерть не дала ему воспользоваться плодами его побед, а для
флорентийцев значительно смягчила горечь понесенных ими потерь.
В то время как развивались ожесточенные военные действия против
герцога, гонфалоньером справедливости избран был мессер Мазо Альбицци,
питавший после смерти Пьеро глубочайшую вражду против дома Альберти. И так
как партийные страсти во Флоренции далеко не угасли, мессер Мазо решил не
довольствоваться тем, что мессер Бенедетто умер в изгнании, а отомстить и
всем другим членам этого семейства, до того как ему придет время расстаться
с должностью гонфалоньера. Удобный случай представился ему благодаря одному
человеку, которого допрашивали по поводу связей с мятежниками и который
назвал Альберто и Андреа Альберти. Они были тотчас же арестованы, а это
вызвало в городе такое волнение, что Синьория, обеспечив себя вооруженной
силой, созвала народное собрание, образовавшее балию, которая многих граждан
отправила в изгнание и переменила списки в жеребьевочных сумках.
В числе изгнанных оказались почти все Альберти; кроме того, много
ремесленников было приговорено к смертной казни или получило предупреждения,
вследствие чего ремесленники и чернь, считая, что их лишают чести и жизни,
подняли вооруженный мятеж. Часть восставших вышла на плошадь, а другие
бросились к дому мессера Вери Медичи, оставшегося после смерти мессера
Сальвестро главой этой семьи. Для того чтобы обезвредить тех, что собрались
на площади. Синьория послала к ним людей с знаменами гвельфской партии и
народа во главе с мессером Ринальдо Джанфильяцци и мессером Донато Аччаюоли,
так как они сами были из пополанов и могли быть встречены народными низами
лучше других. Те же, что пошли к мессеру Вери, заклинали его взять бразды
правления в свои руки и избавить народ от тирании граждан, которые
преследовали честных людей и были врагами общего блага.
Все, оставившие воспоминания об этом времени, единодушно утверждают,
что если бы мессер Вери был более честолюбив, чем добродетелен, он мог бы
беспрепятственно захватить всю полноту власти в государстве. Ибо жестокие
обиды, которым справедливо или несправедли-
во подвергались ремесленники и их друзья, возбудили в сердцах их такую
жажду мщения, что им недоставало только подходящего человека, который стал
бы их вожаком. Немало оказалось у мессера Вери советчиков, внушавших ему,
что именно он должен делать, и даже Антонио Медичи, долгое время открыто
объявлявший себя его врагом, стал теперь убеждать Вери взять власть. На это
мессер Вери, однако, сказал: "Когда ты был моим врагом, твои угрозы меня не
пугали, также и теперь, когда ты мой друг, не погубят меня и твои советы".
Затем, повернувшись к толпе, он призвал ее не терять мужества и обещал
выступить на ее защиту в случае, если она согласится руководствоваться его
советами. Окруженный всеми этими людьми, он отправился на площадь, вошел во
дворец и, оказавшись перед лицом Синьории, сказал, что отнюдь не
раскаивается в том, что своим образом жизни заслужил любовь флорентийцев, но
весьма огорчен, что о нем высказали суждение, коего он никак не заслуживал,
ибо никогда не проявлял склонности к смуте и честолюбию и понять не может,
как позволено было считать его подстрекателем к раздорам, мятежником или
узурпатором государственной власти, или честолюбцем. Поэтому он и умоляет
милостивых синьоров не вменять ему в вину невежественность толпы, ведь он
сразу же, как только смог, отдал себя в руки Синьории. Но при этом советует
ей проявить в данных счастливых для нее обстоятельствах умеренность, ибо -
добавил он - лучше неполная победа и благополучие отечества, чем стремление
к полной победе, ставящее под угрозу само его существование.
Члены Синьории всячески восхваляли его и призывали уговорить народ
сложить оружие, обязуясь со своей стороны внять советам, которые пожелает
дать им он и другие честные граждане. После этих переговоров мессер Вери
вернулся на площадь и присоединил своих вооруженных людей к тем, которых
возглавляли мессер Ринальдо и мессер Донато. Затем мессер Вери сказал всем
собравшимся, что Синьория расположена к ним весьма благожелательно, речь шла
о многих вещах, но за недостатком времени и отсутствием магистратов
невозможно было довести дело до конца. Тем не менее он просит их сложить
оружие и повиноваться Синьории, ибо их доверие и просьбы расположат к ним
синьоров больше, чем гордыня и угрозы, и никто не покусится на их права и на
их безопасность, если они поступят, как он им советует. Поверив его слову,
все разошлись по домам.
Когда порядок восстановился, Синьория прежде всего позаботилась об
укреплении подступов к площади, а затем призвала к оружию граждан из числа
тех, кому она могла больше всего доверять, разделила их на отряды и повелела
им являться для поддержки Синьории каждый раз, как они будут призваны. Всем
же прочим гражданам ношение оружия было запрещено. После принятия этих мер
были изгнаны и казнены многие из тех ремесленников, которые в последнем
мятеже показали себя особенно ярыми. Чтобы придать должности гонфалоньера
справедливости больше величия и окружить его большим уважением, постановили,
что занимать ее можно только по достижении сорока пяти лет. Для укрепления
государственной власти приняли также много других мер, не только не
переносимых для тех, против кого они были направлены, но возмутивших даже
честных граждан из партии, поддерживавших Синьорию, ибо они отказывались
считать прочным и уверенно стоящим на ногах государство, которое приходилось
защищать с помощью таких насилий. Чрезмерное это угнетение раздражало не
только тех членов дома Альберти, которые оставались в городе, и семейство
Медичи, считавшее, что народ обманули, но и весьма многих других граждан.
Первым, попытавшимся сопротивляться всему этому, был мессер Донато, сын
Якопо Аччаюоли. Хотя в городе он был одним из самых видных лиц и стоял даже
скорее выше их, чем был равен мессеру Мазо Альбицци, который по делам,
совершенным во время его гонфалоньерства, считался как бы главой республики,
он не мог благоденствовать среди стольких недовольных или же, подобно
многим, искать своей личной выгоды среди общих бедствий. Вот он и решил
попытаться вернуть родину изгнанникам или хотя бы должности предупрежденным.
Он поверял эти свои взгляды то одному, то другому гражданину, утверждая, что
нет иного способа умиротворить народ и затушить партийные страсти и что как
только он станет членом Синьории, так и приступит к осуществлению своего
замысла. А так как во всем, что мы предпринимаем, задержка вызывает уныние,
а поспешность порождает опасность, он решил лучше подвергнуться опасности,
чем впасть в уныние. В то время Микеле Аччаюоли, его родич, и Никколо
Риковери, его друг, были членами Си-
ньории. Мессер Донато рассудил, что момент подходящий и упускать его
нельзя, и потому стал убеждать их предложить в советах закон о
восстановлении в правах граждан, лишенных их. Они с ним согласились и
подняли этот вопрос перед своими коллегами, которые, однако же, заявили, что
не пойдут на новшества, где выигрыш сомнителен, а опасность несомненна.
Мессер Донато, тщетно испробовав все законные пути, дал гневу увлечь себя и
велел передать членам Синьории, что раз они не хотят навести в государстве
порядок мерами, которые вполне в их власти, придется прибегнуть к оружию.
Эти разговоры вызвали такое негодование, что после того, как о них довели до
сведения правительства, мессера Донато вызвали в суд. Он явился и,
обвиненный тем, кому он поручил передать его угрозу Синьории, был изгнан в
Барлетту. Изгнанию подвергли также Аламанно и Антонио Медичи и всех потомков
семьи мессера Аламанно, присоединив к ним также много простых ремесленников,
пользовавшихся популярностью среди низов народа. Все это произошло через два
года после того, как мессер Мазо провел реформу государственного управления.
Итак, в городе было множество недовольных, а за пределами его множество
изгнанных граждан. Среди изгнанников, обосновавшихся в Болонье, находились
Пиккьо Кавиччули, Томмазо Риччи, Антонио Медичи, Бенедетто Спини, Антонио
Джиролами, Кристофано ди Карлоне и еще два человека из низов. Все они были
молоды, храбры и на все готовы пойти, чтобы вернуться в отечество. Пиджьелло
и Бароччо Кавиччули, получившие предупреждение, но оставшиеся во Флоренции,
тайно сообщили им, что если бы им удалось проникнуть в город, они нашли бы
приют в доме Кавиччули, откуда потом вышли бы в благоприятный момент,
умертвили мессера Мазо дельи Альбицци и подняли народ, что сделать нетрудно,
так как народ недоволен и легко пойдет на мятеж, увидев, что вернувшихся
изгнанников поддерживают все Риччи, Адимари, Медичи, Манельи и еще многие
другие семейства. В надежде на успех изгнанники проникли во Флоренцию 4
августа 1397 года в месте, заранее им указанном. Желая, чтобы смерть мессера
Мазо послужила сигналом к мятежу, они установили за ним слежку. Мазо, выйдя
из своего
дома, зашел к одному аптекарю у Сан Пьеро Маджоре. Человек, следивший
за ним, побежал сообщить об этом заговорщикам, которые тотчас же вооружились
и бросились в указанное место, но мессер Мазо оттуда уже ушел. Не смущаясь
первой неудачей, они направились к Старому рынку, где умертвили одного
человека из числа своих врагов. Тогда уже поднялся шум. С криками "Народ,
оружие, свобода!", "Да умрут тираны!" они повернули к Новому рынку и в самом
конце Калималы убили еще одного, затем они продолжали свой путь все с теми
же криками, но так как никто за оружие не брался, сошлись в лоджии
Нигиттоза. Там они взошли на высокое место и, окруженные громадной толпой,
сбежавшейся больше поглазеть на них, чем оказать им поддержку, стали
громогласно призывать народ взяться за оружие и сбросить с себя ярмо
опостылевшего рабства. При этом они утверждали, что к открытому мятежу
побудили их не столько личные обиды, сколько жалобы недовольных в стенах
Флоренции; они знали, что многие в городе молили Бога предоставить им
благоприятный случай для мщения и готовы были ухватиться за него, как только
нашлись бы вожаки, способные ими руководить. "Почему же теперь, - взывали
они к собравшимся, - когда случай представился, когда вожаки нашлись, вы
переглядываетесь, как ошеломленные? Или вы дожидаетесь, чтобы призывающих
вас к свободе умертвили и ярмо придавило вас еще тяжелее? Не странно ли, что
люди, которые из-за пустяковой обиды хватались за оружие, не двигаются с
места, когда обидам и поношениям нет конца? И можете ли вы терпеть, что
столько сограждан ваших изгнано или ограничено в правах, когда только от вас
зависит вернуть изгнанным родину, а предупрежденным их права?". Речи эти,
при всей их справедливости, не вызывали в толпе ни малейшего движения - то
ли потому что люди боялись, то ли потому что содеянные мятежниками убийства
вызвали к ним отвращение. Тогда подстрекатели, видя, что ни речи их, ни
действия никого не заставляют сдвинуться с места, осознали, хотя и слишком
поздно, как опасно пытаться вернуть свободу тем, кто упорно не желает
сбрасывать с себя иго рабства. Отчаявшись в успехе своего замысла, они
укрылись в храме Сан Репарата и заперлись там не столько для того, чтобы
спасти свою жизнь, сколько для того, чтобы отсрочить гибель.
При первых же слухах о мятеже встревоженная Синьория поспешила привести
дворец в состояние готовности к обороне и забаррикадировалась в нем, но
затем, выяснив, в чем дело, кто начал смуту и где укрылись подстрекатели,
успокоилась и повелела капитану во главе сильного вооруженного отряда
захватить их. Дверь храма взломали без особого труда, часть изгнанников
погибла при самозащите, остальные были взяты. Во время следствия по этому
делу выяснилось, что никаких иных сообщников, кроме Бароччо и Пиджьелло
Кавиччули, у них не было; эти и были преданы казни вместе с изгнанниками.
После этого события произошло еще одно, гораздо более важное. Как мы
уже говорили, Флоренция в то время находилась в состоянии войны с герцогом
Миланским, который, видя, что в открытом поле ему победы не достичь, решил
прибегнуть к тайным интригам. Через посредство флорентийских изгнанников,
которыми Ломбардия была полна, он устроил заговор с участием многих граждан,
проживающих в стенах Флоренции. Условлено было, что в назначенный день все
изгнанники, способные носить оружие и находящиеся неподалеку от Флоренции,
одновременно выступят и проникнут в город по Арно, что там они при поддержке
своих сообщников прежде всего поспешат в дома власть имущих, умертвят их и
затем установят в республике новый угодный им государственный порядок. Среди
заговорщиков внутри города был один человек из рода Риччи по имени
Саминиато. И так как при заговорах часто случается, что недостаток
участников препятствует успеху, а излишне большое число приводит к раскрытию
замысла, стремление Саминиато завербовать новых членов привело к тому, что
вместо пособника он нашел себе обвинителя. Он сообщил о заговоре Сальвестро
Кавиччули, считая, что может рассчитывать на него, как на человека,
подвергшегося вместе с другими членами своего семейства всевозможным тяжким
обидам и поношениям. Однако страх перед тем, что могло его ожидать сейчас,
оказался для Сальвестро сильнее более отдаленной надежды на отмщение, и он