Страница:
сразу
же раскрыл все Синьории. Саминиато был задержан, и его принудили
раскрыть весь замысел заговорщиков, но схватить смогли только одного из
участников - Томмазо Давици, который направлялся из Болоньи во Флоренцию, не
зная, что там произошло, и был взят еще по дороге. Другие участники
заговора, напуганные арестом Саминиато, бежали. После того как Саминиато и
Томмазо Давици постигло возмездие по делам их, была созвана балия из
граждан, коим дана была власть разыскивать виновных и укреплять государство.
Эти граждане объявили виновными шесть человек из дома Риччи, шесть из дома
Альберти, двух из дома Медичи, трех из дома Скали, двух из дома Строцци,
затем Биндо Альтовити, Бернардо Адима-ри, а также множество простых людей.
Были предупреждены сроком на десять лет все члены семейства Альберти, Риччи
и Медичи, за исключением немногих, среди коих оказался мессер Антонио,
считавшийся человеком мирно настроенным и лишенным честолюбия. Подозрения,
вызванные этим заговором, еще не окончательно рассеялись, когда задержан был
некий монах, замеченный в том, что он часто появлялся на дороге из Болоньи
во Флоренцию как раз в то время, когда заговор только зарождался. Он
признался, что неоднократно доставлял письма мессеру Антонио, которого
тотчас же арестовали. Сперва он всячески отпирался, но уличенный монахом,
приговорен был к уплате штрафа и изгнанию из города на расстояние не менее
трехсот миль. Наконец, для того чтобы избавить Флоренцию от опасности,
ежедневно грозившей ей от семейства Альберти, постановили изгонять из города
любого его члена по достижении им пятнадцати лет.
Произошло это в 1400 году, а через два года умер Джан Галеаццо, герцог
Миланский, и смерть его положила конец, как мы уже говорили, этой войне,
продолжавшейся двенадцать лет. В это время государство окрепло, не имея ни
внутренних, ни внешних врагов, и предприняло завоевание Пизы, столь славно
завершенное. В городе спокойствие царило с 1400 по 1433 год, лишь в 1412
году, когда Альберти нарушили запрет появляться в пределах республики,
против них была созвана новая балия, которая назначила награду за их головы
и установила новые меры по охране государства.
В это же время флорентийцы вели войну против Владислава, короля
Неаполитанского, каковая прекратилась в 1414 году со смертью этого государя.
В войне этой был момент, когда король оказался слабее Флоренции и ему
пришлось уступить ей город Кортону, владетелем которой он был. Однако вскоре
после того он вновь собрался с силами и возобновил войну, на этот раз
оказавшуюся для Флоренции гораздо более тяжелой, так что не окончись она,
как и предыдущая с герцогом Миланским, смертью врага республики, Флоренции
грозила опасность утратить свою свободу. Но завершилась она для флорентийцев
не менее счастливо, чем та, так как король захватил уже Рим, Сиену, Марку и
всю Романью, и ему оставалось только взять Флоренцию, чтобы затем со всеми
силами своими устремиться в Ломбардию, когда пришла к нему кончина. Таким
образом, самым верным из союзников Флоренции была смерть короля, и она была
для флорентийцев спасительной любой их доблести. После смерти этого короля
вне и внутри Флоренции еще восемь лет царил мир, после чего с началом войны
против Филиппо, герцога Миланского, опять пробудились партийные раздоры,
которые затихли только после крушения государства, существовавшего с 1381 по
1434 год, счастливо ведшего столько войн и присоединившего Ареццо, Пизу,
Кортону, Ливорно и Монтепульчано. Оно совершило бы еще более великие дела,
если бы в городе всегда царило согласие и в нем не вспыхнули заново прежние
раздоры, как будет особо показано в следующей книге.
Государства, особенно плохо устроенные, управляющиеся как республики,
часто меняют правительства и порядок правления, что ввергает их не в рабское
состояние из свободного, как это обычно полагают, а из рабского в
беспорядочное своеволие. Ибо пополаны, которые стремятся к своеволию, и
нобили, жаждущие порабощения других, прославляют лишь имя свободы: и те, и
другие не хотят повиноваться ни другим людям, ни законам. Если случается, -
а случается это очень редко, - что по воле фортуны в каком-нибудь
государстве появляется гражданин, достаточно мудрый, добродетельный и
могущественный, чтобы наделить его законами, способными либо удовлетворить
эти стремления нобилей и пополанов, либо подавить их, лишив возможности
творить зло, - вот тогда государство имеет право назвать себя свободным, а
правительство его считаться прочным и сильным. Основанное на справедливых
законах и на хороших установлениях, оно затем не нуждается, как другие, в
добродетели какого-либо одного человека для того, чтобы безопасно
существовать.
Многие государства древности, где форма правления долгое время
оставалась неизменной, обязаны этим подобному законодательству, которого
недоставало и недостает всем государствам, где правление переходило и
переходит от тирании к своеволию и от своеволия к тирании. И действительно,
у подобных правительств нет и не может быть никакой прочности из-за всегда
противостоящего им значительного количества могущественных врагов. Одно не
нравится людям благонамеренным, другое не угодно людям просвещенным; одному
слишком легко
творить зло, другому весьма затруднительно совершать что-либо хорошее:
в первом слишком много власти дается гордыне, во втором - неспособности.
Так что и то, и другое могут упрочиться лишь благодаря мудрости или
удачливости какого-либо одного человека, которому всегда грозит опасность
быть унесенным смертью или же оказаться обессиленным из-за волнений и
усталости.
Вот я и утверждаю, что правительство, установленное во Флоренции в 1381
году, после смерти мессера Джорджо Скали, поддерживалось ловкостью сперва
мессера Мазо дельи Альбицци, а затем Никколо да Уццано. Город пребывал в
мире с 1414 по 1422 год, поскольку король Владислав умер, а Ломбардия была
разделена на несколько государств, так что ни в самой Флоренции, ни вовне
республике ничего не угрожало. Наиболее могущественными после Николло да
Уццано были Бартоломео Валори, Нероне ди Ниджи, мессер Ринальдо Альбицци,
Нери ди Джино и Лапо Никколини. Различные соперничающие клики, порожденные
враждой между домами Альбицци и Риччи и столь неосмотрительно воскрешенные
впоследствии мессером Сальвестро Медичи, никогда по-настоящему не умирали.
Хотя та из них, что имела больше всего сторонников, властвовала не более
трех лет и в 1381 году оказалась побежденной, с ней никогда не удавалось
покончить вследствие того, что ее взгляды разделялись почти всеми
гражданами. Правда, частые народные собрания и постоянно возобновлявшиеся
преследования вождей этой партии, с 1381 по 1400 год, ее почти уничтожили.
Больше всего преследований обрушивалось на семейства Альберти, Риччи и
Медичи, так как они стояли во главе этой партии: и члены их, и имущество
неоднократно оказывались под ударом, и те из них, которые не покинули город,
лишались права занимать государственные должности. Постоянные потери крайне
ослабили эту партию, можно сказать - изничтожили ее. Однако весьма
значительное число граждан сохраняли память о перенесенных обидах и желание
отомстить за них, но, не имея никакой опоры, вынуждены были жить с
озлоблением, затаенным в самой глубине сердца. Люди из благородных
пополанов, которым предоставляли спокойно управлять государством,
совершили две ошибки, которые и оказались губительными для их власти.
Во-первых, то обстоятельство, что они долго и без перерыва пользовались этой
властью, сделало их беззастенчивыми. Во-вторых, их взаимная ненависть и
длительная привычка повелевать усыпили в них должную бдительность в
отношении тех, кто мог им вредить.
Таким образом, каждодневно возбуждая всеобщую ненависть своим
оскорбительным поведением и презрительно пренебрегая всем, что могло быть
опасным, или даже порождая опасность своей взаимной завистью, они сами были
виноваты в том, что семья Медичи снова обрела прежнее влияние. Первым из них
начал подниматься Джованни, сын Биччи. Он собрал огромное богатство, а так
как всегда отличался кротостью и мягкостью, люди, стоявшие у власти,
допустили его до самой высшей магистратуры. Это назначение вызвало в городе
живейшую радость, ибо народные низы решили, что теперь у них будет защитник,
но их радость пробудила вполне основательные опасения просвещенных людей:
они поняли, что все прежние раздоры вспыхнут заново. Никколо да Уццано не
преминул обратить на это внимание других граждан, убеждая их, что опасно
возвышать человека, пользующегося столь широким влиянием, что нетрудно
пресечь возможность беспорядка в самом начале, но крайне трудно чинить ему
препятствия, когда он уже возник и начал усиливаться, и что ему слишком
хорошо известно, как много у Джованни качеств, делающих его человеком более
значительным, чем даже мессер Сальвестро. Однако коллеги Никколо не вняли
его речам, так как завидовали его влиянию и не прочь были найти новых
союзников против него.
В то время как Флоренцию волновали все эти еще пока подспудные
движения, Филиппо Висконти, второй сын Джованни Галеаццо, ставший со смертью
своего брата государем всей Ломбардии и считавший, что теперь он имеет
возможность предпринять все, что ему будет угодно, страстно желал
восстановить свое господство в Генуе, которая свободно и благополучно жила
под управлением дожа мессера Томмазо да Кампофрегозо.
Однако он опасался, что ни это предприятие, ни любое другое не будут
иметь успеха, если он не заключит открыто нового договора с Флоренцией,
убежденный, что один лишь слух о таком договоре будет вполне достаточным для
успешного осуществления его планов. Поэтому он направил во Флоренцию послов
с соответственным предложением. Значительное число граждан полагали, что
никакого нового договора заключать не следует и достаточно сохранять мир,
уже давно существовавший между обоими государствами, ибо они хорошо
понимали, что герцог ожидает от этого договора весьма определенных выгод, в
то время как республике никакой пользы от него не будет. Многие другие,
наоборот, считали, что переговоры вести надо, при этом ставить такие
условия, нарушить которые герцог не сможет, не раскрыв всем и каждому своих
коварных замыслов, и которые в случае такого нарушения вполне оправдают
военные действия против него. После довольно длительного обсуждения условий
мир был подписан на новых основаниях, и Филиппо обещал никоим образом не
вмешиваться в дела, касающиеся земель, расположенных по эту сторону Магры и
Панаро.
После заключения этого договора Филиппо захватил сперва Брешу, а вскоре
затем и Геную, вопреки представлениям тех, кто советовал заключить с ним мир
в убеждении, что Бреше поможет Венеция, а Генуя сможет защищаться сама.
Поскольку в договоре, который Филиппо только что заключил с генуэзским
дожем, ему уступалась Сарцана и другие владения по ту сторону Магры с
условием, что проданы или уступлены они могут быть только Генуе, он тем
самым нарушал мирный договор с Флоренцией. Вдобавок он вел переговоры с
легатом Болоньи. Это двойное нарушение раздражало флорентийцев, которые,
опасаясь новых бедствий, стали подумывать о новых способах помочь делу.
Узнав об этом недовольстве, Филиппо отправил во Флоренцию послов, чтобы
оправдаться или улестить флорентийцев или чтобы ослабить их бдитель-
ность, и при этом изображал крайнее удивление тем, что его действия
вызвали какие-то опасения, и предлагал, что откажется от всего предпринятого
в той части, которая может вызвать какие-либо подозрения.
Единственным следствием этого посольства было то, что в город оказались
брошены семена новых разногласий. Часть граждан вместе с наиболее уважаемыми
лицами из правительства полагали, что следует вооружиться и быть готовыми в
любой час расстроить замыслы неприятеля: если же Филиппо поведет себя мирно,
то ведь военные приготовления не означают войны, а только лучше обеспечивают
мир. Многие же другие, завидуя правящим или боясь военных действий,
говорили, что незачем без достаточных оснований подозревать в чем-то друга,
что его дела вовсе не заслуживают столь поспешного недоверия, что все хорошо
понимают: создание совета Десяти, затраты на войско означают подготовку к
войне, а начать враждебные действия против столь могущественного государя
значит стремиться к гибели республики без всякой надежды на какой бы то ни
было выигрыш, ибо все равно невозможно будет удержать то, что может быть
завоевано. Ведь между Тосканой и Ломбардией находится Романья, а о Романье
нечего и думать из-за соседства с церковной областью.
Однако сторонники подготовки к войне возобладали над теми, кто никак не
хотел нарушать мира. Назначили совет Десяти, началась вербовка наемных
войск, установили новые налоги, которые наибольшей тяжестью своей пали не на
богатых граждан, а на неимущих, и вследствие этого в городе раздавались
беспрерывные жалобы. Все проклинали честолюбие и стяжательство знати; их
обвиняли в возбуждении ненужной войны только ради удовлетворения своей
алчности и стремления властвовать над простым народом, угнетая его.
До открытого разрыва с герцогом еще не дошло, но все его действия
внушали подозрение, тем более, что легат Болоньи, побаиваясь Антонио
Бентивольо, проживавшего изгнанником в Кастельболоньезе, попросил у Филиппо
вооруженной поддержки, и герцог послал в этот город войска, которые,
находясь поблизости от флорен-
тийских владений, вызывали страх у правительства республики. Но
окончательно напугал всех, давая полное основание для подготовки к войне,
захват герцогом Форли. Владетель этого города Джорджо Орделаффи, умирая,
назначил герцога Филиппо опекуном своего сына Тебальдо. Хотя вдове его такой
опекун показался весьма подозрительным и она отправила сына к своему отцу
Лодовико Алидози, владетелю Имолы, народ Форли принудил ее выполнить
завещание мужа и передать сына на попечение герцога. Дабы отвлечь от себя
подозрения и получше скрыть свои истинные замыслы, Филиппо убедил маркиза
Феррарского послать Гвидо Торелло в качестве своего представителя с войсками
захватить бразды правления в Форли. Так город этот и попал под власть
герцога. Когда об этом, а также о присутствии войск герцога в Болонье стало
известно во Флоренции, гораздо легче оказалось принять решение о войне, хотя
против него были еще очень многие, а Джованни Медичи открыто осуждал его. Он
говорил, что даже с полной уверенностью во враждебных намерениях герцога
лучше дожидаться его нападения, чем выступать первым, ибо в таком случае
военные действия флорентийцев будут вполне оправданы в глазах других
итальянских правительств, как сторонников герцога, так и наших; что помощи
против герцога на стороне просить будет гораздо легче, если его
захватнические замыслы станут для всех очевидны; и, наконец, что свои
собственные интересы защищаешь всегда гораздо мужественнее и упорнее, чем
чужие. Ему отвечали, что гораздо лучше идти на врага, чем ждать его у себя,
что военное счастье чаще улыбается нападающим, чем обороняющимся, и что если
затраты на наступательную войну во вражеских пределах значительнее, то
потери и ущерб гораздо меньше, чем если война ведется на своей территории.
Последняя точка зрения возобладала, и постановлено было, что совет Десяти
должен принять все меры для того, чтобы вырвать Форли из рук герцога.
Видя, что флорентийцы намерены завладеть тем, что он решил защищать,
Филиппо отбросил всякую щепетильность и послал Аньоло делла Пергола с
сильным отрядом против Имолы, чтобы владетель ее вынужден был заботиться о
самозащите и не думать о делах опекунства над внуком. Когда Аньоло подошел к
Имоле, флорентийские войска были еще в Модильяне. Стояли большие холода,
вода в городском рву замерзла. Враг, воспользовавшись этим, ухитрился ночью
ворваться в город, Лодовико был взят в плен и отправлен в Милан.
Флорентийцы, видя, что Имола захвачена и вообще война началась, двинулись на
Форли и осадили город, взяв его со всех сторон в кольцо. Чтобы
воспрепятствовать войскам герцога соединиться и оказать помощь гарнизону
Форли, флорентийцы подкупили графа Альбериго, который из владения своего,
Дзагонары, ежедневно совершал набеги на занятую неприятелем местность до
самых ворот Имолы. Видя, что наши войска, осаждающие Форли, занимают весьма
прочные позиции, и ему не так-то легко будет оказать помощь этому городу,
Аньоло делла Пергола решил совершить нападение на Дзагонару, рассудив, что
флорентийцы не захотят потерять это место и двинуться на помощь Дзагонаре,
что заставит их снять осаду с Форли и принять бой в невыгодных для себя
условиях. Войска герцога принудили Альбериго пойти на переговоры, приведшие
к соглашению, по которому Альбериго обязывался сдать Дзагонару, если в
течение двух недель флорентийцы не окажут ему помощи. Когда об этой
неприятности узнали во флорентийском лагере и в городе, решено было не
допустить, чтобы врагу далась такая победа, но в результате он одержал еще
большую. Войска, осаждавшие Форли, сняли осаду и направились на помощь
Дзагонаре, но, войдя в соприкосновение с неприятелем, потерпели поражение не
столько благодаря доблести своих противников, сколько из-за непогоды. Ибо
наши люди, после тяжелого перехода под дождем и по вязкой грязи, встретились
со свежими неприятельскими войсками и, конечно, были разбиты. Однако же в
этом разгроме, весть о котором распространилась по всей Италии, погибли
только Лодовико Обицци с двумя сородичами, каковые упали со своих коней и
захлебнулись грязью.
Известие о таком поражении повергло в скорбь всю Флоренцию, особенно же
грандов, настаивавших на войне: они оказались обезоруженными, без союзников,
и с одной тороны им грозил победоносный враг, а с другой негодующий народ,
который поносил их на площадях, жалуясь на тяготы, от которых он страдал
ради бессмысленно начатой войны. "Ну что, - говорили все, - нагнали они на
врага страх своим советом Десяти? Помогли они Форли, вырвали его из лап
герцога? Теперь-то и вскрылось, чего они хотели и куда гнули: не защищать
свободу - она им враг, - а увеличить свое собственное могущество, которое
Господь Бог ныне справедливо принизил. И разве они ввергли наш город только
в эту беду? Затевались и другие подобные войны, например с королем
Владиславом. У кого они станут теперь просить помощи? У папы Мартина,
которого они оскорбили, чтобы подольститься к Браччо? У королевы Джованны,
которой пришлось искать защиты у короля Арагонского, потому что они бросили
ее?". К этому добавлялось еще и все то, что обычно говорит разгневанный
народ. Тогда Синьория рассудила, что надо ей собрать уважаемых граждан,
которые успокоили бы народ разумными речами. Старший сын мессера Мазо
Альбицци, мессер Ринальдо, который и по своим личным заслугам, и по памяти
своего отца мог притязать на самые высшие должности в государстве, обратился
к народу с длинной речью, доказывая, что отнюдь не так уж разумно судить о
причинах по их следствию - зачастую благие намерения не приводят к хорошему
концу и, наоборот, дурные могут иметь отличный исход; что прославлять дурные
намерения из-за их благоприятного конца - значит поощрять людей к
заблуждениям, а это весьма пагубно для государства, ибо дурные замыслы
далеко не всегда увенчиваются успехом, и что по этой же причине порицать
мудрые решения, приведшие к неудаче, означает лишать граждан мужества
помогать государству открытым выражением своих взглядов. Затем он стал
убеждать собравшихся в необходимости вести эту войну и в том, что если бы
она не была бы начата в Романье, военные действия развивались бы в Тоскане.
"Раз уж Господу Богу угодно было, чтобы войска наши потерпели поражение, -
говорил он, - то, совершенно теряя мужество, мы только ухудшим дело. Бросив
же вызов судьбе и постаравшись улучшить наше положение всеми имеющимися
средствами, мы очень мало потеряем, а герцог ничего не приобретет от своей
победы. Нечего нам страшиться новых налогов и затрат в будущем: налоги можно
и должно перераспреде-
лять, а что до затрат, то они будут наверняка меньше, ибо расходы на
оборону всегда не так значительны, как те, что связаны с нападением".
Наконец, он призвал всех, кто слушал его, следовать примеру предков, кои
никогда не теряли мужества в недоле и неизменно умели защитить себя от
посягательств любых государей.
Граждане, приободренные этой речью, наняли для ведения военных действий
графа Оддо, сына Браччо, и дали ему в помощники ученика Браччо Никколо
Пиччинино, самого прославленного воина из тех, что сражались под его
знаменем, и еще многих других кондотьеров, а также снабдили заново лошадьми
часть тех всадников, которые потеряли коней в последней злосчастной битве.
Кроме того, назначена была комиссия из двенадцати граждан для установления
новых налогов. Члены этой комиссии, ободренные упадком духа знатных
вследствие их поражения, обложили их особенно тяжко и безо всякого
стеснения.
Чрезмерные эти тяготы крайне оскорбили имущих граждан. Поначалу,
однако, они, не желая прослыть себялюбцами, не жаловались на личную свою
обиду, а осуждали этот дополнительный налог как вообще несправедливый и
советовали его значительно снизить. Но замыслы их многим были ясны, и при
обсуждении этого предложения в советах оно было отвергнуто. Тогда, чтобы
каждый на деле ощутил тяжесть этого обложения и чтобы оно многим стало
ненавистно, они стали устраивать так, что сборщики налога при его взыскании
вели себя крайне жестоко, и им дано было даже право расправляться со всеми,
кто будет оказывать сопротивление их вооруженной охране. Из этого
воспоследовало немало печальных происшествий, в которых ряд граждан был убит
или ранен. Легко было предвидеть, что партийные разногласия приведут к
кровопролитию, и все благомыслящие люди стали опасаться новой погибели, ибо
знатные, привыкшие к всеобщей почтительности, не желали терпеть дурного
обращения, а прочие требовали, чтобы всех облагали поровну. В
обстоятельствах этих многие из наиболее
видных граждан стали собираться вместе и рассуждать, что необходимо им
как можно скорее вновь взять в свои руки бразды правления, ибо лишь из-за их
попустительства до руководства добрались простые люди и преисполнились
дерзновения те, кто считался главарями толпы. После многократного обсуждения
всех этих дел отдельными группами решено было собраться всем вместе, и с
разрешения мессера Лоренцо Ридольфи и Франческо Джанфильяцци - оба они были
членами Синьории - это общее собрание более чем семидесяти граждан произошло
в церкви Сан Стефано. На нем не присутствовал Джованни Медичи - либо его не
пригласили, как человека подозрительного, либо сам он не пожелал прийти, не
разделяя их воззрений.
Слово взял мессер Ринальдо Альбицци. Он обрисовал положение
государства, где по попустительству добрых граждан к власти снова вернулись
народные низы, у которых власть эта была в 1381 году отнята отцами этих
граждан. Напомнил о бесчинствах правительства, господствовавшего с 1378 по
1381 год, по вине которого каждый из здесь присутствующих потерял отца или
деда, и добавил, что теперь Флоренции грозит та же опасность, ибо начинаются
те же самые безобразия. Уже сейчас народные низы решают вопрос о налогах,
как им вздумается, вскоре же, если их не обуздать силой или не удержать
новыми разумными законами, они начнут и магистратов назначать по своей
прихоти. Если же это случится, то они займут все магистратуры, извратят тот
порядок, которым в течение сорока двух лет Флоренция управлялась с великой
для нее славой, и наступит владычество толпы, при котором либо одна часть
граждан будет делать все что ей угодно, а другая - находиться все время в
опасности, либо установится власть какого-либо одного человека, который
сумеет захватить бразды правления и стать государем. Поэтому все, кому
дороги их честь и отечество, должны собраться с мужеством и вспомнить о
доблестных деяниях Бардо Манчини, который, сокрушив могущество дома
Альберти, спас государство от грозившей ему тогда
гибели. Между тем дерзость народных низов происходит от того, что
благодаря попустительству власть имущих чрезмерно разрослись списки лиц,
подлежащих избранию по жеребьевке, и вследствие этого во дворце теперь полно
никому неведомых низких людей. Закончил он свою речь, решительно заявив, что
есть лишь один способ помочь делу: всю власть в правительстве республики
же раскрыл все Синьории. Саминиато был задержан, и его принудили
раскрыть весь замысел заговорщиков, но схватить смогли только одного из
участников - Томмазо Давици, который направлялся из Болоньи во Флоренцию, не
зная, что там произошло, и был взят еще по дороге. Другие участники
заговора, напуганные арестом Саминиато, бежали. После того как Саминиато и
Томмазо Давици постигло возмездие по делам их, была созвана балия из
граждан, коим дана была власть разыскивать виновных и укреплять государство.
Эти граждане объявили виновными шесть человек из дома Риччи, шесть из дома
Альберти, двух из дома Медичи, трех из дома Скали, двух из дома Строцци,
затем Биндо Альтовити, Бернардо Адима-ри, а также множество простых людей.
Были предупреждены сроком на десять лет все члены семейства Альберти, Риччи
и Медичи, за исключением немногих, среди коих оказался мессер Антонио,
считавшийся человеком мирно настроенным и лишенным честолюбия. Подозрения,
вызванные этим заговором, еще не окончательно рассеялись, когда задержан был
некий монах, замеченный в том, что он часто появлялся на дороге из Болоньи
во Флоренцию как раз в то время, когда заговор только зарождался. Он
признался, что неоднократно доставлял письма мессеру Антонио, которого
тотчас же арестовали. Сперва он всячески отпирался, но уличенный монахом,
приговорен был к уплате штрафа и изгнанию из города на расстояние не менее
трехсот миль. Наконец, для того чтобы избавить Флоренцию от опасности,
ежедневно грозившей ей от семейства Альберти, постановили изгонять из города
любого его члена по достижении им пятнадцати лет.
Произошло это в 1400 году, а через два года умер Джан Галеаццо, герцог
Миланский, и смерть его положила конец, как мы уже говорили, этой войне,
продолжавшейся двенадцать лет. В это время государство окрепло, не имея ни
внутренних, ни внешних врагов, и предприняло завоевание Пизы, столь славно
завершенное. В городе спокойствие царило с 1400 по 1433 год, лишь в 1412
году, когда Альберти нарушили запрет появляться в пределах республики,
против них была созвана новая балия, которая назначила награду за их головы
и установила новые меры по охране государства.
В это же время флорентийцы вели войну против Владислава, короля
Неаполитанского, каковая прекратилась в 1414 году со смертью этого государя.
В войне этой был момент, когда король оказался слабее Флоренции и ему
пришлось уступить ей город Кортону, владетелем которой он был. Однако вскоре
после того он вновь собрался с силами и возобновил войну, на этот раз
оказавшуюся для Флоренции гораздо более тяжелой, так что не окончись она,
как и предыдущая с герцогом Миланским, смертью врага республики, Флоренции
грозила опасность утратить свою свободу. Но завершилась она для флорентийцев
не менее счастливо, чем та, так как король захватил уже Рим, Сиену, Марку и
всю Романью, и ему оставалось только взять Флоренцию, чтобы затем со всеми
силами своими устремиться в Ломбардию, когда пришла к нему кончина. Таким
образом, самым верным из союзников Флоренции была смерть короля, и она была
для флорентийцев спасительной любой их доблести. После смерти этого короля
вне и внутри Флоренции еще восемь лет царил мир, после чего с началом войны
против Филиппо, герцога Миланского, опять пробудились партийные раздоры,
которые затихли только после крушения государства, существовавшего с 1381 по
1434 год, счастливо ведшего столько войн и присоединившего Ареццо, Пизу,
Кортону, Ливорно и Монтепульчано. Оно совершило бы еще более великие дела,
если бы в городе всегда царило согласие и в нем не вспыхнули заново прежние
раздоры, как будет особо показано в следующей книге.
Государства, особенно плохо устроенные, управляющиеся как республики,
часто меняют правительства и порядок правления, что ввергает их не в рабское
состояние из свободного, как это обычно полагают, а из рабского в
беспорядочное своеволие. Ибо пополаны, которые стремятся к своеволию, и
нобили, жаждущие порабощения других, прославляют лишь имя свободы: и те, и
другие не хотят повиноваться ни другим людям, ни законам. Если случается, -
а случается это очень редко, - что по воле фортуны в каком-нибудь
государстве появляется гражданин, достаточно мудрый, добродетельный и
могущественный, чтобы наделить его законами, способными либо удовлетворить
эти стремления нобилей и пополанов, либо подавить их, лишив возможности
творить зло, - вот тогда государство имеет право назвать себя свободным, а
правительство его считаться прочным и сильным. Основанное на справедливых
законах и на хороших установлениях, оно затем не нуждается, как другие, в
добродетели какого-либо одного человека для того, чтобы безопасно
существовать.
Многие государства древности, где форма правления долгое время
оставалась неизменной, обязаны этим подобному законодательству, которого
недоставало и недостает всем государствам, где правление переходило и
переходит от тирании к своеволию и от своеволия к тирании. И действительно,
у подобных правительств нет и не может быть никакой прочности из-за всегда
противостоящего им значительного количества могущественных врагов. Одно не
нравится людям благонамеренным, другое не угодно людям просвещенным; одному
слишком легко
творить зло, другому весьма затруднительно совершать что-либо хорошее:
в первом слишком много власти дается гордыне, во втором - неспособности.
Так что и то, и другое могут упрочиться лишь благодаря мудрости или
удачливости какого-либо одного человека, которому всегда грозит опасность
быть унесенным смертью или же оказаться обессиленным из-за волнений и
усталости.
Вот я и утверждаю, что правительство, установленное во Флоренции в 1381
году, после смерти мессера Джорджо Скали, поддерживалось ловкостью сперва
мессера Мазо дельи Альбицци, а затем Никколо да Уццано. Город пребывал в
мире с 1414 по 1422 год, поскольку король Владислав умер, а Ломбардия была
разделена на несколько государств, так что ни в самой Флоренции, ни вовне
республике ничего не угрожало. Наиболее могущественными после Николло да
Уццано были Бартоломео Валори, Нероне ди Ниджи, мессер Ринальдо Альбицци,
Нери ди Джино и Лапо Никколини. Различные соперничающие клики, порожденные
враждой между домами Альбицци и Риччи и столь неосмотрительно воскрешенные
впоследствии мессером Сальвестро Медичи, никогда по-настоящему не умирали.
Хотя та из них, что имела больше всего сторонников, властвовала не более
трех лет и в 1381 году оказалась побежденной, с ней никогда не удавалось
покончить вследствие того, что ее взгляды разделялись почти всеми
гражданами. Правда, частые народные собрания и постоянно возобновлявшиеся
преследования вождей этой партии, с 1381 по 1400 год, ее почти уничтожили.
Больше всего преследований обрушивалось на семейства Альберти, Риччи и
Медичи, так как они стояли во главе этой партии: и члены их, и имущество
неоднократно оказывались под ударом, и те из них, которые не покинули город,
лишались права занимать государственные должности. Постоянные потери крайне
ослабили эту партию, можно сказать - изничтожили ее. Однако весьма
значительное число граждан сохраняли память о перенесенных обидах и желание
отомстить за них, но, не имея никакой опоры, вынуждены были жить с
озлоблением, затаенным в самой глубине сердца. Люди из благородных
пополанов, которым предоставляли спокойно управлять государством,
совершили две ошибки, которые и оказались губительными для их власти.
Во-первых, то обстоятельство, что они долго и без перерыва пользовались этой
властью, сделало их беззастенчивыми. Во-вторых, их взаимная ненависть и
длительная привычка повелевать усыпили в них должную бдительность в
отношении тех, кто мог им вредить.
Таким образом, каждодневно возбуждая всеобщую ненависть своим
оскорбительным поведением и презрительно пренебрегая всем, что могло быть
опасным, или даже порождая опасность своей взаимной завистью, они сами были
виноваты в том, что семья Медичи снова обрела прежнее влияние. Первым из них
начал подниматься Джованни, сын Биччи. Он собрал огромное богатство, а так
как всегда отличался кротостью и мягкостью, люди, стоявшие у власти,
допустили его до самой высшей магистратуры. Это назначение вызвало в городе
живейшую радость, ибо народные низы решили, что теперь у них будет защитник,
но их радость пробудила вполне основательные опасения просвещенных людей:
они поняли, что все прежние раздоры вспыхнут заново. Никколо да Уццано не
преминул обратить на это внимание других граждан, убеждая их, что опасно
возвышать человека, пользующегося столь широким влиянием, что нетрудно
пресечь возможность беспорядка в самом начале, но крайне трудно чинить ему
препятствия, когда он уже возник и начал усиливаться, и что ему слишком
хорошо известно, как много у Джованни качеств, делающих его человеком более
значительным, чем даже мессер Сальвестро. Однако коллеги Никколо не вняли
его речам, так как завидовали его влиянию и не прочь были найти новых
союзников против него.
В то время как Флоренцию волновали все эти еще пока подспудные
движения, Филиппо Висконти, второй сын Джованни Галеаццо, ставший со смертью
своего брата государем всей Ломбардии и считавший, что теперь он имеет
возможность предпринять все, что ему будет угодно, страстно желал
восстановить свое господство в Генуе, которая свободно и благополучно жила
под управлением дожа мессера Томмазо да Кампофрегозо.
Однако он опасался, что ни это предприятие, ни любое другое не будут
иметь успеха, если он не заключит открыто нового договора с Флоренцией,
убежденный, что один лишь слух о таком договоре будет вполне достаточным для
успешного осуществления его планов. Поэтому он направил во Флоренцию послов
с соответственным предложением. Значительное число граждан полагали, что
никакого нового договора заключать не следует и достаточно сохранять мир,
уже давно существовавший между обоими государствами, ибо они хорошо
понимали, что герцог ожидает от этого договора весьма определенных выгод, в
то время как республике никакой пользы от него не будет. Многие другие,
наоборот, считали, что переговоры вести надо, при этом ставить такие
условия, нарушить которые герцог не сможет, не раскрыв всем и каждому своих
коварных замыслов, и которые в случае такого нарушения вполне оправдают
военные действия против него. После довольно длительного обсуждения условий
мир был подписан на новых основаниях, и Филиппо обещал никоим образом не
вмешиваться в дела, касающиеся земель, расположенных по эту сторону Магры и
Панаро.
После заключения этого договора Филиппо захватил сперва Брешу, а вскоре
затем и Геную, вопреки представлениям тех, кто советовал заключить с ним мир
в убеждении, что Бреше поможет Венеция, а Генуя сможет защищаться сама.
Поскольку в договоре, который Филиппо только что заключил с генуэзским
дожем, ему уступалась Сарцана и другие владения по ту сторону Магры с
условием, что проданы или уступлены они могут быть только Генуе, он тем
самым нарушал мирный договор с Флоренцией. Вдобавок он вел переговоры с
легатом Болоньи. Это двойное нарушение раздражало флорентийцев, которые,
опасаясь новых бедствий, стали подумывать о новых способах помочь делу.
Узнав об этом недовольстве, Филиппо отправил во Флоренцию послов, чтобы
оправдаться или улестить флорентийцев или чтобы ослабить их бдитель-
ность, и при этом изображал крайнее удивление тем, что его действия
вызвали какие-то опасения, и предлагал, что откажется от всего предпринятого
в той части, которая может вызвать какие-либо подозрения.
Единственным следствием этого посольства было то, что в город оказались
брошены семена новых разногласий. Часть граждан вместе с наиболее уважаемыми
лицами из правительства полагали, что следует вооружиться и быть готовыми в
любой час расстроить замыслы неприятеля: если же Филиппо поведет себя мирно,
то ведь военные приготовления не означают войны, а только лучше обеспечивают
мир. Многие же другие, завидуя правящим или боясь военных действий,
говорили, что незачем без достаточных оснований подозревать в чем-то друга,
что его дела вовсе не заслуживают столь поспешного недоверия, что все хорошо
понимают: создание совета Десяти, затраты на войско означают подготовку к
войне, а начать враждебные действия против столь могущественного государя
значит стремиться к гибели республики без всякой надежды на какой бы то ни
было выигрыш, ибо все равно невозможно будет удержать то, что может быть
завоевано. Ведь между Тосканой и Ломбардией находится Романья, а о Романье
нечего и думать из-за соседства с церковной областью.
Однако сторонники подготовки к войне возобладали над теми, кто никак не
хотел нарушать мира. Назначили совет Десяти, началась вербовка наемных
войск, установили новые налоги, которые наибольшей тяжестью своей пали не на
богатых граждан, а на неимущих, и вследствие этого в городе раздавались
беспрерывные жалобы. Все проклинали честолюбие и стяжательство знати; их
обвиняли в возбуждении ненужной войны только ради удовлетворения своей
алчности и стремления властвовать над простым народом, угнетая его.
До открытого разрыва с герцогом еще не дошло, но все его действия
внушали подозрение, тем более, что легат Болоньи, побаиваясь Антонио
Бентивольо, проживавшего изгнанником в Кастельболоньезе, попросил у Филиппо
вооруженной поддержки, и герцог послал в этот город войска, которые,
находясь поблизости от флорен-
тийских владений, вызывали страх у правительства республики. Но
окончательно напугал всех, давая полное основание для подготовки к войне,
захват герцогом Форли. Владетель этого города Джорджо Орделаффи, умирая,
назначил герцога Филиппо опекуном своего сына Тебальдо. Хотя вдове его такой
опекун показался весьма подозрительным и она отправила сына к своему отцу
Лодовико Алидози, владетелю Имолы, народ Форли принудил ее выполнить
завещание мужа и передать сына на попечение герцога. Дабы отвлечь от себя
подозрения и получше скрыть свои истинные замыслы, Филиппо убедил маркиза
Феррарского послать Гвидо Торелло в качестве своего представителя с войсками
захватить бразды правления в Форли. Так город этот и попал под власть
герцога. Когда об этом, а также о присутствии войск герцога в Болонье стало
известно во Флоренции, гораздо легче оказалось принять решение о войне, хотя
против него были еще очень многие, а Джованни Медичи открыто осуждал его. Он
говорил, что даже с полной уверенностью во враждебных намерениях герцога
лучше дожидаться его нападения, чем выступать первым, ибо в таком случае
военные действия флорентийцев будут вполне оправданы в глазах других
итальянских правительств, как сторонников герцога, так и наших; что помощи
против герцога на стороне просить будет гораздо легче, если его
захватнические замыслы станут для всех очевидны; и, наконец, что свои
собственные интересы защищаешь всегда гораздо мужественнее и упорнее, чем
чужие. Ему отвечали, что гораздо лучше идти на врага, чем ждать его у себя,
что военное счастье чаще улыбается нападающим, чем обороняющимся, и что если
затраты на наступательную войну во вражеских пределах значительнее, то
потери и ущерб гораздо меньше, чем если война ведется на своей территории.
Последняя точка зрения возобладала, и постановлено было, что совет Десяти
должен принять все меры для того, чтобы вырвать Форли из рук герцога.
Видя, что флорентийцы намерены завладеть тем, что он решил защищать,
Филиппо отбросил всякую щепетильность и послал Аньоло делла Пергола с
сильным отрядом против Имолы, чтобы владетель ее вынужден был заботиться о
самозащите и не думать о делах опекунства над внуком. Когда Аньоло подошел к
Имоле, флорентийские войска были еще в Модильяне. Стояли большие холода,
вода в городском рву замерзла. Враг, воспользовавшись этим, ухитрился ночью
ворваться в город, Лодовико был взят в плен и отправлен в Милан.
Флорентийцы, видя, что Имола захвачена и вообще война началась, двинулись на
Форли и осадили город, взяв его со всех сторон в кольцо. Чтобы
воспрепятствовать войскам герцога соединиться и оказать помощь гарнизону
Форли, флорентийцы подкупили графа Альбериго, который из владения своего,
Дзагонары, ежедневно совершал набеги на занятую неприятелем местность до
самых ворот Имолы. Видя, что наши войска, осаждающие Форли, занимают весьма
прочные позиции, и ему не так-то легко будет оказать помощь этому городу,
Аньоло делла Пергола решил совершить нападение на Дзагонару, рассудив, что
флорентийцы не захотят потерять это место и двинуться на помощь Дзагонаре,
что заставит их снять осаду с Форли и принять бой в невыгодных для себя
условиях. Войска герцога принудили Альбериго пойти на переговоры, приведшие
к соглашению, по которому Альбериго обязывался сдать Дзагонару, если в
течение двух недель флорентийцы не окажут ему помощи. Когда об этой
неприятности узнали во флорентийском лагере и в городе, решено было не
допустить, чтобы врагу далась такая победа, но в результате он одержал еще
большую. Войска, осаждавшие Форли, сняли осаду и направились на помощь
Дзагонаре, но, войдя в соприкосновение с неприятелем, потерпели поражение не
столько благодаря доблести своих противников, сколько из-за непогоды. Ибо
наши люди, после тяжелого перехода под дождем и по вязкой грязи, встретились
со свежими неприятельскими войсками и, конечно, были разбиты. Однако же в
этом разгроме, весть о котором распространилась по всей Италии, погибли
только Лодовико Обицци с двумя сородичами, каковые упали со своих коней и
захлебнулись грязью.
Известие о таком поражении повергло в скорбь всю Флоренцию, особенно же
грандов, настаивавших на войне: они оказались обезоруженными, без союзников,
и с одной тороны им грозил победоносный враг, а с другой негодующий народ,
который поносил их на площадях, жалуясь на тяготы, от которых он страдал
ради бессмысленно начатой войны. "Ну что, - говорили все, - нагнали они на
врага страх своим советом Десяти? Помогли они Форли, вырвали его из лап
герцога? Теперь-то и вскрылось, чего они хотели и куда гнули: не защищать
свободу - она им враг, - а увеличить свое собственное могущество, которое
Господь Бог ныне справедливо принизил. И разве они ввергли наш город только
в эту беду? Затевались и другие подобные войны, например с королем
Владиславом. У кого они станут теперь просить помощи? У папы Мартина,
которого они оскорбили, чтобы подольститься к Браччо? У королевы Джованны,
которой пришлось искать защиты у короля Арагонского, потому что они бросили
ее?". К этому добавлялось еще и все то, что обычно говорит разгневанный
народ. Тогда Синьория рассудила, что надо ей собрать уважаемых граждан,
которые успокоили бы народ разумными речами. Старший сын мессера Мазо
Альбицци, мессер Ринальдо, который и по своим личным заслугам, и по памяти
своего отца мог притязать на самые высшие должности в государстве, обратился
к народу с длинной речью, доказывая, что отнюдь не так уж разумно судить о
причинах по их следствию - зачастую благие намерения не приводят к хорошему
концу и, наоборот, дурные могут иметь отличный исход; что прославлять дурные
намерения из-за их благоприятного конца - значит поощрять людей к
заблуждениям, а это весьма пагубно для государства, ибо дурные замыслы
далеко не всегда увенчиваются успехом, и что по этой же причине порицать
мудрые решения, приведшие к неудаче, означает лишать граждан мужества
помогать государству открытым выражением своих взглядов. Затем он стал
убеждать собравшихся в необходимости вести эту войну и в том, что если бы
она не была бы начата в Романье, военные действия развивались бы в Тоскане.
"Раз уж Господу Богу угодно было, чтобы войска наши потерпели поражение, -
говорил он, - то, совершенно теряя мужество, мы только ухудшим дело. Бросив
же вызов судьбе и постаравшись улучшить наше положение всеми имеющимися
средствами, мы очень мало потеряем, а герцог ничего не приобретет от своей
победы. Нечего нам страшиться новых налогов и затрат в будущем: налоги можно
и должно перераспреде-
лять, а что до затрат, то они будут наверняка меньше, ибо расходы на
оборону всегда не так значительны, как те, что связаны с нападением".
Наконец, он призвал всех, кто слушал его, следовать примеру предков, кои
никогда не теряли мужества в недоле и неизменно умели защитить себя от
посягательств любых государей.
Граждане, приободренные этой речью, наняли для ведения военных действий
графа Оддо, сына Браччо, и дали ему в помощники ученика Браччо Никколо
Пиччинино, самого прославленного воина из тех, что сражались под его
знаменем, и еще многих других кондотьеров, а также снабдили заново лошадьми
часть тех всадников, которые потеряли коней в последней злосчастной битве.
Кроме того, назначена была комиссия из двенадцати граждан для установления
новых налогов. Члены этой комиссии, ободренные упадком духа знатных
вследствие их поражения, обложили их особенно тяжко и безо всякого
стеснения.
Чрезмерные эти тяготы крайне оскорбили имущих граждан. Поначалу,
однако, они, не желая прослыть себялюбцами, не жаловались на личную свою
обиду, а осуждали этот дополнительный налог как вообще несправедливый и
советовали его значительно снизить. Но замыслы их многим были ясны, и при
обсуждении этого предложения в советах оно было отвергнуто. Тогда, чтобы
каждый на деле ощутил тяжесть этого обложения и чтобы оно многим стало
ненавистно, они стали устраивать так, что сборщики налога при его взыскании
вели себя крайне жестоко, и им дано было даже право расправляться со всеми,
кто будет оказывать сопротивление их вооруженной охране. Из этого
воспоследовало немало печальных происшествий, в которых ряд граждан был убит
или ранен. Легко было предвидеть, что партийные разногласия приведут к
кровопролитию, и все благомыслящие люди стали опасаться новой погибели, ибо
знатные, привыкшие к всеобщей почтительности, не желали терпеть дурного
обращения, а прочие требовали, чтобы всех облагали поровну. В
обстоятельствах этих многие из наиболее
видных граждан стали собираться вместе и рассуждать, что необходимо им
как можно скорее вновь взять в свои руки бразды правления, ибо лишь из-за их
попустительства до руководства добрались простые люди и преисполнились
дерзновения те, кто считался главарями толпы. После многократного обсуждения
всех этих дел отдельными группами решено было собраться всем вместе, и с
разрешения мессера Лоренцо Ридольфи и Франческо Джанфильяцци - оба они были
членами Синьории - это общее собрание более чем семидесяти граждан произошло
в церкви Сан Стефано. На нем не присутствовал Джованни Медичи - либо его не
пригласили, как человека подозрительного, либо сам он не пожелал прийти, не
разделяя их воззрений.
Слово взял мессер Ринальдо Альбицци. Он обрисовал положение
государства, где по попустительству добрых граждан к власти снова вернулись
народные низы, у которых власть эта была в 1381 году отнята отцами этих
граждан. Напомнил о бесчинствах правительства, господствовавшего с 1378 по
1381 год, по вине которого каждый из здесь присутствующих потерял отца или
деда, и добавил, что теперь Флоренции грозит та же опасность, ибо начинаются
те же самые безобразия. Уже сейчас народные низы решают вопрос о налогах,
как им вздумается, вскоре же, если их не обуздать силой или не удержать
новыми разумными законами, они начнут и магистратов назначать по своей
прихоти. Если же это случится, то они займут все магистратуры, извратят тот
порядок, которым в течение сорока двух лет Флоренция управлялась с великой
для нее славой, и наступит владычество толпы, при котором либо одна часть
граждан будет делать все что ей угодно, а другая - находиться все время в
опасности, либо установится власть какого-либо одного человека, который
сумеет захватить бразды правления и стать государем. Поэтому все, кому
дороги их честь и отечество, должны собраться с мужеством и вспомнить о
доблестных деяниях Бардо Манчини, который, сокрушив могущество дома
Альберти, спас государство от грозившей ему тогда
гибели. Между тем дерзость народных низов происходит от того, что
благодаря попустительству власть имущих чрезмерно разрослись списки лиц,
подлежащих избранию по жеребьевке, и вследствие этого во дворце теперь полно
никому неведомых низких людей. Закончил он свою речь, решительно заявив, что
есть лишь один способ помочь делу: всю власть в правительстве республики