Страница:
что на них безо всякого стеснения нападают, а судьба герцогу изменяет, тоже
изменили свои чувства и присоединились к согражданам, кроме мессера Угуччоне
Буондельмонти, который вошел во дворец, и мессера Джанноццо Кавальканти,
который с частью своих сто-
ройников отступил к Новому рынку. Там он взобрался на скамью и стал
призывать народ, идущий с оружием на площадь, встать на защиту герцога,
причем всячески запугивал людей, преувеличивая силы герцога и грозя им
смертью, если они будут упорствовать в своем намерении восстать против
государя. Видя, что никто за ним не идет, но и не пытается с ним
расправиться за его дерзость, и что он только зря тратит силы, он решил не
испытывать больше судьбу и заперся у себя в доме.
Между тем схватка на площади между народом и людьми герцога
превратилась в настоящее сражение, и хотя последним за стенами дворца
защищаться было легче, они были побеждены: одни из них сдались на милость
противника, другие укрылись во дворце. Пока на площади сражались, Корсо и
Америго Донати с частью вооруженного народа ворвались в тюрьму Стинке,
сожгли документы подеста и государственного казначейства, разгромили дома
управителей и перебили всех прислужников герцога, какие попадались им под
руку. Герцог со своей стороны, видя, что площадь в руках его врагов, весь
город на их стороне и ни на какую помощь надежды нет, попытался вернуть себе
симпатии народа какими-либо великодушными деяниями. Он велел привести к себе
заключенных, с ласковыми речами вернул им свободу и посвятил в рыцари
Антонио Адимари, хотя тот совсем этого не желал. Он велел также снять свой
герб, красовавшийся над дворцом, и заменить его гербом флорентийского
народа. Но все эти уступки, запоздалые и неуместные, ибо они были вырваны
силой и дарованы скрепя сердце, мало ему помогли. Полный досады, он
оставался осажденным у себя во дворце и осознал, наконец, что, стремясь к
слишком многому, потерял все и что через несколько дней придется ему принять
смерть или от голода или от меча. Дабы восстановить порядок в государстве,
граждане собрались в Сан Репарата и избрали четырнадцать человек из своего
состава - половину из грандов, половину из пополанов, которых вместе с
епископом они облекли всеми полномочиями для восстановления Флорентийского
государства. Выбрали также шесть человек для осуществления функций подеста,
пока их не сможет сменить тот, кого вновь назначат.
Между тем во Флоренцию прибыло множество вооруженных людей на помощь
народу, и среди них сиенцы во главе с шестью посланниками, людьми, весьма
чтимыми у себя на родине. Они пытались выступить посредниками между народом
и герцогом; однако народ не пожелал и слышать о каких-либо переговорах, пока
ему не выдадут на суд и расправу мессера Гульельмо из Ассизи и его сына, а
также мессера Черреттьери Висдомини. Герцог на это никак не соглашался, но
тут ему стали угрожать другие осажденные вместе с ним во дворце, и он
вынужден был уступить силе. Без сомнения ярость в сердцах людей гораздо
острее и раны гораздо глубже, когда идет борьба за восстановление свободы,
чем когда ее защищают. Мессер Гульельмо и сын его попали в руки бесчисленных
врагов, а сын этот был почти мальчик, еще не достигший восемнадцати лет. И
все же ни молодость его, ни невиновность, ни красота не могли спасти его от
ярости толпы. Те, кому не удалось нанести удара отцу и сыну, пока они были
еще живы, кромсали их трупы и, не довольствуясь ударами мечей, рвали тела их
пальцами. А чтобы насытить мщением все свои чувства, они, насладившиеся их
криками, зрелищем их ран, впивавшиеся в их плоть, захотели и на вкус
попробовать ее, так чтобы мщение утолило не только внешние чувства, но и
нутро.
Бешенство это оказалось столь же губительным для Гульельмо из Ассизи с
сыном, сколь и спасительным для мессера Черреттьери. Толпа, утолив свою
жестокость этими двумя жертвами, о нем позабыла. Его никто не требовал, он и
остался во дворце, а ночью некоторые из друзей и родственников незаметно
вывели его оттуда. Когда толпа насытила ярость свою пролитой кровью,
заключено было соглашение, по которому герцогу предоставлялось право
удалиться из Флоренции со всем имуществом и своими людьми при условии отказа
от власти над нею, каковое соглашение он ратифицирует уже вне ее пределов, в
Казентино. Заключив это соглашение, он 6 августа выехал из Флоренции в
сопровождении множества граждан и по прибытии в Казентино подтвердил свое
отречение, хоть и скрепя сердце. Он бы не сдержал данного слова, если бы
граф Симоне не пригрозил, что препроводит его обратно во Флоренцию. Был этот
герцог, как видно по его правлению, жаден, жесток, труднодоступен и
высокомерен в обращении. Стремился он не к расположению народа, а к
порабощению его, и потому хотел вызывать страх, а не любовь. Внешность его
была не менее отвратительна,
чем повадки: был он мал ростом, чернявый, с длинной, но реденькой
бородой, так что с какой стороны на него ни смотреть, он заслуживал только
ненависть. Так вот через десять месяцев по злобности нрава своего лишился он
верховной власти, которую захватил по зловредным советам своих сторонников.
События эти, имевшие место во Флоренции, придали ее подданным мужество
вернуть себе свободу. Так что против флорентийцев восстали Ареццо,
Кастильоне, Пистойя, Вольтерра, Колле, Сан-Джиминьяно. Флоренция лишилась
сразу и тирана своего, и владений; отвоевав свою свободу, она научила своих
подданных, как это делается. После изгнания герцога и утраты владений совет
Четырнадцати и епископ рассудили, что лучше миром ублаготворить подданных,
чем превратить их во врагов, начав с ними войну, и следует показать им, что
флорентийцы так же довольны их свободой, как и своей собственной. Поэтому
послали они в Ареццо своих послов, которые должны были официально отречься
от власти над этим городом и договориться, что, не относясь теперь к
аретинцам как к подданным, Флоренция все же может рассчитывать на их помощь
уже на правах дружбы. И с другими городами флорентийцы договорились так
благополучно, как только могли, обещая в случае сохранения между ними дружбы
помогать им уже не как подданным, а как независимым людям, охранять их
свободу. Это благоразумное решение привело к самым отрадным последствиям,
ибо уже через несколько лет Ареццо вернулся под власть Флоренции, а прочие
города принуждены были даже через несколько месяцев вернуться к прежнему
повиновению. Так очень часто достигаешь и скорее и без особых опасностей и
затрат того, чего якобы вовсе не домогаешься, чем если добиваешься этого
упорно и напрягая все свои силы.
Успокоившись насчет внешних обстоятельств, флорентийцы обратились к
внутренним. После некоторых разногласий между грандами и пополанами, решено
было, что грандам предоставляется в Синьории третья часть всех мест, а в
других учреждениях республики - половина. Как мы уже говорили, город
разделен был на шесть частей и поэтому избирались всегда шесть членов
Синьории, по одному от каждой сестьеры. Правда, иногда, в зависимости от
обстоятельств, бывало двенадцать, а то и тринадцать синьоров, но затем
всегда возвращались к шести. Теперь принято было решение видоизменить
Синьорию, как потому, что деление города на шесть частей не было
удовлетворительным, так и потому, что постановление о представительстве
грандов требовало увеличения числа членов Синьории. Город разделили на
картьеры с тем, чтобы от каждой картьеры было три члена Синьории. В
отношении гонфалоньера правосудия и гонфалоньера вооруженных компаний народа
все осталось без изменения, но вместо Двенадцати добрых мужей постановили
назначать восемь советников, по четыре от каждого из двух сословий. При
установленном таким порядком правительстве город мог бы существовать вполне
мирно, если бы гранды проявляли скромность, необходимую в общественной
жизни, но они вели себя совершенно по-другому. В качестве частных граждан
они не признавали никакого равенства, занимая должности, желали действовать
самовластно, и каждый день так или иначе проявляли свою наглость и
высокомерие. Такое их поведение возмущало народ, который жаловался, что,
свергнув одного тирана, породили целую тысячу. Высокомерие с одной стороны,
возмущение с другой настолько увеличились, что вожаки пополанов решили
пожаловаться епископу на неблаговидное поведение грандов и на их нежелание
ладить с народом. Они убедили епископа стать посредником и уговорить
грандов, чтобы они удовольствовались частью мест во всех магистратурах,
кроме членства в Синьории, каковая должна состоять из одних лишь пополанов.
Епископ был от природы человек благонамеренный, но с легкостью переходил от
одной стороны к другой: потому-то и вышло, что сперва по настоянию своих
друзей он был на стороне герцога Афинского, а затем, вняв советам других
граждан, вступил в заговор против него. При последнем переустройстве
государственной власти он защищал интересы грандов, теперь же, поколебленный
доводами представителей народа, подумал, что следует поддержать
народные требования. Считая других такими же неустойчивыми, каким он
сам был, епископ решил, что дело это уладить будет нетрудно. Он собрал совет
Четырнадцати, еще не утративший своих полномочий, и самыми убедительными
словами, какие только мог найти, старался уговорить их уступить пополанству
всю полноту власти в Синьории, обещая им, что в этом случае в городе
воцарится мир, в противном же - все рухнет и им не сдобровать. Предложение
это привело дворян в ярость, а мессер Ридольфо Барди в самых резких
выражениях напал на епископа за двурушничество, упрекая его за легкомыслие,
с которым он поддержал герцога, и называя предательством роль, сыгранную им
при изгнании тирана. Речь же свою закончил заявлением, что право участия в
высшей магистратуре, завоеванное нобилями с опасностью для жизни, они готовы
защищать, также не щадя себя. От епископа он со своими друзьями ушел в
великом гневе и тотчас же поспешил уведомить своих родичей и другие
нобильские семьи о том, что против них замышляется. Тогда вожди народной
партии открыто заявили о своих требованиях. В то время как гранды собирались
на защиту своих представителей в Синьории, народ рассудил, что незачем ему
дожидаться, пока они подготовятся, и, взявшись за оружие и громко
провозглашая свое требование об отказе нобилям в праве участия в Синьории,
устремился ко дворцу. Шума и смятения было весьма много. Члены Синьории
убедились, что помощи им ждать неоткуда, ибо гранды, видя, что весь народ
вооружен, не осмелились взяться за оружие и не стали выходить из своих
домов. Пополанские члены Синьории пытались успокоить народ, заявляя, что их
коллеги-гранды - люди скромные и благонамеренные, но это им не удалось, и
они решили дать синьорам из грандов возможность хотя бы безопасно разойтись
по домам, куда те и были доставлены живыми и здоровыми, хотя и не без труда.
Когда гранды удалились из дворца, четырех советников из грандов тоже лишили
полномочий и постановили увеличить число членов Синьории из пополанов до
двенадцати. Затем оставшиеся во дворце восемь членов Синьории назначили
гонфалоньера справедливости и шестнадцать гонфалоньеров вооруженных компаний
народа, а Совет видоизменили таким образом, что теперь он всецело зависел от
воли народа.
Когда все это происходило, в городе наступила великая нехватка
продовольственных припасов, так что недовольными были и гранды и мелкий люд:
одни - потому что стали голодать, другие - потому что лишились власти и
достоинства. Это положение вдохнуло в мессера Андреа Строцци мысль отнять у
города его свободу. Он начал продавать свое зерно дешевле, чем другие, что
привлекло к нему большое количество покупателей. И вот как-то утром он
дерзнул выехать со своего двора верхом на коне в сопровождении кое-кого из
тех, кто приходил к нему, и призывать народ к оружию. Через несколько часов
у него собралось более четырех тысяч человек, с коими он двинулся ко Дворцу
Синьории и потребовал, чтобы его впустили. Однако синьорам удалось угрозами
и вооруженной силой очистить площадь от толпы, а затем настолько запугать ее
своими грозными постановлениями, что мало-помалу все разошлись по домам, а
мессер Андреа, оставшись в одиночестве, мог лишь не без труда избегнуть
ареста, обратившись в бегство.
Хотя замысел этот при всей своей дерзновенности закончился так, как
обычно кончаются подобные выступления, он породил в грандах надежду одолеть
пополанов, поскольку оказалось, что неимущие низы с ними не в ладу. И чтобы
не упустить благоприятного случая, порешили они вооружиться таким образом,
чтобы силой, но законно вернуть себе то, что отнято было у них силой
беззакония. И так была тверда у них уверенность в победе, что они почти
открыто раздобывали себе оружие, укрепляли свои дома и даже в Ломбардию
посылали просить своих друзей о помощи. Народ в свою очередь в согласии с
Синьорией принимал меры предосторожности, вооружаясь и посылая за помощью в
Перуджу и Сиену. Обе партии уже получили просимую помощь, весь город был
вооружен. Гранды, обитавшие по эту сторону Арно, укрепились в трех местах: в
домах Кавиччули близ Сан Джованни, в домах Пацци и Донати у Сан Пьеро
Маджоре и в домах Кавальканти у Нового рынка. Дворяне, жившие на том берегу,
укрепились на мостах и на улицах, где находились их дома: Нерли защищали
мост Каррайя, Фрескобальди и Маннельи - Санта Тринита, Росси и Барди -
Старый мост и Рубаконте. Со своей стороны пополаны собрались под знаменем
гонфалоньера справедливости и под знаменами вооруженных отрядов народа.
При создавшемся положении народ решил, что нет смысла оттягивать
столкновение. Первыми двинулись на противника Медичи и Рондинелли, напавшие
на Кавиччули со стороны площади Сан Джованни, неподалеку от их домов. Там
схватка оказалась весьма кровопролитной, ибо на нападающих с башен
сбрасывали камни, а внизу их засыпали стрелами из арбалетов. Битва длилась
уже три часа, но к народу все время подходили подкрепления, так что
Кавиччули, видя, что им не устоять против численного превосходства и что
помощи ждать неоткуда, сдались на милость народа, каковой не тронул их домов
и имущества. У них только отобрали оружие и велели им разойтись по домам тех
пополанов, где у них имелись родичи и друзья. После того как был одержан
этот первый успех, нетрудно оказалось одолеть Донати и Пацци, которые были
послабее. По ту сторону Арно оставались только Кавальканти, сильные и
количественно и занимаемой ими позицией. Однако, видя, что против них
действуют все вооруженные отряды народа под знаменами своих компаний (а для
того, чтобы покончить с их союзниками, оказалось достаточно трех отрядов),
они сдались после довольно вялой защиты. В руках народа были уже три из
четырех частей города. Гранды занимали последнюю, но ее-то и было труднее
всего захватить как из-за значительной силы защитников, так и из-за ее
положения: нападавшим преграждала путь река. Первым подвергся нападению
Старый мост, но его энергично обороняли, ибо на башнях было много
вооруженных воинов, все выходы были забаррикадированы, а баррикады
защищались отчаяннейшими людьми. Так что народные силы отступили с большими
потерями. Видя, что здесь только зря тратятся силы, они попытались
прорваться на мосту Рубаконте, но так как и там им встретились те же самые
трудности, они оставили четыре отряда в качестве заслона у этих мостов, все
же остальные устремились в прорыв у моста Каррайя. И хотя Нерли доблестно
оборонялись, им не удалось противостоять яростному натиску народа, то ли
потому, что
мост этот, не имея башен, был хуже защищен, то ли потому, что обитавшие
по соседству Каппони и другие семейства пополанов тоже напали на защитников.
Под напором со всех сторон те оставили свои баррикады и открыли народу путь.
Вскоре вслед за тем поражение потерпели Росси и Фрескобальди, так как все
простые граждане с того берега Арно присоединились к побеждающим.
Сопротивление оказывали теперь одни только Барди, которых не поколебали ни
разгром их союзников, ни объединение против них всех народных сил, ни почти
полное отсутствие надежд на какую бы то ни было помощь со стороны. Они
предпочитали умереть, сражаясь, или видеть, как их дома жгут и громят, чем
добровольно сдаться на милость своих врагов. Потому и защищались они так,
что народ, тщетно пытавшийся одолеть их то со стороны Старого моста, то со
стороны моста Рубаконте, неизменно откатывался назад, неся большие потери
убитыми и ранеными. В свое время проложена была улица, ведшая от римской
дороги через дома Питти до стен, стоявших на холме Сан Джорджо. По этой
улице народ послал шесть отрядов с приказом напасть с тыла на дома Барди.
Это нападение сломило боевой дух Барди и обеспечило победу народа, ибо
защитники уличных баррикад, видя, что дома их громят, бросили место боя и
устремились на защиту своих домов. Вследствие этого пали заграждения на
Старом мосту, а Барди, повсюду обращавшиеся в бегство, нашли приют в домах
Кварати, Панцани и Моцци. Народ же и более всего самые низшие его слои,
охваченные жаждой добычи, принялись грабить и громить дома побежденных,
разрушая и предавая огню их дворцы и башни с таким бешенством, которого
постыдились бы даже самые заклятые враги Флоренции.
Одолев грандов, народ установил в государстве новый порядок. Так как он
делился на три разряда - имущих людей, средних по достатку и малоимущих -
решено было, что высший разряд будет иметь двух членов Синьории, средний -
трех и столько же низший, гонфалоньер же будет назначаться из каждого из них
поочередно. В добавление к этому восстановлены были все Установления
справедливости, направленные против грандов, а чтобы
их еще более ослабить, многие их семейства расселили среди пополанского
мелкого люда. Нобили разгромлены были так основательно и партия их так
пострадала, что они не только уже не осмеливались поднимать оружие против
народа, но становились все более кроткими и униженными, а это привело к
тому, что с той поры Флоренция утратила не только искусство владеть оружием,
но и какой бы то ни было воинский дух. После этих смут республика пребывала
в мире до 1353 года, и в течение этого времени приключилось то памятное
чумное поветрие, о котором столь красноречиво повествовал мессер Джованни
Боккаччо и которое стоило Флоренции более девяноста шести тысяч человеческих
жизней. В то же самое время произошла и первая война Флоренции с домом
Висконти из-за честолюбивых замыслов архиепископа, бывшего тогда в Милане
государем, и не успела эта война закончиться, как в городе снова начались
несогласия. Так, несмотря на то, что нобили были разгромлены, у судьбы
оказалось немало иных способов порождать через новые раздоры новые бедствия.
Глубокая и вполне естественная вражда, существующая между пополанами и
нобилями и порожденная стремлением одних властвовать и нежеланием других
подчиняться, есть основная причина всех неурядиц, происходящих в
государстве. Ибо в этом различии умонастроений находят себе пищу все другие
обстоятельства, вызывающие смуты в республиках. Именно оно поддерживало
раздоры в Риме, и оно же, если позволено уподоблять малое великому,
поддерживало их во Флоренции, порождая, однако, в обоих этих городах
различные последствия. Противоречия, возникавшие с самого начала в Риме
между народом и нобилями, приводили к спорам; во Флоренции они выливались в
уличные схватки. В Риме им ставило пределы издание нового закона, во
Флоренции они заканчивались лишь смертью или изгнанием многих граждан. В
Риме они укрепляли военную доблесть, во Флоренции она из-за них бесповоротно
угасла. В Риме от равенства граждан между собою они привели их к величайшему
неравенству; во Флоренции от неравенства они низвели их к равенству,
вызывающему лишь горькое изумление. Это различие в следствиях следует
объяснять различием в целях, которые ставили себе оба народа. Ибо народ
римский стремился пользоваться той же полнотой власти вместе с нобилитетом,
флорентийский же народ хотел править государством один, без участия нобилей.
И так как стремления римского народа были более разумны, нобили легче
переносили чинимые им обиды и большей частью уступали, не прибегая к оружию,
так что после некоторого спора издавался по общей договоренности закон, и
удовлетворявший народ, и сохраняв-
ший за нобилями их прежнее положение в государстве. Напротив,
устремления флорентийского народа были столь же оскорбительны, сколь и
несправедливы, так что дворянство старалось защищать себя, увеличивая свои
военные силы, а из-за этого гражданская распря кончалась кровопролитием и
изгнанием побежденных. Законы же, издававшиеся после нее, имели целью отнюдь
не общее благо, а только выгоду победителя. Такое положение вещей приводило
еще и к тому, что победы римского народа укрепляли в нем гражданский дух,
ибо, получая возможность занимать государственные должности, командовать
войсками и управлять завоеванными землями наравне с аристократами, люди из
народа преисполнялись теми же добродетелями, и государство в усиления
гражданского духа черпало все новую и новую мощь. Но когда во Флоренции
побеждали пополаны, нобили не допускались к должностям, и если они желали
быть снова допущенными к ним, им приходилось не только уподобиться простому
народу и в поведении своем, и в чувствах, и во внешнем обиходе, но и
казаться всем такими. Отсюда - изменение фамильных гербов, отречение от
титулов, к которым нобили прибегали для того, чтобы их можно было принять за
людей простого звания. Так и получилось, что воинская доблесть и душевное
величие, свойственные вообще нобильскому сословию, постепенно угасали. В
народе же их никогда не было, и потому они не могли в нем возродиться, так
что Флоренция становилась все слабее и униженнее. Однако добродетели римские
с течением времени превратились в гордыню, и дошло до того, что Рим мог
существовать лишь под властью самовластного государя. Флоренция же оказалась
в таком положении, что мудрый законодатель мог бы установить в ней любой
образ правления.
При чтении предыдущей части моего труда легко убедиться в правильности
моих утверждений. После того как показано было, как возникла Флорентийская
республика, на чем основывалась ее гражданская свобода и что вызывало в ней
раздоры, после того как мы рассказали, каким образом разделение
флорентийского народа на партии привело к тирании герцога Афинского и
крушению нобильского сословия, остается поведать о вражде между пополанами и
низами и о различных вызванных ею событиях.
После того как нобили были принижены, а война с архиепископом Миланским
закончена, казалось, что во Флоренции не осталось уже никаких причин для
волнений. Но злая судьба нашего города и несовершенство его гражданских
установлений породили вражду между семействами Альбицци и Риччи, каковая
разделила Флоренцию так же, как ранее разделила ее борьба между
Буондельмонти и Уберти, а затем между Донати и Черки. Папский престол,
находившийся тогда во Франции, и императоры, пребывавшие в Германии, дабы
сохранить свое влияние в Италии, в разное время послали туда немалое число
солдат различных национальностей, так что в то время, о котором сейчас идет
речь, там были англичане, немцы, бретонцы. Войны между тем закончились, и
они оказались без заработка, а потому стали возникать отряды наемников,
вымогавших деньги то от одного государя, то от другого. В 1353 году один из
таких отрядов под началом провансальского сеньора Монреаля появился в
Тоскане, нагоняя ужас на все тамошние города, и Флоренция не только набрала
войско за счет государства, но вооружились также ради личной безопасности
многие частные граждане, между прочими Альбицци и Риччи. Семейства эти
пылали друг к другу враждой, и каждое только и помышляло о том, как бы
сокрушить другое и захватить в республике верховную власть. Впрочем, до
вооруженных столкновений между ними еще не доходило, они только оскорбляли
друг друга во всех магистратурах и на советах. Когда все в городе оказались
вооруженными, случайно возникла какая-то незначительная перепалка на Новом
рынке, куда, как это всегда бывает в подобных случаях, сразу сбежался народ.
Суматоха усилилась, и семейству Риччи кто-то сообщил, что на его людей
нападают Альбицци, а семейство Альбицци получило сведения, что на него
двинулись Риччи. Весь город поднялся на ноги, и магистратам с великим трудом
удалось обуздать оба семейства, так что схватка, слух о которой
распространился случайно и безо всякой их вины, не произошла. Но случай
изменили свои чувства и присоединились к согражданам, кроме мессера Угуччоне
Буондельмонти, который вошел во дворец, и мессера Джанноццо Кавальканти,
который с частью своих сто-
ройников отступил к Новому рынку. Там он взобрался на скамью и стал
призывать народ, идущий с оружием на площадь, встать на защиту герцога,
причем всячески запугивал людей, преувеличивая силы герцога и грозя им
смертью, если они будут упорствовать в своем намерении восстать против
государя. Видя, что никто за ним не идет, но и не пытается с ним
расправиться за его дерзость, и что он только зря тратит силы, он решил не
испытывать больше судьбу и заперся у себя в доме.
Между тем схватка на площади между народом и людьми герцога
превратилась в настоящее сражение, и хотя последним за стенами дворца
защищаться было легче, они были побеждены: одни из них сдались на милость
противника, другие укрылись во дворце. Пока на площади сражались, Корсо и
Америго Донати с частью вооруженного народа ворвались в тюрьму Стинке,
сожгли документы подеста и государственного казначейства, разгромили дома
управителей и перебили всех прислужников герцога, какие попадались им под
руку. Герцог со своей стороны, видя, что площадь в руках его врагов, весь
город на их стороне и ни на какую помощь надежды нет, попытался вернуть себе
симпатии народа какими-либо великодушными деяниями. Он велел привести к себе
заключенных, с ласковыми речами вернул им свободу и посвятил в рыцари
Антонио Адимари, хотя тот совсем этого не желал. Он велел также снять свой
герб, красовавшийся над дворцом, и заменить его гербом флорентийского
народа. Но все эти уступки, запоздалые и неуместные, ибо они были вырваны
силой и дарованы скрепя сердце, мало ему помогли. Полный досады, он
оставался осажденным у себя во дворце и осознал, наконец, что, стремясь к
слишком многому, потерял все и что через несколько дней придется ему принять
смерть или от голода или от меча. Дабы восстановить порядок в государстве,
граждане собрались в Сан Репарата и избрали четырнадцать человек из своего
состава - половину из грандов, половину из пополанов, которых вместе с
епископом они облекли всеми полномочиями для восстановления Флорентийского
государства. Выбрали также шесть человек для осуществления функций подеста,
пока их не сможет сменить тот, кого вновь назначат.
Между тем во Флоренцию прибыло множество вооруженных людей на помощь
народу, и среди них сиенцы во главе с шестью посланниками, людьми, весьма
чтимыми у себя на родине. Они пытались выступить посредниками между народом
и герцогом; однако народ не пожелал и слышать о каких-либо переговорах, пока
ему не выдадут на суд и расправу мессера Гульельмо из Ассизи и его сына, а
также мессера Черреттьери Висдомини. Герцог на это никак не соглашался, но
тут ему стали угрожать другие осажденные вместе с ним во дворце, и он
вынужден был уступить силе. Без сомнения ярость в сердцах людей гораздо
острее и раны гораздо глубже, когда идет борьба за восстановление свободы,
чем когда ее защищают. Мессер Гульельмо и сын его попали в руки бесчисленных
врагов, а сын этот был почти мальчик, еще не достигший восемнадцати лет. И
все же ни молодость его, ни невиновность, ни красота не могли спасти его от
ярости толпы. Те, кому не удалось нанести удара отцу и сыну, пока они были
еще живы, кромсали их трупы и, не довольствуясь ударами мечей, рвали тела их
пальцами. А чтобы насытить мщением все свои чувства, они, насладившиеся их
криками, зрелищем их ран, впивавшиеся в их плоть, захотели и на вкус
попробовать ее, так чтобы мщение утолило не только внешние чувства, но и
нутро.
Бешенство это оказалось столь же губительным для Гульельмо из Ассизи с
сыном, сколь и спасительным для мессера Черреттьери. Толпа, утолив свою
жестокость этими двумя жертвами, о нем позабыла. Его никто не требовал, он и
остался во дворце, а ночью некоторые из друзей и родственников незаметно
вывели его оттуда. Когда толпа насытила ярость свою пролитой кровью,
заключено было соглашение, по которому герцогу предоставлялось право
удалиться из Флоренции со всем имуществом и своими людьми при условии отказа
от власти над нею, каковое соглашение он ратифицирует уже вне ее пределов, в
Казентино. Заключив это соглашение, он 6 августа выехал из Флоренции в
сопровождении множества граждан и по прибытии в Казентино подтвердил свое
отречение, хоть и скрепя сердце. Он бы не сдержал данного слова, если бы
граф Симоне не пригрозил, что препроводит его обратно во Флоренцию. Был этот
герцог, как видно по его правлению, жаден, жесток, труднодоступен и
высокомерен в обращении. Стремился он не к расположению народа, а к
порабощению его, и потому хотел вызывать страх, а не любовь. Внешность его
была не менее отвратительна,
чем повадки: был он мал ростом, чернявый, с длинной, но реденькой
бородой, так что с какой стороны на него ни смотреть, он заслуживал только
ненависть. Так вот через десять месяцев по злобности нрава своего лишился он
верховной власти, которую захватил по зловредным советам своих сторонников.
События эти, имевшие место во Флоренции, придали ее подданным мужество
вернуть себе свободу. Так что против флорентийцев восстали Ареццо,
Кастильоне, Пистойя, Вольтерра, Колле, Сан-Джиминьяно. Флоренция лишилась
сразу и тирана своего, и владений; отвоевав свою свободу, она научила своих
подданных, как это делается. После изгнания герцога и утраты владений совет
Четырнадцати и епископ рассудили, что лучше миром ублаготворить подданных,
чем превратить их во врагов, начав с ними войну, и следует показать им, что
флорентийцы так же довольны их свободой, как и своей собственной. Поэтому
послали они в Ареццо своих послов, которые должны были официально отречься
от власти над этим городом и договориться, что, не относясь теперь к
аретинцам как к подданным, Флоренция все же может рассчитывать на их помощь
уже на правах дружбы. И с другими городами флорентийцы договорились так
благополучно, как только могли, обещая в случае сохранения между ними дружбы
помогать им уже не как подданным, а как независимым людям, охранять их
свободу. Это благоразумное решение привело к самым отрадным последствиям,
ибо уже через несколько лет Ареццо вернулся под власть Флоренции, а прочие
города принуждены были даже через несколько месяцев вернуться к прежнему
повиновению. Так очень часто достигаешь и скорее и без особых опасностей и
затрат того, чего якобы вовсе не домогаешься, чем если добиваешься этого
упорно и напрягая все свои силы.
Успокоившись насчет внешних обстоятельств, флорентийцы обратились к
внутренним. После некоторых разногласий между грандами и пополанами, решено
было, что грандам предоставляется в Синьории третья часть всех мест, а в
других учреждениях республики - половина. Как мы уже говорили, город
разделен был на шесть частей и поэтому избирались всегда шесть членов
Синьории, по одному от каждой сестьеры. Правда, иногда, в зависимости от
обстоятельств, бывало двенадцать, а то и тринадцать синьоров, но затем
всегда возвращались к шести. Теперь принято было решение видоизменить
Синьорию, как потому, что деление города на шесть частей не было
удовлетворительным, так и потому, что постановление о представительстве
грандов требовало увеличения числа членов Синьории. Город разделили на
картьеры с тем, чтобы от каждой картьеры было три члена Синьории. В
отношении гонфалоньера правосудия и гонфалоньера вооруженных компаний народа
все осталось без изменения, но вместо Двенадцати добрых мужей постановили
назначать восемь советников, по четыре от каждого из двух сословий. При
установленном таким порядком правительстве город мог бы существовать вполне
мирно, если бы гранды проявляли скромность, необходимую в общественной
жизни, но они вели себя совершенно по-другому. В качестве частных граждан
они не признавали никакого равенства, занимая должности, желали действовать
самовластно, и каждый день так или иначе проявляли свою наглость и
высокомерие. Такое их поведение возмущало народ, который жаловался, что,
свергнув одного тирана, породили целую тысячу. Высокомерие с одной стороны,
возмущение с другой настолько увеличились, что вожаки пополанов решили
пожаловаться епископу на неблаговидное поведение грандов и на их нежелание
ладить с народом. Они убедили епископа стать посредником и уговорить
грандов, чтобы они удовольствовались частью мест во всех магистратурах,
кроме членства в Синьории, каковая должна состоять из одних лишь пополанов.
Епископ был от природы человек благонамеренный, но с легкостью переходил от
одной стороны к другой: потому-то и вышло, что сперва по настоянию своих
друзей он был на стороне герцога Афинского, а затем, вняв советам других
граждан, вступил в заговор против него. При последнем переустройстве
государственной власти он защищал интересы грандов, теперь же, поколебленный
доводами представителей народа, подумал, что следует поддержать
народные требования. Считая других такими же неустойчивыми, каким он
сам был, епископ решил, что дело это уладить будет нетрудно. Он собрал совет
Четырнадцати, еще не утративший своих полномочий, и самыми убедительными
словами, какие только мог найти, старался уговорить их уступить пополанству
всю полноту власти в Синьории, обещая им, что в этом случае в городе
воцарится мир, в противном же - все рухнет и им не сдобровать. Предложение
это привело дворян в ярость, а мессер Ридольфо Барди в самых резких
выражениях напал на епископа за двурушничество, упрекая его за легкомыслие,
с которым он поддержал герцога, и называя предательством роль, сыгранную им
при изгнании тирана. Речь же свою закончил заявлением, что право участия в
высшей магистратуре, завоеванное нобилями с опасностью для жизни, они готовы
защищать, также не щадя себя. От епископа он со своими друзьями ушел в
великом гневе и тотчас же поспешил уведомить своих родичей и другие
нобильские семьи о том, что против них замышляется. Тогда вожди народной
партии открыто заявили о своих требованиях. В то время как гранды собирались
на защиту своих представителей в Синьории, народ рассудил, что незачем ему
дожидаться, пока они подготовятся, и, взявшись за оружие и громко
провозглашая свое требование об отказе нобилям в праве участия в Синьории,
устремился ко дворцу. Шума и смятения было весьма много. Члены Синьории
убедились, что помощи им ждать неоткуда, ибо гранды, видя, что весь народ
вооружен, не осмелились взяться за оружие и не стали выходить из своих
домов. Пополанские члены Синьории пытались успокоить народ, заявляя, что их
коллеги-гранды - люди скромные и благонамеренные, но это им не удалось, и
они решили дать синьорам из грандов возможность хотя бы безопасно разойтись
по домам, куда те и были доставлены живыми и здоровыми, хотя и не без труда.
Когда гранды удалились из дворца, четырех советников из грандов тоже лишили
полномочий и постановили увеличить число членов Синьории из пополанов до
двенадцати. Затем оставшиеся во дворце восемь членов Синьории назначили
гонфалоньера справедливости и шестнадцать гонфалоньеров вооруженных компаний
народа, а Совет видоизменили таким образом, что теперь он всецело зависел от
воли народа.
Когда все это происходило, в городе наступила великая нехватка
продовольственных припасов, так что недовольными были и гранды и мелкий люд:
одни - потому что стали голодать, другие - потому что лишились власти и
достоинства. Это положение вдохнуло в мессера Андреа Строцци мысль отнять у
города его свободу. Он начал продавать свое зерно дешевле, чем другие, что
привлекло к нему большое количество покупателей. И вот как-то утром он
дерзнул выехать со своего двора верхом на коне в сопровождении кое-кого из
тех, кто приходил к нему, и призывать народ к оружию. Через несколько часов
у него собралось более четырех тысяч человек, с коими он двинулся ко Дворцу
Синьории и потребовал, чтобы его впустили. Однако синьорам удалось угрозами
и вооруженной силой очистить площадь от толпы, а затем настолько запугать ее
своими грозными постановлениями, что мало-помалу все разошлись по домам, а
мессер Андреа, оставшись в одиночестве, мог лишь не без труда избегнуть
ареста, обратившись в бегство.
Хотя замысел этот при всей своей дерзновенности закончился так, как
обычно кончаются подобные выступления, он породил в грандах надежду одолеть
пополанов, поскольку оказалось, что неимущие низы с ними не в ладу. И чтобы
не упустить благоприятного случая, порешили они вооружиться таким образом,
чтобы силой, но законно вернуть себе то, что отнято было у них силой
беззакония. И так была тверда у них уверенность в победе, что они почти
открыто раздобывали себе оружие, укрепляли свои дома и даже в Ломбардию
посылали просить своих друзей о помощи. Народ в свою очередь в согласии с
Синьорией принимал меры предосторожности, вооружаясь и посылая за помощью в
Перуджу и Сиену. Обе партии уже получили просимую помощь, весь город был
вооружен. Гранды, обитавшие по эту сторону Арно, укрепились в трех местах: в
домах Кавиччули близ Сан Джованни, в домах Пацци и Донати у Сан Пьеро
Маджоре и в домах Кавальканти у Нового рынка. Дворяне, жившие на том берегу,
укрепились на мостах и на улицах, где находились их дома: Нерли защищали
мост Каррайя, Фрескобальди и Маннельи - Санта Тринита, Росси и Барди -
Старый мост и Рубаконте. Со своей стороны пополаны собрались под знаменем
гонфалоньера справедливости и под знаменами вооруженных отрядов народа.
При создавшемся положении народ решил, что нет смысла оттягивать
столкновение. Первыми двинулись на противника Медичи и Рондинелли, напавшие
на Кавиччули со стороны площади Сан Джованни, неподалеку от их домов. Там
схватка оказалась весьма кровопролитной, ибо на нападающих с башен
сбрасывали камни, а внизу их засыпали стрелами из арбалетов. Битва длилась
уже три часа, но к народу все время подходили подкрепления, так что
Кавиччули, видя, что им не устоять против численного превосходства и что
помощи ждать неоткуда, сдались на милость народа, каковой не тронул их домов
и имущества. У них только отобрали оружие и велели им разойтись по домам тех
пополанов, где у них имелись родичи и друзья. После того как был одержан
этот первый успех, нетрудно оказалось одолеть Донати и Пацци, которые были
послабее. По ту сторону Арно оставались только Кавальканти, сильные и
количественно и занимаемой ими позицией. Однако, видя, что против них
действуют все вооруженные отряды народа под знаменами своих компаний (а для
того, чтобы покончить с их союзниками, оказалось достаточно трех отрядов),
они сдались после довольно вялой защиты. В руках народа были уже три из
четырех частей города. Гранды занимали последнюю, но ее-то и было труднее
всего захватить как из-за значительной силы защитников, так и из-за ее
положения: нападавшим преграждала путь река. Первым подвергся нападению
Старый мост, но его энергично обороняли, ибо на башнях было много
вооруженных воинов, все выходы были забаррикадированы, а баррикады
защищались отчаяннейшими людьми. Так что народные силы отступили с большими
потерями. Видя, что здесь только зря тратятся силы, они попытались
прорваться на мосту Рубаконте, но так как и там им встретились те же самые
трудности, они оставили четыре отряда в качестве заслона у этих мостов, все
же остальные устремились в прорыв у моста Каррайя. И хотя Нерли доблестно
оборонялись, им не удалось противостоять яростному натиску народа, то ли
потому, что
мост этот, не имея башен, был хуже защищен, то ли потому, что обитавшие
по соседству Каппони и другие семейства пополанов тоже напали на защитников.
Под напором со всех сторон те оставили свои баррикады и открыли народу путь.
Вскоре вслед за тем поражение потерпели Росси и Фрескобальди, так как все
простые граждане с того берега Арно присоединились к побеждающим.
Сопротивление оказывали теперь одни только Барди, которых не поколебали ни
разгром их союзников, ни объединение против них всех народных сил, ни почти
полное отсутствие надежд на какую бы то ни было помощь со стороны. Они
предпочитали умереть, сражаясь, или видеть, как их дома жгут и громят, чем
добровольно сдаться на милость своих врагов. Потому и защищались они так,
что народ, тщетно пытавшийся одолеть их то со стороны Старого моста, то со
стороны моста Рубаконте, неизменно откатывался назад, неся большие потери
убитыми и ранеными. В свое время проложена была улица, ведшая от римской
дороги через дома Питти до стен, стоявших на холме Сан Джорджо. По этой
улице народ послал шесть отрядов с приказом напасть с тыла на дома Барди.
Это нападение сломило боевой дух Барди и обеспечило победу народа, ибо
защитники уличных баррикад, видя, что дома их громят, бросили место боя и
устремились на защиту своих домов. Вследствие этого пали заграждения на
Старом мосту, а Барди, повсюду обращавшиеся в бегство, нашли приют в домах
Кварати, Панцани и Моцци. Народ же и более всего самые низшие его слои,
охваченные жаждой добычи, принялись грабить и громить дома побежденных,
разрушая и предавая огню их дворцы и башни с таким бешенством, которого
постыдились бы даже самые заклятые враги Флоренции.
Одолев грандов, народ установил в государстве новый порядок. Так как он
делился на три разряда - имущих людей, средних по достатку и малоимущих -
решено было, что высший разряд будет иметь двух членов Синьории, средний -
трех и столько же низший, гонфалоньер же будет назначаться из каждого из них
поочередно. В добавление к этому восстановлены были все Установления
справедливости, направленные против грандов, а чтобы
их еще более ослабить, многие их семейства расселили среди пополанского
мелкого люда. Нобили разгромлены были так основательно и партия их так
пострадала, что они не только уже не осмеливались поднимать оружие против
народа, но становились все более кроткими и униженными, а это привело к
тому, что с той поры Флоренция утратила не только искусство владеть оружием,
но и какой бы то ни было воинский дух. После этих смут республика пребывала
в мире до 1353 года, и в течение этого времени приключилось то памятное
чумное поветрие, о котором столь красноречиво повествовал мессер Джованни
Боккаччо и которое стоило Флоренции более девяноста шести тысяч человеческих
жизней. В то же самое время произошла и первая война Флоренции с домом
Висконти из-за честолюбивых замыслов архиепископа, бывшего тогда в Милане
государем, и не успела эта война закончиться, как в городе снова начались
несогласия. Так, несмотря на то, что нобили были разгромлены, у судьбы
оказалось немало иных способов порождать через новые раздоры новые бедствия.
Глубокая и вполне естественная вражда, существующая между пополанами и
нобилями и порожденная стремлением одних властвовать и нежеланием других
подчиняться, есть основная причина всех неурядиц, происходящих в
государстве. Ибо в этом различии умонастроений находят себе пищу все другие
обстоятельства, вызывающие смуты в республиках. Именно оно поддерживало
раздоры в Риме, и оно же, если позволено уподоблять малое великому,
поддерживало их во Флоренции, порождая, однако, в обоих этих городах
различные последствия. Противоречия, возникавшие с самого начала в Риме
между народом и нобилями, приводили к спорам; во Флоренции они выливались в
уличные схватки. В Риме им ставило пределы издание нового закона, во
Флоренции они заканчивались лишь смертью или изгнанием многих граждан. В
Риме они укрепляли военную доблесть, во Флоренции она из-за них бесповоротно
угасла. В Риме от равенства граждан между собою они привели их к величайшему
неравенству; во Флоренции от неравенства они низвели их к равенству,
вызывающему лишь горькое изумление. Это различие в следствиях следует
объяснять различием в целях, которые ставили себе оба народа. Ибо народ
римский стремился пользоваться той же полнотой власти вместе с нобилитетом,
флорентийский же народ хотел править государством один, без участия нобилей.
И так как стремления римского народа были более разумны, нобили легче
переносили чинимые им обиды и большей частью уступали, не прибегая к оружию,
так что после некоторого спора издавался по общей договоренности закон, и
удовлетворявший народ, и сохраняв-
ший за нобилями их прежнее положение в государстве. Напротив,
устремления флорентийского народа были столь же оскорбительны, сколь и
несправедливы, так что дворянство старалось защищать себя, увеличивая свои
военные силы, а из-за этого гражданская распря кончалась кровопролитием и
изгнанием побежденных. Законы же, издававшиеся после нее, имели целью отнюдь
не общее благо, а только выгоду победителя. Такое положение вещей приводило
еще и к тому, что победы римского народа укрепляли в нем гражданский дух,
ибо, получая возможность занимать государственные должности, командовать
войсками и управлять завоеванными землями наравне с аристократами, люди из
народа преисполнялись теми же добродетелями, и государство в усиления
гражданского духа черпало все новую и новую мощь. Но когда во Флоренции
побеждали пополаны, нобили не допускались к должностям, и если они желали
быть снова допущенными к ним, им приходилось не только уподобиться простому
народу и в поведении своем, и в чувствах, и во внешнем обиходе, но и
казаться всем такими. Отсюда - изменение фамильных гербов, отречение от
титулов, к которым нобили прибегали для того, чтобы их можно было принять за
людей простого звания. Так и получилось, что воинская доблесть и душевное
величие, свойственные вообще нобильскому сословию, постепенно угасали. В
народе же их никогда не было, и потому они не могли в нем возродиться, так
что Флоренция становилась все слабее и униженнее. Однако добродетели римские
с течением времени превратились в гордыню, и дошло до того, что Рим мог
существовать лишь под властью самовластного государя. Флоренция же оказалась
в таком положении, что мудрый законодатель мог бы установить в ней любой
образ правления.
При чтении предыдущей части моего труда легко убедиться в правильности
моих утверждений. После того как показано было, как возникла Флорентийская
республика, на чем основывалась ее гражданская свобода и что вызывало в ней
раздоры, после того как мы рассказали, каким образом разделение
флорентийского народа на партии привело к тирании герцога Афинского и
крушению нобильского сословия, остается поведать о вражде между пополанами и
низами и о различных вызванных ею событиях.
После того как нобили были принижены, а война с архиепископом Миланским
закончена, казалось, что во Флоренции не осталось уже никаких причин для
волнений. Но злая судьба нашего города и несовершенство его гражданских
установлений породили вражду между семействами Альбицци и Риччи, каковая
разделила Флоренцию так же, как ранее разделила ее борьба между
Буондельмонти и Уберти, а затем между Донати и Черки. Папский престол,
находившийся тогда во Франции, и императоры, пребывавшие в Германии, дабы
сохранить свое влияние в Италии, в разное время послали туда немалое число
солдат различных национальностей, так что в то время, о котором сейчас идет
речь, там были англичане, немцы, бретонцы. Войны между тем закончились, и
они оказались без заработка, а потому стали возникать отряды наемников,
вымогавших деньги то от одного государя, то от другого. В 1353 году один из
таких отрядов под началом провансальского сеньора Монреаля появился в
Тоскане, нагоняя ужас на все тамошние города, и Флоренция не только набрала
войско за счет государства, но вооружились также ради личной безопасности
многие частные граждане, между прочими Альбицци и Риччи. Семейства эти
пылали друг к другу враждой, и каждое только и помышляло о том, как бы
сокрушить другое и захватить в республике верховную власть. Впрочем, до
вооруженных столкновений между ними еще не доходило, они только оскорбляли
друг друга во всех магистратурах и на советах. Когда все в городе оказались
вооруженными, случайно возникла какая-то незначительная перепалка на Новом
рынке, куда, как это всегда бывает в подобных случаях, сразу сбежался народ.
Суматоха усилилась, и семейству Риччи кто-то сообщил, что на его людей
нападают Альбицци, а семейство Альбицци получило сведения, что на него
двинулись Риччи. Весь город поднялся на ноги, и магистратам с великим трудом
удалось обуздать оба семейства, так что схватка, слух о которой
распространился случайно и безо всякой их вины, не произошла. Но случай