Страница:
Отчаявшись в получении прощения, мессер Аньоло отправился в Рим, где
сблизился с архиепископом и другими изгнанниками, и они все вместе любыми
подходящими способами старались подорвать кредит торгового предприятия
Медичи в Риме. Пьеро лишь с трудом удалось воспрепятствовать этому, однако с
помощью друзей он разрушил все их козни. Со своей стороны мессер Диотисальви
и Никколо Содерини всеми силами старались побудить венецианский сенат
выступить против их отечества, убежденные в том, что если флорентийцам
придется вести новую войну, они со своим новым и не пользующимся любовью
правительством не смогут ее выдержать.
В то время проживал в Ферраре Джован Франческо, сын мессера Палла
Строцци, изгнанный во время переворота 1434 года из Флоренции вместе со
своим отцом. Он пользовался значительным влиянием и, по мнению других
торговых людей, являлся большим богачом. Недавние изгнанники убеждали Джован
Франческо, как легко ему будет возвратиться на родину, если венецианцы
вступят в игру. Они были убеждены, что венецианцы на это пойдут, если сами
изгнанники смогут в какой-то мере участвовать в расходах, в противном случае
все предприятие под сомнением. Джован Франческо, пылавший жаждой мщения за
нанесенную ему обиду, легко поддался их уговорам и обещал содействовать
этому делу всеми своими средствами. Все вместе явились они к дожу и стали
жаловаться ему на свое изгнание, каковое приходится им переносить не за
какую-либо вину, а лишь потому, что они хотели, чтобы отечество их жило по
законам и почести воздавало своим магистратам, а не какой-то горсточке
граждан. Ибо Пьеро Медичи и некоторые его сторонники, привыкшие действовать
как тираны, обманным путем взялись за оружие, обманом заставили их, своих
противников, положить его и затем обманом изгнали их из отечества. Не
довольствуясь этим, они пожелали и Господа Бога замешать в угнетение многих
других, оставшихся в городе под защитой данного им слова, и для того, чтобы
Господь Бог стал как бы сообщником их предательства, во время священных
церемоний и торжественных молебствий заключили в темницу и предали смерти
многих граждан. В стремлении к справедливому возмездию за эти дела они,
флорентийские изгнанники, полагают, что им не
к кому больше обратиться, как к венецианскому сенату, который, во все
времена умевший сохранять свою свободу, не может не пожалеть тех, кто эту
свободу утратил. Вот они и явились воззвать к свободным людям против тиранов
и к благочестивым против нечестивцев. Не забыла же, кроме того, Венеция, как
семейство Медичи отняло у нее владычество над Ломбардией, когда Козимо,
вопреки воле других граждан, оказал помощь и содействие герцогу Франческо
против венецианского сената. И если сенат не будет тронут правым делом
изгнанников, его не сможет не подвигнуть на дело праведная ненависть и
справедливое стремление к мести.
Эти последние слова взволновали весь Сенат, который и постановил
направить Бартоломео Коллеони, кондотьера республики, совершить нападение на
флорентийскую территорию. Собрали с возможной скоростью войско, к которому
присоединился Эрколе д'Эсте, посланный Борсо, маркизом Феррарским. Так как
флорентийцы еще не успели подготовиться, этим войскам удалось в первые дни
кампании сжечь городок Довадолу и разграбить окружающую местность. Но
флорентийцы тотчас же после изгнания враждебной Пьеро партии восстановили
союз с Галеаццо, герцогом Миланским, и с королем Ферранте, а капитаном своих
войск пригласили Федериго, графа Урбинского: поэтому сейчас, обеспечив себя
друзьями, они меньше считались с недругами. Ферранте послал в помощь
Флоренции своего старшего сына Альфонса, а Галеаццо явился лично, притом оба
привели довольно значительные силы. Все союзные войска объединились у
флорентийской крепости Кострокаро, находящейся у подножья высоких гор между
Тосканой и Романьей, так что неприятель счел за благо отойти к Имоле.
Правда, происходили по обыкновению того времени незначительные стычки между
воинскими частями той и другой стороны, однако никто не штурмовал и не
осаждал городов, никто не давал неприятелю решительного сражения, все сидели
по своим палаткам и вообще вели себя до удивления трусливо.
Эта бездеятельность вызывала крайнюю досаду у флорентийцев, отягощенных
бременем войны, которая обходилась дорого и не сулила никаких выгод.
Магистраты стали на это жаловаться тем своим гражданам, которые были
назначены в этом военном предприятии комиссарами. Те ответили, что
единственная причина этого герцог Галеаццо, каковой, имея весьма большую
власть при отсутствии всякого опыта, сам не умеет принимать полезных
решений, а другим не дает, и пока он будет находиться при войске, ничего
полезного и славного предпринять не удастся. Тогда флорентийцы дали понять
герцогу, что его личное появление во главе войска было им чрезвычайно
полезно, ибо одной славы его достаточно было, чтобы напугать неприятеля.
Однако безопасность его личная и его государства им важнее, чем общественная
выгода, ибо от этой безопасности зависит всякое иное благополучие, если же
герцог потерпит какой бы то ни было урон, для Флоренции тоже дело обернется
плохо. Они полагают, что для него небезопасно надолго отлучаться из Милана,
ибо он у власти совсем недавно, а соседи его могущественны и внушают
подозрения, и если бы кто из них захотел что-нибудь против него затеять, то
легко мог бы это сделать. И ввиду всего этого они советуют герцогу поскорее
вернуться к себе, оставив часть своего войска им в подмогу.
Этот совет был принят Галеаццо, и он, не долго раздумывая, возвратился
в Милан, флорентийские военачальники, получившие теперь возможность
действовать по своему усмотрению, должны были доказать, что присутствие
герцога и впрямь являлось истинной причиной их медлительности. Поэтому они
приблизились к неприятелю и завязали с ним сражение, длившееся полдня, но не
давшее победы ни одной из сторон. Однако ни один человек в этой битве не пал
- ранены были лишь несколько лошадей и, кроме того, и с той, и с другой
стороны взято было несколько пленных. Вскоре наступило зимнее время, которое
войска обычно проводят на зимних квартирах: мессер Бартоломео отошел к
Равенне, флорентийские войска - в Тоскану, а герцогские и королевские - в
земли своих повелителей.
Но поскольку, несмотря на уверения флорентийских изгнанников, нападение
венецианцев не вызвало во Флоренции ни малейшей смуты, а денег на жалованье
войску не было, начались мирные переговоры, вскоре приведшие к соглашению.
Изгнанники же, потеряв всякую надежду
на возвращение, разбрелись по разным местам. Мессер Диотисальви
отправился в Феррару, где был принят и взят на содержание маркизом Борсо.
Никколо Содерини поселился в Равенне, где состарился, живя на небольшую
пенсию от венецианского правительства, и скончался. Слыл он человеком
справедливым и мужественным, но принимавшим решения медлительно и с большими
колебаниями, вследствие чего, став гонфалоньером справедливости, он упустил
возможность одержать победу, - возможность, которую захотел, но не смог
вернуть, будучи уже частным лицом.
После заключения мира граждане, взявшие во Флоренции верх, решили, что
победа их - неполная, если они не смогут притеснять не только прежних врагов
своих, но и тех, кто покажется им подозрительным. Поэтому с помощью
гонфалоньера справедливости Бальдо Альтовити они вновь лишили многих граждан
права занимать должности, а многих других подвергли изгнанию. Это усилило их
могущество и у всех вызвало страх. Властью своей они злоупотребляли и вели
себя так, что можно было подумать, будто всемогущий Бог и их счастливая
судьба дали им наш город в добычу. Пьеро мало знал об этих злоупотреблениях,
а тем немногим, что были ему известны, не мог противодействовать из-за
слабости своего здоровья. Тело его было так немощно, что владел он, можно
сказать, одним лишь даром речи. Единственное, что он мог сделать, это
взывать к согражданам, умоляя их подчиняться законам и мирно радоваться
тому, что отечество их спаслось, а не погибло. Дабы увеселить Флоренцию,
порешил он пышно отпраздновать бракосочетание сына своего Лоренцо с его
невестой Клариче из дома Орсини; свадьба эта была совершена со всей роскошью
и великолепием, подобавшими такому именитому гражданину. В течение ряда дней
давались балы с танцами в модном вкусе, пиры и представления древних
трагедий и комедий. Чтобы еще ярче показать величие дома Медичи и всего
государства, все это дополнили двумя военными зрелищами: одно изображало
кавалерийское сражение в открытом поле, другое - взятие штурмом города. Все
это было выполнено с таким искусством и в таком порядке, какие только можно
было пожелать.
Пока во Флоренции происходили эти события, вся остальная Италия жила в
мире, но не без страха перед турками, которые, продолжая осуществление своих
планов, все время утесняли христиан. К величайшему стыду и поношению имени
христианского туркам удалось завладеть Негропонте. В это время скончался
Борсо, маркиз Феррарский, и его преемником стал брат его Эрколе. Умер
Сиджисмондо да Римини, неизменный враг папства, и ему наследовал побочный
сын его Роберто, который прославился впоследствии как способнейший из
итальянских военачальников. Скончался также папа Павел. Преемником его
оказался Сикст IV, ранее звавшийся Франческо да Савона, человек самого
низкого происхождения, ставший, однако, благодаря своим добродетелям
генералом ордена святого Франциска и кардиналом. Этот папа был первым,
показавшим, что способен сделать глава церкви и каким образом многое,
считавшееся до того времени неблаговидным, может благодаря папской власти
обрести вид законности. Среди членов его семьи были Пьеро и Джироламо,
которые, по всеобщему убеждению, являлись его сыновьями, но он давал им
более пристойное родственное наименование. Пьеро был монахом, и папа дал ему
кардинальское звание с титулом святого Сикста. Джироламо он пожаловал город
Форли, отняв его у Анто-нио Орделаффи, хотя предки последнего владели им
долгое время. Столь самовластное поведение, однако, усилило уважение к нему
всех итальянских государей, и все старались заручиться его дружбой. Герцог
Миланский дал в жены Джироламо свою побочную дочь Катарину и в приданое за
ней город Имолу, отняв его у Таддео Алидози. Герцог и король Ферранте
скрепили свои отношения новым брачным союзом: дочь королевского первенца
Альфонса Элизабетта вышла замуж за Джован Галеаццо, старшего сына герцога.
Италия находилась тогда в довольно мирном состоянии. Ее государи больше
всего старались как можно внимательнее наблюдать друг за другом и
обеспечивать взаимную дружбу заключением новых союзов и браков между
княжескими домами. Тем не менее среди этого
всеобщего мира Флоренцию раздирали распри ее же собственных граждан, а
Пьеро из-за своей болезни не мог воспрепятствовать этому разгулу честолюбия.
Все же для облегчения своей совести и в надежде пристыдить враждующих он
пригласил их всех к себе в дом и обратился к ним с такой речью:
"Никогда я не думал, что может наступить такое время, когда поведение и
образ жизни друзей моих заставят меня любить врагов и сожалеть о них и
поражение предпочесть победе. Я полагал, что сблизился с людьми, способными
положить меру и предел своей алчности, которым достаточно было бы жить у
себя на родине в мире, в чести и к тому же еще в счастливом сознании, что
врагов постигло возмездие. Но теперь я вижу, как ошибался и как мало знал
свойственную всем людям корысть, в частности же - вашу. Ибо вам мало того,
что вы в нашем городе властвуете, что вам, незначительному меньшинству, даны
все почести, все главные должности, все преимущества, которые обычно
распределялись между очень многими гражданами; мало вам и того, что вы
поделили между собой имущество врагов, и того, что вы можете взваливать на
чужие плечи все бремя общественных расходов, а сами, свободные от этого
бремени, наслаждаетесь всеми преимуществами власти, - вам надо еще донимать
всех и каждого всеми возможными обидами и притеснениями. Вы отнимаете у
соседа его добро, торгуете правосудием, избегаете какой бы то ни было
гражданской ответственности, притесняете мирных людей и поддерживаете наглых
сеятелей раздора. Не думаю, чтобы где-нибудь в Италии можно обнаружить
столько примеров насилия и алчности, сколько их в нашем городе. Значит,
родина дала нам жизнь для того, чтобы мы лишили ее жизни? Дала нам победу,
чтобы мы ее погубили? Осыпает нас почестями, чтобы мы подвергали ее
поношению? Так вот даю вам слово, достойное веры, слово порядочного
человека, что если вы будете продолжать вести себя так, чтобы я раскаивался
в одержанной победе, я поведу себя таким образом, что вам придется
раскаяться в плохом использовании нашей победы".
Граждане, которых он к себе призвал, ответили так, как подобало по
месту и обстоятельствам этого разговора, однако ни в какой мере не
отказались от своих пагубных деяний. В конце концов Пьеро тайно вызвал
Аньоло Ач-
чагюоли в Каффаджоло и долго беседовал с ним о флорентийских делах. И
нет ни малейшего сомнения в том, что, не помешай ему в этом смерть, он
возвратил бы в отечество всех изгнанников, чтобы обуздать алчность их
противников. Однако судьба воспрепятствовала осуществлению этих благородных
намерений: измученный телесными недугами и душевными терзаниями, он
скончался на пятьдесят третьем году жизни. Отечество не могло в достаточной
мере оценить его благородство и доброту, ибо отец его Козимо сопровождал
его, можно сказать, почти всю жизнь, а те немногие годы, на которые он
пережил отца, прошли для него в болезнях и гражданских раздорах.
Пьеро погребен был в церкви Сан Лоренцо рядом с отцом, и похороны его
совершились со всей пышностью, заслуженной столь выдающимся гражданином.
Оставил он двух сыновей, Лоренцо и Джульяно, уже подававших надежды на то,
что им предстоит быть весьма полезными государству; однако все пока сожалели
об их молодости.
Среди самых именитых граждан, правивших флорентийской республикой,
намного превосходил всех прочих Томмазо Содерини, чья рассудительность и
влияние известны были не только во Флоренции, но и всем итальянским
правителям. После смерти Пьеро все взоры обратились к нему, многие граждане
приходили навещать его, словно главу государства, и многие государи
присылали ему письма. Но он, будучи человеком мудрым и хорошо зная и
правильно оценивая свои и дома Медичи богатства и успех, на письма государей
не отвечал, а согражданам давал понять, что не в его дом должны они
приходить, а к Медичи. Чтобы доказать действиями искренность своих речей, он
собрал глав всех именитых семей Флоренции в монастырь Сант Антонио, куда
пригласил также Лоренцо и Джульяно Медичи. Там он долго и вдумчиво говорил о
положении Флоренции, всей Италии, о домогательствах отдельных государей и
закончил свою речь следующими соображениями: для того, чтобы Флоренция
существовала в единении и в мире, не зная гражданских распрей и внешних
столкновений, необходимо питать особое уважение к этим двум молодым людям и
сохранять добрую славу их дома, ибо люди обычно не жалуются на то, что
им приходится делать нечто для них привычное; что же касается новшеств,
то ими увлекаются, но быстро к ним остывают. И всегда легче сохранить такую
власть, которая за давностью времени уже не вызывает зависти, чем создать
новую, которую нетрудно по любому поводу опрокинуть.
После мессера Томмазо слово взял Лоренцо и, хотя он был еще очень
молод, говорил с такой вдумчивостью и скромностью, что все могли убедиться,
кем он станет впоследствии. Прежде чем разойтись, все присутствующие
поклялись, что будут видеть в юных Медичи родных сыновей, а те заявили, что
почитают собравшихся здесь старших за отцов. После этого решения Лоренцо и
Джульяно стали чтить как первых в государстве, они же во всем
руководствовались советами мессера Томмазо.
И внутри республики, и вовне все было мирно, никакие войны не тревожили
достигнутого спокойствия, как вдруг возникла неожиданная смута, словно бы
предвещавшая грядущие бедствия. Среди семей, потерпевших крушение вместе с
мессером Лукой Питти, была семья Нарди. Главы этого семейства, Сальвестро и
его братья, были сперва изгнаны, а затем во время войны с венецианским
кондотьером Бартоломео Коллеони объявлены мятежниками.
Один из братьев Сальвестро по имени Бернардо, юноша смелый и
неукротимый, не мог из-за своей бедности переносить изгнание. Видя, что
наступивший мир не оставляет ему никаких надежд на возвращение в отечество,
он стал делать попытки к совершению чего-либо такого, что могло разжечь
новую войну. Ибо часто бывает, что пустяк приводит к бурным последствиям,
поскольку люди гораздо более склонны следовать уже данному кем-то толчку,
чем сами дать толчок событиям. У Бернардо были значительные связи в Прато и
еще большие в землях Пистойи, между прочим с семейством Паландра, которое
проживало в контадо, но имело в своем составе и среди своих - людей,
воспитанных, как все пистойцы, среди вооруженных схваток и кровопролитий. Он
знал, что эти люди крайне возбуждены против Флоренции из-за дурного
обращения, которому они подвергались со стороны
флорентийских магистратов. Известно ему было также умонастроение
жителей Прато, раздраженных тем, что ими управляли, по их мнению, так
надменно и с такими вымогательствами; он знал, что многие из них ненавидят
Флорентийскую республику. Словом, все это вселяло в него надежду на то, что
учинив мятеж в Прато, можно разжечь пламя во всей Тоскане, и что желающих
его раздуть будет так много, что не хватит стремящихся погасить. Он сообщил
о своем замысле мессеру Диотисальви и спросил его, какой помощи, в случае
если бы ему удалось захватить Прато, он может при содействии мессера
Диотисальви ожидать от итальянских государств. Мессер Диотисальви нашел, что
дело это крайне опасное и с весьма незначительной надеждой на успех. Тем не
менее, видя, что тут представляется возможность попытать счастья за чужой
счет, он поддержал Бернардо и пообещал ему наверняка помощь из Болоньи и
Феррары, только бы удалось ему захватить Прато и обороняться там недели две.
Радостно возбужденный этими посулами, Бернардо тайно прибыл в Прато,
поделился своими планами с некоторыми из граждан и обнаружил с их стороны
полную готовность принять участие в деле. То же стремление и тот же пыл
обнаружились и в семействе Паландра. Договорившись с ними о времени и
способе действий, Бернардо сообщил обо всем мессеру Диотисальви.
На должности подеста в Прато был как ставленник Флоренции Чезаре
Петруччи. Такого рода правители городов имеют обыкновение держать ключи от
городских ворот при себе, и если случается, особенно в мирное время, что
кто-либо из жителей попросит дать ему эти ключи для того, чтобы ночью выйти
из города и возвратиться, они в этом никогда не отказывают. Бернардо хорошо
знал этот обычай, явился до рассвета со стороны Пистойи к городским воротам
с гражданами из семейства Паландра и еще сотней вооруженных людей. Его
сообщники в городе тоже к этому времени вооружились, и один из них
отправился к подеста за ключом под предлогом, будто в город надо войти
одному из горожан. Подеста, которому и в голову не могло прийти что-либо
подоб-
ное, послал слугу с ключами к воротам. Едва тот отошел на несколько
шагов от дворца правителя, как заговорщики вырвали у него ключи, отперли
ворота и впустили Бернардо с его отрядом. В городе отряд разделился на две
части: одна во главе с Сальвестро из Прато заняла цитадель, другая во главе
с Бернардо захватила дворец и Чезаре Петруччи со всеми его людьми, которых
взяли под стражу. Затем они кликнули клич и пошли по городу, призывая народ
к борьбе за свободу. К тому времени уже рассвело, и, услышав шум, многие
сбежались на площадь. Узнав, что кем-то захвачены цитадель и дворец
правителя, а подеста и все его люди схвачены, они долго не могли понять,
отчего все это могло произойти. Восемь граждан, занимавших в Прато самые
высокие должности во дворце подеста, собрались, чтобы решить, что теперь
делать. Бернардо и его сообщники уже некоторое время бегали по городу, но
никто к ним не присоединился. Узнав, что совет Восьми собрался, он явился к
ним и объявил о причинах затеянного им дела. Он сказал, что единственное его
стремление - освободить их, а также и свое отечество от рабства, доказывал,
каким доблестным делом было бы для них взяться за оружие и следовать за ним
в этом предприятии, где они обрели бы вечный мир и вечную славу. Напомнил им
о былой их свободе и о теперешнем подчиненном положении и убеждал, что к ним
наверняка подойдет помощь извне, если только они согласятся продержаться
несколько дней против войск, которые может направить сюда Флоренция. Он
утверждал также, что во Флоренции у него есть союзники, которые выступят,
как только узнают, что город Прато единодушно последовал за ним. Речь эта,
однако, не произвела ни малейшего впечатления на совет Восьми, который
заявил Бернардо, что им неведомо, находится ли Флоренция в свободном или
рабском состоянии, не их дело судить об этом, но сами они не желают никакой
другой свободы, как служить магистратам, которые управляют Флоренцией, ибо
они никогда не терпели от этих магистратов таких обид, чтобы браться против
них за оружие. Поэтому они посоветовали ему освободить подеста, очистить
город от своих людей и поскорее постараться избежать опасности, которую он
навлек на себя своим безрассудством. Бернардо в свою
очередь нисколько не смутился от этих слов, а решил испытать, не окажет
ли страх на жителей Прато того влияния, какого не сумели оказать призывы.
Чтобы хорошенько напугать их, он решил предать смерти Чезаре Петруччи и
потому велел вывести его из темницы и повесить под окном дворца. Чезаре уже
стоял у окна с петлей на шее, и вот он увидел Бернардо, который торопился с
казнью. Он обернулся к нему и сказал: "Бернардо, ты предаешь меня смерти в
надежде, что жители Прато последуют за тобой, но сам увидишь, что произойдет
совершенно обратное. Ибо их уважение к правителям, которые посылаются сюда
флорентийским народом, так глубоко, что жестокое дело, которое ты со мной
учиняешь, вызовет к тебе великую ненависть, и ты в конце концов от нее
погибнешь. Не смерть моя, а, напротив, жизнь может дать тебе победу, ибо
если я прикажу им делать то, что ты найдешь нужным, они охотнее послушаются
меня, чем тебя, а так как я буду только исполнителем твоих распоряжений, все
твои намерения осуществятся".
У Бернардо особого выбора не было, и совет Чезаре показался ему
подходящим. Он велел Чезаре выйти на балкон над самой площадью и приказать
народу повиноваться во всем ему, Бернардо. Когда Петруччи сделал то, что ему
было велено, его опять отвели в темницу.
Между тем слабость заговорщиков всем стала ясна, и многие флорентийцы,
проживавшие в Прато, объединились. Среди них находился мессер Джорджо
Джинори, родосский рыцарь. Он первый оказал вооруженное сопротивление
заговорщикам и напал на Бернардо, который сновал по площади, то уговаривая
граждан, то угрожая тем, кто не хотел следовать за ним и подчиняться ему.
Между Бернардо и многочисленными спутниками мессера Джорджо произошло
столкновение, он был ранен и схвачен. После этого нетрудно было освободить
подеста и справиться с другими мятежниками: немногочисленные и рассеявшиеся
по всему городу, они почти все были схвачены или убиты.
Весть об этом событии дошла до Флоренции сильно преувеличенной;
говорили, что Прато захвачен мятежниками, подеста и все его люди перебиты и
город полон врагов: Пистойя взялась за оружие, и почти все ее граждане
участвуют в этом заговоре. Дворец Синьории тотчас же заполнился гражданами,
явившимися обсудить положение вместе с членами правительства. Во Флоренции
находился тогда Роберто да Сансеверино, весьма прославленный военачальник.
Решено было послать его на место событий с отрядом настолько многочисленным,
насколько можно было наспех собрать. Ему поручили подойти как можно ближе к
Прато и сообщить во Флоренцию о происходящем, самому же предпринять на месте
все, что он найдет возможным и разумным. Роберто едва успел оставить за
собой замок Кампи, как навстречу им попался посланец Чезаре Петруччи,
сообщавший, что Бернардо схвачен, его сообщники бежали или убиты и мятеж
подавлен. Роберто возвратился во Флоренцию, куда вскоре доставили Бернардо.
Его допросили насчет истинных причин его замысла и нашли, что все они крайне