Страница:
царства, зависящие только от доблести одного человека, недолговечны, ибо
доблесть эта исчезает с его смертью и весьма не часто воскресает в его
наследниках, как о том мудро говорит Данте:
Не часто доблесть, данная владыкам,
Нисходит в ветви; тот ее дарит,
Кто может все в могуществе великом.
Поэтому благо республики или царства состоит вовсе не в том, чтобы
обладать государем, который бы мудро правил ими в течение всей жизни, а в
том, чтобы иметь такого государя, который установил бы в них такие по-
рядки, чтобы названное благо не исчезло с его смертью. И хотя грубых
людей легче убедить принять какой-либо новый порядок или согласиться с
каким-нибудь новым мнением, из этого никак не следует, будто вовсе
невозможно убедить в том же самом граждан цивилизованных и почитающих себя
людьми отнюдь не неотесанными. Народ Флоренции не кажется ведь ни
невежественным, ни грубым; тем не менее брат Джироламо Савонарола убедил его
в том, что он беседовал с Богом. Я не хочу разбирать, правда ли то или нет,
ибо о такого рода людях надлежит говорить с почтением. Я говорю лишь, что
весьма многие ему верили, без того чтобы какое-либо из ряда вон выходящее
знаменье вынудило их к этому; для того, чтобы вызвать к его словам доверие,
достаточно было его образа жизни, его учения, предмета, о котором он
толковал. Поэтому пусть никто не опасается, что ему не удастся достичь того
же, что прежде удавалось достигнуть другим; ведь люди, как было говорено в
нашем предисловии, рождаются, живут и умирают, всегда следуя одному и тому
же порядку вещей.
Глава XII
О ТОМ, СКОЛЬ ВАЖНО СЧИТАТЬСЯ С РЕЛИГИЕЙ И КАК, ПРЕНЕБРЕГАЯ ЭТИМ, ПО
ВИНЕ РИМСКОЙ ЦЕРКВИ ИТАЛИЯ ПРИШЛА В ПОЛНЫЙ УПАДОК
Государи или республики, желающие остаться неразвращенными, должны
прежде всего уберечь от порчи обряды своей религии и непрестанно
поддерживать к ним благоговение, ибо не может быть более очевидного признака
гибели страны, нежели явное пренебрежение божественным культом. Это легко
уразуметь, зная, на чем основана религия, рождающаяся вместе с людьми; ведь
жизнь всякой религии поддерживается каким-нибудь ее главным принципом. Жизнь
языческой религии держалась на ответах оракулов и на секте прорицателей и
гаруспиков: из этого проистекали все прочие церемонии язычников, их
жертвоприношения и их обряды. Ведь нетрудно поверить тому, что бог, который
способен предсказать тебе твое грядущее благо или же твое грядущее зло,
может также и даровать тебе оные. Отсюда рождались храмы, от-
сюда - жертвоприношения, отсюда - молитвы и весь прочий ритуал
богопочитания. Вот почему оракул Делоса, храм Юпитера Амона и другие
прославленные оракулы преисполняли мир восхищением и благоговением. Когда же
впоследствии они начали вещать угодное власть имущим и весь этот обман стал
явен народу, люди сделались неверующими и готовыми нарушить любой добрый
порядок. Поэтому главам республики или царства надобно сохранять основы
поддерживающей их религии. Поступая так, им будет легко сохранить
государство свое религиозным, а следовательно, добрым и единым. Им надлежит
поощрять и умножать все, что возникает на благо религии, даже если сами они
считают явления эти обманом и ложью. И им следует поступать так тем
ревностнее, чем более рассудительными людьми они являются и чем более они
сильны в познании природы. Именно поэтому, что подобного образа действий
придерживались мудрецы, возникла вера в чудеса, которые почитаются всеми
религиями, даже ложными. Ведь люди знающие раздувают их, какими бы причинами
чудеса сии ни порождались. В Древнем Риме такого рода чудес было
предостаточно. Вот одно из них. В то время, как римские солдаты предавали
разграблению город вейентов, некоторые из них вошли в храм Юноны и,
приблизившись к статуе богини, спросили у нее: "Vis venire Romam?" После
этого какому-то из солдат показалось, будто статуя кивнула, другому же, -
что она ответила: "Да". Ведь будучи людьми глубоко религиозными (согласно
Титу Ливию, они вступили в храм чинно, преисполненные почтения и
благочестия), солдаты сочли, будто услышали тот самый ответ, каковой, как им
представлялось, предполагал их вопрос. Мнение это и суеверие солдат было
полностью одобрено и поддержано Камиллом и прочими начальниками города.
Если бы князья христианской республики сохраняли религию в соответствии
с предписаниями, установленными ее основателем, то христианские государства
и республики были бы гораздо целостнее и намного счастливее, чем они
оказались в наше время. Невозможно представить большего свидетельства упадка
религии, нежели указание на то, что народ, находящийся ближе всех к римской
Церкви, являющейся главой нашей религии, наименее религиозен. Тот, кто
рассмотрит основы нашей религии и посмотрит, насколько отличны ее нынешние
обычаи от стародавних, первоначальных, придет к выводу, что она, несомненно,
близка либо к своей гибели, либо к мучительным испытаниям.
Так как многие придерживаются мнения, будто благо городов Италии
проистекает от римской Церкви, я хочу выдвинуть против этого мнения ряд
необходимых для меня доводов. Приведу два из них, чрезвычайно сильных и, как
мне представляется, неотразимых. Первый: дурные примеры папской курии лишили
нашу страну всякого благочестия и всякой религии, что повлекло за собой
бесчисленные неудобства и бесконечные беспорядки, ибо там, где существует
религия, предполагается всякое благо, там же, где ее нет, надо ждать
обратного. Так вот, мы, итальянцы, обязаны Церкви и священникам прежде всего
тем, что остались без религии и погрязли во зле.
Но мы обязаны им еще и гораздо большим, и сие - вторая причина нашей
погибели. Церковь держала и держит нашу страну раздробленной. В самом деле,
ни одна страна никогда не бывала единой и счастливой, если она не
подчинялась какой-нибудь одной республике или же какому-нибудь одному
государю, как то случилось во Франции и в Испании. Причина, почему Италия не
достигла того же самого, почему в ней нет ни республики, ни государя,
которые бы ею управляли, - одна лишь Церковь. Укоренившись в Италии и
присвоив себе светскую власть, римская Церковь не оказалась ни столь
сильной, ни столь доблестной, чтобы суметь установить собственную тиранию
надо всей Италией и сделаться ее государем; с другой стороны, она не была
настолько слаба, чтобы, боясь утратить светскую власть над своими
владениями, не быть в состоянии призывать себе на подмогу могущественных
союзников, которые защищали бы ее против всякого народа и государства,
становящегося в Италии чрезмерно сильным. В давние времена тому бывало
немало примеров. Так, при помощи Карла Великого Церковь прогнала
лангобардов, бывших чуть ли не королями всей Италии. В наше время она
подорвала мощь венецианцев с помощью французов, а потом прогнала французов с
помощью швейцарцев. Таким образом, не будучи в силах овладеть всей Италией и
не позволяя, чтобы ею овладел кто-нибудь другой, Церковь была виновницей
того, что Италия не смогла оказаться под властью одного владыки, но
находилась под игом множества
господ и государей. Это породило столь великую ее раздробленность и
такую ее слабость, что она делалась добычей не только могущественных
варваров, но всякого, кто только ни желал на нее напасть. Всем этим мы,
итальянцы, обязаны Церкви, и никому иному. А если кто пожелал бы на опыте
проверить истинность вышесказанного, ему следовало бы обладать такой силой,
чтобы иметь возможность переселить папскую курию, со всей тою властью, какой
она располагает в Италии, на земли швейцарцев, каковые ныне являются
единственным народом, живущим на манер древних, касается ли это их религии
или же порядков в их армии; он увидел бы, что порочные нравы означенной
курии за короткое время внесли бы больший разлад в эту страну, нежели любое
другое несчастие, которое могло бы когда-либо выпасть на ее долю.
Глава XVI
НАРОД, ПРИВЫКШИЙ ЖИТЬ ПОД ВЛАСТЬЮ ГОСУДАРЯ И БЛАГОДАРЯ СЛУЧАЮ СТАВШИЙ
СВОБОДНЫМ, С ТРУДОМ СОХРАНЯЕТ СВОБОДУ
Насколько трудно народу, привыкшему жить под властью государя,
сохранить затем свободу, если он благодаря какому-нибудь случаю ее обретет,
как обрел ее Рим после изгнания Тарквиниев, показывают многочисленные
примеры, содержащиеся в сочинениях древних историков. Трудности эти понятны,
ибо подобный народ является не чем иным, как грубым животным, которое мало
того что по природе своей свирепо и дико, но вдобавок вскармливалось всегда
в загоне и в неволе; будучи случайно выпущенным на вольный луг и не
научившись еще ни питаться, ни находить места для укрытия, оно делается
добычей первого встречного, который пожелает снова надеть на него ярмо.
То же самое происходит с народом, который, привыкнув жить под властью
других, не умея взвешивать ни того, что полезно обществу, ни того, что идет
ему во вред, не понимая государей и не будучи понятым ими, вскоре снова
склоняет выю под иго, зачастую оказывающееся еще более тяжким, нежели то,
которое он только что сбросил. С подобного рода трудностями сталкивается
народ, не подвергшийся нравственной порче. Ибо народ, полностью
развращенный, не то что малое время, но вообще ни минуты не может жить
свободным, как об этом и будет сказано несколько дальше. Теперь мы станем
рассуждать о народе, в который развращенность не проникла еще достаточно
глубоко и который более добр, чем испорчен.
К вышеназванным трудностям следует добавить еще одну. Она заключается
вот в чем: государство, ставшее свободным, создает партию своих врагов, а не
партию друзей. Партию его врагов образуют все те, кто извлекал для себя
выгоду из тиранического строя, кормясь от щедрот государя. Когда у них
отнимается возможность для злоупотреблений, они теряют покой и оказываются
вынужденными пытаться восстановить тиранию, дабы вернуть себе власть и
влияние. Освободившееся государство не приобретает, как я уже говорил,
партии друзей, ибо свободная жизнь предполагает, что почести и награды
воздаются за определенные и честные поступки, а просто так никто не получает
ни почестей, ни наград; когда же кто-нибудь обладает теми почестями и
привилегиями, которые, как ему представляется, он заслужил, он никогда не
считает, что чем-то обязан людям, которые его вознаградили.
Кроме того, те общие выгоды, которые проистекают из свободной жизни,
никем не сознаются, пока они не отняты; заключаются же они в возможности
свободно пользоваться собственным добром, не опасаться за честь жены и
детей, не страшиться за свою судьбу; но ведь никто никогда не сочтет себя
обязанным тому, кто его не обижает.
Итак, как было выше сказано, свободное, заново созданное государство
приобретает партию врагов и не приобретает партии друзей. И если кто
пожелает избавиться от такого рода неудобства и устранить неурядицы, которые
несут с собой вышеозначенные трудности, то для него нет более действенного,
более надежного, более верного, более необходимого средства, нежели убить
сыновей Брута. Они, как свидетельствует история, были вместе с другими
римскими юношами подвигнуты на заговор против родины только тем, что не
могли пользоваться при консульской власти исключительными привилегиями,
доступными им при власти царей. Таким образом, свобода
всего римского народа обернулась для них, как им казалось, рабством.
Кто берется направлять народные массы по пути свободы или по пути
единодержавия и вместе с тем не предпринимает всего необходимого, чтобы
обезопасить себя от врагов нового строя, создает недолговечное государство.
Вот почему я почитаю несчастными тех государей, которые, дабы обезопасить
свой строй, прибегают к крайним мерам, имея врагом своим народные массы; ибо
имеющий своими врагами немногих может обезопасить себя легко и без большого
скандала, имеющий же врагом весь народ не обезопасит себя никогда; чем к
большим жестокостям будет он прибегать, тем слабее станет его самодержавный
строй. Таким образом, лучшее средство для него - попытаться сделать народ
своим другом.
И хотя рассуждение это отступает от темы нашего рассуждения, ибо в нем
я говорил о республике, теперь же говорю о государе, тем не менее, дабы не
возвращаться больше к этому вопросу, я хочу сказать о нем несколько слов.
Так вот, желая приобрести расположение народа, государь - я имею в виду
государей, сделавшихся тиранами своей родины, - должен прежде всего
выяснить, к чему больше всего стремится народ. Он обнаружит, что народ
всегда стремится к двум вещам: во-первых, отомстить тем, кто оказался
причиной его рабства, во-вторых, вновь обрести утраченную свободу. Первое из
этих стремлений государь может удовлетворить полностью, второе - отчасти.
Относительно первого имеется хороший пример. Клеарх, тиран Гераклеи,
находился в изгнании. Случилось, что в ходе распрей, возникших между народом
и Оптиматами Гераклеи, Оптиматы, чувствуя себя слабее, склонились на сторону
Клеарха, составили заговор и послали за ним против воли народа Гераклеи, а
затем отняли у народа свободу. Клеарх, очутившись между наглостью Оптиматов,
коих он никаким образом не мог ни удовлетворить, ни обуздать, и яростью
Пополанов, не способных снести потери свободы, решил одним махом избавиться
от бремени грандов и приобрести расположение народа. Воспользовавшись
представившимся ему удобным случаем, Клеарх полностью истребил всех
Оптиматов к великому удовольствию Пополанов. Таким образом он удовлетворил
одно из народных чаяний - желание отомстить.
Что же касается другого стремления народа - вновь обрести утраченную
свободу, то, не имея возможности его удовлетворить, государь должен
выяснить, какие причины побуждают народ стремиться к свободе. Он обнаружит,
что небольшая часть народа желает быть свободной, дабы властвовать; все же
остальные, а их подавляющее большинство, стремятся к свободе ради своей
безопасности. Так как во всех республиках, как бы они ни были организованы,
командных постов достигает не больше сорока-пятидесяти граждан и так как
число это не столь уж велико, то дело вовсе не сложное обезопасить себя от
этих людей, либо устранив их, либо воздав им такие почести, какие, сообразно
занимаемому ими положению, могли бы их в значительной мере удовлетворить.
Что же касается всех прочих, которым достаточно жить в безопасности, то
удовлетворить их легко, создав порядки и законы, при которых власть государя
предполагает общественную безопасность. Когда государь сделает это и когда
народ увидит, что никто ни при каких обстоятельствах не нарушает данных ему
законов, он очень скоро начнет жить жизнью спокойной и довольной. Пример
тому - королевство Франции. Оно живет спокойно прежде всего потому, что его
короли связаны бесчисленными законами, в которых заключено спокойствие и
безопасность всего народа. Учредитель его строя пожелал, чтобы французские
короли войском и казной распоряжались по своему усмотрению, а всем остальным
распоряжались бы лишь в той мере, в какой это допускают законы.
Итак, государю или республике, не обеспечившим собственной безопасности
при возникновении своего строя, надлежит обезопасить себя при первом же
удобном случае, как то сделали древние римляне. Упустивший подобный случай
впоследствии пожалеет о том, что не сделал того, что ему следовало бы
сделать.
Поскольку римский народ не был еще испорчен, когда он приобрел свободу,
то он сумел сохранить ее после казни сыновей Брута и смерти Тарквиниев с
помощью тех действий и порядков, о коих мы рассуждали в другом месте. Однако
если бы народ этот был развращен, то ни в Риме, ни в какой другой стране не
нашлось бы надежных средств для сохранения свободы. Это мы и покажем в
следующей главе.
Глава XVII
РАЗВРАЩЕННОМУ НАРОДУ, ОБРЕТШЕМУ СВОБОДУ, КРАЙНЕ ТРУДНО ОСТАТЬСЯ
СВОБОДНЫМ
Я вижу необходимость того, что власти царей в Риме пришел конец: в
противном случае Рим очень скоро сделался бы слабым и ничтожным. Ибо римские
цари дошли до такой развращенности, что если бы царям этим наследовало еще
два-три подобных им преемника и заложенная в них порча начала
распространяться по всем членам, вследствие чего члены эти оказались бы
прогнившими, то восстановить Рим стало бы уже окончательно невозможно. Но,
потеряв главу, когда тело было еще неповрежденным, римляне смогли легко
обратиться к жизни свободной и упорядоченной. Следует принять за непреложную
истину, что развращенный город, живущий под властью государя, даже если
государь его гибнет вместе со всем своим родом, никогда не может обратиться
к свободе. Наоборот, надобно, чтобы одного государя губил в нем другой
государь. Без появления какого-нибудь нового правителя город этот никогда не
выстоит, если только добродетель и доблесть названного правителя не
поддержат в нем свободы. Однако свобода города просуществует лишь столько,
сколько продлится жизнь нового государя. Так было в Сиракузах при Дионе и
Тимолеонте: их доблесть, пока они были живы, сохраняла этот город свободным,
когда же они умерли, город вернулся к давней тирании.
Однако нет более убедительного примера этому, чем тот, что дает Рим:
после изгнания Тарквиниев он сумел сразу же обрести и удержать свободу, но
после смерти Цезаря, после смерти Гая Калигулы, после смерти Нерона и гибели
всего Цезарева рода Рим никогда не мог не только сохранить свободу, но даже
хотя бы попытаться положить ей начало. Такое различие в ходе событий,
имевших место в одном и том же городе, порождено не чем иным, как тем
обстоятельством, что во времена Тарквиниев римский народ не был еще
развращенным, а в более поздние времена он был развращен до крайности. Ведь
тогда, для того чтобы поддержать в народе твердость и решимость прогнать
царей, достаточно было заставить его поклясться, что он никогда не допустит,
чтобы кто-нибудь царствовал в Риме; впоследствии же ни авторитета, ни
суровости
Брута со всеми его восточными легионами не оказалось достаточным для
того, чтобы побудить римский народ пожелать сохранить ту самую свободу,
которую он вернул ему, наподобие Брута первого. Произошло это от
развращенности, которую внесла в народ партия марианцев. Сделавшись ее
главой, Цезарь сумел настолько ослепить народные массы, что они не признали
ярма, которое сами себе надели на шею.
И хотя этот пример из истории Рима можно было бы предпочесть всякому
другому примеру, я все-таки хочу по данному поводу сослаться также на опыт
современных нам народов. Я утверждаю, что никакие события, сколь бы
решительны и насильственны они ни были, не смогли бы сделать Милан или
Неаполь свободными, ибо все члены их прогнили. Это обнаружилось после смерти
Филиппо Висконти: те, кто тогда пожелали вернуть Милану свободу, не смогли и
не сумели ее сохранить. Поэтому для Рима было великим счастьем то, что его
цари быстро развратились; вследствие этого они были изгнаны еще до того, как
их растленность перекинулась на чрево города. Неразвращенность Рима была
причиной тому, что бесчисленные смуты не только не вредили, а, наоборот, шли
на пользу Республике, ибо граждане ее преследовали благие цели.
Итак, можно сделать следующий вывод: там, где материал не испорчен,
смуты и другие раздоры не приносят никакого вреда, там же, где он испорчен,
не помогут даже хорошо упорядоченные законы, если только они не
предписываются человеком, который с такой огромной энергией заставляет их
соблюдать, что испорченный материал становится хорошим. Однако я не знаю,
случалось ли это когда-либо и вообще возможно ли, чтобы это случилось. Ибо
очевидно, как я уже говорил несколько выше, что город, пришедший в упадок
из-за испорченности материала, если когда и поднимается, то только благодаря
доблести одного человека, в то время живущего, а не благодаря доблести всего
общества, поддерживающего в народе добрые порядки. Едва лишь человек этот
умирает, как город тут же возвращается к своему извечному состоянию. Так
было с Фивами, которые благодаря доблести Эпаминонда, пока он был жив, могли
сохранять форму республики и обладать империей; однако как только он умер,
Фивы вернулись к своим прежним неурядицам.
Причина этому та, что не существует столь долговечного человека, чтобы
ему хватило времени хорошо образовать город, бывший долгое время плохо
образованным, и если чрезвычайно долголетний правитель или же два поколения
доблестных его наследников не подготовят город к свободной жизни, то, как
уже было сказано выше, он неминуемо погибнет, если только его не заставят
возродиться великие опасности и великая кровь. Ибо указанная развращенность
и малая привычка к свободной жизни порождаются неравенством, царящим в этом
городе, и желающий создать в нем равенство неизбежно должен был бы
прибегнуть к самым крайним, чрезвычайным мерам, каковыми немногие сумеют или
захотят воспользоваться. Подробно об этом будет сказано в другом месте.
Глава XVIII
КАКИМ ОБРАЗОМ В РАЗВРАЩЕННЫХ ГОРОДАХ МОЖНО СОХРАНИТЬ СВОБОДНЫЙ СТРОЙ,
ЕСЛИ ОН В НИХ СУЩЕСТВУЕТ, ИЛИ СОЗДАТЬ ЕГО, ЕСЛИ ОНИ ИМ НЕ ОБЛАДАЮТ
Я полагаю, не будет ни неуместным, ни идущим вразрез с вышеприведенным
рассуждением рассмотреть, возможно ли в развращенном городе сохранить
свободный строй, буде он в нем существует, или же, когда его в нем не
существует, можно ли его создать. Я утверждаю, что и то, и другое сделать
крайне трудно. И хотя дать здесь правило - вещь почти немыслимая, ибо
пришлось бы пройти по всем ступеням развращенности, я все-таки, поскольку
обсудить надо все, не хочу обойти этот вопрос молчанием.
Возьмем город совершенно развращенный, дабы увидеть наибольшее
нагромождение рассматриваемых трудностей: в нем не существует ни законов, ни
порядков, способных обуздать всеобщую испорченность. Ибо как добрые нравы,
для того чтобы сохраниться, нуждаются в законах, точно так же и законы, для
того чтобы они соблюдались, нуждаются в добрых нравах. Кроме того, порядки и
законы, установленные в республике в пору ее возникновения, когда люди были
добрыми, оказываются неуместными впоследствии, когда люди делаются
порочными. Но если законы в городе меняются в зависимости от обстоятельств,
то порядки его не меняются никогда или меняются крайне редко. Вследствие
сего одних новых законов еще недостаточно, ибо их ослабляют нерушимые
порядки.
Дабы все это стало понятнее, скажу, что в Риме существовал порядок
правления или, вернее, государственного строя, а кроме того - законы,
которые при посредстве магистратов обуздывали граждан. Порядок
государственного строя составляли: власть Народа, Сената, Трибунов,
Консулов, способы выдвижения и выборов магистратов, форма принятия законов.
Эти порядки мало или вовсе не менялись в зависимости от внешних
обстоятельств. Менялись законы, обуздывающие граждан, - закон о
прелюбодеянии, закон против роскоши, закон против злоупотреблений и многие
другие; они возникали постепенно, по мере того как граждане становились
испорченными. Однако поскольку оставались нерушимыми порядки
государственного строя, которые при общественной испорченности перестали
быть добрыми, то одного изменения законов не оказалось достаточным для того,
чтобы сохранить добрыми людей. Изменения эти сослужили бы хорошую службу,
если бы вместе с введением новых законов менялись бы также и порядки.
Справедливость того, что названные порядки в развращенном городе
переставали быть добрыми, обнаруживается на примере двух главных проявлений
политической жизни - избрания магистратов и принятия законов. Римский народ
предоставлял консулат и другие важные государственные должности только тем
лицам, кто их домогался. Такой порядок был вначале хорош, ибо сих должностей
домогались только такие граждане, которые почитали себя их достойными:
получить отказ считалось в то время позором; так что для того, чтобы быть
признанным достойным занять государственную должность, каждый старался вести
себя хорошо. Потом же, в развращенном городе, этот обычай стал чрезвычайно
вредным, ибо магистратур в нем домогались люди не самые добродетельные, а
самые могущественные; не обладающие же силой граждане, даже если они бывали
людьми доблестными, из страха воздерживались от того, чтобы требовать себе
должностей. Зло это укоренилось не вдруг, а постепенно, как всегда
укореняется зло.
Покорив Африку и Азию, подчинив себе почти всю Грецию, римляне почитали
свободу свою обеспеченной и не думали, что у них есть враги, которых им
следовало бы опасаться. Эта уверенность народа в обеспеченности своей
свободы, а также слабость внешних врагов привели к тому, что, предоставляя
консулат, римский народ обращал внимание уже не на доблесть, а на
обходительность, и выбирал на эту должность тех, кто умел лучше умасливать
сограждан, а не тех, кто умел лучше побеждать врагов. Затем от людей
доблесть эта исчезает с его смертью и весьма не часто воскресает в его
наследниках, как о том мудро говорит Данте:
Не часто доблесть, данная владыкам,
Нисходит в ветви; тот ее дарит,
Кто может все в могуществе великом.
Поэтому благо республики или царства состоит вовсе не в том, чтобы
обладать государем, который бы мудро правил ими в течение всей жизни, а в
том, чтобы иметь такого государя, который установил бы в них такие по-
рядки, чтобы названное благо не исчезло с его смертью. И хотя грубых
людей легче убедить принять какой-либо новый порядок или согласиться с
каким-нибудь новым мнением, из этого никак не следует, будто вовсе
невозможно убедить в том же самом граждан цивилизованных и почитающих себя
людьми отнюдь не неотесанными. Народ Флоренции не кажется ведь ни
невежественным, ни грубым; тем не менее брат Джироламо Савонарола убедил его
в том, что он беседовал с Богом. Я не хочу разбирать, правда ли то или нет,
ибо о такого рода людях надлежит говорить с почтением. Я говорю лишь, что
весьма многие ему верили, без того чтобы какое-либо из ряда вон выходящее
знаменье вынудило их к этому; для того, чтобы вызвать к его словам доверие,
достаточно было его образа жизни, его учения, предмета, о котором он
толковал. Поэтому пусть никто не опасается, что ему не удастся достичь того
же, что прежде удавалось достигнуть другим; ведь люди, как было говорено в
нашем предисловии, рождаются, живут и умирают, всегда следуя одному и тому
же порядку вещей.
Глава XII
О ТОМ, СКОЛЬ ВАЖНО СЧИТАТЬСЯ С РЕЛИГИЕЙ И КАК, ПРЕНЕБРЕГАЯ ЭТИМ, ПО
ВИНЕ РИМСКОЙ ЦЕРКВИ ИТАЛИЯ ПРИШЛА В ПОЛНЫЙ УПАДОК
Государи или республики, желающие остаться неразвращенными, должны
прежде всего уберечь от порчи обряды своей религии и непрестанно
поддерживать к ним благоговение, ибо не может быть более очевидного признака
гибели страны, нежели явное пренебрежение божественным культом. Это легко
уразуметь, зная, на чем основана религия, рождающаяся вместе с людьми; ведь
жизнь всякой религии поддерживается каким-нибудь ее главным принципом. Жизнь
языческой религии держалась на ответах оракулов и на секте прорицателей и
гаруспиков: из этого проистекали все прочие церемонии язычников, их
жертвоприношения и их обряды. Ведь нетрудно поверить тому, что бог, который
способен предсказать тебе твое грядущее благо или же твое грядущее зло,
может также и даровать тебе оные. Отсюда рождались храмы, от-
сюда - жертвоприношения, отсюда - молитвы и весь прочий ритуал
богопочитания. Вот почему оракул Делоса, храм Юпитера Амона и другие
прославленные оракулы преисполняли мир восхищением и благоговением. Когда же
впоследствии они начали вещать угодное власть имущим и весь этот обман стал
явен народу, люди сделались неверующими и готовыми нарушить любой добрый
порядок. Поэтому главам республики или царства надобно сохранять основы
поддерживающей их религии. Поступая так, им будет легко сохранить
государство свое религиозным, а следовательно, добрым и единым. Им надлежит
поощрять и умножать все, что возникает на благо религии, даже если сами они
считают явления эти обманом и ложью. И им следует поступать так тем
ревностнее, чем более рассудительными людьми они являются и чем более они
сильны в познании природы. Именно поэтому, что подобного образа действий
придерживались мудрецы, возникла вера в чудеса, которые почитаются всеми
религиями, даже ложными. Ведь люди знающие раздувают их, какими бы причинами
чудеса сии ни порождались. В Древнем Риме такого рода чудес было
предостаточно. Вот одно из них. В то время, как римские солдаты предавали
разграблению город вейентов, некоторые из них вошли в храм Юноны и,
приблизившись к статуе богини, спросили у нее: "Vis venire Romam?" После
этого какому-то из солдат показалось, будто статуя кивнула, другому же, -
что она ответила: "Да". Ведь будучи людьми глубоко религиозными (согласно
Титу Ливию, они вступили в храм чинно, преисполненные почтения и
благочестия), солдаты сочли, будто услышали тот самый ответ, каковой, как им
представлялось, предполагал их вопрос. Мнение это и суеверие солдат было
полностью одобрено и поддержано Камиллом и прочими начальниками города.
Если бы князья христианской республики сохраняли религию в соответствии
с предписаниями, установленными ее основателем, то христианские государства
и республики были бы гораздо целостнее и намного счастливее, чем они
оказались в наше время. Невозможно представить большего свидетельства упадка
религии, нежели указание на то, что народ, находящийся ближе всех к римской
Церкви, являющейся главой нашей религии, наименее религиозен. Тот, кто
рассмотрит основы нашей религии и посмотрит, насколько отличны ее нынешние
обычаи от стародавних, первоначальных, придет к выводу, что она, несомненно,
близка либо к своей гибели, либо к мучительным испытаниям.
Так как многие придерживаются мнения, будто благо городов Италии
проистекает от римской Церкви, я хочу выдвинуть против этого мнения ряд
необходимых для меня доводов. Приведу два из них, чрезвычайно сильных и, как
мне представляется, неотразимых. Первый: дурные примеры папской курии лишили
нашу страну всякого благочестия и всякой религии, что повлекло за собой
бесчисленные неудобства и бесконечные беспорядки, ибо там, где существует
религия, предполагается всякое благо, там же, где ее нет, надо ждать
обратного. Так вот, мы, итальянцы, обязаны Церкви и священникам прежде всего
тем, что остались без религии и погрязли во зле.
Но мы обязаны им еще и гораздо большим, и сие - вторая причина нашей
погибели. Церковь держала и держит нашу страну раздробленной. В самом деле,
ни одна страна никогда не бывала единой и счастливой, если она не
подчинялась какой-нибудь одной республике или же какому-нибудь одному
государю, как то случилось во Франции и в Испании. Причина, почему Италия не
достигла того же самого, почему в ней нет ни республики, ни государя,
которые бы ею управляли, - одна лишь Церковь. Укоренившись в Италии и
присвоив себе светскую власть, римская Церковь не оказалась ни столь
сильной, ни столь доблестной, чтобы суметь установить собственную тиранию
надо всей Италией и сделаться ее государем; с другой стороны, она не была
настолько слаба, чтобы, боясь утратить светскую власть над своими
владениями, не быть в состоянии призывать себе на подмогу могущественных
союзников, которые защищали бы ее против всякого народа и государства,
становящегося в Италии чрезмерно сильным. В давние времена тому бывало
немало примеров. Так, при помощи Карла Великого Церковь прогнала
лангобардов, бывших чуть ли не королями всей Италии. В наше время она
подорвала мощь венецианцев с помощью французов, а потом прогнала французов с
помощью швейцарцев. Таким образом, не будучи в силах овладеть всей Италией и
не позволяя, чтобы ею овладел кто-нибудь другой, Церковь была виновницей
того, что Италия не смогла оказаться под властью одного владыки, но
находилась под игом множества
господ и государей. Это породило столь великую ее раздробленность и
такую ее слабость, что она делалась добычей не только могущественных
варваров, но всякого, кто только ни желал на нее напасть. Всем этим мы,
итальянцы, обязаны Церкви, и никому иному. А если кто пожелал бы на опыте
проверить истинность вышесказанного, ему следовало бы обладать такой силой,
чтобы иметь возможность переселить папскую курию, со всей тою властью, какой
она располагает в Италии, на земли швейцарцев, каковые ныне являются
единственным народом, живущим на манер древних, касается ли это их религии
или же порядков в их армии; он увидел бы, что порочные нравы означенной
курии за короткое время внесли бы больший разлад в эту страну, нежели любое
другое несчастие, которое могло бы когда-либо выпасть на ее долю.
Глава XVI
НАРОД, ПРИВЫКШИЙ ЖИТЬ ПОД ВЛАСТЬЮ ГОСУДАРЯ И БЛАГОДАРЯ СЛУЧАЮ СТАВШИЙ
СВОБОДНЫМ, С ТРУДОМ СОХРАНЯЕТ СВОБОДУ
Насколько трудно народу, привыкшему жить под властью государя,
сохранить затем свободу, если он благодаря какому-нибудь случаю ее обретет,
как обрел ее Рим после изгнания Тарквиниев, показывают многочисленные
примеры, содержащиеся в сочинениях древних историков. Трудности эти понятны,
ибо подобный народ является не чем иным, как грубым животным, которое мало
того что по природе своей свирепо и дико, но вдобавок вскармливалось всегда
в загоне и в неволе; будучи случайно выпущенным на вольный луг и не
научившись еще ни питаться, ни находить места для укрытия, оно делается
добычей первого встречного, который пожелает снова надеть на него ярмо.
То же самое происходит с народом, который, привыкнув жить под властью
других, не умея взвешивать ни того, что полезно обществу, ни того, что идет
ему во вред, не понимая государей и не будучи понятым ими, вскоре снова
склоняет выю под иго, зачастую оказывающееся еще более тяжким, нежели то,
которое он только что сбросил. С подобного рода трудностями сталкивается
народ, не подвергшийся нравственной порче. Ибо народ, полностью
развращенный, не то что малое время, но вообще ни минуты не может жить
свободным, как об этом и будет сказано несколько дальше. Теперь мы станем
рассуждать о народе, в который развращенность не проникла еще достаточно
глубоко и который более добр, чем испорчен.
К вышеназванным трудностям следует добавить еще одну. Она заключается
вот в чем: государство, ставшее свободным, создает партию своих врагов, а не
партию друзей. Партию его врагов образуют все те, кто извлекал для себя
выгоду из тиранического строя, кормясь от щедрот государя. Когда у них
отнимается возможность для злоупотреблений, они теряют покой и оказываются
вынужденными пытаться восстановить тиранию, дабы вернуть себе власть и
влияние. Освободившееся государство не приобретает, как я уже говорил,
партии друзей, ибо свободная жизнь предполагает, что почести и награды
воздаются за определенные и честные поступки, а просто так никто не получает
ни почестей, ни наград; когда же кто-нибудь обладает теми почестями и
привилегиями, которые, как ему представляется, он заслужил, он никогда не
считает, что чем-то обязан людям, которые его вознаградили.
Кроме того, те общие выгоды, которые проистекают из свободной жизни,
никем не сознаются, пока они не отняты; заключаются же они в возможности
свободно пользоваться собственным добром, не опасаться за честь жены и
детей, не страшиться за свою судьбу; но ведь никто никогда не сочтет себя
обязанным тому, кто его не обижает.
Итак, как было выше сказано, свободное, заново созданное государство
приобретает партию врагов и не приобретает партии друзей. И если кто
пожелает избавиться от такого рода неудобства и устранить неурядицы, которые
несут с собой вышеозначенные трудности, то для него нет более действенного,
более надежного, более верного, более необходимого средства, нежели убить
сыновей Брута. Они, как свидетельствует история, были вместе с другими
римскими юношами подвигнуты на заговор против родины только тем, что не
могли пользоваться при консульской власти исключительными привилегиями,
доступными им при власти царей. Таким образом, свобода
всего римского народа обернулась для них, как им казалось, рабством.
Кто берется направлять народные массы по пути свободы или по пути
единодержавия и вместе с тем не предпринимает всего необходимого, чтобы
обезопасить себя от врагов нового строя, создает недолговечное государство.
Вот почему я почитаю несчастными тех государей, которые, дабы обезопасить
свой строй, прибегают к крайним мерам, имея врагом своим народные массы; ибо
имеющий своими врагами немногих может обезопасить себя легко и без большого
скандала, имеющий же врагом весь народ не обезопасит себя никогда; чем к
большим жестокостям будет он прибегать, тем слабее станет его самодержавный
строй. Таким образом, лучшее средство для него - попытаться сделать народ
своим другом.
И хотя рассуждение это отступает от темы нашего рассуждения, ибо в нем
я говорил о республике, теперь же говорю о государе, тем не менее, дабы не
возвращаться больше к этому вопросу, я хочу сказать о нем несколько слов.
Так вот, желая приобрести расположение народа, государь - я имею в виду
государей, сделавшихся тиранами своей родины, - должен прежде всего
выяснить, к чему больше всего стремится народ. Он обнаружит, что народ
всегда стремится к двум вещам: во-первых, отомстить тем, кто оказался
причиной его рабства, во-вторых, вновь обрести утраченную свободу. Первое из
этих стремлений государь может удовлетворить полностью, второе - отчасти.
Относительно первого имеется хороший пример. Клеарх, тиран Гераклеи,
находился в изгнании. Случилось, что в ходе распрей, возникших между народом
и Оптиматами Гераклеи, Оптиматы, чувствуя себя слабее, склонились на сторону
Клеарха, составили заговор и послали за ним против воли народа Гераклеи, а
затем отняли у народа свободу. Клеарх, очутившись между наглостью Оптиматов,
коих он никаким образом не мог ни удовлетворить, ни обуздать, и яростью
Пополанов, не способных снести потери свободы, решил одним махом избавиться
от бремени грандов и приобрести расположение народа. Воспользовавшись
представившимся ему удобным случаем, Клеарх полностью истребил всех
Оптиматов к великому удовольствию Пополанов. Таким образом он удовлетворил
одно из народных чаяний - желание отомстить.
Что же касается другого стремления народа - вновь обрести утраченную
свободу, то, не имея возможности его удовлетворить, государь должен
выяснить, какие причины побуждают народ стремиться к свободе. Он обнаружит,
что небольшая часть народа желает быть свободной, дабы властвовать; все же
остальные, а их подавляющее большинство, стремятся к свободе ради своей
безопасности. Так как во всех республиках, как бы они ни были организованы,
командных постов достигает не больше сорока-пятидесяти граждан и так как
число это не столь уж велико, то дело вовсе не сложное обезопасить себя от
этих людей, либо устранив их, либо воздав им такие почести, какие, сообразно
занимаемому ими положению, могли бы их в значительной мере удовлетворить.
Что же касается всех прочих, которым достаточно жить в безопасности, то
удовлетворить их легко, создав порядки и законы, при которых власть государя
предполагает общественную безопасность. Когда государь сделает это и когда
народ увидит, что никто ни при каких обстоятельствах не нарушает данных ему
законов, он очень скоро начнет жить жизнью спокойной и довольной. Пример
тому - королевство Франции. Оно живет спокойно прежде всего потому, что его
короли связаны бесчисленными законами, в которых заключено спокойствие и
безопасность всего народа. Учредитель его строя пожелал, чтобы французские
короли войском и казной распоряжались по своему усмотрению, а всем остальным
распоряжались бы лишь в той мере, в какой это допускают законы.
Итак, государю или республике, не обеспечившим собственной безопасности
при возникновении своего строя, надлежит обезопасить себя при первом же
удобном случае, как то сделали древние римляне. Упустивший подобный случай
впоследствии пожалеет о том, что не сделал того, что ему следовало бы
сделать.
Поскольку римский народ не был еще испорчен, когда он приобрел свободу,
то он сумел сохранить ее после казни сыновей Брута и смерти Тарквиниев с
помощью тех действий и порядков, о коих мы рассуждали в другом месте. Однако
если бы народ этот был развращен, то ни в Риме, ни в какой другой стране не
нашлось бы надежных средств для сохранения свободы. Это мы и покажем в
следующей главе.
Глава XVII
РАЗВРАЩЕННОМУ НАРОДУ, ОБРЕТШЕМУ СВОБОДУ, КРАЙНЕ ТРУДНО ОСТАТЬСЯ
СВОБОДНЫМ
Я вижу необходимость того, что власти царей в Риме пришел конец: в
противном случае Рим очень скоро сделался бы слабым и ничтожным. Ибо римские
цари дошли до такой развращенности, что если бы царям этим наследовало еще
два-три подобных им преемника и заложенная в них порча начала
распространяться по всем членам, вследствие чего члены эти оказались бы
прогнившими, то восстановить Рим стало бы уже окончательно невозможно. Но,
потеряв главу, когда тело было еще неповрежденным, римляне смогли легко
обратиться к жизни свободной и упорядоченной. Следует принять за непреложную
истину, что развращенный город, живущий под властью государя, даже если
государь его гибнет вместе со всем своим родом, никогда не может обратиться
к свободе. Наоборот, надобно, чтобы одного государя губил в нем другой
государь. Без появления какого-нибудь нового правителя город этот никогда не
выстоит, если только добродетель и доблесть названного правителя не
поддержат в нем свободы. Однако свобода города просуществует лишь столько,
сколько продлится жизнь нового государя. Так было в Сиракузах при Дионе и
Тимолеонте: их доблесть, пока они были живы, сохраняла этот город свободным,
когда же они умерли, город вернулся к давней тирании.
Однако нет более убедительного примера этому, чем тот, что дает Рим:
после изгнания Тарквиниев он сумел сразу же обрести и удержать свободу, но
после смерти Цезаря, после смерти Гая Калигулы, после смерти Нерона и гибели
всего Цезарева рода Рим никогда не мог не только сохранить свободу, но даже
хотя бы попытаться положить ей начало. Такое различие в ходе событий,
имевших место в одном и том же городе, порождено не чем иным, как тем
обстоятельством, что во времена Тарквиниев римский народ не был еще
развращенным, а в более поздние времена он был развращен до крайности. Ведь
тогда, для того чтобы поддержать в народе твердость и решимость прогнать
царей, достаточно было заставить его поклясться, что он никогда не допустит,
чтобы кто-нибудь царствовал в Риме; впоследствии же ни авторитета, ни
суровости
Брута со всеми его восточными легионами не оказалось достаточным для
того, чтобы побудить римский народ пожелать сохранить ту самую свободу,
которую он вернул ему, наподобие Брута первого. Произошло это от
развращенности, которую внесла в народ партия марианцев. Сделавшись ее
главой, Цезарь сумел настолько ослепить народные массы, что они не признали
ярма, которое сами себе надели на шею.
И хотя этот пример из истории Рима можно было бы предпочесть всякому
другому примеру, я все-таки хочу по данному поводу сослаться также на опыт
современных нам народов. Я утверждаю, что никакие события, сколь бы
решительны и насильственны они ни были, не смогли бы сделать Милан или
Неаполь свободными, ибо все члены их прогнили. Это обнаружилось после смерти
Филиппо Висконти: те, кто тогда пожелали вернуть Милану свободу, не смогли и
не сумели ее сохранить. Поэтому для Рима было великим счастьем то, что его
цари быстро развратились; вследствие этого они были изгнаны еще до того, как
их растленность перекинулась на чрево города. Неразвращенность Рима была
причиной тому, что бесчисленные смуты не только не вредили, а, наоборот, шли
на пользу Республике, ибо граждане ее преследовали благие цели.
Итак, можно сделать следующий вывод: там, где материал не испорчен,
смуты и другие раздоры не приносят никакого вреда, там же, где он испорчен,
не помогут даже хорошо упорядоченные законы, если только они не
предписываются человеком, который с такой огромной энергией заставляет их
соблюдать, что испорченный материал становится хорошим. Однако я не знаю,
случалось ли это когда-либо и вообще возможно ли, чтобы это случилось. Ибо
очевидно, как я уже говорил несколько выше, что город, пришедший в упадок
из-за испорченности материала, если когда и поднимается, то только благодаря
доблести одного человека, в то время живущего, а не благодаря доблести всего
общества, поддерживающего в народе добрые порядки. Едва лишь человек этот
умирает, как город тут же возвращается к своему извечному состоянию. Так
было с Фивами, которые благодаря доблести Эпаминонда, пока он был жив, могли
сохранять форму республики и обладать империей; однако как только он умер,
Фивы вернулись к своим прежним неурядицам.
Причина этому та, что не существует столь долговечного человека, чтобы
ему хватило времени хорошо образовать город, бывший долгое время плохо
образованным, и если чрезвычайно долголетний правитель или же два поколения
доблестных его наследников не подготовят город к свободной жизни, то, как
уже было сказано выше, он неминуемо погибнет, если только его не заставят
возродиться великие опасности и великая кровь. Ибо указанная развращенность
и малая привычка к свободной жизни порождаются неравенством, царящим в этом
городе, и желающий создать в нем равенство неизбежно должен был бы
прибегнуть к самым крайним, чрезвычайным мерам, каковыми немногие сумеют или
захотят воспользоваться. Подробно об этом будет сказано в другом месте.
Глава XVIII
КАКИМ ОБРАЗОМ В РАЗВРАЩЕННЫХ ГОРОДАХ МОЖНО СОХРАНИТЬ СВОБОДНЫЙ СТРОЙ,
ЕСЛИ ОН В НИХ СУЩЕСТВУЕТ, ИЛИ СОЗДАТЬ ЕГО, ЕСЛИ ОНИ ИМ НЕ ОБЛАДАЮТ
Я полагаю, не будет ни неуместным, ни идущим вразрез с вышеприведенным
рассуждением рассмотреть, возможно ли в развращенном городе сохранить
свободный строй, буде он в нем существует, или же, когда его в нем не
существует, можно ли его создать. Я утверждаю, что и то, и другое сделать
крайне трудно. И хотя дать здесь правило - вещь почти немыслимая, ибо
пришлось бы пройти по всем ступеням развращенности, я все-таки, поскольку
обсудить надо все, не хочу обойти этот вопрос молчанием.
Возьмем город совершенно развращенный, дабы увидеть наибольшее
нагромождение рассматриваемых трудностей: в нем не существует ни законов, ни
порядков, способных обуздать всеобщую испорченность. Ибо как добрые нравы,
для того чтобы сохраниться, нуждаются в законах, точно так же и законы, для
того чтобы они соблюдались, нуждаются в добрых нравах. Кроме того, порядки и
законы, установленные в республике в пору ее возникновения, когда люди были
добрыми, оказываются неуместными впоследствии, когда люди делаются
порочными. Но если законы в городе меняются в зависимости от обстоятельств,
то порядки его не меняются никогда или меняются крайне редко. Вследствие
сего одних новых законов еще недостаточно, ибо их ослабляют нерушимые
порядки.
Дабы все это стало понятнее, скажу, что в Риме существовал порядок
правления или, вернее, государственного строя, а кроме того - законы,
которые при посредстве магистратов обуздывали граждан. Порядок
государственного строя составляли: власть Народа, Сената, Трибунов,
Консулов, способы выдвижения и выборов магистратов, форма принятия законов.
Эти порядки мало или вовсе не менялись в зависимости от внешних
обстоятельств. Менялись законы, обуздывающие граждан, - закон о
прелюбодеянии, закон против роскоши, закон против злоупотреблений и многие
другие; они возникали постепенно, по мере того как граждане становились
испорченными. Однако поскольку оставались нерушимыми порядки
государственного строя, которые при общественной испорченности перестали
быть добрыми, то одного изменения законов не оказалось достаточным для того,
чтобы сохранить добрыми людей. Изменения эти сослужили бы хорошую службу,
если бы вместе с введением новых законов менялись бы также и порядки.
Справедливость того, что названные порядки в развращенном городе
переставали быть добрыми, обнаруживается на примере двух главных проявлений
политической жизни - избрания магистратов и принятия законов. Римский народ
предоставлял консулат и другие важные государственные должности только тем
лицам, кто их домогался. Такой порядок был вначале хорош, ибо сих должностей
домогались только такие граждане, которые почитали себя их достойными:
получить отказ считалось в то время позором; так что для того, чтобы быть
признанным достойным занять государственную должность, каждый старался вести
себя хорошо. Потом же, в развращенном городе, этот обычай стал чрезвычайно
вредным, ибо магистратур в нем домогались люди не самые добродетельные, а
самые могущественные; не обладающие же силой граждане, даже если они бывали
людьми доблестными, из страха воздерживались от того, чтобы требовать себе
должностей. Зло это укоренилось не вдруг, а постепенно, как всегда
укореняется зло.
Покорив Африку и Азию, подчинив себе почти всю Грецию, римляне почитали
свободу свою обеспеченной и не думали, что у них есть враги, которых им
следовало бы опасаться. Эта уверенность народа в обеспеченности своей
свободы, а также слабость внешних врагов привели к тому, что, предоставляя
консулат, римский народ обращал внимание уже не на доблесть, а на
обходительность, и выбирал на эту должность тех, кто умел лучше умасливать
сограждан, а не тех, кто умел лучше побеждать врагов. Затем от людей