Страница:
надо вернуть знати и отобрать власть у младших цехов, уменьшив их число с
четырнадцати до семи. Таким образом, народные низы утратят свою власть в
советах республики, во-первых, из-за того, что у них уже не будет
большинства, а во-вторых, из-за усиления власти знати, которая по неизменной
своей враждебности к низам хода им не даст. Здравый смысл требует умения
управлять людьми в зависимости от обстоятельств данного времени: если отцы
использовали низы в борьбе со своеволием грандов, то ныне, когда гранды
принижены, а мелкий люд обнаглел, вполне справедливо будет обуздать его
дерзость, опираясь на грандов. Для того же, чтобы все это осуществить, нужны
хитрость и сила, каковые применить будет не так уж трудно, ибо среди
собравшихся есть члены совета Десяти, и они без труда смогут ввести в город
войска.
Все приветствовали речь мессера Ринальдо, и совет его получил всеобщую
поддержку, а Никколо да Уццано, между прочим, сказал: "Все высказанное
мессером Ринальдо верно, и средства, предложенные им, разумны и безошибочны,
но применить их необходимо так, чтобы в государстве не вышло открытого
раскола, что неизбежно произойдет, если с нами не согласится Джованни
Медичи, ибо если он к нам примкнет, толпа без главы и без поддержки не
сможет защититься, но в случае его отказа ничего сделать не удастся, не
прибегнув к оружию. Последнее же чревато опасностью либо не достигнуть
успеха, либо не иметь возможности воспользоваться плодами победы". Затем он
скромно напомнил собравшимся о прежних своих советах и о том, что они сами
не пожелали принять решительные меры тогда, когда это нетрудно было сделать,
а сейчас время прошло и к ним не прибегнешь без опасения ввергнуть
государство в еще худшие беды, так что остается лишь одно: перетянуть на
свою сторону Джованни Медичи. После этого было поручено мессеру Ринальдо
отправиться к Джованни и попытаться склонить его к одобрению их замысла.
Рыцарь Ринальдо, выполняя данное ему поручение, всячески уговаривал
Джованни присоединиться к ним в осуществлении этого дела и не стать, потакая
толпе, виновником того, что она свергнет правительство и погубит республику.
Джованни ответил, что, по его мнению, долг разумного и честного гражданина
состоит в том, чтобы не нарушать установленного в государстве порядка, ибо
ничто так не вредит людям, как подобные перемены, наносящие ущерб очень
многим гражданам, а там, где много недовольных, всегда можно ожидать
какого-нибудь пагубного происшествия. Осуществление их планов приведет к
двум зловреднейшим последствиям: с одной стороны, честь и власть получили бы
люди, которые ранее ими не обладали и потому не так уж их ценят и не имеют
особых оснований жаловаться на то, что их у них нет, с другой, они были бы
отобраны у тех, кто, привыкнув ими обладать, не успокоились бы, пока не
получили бы их обратно. Таким образом, обида, нанесенная одной партии,
окажется гораздо более значительной, чем преимущество, дарованное другой.
Так что виновник этой перемены наживет себе куда больше врагов, чем друзей,
и враги станут нападать на него гораздо решительнее, чем друзья защищать
его, ибо люди вообще гораздо более склонны к мщению за обиду, чем к
благодарности за благодеяние: благодарность как-то ущемляет их, а мщение и
выгодно, и приятно. Затем он обратился непосредственно к мессеру Ринальдо:
"Что же касается лично вас, то если вы вспомните все, что происходило в
нашем городе и какие препятствия вырастают в нем на каждом шагу, вы станете
придерживаться своего решения куда менее горячо, ибо кто его вдохновляет,
тот, вырвав с помощью войска власть у народа, затем отнимет ее у вас при
поддержке того же народа, ставшего теперь вашим врагом. И будет с вами, как
с мессером Бенедетто Альберти, который, поддавшись на уговоры людей, не
любивших его, согласился на осуждение мессера Джорджо Скали и мессера
Томмазо Строцци, но вскоре затем отправлен был в изгнание этими же самыми
людьми". Призвал он также мессера Ринальдо судить о вещах более обдуманно и
взять в пример своего отца, каковой, дабы заслужить всеобщее расположение,
снизил цену на соль, добился, чтобы каждый гражданин, обязанный уплачивать
меньше полфлорина
налога, мог бы не уплачивать его совсем, если бы не пожелал, и,
наконец, потребовал, чтобы в день, когда собираются советы республики, ни
один кредитор не мог бы преследовать должника. Речь же свою мессер Джованни
закончил заявлением, что он лично полагает, что государство должно
оставаться при существующем порядке.
Тайные эти замыслы стали, однако, известны, что увеличило уважение к
Джованни и усилило ненависть к его противникам. Он же избегал популярности,
чтобы не поощрять тех, кто пожелал бы использовать эту популярность, чтобы
заводить какие-либо новшества. Всем и каждому он говорил, что его желание -
не вызывать к жизни всевозможные партии, а, напротив, ослабить партийную
рознь, и что ему всего милее единство граждан. Такое поведение вызвало
недовольство многих его сторонников, которые хотели бы видеть в нем больше
боевого пыла. Среди них был, между прочим, Аламанно Медичи. Будучи от
природы человеком неуемным, он без устали побуждал Джованни к преследованию
врагов и к поддержке друзей, укоряя его за холодность и медлительность,
из-за чего, уверял Аламанно, враги не унимаются, их происки в конце концов
увенчаются успехом и приведут к гибели дом Джованни и всех его друзей.
Возбуждал он против Джованни даже его сына Козимо, но, что бы ни говорили и
ни предвещали Джованни, тот твердо стоял на своем. При всем том, однако же,
вокруг дома Медичи образовалась целая партия, и в городе утрачено было
всякое единство. Во Дворце Синьории служили тогда два канцлера - сер Мартино
и сер Паголо. Первый был сторонником Медичи, второй - Уццано. После того как
Джованни отказался присоединиться к замыслу врагов правительства, мессер
Ринальдо решил, что хорошо было бы лишить Мартино его должности, чтобы во
дворце стало больше сторонников Уццано. Однако противники предугадали этот
ход и не только защитили сера Мартино, но и добились увольнения сера Паголо
к величайшему неудовольствию и поношению враждебной партии. Этот случай мог
бы иметь печальные последствия, если бы Флоренция не испытывала тягот войны
и не была бы порядком напугана поражением при Дзагонаре. Ибо пока в городе
кипели эти
страсти, Аньоло делла Пергола во главе войск герцога захватил в Романье
земли, принадлежавшие Флоренции, за исключением Кастокаро и Модильяны,
отчасти потому, что все эти местечки были плохо укреплены, отчасти по вине
их защитников. Во время захвата герцогом этих земель случилось два
происшествия, по которым можно судить, как доблесть человеческая может
тронуть даже врага и как омерзительны подлость и трусость.
Комендантом крепости Монтепетрозо был Бьяджо дель Мелано. Враги
подожгли замок, и Бьяджо, окруженный почти со всех сторон пламенем,
убедившийся, что спасения для крепости нет, накидал всякой одежды и соломы в
угол, куда еще не достигал огонь, и на все это бросил двух своих малышей, а
врагам закричал: "Заберите себе то добро, которым наделила меня судьба и
которое вы можете у меня отнять. Но того, что у меня есть - моего мужества,
в чем моя честь и слава, я вам не отдам и его вы у меня не возьмете". Враги
бросились спасать детей, а ему протянули веревку и лестницу, чтобы и сам он
мог спастись. Но он отверг все это и предпочел погибнуть в пламени, чем
сохранить жизнь по милости врагов отечества. Вот пример, достойный столь
прославленной у нас древности и тем более удивительный, что в наше время
такое встречается куда реже. Сами враги возвратили детям его все то
имущество, какое еще можно было спасти, и отослали их со всяческой заботой к
родственникам. Республика проявила к ним не меньшую благожелательность: в
течение всей своей жизни содержались они на государственный счет.
Совершенно противоположное произошло в Галеате, где должность подеста
занимал Дзаноби дель Пино. Этот сдал неприятелю крепость, не оказав ни
малейшего сопротивления, и к тому же еще подсказал Аньоло, что ему имеет
смысл спуститься с возвышенностей Романьи в долины Тосканы, где он сможет
вести военные действия в условиях менее опасных и более выгодных. Такая
подлость и коварство вызвали отвращение у Аньоло, и он отдал Дзаноби своим
слугам, которые, вдоволь наизмывавшись над ним, вместо пищи стали давать ему
только
бумагу с нарисованными на ней змеями, приговаривая, что таким способом
они из гвельфа превратят его в гибеллина. Вскорости он и умер с голоду.
Между тем граф Оддо вместе с Никколо Пиччинино вторгся в
Валь-ди-Ламона, чтобы склонить владетеля Фаенцы к союзу с Флоренцией или
хотя бы воспрепятствовать свободному передвижению Аньоло делла Пергола по
территории Романьи. Но долина эта являет собой такое превосходное
естественное укрепление, а жители ее столь воинственны, что графа Оддо
постигла там смерть, а Никколо Пиччинино был взят в плен и отвезен в Фаенцу.
Однако по воле фортуны, именно благодаря поражению своему, флорентийцы
добились того, чего, может быть, не дала бы им и победа. Ибо Никколо сумел
так подойти к владетелю Фаенцы и его матери, что убедил их заключить
дружеский договор с Флоренцией. По договору этому Никколо получил свободу,
однако сам он не последовал совету, который давал другим. Договариваясь с
республикой об условиях своего поступления к ней на службу, он либо нашел
условия недостаточно для себя подходящими, либо ему предложили со стороны
другие, более выгодные, - во всяком случае он внезапно покинул Ареццо, где
находилась его ставка, и отправился в Ломбардию, где и поступил на службу к
герцогу.
Измена эта испугала флорентийцев, и без того обескураженных всеми
постигшими их неудачами. Решив, что им одним тягот такой войны не вынести,
они отправили послов в Венецию, чтобы настоятельным образом уговорить
венецианцев воспрепятствовать, пока это еще возможно, усилению врага,
который, если дать ему время, окажется для них таким же гибельным, как и для
флорентийцев. В этом же самом убеждал венецианцев Франческо Карманьола,
человек, в то время почитавшийся одним из выдающихся полководцев, каковой
ранее состоял на службе у герцога, но затем с ним рассорился. Венецианцы же
колебались, не зная, насколько можно доверять Карманьоле, и не притворны ли
его враждебные чувства к герцогу. Покуда они пребывали в этих сомнениях,
герцог
с помощью одного из слуг Карманьолы подсыпал ему отравы. Яд оказался
недостаточно сильным, чтобы умертвить его, однако же пришлось ему до
крайности худо. Когда обнаружилась причина его заболевания, венецианцы
позабыли о всех своих опасениях, а так как флорентийцы продолжали на них
нажимать, они заключили с ними союз, по которому обе договаривающиеся
стороны обязались вести войну общими средствами, причем земли, завоеванные в
Ломбардии, должны были отойти к Венеции, а все занятое в Тоскане и Романье -
к Флоренции. Карманьола же назначался главнокомандующим союзными войсками.
Благодаря этому договору военные действия перенесены были в Ломбардию, и
Карманьола руководил ими так искусно и доблестно, что за несколько месяцев
он захватил немало принадлежавших герцогу городов, между прочим Брешу.
Взятие этой крепости считалось в то время и по тому, как тогда велись войны,
деянием весьма удивительным.
Война продолжалась с 1422 по 1427 год. Граждане Флоренции, изнемогшие
под тяжестью установленных ранее налогов, решили заменить их другими. Для
того чтобы новые налоги распределялись справедливо, в зависимости от
достатка каждого гражданина, постановили, что взиматься они будут со всего
имущества в целом, так что обладатель капитала в сотню флоринов должен был
вносить полфлорина. Так как при таком положении налог с каждого гражданина
рассчитывался не людьми, а диктовался законом, богатые слои населения
оказались в великой невыгоде. Поэтому они возражали против этого закона еще
до обсуждения, и лишь Джованни Медичи открыто выступил за него, и его мнение
одержало верх. Для начисления налога пришлось учесть имущество всех вообще
граждан или, как говорится во Флоренции, закадастрировать его, почему налог
и стал называться кадастром. Мера эта наложила известную узду на тиранию
знати: теперь она уже не могла угнетать мелкий люд и угрозами заставлять его
молчать в правительственных советах, как прежде. Поэтому закон о новом
налоге был встречен всеобщим одобрением, и только имущие приня-
ли его с величайшим неудовольствием. Но люди всегда бывают недовольны
достигнутым и, едва заполучив одно, требуют другого. Так и теперь народ, не
удовлетворившись равным распределением налога по новому закону, пожелал,
чтобы закон получил обратную силу и чтобы по выяснении того, сколько богатые
не доплатили в прошлом согласно кадастру, их принудили бы раскошелиться
наравне с теми, кто вынужден был, внося налог не по средствам, распродавать
свое имущество. Это требование напугало знать гораздо больше, чем сам
кадастр, и, желая отвести от себя удар, они все время нападали на него,
утверждая, что он в высшей степени несправедлив, ибо учитывает движимое
имущество, которым сегодня владеешь, а завтра его уже нет; что, кроме того,
есть очень много людей, хранящих свои деньги втайне, так что они не могут
быть учтены кадастром. К этому они добавляли, что люди, которые, посвятив
себя управлению государством, перестают заниматься своими собственными
делами, должны облагаться меньше, чем другие: они трудятся для общего блага,
и несправедливо, чтобы государство пользовалось и их личным трудом, и их
имуществом, в то время как оно довольствуется обложением одного лишь
имущества прочих граждан. Сторонники закона о кадастровом обложении отвечали
на это, что если движимое имущество - величина неустойчивая, то ведь и налог
можно и увеличивать и уменьшать, а для этого нужно только почаще производить
кадастровый учет; что спрятанные деньги вполне можно не учитывать, поскольку
они никакого дохода не приносят, а для того чтобы они стали приносить доход,
их волей-неволей придется из тайного имущества превратить в явное; что тем
государственным деятелям, которых тяготят дела республики, надо просто
отказаться от участия в них и уйти в частную жизнь, - найдется немало
граждан, которых заботит общее дело и которые не пожалеют ради него ни
личного своего труда, ни своих денег, тем более что наградой им будут
почести и преимущества, связанные с участием в управлении государством, и им
вовсе не понадобится притязать еще и на уменьшение налога. Ведь по сути дела
речь идет здесь о нежелании признаться в истинной причине жалоб: если
придется платить наравне с другими, нельзя уже будет вести войну за чужой
счет, и если бы новая система обложения была установлена раньше, не
было бы ни войны с королем Владиславом, ни теперешней с герцогом
Филиппо, - ведь обе эти войны нужны только немногим, которые могут набить
себе мошну. Джованни Медичи старался примирить спорящих, доказывая им, что
незачем теперь возвращаться к прошлому, надо думать только о будущем; что
если налоги ранее были несправедливы, надо благодарить Бога, что найден
способ более справедливого обложения, а способ этот нужен прежде всего для
того, чтобы способствовать единству граждан, а не раздорам между ними,
которые неизбежно последуют, если заниматься уравниванием прежних налогов с
нынешними; что следует довольствоваться неполной победой, ибо тот, кто хочет
всего, часто все и теряет. Речь его умиротворила страсти, и вопрос о
пересмотре прежнего обложения больше не поднимался.
Между тем война с герцогом продолжалась, пока, наконец, при
посредничестве папского легата в Ферраре не был заключен мир. Но так как
Филиппо с самого начала не выполнял его условий, союзники снова взялись за
оружие, вступили с войсками герцога в битву и разгромили их при Маклодио.
После этого поражения герцог предложил новые условия, на которые флорентийцы
с венецианцами согласились: первые потому, что перестали доверять Венеции и
не хотели приносить свои интересы в жертву чужим, вторые потому, что после
победы над герцогом Карманьола стал действовать так медленно, что на него
уже нельзя было положиться. Таким образом, в 1428 году был заключен мир, по
которому Флоренция получила обратно все утраченное ею в Романье, а к
венецианцам отошла Бреша и, кроме того, герцог уступил им Бергамо с
прилегающими к нему землями. Война эта стоила флорентийцам три с половиной
миллиона дукатов и, обогатив и усилив Венецию, обеднила флорентийцев и
породила среди них новые раздоры.
С замирением внешним возобновились распри внутренние. Городская знать
не желала больше терпеть кадастровое обложение, но, не имея возможности
добиться его отмены, задумала восстановить против него как можно больше
народу, чтобы затем покончить с ним было легче. Должностным лицам,
занимающимся учетом дохо-
дов, посоветовали, чтобы они согласно закону учли имущество живущих в
дистретто, дабы выяснить, нет ли там имущества флорентийских граждан.
Соответственно с этим все подданные республики получили распоряжение в
течение определенного срока представить списки своего имущества. Жители
Вольтерры послали в Синьорию восемнадцать делегатов с жалобой по этому
поводу, а раздраженные представители власти посадили их в тюрьму.
Вольтеррцев это крайне возмутило, но они не стали действовать, чтобы их
заключенным землякам не стало хуже.
В то время Джованни Медичи заболел и, чувствуя, что болезнь его
смертельна, призвал к себе своих сыновей - Козимо и Лоренцо - и сказал им:
"Похоже, что срок жизни, назначенный мне Богом и природой при рождении моем,
приходит к концу. Умираю я вполне удовлетворенным, ибо оставляю вас
богатыми, здоровыми и занимающими такое положение, что если вы будете идти
по моим стопам, то сможете жить во Флоренции в чести и окруженные всеобщей
любовью. Ничто в этот час не утешает меня так, как сознание, что я не только
не нанес кому-либо обиды, но по мере сил своих старался делать добро.
Призываю вас поступать точно таким же образом. Если вы хотите жить спокойно,
то в делах государственных принимайте лишь то участие, на какое дает вам
право закон и согласие сограждан: тогда вам не будет грозить ни зависть, ни
опасность, ибо ненависть в людях возбуждает не то, что человеку дается, а
то, что он присваивает. И в управлении республикой вы всегда будете иметь
большую долю, чем те, кто, стремясь завладеть чужим, теряет и свое, да к
тому же еще, прежде чем потерять все, живет в беспрестанных треволнениях.
Придерживаясь такого поведения, удалось мне среди стольких врагов и в
стольких раздорах не только сохранить, но и увеличить мое влияние в нашем
городе. И если вы последуете моему примеру, то так же, как и я, сможете и
сохранить, и увеличить свое. Но если вы станете поступать иначе, то
подумайте о том, что конец ваш будет не счастливее, чем у тех, кто в истории
нашей известен как люди, погубившие себя и свой дом". Вскоре после того он
скончался, оплакиваемый согражданами, что являлось заслуженным воздаяни-
ем за его добродетели и заслуги. Джованни отличался величайшим
добросердечием и не только раздавал милостыню всем, кто о ней просил, но сам
шел навстречу неимущему без всякой его просьбы. Не знал он ненависти, и
добрых хвалил, а о злых сокрушался. Не домогаясь никаких почестей, все их
получал, и не являлся во Дворец Синьории, пока его не приглашали. Он любил
мир и избегал войны. Он помогал нуждающимся и поддерживал благоденствующих.
Неповинный в расхищении общественных средств, он, напротив, содействовал
увеличению государственной казны. Занимая какие-либо должности, он ко всем
проявлял доброжелательность и, не отличаясь особым красноречием, выказывал
зато исключительное благоразумие. На первый взгляд он казался задумчивым, но
беседа его бывала всегда приятной и остроумной. Скончался он богатый
мирскими благами, но еще более - всеобщим уважением и доброй славой, а
наследие это, как вещественное, так и нравственное, было не только
сохранено, но и увеличено сыном его Козимо.
Вольтеррцы, содержавшиеся в заключении и жаждавшие выйти на волю,
обещали согласиться на все, что от них требовали. Когда они были освобождены
и возвратились в Вольтерру, наступило время вступления в должность их новых
приоров, и среди них по жребию оказался некий Джусто, человек из низов, но
пользовавшийся среди них большим доверием и бывший одним из тех, кто во
Флоренции попал в тюрьму. И без того пылая ненавистью к флорентийцам как
из-за обиды, нанесенной Вольтерре, так и из-за своей личной, он к тому же
еще побуждался Джованни ди Контуджи, также приором, но из нобилей, подбить
народ от имени приоров и своего собственного к восстанию, вырвать город из
рук Флоренции и объявить себя его верховным главой. Следуя этому совету,
Джусто взялся за оружие, занял всю округу, захватил в плен капитана,
распоряжавшегося в Вольтерре от имени Флоренции, и с согласия народа
провозгласил себя государем. Переворот в Вольтерре пришелся флорентийцам
весьма не по вкусу. Однако мир с герцогом был только что заключен, и они
полагали, что у них хватит времени вновь завладеть Вольтеррой. Впрочем,
терять ее они тоже
не хотели и потому тотчас же поручили это дело мессеру Ринальдо
Альбицци и мессеру Палла Строцци. Джусто тоже сообразил, что флорентийцы не
замедлят на него напасть, и обратился за помощью к Сиене и Лукке. Сиенцы в
помощи ему отказали, заявив, что они в союзе с Флоренцией. А Паоло Гвиниджи,
владетель Лукки, дабы вновь завоевать расположение народа флорентийского,
каковое, видимо, было им утрачено из-за поддержки им герцога Миланского, не
только не оказал помощи Джусто, но задержал его послов и выдал их Флоренции.
Между тем назначенные флорентийцами комиссары решили захватить вольтеррцев
врасплох и с этой целью собрали всех находившихся в их распоряжении солдат,
произвели в Нижнем Валь д'Арно и пизанском контадо набор многочисленного
пешего ополчения и двинулись на Вольтерру. Но хотя Джусто был оставлен
соседями на произвол судьбы и ему угрожало нападение флорентийцев, он не пал
духом, а, напротив, полагаясь на свои сильные позиции и на обилие жизненных
припасов, приготовился к обороне. Был в Вольтерре некий мессер Арколано,
брат того Джованни, что убедил Джусто захватить власть, человек весьма
уважаемый. Он собрал кое-кого из своих друзей и стал внушать им, что в
происшедших событиях проявилась воля Божия ко спасению их города, ибо если
они возьмутся теперь за оружие, отнимут у Джусто власть и передадут город
Флоренции, то останутся в нем полными хозяевами, а Вольтерра сохранит свои
старинные привилегии. Без труда сговорившись, они отправились во дворец, где
находился сам глава города. Часть из них осталась внизу, а мессер Арколано с
тремя приспешниками поднялся наверх и, обнаружив там Джусто с несколькими
гражданами, отозвал его в сторону, словно желая сообщить ему что-то весьма
важное. Беседуя, он привел его в соседнюю комнату, где вместе со своими
приспешниками набросился на Джусто с обнаженным мечом. Однако им не удалось
помешать ему тоже схватить оружие и тяжело ранить двоих из них, но все же их
оказалось слишком много для одного. Джусто был убит и выброшен из окна. Все
сторонники мессера Арколано тотчас же взялись за оружие и передали Вольтерру
флорентийским комиссарам, которые со своим войском находились уже неподалеку
и, не заключая никакого соглашения, мгновенно вошли в город. В результате
положение Вольтерры ухудшилось, ибо ко всему прочему у нее отрезали
значительную часть прилегающей округи и, лишив самоуправления, превратили ее
в простое наместничество.
После того как Вольтерра была потеряна, а затем почти тотчас же
возвращена, исчезли, казалось, какие бы то ни было причины для войны. Однако
честолюбие людское снова ее разожгло. В войне против герцога на стороне
Флоренции сражался Никколо Фортебраччо, сын одной из сестер Браччо из
Перуджи. После заключения мира флорентийцы отказались от его услуг, но когда
произошло отпадение Вольтерры, он еще держал свою военную ставку в Фучеккьо,
почему комиссары в действиях против Вольтерры и воспользовались услугами его
и его солдат. В свое время считалось, что мессер Ринальдо задумал вместе с
ним новую войну и сам побудил его напасть на Лукку под каким-нибудь
фальшивым предлогом, дав Никколо понять, что если он это сделает, то он,
Ринальдо, со своей стороны добьется от флорентийского правительства
объявления войны Лукке и назначения его главой войска. После усмирения
Вольтерры Никколо возвратился на свои квартиры в Фучеккьо и то ли под
четырнадцати до семи. Таким образом, народные низы утратят свою власть в
советах республики, во-первых, из-за того, что у них уже не будет
большинства, а во-вторых, из-за усиления власти знати, которая по неизменной
своей враждебности к низам хода им не даст. Здравый смысл требует умения
управлять людьми в зависимости от обстоятельств данного времени: если отцы
использовали низы в борьбе со своеволием грандов, то ныне, когда гранды
принижены, а мелкий люд обнаглел, вполне справедливо будет обуздать его
дерзость, опираясь на грандов. Для того же, чтобы все это осуществить, нужны
хитрость и сила, каковые применить будет не так уж трудно, ибо среди
собравшихся есть члены совета Десяти, и они без труда смогут ввести в город
войска.
Все приветствовали речь мессера Ринальдо, и совет его получил всеобщую
поддержку, а Никколо да Уццано, между прочим, сказал: "Все высказанное
мессером Ринальдо верно, и средства, предложенные им, разумны и безошибочны,
но применить их необходимо так, чтобы в государстве не вышло открытого
раскола, что неизбежно произойдет, если с нами не согласится Джованни
Медичи, ибо если он к нам примкнет, толпа без главы и без поддержки не
сможет защититься, но в случае его отказа ничего сделать не удастся, не
прибегнув к оружию. Последнее же чревато опасностью либо не достигнуть
успеха, либо не иметь возможности воспользоваться плодами победы". Затем он
скромно напомнил собравшимся о прежних своих советах и о том, что они сами
не пожелали принять решительные меры тогда, когда это нетрудно было сделать,
а сейчас время прошло и к ним не прибегнешь без опасения ввергнуть
государство в еще худшие беды, так что остается лишь одно: перетянуть на
свою сторону Джованни Медичи. После этого было поручено мессеру Ринальдо
отправиться к Джованни и попытаться склонить его к одобрению их замысла.
Рыцарь Ринальдо, выполняя данное ему поручение, всячески уговаривал
Джованни присоединиться к ним в осуществлении этого дела и не стать, потакая
толпе, виновником того, что она свергнет правительство и погубит республику.
Джованни ответил, что, по его мнению, долг разумного и честного гражданина
состоит в том, чтобы не нарушать установленного в государстве порядка, ибо
ничто так не вредит людям, как подобные перемены, наносящие ущерб очень
многим гражданам, а там, где много недовольных, всегда можно ожидать
какого-нибудь пагубного происшествия. Осуществление их планов приведет к
двум зловреднейшим последствиям: с одной стороны, честь и власть получили бы
люди, которые ранее ими не обладали и потому не так уж их ценят и не имеют
особых оснований жаловаться на то, что их у них нет, с другой, они были бы
отобраны у тех, кто, привыкнув ими обладать, не успокоились бы, пока не
получили бы их обратно. Таким образом, обида, нанесенная одной партии,
окажется гораздо более значительной, чем преимущество, дарованное другой.
Так что виновник этой перемены наживет себе куда больше врагов, чем друзей,
и враги станут нападать на него гораздо решительнее, чем друзья защищать
его, ибо люди вообще гораздо более склонны к мщению за обиду, чем к
благодарности за благодеяние: благодарность как-то ущемляет их, а мщение и
выгодно, и приятно. Затем он обратился непосредственно к мессеру Ринальдо:
"Что же касается лично вас, то если вы вспомните все, что происходило в
нашем городе и какие препятствия вырастают в нем на каждом шагу, вы станете
придерживаться своего решения куда менее горячо, ибо кто его вдохновляет,
тот, вырвав с помощью войска власть у народа, затем отнимет ее у вас при
поддержке того же народа, ставшего теперь вашим врагом. И будет с вами, как
с мессером Бенедетто Альберти, который, поддавшись на уговоры людей, не
любивших его, согласился на осуждение мессера Джорджо Скали и мессера
Томмазо Строцци, но вскоре затем отправлен был в изгнание этими же самыми
людьми". Призвал он также мессера Ринальдо судить о вещах более обдуманно и
взять в пример своего отца, каковой, дабы заслужить всеобщее расположение,
снизил цену на соль, добился, чтобы каждый гражданин, обязанный уплачивать
меньше полфлорина
налога, мог бы не уплачивать его совсем, если бы не пожелал, и,
наконец, потребовал, чтобы в день, когда собираются советы республики, ни
один кредитор не мог бы преследовать должника. Речь же свою мессер Джованни
закончил заявлением, что он лично полагает, что государство должно
оставаться при существующем порядке.
Тайные эти замыслы стали, однако, известны, что увеличило уважение к
Джованни и усилило ненависть к его противникам. Он же избегал популярности,
чтобы не поощрять тех, кто пожелал бы использовать эту популярность, чтобы
заводить какие-либо новшества. Всем и каждому он говорил, что его желание -
не вызывать к жизни всевозможные партии, а, напротив, ослабить партийную
рознь, и что ему всего милее единство граждан. Такое поведение вызвало
недовольство многих его сторонников, которые хотели бы видеть в нем больше
боевого пыла. Среди них был, между прочим, Аламанно Медичи. Будучи от
природы человеком неуемным, он без устали побуждал Джованни к преследованию
врагов и к поддержке друзей, укоряя его за холодность и медлительность,
из-за чего, уверял Аламанно, враги не унимаются, их происки в конце концов
увенчаются успехом и приведут к гибели дом Джованни и всех его друзей.
Возбуждал он против Джованни даже его сына Козимо, но, что бы ни говорили и
ни предвещали Джованни, тот твердо стоял на своем. При всем том, однако же,
вокруг дома Медичи образовалась целая партия, и в городе утрачено было
всякое единство. Во Дворце Синьории служили тогда два канцлера - сер Мартино
и сер Паголо. Первый был сторонником Медичи, второй - Уццано. После того как
Джованни отказался присоединиться к замыслу врагов правительства, мессер
Ринальдо решил, что хорошо было бы лишить Мартино его должности, чтобы во
дворце стало больше сторонников Уццано. Однако противники предугадали этот
ход и не только защитили сера Мартино, но и добились увольнения сера Паголо
к величайшему неудовольствию и поношению враждебной партии. Этот случай мог
бы иметь печальные последствия, если бы Флоренция не испытывала тягот войны
и не была бы порядком напугана поражением при Дзагонаре. Ибо пока в городе
кипели эти
страсти, Аньоло делла Пергола во главе войск герцога захватил в Романье
земли, принадлежавшие Флоренции, за исключением Кастокаро и Модильяны,
отчасти потому, что все эти местечки были плохо укреплены, отчасти по вине
их защитников. Во время захвата герцогом этих земель случилось два
происшествия, по которым можно судить, как доблесть человеческая может
тронуть даже врага и как омерзительны подлость и трусость.
Комендантом крепости Монтепетрозо был Бьяджо дель Мелано. Враги
подожгли замок, и Бьяджо, окруженный почти со всех сторон пламенем,
убедившийся, что спасения для крепости нет, накидал всякой одежды и соломы в
угол, куда еще не достигал огонь, и на все это бросил двух своих малышей, а
врагам закричал: "Заберите себе то добро, которым наделила меня судьба и
которое вы можете у меня отнять. Но того, что у меня есть - моего мужества,
в чем моя честь и слава, я вам не отдам и его вы у меня не возьмете". Враги
бросились спасать детей, а ему протянули веревку и лестницу, чтобы и сам он
мог спастись. Но он отверг все это и предпочел погибнуть в пламени, чем
сохранить жизнь по милости врагов отечества. Вот пример, достойный столь
прославленной у нас древности и тем более удивительный, что в наше время
такое встречается куда реже. Сами враги возвратили детям его все то
имущество, какое еще можно было спасти, и отослали их со всяческой заботой к
родственникам. Республика проявила к ним не меньшую благожелательность: в
течение всей своей жизни содержались они на государственный счет.
Совершенно противоположное произошло в Галеате, где должность подеста
занимал Дзаноби дель Пино. Этот сдал неприятелю крепость, не оказав ни
малейшего сопротивления, и к тому же еще подсказал Аньоло, что ему имеет
смысл спуститься с возвышенностей Романьи в долины Тосканы, где он сможет
вести военные действия в условиях менее опасных и более выгодных. Такая
подлость и коварство вызвали отвращение у Аньоло, и он отдал Дзаноби своим
слугам, которые, вдоволь наизмывавшись над ним, вместо пищи стали давать ему
только
бумагу с нарисованными на ней змеями, приговаривая, что таким способом
они из гвельфа превратят его в гибеллина. Вскорости он и умер с голоду.
Между тем граф Оддо вместе с Никколо Пиччинино вторгся в
Валь-ди-Ламона, чтобы склонить владетеля Фаенцы к союзу с Флоренцией или
хотя бы воспрепятствовать свободному передвижению Аньоло делла Пергола по
территории Романьи. Но долина эта являет собой такое превосходное
естественное укрепление, а жители ее столь воинственны, что графа Оддо
постигла там смерть, а Никколо Пиччинино был взят в плен и отвезен в Фаенцу.
Однако по воле фортуны, именно благодаря поражению своему, флорентийцы
добились того, чего, может быть, не дала бы им и победа. Ибо Никколо сумел
так подойти к владетелю Фаенцы и его матери, что убедил их заключить
дружеский договор с Флоренцией. По договору этому Никколо получил свободу,
однако сам он не последовал совету, который давал другим. Договариваясь с
республикой об условиях своего поступления к ней на службу, он либо нашел
условия недостаточно для себя подходящими, либо ему предложили со стороны
другие, более выгодные, - во всяком случае он внезапно покинул Ареццо, где
находилась его ставка, и отправился в Ломбардию, где и поступил на службу к
герцогу.
Измена эта испугала флорентийцев, и без того обескураженных всеми
постигшими их неудачами. Решив, что им одним тягот такой войны не вынести,
они отправили послов в Венецию, чтобы настоятельным образом уговорить
венецианцев воспрепятствовать, пока это еще возможно, усилению врага,
который, если дать ему время, окажется для них таким же гибельным, как и для
флорентийцев. В этом же самом убеждал венецианцев Франческо Карманьола,
человек, в то время почитавшийся одним из выдающихся полководцев, каковой
ранее состоял на службе у герцога, но затем с ним рассорился. Венецианцы же
колебались, не зная, насколько можно доверять Карманьоле, и не притворны ли
его враждебные чувства к герцогу. Покуда они пребывали в этих сомнениях,
герцог
с помощью одного из слуг Карманьолы подсыпал ему отравы. Яд оказался
недостаточно сильным, чтобы умертвить его, однако же пришлось ему до
крайности худо. Когда обнаружилась причина его заболевания, венецианцы
позабыли о всех своих опасениях, а так как флорентийцы продолжали на них
нажимать, они заключили с ними союз, по которому обе договаривающиеся
стороны обязались вести войну общими средствами, причем земли, завоеванные в
Ломбардии, должны были отойти к Венеции, а все занятое в Тоскане и Романье -
к Флоренции. Карманьола же назначался главнокомандующим союзными войсками.
Благодаря этому договору военные действия перенесены были в Ломбардию, и
Карманьола руководил ими так искусно и доблестно, что за несколько месяцев
он захватил немало принадлежавших герцогу городов, между прочим Брешу.
Взятие этой крепости считалось в то время и по тому, как тогда велись войны,
деянием весьма удивительным.
Война продолжалась с 1422 по 1427 год. Граждане Флоренции, изнемогшие
под тяжестью установленных ранее налогов, решили заменить их другими. Для
того чтобы новые налоги распределялись справедливо, в зависимости от
достатка каждого гражданина, постановили, что взиматься они будут со всего
имущества в целом, так что обладатель капитала в сотню флоринов должен был
вносить полфлорина. Так как при таком положении налог с каждого гражданина
рассчитывался не людьми, а диктовался законом, богатые слои населения
оказались в великой невыгоде. Поэтому они возражали против этого закона еще
до обсуждения, и лишь Джованни Медичи открыто выступил за него, и его мнение
одержало верх. Для начисления налога пришлось учесть имущество всех вообще
граждан или, как говорится во Флоренции, закадастрировать его, почему налог
и стал называться кадастром. Мера эта наложила известную узду на тиранию
знати: теперь она уже не могла угнетать мелкий люд и угрозами заставлять его
молчать в правительственных советах, как прежде. Поэтому закон о новом
налоге был встречен всеобщим одобрением, и только имущие приня-
ли его с величайшим неудовольствием. Но люди всегда бывают недовольны
достигнутым и, едва заполучив одно, требуют другого. Так и теперь народ, не
удовлетворившись равным распределением налога по новому закону, пожелал,
чтобы закон получил обратную силу и чтобы по выяснении того, сколько богатые
не доплатили в прошлом согласно кадастру, их принудили бы раскошелиться
наравне с теми, кто вынужден был, внося налог не по средствам, распродавать
свое имущество. Это требование напугало знать гораздо больше, чем сам
кадастр, и, желая отвести от себя удар, они все время нападали на него,
утверждая, что он в высшей степени несправедлив, ибо учитывает движимое
имущество, которым сегодня владеешь, а завтра его уже нет; что, кроме того,
есть очень много людей, хранящих свои деньги втайне, так что они не могут
быть учтены кадастром. К этому они добавляли, что люди, которые, посвятив
себя управлению государством, перестают заниматься своими собственными
делами, должны облагаться меньше, чем другие: они трудятся для общего блага,
и несправедливо, чтобы государство пользовалось и их личным трудом, и их
имуществом, в то время как оно довольствуется обложением одного лишь
имущества прочих граждан. Сторонники закона о кадастровом обложении отвечали
на это, что если движимое имущество - величина неустойчивая, то ведь и налог
можно и увеличивать и уменьшать, а для этого нужно только почаще производить
кадастровый учет; что спрятанные деньги вполне можно не учитывать, поскольку
они никакого дохода не приносят, а для того чтобы они стали приносить доход,
их волей-неволей придется из тайного имущества превратить в явное; что тем
государственным деятелям, которых тяготят дела республики, надо просто
отказаться от участия в них и уйти в частную жизнь, - найдется немало
граждан, которых заботит общее дело и которые не пожалеют ради него ни
личного своего труда, ни своих денег, тем более что наградой им будут
почести и преимущества, связанные с участием в управлении государством, и им
вовсе не понадобится притязать еще и на уменьшение налога. Ведь по сути дела
речь идет здесь о нежелании признаться в истинной причине жалоб: если
придется платить наравне с другими, нельзя уже будет вести войну за чужой
счет, и если бы новая система обложения была установлена раньше, не
было бы ни войны с королем Владиславом, ни теперешней с герцогом
Филиппо, - ведь обе эти войны нужны только немногим, которые могут набить
себе мошну. Джованни Медичи старался примирить спорящих, доказывая им, что
незачем теперь возвращаться к прошлому, надо думать только о будущем; что
если налоги ранее были несправедливы, надо благодарить Бога, что найден
способ более справедливого обложения, а способ этот нужен прежде всего для
того, чтобы способствовать единству граждан, а не раздорам между ними,
которые неизбежно последуют, если заниматься уравниванием прежних налогов с
нынешними; что следует довольствоваться неполной победой, ибо тот, кто хочет
всего, часто все и теряет. Речь его умиротворила страсти, и вопрос о
пересмотре прежнего обложения больше не поднимался.
Между тем война с герцогом продолжалась, пока, наконец, при
посредничестве папского легата в Ферраре не был заключен мир. Но так как
Филиппо с самого начала не выполнял его условий, союзники снова взялись за
оружие, вступили с войсками герцога в битву и разгромили их при Маклодио.
После этого поражения герцог предложил новые условия, на которые флорентийцы
с венецианцами согласились: первые потому, что перестали доверять Венеции и
не хотели приносить свои интересы в жертву чужим, вторые потому, что после
победы над герцогом Карманьола стал действовать так медленно, что на него
уже нельзя было положиться. Таким образом, в 1428 году был заключен мир, по
которому Флоренция получила обратно все утраченное ею в Романье, а к
венецианцам отошла Бреша и, кроме того, герцог уступил им Бергамо с
прилегающими к нему землями. Война эта стоила флорентийцам три с половиной
миллиона дукатов и, обогатив и усилив Венецию, обеднила флорентийцев и
породила среди них новые раздоры.
С замирением внешним возобновились распри внутренние. Городская знать
не желала больше терпеть кадастровое обложение, но, не имея возможности
добиться его отмены, задумала восстановить против него как можно больше
народу, чтобы затем покончить с ним было легче. Должностным лицам,
занимающимся учетом дохо-
дов, посоветовали, чтобы они согласно закону учли имущество живущих в
дистретто, дабы выяснить, нет ли там имущества флорентийских граждан.
Соответственно с этим все подданные республики получили распоряжение в
течение определенного срока представить списки своего имущества. Жители
Вольтерры послали в Синьорию восемнадцать делегатов с жалобой по этому
поводу, а раздраженные представители власти посадили их в тюрьму.
Вольтеррцев это крайне возмутило, но они не стали действовать, чтобы их
заключенным землякам не стало хуже.
В то время Джованни Медичи заболел и, чувствуя, что болезнь его
смертельна, призвал к себе своих сыновей - Козимо и Лоренцо - и сказал им:
"Похоже, что срок жизни, назначенный мне Богом и природой при рождении моем,
приходит к концу. Умираю я вполне удовлетворенным, ибо оставляю вас
богатыми, здоровыми и занимающими такое положение, что если вы будете идти
по моим стопам, то сможете жить во Флоренции в чести и окруженные всеобщей
любовью. Ничто в этот час не утешает меня так, как сознание, что я не только
не нанес кому-либо обиды, но по мере сил своих старался делать добро.
Призываю вас поступать точно таким же образом. Если вы хотите жить спокойно,
то в делах государственных принимайте лишь то участие, на какое дает вам
право закон и согласие сограждан: тогда вам не будет грозить ни зависть, ни
опасность, ибо ненависть в людях возбуждает не то, что человеку дается, а
то, что он присваивает. И в управлении республикой вы всегда будете иметь
большую долю, чем те, кто, стремясь завладеть чужим, теряет и свое, да к
тому же еще, прежде чем потерять все, живет в беспрестанных треволнениях.
Придерживаясь такого поведения, удалось мне среди стольких врагов и в
стольких раздорах не только сохранить, но и увеличить мое влияние в нашем
городе. И если вы последуете моему примеру, то так же, как и я, сможете и
сохранить, и увеличить свое. Но если вы станете поступать иначе, то
подумайте о том, что конец ваш будет не счастливее, чем у тех, кто в истории
нашей известен как люди, погубившие себя и свой дом". Вскоре после того он
скончался, оплакиваемый согражданами, что являлось заслуженным воздаяни-
ем за его добродетели и заслуги. Джованни отличался величайшим
добросердечием и не только раздавал милостыню всем, кто о ней просил, но сам
шел навстречу неимущему без всякой его просьбы. Не знал он ненависти, и
добрых хвалил, а о злых сокрушался. Не домогаясь никаких почестей, все их
получал, и не являлся во Дворец Синьории, пока его не приглашали. Он любил
мир и избегал войны. Он помогал нуждающимся и поддерживал благоденствующих.
Неповинный в расхищении общественных средств, он, напротив, содействовал
увеличению государственной казны. Занимая какие-либо должности, он ко всем
проявлял доброжелательность и, не отличаясь особым красноречием, выказывал
зато исключительное благоразумие. На первый взгляд он казался задумчивым, но
беседа его бывала всегда приятной и остроумной. Скончался он богатый
мирскими благами, но еще более - всеобщим уважением и доброй славой, а
наследие это, как вещественное, так и нравственное, было не только
сохранено, но и увеличено сыном его Козимо.
Вольтеррцы, содержавшиеся в заключении и жаждавшие выйти на волю,
обещали согласиться на все, что от них требовали. Когда они были освобождены
и возвратились в Вольтерру, наступило время вступления в должность их новых
приоров, и среди них по жребию оказался некий Джусто, человек из низов, но
пользовавшийся среди них большим доверием и бывший одним из тех, кто во
Флоренции попал в тюрьму. И без того пылая ненавистью к флорентийцам как
из-за обиды, нанесенной Вольтерре, так и из-за своей личной, он к тому же
еще побуждался Джованни ди Контуджи, также приором, но из нобилей, подбить
народ от имени приоров и своего собственного к восстанию, вырвать город из
рук Флоренции и объявить себя его верховным главой. Следуя этому совету,
Джусто взялся за оружие, занял всю округу, захватил в плен капитана,
распоряжавшегося в Вольтерре от имени Флоренции, и с согласия народа
провозгласил себя государем. Переворот в Вольтерре пришелся флорентийцам
весьма не по вкусу. Однако мир с герцогом был только что заключен, и они
полагали, что у них хватит времени вновь завладеть Вольтеррой. Впрочем,
терять ее они тоже
не хотели и потому тотчас же поручили это дело мессеру Ринальдо
Альбицци и мессеру Палла Строцци. Джусто тоже сообразил, что флорентийцы не
замедлят на него напасть, и обратился за помощью к Сиене и Лукке. Сиенцы в
помощи ему отказали, заявив, что они в союзе с Флоренцией. А Паоло Гвиниджи,
владетель Лукки, дабы вновь завоевать расположение народа флорентийского,
каковое, видимо, было им утрачено из-за поддержки им герцога Миланского, не
только не оказал помощи Джусто, но задержал его послов и выдал их Флоренции.
Между тем назначенные флорентийцами комиссары решили захватить вольтеррцев
врасплох и с этой целью собрали всех находившихся в их распоряжении солдат,
произвели в Нижнем Валь д'Арно и пизанском контадо набор многочисленного
пешего ополчения и двинулись на Вольтерру. Но хотя Джусто был оставлен
соседями на произвол судьбы и ему угрожало нападение флорентийцев, он не пал
духом, а, напротив, полагаясь на свои сильные позиции и на обилие жизненных
припасов, приготовился к обороне. Был в Вольтерре некий мессер Арколано,
брат того Джованни, что убедил Джусто захватить власть, человек весьма
уважаемый. Он собрал кое-кого из своих друзей и стал внушать им, что в
происшедших событиях проявилась воля Божия ко спасению их города, ибо если
они возьмутся теперь за оружие, отнимут у Джусто власть и передадут город
Флоренции, то останутся в нем полными хозяевами, а Вольтерра сохранит свои
старинные привилегии. Без труда сговорившись, они отправились во дворец, где
находился сам глава города. Часть из них осталась внизу, а мессер Арколано с
тремя приспешниками поднялся наверх и, обнаружив там Джусто с несколькими
гражданами, отозвал его в сторону, словно желая сообщить ему что-то весьма
важное. Беседуя, он привел его в соседнюю комнату, где вместе со своими
приспешниками набросился на Джусто с обнаженным мечом. Однако им не удалось
помешать ему тоже схватить оружие и тяжело ранить двоих из них, но все же их
оказалось слишком много для одного. Джусто был убит и выброшен из окна. Все
сторонники мессера Арколано тотчас же взялись за оружие и передали Вольтерру
флорентийским комиссарам, которые со своим войском находились уже неподалеку
и, не заключая никакого соглашения, мгновенно вошли в город. В результате
положение Вольтерры ухудшилось, ибо ко всему прочему у нее отрезали
значительную часть прилегающей округи и, лишив самоуправления, превратили ее
в простое наместничество.
После того как Вольтерра была потеряна, а затем почти тотчас же
возвращена, исчезли, казалось, какие бы то ни было причины для войны. Однако
честолюбие людское снова ее разожгло. В войне против герцога на стороне
Флоренции сражался Никколо Фортебраччо, сын одной из сестер Браччо из
Перуджи. После заключения мира флорентийцы отказались от его услуг, но когда
произошло отпадение Вольтерры, он еще держал свою военную ставку в Фучеккьо,
почему комиссары в действиях против Вольтерры и воспользовались услугами его
и его солдат. В свое время считалось, что мессер Ринальдо задумал вместе с
ним новую войну и сам побудил его напасть на Лукку под каким-нибудь
фальшивым предлогом, дав Никколо понять, что если он это сделает, то он,
Ринальдо, со своей стороны добьется от флорентийского правительства
объявления войны Лукке и назначения его главой войска. После усмирения
Вольтерры Никколо возвратился на свои квартиры в Фучеккьо и то ли под