Страница:
обитателей на земле было немного, люди какое-то время жили разобщенно,
наподобие диких зверей. Затем, когда род человеческий размножился, люди
начали объединяться и, чтобы лучше оберечь себя, стали выбирать из своей
среды самых сильных и храбрых, делать их своими вожаками и подчиняться им.
Из этого родилось понимание хорошего и доброго в отличие от
дурного и злого. Вид человека, вредящего своему благодетелю, вызывал у
людей гнев и сострадание. Они ругали неблагодарных и хвалили тех, кто
оказывался благодарным. Потом, сообразив, что сами могут подвергнуться таким
же обидам, и дабы избегнуть подобного зла, они пришли к созданию законов и
установлению наказаний для их нарушителей. Так возникло понимание
справедливости. Вследствие этого, выбирая теперь государя, люди отдавали
предпочтение уже не самому отважному, а наиболее рассудительному и
справедливому. Но так как со временем государственная власть из выборной
превратилась в наследственную, то новые, наследственные государи изрядно
выродились по сравнению с прежними. Не помышляя о доблестных деяниях, они
заботились только о том, как бы им превзойти всех остальных в роскоши,
сладострастии и всякого рода разврате. Поэтому государь становился
ненавистным; всеобщая ненависть вызывала в нем страх; страх же толкал его на
насилия, и все это вскоре порождало тиранию. Этим клалось начало крушению
единовластия: возникали тайные общества и заговоры против государей.
Устраивали их люди не робкие и слабые, но те, кто возвышались над прочими
своим благородством, великодушием, богатством и знатностью и не могли
сносить гнусной жизни государя. Массы, повинуясь авторитету сих
могущественных граждан, ополчались на государя и, уничтожив его, подчинялись
им, как своим освободителям. Последние, ненавидя имя самодержца, создавали
из самих себя правительство. Поначалу, памятуя о прошлой тирании, они
правили в соответствии с установленными ими законами, жертвуя личными
интересами ради общего блага и со вниманием относясь как к частным, так и к
общественным делам. Однако через некоторое время управление переходило к их
сыновьям, которые, не познав превратностей судьбы, не испытав зла и не желая
довольствоваться гражданским равенством, становились алчными, честолюбивыми,
охотниками до чужих жен, превращая таким образом правление Оптиматов в
правление немногих, совершенно не считающееся с нормами общественной жизни.
Поэтому сыновей Оптиматов вскоре постигла судьба тирана. Раздраженные их
правлением, народные массы с готовностью шли за всяким, кто только не
пожелал бы выступить против подобных правителей; такой человек немедленно
находился и уничтожал
их с помощью масс. Однако память о государе и творимых им бесчинствах
была еще слишком свежа; поэтому, уничтожив власть немногих и не желая
восстанавливать единовластие государя, люди обращались к народному правлению
и устраивали его так, чтобы ни отдельные могущественные граждане, ни
государи не могли бы иметь в нем никакого влияния. Так как любой
государственный строй на первых порах внушает к себе некоторое почтение, то
народное правление какое-то время сохранялось, правда, недолго - пока не
умирало создавшее его поколение, ибо сразу же вслед за этим в городе
воцарялась разнузданность, при которой никто уже не боялся ни частных лиц,
ни общественных; всякий жил как хотел, и каждодневно учинялось множество
всяких несправедливостей. Тогда, вынуждаемые к тому необходимостью, или по
наущению какого-нибудь доброго человека, или же из желания покончить с
разнузданностью, люди опять возвращались к самодержавию, а затем мало-помалу
снова доходили до разнузданности - тем же путем и по тем же причинам.
Таков круг, вращаясь в котором, республики управлялись и управляются. И
если они редко возвращаются к исходным формам правления, то единственно
потому, что почти ни у одной республики не хватает сил пройти через все
вышесказанные изменения и устоять. Чаще всего случается, что в пору
мучительных перемен, когда республика всегда бывает ослаблена и лишена
мудрого совета, она становится добычей какого-нибудь соседнего государства,
обладающего лучшим политическим строем. Но если бы этого не происходило,
республика могла бы бесконечно вращаться в смене одних и тех же форм
правления.
Итак, я утверждаю, что все названные формы губительны: три хороших по
причине их кратковременности, а три дурных - из-за их злокачественности.
Поэтому, зная об этом их недостатке, мудрые законодатели избегали каждой из
них в отдельности и избирали такую, в которой они оказывались бы
перемешанными, считая подобную форму правления более прочной и устойчивой,
ибо, сосуществуя одновременно в одном и том же городе, Самодержавие,
Оптиматы и Народное правление оглядываются друг на друга.
Из создателей такого рода конституций более всех достоин славы Ликург.
Давая Спарте законы, он отвел соответствующую роль Царям, Аристократам и
Народу и создал государственный строй, просуществовавший свыше восьмисот лет
и принесший этому городу великую славу и благоденствие. Совсем иное
случилось с Солоном, давшим законы Афинам. Установив там одно лишь Народное
правление, он дал ему столь краткую жизнь, что еще до своей смерти успел
увидеть в Афинах тиранию Пи-систрата. И хотя через сорок лет наследники
Писистрата были изгнаны и в Афинах возродилась свобода, ибо там было
восстановлено Народное правление в соответствии с законами Солона, правление
это просуществовало не дольше ста лет, несмотря на то что для поддержания
его принимались различные, не предусмотренные самим Солоном постановления,
направленные на обуздание наглости дворян и всеобщей разнузданности. Как бы
то ни было, так как Солон не соединил Народное правление с сильными
сторонами Самодержавия и Аристократии, Афины, по сравнению со Спартой,
прожили очень недолгую жизнь.
Обратимся, однако, к Риму. Несмотря на то что в Риме не было своего
Ликурга, который бы с самого начала устроил его так, чтобы он мог долгое
время жить свободным, в нем создалось множество благоприятных обстоятельств,
возникших благодаря разногласиям между Плебсом и Сенатом, и то, чего не
совершил законодатель, сделал случай. Поэтому если Риму не повезло вначале,
то ему повезло потом. Первые учреждения его были плохи, но не настолько,
чтобы свернуть его с правильного пути, могущего привести к совершенству.
Ромул и другие цари создали много хороших законов, отвечающих, между прочим,
и требованиям свободы, но так как целью их было основание царства, а не
республики, то, когда Рим стал свободным, оказалось, что в нем недостает
многого, что надо было бы учредить ради свободы и о чем цари не
позаботились.
После того как римские цари лишились власти вследствие обсуждавшихся
нами причин и рассмотренным выше образом, изгнавшие их сразу же учредили
должность двух Консулов, занявших место Царя, так что из Рима была изгнана
не сама царская власть, а лишь ее имя. Таким образом, поскольку в римской
республике имелись Консулы и Сенат, она представляла собой соединение двух
из трех вышеописанных начал, а именно Самодержа-
вия и Аристократии. Оставалось только дать место Народному правлению.
Поэтому, когда римская знать по причинам, о которых будет говорено дальше,
совсем обнаглела, против нее восстал Народ, и, чтобы не потерять всего, ей
пришлось поступиться и предоставить Народу его долю в управлении
государством. С другой стороны, у Консулов и Сената сохранилось достаточно
власти, чтобы они могли удерживать в республике свое прежнее положение. Так
возник институт плебейских Трибунов. После его возникновения состояние
римской республики упрочилось, ибо в ней получили место все три
правительственных начала. Судьба была столь благосклонна к Риму, что, хотя
он переходил от правления Царей и Оптиматов к правлению Народа, проходя
через вышеописанные ступени и повинуясь аналогичным причинам, тем не менее
царская власть в нем никогда не была полностью уничтожена для передачи ее
Оптиматам, а власть Оптиматов не была уменьшена для передачи ее Народу.
Смешавшись друг с другом, они сделали республику совершенной. К такому
совершенству Рим пришел благодаря раздорам между Плебсом и Сенатом, как это
будет подробно показано в двух следующих главах.
Глава III
КАКИЕ ОБСТОЯТЕЛЬСТВА ПРИВЕЛИ К СОЗДАНИЮ В РИМЕ ПЛЕБЕЙСКИХ ТРИБУНОВ,
КАКОВОЕ СДЕЛАЛО РЕСПУБЛИКУ БОЛЕЕ СОВЕРШЕННОЙ
Как доказывают все, рассуждающие об общественной жизни, и как то
подтверждается множеством примеров из истории, учредителю республики и
создателю ее законов необходимо заведомо считать всех людей злыми и
предполагать, что они всегда проявят злобность своей души, едва лишь им
представится к тому удобный случай. Если же чья-нибудь злобность некоторое
время не обнаруживается, то происходит это вследствие каких-то неясных
причин, пониманию которых мешает отсутствие опыта; однако ее все равно
обнаружит время, называемое отцом всякой истины.
Казалось, что после изгнания Тарквиниев в Риме установилось величайшее
согласие между Плебсом и Сенатом; что Знать отказалась от своего высокомерия
и настолько прониклась народным духом, что стала выносимой даже для человека
из самых низов. Это ее лицемерие не было обнаружено и причины его не были
ясны, пока были живы Тарквинии. Боясь их и опасаясь, как бы притесняемый
Плебс не примкнул к ним, Знать обращалась с плебеями по-человечески; но едва
лишь Тарквинии умерли и у Знати исчез страх перед ними, как она стала
извергать на Плебс яд, скопившийся у нее в груди, и угнетать его всеми
возможными способами. Это подтверждает сказанное мной выше: люди поступают
хорошо лишь по необходимости; когда же у них имеется большая свобода выбора
и появляется возможность вести себя как им заблагорассудится, то сразу же
возникают величайшие смуты и беспорядки. Вот почему говорят, что голод и
нужда делают людей изобретательными, а законы - добрыми. Там, где что-либо
совершается хорошо само собой, без закона, в законе нет надобности; но когда
добрый обычай исчезает, закон сразу же делается необходимым. Поэтому, когда
умерли Тарквинии, страх перед которыми обуздывал Знать, пришлось подумать о
каком-нибудь новом порядке, который оказывал бы такое же действие, что и
Тарквинии, пока они были живы. Поэтому после многих смут, волнений и
рискованных столкновений между Плебсом и Знатью для безопасности Плебса были
учреждены Трибуны. Им были предоставлены большие полномочия, и они
пользовались таким уважением, что могли всегда играть роль посредников между
Плебсом и Сенатом и противостоять наглости Знати.
Глава IV
О ТОМ, ЧТО РАЗДОРЫ МЕЖДУ ПЛЕБСОМ И СЕНАТОМ СДЕЛАЛИ РИМСКУЮ РЕСПУБЛИКУ
СВОБОДНОЙ И МОГУЩЕСТВЕННОЙ
Я не хочу оставить без рассмотрения смуты, происходившие в Риме после
смерти Тарквиниев и до учреждения Трибунов, и намерен кое-что возразить тем,
кто утверждает, будто Рим был республикой настолько подверженной смутам и до
того беспорядочной, что, не исправь судьба и военная доблесть его
недостатков, он оказался бы ничтожнее всякого другого государства. Я не могу
от-
рицать того, что счастливая судьба и армия были причинами римского
владычества; но в данном случае мне представляется неизбежным само
возникновение названных причин, ибо хорошая армия имеется там, где
существует хороший политический строй, и хорошей армии редко не сопутствует
счастье.
Но перейдем к другим примечательным особенностям этого города. Я
утверждаю, что осуждающие столкновения между Знатью и Плебсом порицают,
по-моему, то самое, что было главной причиной сохранения в Риме свободы; что
они обращают больше внимания на ропот и крики, порождавшиеся такими
столкновениями, чем на вытекавшие из них благие последствия; и что, наконец,
они не учитывают того, что в каждой республике имеются два различных
умонастроения - народное и дворянское, и что все законы, принимавшиеся во
имя свободы, порождались разногласиями между народом и грандами. В этом
легко убедиться на примере истории Рима. От Тарквиниев до Гракхов - а их
разделяет более трехсот лет - смуты в Риме очень редко приводили к изгнаниям
и еще реже - к кровопролитию. Никак нельзя называть подобные смуты
губительными. Никак нельзя утверждать, что в республике, которая при всех
возникавших в ней раздорах за такой долгий срок отправила в изгнание не
более восьми - десяти граждан, почти никого не казнила и очень немногих
приговорила к денежному штрафу, отсутствовало внутреннее единство. И уж
вовсе безосновательно объявлять неупорядоченной республику, давшую столько
примеров доблести, ибо добрые примеры порождаются хорошим воспитанием,
хорошее воспитание - хорошими законами, а хорошие законы - теми самыми
смутами, которые многими необдуманно осуждаются. В самом деле, всякий, кто
тщательно исследует исход римских смут, обнаружит, что из них проистекали не
изгнания или насилия, наносящие урон общему благу, а законы и постановления,
укрепляющие общественную свободу.
Возможно, кто-нибудь мне возразит: "Что за странные, чуть ли не
зверские нравы: народ скопом орет на Сенат, Сенат - на народ, граждане
суматошно бегают по улицам, запирают лавки, все плебеи разом покидают Рим -
обо всем этом страшно даже читать". На это я отвечу: всякий город должен
обладать обычаями, предоставляющими народу возможность давать выход его
честолюбивым
стремлениям, а особливо такой город, где во всех важных делах
приходится считаться с народом. Для Рима было обычным, что когда народ хотел
добиться нужного ему закона, он либо прибегал к какому-нибудь из
вышеназванных действий, либо отказывался идти на войну, и тогда, чтобы
успокоить его, приходилось в какой-то мере удовлетворять его желание. Но
стремления свободного народа редко бывают губительными для свободы, ибо они
порождаются либо притеснениями, либо опасениями народа, что его хотят
притеснять. Если опасения эти необоснованны, надежным средством против них
является сходка, на которой какой-нибудь уважаемый человек произносит речь и
доказывает в ней народу, что тот заблуждается. Несмотря на то, что народ, по
словам Туллия, невежествен, он способен воспринять истину и легко уступает,
когда человек, заслуживающий доверия, говорит ему правду.
Итак, следует более осмотрительно порицать римскую форму правления и
помнить о том, что многие хорошие следствия, имевшие место в римской
республике, должны были быть обусловлены превосходными причинами. И раз
смуты были причиной учреждения Трибунов, они заслуживают высшей похвалы.
Учреждение Трибунов не только предоставило народу его долю в управлении
государством, но и имело своей целью защиту свободы, как то будет показано в
следующей главе.
Глава V
КТО ЛУЧШЕ ОХРАНЯЕТ СВОБОДЫ - НАРОД ИЛИ ДВОРЯНЕ, И У КОГО БОЛЬШЕ ПРИЧИН
ДЛЯ ВОЗБУЖДЕНИЯ СМУТ - У ТЕХ, КТО ХОЧЕТ ПРИОБРЕСТИ, ИЛИ ЖЕ У ТЕХ, КТО ХОЧЕТ
СОХРАНИТЬ ПРИОБРЕТЕННОЕ
Те, кто мудро создавали республику, одним из самых необходимых дел
почитали организацию охраны свободы. В зависимости от того, кому она
вверялась, дольше или меньше сохранялась свободная жизнь. А так как в каждой
республике имеются люди знатные и народ, то возникает вопрос, кому лучше
поручить названную охрану. У лакедемонян, а во времена более к нам близкие -
у венецианцев, охрана свободы была отдана в руки Нобилей; но У римлян она
была поручена Плебсу.
Необходимо поэтому рассмотреть, какая из этих республик сделала лучший
выбор. Если вникать в причины, то можно будет много сказать в пользу каждой
из них. Если же взглянуть на результаты, то придется, наверное, отдать
предпочтение Нобилям, ибо свобода в Спарте и Венеции просуществовала дольше,
чем в Риме.
Обращаясь к рассмотрению причин, я скажу, имея в виду сперва римлян,
что охрану какой-нибудь вещи надлежит поручать тому, кто бы менее жаждал
завладеть ей. А если мы посмотрим на цели людей благородных и людей
худородных, то, несомненно, обнаружим, что благородные изо всех сил
стремятся к господству, а худородные желают лишь не быть порабощенными и,
следовательно, гораздо больше, чем гранды, любят свободную жизнь, имея
меньше надежд, чем они, узурпировать общественную свободу. Поэтому
естественно, что когда охрана свободы вверена народу, он печется о ней
больше и, не имея возможности сам узурпировать свободу, не позволяет этого и
другим.
Но с другой стороны, защитники спартанского и венецианского строя
говорят, что при вручении охраны свободы людям могущественным и знатным
сразу достигаются две важные цели: во-первых, благодаря этому знать
удовлетворяет свое честолюбие и, занимая господствующее положение в
республике, держа в своих руках дубину власти, имеет все основания
чувствовать себя вполне довольной; а во-вторых, этим сильно ослабляется
мятежный дух черни, являющийся причиной бесконечных раздоров и беспорядков в
республике и способный довести Знать до такого отчаяния, которое со временем
принесет дурные плоды. В качестве примера они ссылаются на тот же Рим, где
после установления должности плебейских Трибунов чернь, получив в свои руки
власть, не довольствовалась одним плебейским Консулом, но пожелала, чтобы
оба Консула были плебейскими. Потом она потребовала себе Цензуру, Претуру и
все другие высшие правительственные должности в государстве. Но и это ее не
удовлетворило; поэтому, увлекаемая все тем же неистовством, она начала
обожать людей, которых считала способными сокрушить знать. Это породило
могущество Мария и погубило Рим.
Поистине, тому, кто должным образом взвесит одну и другую возможность,
не легко будет решить, кому следует поручить охрану свободы, не уяснив
предварительно, какая из человеческих склонностей пагубнее для республики -
та ли, что побуждает сохранять приобретенные почести, или же та, что толкает
на их приобретение.
Всякий, кто тщательно исследует этот вопрос со всех сторон, придет в
конце концов к следующему выводу: ты рассуждаешь либо о республике, желающей
создать империю, подобную Риму, либо о той, которой достаточно просто
уцелеть. В первом случае надо делать все, как делалось в Риме; во втором -
можно подражать Венеции и Спарте по причинам, о которых будет сказано в
следующей главе.
Но, возвращаясь к рассмотрению того, какие люди опаснее для республики
- те ли, что жаждут приобретать, или же те, кто боится утратить
приобретенное, - укажу, что когда для раскрытия заговора, возникшего в Капуе
против Рима, Марк Менений был сделан диктатором, а Марк Фульвий -
начальником конницы (оба были плебеями), они получили от народа также и
полномочия установить, кто в самом Риме с помощью подкупа и вообще
незаконными путями затевает получить консульство и другие должности. Знать
сочла, что таковые полномочия, данные диктатору, были направлены против нее,
и распустила по Риму слухи, будто почетных должностей подкупом и незаконным
способом ищут не знатные люди, а худородные, которые, не имея возможности
полагаться на происхождение и собственные доблести, пытаются достичь
высокого положения незаконным путем. Особенно в этом обвиняли самого
диктатора. Обвинения эти были настолько серьезны, что Менений, созвав сходку
и жалуясь на клевету, возведенную на него знатью, сложил с себя диктатуру и
отдался на суд народа. Дело его разбиралось, и он был оправдан. На суде
много спорили о том, кто честолюбивее - тот ли, кто хочет сохранить
приобретенную власть, или же тот, кто стремится к ее приобретению, ибо и то
и другое желание легко может стать причиной величайших смут. Чаще всего,
однако, таковые смуты вызываются людьми имущими, потому страх потерять
богатство порождает у них те же страсти, которые свойственны неимущим, ибо
никто не считает, что он надежно владеет тем, что у него есть, не приобретая
большего. Не говоря уж о том, что более богатые люди имеют большие
возможности и средства для учинения пагубных перемен.
Кроме того, нередко случается, что их наглое и заносчивое поведение
зажигает в сердцах людей неимущих желание обладать властью либо для того,
чтобы отомстить обидчикам, разорив их, либо для того, чтобы самим получить
богатство и почести, которыми те злоупотребляют.
Глава VI
ВОЗМОЖНО ЛИ БЫЛО УСТАНОВИТЬ В РИМЕ ТАКОЙ СТРОЙ, КОТОРЫЙ УНИЧТОЖИЛ БЫ
ВРАЖДУ МЕЖДУ НАРОДОМ И СЕНАТОМ
Выше мы рассуждали о последствиях, которые имели раздоры между Народом
и Сенатом. Однако, проследив их до времени Гракхов, когда они сделались
причиной крушения свободной жизни, вероятно, найдется кто-нибудь, кто
пожелает, чтобы Рим достиг великих результатов без того, чтобы в нем
существовала вышеназванная вражда. Поэтому мне кажется делом, достойным
внимания, посмотреть, можно ли было установить в Риме такой строй, который
уничтожил бы упомянутые раздоры. А желая исследовать это, необходимо
обратиться к тем республикам, которые долгое время просуществовали
свободными без подобной вражды и смут, и посмотреть, каков был у них строй и
можно ли было ввести его в Риме. В качестве примера у древних возьмем
Спарту, а у наших современников Венецию - государства, о которых я уже
говорил.
В Спарте был царь и небольшой Сенат, который ею управлял. Венеция же не
имеет различных наименований для членов правительства; все, кто могут
принимать участие в управлении, называются там одним общим именем - Дворяне.
Такой обычай возник в Венеции больше благодаря случаю, нежели мудрости ее
законодателей. Дело обстояло вот как: на небольших клочках суши, где
расположен теперь город, в силу причин, о которых уже говорилось, скопилось
много людей. Когда число их возросло настолько, что для продолжения
совместной жизни им потребовались законы, они установили определенную форму
правления; часто собираясь вместе на советы, на которых решались вопросы,
касающиеся города, они в конце концов постановили, что их вполне достаточно
для нормаль-
ной политической жизни, и закрыли возможность для участия в правлении
всем тем, кто поселился бы там позднее. А так как со временем в Венеции
оказалось довольно много жителей, не имеющих доступа к правлению, то, дабы
почтить тех, кто правил, их стали именовать Дворянами, всех же прочих -
Пополанами.
Подобный порядок смог возникнуть и сохраниться без смут, потому что,
когда он родился, любой из тогдашних обитателей Венеции входил в
правительство, так что жаловаться было некому; те же, кто поселился в ней
позднее, найдя государство прочным и окончательно сложившимся, не имели ни
причин, ни возможностей для смут. Причин у них не было потому, что никто их
ничего не лишил; возможностей же у них не было оттого, что правители держали
их прочно в узде и не использовали там, где они могли бы приобрести
авторитет. Кроме того, тех, кто поселился в Венеции позднее, не было слишком
много, так что не существовало диспропорции между теми, кто правил, и теми,
кем управляли: число Дворян либо равнялось числу Пополанов, либо
превосходило его. Вот причины того, почему Венеция смогла учредить у себя
такой строй и сохранить его в целостности.
Спарта, как я уже говорил, управлялась Царем и небольшим Сенатом. Она
смогла просуществовать столь долгое время, потому что в Спарте было мало
жителей и потому что в нее был закрыт доступ для чужестранцев, желавших там
поселиться, а также потому, что, почитая законы Ликурга (их соблюдение
уничтожало все причины для смут), спартанцы смогли долго сохранять
внутреннее единство. Ликург своими законами установил в Спарте имущественное
равенство и неравенство общественных положений; там все были равно бедны;
плебеи не обладали там честолюбием, ибо высокие общественные должности в
городе распространялись на немногих граждан и Плебс не подпускался к ним
даже близко; аристократы же своим дурным обращением никогда не вызывали у
плебеев желания завладеть этими должностями. Такое положение было создано
спартанскими Царями, которые, обладая самодержавной властью и будучи
окруженными со всех сторон Знатью, не имели более верного средства для
поддержания своего достоинства, нежели предоставление
Плебсу защиты от всякого рода обид. Благодаря этому Плебс не испытывал
страха и не стремился к государственной власти; а так как у него не было
государственной власти и он не испытывал страха, то тем самым не возникло
соперничества между ним и Знатью, отпала причина для смут, и Плебс и Знать
могли долгое время сохранять единство. Два важных обстоятельства
обусловливали это единство: во-первых, в Спарте было мало жителей, и поэтому
они могли управляться немногими; во-вторых, не допуская в свою республику
иноземцев, спартанцы не имели случая ни развратиться, ни до такой степени
увеличиться численно, чтобы для них стало невыносимым управляющее ими
наподобие диких зверей. Затем, когда род человеческий размножился, люди
начали объединяться и, чтобы лучше оберечь себя, стали выбирать из своей
среды самых сильных и храбрых, делать их своими вожаками и подчиняться им.
Из этого родилось понимание хорошего и доброго в отличие от
дурного и злого. Вид человека, вредящего своему благодетелю, вызывал у
людей гнев и сострадание. Они ругали неблагодарных и хвалили тех, кто
оказывался благодарным. Потом, сообразив, что сами могут подвергнуться таким
же обидам, и дабы избегнуть подобного зла, они пришли к созданию законов и
установлению наказаний для их нарушителей. Так возникло понимание
справедливости. Вследствие этого, выбирая теперь государя, люди отдавали
предпочтение уже не самому отважному, а наиболее рассудительному и
справедливому. Но так как со временем государственная власть из выборной
превратилась в наследственную, то новые, наследственные государи изрядно
выродились по сравнению с прежними. Не помышляя о доблестных деяниях, они
заботились только о том, как бы им превзойти всех остальных в роскоши,
сладострастии и всякого рода разврате. Поэтому государь становился
ненавистным; всеобщая ненависть вызывала в нем страх; страх же толкал его на
насилия, и все это вскоре порождало тиранию. Этим клалось начало крушению
единовластия: возникали тайные общества и заговоры против государей.
Устраивали их люди не робкие и слабые, но те, кто возвышались над прочими
своим благородством, великодушием, богатством и знатностью и не могли
сносить гнусной жизни государя. Массы, повинуясь авторитету сих
могущественных граждан, ополчались на государя и, уничтожив его, подчинялись
им, как своим освободителям. Последние, ненавидя имя самодержца, создавали
из самих себя правительство. Поначалу, памятуя о прошлой тирании, они
правили в соответствии с установленными ими законами, жертвуя личными
интересами ради общего блага и со вниманием относясь как к частным, так и к
общественным делам. Однако через некоторое время управление переходило к их
сыновьям, которые, не познав превратностей судьбы, не испытав зла и не желая
довольствоваться гражданским равенством, становились алчными, честолюбивыми,
охотниками до чужих жен, превращая таким образом правление Оптиматов в
правление немногих, совершенно не считающееся с нормами общественной жизни.
Поэтому сыновей Оптиматов вскоре постигла судьба тирана. Раздраженные их
правлением, народные массы с готовностью шли за всяким, кто только не
пожелал бы выступить против подобных правителей; такой человек немедленно
находился и уничтожал
их с помощью масс. Однако память о государе и творимых им бесчинствах
была еще слишком свежа; поэтому, уничтожив власть немногих и не желая
восстанавливать единовластие государя, люди обращались к народному правлению
и устраивали его так, чтобы ни отдельные могущественные граждане, ни
государи не могли бы иметь в нем никакого влияния. Так как любой
государственный строй на первых порах внушает к себе некоторое почтение, то
народное правление какое-то время сохранялось, правда, недолго - пока не
умирало создавшее его поколение, ибо сразу же вслед за этим в городе
воцарялась разнузданность, при которой никто уже не боялся ни частных лиц,
ни общественных; всякий жил как хотел, и каждодневно учинялось множество
всяких несправедливостей. Тогда, вынуждаемые к тому необходимостью, или по
наущению какого-нибудь доброго человека, или же из желания покончить с
разнузданностью, люди опять возвращались к самодержавию, а затем мало-помалу
снова доходили до разнузданности - тем же путем и по тем же причинам.
Таков круг, вращаясь в котором, республики управлялись и управляются. И
если они редко возвращаются к исходным формам правления, то единственно
потому, что почти ни у одной республики не хватает сил пройти через все
вышесказанные изменения и устоять. Чаще всего случается, что в пору
мучительных перемен, когда республика всегда бывает ослаблена и лишена
мудрого совета, она становится добычей какого-нибудь соседнего государства,
обладающего лучшим политическим строем. Но если бы этого не происходило,
республика могла бы бесконечно вращаться в смене одних и тех же форм
правления.
Итак, я утверждаю, что все названные формы губительны: три хороших по
причине их кратковременности, а три дурных - из-за их злокачественности.
Поэтому, зная об этом их недостатке, мудрые законодатели избегали каждой из
них в отдельности и избирали такую, в которой они оказывались бы
перемешанными, считая подобную форму правления более прочной и устойчивой,
ибо, сосуществуя одновременно в одном и том же городе, Самодержавие,
Оптиматы и Народное правление оглядываются друг на друга.
Из создателей такого рода конституций более всех достоин славы Ликург.
Давая Спарте законы, он отвел соответствующую роль Царям, Аристократам и
Народу и создал государственный строй, просуществовавший свыше восьмисот лет
и принесший этому городу великую славу и благоденствие. Совсем иное
случилось с Солоном, давшим законы Афинам. Установив там одно лишь Народное
правление, он дал ему столь краткую жизнь, что еще до своей смерти успел
увидеть в Афинах тиранию Пи-систрата. И хотя через сорок лет наследники
Писистрата были изгнаны и в Афинах возродилась свобода, ибо там было
восстановлено Народное правление в соответствии с законами Солона, правление
это просуществовало не дольше ста лет, несмотря на то что для поддержания
его принимались различные, не предусмотренные самим Солоном постановления,
направленные на обуздание наглости дворян и всеобщей разнузданности. Как бы
то ни было, так как Солон не соединил Народное правление с сильными
сторонами Самодержавия и Аристократии, Афины, по сравнению со Спартой,
прожили очень недолгую жизнь.
Обратимся, однако, к Риму. Несмотря на то что в Риме не было своего
Ликурга, который бы с самого начала устроил его так, чтобы он мог долгое
время жить свободным, в нем создалось множество благоприятных обстоятельств,
возникших благодаря разногласиям между Плебсом и Сенатом, и то, чего не
совершил законодатель, сделал случай. Поэтому если Риму не повезло вначале,
то ему повезло потом. Первые учреждения его были плохи, но не настолько,
чтобы свернуть его с правильного пути, могущего привести к совершенству.
Ромул и другие цари создали много хороших законов, отвечающих, между прочим,
и требованиям свободы, но так как целью их было основание царства, а не
республики, то, когда Рим стал свободным, оказалось, что в нем недостает
многого, что надо было бы учредить ради свободы и о чем цари не
позаботились.
После того как римские цари лишились власти вследствие обсуждавшихся
нами причин и рассмотренным выше образом, изгнавшие их сразу же учредили
должность двух Консулов, занявших место Царя, так что из Рима была изгнана
не сама царская власть, а лишь ее имя. Таким образом, поскольку в римской
республике имелись Консулы и Сенат, она представляла собой соединение двух
из трех вышеописанных начал, а именно Самодержа-
вия и Аристократии. Оставалось только дать место Народному правлению.
Поэтому, когда римская знать по причинам, о которых будет говорено дальше,
совсем обнаглела, против нее восстал Народ, и, чтобы не потерять всего, ей
пришлось поступиться и предоставить Народу его долю в управлении
государством. С другой стороны, у Консулов и Сената сохранилось достаточно
власти, чтобы они могли удерживать в республике свое прежнее положение. Так
возник институт плебейских Трибунов. После его возникновения состояние
римской республики упрочилось, ибо в ней получили место все три
правительственных начала. Судьба была столь благосклонна к Риму, что, хотя
он переходил от правления Царей и Оптиматов к правлению Народа, проходя
через вышеописанные ступени и повинуясь аналогичным причинам, тем не менее
царская власть в нем никогда не была полностью уничтожена для передачи ее
Оптиматам, а власть Оптиматов не была уменьшена для передачи ее Народу.
Смешавшись друг с другом, они сделали республику совершенной. К такому
совершенству Рим пришел благодаря раздорам между Плебсом и Сенатом, как это
будет подробно показано в двух следующих главах.
Глава III
КАКИЕ ОБСТОЯТЕЛЬСТВА ПРИВЕЛИ К СОЗДАНИЮ В РИМЕ ПЛЕБЕЙСКИХ ТРИБУНОВ,
КАКОВОЕ СДЕЛАЛО РЕСПУБЛИКУ БОЛЕЕ СОВЕРШЕННОЙ
Как доказывают все, рассуждающие об общественной жизни, и как то
подтверждается множеством примеров из истории, учредителю республики и
создателю ее законов необходимо заведомо считать всех людей злыми и
предполагать, что они всегда проявят злобность своей души, едва лишь им
представится к тому удобный случай. Если же чья-нибудь злобность некоторое
время не обнаруживается, то происходит это вследствие каких-то неясных
причин, пониманию которых мешает отсутствие опыта; однако ее все равно
обнаружит время, называемое отцом всякой истины.
Казалось, что после изгнания Тарквиниев в Риме установилось величайшее
согласие между Плебсом и Сенатом; что Знать отказалась от своего высокомерия
и настолько прониклась народным духом, что стала выносимой даже для человека
из самых низов. Это ее лицемерие не было обнаружено и причины его не были
ясны, пока были живы Тарквинии. Боясь их и опасаясь, как бы притесняемый
Плебс не примкнул к ним, Знать обращалась с плебеями по-человечески; но едва
лишь Тарквинии умерли и у Знати исчез страх перед ними, как она стала
извергать на Плебс яд, скопившийся у нее в груди, и угнетать его всеми
возможными способами. Это подтверждает сказанное мной выше: люди поступают
хорошо лишь по необходимости; когда же у них имеется большая свобода выбора
и появляется возможность вести себя как им заблагорассудится, то сразу же
возникают величайшие смуты и беспорядки. Вот почему говорят, что голод и
нужда делают людей изобретательными, а законы - добрыми. Там, где что-либо
совершается хорошо само собой, без закона, в законе нет надобности; но когда
добрый обычай исчезает, закон сразу же делается необходимым. Поэтому, когда
умерли Тарквинии, страх перед которыми обуздывал Знать, пришлось подумать о
каком-нибудь новом порядке, который оказывал бы такое же действие, что и
Тарквинии, пока они были живы. Поэтому после многих смут, волнений и
рискованных столкновений между Плебсом и Знатью для безопасности Плебса были
учреждены Трибуны. Им были предоставлены большие полномочия, и они
пользовались таким уважением, что могли всегда играть роль посредников между
Плебсом и Сенатом и противостоять наглости Знати.
Глава IV
О ТОМ, ЧТО РАЗДОРЫ МЕЖДУ ПЛЕБСОМ И СЕНАТОМ СДЕЛАЛИ РИМСКУЮ РЕСПУБЛИКУ
СВОБОДНОЙ И МОГУЩЕСТВЕННОЙ
Я не хочу оставить без рассмотрения смуты, происходившие в Риме после
смерти Тарквиниев и до учреждения Трибунов, и намерен кое-что возразить тем,
кто утверждает, будто Рим был республикой настолько подверженной смутам и до
того беспорядочной, что, не исправь судьба и военная доблесть его
недостатков, он оказался бы ничтожнее всякого другого государства. Я не могу
от-
рицать того, что счастливая судьба и армия были причинами римского
владычества; но в данном случае мне представляется неизбежным само
возникновение названных причин, ибо хорошая армия имеется там, где
существует хороший политический строй, и хорошей армии редко не сопутствует
счастье.
Но перейдем к другим примечательным особенностям этого города. Я
утверждаю, что осуждающие столкновения между Знатью и Плебсом порицают,
по-моему, то самое, что было главной причиной сохранения в Риме свободы; что
они обращают больше внимания на ропот и крики, порождавшиеся такими
столкновениями, чем на вытекавшие из них благие последствия; и что, наконец,
они не учитывают того, что в каждой республике имеются два различных
умонастроения - народное и дворянское, и что все законы, принимавшиеся во
имя свободы, порождались разногласиями между народом и грандами. В этом
легко убедиться на примере истории Рима. От Тарквиниев до Гракхов - а их
разделяет более трехсот лет - смуты в Риме очень редко приводили к изгнаниям
и еще реже - к кровопролитию. Никак нельзя называть подобные смуты
губительными. Никак нельзя утверждать, что в республике, которая при всех
возникавших в ней раздорах за такой долгий срок отправила в изгнание не
более восьми - десяти граждан, почти никого не казнила и очень немногих
приговорила к денежному штрафу, отсутствовало внутреннее единство. И уж
вовсе безосновательно объявлять неупорядоченной республику, давшую столько
примеров доблести, ибо добрые примеры порождаются хорошим воспитанием,
хорошее воспитание - хорошими законами, а хорошие законы - теми самыми
смутами, которые многими необдуманно осуждаются. В самом деле, всякий, кто
тщательно исследует исход римских смут, обнаружит, что из них проистекали не
изгнания или насилия, наносящие урон общему благу, а законы и постановления,
укрепляющие общественную свободу.
Возможно, кто-нибудь мне возразит: "Что за странные, чуть ли не
зверские нравы: народ скопом орет на Сенат, Сенат - на народ, граждане
суматошно бегают по улицам, запирают лавки, все плебеи разом покидают Рим -
обо всем этом страшно даже читать". На это я отвечу: всякий город должен
обладать обычаями, предоставляющими народу возможность давать выход его
честолюбивым
стремлениям, а особливо такой город, где во всех важных делах
приходится считаться с народом. Для Рима было обычным, что когда народ хотел
добиться нужного ему закона, он либо прибегал к какому-нибудь из
вышеназванных действий, либо отказывался идти на войну, и тогда, чтобы
успокоить его, приходилось в какой-то мере удовлетворять его желание. Но
стремления свободного народа редко бывают губительными для свободы, ибо они
порождаются либо притеснениями, либо опасениями народа, что его хотят
притеснять. Если опасения эти необоснованны, надежным средством против них
является сходка, на которой какой-нибудь уважаемый человек произносит речь и
доказывает в ней народу, что тот заблуждается. Несмотря на то, что народ, по
словам Туллия, невежествен, он способен воспринять истину и легко уступает,
когда человек, заслуживающий доверия, говорит ему правду.
Итак, следует более осмотрительно порицать римскую форму правления и
помнить о том, что многие хорошие следствия, имевшие место в римской
республике, должны были быть обусловлены превосходными причинами. И раз
смуты были причиной учреждения Трибунов, они заслуживают высшей похвалы.
Учреждение Трибунов не только предоставило народу его долю в управлении
государством, но и имело своей целью защиту свободы, как то будет показано в
следующей главе.
Глава V
КТО ЛУЧШЕ ОХРАНЯЕТ СВОБОДЫ - НАРОД ИЛИ ДВОРЯНЕ, И У КОГО БОЛЬШЕ ПРИЧИН
ДЛЯ ВОЗБУЖДЕНИЯ СМУТ - У ТЕХ, КТО ХОЧЕТ ПРИОБРЕСТИ, ИЛИ ЖЕ У ТЕХ, КТО ХОЧЕТ
СОХРАНИТЬ ПРИОБРЕТЕННОЕ
Те, кто мудро создавали республику, одним из самых необходимых дел
почитали организацию охраны свободы. В зависимости от того, кому она
вверялась, дольше или меньше сохранялась свободная жизнь. А так как в каждой
республике имеются люди знатные и народ, то возникает вопрос, кому лучше
поручить названную охрану. У лакедемонян, а во времена более к нам близкие -
у венецианцев, охрана свободы была отдана в руки Нобилей; но У римлян она
была поручена Плебсу.
Необходимо поэтому рассмотреть, какая из этих республик сделала лучший
выбор. Если вникать в причины, то можно будет много сказать в пользу каждой
из них. Если же взглянуть на результаты, то придется, наверное, отдать
предпочтение Нобилям, ибо свобода в Спарте и Венеции просуществовала дольше,
чем в Риме.
Обращаясь к рассмотрению причин, я скажу, имея в виду сперва римлян,
что охрану какой-нибудь вещи надлежит поручать тому, кто бы менее жаждал
завладеть ей. А если мы посмотрим на цели людей благородных и людей
худородных, то, несомненно, обнаружим, что благородные изо всех сил
стремятся к господству, а худородные желают лишь не быть порабощенными и,
следовательно, гораздо больше, чем гранды, любят свободную жизнь, имея
меньше надежд, чем они, узурпировать общественную свободу. Поэтому
естественно, что когда охрана свободы вверена народу, он печется о ней
больше и, не имея возможности сам узурпировать свободу, не позволяет этого и
другим.
Но с другой стороны, защитники спартанского и венецианского строя
говорят, что при вручении охраны свободы людям могущественным и знатным
сразу достигаются две важные цели: во-первых, благодаря этому знать
удовлетворяет свое честолюбие и, занимая господствующее положение в
республике, держа в своих руках дубину власти, имеет все основания
чувствовать себя вполне довольной; а во-вторых, этим сильно ослабляется
мятежный дух черни, являющийся причиной бесконечных раздоров и беспорядков в
республике и способный довести Знать до такого отчаяния, которое со временем
принесет дурные плоды. В качестве примера они ссылаются на тот же Рим, где
после установления должности плебейских Трибунов чернь, получив в свои руки
власть, не довольствовалась одним плебейским Консулом, но пожелала, чтобы
оба Консула были плебейскими. Потом она потребовала себе Цензуру, Претуру и
все другие высшие правительственные должности в государстве. Но и это ее не
удовлетворило; поэтому, увлекаемая все тем же неистовством, она начала
обожать людей, которых считала способными сокрушить знать. Это породило
могущество Мария и погубило Рим.
Поистине, тому, кто должным образом взвесит одну и другую возможность,
не легко будет решить, кому следует поручить охрану свободы, не уяснив
предварительно, какая из человеческих склонностей пагубнее для республики -
та ли, что побуждает сохранять приобретенные почести, или же та, что толкает
на их приобретение.
Всякий, кто тщательно исследует этот вопрос со всех сторон, придет в
конце концов к следующему выводу: ты рассуждаешь либо о республике, желающей
создать империю, подобную Риму, либо о той, которой достаточно просто
уцелеть. В первом случае надо делать все, как делалось в Риме; во втором -
можно подражать Венеции и Спарте по причинам, о которых будет сказано в
следующей главе.
Но, возвращаясь к рассмотрению того, какие люди опаснее для республики
- те ли, что жаждут приобретать, или же те, кто боится утратить
приобретенное, - укажу, что когда для раскрытия заговора, возникшего в Капуе
против Рима, Марк Менений был сделан диктатором, а Марк Фульвий -
начальником конницы (оба были плебеями), они получили от народа также и
полномочия установить, кто в самом Риме с помощью подкупа и вообще
незаконными путями затевает получить консульство и другие должности. Знать
сочла, что таковые полномочия, данные диктатору, были направлены против нее,
и распустила по Риму слухи, будто почетных должностей подкупом и незаконным
способом ищут не знатные люди, а худородные, которые, не имея возможности
полагаться на происхождение и собственные доблести, пытаются достичь
высокого положения незаконным путем. Особенно в этом обвиняли самого
диктатора. Обвинения эти были настолько серьезны, что Менений, созвав сходку
и жалуясь на клевету, возведенную на него знатью, сложил с себя диктатуру и
отдался на суд народа. Дело его разбиралось, и он был оправдан. На суде
много спорили о том, кто честолюбивее - тот ли, кто хочет сохранить
приобретенную власть, или же тот, кто стремится к ее приобретению, ибо и то
и другое желание легко может стать причиной величайших смут. Чаще всего,
однако, таковые смуты вызываются людьми имущими, потому страх потерять
богатство порождает у них те же страсти, которые свойственны неимущим, ибо
никто не считает, что он надежно владеет тем, что у него есть, не приобретая
большего. Не говоря уж о том, что более богатые люди имеют большие
возможности и средства для учинения пагубных перемен.
Кроме того, нередко случается, что их наглое и заносчивое поведение
зажигает в сердцах людей неимущих желание обладать властью либо для того,
чтобы отомстить обидчикам, разорив их, либо для того, чтобы самим получить
богатство и почести, которыми те злоупотребляют.
Глава VI
ВОЗМОЖНО ЛИ БЫЛО УСТАНОВИТЬ В РИМЕ ТАКОЙ СТРОЙ, КОТОРЫЙ УНИЧТОЖИЛ БЫ
ВРАЖДУ МЕЖДУ НАРОДОМ И СЕНАТОМ
Выше мы рассуждали о последствиях, которые имели раздоры между Народом
и Сенатом. Однако, проследив их до времени Гракхов, когда они сделались
причиной крушения свободной жизни, вероятно, найдется кто-нибудь, кто
пожелает, чтобы Рим достиг великих результатов без того, чтобы в нем
существовала вышеназванная вражда. Поэтому мне кажется делом, достойным
внимания, посмотреть, можно ли было установить в Риме такой строй, который
уничтожил бы упомянутые раздоры. А желая исследовать это, необходимо
обратиться к тем республикам, которые долгое время просуществовали
свободными без подобной вражды и смут, и посмотреть, каков был у них строй и
можно ли было ввести его в Риме. В качестве примера у древних возьмем
Спарту, а у наших современников Венецию - государства, о которых я уже
говорил.
В Спарте был царь и небольшой Сенат, который ею управлял. Венеция же не
имеет различных наименований для членов правительства; все, кто могут
принимать участие в управлении, называются там одним общим именем - Дворяне.
Такой обычай возник в Венеции больше благодаря случаю, нежели мудрости ее
законодателей. Дело обстояло вот как: на небольших клочках суши, где
расположен теперь город, в силу причин, о которых уже говорилось, скопилось
много людей. Когда число их возросло настолько, что для продолжения
совместной жизни им потребовались законы, они установили определенную форму
правления; часто собираясь вместе на советы, на которых решались вопросы,
касающиеся города, они в конце концов постановили, что их вполне достаточно
для нормаль-
ной политической жизни, и закрыли возможность для участия в правлении
всем тем, кто поселился бы там позднее. А так как со временем в Венеции
оказалось довольно много жителей, не имеющих доступа к правлению, то, дабы
почтить тех, кто правил, их стали именовать Дворянами, всех же прочих -
Пополанами.
Подобный порядок смог возникнуть и сохраниться без смут, потому что,
когда он родился, любой из тогдашних обитателей Венеции входил в
правительство, так что жаловаться было некому; те же, кто поселился в ней
позднее, найдя государство прочным и окончательно сложившимся, не имели ни
причин, ни возможностей для смут. Причин у них не было потому, что никто их
ничего не лишил; возможностей же у них не было оттого, что правители держали
их прочно в узде и не использовали там, где они могли бы приобрести
авторитет. Кроме того, тех, кто поселился в Венеции позднее, не было слишком
много, так что не существовало диспропорции между теми, кто правил, и теми,
кем управляли: число Дворян либо равнялось числу Пополанов, либо
превосходило его. Вот причины того, почему Венеция смогла учредить у себя
такой строй и сохранить его в целостности.
Спарта, как я уже говорил, управлялась Царем и небольшим Сенатом. Она
смогла просуществовать столь долгое время, потому что в Спарте было мало
жителей и потому что в нее был закрыт доступ для чужестранцев, желавших там
поселиться, а также потому, что, почитая законы Ликурга (их соблюдение
уничтожало все причины для смут), спартанцы смогли долго сохранять
внутреннее единство. Ликург своими законами установил в Спарте имущественное
равенство и неравенство общественных положений; там все были равно бедны;
плебеи не обладали там честолюбием, ибо высокие общественные должности в
городе распространялись на немногих граждан и Плебс не подпускался к ним
даже близко; аристократы же своим дурным обращением никогда не вызывали у
плебеев желания завладеть этими должностями. Такое положение было создано
спартанскими Царями, которые, обладая самодержавной властью и будучи
окруженными со всех сторон Знатью, не имели более верного средства для
поддержания своего достоинства, нежели предоставление
Плебсу защиты от всякого рода обид. Благодаря этому Плебс не испытывал
страха и не стремился к государственной власти; а так как у него не было
государственной власти и он не испытывал страха, то тем самым не возникло
соперничества между ним и Знатью, отпала причина для смут, и Плебс и Знать
могли долгое время сохранять единство. Два важных обстоятельства
обусловливали это единство: во-первых, в Спарте было мало жителей, и поэтому
они могли управляться немногими; во-вторых, не допуская в свою республику
иноземцев, спартанцы не имели случая ни развратиться, ни до такой степени
увеличиться численно, чтобы для них стало невыносимым управляющее ими