Страница:
оружие и заперлись в своих домах, словно в крепостях. Возмущенный народ
вооружился и с помощью гвельфов заставил гибеллинов всем скопом покинуть
Флоренцию и искать убежища в Сиене. Оттуда они стали умолять о помощи
Манфреда, короля Неаполитанского, и благодаря ловкости мессера Фаринаты
дельи Уберти войска этого короля нанесли флорентийцам такое жестокое
поражение на берегах реки Арбии, что оставшиеся в живых после побоища искали
убежища не во Флоренции, которую считали для себя потерянной, а в Лукке.
Манфред послал на помощь гибеллинам во главе своих войск графа
Джордано, довольно известного в те времена военачальника. После победы граф
с гибеллинами занял Флоренцию, подчинил ее власти императора, снял всех
должностных лиц с их постов и уничтожил все установления, в которых хоть
как-то проявлялась ее свобода. Совершено все это было очень грубо и вызвало
всеобщую ненависть горожан, враждебность которых к гибеллинам столь
усилилась, что это привело позже к полной их гибели. Дела королевства
вынудили графа Джордано возвратиться в Неаполь, и королевским наместником во
Флоренции он оставил графа Гвидо Новелло, владетеля Казентино. Тот созвал в
Эмполи совет гибеллинов, на котором все высказали мнение, что для сохранения
в Тоскане власти гибеллинской партии необходимо разрушить Флоренцию, ибо
весь народ ее держится гвельфов и одной Флоренции достаточно будет, чтобы
партия церкви вновь собралась с силами. Против такого жестокого приговора,
вынесенного столь благородному городу, не восстал ни один гражданин, ни один
друг его, кроме мессера Фаринаты дельи Уберти, который, ни перед чем не
останавливаясь, стал открыто защищать Флоренцию, говоря, что приложил много
труда и подвергался многим опасностям только для того, чтобы жить на родине,
что теперь отнюдь не склонен отвергнуть то, к чему так стремился и что
даровано было ему судьбой, а, напротив, скорее станет для тех, у кого иные
намерения, таким же врагом, каким он был для гвельфов; если же кто-либо из
присутствующих страшится своей родины, пусть попробует сгубить ее, - он со
своей стороны выступит на ее защиту со всем мужеством, которое воодушевляло
его,
когда он изгонял гвельфов. Мессер Фарината был человек великой души,
отличный воин, вождь гибеллинов, и пользовался большим уважением Манфреда.
Речь его положила конец этим попыткам, и гибеллины стали обдумывать другие
способы удержания власти.
Гвельфы же, укрывшиеся сперва в Лукке и изгнанные затем ее жителями,
устрашившимися угроз графа, ушли в Болонью. Оттуда их призвали жители Пармы
на помощь против своих гибеллинов, которых гвельфы одолели своей доблестью,
за что им были переданы все владения побежденных. Вернув себе таким образом
богатство и почести и узнав, что папа Климент призвал Карла Анжуйского
отнять у Манфреда корону, они послали к главе церкви послов с предложением
своей помощи. Папа не только принял их как друзей, но и даровал им свое
знамя, под которым с той поры гвельфы всегда сражались и которым поныне
пользуется Флоренция. Карл отнял затем у Манфреда королевскую власть,
Манфред умер. Флорентийские гвельфы укрепили свои силы, а гибеллины
ослабели. Так что те гибеллины, которые вместе с Гвидо Новелло правили во
Флоренции, решили, что им полезно было бы хоть каким-нибудь благодеянием
завоевать сочувствие народа, который они до того всячески притесняли. Однако
средство это, которое принесло бы им пользу, если бы они прибегли к нему до
того, как вынуждены были это сделать, скрепя сердце, теперь не только не
улучшило их положения, но ускорило гибель. Все же они решили привлечь народ
на свою сторону, вернув ему часть тех прав и той власти, которые были у него
отняты. Из народа избрали они тридцать шесть граждан, поручив им и двум
призванным из Болоньи дворянам учредить новый образ правления. Этот совет на
первом же своем заседании постановил разделить весь город на цехи и во главе
каждого цеха поставить должностное лицо, которое и разбиралось бы во всех
делах своих подначальных. Кроме того, каждый цех получал знамя, под которое
должны были являться с оружием в руках члены цеха, как только это
понадобится городу. Поначалу означенных цехов было двенадцать: семь старших
и пять младших. Но затем количество младших увеличилось до четырнадцати, так
что всего их стало, как и сейчас, двадцать один. Тридцать шесть реформаторов
выработали еще и ряд других установлений ко всеобщему благу.
Для содержания своего войска граф Гвидо обложил граждан налогом, но это
натолкнулось на такое противодействие, что он не решился прибегнуть к силе.
Полагая, что власть от него ускользает, он вызвал к себе главарей
гибеллинов, и они порешили силою отнять у народа то, что так неосмотрительно
сами ему даровали. Они вооружились, и когда им показалось, что наступил
подходящий момент, и совет Тридцати Шести был в сборе, они сами вызвали
беспорядки, так что тридцать шесть делегатов испугались и укрылись в своих
домах. Но тотчас же появились отряды цехов, притом большей частью
вооруженные. Узнав, что граф Гвидо со своими сторонниками находится в Сан
Джованни, они укрепились у Санта Тринита и вручили командование мессеру
Джованни Сольданьери. Граф, в свою очередь, разведав, куда кинулся
вооруженный народ, выступил ему навстречу. Народ же не только не уклонился
от боя, но пошел на врага. Там, где теперь находится лоджия Торнаквинчи,
произошла встреча; силы графа потерпели поражение, и многие из его
сторонников лишились жизни; он же сам стал опасаться, как бы ночью
неприятель, воспользовавшись тем, что его люди обескуражены неудачей, не
напал на них и не умертвил его. И мысль эта так сильно завладела им, что, не
пытаясь обдумать никакого иного средства спасения, он решил прибегнуть не к
дальнейшей борьбе, а к бегству и вопреки совету главарей гибеллинской партии
отступил со всем своим войском к Прато. Не успел он оказаться в
безопасности, как страх его рассеялся, он понял свою ошибку и, решив ее
исправить с раннего утра, уже на рассвете двинулся снова на Флоренцию, чтобы
с боем вступить в город, который он оставил по малодушию. Однако это ему не
удалось: народу было бы нелегко изгнать его из города силой, но не составило
особого труда не пустить его обратно. В горести и смущении удалился он в
Казентино, а гибеллины укрылись в своих замках. Народ оказался победителем,
и к радости всех, кто дорожил благом государства, решено было объединить
город и призвать обратно всех граждан, оставшихся за его пределами, - как
гвельфов, так и гибеллинов. Так возвратились во Флоренцию гвельфы после
шестилетнего изгнания, а гибеллинам еще раз простили их вину перед
отечеством и разрешили им вернуться туда. Тем не менее и гвельфы,
и народ ненавидели их по-прежнему: гвельфы не могли им простить свое
изгнание, а народ хорошо помнил их тиранию, когда гибеллины управляли
Флоренцией. Так что и та сторона, и другая продолжали питать взаимную
вражду. Пока во Флоренции таким образом текла жизнь, распространился слух,
что Конрадин, племянник Манфреда, движется с войском в Италию, чтобы
отвоевать Неаполитанское королевство. Гибеллины вновь преисполнились надежды
вернуться к власти, а гвельфы, поразмыслив о том, как им обезопасить себя от
врагов, обратились к Карлу с просьбой оказать им помощь при проходе
Конрадина через Тоскану. Когда появились войска Карла, гвельфы настолько
подняли голову, что гибеллины пришли в ужас и еще за два дня до вступления
анжуйцев в город бежали из него, не будучи даже изгнанными.
После бегства гибеллинов флорентийцы установили новый порядок
управления. Избраны были двенадцать начальников, власть им давалась на два
месяца и назывались они уже не анцианами, а добрыми мужами, затем совет
доверенных из восьмидесяти граждан под названием Креденца и, наконец, сто
восемьдесят пополанов, по тридцати человек от сестьеры, которые вместе с
Креденцой и Двенадцатью добрыми мужами составляли Общий совет. Учрежден был
также еще один совет в составе ста двадцати горожан, пополанов и нобилей,
который принимал окончательные решения по всем делам, рассматриваемым
другими советами, и ведал назначением всех должностных лиц в республике.
После того как был установлен этот порядок управления, партию гвельфов еще
усилили, что дало бы им возможность лучше защищаться от гибеллинов.
Имущество последних разделили на три части: первую взяли в казну коммуны,
вторую отдали магистратуре гвельфской партии, членов которой именовали
капитанами, третью роздали всем прочим гвельфам в вознаграждение за
понесенный ими ущерб. Папа со своей стороны, дабы Тоскана оставалась
гвельфской, назначил короля Карла имперским викарием Тосканы. Благодаря
своему новому образу правления Флоренция блистательно поддерживала свою
славу, ибо во внутренних делах государства царила законность, а вовне
успешно действовали ее вооруженные силы. Вскоре, однако, папа скончался,
и после споров, длившихся в течение двух лет, избран был Григорий X,
который долгое время прожил в Сирии и находился там, даже когда его избрали
на папский престол. Вследствие этого он плохо разбирался в борьбе
итальянских партий и смотрел на них не так, как его предшественники.
Остановившись во Флоренции на пути во Францию, он счел, что доброму пастырю
подобает добиться единства среди граждан города, и стал действовать в этом
направлении, так что флорентийцы согласились принять синдиков гибеллинов и
вступить с ними в переговоры об условиях возвращения гибеллинов. Однако,
хотя стороны достигли соглашения, гибеллины испытывали теперь такой страх,
что возвратиться не пожелали. Папа решил, что виноват в этом город, и в
гневе наложил на Флоренцию отлучение, каковое тяготело над нею, пока
Григорий X был жив; после же его смерти новый папа Иннокентий V вновь дал
городу пастырское благословение.
Затем начался понтификат Николая III, происходившего из дома Орсини.
Так как папы не переставали опасаться всех, кто возвышался в Италии, даже
если возвышением своим он обязан был той же церкви, и тотчас же старались
его как-нибудь принизить, следствием такой политики были в Италии
непрерывные смуты и перевороты: могущественного государя страшились и
противопоставляли ему другого, пока еще слабого, но как только он набирался
силы, его начинали бояться и пытались ослабить. Из-за этого королевская
власть была отнята у Манфреда и передана Карлу, который тоже стал вызывать
страх и стремление погубить его. Движимый этими побуждениями, Николай III
успешно повел интригу и с помощью императора лишил Карла наместничества в
Тоскане и под именем имперского викария послал туда мессера Латино в
качестве своего легата.
Флоренция в то время находилась в довольно печальном положении, ибо
гвельфский нобилитет обнаглел и совершенно не боялся должностных лиц
республики. Каждодневно совершались убийства или другие насилия, тех же, кто
все это творил, невозможно было покарать, так как они являлись любимчиками
того или иного нобиля. Вожаки пополанов рассудили, что для обуздания этой
наглости неплохо будет вернуть изгнанных, легат этим воспользовался для
того, чтобы умиротворить город, и гибеллины были возвращены. Число
правителей, коих было сперва двенадцать, увеличили до четырнадцати - по семь
человек от каждой партии: они должны были править в течение одного года и
назначаться папой. Флоренция управлялась таким образом два года, затем на
папский престол вступил Мартин IV, по национальности француз, каковой вернул
королю Карлу всю власть, отнятую у него Николаем. В Тоскане тотчас же
возобновилась борьба партий: флорентийцы взялись за оружие против имперского
правителя, а для того чтобы не допустить к власти гибеллинов и обуздать
знать, установили опять новые порядки. Шел 1282 год, когда цехи, имея своих
глав и вооруженные отряды, приобрели немалое значение в городе. Значением
этим они воспользовались для того, чтобы изменить образ правления. Вместо
четырнадцати правителей должно было быть всего три: они назывались приорами
и правили два месяца, избираясь - безразлично - из пополанов или из нобилей,
только бы занимались торговлей или ремеслами. После первых двух месяцев
число правителей увеличилось до шести, так чтобы от каждой сестьеры их было
по одному, и так продолжалось до 1342 года, когда город был разделен на
картьеры, а число приоров увеличилось до восьми, хотя за этот период времени
обстоятельства порой вынуждали увеличивать его до двенадцати. Эта
магистратура, как показало время, привела к полному поражению нобилей, ибо
сперва обстоятельства давали возможность народу исключать их из Совета, а
затем и совсем устранить. Нобили с самого начала примирились с этим, ибо
были разъединены; они так усердно старались вырвать друг у друга власть, что
совсем утратили ее. Совету этих должностных лиц отвели особый дворец, где он
постоянно собирался, между тем как раньше все заседания и совещания
должностных лиц происходили в церквах. Кроме того, им установили почетную
охрану и дали еще другой услужающий персонал, дабы оказать должный почет. И
хотя поначалу они назывались только приорами, теперь для придания их
должности нового блеска они стали именоваться синьорами. На некоторое время
Флоренция обрела внутреннее умиротворение и воспользовалась им для войны
против изгнавшего своих гвельфов Ареццо, одержав победу при Кампальдино. Так
как город становился многолюднее и богаче, при-
шлось расширить кольцо городских стен до нынешнего их предела. Первая
городская стена замыкала лишь пространство от Старого моста до Сан Лоренцо.
Внешние военные столкновения и внутренний мир, можно сказать, свели на
нет во Флоренции обе партии - гибеллинов и гвельфов. Оставалась незамиренной
лишь одна вражда, естественным образом существующая в каждом государстве, -
вражда между знатью и народом, ибо народ хочет жить по законам, а знать
стремится им повелевать, и поэтому согласие между ними невозможно. Пока
гибеллины всем внушали страх, эта враждебность не прорывалась наружу, но
едва они были побеждены, как она сразу же себя показала. Не проходило дня,
чтобы кто-нибудь из пополанов не потерпел обиды, воздать же за нее законы и
должностные лица были бессильны, ибо любой нобиль с помощью родичей и друзей
имел возможность противостоять приорам и капитанам. Тогда наиболее сильные
члены цехов, стремясь покончить с подобным злоупотреблением, постановили,
что каждая вновь избранная Синьория должна назначать особого гонфалоньера
правосудия человека из пополанов, которому была бы придана тысяча
вооруженных людей из числа приписанных к двадцати отрядам цехов и который с
их помощью и под своим знаменем вершил бы правосудие всякий раз, когда был
бы призван к этому приорами или капитаном. Первым избран был в гонфалоньеры
Убальдо Руффоли: он развернул свое знамя и разрушил дом Галлетти за то, что
один из членов этого семейства убил во Франции флорентийского пополана.
Цехам нетрудно было установить такой порядок ввиду того, что нобили
постоянно находились в тяжкой вражде друг с другом и уразумели, какие меры
приняты против них лишь тогда, когда увидели всю суровость их применения.
Сперва они сильно испугались, но вскоре вернулись к прежней наглости, ибо
среди членов Синьории всегда имели кого-либо из своих и без труда могли
помешать гонфалоньеру выполнять его дело. К тому же обвинитель обязан был
представить свидетелей нанесенной ему обиды, а никого, кто согласился бы
свидетельствовать против нобилей, не находилось. Так что в весьма скором
времени Флоренция вернулась к тем же самым безобразиям, и пополаны
по-прежнему терпели обиды от грандов, ибо правосудие действовало медленно, а
приговоры его не приводились в исполнение.
Пополаны не находили выхода из этого положения, пока Джано делла Белла,
человек из знатнейшего рода, но воодушевленный любовью к свободе родного
города, не внушил главам цехов мужественной решимости создать в городе новый
порядок. По его совету они постановили, что гонфалоньер должен заседать
вместе с приорами и иметь под своим началом четыре тысячи человек. Кроме
того, нобилей лишили права быть членами Синьории, сделали родичей
преступника его соответчиками и установили, что для приговора по делу
достаточно общеизвестности совершенного преступления. Законы эти,
именовавшиеся Установлениями справедливости, дали народу великое
преимущество, но вызвали жестокую ненависть к Джано делла Белла: знатные не
могли простить ему уничтожения их власти, а богатые пополаны были исполнены
зависти, ибо им казалось, что влияние его чрезмерно. Все это проявилось,
едва только к тому представился случай.
По воле судьбы пополан был убит в стычке, в которой принимало участие
много нобилей и среди них мессер Корсо Донати. Из них он был самый
дерзновенный, и потому на него пало обвинение в убийстве. Он был задержан
капитаном народа, но так повернулось дело - то ли мессер Корсо не оказался
виновным, то ли капитан опасался вынести против него приговор, - что его
оправдали. Такое решение народу до того не понравилось, что он вооружился и
явился к дому Джано делла Белла просить его, чтобы он добился выполнения им
же учрежденных законов. Джано желал, чтобы мессер Корсо понес должную кару,
поэтому он отнюдь не призвал народ разоружиться, как должен был по мнению
многих поступить, но посоветовал ему идти к Синьории, жаловаться на
случившееся и умолять ее вынести справедливое решение. Однако народ пришел в
еще большее раздражение и, полагая, что капитан нанес ему обиду, а Джано
делла Белла умыл руки, направился не к Синьории, а ко дворцу капитана,
захватил его и разгромил. Этот акт насилия привел в негодование всех
граждан; те же, кто желал гибели Джано, всю вину возложили на него. Так как
среди членов новой Синьории имелся один его недруг, он был обвинен перед
лицом капитана в возбуждении народа к мятежу. Пока шло следствие по его
делу, народ снова взялся за оружие
и, подойдя к дому Джано, предложил ему свою защиту от синьоров и от его
врагов. Джано отнюдь не желал ни воспользоваться этим проявлением народной
любви, ни отдавать свою жизнь в руки должностных лиц, ибо опасался как
непостоянства первых, так и злонамеренности вторых. И вот, чтобы не дать
врагам своим возможности повредить ему, а друзьям нанести ущерб отечеству,
он решил удалиться в изгнание и тем самым уступить зависти недругов,
избавить сограждан от страха, который они перед ним испытывали, и покинуть
город, который, не щадя трудов и с опасностью для жизни, освободил от ига
знати. Таким образом, изгнание его было добровольным.
После его ухода нобили вновь обрели надежду завоевать прежнее
положение. Рассудив, что источник их бед в разъединении, они на этот раз
сговорились и послали двух делегатов в Синьорию, каковую считали к ним
благорасположенной, просить о хотя бы частичном смягчении направленных
против них законов. Как только об этом стало известно, пополаны
встревожились, как бы Синьория и впрямь не пошла навстречу пожеланиям
нобилей: расхождения в пожеланиях нобилей с опасениями пополанов привели к
вооруженным столкновениям. Нобили под началом трех главарей - мессера Форезе
Адимари, мессера Ванни деи Моцци и мессера Джери Спини укрепились в трех
местах - в Сан Джованни, у Нового рынка и на площади деи Моцци. Пополаны, в
значительно большем количестве, сошлись под своими знаменами у Дворца
синьоров, который находился тогда неподалеку от Сан Проколо. Относясь с
подозрением к синьорам, они послали к ним шестерых своих представителей,
чтобы они с ними заседали. Пока та и другая сторона готовились к схватке,
кое-кто и из пополанов и из нобилей совместно с некоторыми духовными лицами,
пользовавшимися доброй славой, решили добиться примирения. Нобилям они
напомнили, что если их лишили прежних почестей и издали законы против них,
то причиной этого были их высокомерие и никуда негодное управление; что
браться теперь за оружие, чтобы силой возвратить себе то, что было у них
отнято из-за раздоров и недостойного поведения, означало бы для них погубить
отечество и еще ухудшить свое собственное положение; что пополаны
и численностью, и богатством, и даже силой своей ненависти превосходят
их; и что, наконец, их пресловутое нобильское достоинство, якобы возвышающее
их надо всеми прочими людьми, за них сражаться не будет, и когда дело дойдет
до рукопашной, окажется пустым наименованием, совершенно недостаточным для
того, чтобы их защитить. С другой стороны, народ они призывали понять, что в
высшей степени неосторожно предъявлять крайние требования, а врагов доводить
до отчаяния, ибо кто не надеется на благо, тот не устрашится никакого зла;
что этот нобилитет - тот самый, который в войнах с врагами Флоренции покрыл
свой город славой, и что поэтому нехорошо и несправедливо преследовать его
столь ожесточенно; что нобили легко мирились с утратой в республике всех
главных должностей, но, конечно, не могли стерпеть того, что по нынешним
законам каждый может изгнать их из отечества. Гораздо лучше было бы
умиротворить их и таким образом заставить сложить оружие, чем отдаться на
волю случая и вступить в бой, полагаясь на численное превосходство, ибо не
раз бывало, что большое войско терпело поражение от небольшого.
Мнения в народе разделились: очень многие считали, что надо сражаться,
ибо рано или поздно придется это сделать, а уж лучше сейчас, чем тогда,
когда враг станет сильнее. Если бы, смягчив законы, можно было умиротворить
нобилей, имело бы смысл это сделать, но гордыня их такова, что они не
успокоятся, пока не будут принуждены к этому силой. Но другие, более мудрые
и хладнокровные, полагали, что если смягчить законы не так уж важно, то не
доводить дело до вооруженного столкновения весьма существенно. Их мнение
возобладало, и постановлено было, что отныне для обвинения нобиля требуются
свидетельские показания.
Обе стороны замирились, однако остались при своих взаимных подозрениях
и продолжали укреплять башни и собирать оружие. Пополанство ввело новые
правила, уменьшив число членов Синьории, откуда были убраны сторонники
нобилей. Во главе пополанов стояли члены семей Манчини, Магалотти,
Альтовити, Перуцци и Черретани. Укрепив государство, подумали о том, чтобы
окружить синьоров большей пышностью и обеспечить им большую
безопасность: с этой целью заложен был в 1298 году фундамент нынешнего
Дворца Синьории, а перед ним разбили площадь, снеся дома, принадлежавшие
семейству Уберти. В это же время начали постройку новых тюрем. Здания эти
закончены были всего через несколько лет. Никогда город наш не был в лучшем
и более счастливом состоянии, чем в те времена, ибо никогда не достигал он
такой многолюдности, богатства и славы. Граждан, способных носить оружие, в
городе было не менее тридцати тысяч человек, а в подвластных ему областях -
не менее семидесяти тысяч. Вся Тоскана подчинялась Флоренции - все там были
ее подданными или ее союзниками. Хотя между нобилями и пополанами неизменно
существовали подозрительность и враждебность, они не приводили к дурным
последствиям, и все жили в мире и согласии. И если бы мир этот не был
нарушен новыми внутренними смутами, то его не поколебали бы нападения извне,
ибо Флоренция достигла того, что ей уже не приходилось опасаться ни
императора, ни изгнанных из города граждан, и у нее хватало сил
противостоять всем другим итальянским государствам. Но удар, которого она
могла не бояться от внешних врагов, нанесли ей враги внутренние.
Во Флоренции было два могущественнейших семейства - Черки и Донати,
отличавшихся благородством происхождения, богатством и многочисленностью
зависящего от них люда. Во Флоренции и в контадо они соседствовали, что
приводило к некоторым столкновениям между ними, однако не настолько
существенным, чтобы дело дошло до применения оружия; и, может быть, взаимная
враждебность эта и не возымела бы никаких печальных последствий, если бы ее
не усилили новые обстоятельства. Среди наиболее видных семейств Пистойи
выделялись Канчельери. Случилось, что Лоре, сын мессера Гульельмо, и Джери,
сын мессера Бертакки, оба члены этого семейства, повздорили за игрой, и Лоре
нанес Джери легкую рану. Это происшествие огорчило мессера Гульельмо,
который, надеясь дружелюбием поправить дело, лишь ухудшил его, когда велел
сыну пойти к отцу раненого и просить у него прощения. Лоре повиновался отцу,
однако этот гуманный поступок нисколько не смягчил жестокого сердца мессера
Бертакки, который велел своим слу-