Страница:
победой герцога. Послы эти приняты были новым герцогом с честью и осыпаны
знаками его внимания, ибо он знал, что против мощи Венеции нет у него более
верных и доблестных союзников, чем флорентийцы, каковые, уже не страшась
дома Висконти, понимали, что теперь им предстоит бороться против
объединенных сил арагонцев и венецианцев. Арагонские короли Неаполя были их
врагами, ибо хорошо знали о дружеском расположении, которое флорентийский
народ неизменно питал к француз-
скому королевскому дому. Венецианцы же понимали, что прежний страх
Флоренции перед Висконти превратился в новый уже перед ними, и, хорошо
помня, как яростно враждовала она тогда с Висконти, опасались того же для
себя и желали ее гибели. По этой причине новый герцог охотно сблизился с
флорентийцами, а венецианцы объединились с королем Альфонсом против общего
врага. Они обязались одновременно взяться за оружие с тем, чтобы король
двинулся против Флоренции, а венецианцы против герцога, с которым они
рассчитывали легко справиться, ибо государем он стал совсем недавно и можно
было надеяться, что он не сможет удержаться ни с помощью одних своих сил, ни
даже с помощью союзников.
Однако союз между Флоренцией и Венецией продолжал существовать, а
король после военных действий у Пьомбино с флорентийцами замирился. Поэтому
Венеция и король считали возможным нарушить мир лишь после того, как для
воины найдется благовидный предлог. Оба государства отправили во Флоренцию
послов, которые от имени короля и венецианского правительства заявили, что
соглашение между ними заключено отнюдь не для того, чтобы кому-либо
угрожать, а исключительно в целях обороны. Венецианский посол, кроме того,
жаловался, что Флоренция разрешила Алессандро Сфорца, брату герцога, пройти
с войском через Луниджану в Ломбардию и содействовала помощью и советом при
заключении соглашения между герцогом и маркизом Мантуанским. Посол
утверждал, что это направлено против интересов Венеции и не соответствует
существующим между Флоренцией и Венецией добрым отношениям, и дружественно
обращал внимание флорентийцев на то, что наносящий неосновательно обиду
может ожидать вполне обоснованного воздаяния, а нарушающий мир должен
ожидать войны.
Синьория поручила Козимо ответить венецианскому послу, и тот произнес
пространную, весьма рассудительную речь. Он напомнил обо всех услугах,
оказанных Флоренцией Венецианской республике, перечислил все, чем Венеция
завладела с помощью флорентийских денег, солдат и советов, заявил, что как
дружба между их республиками возникла по почину Флоренции, так никогда по ее
почину не начнется между ними вражда, что, будучи всегда сторонниками мира,
флорентийцы глубоко одобряют
договор между Венецией и королем, если он действительно заключен ради
мира, а не ради войны; Флоренция действительно удивлена упреками Венеции и
тем, что республика столь могущественная придает такое значение пустякам. Но
даже если бы об этих вещах стоило говорить, они только показывают, что
проход через флорентийские владения свободен для всех, а герцог имеет право
и возможность сговариваться с Мантуей без флорентийской помощи и советов.
Поэтому у Флоренции есть, видимо, основания опасаться, что в этих претензиях
Венеции имеется некое скрытое жало, и будь это действительно так, то всякий
сможет убедиться, что если дружить с Флоренцией выгодно, то враждовать с ней
опасно.
Сперва все эти дела обошлись благополучно и, казалось, послы удалились
в полном удовлетворении. Однако договор между Венецией и королем и их
поведение вообще у флорентийцев и герцога вызывали скорее опасение новой
войны, чем надежду на прочный мир. Поэтому флорентийцы теснее сблизились с
герцогом, а между тем обнаружились и враждебные намерения Венеции, ибо она
вступила в соглашение с Сиеной и изгнала всех флорентийцев и всех подданных
Флоренции из своих владений. Немного времени спустя так же поступил и король
Альфонс с полным пренебрежением к заключенному за год перед тем миру, и не
только безо всякой причины, но даже без малейшего повода. Венецианцы
попытались перетянуть на свою сторону Болонью: они вооружили болонских
изгнанников, усилили их своими отрядами, и те ночью проникли в город через
сточные трубы. Об их появлении узнали только тогда, когда сами они подняли
крик. Услышав шум, Санти Бентивольо вскочил с постели и узнал, что город в
руках мятежников. Хотя многие советовали ему бежать и спасти хотя бы свою
жизнь, поскольку все равно ему не удастся спасти государство, он тем не
менее решил бросить вызов судьбе, взялся за оружие, вдохнул мужество в своих
сторонников и, возглавив отряд, состоящий из близких его друзей, напал на
группу мятежников, разгромил их, перебил большую часть, а прочих выгнал из
города. Так что теперь все могли убедиться, что он действительно самый
настоящий Бентивольо.
Это дело лишь укрепило во Флоренции уверенность в предстоящей войне.
Поэтому флорентийцы прибегли тотчас же ко всему, что они обычно
предпринимали в подобных обстоятельствах: назначили совет Десяти, взяли на
жалованье новых кондотьеров, направили в Рим, Неаполь, Венецию, Милан, Сиену
послов, которым поручили обратиться за помощью к друзьям, успокоить
подозрительных, заручиться сочувствием колеблющихся и раскрыть намерения
врагов. От папы не добились ничего, кроме общих изъявлений сочувствия,
дружественного расположения и призывов к миру; от короля - ничего, кроме ни
к чему не обязывающих извинений по поводу высылки флорентийских граждан и
предложения выдать свободные пропуска всем, кто этого пожелает. И хотя
король старался, как только мог, скрыть дурные свои намерения, послы все же
обнаружили его враждебные замыслы и те многочисленные приготовления, которые
он делал для того, чтобы погубить их республику.
Союз с герцогом подкрепили еще рядом взаимных обязательств и благодаря
его посредничеству восстановили добрые отношения с Генуей, покончив со
всевозможными старыми счетами и другими спорами, хотя венецианцы всеми
силами старались сорвать это соглашение и дошли до того, что добивались у
константинопольского императора изгнания флорентийцев из его владений. С
такой ненавистью вступали они в войну и до того владела ими жажда власти,
что они безо всякого стыда стремились уничтожить тех, с чьей помощью
достигли величия. Однако император им не внял. Венецианский сенат не
допустил флорентийских представителей в свои владения под тем предлогом,
что, будучи в союзе с королем, венецианцы не могут ни о чем договариваться
без его участия. Сиенцы встретили флорентийских послов с дружескими
излияниями: они боялись, что их разобьют еще до того, как Венеция и король
смогут им помочь, и решили усыпить бдительность тех сил, противостоять
которым были не в состоянии. Обстоятельства складывались так, что и
венецианцы решили для оправдания войны тоже направить во Флоренцию послов.
Но венецианские уполномоченные во флорентийские владения допущены не были, а
королевский счел невозможным выполнять без их участия
данное ему поручение, так что из этого посольства ничего не получилось,
а венецианцы смогли убедиться, что флорентийцы считаются с ними еще меньше,
чем они несколько месяцев назад посчитались с флорентийцами.
Как раз в самый разгар опасений, вызывавшихся этими делами, император
Фридрих III прибыл в Италию короноваться и 3 января 1451 года вступил во
Флоренцию во главе полутора тысяч всадников. Он был с величайшими почестями
принят Синьорией и оставался в городе до 6 февраля, когда отбыл в Рим на
коронацию. Получив из рук папы венец и отпраздновав свадьбу с императрицей,
которая прибыла в Рим морем, он отправился обратно в Германию и в мае снова
проехал через Флоренцию, где ему снова были оказаны те же самые почести. На
этом обратном пути маркиз Феррарский оказал императору кое-какие услуги, за
что и получил от него в благодарность Модену и Реджо. Флорентийцы же в это
время тщательно готовились к неминуемой войне, и, чтобы укрепить свое
положение и нагнать страху на врагов, они совместно с герцогом вступили в
союз с королем Франции для обороны своих государств, о чем с великим
торжеством и радостью оповестили всю Италию.
Но вот наступил май 1452 года. Венецианцы решили, что нечего больше
откладывать начало военных действий против герцога, и их шестнадцать тысяч
всадников и шесть тысяч пехотинцев напали на него со стороны Лоди, между тем
как маркиз Монферратский, из личных ли побуждений или натравленный
венецианцами, совершил нападение со стороны Алессандрии. Герцог, со своей
стороны, собрав восемнадцать тысяч конных и три тысячи пеших, оставив охрану
в Алессандрии и Лоди и соответственно укрепив все пункты, которые могли
подвергнуться вражеской атаке, вторгся со своим войском на земли Бреши, где
нанес венецианцам великий ущерб: так обе стороны опустошали страну и грабили
неукрепленные города, слишком слабые для сопротивления. Но герцогские войска
разбили маркиза Монферратского у Алессандрии, так что герцог мог
противопоставить венецианцам еще новые силы и с ними напасть на их земли.
Пока в Ломбардии шли военные действия разного характера, не
заслуживающие особого упоминания, в Тоскане тоже началась война между
флорентийцами и королем Альфонсом; но и в ней никто не проявлял большей
доблести и не подвергался большей опасности, чем в Ломбардии. В Тоскану
вторгся Ферранте, побочный сын Альфонса, с двенадцатитысячным войском под
началом Федериго, владетеля Урбино. Прежде всего они атаковали Фойяно в
Валь-ди-Кьяна, ибо именно с этой стороны вступили во флорентийские владения,
будучи в союзе с Сиеной. Эта небольшая крепость была окружена непрочными
стенами, и людей в ней находилось немного, но по тому времени они считались
верными и воинственными. Кроме того, флорентийская Синьория прислала еще
двести солдат для ее защиты. Ферранте осадил этот столь слабо защищенный
замок, но таковы были либо доблесть осажденных, либо его собственное
ничтожество, что он смог завладеть им лишь через тридцать шесть дней. Эта
проволочка позволила флорентийцам основательно укрепить другие, более
значительные пункты, собрать все свои войска и вообще подготовиться к
обороне лучше, чем когда-либо. Взяв эту крепость, неприятель двинулся с
Кьянти, но не смог захватить даже двух усадеб, принадлежавших отдельным
горожанам. Обойдя их, он осадил Кастеллину на самой границе Кьянти, в десяти
милях от Сиены, крепость, и плохо укрепленную, и еще хуже для обороны
расположенную. Однако двойная эта слабость не смогла все же превзойти
слабости осадившего Кастеллину войска, которое после сорокачетырехдневной
осады с позором отступило. Столь грозными были тогда войска и столь
опустошительными войны, что те пункты, которые теперь считается невозможным
оборонять, тогда защищались в качестве неприступных.
Находясь на территории Кьянти, Ферранте делал частые набеги и на
флорентийские владения; собирая довольно значительную добычу, он приближался
даже на шесть миль к самой Флоренции, а на флорентийских подданных нагонял
немалого страху и наносил им немалый урон. Флорентийцы же в то же самое
время двинули свои войска в количестве восьми тысяч солдат под началом
Асторре да Фаенца и Сиджисмондо Малатеста к замку Колле, стараясь не
приходить в соприкосновение с не-
приятелем и избегать сражения, ибо считали, что, не проиграв его, и
войны не проиграют: малые крепости же, хотя бы и взятые неприятелем, будут
возвращены по заключении мира, а за крупные города можно не беспокоиться, -
неприятель неспособен ими завладеть. У короля имелся также флот из двадцати
или около того судов, транспортных и галер, у побережья Пизы; пока на суше
осаждали Кастеллину, он двинул этот флот к замку Вада, которым и завладел по
недосмотру кастеллана. Это дало неприятелю возможность совершать набеги на
всю округу, которые, однако, флорентийцам удалось с легкостью прекратить,
послав в Кампилью немногочисленный отряд, вполне достаточный для того, чтобы
не давать врагу воли на побережье.
Глава церкви не вмешивался во все эти столкновения, разве что с целью
восстановить мир между воюющими. Однако, избегая внешней войны, он чуть было
не оказался вынужден вести внутреннюю и притом куда более опасную. Жил тогда
в Риме некий мессер Стефано Поркари, римский горожанин, человек ученый,
благородного происхождения, но еще более благородной души. По обыкновению
всех людей, домогающихся славы, стремился он совершить или хотя бы
попытаться совершить что-либо достойное сохраниться в памяти потомства. И
вот он рассудил, что самым лучшим делом была бы попытка вырвать отечество из
рук духовенства и вернуть его к прежнему образу государственной жизни. При
этом он уповал, что в случае успеха прозван будет новым основателем и вторым
отцом отечества, а надежду его питали нравственное разложение духовенства и
недовольство баронов и народа римского. Превыше же всего вдохновлялся он
стихами Петрарки из канцоны, начинающейся словами
Дух, коему послушно наше тело,
где поэт говорит:
И всадника ты на скале Тарпейской
Увидишь: он за то у всех в почете,
Что ради них собой пренебрегает.
Мессер Стефано знал, что поэты нередко одержимы бывают духом
божественным и пророческим, и вообразил он, что предсказанное в этой канцоне
Петраркой должно обязательно осуществиться, а совершителем столь славного
дела надлежит быть ему, ибо нет в Риме никого, кто превосходил бы его
красноречием, ученостью, всеобщим уважением и количеством друзей. Весь
охваченный этими помыслами, не сумел он вести себя настолько осторожно,
чтобы замыслы его не проявились в речах, в обхождении, во всем образе жизни,
так что вскоре стал он подозрителен главе церкви, и тот, дабы не
представился мессеру Стефано случай что-либо вредоносное предпринять,
выслать его в Болонью, а правителю этого города велел ежедневно проверять,
находится ли он на месте. Эта препона отнюдь не поколебала мессера Стефано,
и он с еще большей настойчивостью стал преследовать свою цель: принимая все
меры предосторожности, какие только мог, он поддерживал тайные сношения с
друзьями и не однажды ездил в Рим и возвращался обратно так скоро, что мог
являться к правителю Болоньи в назначенный час.
И вот, когда мессер Стефано счел, что сторонников у него уже вполне
достаточно, он решил больше не медлить и поручил находившимся в Риме друзьям
устроить в некий назначенный им день роскошное празднество, на которое
приглашались все заговорщики с их наиболее верными друзьями, сам же обещал,
что появится среди них еще до окончания пира. Все устроено было согласно его
плану, и мессер Стефано прибыл в дом, где начался ужин. По окончании
пиршества он появился перед собравшимися в златотканой одежде с ожерельями и
другими украшениями, от чего казался еще величественнее, и обнялся со всеми,
призывая их в пространной речи вооружиться мужеством для великого и славного
дела. Затем он разделил их на два отряда, поручив одному на следующее утро
захватить папский дворец, а другому выйти на улицы Рима и призвать народ к
оружию. Ночью, однако, папе стало известно о заговоре - по мнению одних,
кое-кто из участников оказался предателем, по мнению других, власти
проведали о прибытии Стефано в Рим. Как бы то ни было, но в ту же самую ночь
папа велел схватить его, так же как и большую часть его сообщников, а затем
все они преданы были казни соответственно мере их вины. Так закончилось это
предприятие. Разумеется,
можно приветствовать намерение Стефано, но каждый осудит его
безрассудство, ибо если подобные замыслы и кажутся не лишенными
благородства, осуществление их почти всегда бывает обречено на погибельную
неудачу.
Война в Тоскане продолжалась уже около года. Весной 1453 года
возобновились военные действия, и вот в помощь флорентийцам подошел брат
герцога Алессандро Сфорца с двумя тысячами всадников. Таким образом,
флорентийское войско усилилось по сравнению с королевским. Флорентийцы
решили, что пора им начать отвоевывать занятые королем земли, и,
действительно, часть их без особого труда отбили. Затем они осадили Фойано,
которое по недосмотру комиссаров было разграблено. Разбежавшиеся во все
стороны жители с большой неохотой вернулись обратно - для этого пришлось
поощрять их снятием налогов и другими льготами. Взяли также замок Вала, ибо
неприятель, видя невозможность защищаться там, поджег его и затем оставил.
Пока флорентийское войско действовало таким образом, арагонцы, не решаясь
войти в соприкосновение с неприятелем, ушли под защиту укреплений Сиены,
откуда совершали частые набеги на флорентийские земли, учиняя разорение,
грабежи и нагоняя на жителей великий страх. Король начал раздумывать, нет ли
какого еще способа напасть на врага, разделить его силы и, донимая его
новыми трудностями, произвести в неприятельском войске упадок духа.
Владетелем Валь-ди-Баньо был Герардо Гамбакорти. По дружбе или в
благодарность за что-либо, но он и все его предки всегда или находились на
службе у Флоренции, или под ее покровительством. Король Альфонс вступил с
ним в переговоры, предлагая, чтобы Гамбакорти уступил ему свое владение в
обмен на другие в пределах Неаполитанского королевства. Во Флоренции
проведали об этих отношениях, и, дабы выведать подлинные намерения
Гамбакорти, к нему отправили посла, который должен был напомнить ему о его и
его предков обязательствах и призвать к сохранению верности Флорентийской
республике. Герардо изобразил полное недоумение, принялся всячески клясться,
что никогда столь гнусный по-
мысел не возникал в его душе и что он сам охотно отправился бы во
Флоренцию в качестве заложника, но так как сейчас он недомогает, вместо него
сделает это его сын, и он передал послу своего сына, чтобы тот отвез его во
Флоренцию. Речи эти и дела убедили флорентийцев в искренности Герардо и в
том, что его обвинитель легкомысленный выдумщик, на чем все и успокоились.
Однако Герардо стал еще усиленнее сговариваться с королем. Они пришли к
соглашению, и король послал в Валь-ди-Баньо брата Пуччо, рыцаря
Иерусалимского ордена, во главе сильного отряда войск занять все замки и
населенные места, принадлежавшие Герардо. Однако население Баньо,
привязанное к Флорентийской республике, весьма неохотно выразило покорность
комиссарам короля.
Брат Пуччо завладел уже большей частью этих земель, оставалось только
занять крепость Корцано. Среди лиц, сопровождавших Герардо при передаче его
владений королю, был пизанец Антонио Гваланди, молодой и пылкий, крайне
возмущенный предательством Герардо. Осмотрев расположение крепости и
понаблюдав за людьми, охранявшими ее, он по их лицам и жестам понял, что они
тоже недовольны. Герардо стоял у ворот и уже намеревался впустить арагонцев,
как вдруг Антонио бросился туда же, обеими руками вытолкнул Герардо наружу и
велел страже запереть за ним ворота и сохранить крепость Флорентийской
республике. Едва лишь об этом прослышали жители Баньо и соседних мест, как
весь тамошний народ восстал против арагонцев и, подняв флорентийские
знамена, изгнал их из области. Когда весть об этих событиях дошла до
Флоренции, сына Герардо, оставленного в заложники, заключили в темницу, а в
Баньо послали войска для защиты этих земель, которые из ленного владения
превратили в наместничество. Герардо, предатель своего сюзерена и своего
родного сына, с большим трудом спасся, оставив жену свою со всей семьей и
имуществом во власти неприятеля. Этот успех был во Флоренции оценен по
достоинству, ибо если бы королю удалось завладеть Баньо, он мог бы
беспрепятственно проникать и в долину Тибра, и в Казентино, что создало бы
большие затруднения для республики, и флорентийцы не смогли бы бросить все
свои силы против находившихся под Сиеной арагонских войск.
Кроме всех тех мер, которые флорентийцы приняли в Италии для
противодействия венецианско-неаполитанскому союзу, они отправили мессера
Аньоло Аччаюоли послом к королю Франции с поручением договориться о том,
чтобы король предоставил Рене Анжуйскому возможность и средства прибыть в
Италию для оказания поддержки герцогу и Флоренции, защиты своих друзей, а
также возвращения себе неаполитанского престола. Со своей стороны они
обещали ему помощь людьми и деньгами. Итак, в то время как в Ломбардии и
Тоскане шли уже описанные нами военные действия, флорентийский посол
заключил с королем Рене соглашение, по которому тот обязался, прибыв в июне
в Италию, привести с собой две тысячи четыреста всадников. По прибытии его в
Алессандрию союзники со своей стороны должны были выплатить ему тридцать
тысяч флоринов единовременно, а затем ежемесячно выдавать по десяти тысяч,
пока будет продолжаться война. Однако, когда Рене во исполнение этого
договора вознамерился двинуться в Италию, герцог Савойский и маркиз
Монферратский, друзья венецианцев, не дали ему пройти через свои владения.
Тогда флорентийский посол посоветовал Рене помочь союзникам другим способом:
вернуться в Прованс, морем добраться с немногочисленной свитой в Италию и
уговорить, кроме того, короля Франции, чтобы тот добился от герцога
Савойского пропуска анжуйских войск через его земли. Это и было весьма
успешно сделано: Рене морем прибыл в Италию, а войска его из уважения к
королю Франции были допущены на территорию Савойи. Франческо, герцог
Миланский, с величайшим почетом встретил короля Рене, и объединенные
итальянские и французские силы с такой яростью обрушились на венецианцев,
что в самое короткое время вернули все то, что в Кремонской области
захвачено было венецианскими войсками. Не довольствуясь этим, они завладели
также почти всеми землями Бреши, так что венецианские войска, опасаясь
столкновения в открытом поле, отступили под защиту укрепленной Бреши.
Однако с наступлением зимы герцог решил перевести свои войска на зимние
квартиры, а королю Рене для этой цели предоставил Пьяченцу. Так провели они
зиму 1453 года, ничего не предпринимая. Когда же пришла весна
и герцог собрался возобновить военные действия, чтобы отобрать у
венецианцев все их владения на суше, король Рене заявил герцогу, что
вынужден возвратиться во Францию. Услышав эту совершенно неожиданную для
себя новость, герцог крайне расстроился; однако, явившись немедленно к
королю, он ни просьбами, ни посулами не смог изменить его решения. Рене
согласился только оставить часть своего войска в Ломбардии и прислать вместо
себя к союзникам сына своего Жана. Флорентийцев это вполне устраивало.
Вернув себе все свои города и крепости, они уже не боялись короля Альфонса и
к тому же вовсе не желали, чтобы герцог завладел в Ломбардии чем-либо, кроме
того, что принадлежало ему раньше. Таким образом, Рене уехал, а сына своего
послал в Италию; тот же, не остановившись в Ломбардии, направился во
Флоренцию, где принят был с великим почетом.
С отъездом короля герцог тоже стал склоняться к миру. Венецианцы,
Альфонс и флорентийцы тоже достаточно устали и всячески стремились к нему.
Папа и до того все время заявлял о необходимости установить мир, и теперь
настаивал на этом, ибо в том же году турецкий султан Мухаммед взял
Константинополь и подчинил себе всю Грецию. Это завоевание повергло в скорбь
всех христиан, особенно Венецию и папу, и всем казалось, что турки вот-вот
появятся в Италии. Поэтому папа обратился ко всем итальянским государствам с
призывом прислать в Рим своих представителей с полномочиями для заключения
всеобщего мира. Все на это согласились, но когда начали обсуждать статьи
мирного договора, возникло множество трудностей. Король Альфонс требовал,
чтобы флорентийцы возместили ему военные расходы, Флоренция выдвигала те же
самые притязания. Венецианцы требовали у герцога Кремону, герцог у них -
Бергамо, Брешу и Крему. Затруднения представлялись непреодолимыми. Однако
то, чего в Риме при участии стольких государств было так трудно достичь, для
двух из них в Милане и Венеции оказалось легче легкого, ибо, пока в Риме
переговоры подвигались с таким трудом, герцог и венецианцы 9 апреля 1454
года заключили мир. По условиям его каждая сторона сохраняла то, что
принадлежало
ей в начале войны; Сфорца предоставлялось право вернуть себе то, что
отняли у него герцог Савойский и маркиз Монферратский, и всем прочим
итальянским государствам давался месяц на то, чтобы присоединиться к этому
договору. Папа, Флоренция, Сиена и другие менее значительные государства
подписали его в течение указанного срока. Не довольствуясь этим, Флоренция,
герцог и Венеция заключили также общий мир на двадцатипятилетний срок.
знаками его внимания, ибо он знал, что против мощи Венеции нет у него более
верных и доблестных союзников, чем флорентийцы, каковые, уже не страшась
дома Висконти, понимали, что теперь им предстоит бороться против
объединенных сил арагонцев и венецианцев. Арагонские короли Неаполя были их
врагами, ибо хорошо знали о дружеском расположении, которое флорентийский
народ неизменно питал к француз-
скому королевскому дому. Венецианцы же понимали, что прежний страх
Флоренции перед Висконти превратился в новый уже перед ними, и, хорошо
помня, как яростно враждовала она тогда с Висконти, опасались того же для
себя и желали ее гибели. По этой причине новый герцог охотно сблизился с
флорентийцами, а венецианцы объединились с королем Альфонсом против общего
врага. Они обязались одновременно взяться за оружие с тем, чтобы король
двинулся против Флоренции, а венецианцы против герцога, с которым они
рассчитывали легко справиться, ибо государем он стал совсем недавно и можно
было надеяться, что он не сможет удержаться ни с помощью одних своих сил, ни
даже с помощью союзников.
Однако союз между Флоренцией и Венецией продолжал существовать, а
король после военных действий у Пьомбино с флорентийцами замирился. Поэтому
Венеция и король считали возможным нарушить мир лишь после того, как для
воины найдется благовидный предлог. Оба государства отправили во Флоренцию
послов, которые от имени короля и венецианского правительства заявили, что
соглашение между ними заключено отнюдь не для того, чтобы кому-либо
угрожать, а исключительно в целях обороны. Венецианский посол, кроме того,
жаловался, что Флоренция разрешила Алессандро Сфорца, брату герцога, пройти
с войском через Луниджану в Ломбардию и содействовала помощью и советом при
заключении соглашения между герцогом и маркизом Мантуанским. Посол
утверждал, что это направлено против интересов Венеции и не соответствует
существующим между Флоренцией и Венецией добрым отношениям, и дружественно
обращал внимание флорентийцев на то, что наносящий неосновательно обиду
может ожидать вполне обоснованного воздаяния, а нарушающий мир должен
ожидать войны.
Синьория поручила Козимо ответить венецианскому послу, и тот произнес
пространную, весьма рассудительную речь. Он напомнил обо всех услугах,
оказанных Флоренцией Венецианской республике, перечислил все, чем Венеция
завладела с помощью флорентийских денег, солдат и советов, заявил, что как
дружба между их республиками возникла по почину Флоренции, так никогда по ее
почину не начнется между ними вражда, что, будучи всегда сторонниками мира,
флорентийцы глубоко одобряют
договор между Венецией и королем, если он действительно заключен ради
мира, а не ради войны; Флоренция действительно удивлена упреками Венеции и
тем, что республика столь могущественная придает такое значение пустякам. Но
даже если бы об этих вещах стоило говорить, они только показывают, что
проход через флорентийские владения свободен для всех, а герцог имеет право
и возможность сговариваться с Мантуей без флорентийской помощи и советов.
Поэтому у Флоренции есть, видимо, основания опасаться, что в этих претензиях
Венеции имеется некое скрытое жало, и будь это действительно так, то всякий
сможет убедиться, что если дружить с Флоренцией выгодно, то враждовать с ней
опасно.
Сперва все эти дела обошлись благополучно и, казалось, послы удалились
в полном удовлетворении. Однако договор между Венецией и королем и их
поведение вообще у флорентийцев и герцога вызывали скорее опасение новой
войны, чем надежду на прочный мир. Поэтому флорентийцы теснее сблизились с
герцогом, а между тем обнаружились и враждебные намерения Венеции, ибо она
вступила в соглашение с Сиеной и изгнала всех флорентийцев и всех подданных
Флоренции из своих владений. Немного времени спустя так же поступил и король
Альфонс с полным пренебрежением к заключенному за год перед тем миру, и не
только безо всякой причины, но даже без малейшего повода. Венецианцы
попытались перетянуть на свою сторону Болонью: они вооружили болонских
изгнанников, усилили их своими отрядами, и те ночью проникли в город через
сточные трубы. Об их появлении узнали только тогда, когда сами они подняли
крик. Услышав шум, Санти Бентивольо вскочил с постели и узнал, что город в
руках мятежников. Хотя многие советовали ему бежать и спасти хотя бы свою
жизнь, поскольку все равно ему не удастся спасти государство, он тем не
менее решил бросить вызов судьбе, взялся за оружие, вдохнул мужество в своих
сторонников и, возглавив отряд, состоящий из близких его друзей, напал на
группу мятежников, разгромил их, перебил большую часть, а прочих выгнал из
города. Так что теперь все могли убедиться, что он действительно самый
настоящий Бентивольо.
Это дело лишь укрепило во Флоренции уверенность в предстоящей войне.
Поэтому флорентийцы прибегли тотчас же ко всему, что они обычно
предпринимали в подобных обстоятельствах: назначили совет Десяти, взяли на
жалованье новых кондотьеров, направили в Рим, Неаполь, Венецию, Милан, Сиену
послов, которым поручили обратиться за помощью к друзьям, успокоить
подозрительных, заручиться сочувствием колеблющихся и раскрыть намерения
врагов. От папы не добились ничего, кроме общих изъявлений сочувствия,
дружественного расположения и призывов к миру; от короля - ничего, кроме ни
к чему не обязывающих извинений по поводу высылки флорентийских граждан и
предложения выдать свободные пропуска всем, кто этого пожелает. И хотя
король старался, как только мог, скрыть дурные свои намерения, послы все же
обнаружили его враждебные замыслы и те многочисленные приготовления, которые
он делал для того, чтобы погубить их республику.
Союз с герцогом подкрепили еще рядом взаимных обязательств и благодаря
его посредничеству восстановили добрые отношения с Генуей, покончив со
всевозможными старыми счетами и другими спорами, хотя венецианцы всеми
силами старались сорвать это соглашение и дошли до того, что добивались у
константинопольского императора изгнания флорентийцев из его владений. С
такой ненавистью вступали они в войну и до того владела ими жажда власти,
что они безо всякого стыда стремились уничтожить тех, с чьей помощью
достигли величия. Однако император им не внял. Венецианский сенат не
допустил флорентийских представителей в свои владения под тем предлогом,
что, будучи в союзе с королем, венецианцы не могут ни о чем договариваться
без его участия. Сиенцы встретили флорентийских послов с дружескими
излияниями: они боялись, что их разобьют еще до того, как Венеция и король
смогут им помочь, и решили усыпить бдительность тех сил, противостоять
которым были не в состоянии. Обстоятельства складывались так, что и
венецианцы решили для оправдания войны тоже направить во Флоренцию послов.
Но венецианские уполномоченные во флорентийские владения допущены не были, а
королевский счел невозможным выполнять без их участия
данное ему поручение, так что из этого посольства ничего не получилось,
а венецианцы смогли убедиться, что флорентийцы считаются с ними еще меньше,
чем они несколько месяцев назад посчитались с флорентийцами.
Как раз в самый разгар опасений, вызывавшихся этими делами, император
Фридрих III прибыл в Италию короноваться и 3 января 1451 года вступил во
Флоренцию во главе полутора тысяч всадников. Он был с величайшими почестями
принят Синьорией и оставался в городе до 6 февраля, когда отбыл в Рим на
коронацию. Получив из рук папы венец и отпраздновав свадьбу с императрицей,
которая прибыла в Рим морем, он отправился обратно в Германию и в мае снова
проехал через Флоренцию, где ему снова были оказаны те же самые почести. На
этом обратном пути маркиз Феррарский оказал императору кое-какие услуги, за
что и получил от него в благодарность Модену и Реджо. Флорентийцы же в это
время тщательно готовились к неминуемой войне, и, чтобы укрепить свое
положение и нагнать страху на врагов, они совместно с герцогом вступили в
союз с королем Франции для обороны своих государств, о чем с великим
торжеством и радостью оповестили всю Италию.
Но вот наступил май 1452 года. Венецианцы решили, что нечего больше
откладывать начало военных действий против герцога, и их шестнадцать тысяч
всадников и шесть тысяч пехотинцев напали на него со стороны Лоди, между тем
как маркиз Монферратский, из личных ли побуждений или натравленный
венецианцами, совершил нападение со стороны Алессандрии. Герцог, со своей
стороны, собрав восемнадцать тысяч конных и три тысячи пеших, оставив охрану
в Алессандрии и Лоди и соответственно укрепив все пункты, которые могли
подвергнуться вражеской атаке, вторгся со своим войском на земли Бреши, где
нанес венецианцам великий ущерб: так обе стороны опустошали страну и грабили
неукрепленные города, слишком слабые для сопротивления. Но герцогские войска
разбили маркиза Монферратского у Алессандрии, так что герцог мог
противопоставить венецианцам еще новые силы и с ними напасть на их земли.
Пока в Ломбардии шли военные действия разного характера, не
заслуживающие особого упоминания, в Тоскане тоже началась война между
флорентийцами и королем Альфонсом; но и в ней никто не проявлял большей
доблести и не подвергался большей опасности, чем в Ломбардии. В Тоскану
вторгся Ферранте, побочный сын Альфонса, с двенадцатитысячным войском под
началом Федериго, владетеля Урбино. Прежде всего они атаковали Фойяно в
Валь-ди-Кьяна, ибо именно с этой стороны вступили во флорентийские владения,
будучи в союзе с Сиеной. Эта небольшая крепость была окружена непрочными
стенами, и людей в ней находилось немного, но по тому времени они считались
верными и воинственными. Кроме того, флорентийская Синьория прислала еще
двести солдат для ее защиты. Ферранте осадил этот столь слабо защищенный
замок, но таковы были либо доблесть осажденных, либо его собственное
ничтожество, что он смог завладеть им лишь через тридцать шесть дней. Эта
проволочка позволила флорентийцам основательно укрепить другие, более
значительные пункты, собрать все свои войска и вообще подготовиться к
обороне лучше, чем когда-либо. Взяв эту крепость, неприятель двинулся с
Кьянти, но не смог захватить даже двух усадеб, принадлежавших отдельным
горожанам. Обойдя их, он осадил Кастеллину на самой границе Кьянти, в десяти
милях от Сиены, крепость, и плохо укрепленную, и еще хуже для обороны
расположенную. Однако двойная эта слабость не смогла все же превзойти
слабости осадившего Кастеллину войска, которое после сорокачетырехдневной
осады с позором отступило. Столь грозными были тогда войска и столь
опустошительными войны, что те пункты, которые теперь считается невозможным
оборонять, тогда защищались в качестве неприступных.
Находясь на территории Кьянти, Ферранте делал частые набеги и на
флорентийские владения; собирая довольно значительную добычу, он приближался
даже на шесть миль к самой Флоренции, а на флорентийских подданных нагонял
немалого страху и наносил им немалый урон. Флорентийцы же в то же самое
время двинули свои войска в количестве восьми тысяч солдат под началом
Асторре да Фаенца и Сиджисмондо Малатеста к замку Колле, стараясь не
приходить в соприкосновение с не-
приятелем и избегать сражения, ибо считали, что, не проиграв его, и
войны не проиграют: малые крепости же, хотя бы и взятые неприятелем, будут
возвращены по заключении мира, а за крупные города можно не беспокоиться, -
неприятель неспособен ими завладеть. У короля имелся также флот из двадцати
или около того судов, транспортных и галер, у побережья Пизы; пока на суше
осаждали Кастеллину, он двинул этот флот к замку Вада, которым и завладел по
недосмотру кастеллана. Это дало неприятелю возможность совершать набеги на
всю округу, которые, однако, флорентийцам удалось с легкостью прекратить,
послав в Кампилью немногочисленный отряд, вполне достаточный для того, чтобы
не давать врагу воли на побережье.
Глава церкви не вмешивался во все эти столкновения, разве что с целью
восстановить мир между воюющими. Однако, избегая внешней войны, он чуть было
не оказался вынужден вести внутреннюю и притом куда более опасную. Жил тогда
в Риме некий мессер Стефано Поркари, римский горожанин, человек ученый,
благородного происхождения, но еще более благородной души. По обыкновению
всех людей, домогающихся славы, стремился он совершить или хотя бы
попытаться совершить что-либо достойное сохраниться в памяти потомства. И
вот он рассудил, что самым лучшим делом была бы попытка вырвать отечество из
рук духовенства и вернуть его к прежнему образу государственной жизни. При
этом он уповал, что в случае успеха прозван будет новым основателем и вторым
отцом отечества, а надежду его питали нравственное разложение духовенства и
недовольство баронов и народа римского. Превыше же всего вдохновлялся он
стихами Петрарки из канцоны, начинающейся словами
Дух, коему послушно наше тело,
где поэт говорит:
И всадника ты на скале Тарпейской
Увидишь: он за то у всех в почете,
Что ради них собой пренебрегает.
Мессер Стефано знал, что поэты нередко одержимы бывают духом
божественным и пророческим, и вообразил он, что предсказанное в этой канцоне
Петраркой должно обязательно осуществиться, а совершителем столь славного
дела надлежит быть ему, ибо нет в Риме никого, кто превосходил бы его
красноречием, ученостью, всеобщим уважением и количеством друзей. Весь
охваченный этими помыслами, не сумел он вести себя настолько осторожно,
чтобы замыслы его не проявились в речах, в обхождении, во всем образе жизни,
так что вскоре стал он подозрителен главе церкви, и тот, дабы не
представился мессеру Стефано случай что-либо вредоносное предпринять,
выслать его в Болонью, а правителю этого города велел ежедневно проверять,
находится ли он на месте. Эта препона отнюдь не поколебала мессера Стефано,
и он с еще большей настойчивостью стал преследовать свою цель: принимая все
меры предосторожности, какие только мог, он поддерживал тайные сношения с
друзьями и не однажды ездил в Рим и возвращался обратно так скоро, что мог
являться к правителю Болоньи в назначенный час.
И вот, когда мессер Стефано счел, что сторонников у него уже вполне
достаточно, он решил больше не медлить и поручил находившимся в Риме друзьям
устроить в некий назначенный им день роскошное празднество, на которое
приглашались все заговорщики с их наиболее верными друзьями, сам же обещал,
что появится среди них еще до окончания пира. Все устроено было согласно его
плану, и мессер Стефано прибыл в дом, где начался ужин. По окончании
пиршества он появился перед собравшимися в златотканой одежде с ожерельями и
другими украшениями, от чего казался еще величественнее, и обнялся со всеми,
призывая их в пространной речи вооружиться мужеством для великого и славного
дела. Затем он разделил их на два отряда, поручив одному на следующее утро
захватить папский дворец, а другому выйти на улицы Рима и призвать народ к
оружию. Ночью, однако, папе стало известно о заговоре - по мнению одних,
кое-кто из участников оказался предателем, по мнению других, власти
проведали о прибытии Стефано в Рим. Как бы то ни было, но в ту же самую ночь
папа велел схватить его, так же как и большую часть его сообщников, а затем
все они преданы были казни соответственно мере их вины. Так закончилось это
предприятие. Разумеется,
можно приветствовать намерение Стефано, но каждый осудит его
безрассудство, ибо если подобные замыслы и кажутся не лишенными
благородства, осуществление их почти всегда бывает обречено на погибельную
неудачу.
Война в Тоскане продолжалась уже около года. Весной 1453 года
возобновились военные действия, и вот в помощь флорентийцам подошел брат
герцога Алессандро Сфорца с двумя тысячами всадников. Таким образом,
флорентийское войско усилилось по сравнению с королевским. Флорентийцы
решили, что пора им начать отвоевывать занятые королем земли, и,
действительно, часть их без особого труда отбили. Затем они осадили Фойано,
которое по недосмотру комиссаров было разграблено. Разбежавшиеся во все
стороны жители с большой неохотой вернулись обратно - для этого пришлось
поощрять их снятием налогов и другими льготами. Взяли также замок Вала, ибо
неприятель, видя невозможность защищаться там, поджег его и затем оставил.
Пока флорентийское войско действовало таким образом, арагонцы, не решаясь
войти в соприкосновение с неприятелем, ушли под защиту укреплений Сиены,
откуда совершали частые набеги на флорентийские земли, учиняя разорение,
грабежи и нагоняя на жителей великий страх. Король начал раздумывать, нет ли
какого еще способа напасть на врага, разделить его силы и, донимая его
новыми трудностями, произвести в неприятельском войске упадок духа.
Владетелем Валь-ди-Баньо был Герардо Гамбакорти. По дружбе или в
благодарность за что-либо, но он и все его предки всегда или находились на
службе у Флоренции, или под ее покровительством. Король Альфонс вступил с
ним в переговоры, предлагая, чтобы Гамбакорти уступил ему свое владение в
обмен на другие в пределах Неаполитанского королевства. Во Флоренции
проведали об этих отношениях, и, дабы выведать подлинные намерения
Гамбакорти, к нему отправили посла, который должен был напомнить ему о его и
его предков обязательствах и призвать к сохранению верности Флорентийской
республике. Герардо изобразил полное недоумение, принялся всячески клясться,
что никогда столь гнусный по-
мысел не возникал в его душе и что он сам охотно отправился бы во
Флоренцию в качестве заложника, но так как сейчас он недомогает, вместо него
сделает это его сын, и он передал послу своего сына, чтобы тот отвез его во
Флоренцию. Речи эти и дела убедили флорентийцев в искренности Герардо и в
том, что его обвинитель легкомысленный выдумщик, на чем все и успокоились.
Однако Герардо стал еще усиленнее сговариваться с королем. Они пришли к
соглашению, и король послал в Валь-ди-Баньо брата Пуччо, рыцаря
Иерусалимского ордена, во главе сильного отряда войск занять все замки и
населенные места, принадлежавшие Герардо. Однако население Баньо,
привязанное к Флорентийской республике, весьма неохотно выразило покорность
комиссарам короля.
Брат Пуччо завладел уже большей частью этих земель, оставалось только
занять крепость Корцано. Среди лиц, сопровождавших Герардо при передаче его
владений королю, был пизанец Антонио Гваланди, молодой и пылкий, крайне
возмущенный предательством Герардо. Осмотрев расположение крепости и
понаблюдав за людьми, охранявшими ее, он по их лицам и жестам понял, что они
тоже недовольны. Герардо стоял у ворот и уже намеревался впустить арагонцев,
как вдруг Антонио бросился туда же, обеими руками вытолкнул Герардо наружу и
велел страже запереть за ним ворота и сохранить крепость Флорентийской
республике. Едва лишь об этом прослышали жители Баньо и соседних мест, как
весь тамошний народ восстал против арагонцев и, подняв флорентийские
знамена, изгнал их из области. Когда весть об этих событиях дошла до
Флоренции, сына Герардо, оставленного в заложники, заключили в темницу, а в
Баньо послали войска для защиты этих земель, которые из ленного владения
превратили в наместничество. Герардо, предатель своего сюзерена и своего
родного сына, с большим трудом спасся, оставив жену свою со всей семьей и
имуществом во власти неприятеля. Этот успех был во Флоренции оценен по
достоинству, ибо если бы королю удалось завладеть Баньо, он мог бы
беспрепятственно проникать и в долину Тибра, и в Казентино, что создало бы
большие затруднения для республики, и флорентийцы не смогли бы бросить все
свои силы против находившихся под Сиеной арагонских войск.
Кроме всех тех мер, которые флорентийцы приняли в Италии для
противодействия венецианско-неаполитанскому союзу, они отправили мессера
Аньоло Аччаюоли послом к королю Франции с поручением договориться о том,
чтобы король предоставил Рене Анжуйскому возможность и средства прибыть в
Италию для оказания поддержки герцогу и Флоренции, защиты своих друзей, а
также возвращения себе неаполитанского престола. Со своей стороны они
обещали ему помощь людьми и деньгами. Итак, в то время как в Ломбардии и
Тоскане шли уже описанные нами военные действия, флорентийский посол
заключил с королем Рене соглашение, по которому тот обязался, прибыв в июне
в Италию, привести с собой две тысячи четыреста всадников. По прибытии его в
Алессандрию союзники со своей стороны должны были выплатить ему тридцать
тысяч флоринов единовременно, а затем ежемесячно выдавать по десяти тысяч,
пока будет продолжаться война. Однако, когда Рене во исполнение этого
договора вознамерился двинуться в Италию, герцог Савойский и маркиз
Монферратский, друзья венецианцев, не дали ему пройти через свои владения.
Тогда флорентийский посол посоветовал Рене помочь союзникам другим способом:
вернуться в Прованс, морем добраться с немногочисленной свитой в Италию и
уговорить, кроме того, короля Франции, чтобы тот добился от герцога
Савойского пропуска анжуйских войск через его земли. Это и было весьма
успешно сделано: Рене морем прибыл в Италию, а войска его из уважения к
королю Франции были допущены на территорию Савойи. Франческо, герцог
Миланский, с величайшим почетом встретил короля Рене, и объединенные
итальянские и французские силы с такой яростью обрушились на венецианцев,
что в самое короткое время вернули все то, что в Кремонской области
захвачено было венецианскими войсками. Не довольствуясь этим, они завладели
также почти всеми землями Бреши, так что венецианские войска, опасаясь
столкновения в открытом поле, отступили под защиту укрепленной Бреши.
Однако с наступлением зимы герцог решил перевести свои войска на зимние
квартиры, а королю Рене для этой цели предоставил Пьяченцу. Так провели они
зиму 1453 года, ничего не предпринимая. Когда же пришла весна
и герцог собрался возобновить военные действия, чтобы отобрать у
венецианцев все их владения на суше, король Рене заявил герцогу, что
вынужден возвратиться во Францию. Услышав эту совершенно неожиданную для
себя новость, герцог крайне расстроился; однако, явившись немедленно к
королю, он ни просьбами, ни посулами не смог изменить его решения. Рене
согласился только оставить часть своего войска в Ломбардии и прислать вместо
себя к союзникам сына своего Жана. Флорентийцев это вполне устраивало.
Вернув себе все свои города и крепости, они уже не боялись короля Альфонса и
к тому же вовсе не желали, чтобы герцог завладел в Ломбардии чем-либо, кроме
того, что принадлежало ему раньше. Таким образом, Рене уехал, а сына своего
послал в Италию; тот же, не остановившись в Ломбардии, направился во
Флоренцию, где принят был с великим почетом.
С отъездом короля герцог тоже стал склоняться к миру. Венецианцы,
Альфонс и флорентийцы тоже достаточно устали и всячески стремились к нему.
Папа и до того все время заявлял о необходимости установить мир, и теперь
настаивал на этом, ибо в том же году турецкий султан Мухаммед взял
Константинополь и подчинил себе всю Грецию. Это завоевание повергло в скорбь
всех христиан, особенно Венецию и папу, и всем казалось, что турки вот-вот
появятся в Италии. Поэтому папа обратился ко всем итальянским государствам с
призывом прислать в Рим своих представителей с полномочиями для заключения
всеобщего мира. Все на это согласились, но когда начали обсуждать статьи
мирного договора, возникло множество трудностей. Король Альфонс требовал,
чтобы флорентийцы возместили ему военные расходы, Флоренция выдвигала те же
самые притязания. Венецианцы требовали у герцога Кремону, герцог у них -
Бергамо, Брешу и Крему. Затруднения представлялись непреодолимыми. Однако
то, чего в Риме при участии стольких государств было так трудно достичь, для
двух из них в Милане и Венеции оказалось легче легкого, ибо, пока в Риме
переговоры подвигались с таким трудом, герцог и венецианцы 9 апреля 1454
года заключили мир. По условиям его каждая сторона сохраняла то, что
принадлежало
ей в начале войны; Сфорца предоставлялось право вернуть себе то, что
отняли у него герцог Савойский и маркиз Монферратский, и всем прочим
итальянским государствам давался месяц на то, чтобы присоединиться к этому
договору. Папа, Флоренция, Сиена и другие менее значительные государства
подписали его в течение указанного срока. Не довольствуясь этим, Флоренция,
герцог и Венеция заключили также общий мир на двадцатипятилетний срок.