Страница:
согласования они ничто. План, программы, распоряжение финансами,
находящимися в их администрировании, распоряжение их изделиями, закупки и
торговые сделки и здесь, и за границей -- все это на каждом шагу
регламентируется, согласовывается, приостанавливается и т. д.".
Так, применительно к осуществимости на практике "доктрины" Бухарина,
можно утверждать следующее: ее успех объективно нуждался в коренном
изменении политического и экономического механизмов управления, при котором
все крестьянские хозяйства могли реально "обогащаться", причем, не в форме
накопления натуральных запасов сельскохозяйственной продукции (как
получилось на практике), а в форме их коммерческого, делового употребления.
Для этого недоставало совсем "немногого", а именно: чтобы высшее партийное
руководство сочло более недопустимым строить политику в деревне в свете
категорий "гражданской войны". А между тем в своем выступлении на упомянутом
уже заседании Политбюро 3 января 1925 г. И. В. Сталин отчетливо сказал:
"...Мы до полной ликвидации гражданской войны далеко еще не дошли, и не
скоро, должно быть, дойдем".
Чем быстрее приближалось народное хозяйство СССР к довоенному уровню
производства, тем больше давали о себе знать присущие исторически его
структуре диспро-
порции и противоречия: между промышленностью и сельским хозяйством,
между тяжелой и легкой промышленностью и т. д, России не хватило 2--3-х
десятилетий для того, чтобы одновременно с завершением процесса
капиталистической индустриализации (превращения машинного способа
производства в доминирующий) преобразовать патриархально-общинное
крестьянское сельское хозяйство в фермерское. Первая мировая война, а затем
революция заблокировали этот процесс целым рядом негативных явлений:
прогрессирующим выбытием основных фондов в крупной промышленности, в
железнодорожном и водном транспорте, резким сокращением объемов внешней
торговли, измельчанием крестьянских хозяйств и разрушением
высокопродуктивных капиталистических земледельческих хозяйств. Невосполнимый
экономический ущерб имела гибель миллионов людей в годы мировой и
гражданской войны, а также вынужденная эмиграция десятков тысяч
представителей научной и технической интеллигенции, деятелей культуры и
народного образования.
Бурный восстановительный процесс 20-х гг. тем не менее свидетельствовал
о гигантских материальных, интеллектуальных и людских резервах, накопленных
старой Россией и далеко ею еще не исчерпанных, несмотря на постигшие ее
социально-политические катаклизмы. Использование этих резервов, конечно,
было не беспредельно. Народное хозяйство СССР, конечно, объективно нуждалось
в немалых капитальных вложениях как в производство средств производства, так
и в науку, культуру, народное образование, жилищное строительство,
коммунальное хозяйство и т. д. и т. д. Но создавать эти резервы на будущее
приходилось уже на более ограниченной, чем до революции,
материально-технической и культурной основе и при более чем скромном уровне
жизни и потребления.
Накопление -- прямой вычет из текущего потребления нации, а в условиях
его ограниченных возможностей -- прямой вычет вдвойне, предполагающий
определенный хозяйственный механизм, в котором свободная игра экономических
сил и законов нуждается в их определенном административном ограничении, в
особой предусмотрительности и планомерности. Если отбросить словесную,
идеологическую шелуху с воззрений сторонников Л. Д. Троцкого по оппозиции
1923 года на ведущую роль крупной промышленности в хозяйственном развитии
СССР, то рациональное их зерно не подлежит сомнению: распределение
фонда накопления между крупными хозяйственными единицами экономически более
эффективно, чем его распыление между множеством мелких и мельчайших
хозяйственных единиц. Если к тому же эти мелкие хозяйственные единицы,
например, крестьянские хозяйства предпочитают вести полунатуральное
хозяйство, то проблема накопления в общенациональном масштабе неимоверно
усложняется. Рыночный механизм распределения национального дохода
блокируется постоянно обостряющимися диспропорциями между производством,
накоплением и потреблением, при которых крупные хозяйственные единицы,
способные в больших масштабах удовлетворять интересы общественного
потребления, оказываются под угрозой технико-экономической деградации.
Недаром крупная промышленность дореволюционной России вынуждена была
подпитываться государственными субсидиями и инвестициями иностранного
капитала, чтобы успешнее отвоевывать у патриархально-крестьянской среды
рынок для расширения производства и накопления, год от года стимулируя
увеличение товарности крестьянского сельского хозяйства.
К середине 20-х гг. пропорции обмена между крупной промышленностью и
крестьянским сельским хозяйством выглядели таким образом, что ни
промышленность, ни сельское хозяйство не создавали друг для друга рынков для
расширенного воспроизводства: промышленность не удовлетворяла потребностей
сельского хозяйства в промышленных изделиях, сельское хозяйство не
удовлетворяло потребностей промышленности в сырье, продовольствии и
оборудовании, которое можно было закупить за границей в обмен на экспорт
сельскохозяйственной продукции. Кризис хлебозаготовок осенью 1925 г. был
поэтому не стечением случайных обстоятельств, а выражением вполне
определенной тенденции исчерпания резервов расширенного воспроизводства,
которое до известной степени компенсировала эмиссия червонца, а затем его
непрерывная инфляция.
Ощущая, с одной стороны, дороговизну промышленных изделий, а с другой
-- их хронический дефицит, крестьянское сельское хозяйство законсервировало
свой полунатуральный характер, в то время как государственная крупная
промышленность попала в объятия финансового кризиса. Выступая 25 февраля
1926 г. на заседании Политбюро ЦК ВКП (б), Л. Д. Троцкий снова напомнил об
акту-
альности выдвинутого им на XII съезде РКП (б) лозунга "диктатуры
промышленности". "Для социалистического государства, бедного капиталами, --
указывал он, -- надежнейший путь подъема сельского хозяйства лежит через
максимальное вкладывание накоплений в промышленность". На состоявшемся 6--9
апреля 1926 г. Пленуме ЦК ВКП (б) его впервые в этом вопросе активно
поддержал Л. Б. Каменев: "Я несу полную ответственность вместе со всеми вами
за ту политику, которую мы вели в 1923--24 году и считаю, что эта политика
была правильна. Тогда я говорил "не забегай вперед", "равняйся по
крестьянскому бессилию", но наступил момент, когда мы должны были сказать,
что надо повернуть и равняться не по "крестьянскому бессилию", а по
несколько возросшей "крестьянской силе".
На апрельском (1926 г.) Пленуме ЦК ВКП (б) точки зрения "старой" и
"новой" оппозиции на причины переживаемых страной экономических затруднений
и методы их преодоления практически совпали, что дало повод их противникам
из послушного сталинскому аппарату большинства Центрального Комитета
говорить о сколачивании объединенного оппозиционного блока. "В тех речах, с
которыми здесь выступали тт. Каменев и Троцкий, -- заявил Ф. Э. Дзержинский,
-- совершенно ясно и определенно нащупывается почва для создания новой
платформы, которая приближалась бы к замене не так давно выдвинутого лозунга
„лицом к деревне" лозунгом „кулаком к деревне"".
Коренных изменений в принципы распределения национального дохода между
промышленностью и сельским хозяйством резолюция апрельского (1926 г.)
Пленума ЦК ВКП (б) "О хозяйственном положении и хозяйственной политике" не
внесла, по-прежнему рекомендуя государственным органам проводить линию на
снижение оптовых и розничных цен на промышленные изделия и облегчение
налогового бремени для "маломощных слоев крестьянства". Равнению
Коммунистической партии на экономические нужны деревни соответствовало
равнение на политические интересы крепкого середняка, что выразилось в
определенной либерализации избирательной инструкции по выборам в Советы.
Проведенные в 1926 г. перевыборы в Советы ознаменовались общим повышением
политической активности беспартийных крестьян и служащих, которым в ряде
районов страны удалось несколько потеснить в исполнительных комитетах членов
ВКП (б) и проходящих вместе с ними по спискам кандидатов в депутаты
городских и сельских пролетариев. Итоги избирательной
кампании подвел июльский (1926 г.) Пленум ЦК и ЦКК, приняв по данному
вопросу в общем-то достаточно оптимистическую резолюцию, против которой
резко выступили Г. Е. Зиновьев, Л. Б. Каменев, Н. К. Крупская, Л. Д. Троцкий
и др. По мнению Зиновьева, "оживление Советов" на практике вылилось в
"оживление мелкобуржуазных групп, верхушки служащих и "прочих", что, в свою
очередь, обернулось "засорением всей советской системы элементами новой
буржуазии и бюрократии".
Оппозиционеры попытались связать итоги перевыборов в Советы, давшие
увеличение в них независимых беспартийных депутатов, с ростом
социально-имущественной дифференциации деревни и с отставанием
промышленности "от развития народного хозяйства в целом". Из данной связки
они вытащили понятие "правый уклон", с которым, по словам Троцкого, "партии
вскоре придется вести борьбу". Из лидеров Коммунистической партии, по мнению
оппозиционеров, "правыми уклонистами" являлись Н. И. Бухарин, А. И. Рыков,
М. И. Калинин и М. П. Томский. Что касается И. В. Сталина, В. М. Молотова и
В. В. Куйбышева, то в глазах оппозиции их деятельность выглядела
"аппаратно-центристской", построенной на бюрократическом извращении
партийной линии и партийного режима. Сами же себя оппозиционеры именовали
"большевиками-ленинцами", предназначение которых -- борьба с оппортунизмом и
бюрократизмом. Во время работы июльского (1926 г.) Пленума ЦК и ЦКК
представители "старой" и "новой" оппозиции взаимно амнистировали друг друга
по части прошлых взаимных обвинений, подписав первое совместное заявление в
адрес ЦК и ЦКК, в котором они, в частности, отмечали: "Сейчас уже не может
быть никакого сомнения в том, что основное ядро оппозиции 1923 года...
правильно предупреждало об опасностях сдвига с пролетарской линии и об
угрожающем росте аппаратного режима".
За время, прошедшее после XIV съезда ВКП(б), партийный аппарат еще раз
наглядно продемонстрировал, кто в партии хозяин. Ленинградская
парторганизация, осмелившаяся на XIV партийном съезде заявить о своем особом
мнении по отчету Центрального Комитета, была подвергнута настоящему
разгрому. Протестующие против аппаратного режима члены ВКП(б) приступили к
стихийной самоорганизации, устраивая нелегальные собрания и перепечатывая и
рассылая документы о внутрипартийном положении. Одно из таких нелегальных
собраний устроил в
лесу, близ Москвы, работник Исполкома Коминтерна гр. Беленький. С
докладом перед собравшимися выступил кандидат в члены ЦК ВКП (б) М. М.
Лашевич. По его словам, "внутрипартийная демократия выражается ныне в
казенном инструктировании и таком же информировании партячеек. Процветает
назначенство в скрытой и открытой формах сверху донизу, подбор "верных"
людей -- верных интересам только данной руководящей группы, -- грозящий
подменить мнение партии только мнением "проверенных" лиц. Система
"подмачивания" заслуженных партийных работников, но не угодных руководящему
большинству, опорочивание, ссылки, смещения, запугивания, -- все это стало
будничными явлениями в нашей партии. Отсюда -- прислужничество,
чинопочитание, дутые "вожди", беззастенчивая ложь. "Молчать", а если хочешь
говорить, то только по шпаргалке", -- вот лозунг, который красной нитью
проходит через жизнь партии!".
Созданная по факту данного нелегального собрания следственная комиссия
ЦКК усмотрела в действиях Беленького, Лашевича и других оппозиционеров
проявление фракционности, нити которой, по ее мнению, идут в Исполком
Коминтерна к Г. Е. Зиновьеву. Последнего июльский (1926 г.) Пленум ЦК и ЦКК
вывел из состава Политбюро ЦК ВКП (б), предупредив одновременно "всех
оппозиционеров, независимо от их положения в партии, что продолжение ими
работы по созданию фракции, противопоставленной партии, вынудит ЦК и ЦКК
ради защиты единства партии сделать и по отношению к ним соответствующие
организационные выводы". По мнению представителей партийного аппарата
демократии в ВКП (б) было более чем достаточно. "Политбюро ЦК,-- говорил в
этой связи на июльском Объединенном Пленуме А. А. Андреев, -- превратилось в
дискуссионный клуб. Такое положение нетерпимо. Руководящее большинство
чересчур либеральничало, ибо оно чересчур разводило демократию и
передемократило, забыв о том, как Ильич руководил Политбюро ЦК, когда он
давал две минуты для выступления и смотрел на часы, чтобы лишнего не
наговорили. А тут полчаса, час, речи стенографируются и т. п. и т. д. Такая
обстановка может привести дальше к разложению...".
То, что А. А. Андреев выдавал за "нетерпимую" обстановку, в
действительности представляло собою определенный механизм согласования
спорных политических вопросов и проверки исполнения принятых высшими
партийными органами (Политбюро, Оргбюро, Пленум ЦК, конференция, съезд)
решений. При отсутствии единства взглядов по принципиальным вопросам
внутренней и внешней политики такой механизм согласования неизбежно должен
был приобретать черты фракционного раскола, идущего сверху вниз -- от высших
партийных органов до местных партийных организаций, что для деятельности
политических партий представляет собою нормальное явление, -- вспомнить хотя
бы существование в российской социал-демократии фракций "большевиков" и
"меньшевиков". Однако при свободе фракционной организации роль партийного
аппарата заключается в проведении в жизнь решений большинства партии, с
полным уважением мнения меньшинства и с сохранением за ним права
апеллировать к партийной массе. Рано или поздно, жизнь снимает спорные
вопросы, порождая новую политическую действительность, при которой ранее
спорившие стороны могут поменяться местами: "меньшинство" способно
превратиться в "большинство" и, наоборот. Партийный аппарат ВКП (б) вырос в
20-е годы в такую политическую силу, которая в существовании элементов
фракционного раскола уже усматривала покушение на ее жизненно-важные
политические интересы, заключавшиеся в сохранении и упрочении подобранной
его (аппарата) руководителями "связки" должностных лиц -- своего рода особой
"политической мафии", желавшей властвовать бессменно и бесконтрольно.
Поскольку партийному аппарату кроме политики упрочения собственной
власти надо проводить и реальную политику, учитывающую особенности внутри- и
внешнеполитического положения СССР, постольку для него имеет особое значение
наличие в его руках всей полноты политической инициативы, которая бы
включала в себя и идейно-теоретическую проработку нового актуального
политического вопроса, и его агитационно-пропагандистское сопровождение, и
определенное перемещение кадров, и всякого рода аппаратные реорганизации.
Для партийного аппарата недостаточно было того, чтобы тот или иной новый
вопрос политики партии появился в поле зрения, -- надо было, чтобы он
"созрел", какими бы потерями во времени и в темпах необходимых
преобразований это не обернулось. Аппаратные принципы формирования политики
партии, в отличие от "консенсусных", не терпят ни суеты живого обмена
мнений, ни стремительных оперативных действий по заранее согласованному и
сос-
тавленному плану, может быть кроме случаев, когда от этого напрямую
зависит сохранение и удержание власти. Тогда аппарат выбирает самый прямой
путь к решению искомой задачи, "навалом" набрасываясь на самое узкое, по его
мнению место, мало заботясь при этом обо всей совокупности последствий
собственных действий. К такому выводу можно прийти, анализируя, например,
действия сталинского аппарата по выводу экономики страны из кризиса 1923 г.,
когда проблема сбыта продукции государственных трестов была одним махом
решена волевым давлением на механизм ценообразования (по приказу ЦК все
тресты на 30 % понизили оптовые цены, хотя явно не во всех случаях эти цены
расходились с ценами производства). Дорого обошлись стране аппаратные
импровизации в процессе осуществления денежной реформы, в деле реформы
единого сельскохозяйственного налога и т. д.
Наивно было бы полагать, что верхушка партаппарата не осознавала
опасности нарастания диспропорций между промышленностью и сельским
хозяйством, усугубляемых чрезмерной для реальной емкости рынка "раздвижкой"
рамок нэпа в деревне. Кризис хлебозаготовок 1925 г. был достаточно серьезным
предупреждением о неустойчивости чисто рыночной формы экономических
отношений между городом и деревней. Произведенная ЦСУ проверка
хлебофуражного баланса СССР в 1925/ 26 хозяйственном году показала, что
валовый сбор зерна оказался не ниже, а аж на 300 млн. пудов выше
ожидавшегося! Т. е. он составил не 3 млрд. 950 млн. пуд., а 4 млрд. 300 млн.
пуд. Свыше 400 млн. пуд. хлеба, способного быть вывезенным на продажу,
причем без всякого ущерба для личного потребления, осталось в крестьянских
амбарах. В то же время денежные накопления деревни возросли до 300 млн. руб.
Кто мог гарантировать, что в следующем году, если он вновь будет урожайным,
крестьяне, имея на руках, определенные накопления, обнаружат стремление к
продаже хлеба государству? Таких гарантий никто дать не мог, тем более что
государственная промышленность увеличила в течение 1926 г. свое отставание
от покупательной способности населения почти на 600 млн. руб. Т. е.
"товарный голод" на промышленные изделия продолжал увеличиваться, в то время
как государство продолжало требовать от промышленности дальнейшего снижения
оптовых цен, которое никоим образом уже не отвечало характеру
рыночной конъюнктуры. Снижение оптовых цен не доходило до крестьянства,
так как розничные цены росли и, таким образом, обогащали частную торговлю,
чистый доход которой в 1926 г. составил 400 млн. руб. Не трудно в этой связи
догадаться, что процесс накопления в стране пошел в обход действительных
нужд и потребностей госпромышленности и государственного бюджета.
Почему же верхушка партаппарата не меняла своего курса экономической
политики? Часть ответа на этот вопрос дают соображения об инициативе его
постановки объединенной оппозицией Зиновьева, Каменева и Троцкого. Другая
часть ответа содержится в очевидной инерционности механизма пропаганды и
агитации: едва идеи целесообразности внесения нэпа в деревню дошли до
партийных низов, как от них уже требовалось отречься, что никак не
прибавляло верхушке партаппарата авторитета. Третью часть ответа можно
отнести к разряду тех "случайностей", которые могли возникнуть в результате
публичного признания Сталиным ошибочности курса "лицом к деревне". Его
авторитет еще не вырос до такого уровня, когда признание партийным вождем
своей ошибки возводится в заслугу, освобождающую его от какой-либо
ответственности и делающую ее (ошибку) как бы несуществующей.
После XIV съезда ВКП (б) верхушка партаппарата пытается найти среднюю
равнодействующую между продолжением (на словах) курса на "раздвижку" нэпа и
отказом от него (на деле), прочерчивая в своей социально-экономической
политике причудливые зигзаги. На словах провозглашается нерушимый союз
рабочего класса и крестьянства, а на деле отменяется избирательная
инструкция по выборам в советы, принятая всего год назад с целью расширения
гражданских прав для зажиточных крестьян. Обещание кредитов
сельскохозяйственной кооперации сменяется их сокращением, а взятый в конце
1924 г. курс на превращение необоснованных административно-правовых
ограничений по отношению к частному капиталу оборачивается угрозами
принудительного снижения цен и отказом от кредитования. Пересматривается
решение XIV съезда партии о развитии промышленности "в строгом соответствии
как с емкостью рынка, так и с финансовыми возможностями государства".
Угасшая было вера руководства ВСНХ в силу печатного станка (т. е. в денежную
эмиссию) после смерти Ф. Э. Дзержинского и прихода на его пост (председателя
ВСНХ) В. В. Куй-
бышева вспыхнула с новой силой, что выразилось в увеличении суммы
капитальных вложений на 1926/27 хозяйственный год сверх их реального
фондообеспечения.
Не афишируя своего "полевения", верхушка партаппарата в то же самое
время ведет пропагандистское наступление на реальные "левые" силы
Коммунистической партии, консолидирующиеся вокруг Зиновьева и Троцкого, с
целью опорочить их и, набрав достаточного политического "криминала" в их
действиях и словах, отсечь от руководящих партийных органов, а следовательно
-- от "аппаратной" связи с рядовой партийной массой (ибо никакой другой
связи между "верхами" и "низами" партии уже не существовало). Важным этапом
подготовки "отсечения левых" и собственной своей эволюции в сторону
ограничения нэпа и отречения от его принципов стала для верхушки
партаппарата состоявшаяся в октябре -- ноябре 1926 г. 15-я конференция ВКП
(б). Последняя не только осудила троцкистско-зиновьевскую оппозицию,
определив ее в соответствии с установками доклада И. В. Сталина в качестве
"социал-демократического уклона в нашей партии", но и утвердила в своей
главной резолюции "О хозяйственном положении страны и задачах партии"
несколько принципиальных поправок, внесенных в ее первоначальный проект все
тем же Сталиным. Дело в том, что в написанный А. И. Рыковым проект резолюции
по вопросам экономической политики И. В. Сталин собственноручно внес такие
фразы, как "трудные условия мирового капиталистического окружения", "более
высокий темп развития, чем в условиях капиталистического государства",
"решительная борьба за ограничение эксплоататорских стремлений кулачества",
"форсировать постановку в нашей стране орудий производства" и т. д. Эти и
другие фразы ввели в указанную резолюцию дух конфронтацион-ности и,
поскольку Сталин решительно вычеркивал из ее проекта указания на наличие
серьезных недостатков в управлении экономикой, то и -- изрядного
хвастовства.
Конференция утвердила решение состоявшегося накануне ее созыва
Объединенного Пленума ЦК и ЦКК об освобождении Л. Д. Троцкого от
обязанностей члена Политбюро, а Л. Б. Каменева -- от обязанностей кандидата
в члены Политбюро. Большего Сталину добиться не удалось. В свою очередь и
оппозиция не сумела добиться того, чтобы вместо конференции, являвшейся по
Уставу всего лишь расширенным Пленумом Центрального Комитета, созвать
партийный съезд. В обращении к своим сто-
ронникам, распространявшемся по каналам секретной партийной информации,
оппозиция следующим образом характеризовала внутрипартийное положение: "ЦК
захватывает роль высшего органа партии и, тем самым, освобождается от
контроля партии в лице съезда. Партийные чиновники освобождаются от всякой
ответственности перед партийными массами, и тем самым попадают в полное
подчинение верхушки господствующей фракции. ЦК перестает быть органом
партии, напротив, партию он превращает в орудие проведения своей политики,
которую он определяет самостоятельно и независимо от нее. Эта система
проводится сверху донизу..." Обращение заканчивалось словами: "Если успешно
начавшаяся ликвидация партии будет доведена до конца, то теперешний ЦК во
главе со Сталиным превратится в своеобразный тип Бонапартистского
правительства".
Анализируя зигзаги политической линии сталинского ЦК, лидеры оппозиции
были всерьез обеспокоены тем, что, став полновластным диктатором, Сталин
резко поправеет и поведет страну к реставрации капитализма. Поэтому кроме
демократизации партийного режима они ставили перед собой задачу подталкивать
партийно-государственное руководство страны к более высоким темпам развития
государственной промышленности ценою жесткой централизации амортизационного
фонда и сокращения размеров негосударственного накопления.
Итоги 1926/27 хозяйственного года дали в руки оппозиции серьезные
аргументы в пользу целесообразности более высокого налогообложения
зажиточных слоев крестьянства, которые вновь, несмотря на хороший урожай,
воздерживались от продажи хлеба на рынке. Товарного хлеба было даже меньше,
чем в предыдущем году, хотя хозяйственные органы и кооперация, казалось, до
предела централизовали свои усилия по экономическому стимулированию продажи
хлеба государству, в том числе: планы завоза промышленной продукции в районы
с наибольшей урожайностью зерновых, единые заготовительные цены, финансовый
нажим на местные центры кооперации. Натуральные запасы хлеба превысили
довоенный уровень, приблизившись к одному миллиарду пудов (160 млн. тонн).
Тем временем государственная промышленность просто задыхалась от
сверхнапряженности устаревшего и изношенного оборудования. Себестоимость
продукции увеличивалась, ее качество падало, а способные быть пущенными для
находящимися в их администрировании, распоряжение их изделиями, закупки и
торговые сделки и здесь, и за границей -- все это на каждом шагу
регламентируется, согласовывается, приостанавливается и т. д.".
Так, применительно к осуществимости на практике "доктрины" Бухарина,
можно утверждать следующее: ее успех объективно нуждался в коренном
изменении политического и экономического механизмов управления, при котором
все крестьянские хозяйства могли реально "обогащаться", причем, не в форме
накопления натуральных запасов сельскохозяйственной продукции (как
получилось на практике), а в форме их коммерческого, делового употребления.
Для этого недоставало совсем "немногого", а именно: чтобы высшее партийное
руководство сочло более недопустимым строить политику в деревне в свете
категорий "гражданской войны". А между тем в своем выступлении на упомянутом
уже заседании Политбюро 3 января 1925 г. И. В. Сталин отчетливо сказал:
"...Мы до полной ликвидации гражданской войны далеко еще не дошли, и не
скоро, должно быть, дойдем".
Чем быстрее приближалось народное хозяйство СССР к довоенному уровню
производства, тем больше давали о себе знать присущие исторически его
структуре диспро-
порции и противоречия: между промышленностью и сельским хозяйством,
между тяжелой и легкой промышленностью и т. д, России не хватило 2--3-х
десятилетий для того, чтобы одновременно с завершением процесса
капиталистической индустриализации (превращения машинного способа
производства в доминирующий) преобразовать патриархально-общинное
крестьянское сельское хозяйство в фермерское. Первая мировая война, а затем
революция заблокировали этот процесс целым рядом негативных явлений:
прогрессирующим выбытием основных фондов в крупной промышленности, в
железнодорожном и водном транспорте, резким сокращением объемов внешней
торговли, измельчанием крестьянских хозяйств и разрушением
высокопродуктивных капиталистических земледельческих хозяйств. Невосполнимый
экономический ущерб имела гибель миллионов людей в годы мировой и
гражданской войны, а также вынужденная эмиграция десятков тысяч
представителей научной и технической интеллигенции, деятелей культуры и
народного образования.
Бурный восстановительный процесс 20-х гг. тем не менее свидетельствовал
о гигантских материальных, интеллектуальных и людских резервах, накопленных
старой Россией и далеко ею еще не исчерпанных, несмотря на постигшие ее
социально-политические катаклизмы. Использование этих резервов, конечно,
было не беспредельно. Народное хозяйство СССР, конечно, объективно нуждалось
в немалых капитальных вложениях как в производство средств производства, так
и в науку, культуру, народное образование, жилищное строительство,
коммунальное хозяйство и т. д. и т. д. Но создавать эти резервы на будущее
приходилось уже на более ограниченной, чем до революции,
материально-технической и культурной основе и при более чем скромном уровне
жизни и потребления.
Накопление -- прямой вычет из текущего потребления нации, а в условиях
его ограниченных возможностей -- прямой вычет вдвойне, предполагающий
определенный хозяйственный механизм, в котором свободная игра экономических
сил и законов нуждается в их определенном административном ограничении, в
особой предусмотрительности и планомерности. Если отбросить словесную,
идеологическую шелуху с воззрений сторонников Л. Д. Троцкого по оппозиции
1923 года на ведущую роль крупной промышленности в хозяйственном развитии
СССР, то рациональное их зерно не подлежит сомнению: распределение
фонда накопления между крупными хозяйственными единицами экономически более
эффективно, чем его распыление между множеством мелких и мельчайших
хозяйственных единиц. Если к тому же эти мелкие хозяйственные единицы,
например, крестьянские хозяйства предпочитают вести полунатуральное
хозяйство, то проблема накопления в общенациональном масштабе неимоверно
усложняется. Рыночный механизм распределения национального дохода
блокируется постоянно обостряющимися диспропорциями между производством,
накоплением и потреблением, при которых крупные хозяйственные единицы,
способные в больших масштабах удовлетворять интересы общественного
потребления, оказываются под угрозой технико-экономической деградации.
Недаром крупная промышленность дореволюционной России вынуждена была
подпитываться государственными субсидиями и инвестициями иностранного
капитала, чтобы успешнее отвоевывать у патриархально-крестьянской среды
рынок для расширения производства и накопления, год от года стимулируя
увеличение товарности крестьянского сельского хозяйства.
К середине 20-х гг. пропорции обмена между крупной промышленностью и
крестьянским сельским хозяйством выглядели таким образом, что ни
промышленность, ни сельское хозяйство не создавали друг для друга рынков для
расширенного воспроизводства: промышленность не удовлетворяла потребностей
сельского хозяйства в промышленных изделиях, сельское хозяйство не
удовлетворяло потребностей промышленности в сырье, продовольствии и
оборудовании, которое можно было закупить за границей в обмен на экспорт
сельскохозяйственной продукции. Кризис хлебозаготовок осенью 1925 г. был
поэтому не стечением случайных обстоятельств, а выражением вполне
определенной тенденции исчерпания резервов расширенного воспроизводства,
которое до известной степени компенсировала эмиссия червонца, а затем его
непрерывная инфляция.
Ощущая, с одной стороны, дороговизну промышленных изделий, а с другой
-- их хронический дефицит, крестьянское сельское хозяйство законсервировало
свой полунатуральный характер, в то время как государственная крупная
промышленность попала в объятия финансового кризиса. Выступая 25 февраля
1926 г. на заседании Политбюро ЦК ВКП (б), Л. Д. Троцкий снова напомнил об
акту-
альности выдвинутого им на XII съезде РКП (б) лозунга "диктатуры
промышленности". "Для социалистического государства, бедного капиталами, --
указывал он, -- надежнейший путь подъема сельского хозяйства лежит через
максимальное вкладывание накоплений в промышленность". На состоявшемся 6--9
апреля 1926 г. Пленуме ЦК ВКП (б) его впервые в этом вопросе активно
поддержал Л. Б. Каменев: "Я несу полную ответственность вместе со всеми вами
за ту политику, которую мы вели в 1923--24 году и считаю, что эта политика
была правильна. Тогда я говорил "не забегай вперед", "равняйся по
крестьянскому бессилию", но наступил момент, когда мы должны были сказать,
что надо повернуть и равняться не по "крестьянскому бессилию", а по
несколько возросшей "крестьянской силе".
На апрельском (1926 г.) Пленуме ЦК ВКП (б) точки зрения "старой" и
"новой" оппозиции на причины переживаемых страной экономических затруднений
и методы их преодоления практически совпали, что дало повод их противникам
из послушного сталинскому аппарату большинства Центрального Комитета
говорить о сколачивании объединенного оппозиционного блока. "В тех речах, с
которыми здесь выступали тт. Каменев и Троцкий, -- заявил Ф. Э. Дзержинский,
-- совершенно ясно и определенно нащупывается почва для создания новой
платформы, которая приближалась бы к замене не так давно выдвинутого лозунга
„лицом к деревне" лозунгом „кулаком к деревне"".
Коренных изменений в принципы распределения национального дохода между
промышленностью и сельским хозяйством резолюция апрельского (1926 г.)
Пленума ЦК ВКП (б) "О хозяйственном положении и хозяйственной политике" не
внесла, по-прежнему рекомендуя государственным органам проводить линию на
снижение оптовых и розничных цен на промышленные изделия и облегчение
налогового бремени для "маломощных слоев крестьянства". Равнению
Коммунистической партии на экономические нужны деревни соответствовало
равнение на политические интересы крепкого середняка, что выразилось в
определенной либерализации избирательной инструкции по выборам в Советы.
Проведенные в 1926 г. перевыборы в Советы ознаменовались общим повышением
политической активности беспартийных крестьян и служащих, которым в ряде
районов страны удалось несколько потеснить в исполнительных комитетах членов
ВКП (б) и проходящих вместе с ними по спискам кандидатов в депутаты
городских и сельских пролетариев. Итоги избирательной
кампании подвел июльский (1926 г.) Пленум ЦК и ЦКК, приняв по данному
вопросу в общем-то достаточно оптимистическую резолюцию, против которой
резко выступили Г. Е. Зиновьев, Л. Б. Каменев, Н. К. Крупская, Л. Д. Троцкий
и др. По мнению Зиновьева, "оживление Советов" на практике вылилось в
"оживление мелкобуржуазных групп, верхушки служащих и "прочих", что, в свою
очередь, обернулось "засорением всей советской системы элементами новой
буржуазии и бюрократии".
Оппозиционеры попытались связать итоги перевыборов в Советы, давшие
увеличение в них независимых беспартийных депутатов, с ростом
социально-имущественной дифференциации деревни и с отставанием
промышленности "от развития народного хозяйства в целом". Из данной связки
они вытащили понятие "правый уклон", с которым, по словам Троцкого, "партии
вскоре придется вести борьбу". Из лидеров Коммунистической партии, по мнению
оппозиционеров, "правыми уклонистами" являлись Н. И. Бухарин, А. И. Рыков,
М. И. Калинин и М. П. Томский. Что касается И. В. Сталина, В. М. Молотова и
В. В. Куйбышева, то в глазах оппозиции их деятельность выглядела
"аппаратно-центристской", построенной на бюрократическом извращении
партийной линии и партийного режима. Сами же себя оппозиционеры именовали
"большевиками-ленинцами", предназначение которых -- борьба с оппортунизмом и
бюрократизмом. Во время работы июльского (1926 г.) Пленума ЦК и ЦКК
представители "старой" и "новой" оппозиции взаимно амнистировали друг друга
по части прошлых взаимных обвинений, подписав первое совместное заявление в
адрес ЦК и ЦКК, в котором они, в частности, отмечали: "Сейчас уже не может
быть никакого сомнения в том, что основное ядро оппозиции 1923 года...
правильно предупреждало об опасностях сдвига с пролетарской линии и об
угрожающем росте аппаратного режима".
За время, прошедшее после XIV съезда ВКП(б), партийный аппарат еще раз
наглядно продемонстрировал, кто в партии хозяин. Ленинградская
парторганизация, осмелившаяся на XIV партийном съезде заявить о своем особом
мнении по отчету Центрального Комитета, была подвергнута настоящему
разгрому. Протестующие против аппаратного режима члены ВКП(б) приступили к
стихийной самоорганизации, устраивая нелегальные собрания и перепечатывая и
рассылая документы о внутрипартийном положении. Одно из таких нелегальных
собраний устроил в
лесу, близ Москвы, работник Исполкома Коминтерна гр. Беленький. С
докладом перед собравшимися выступил кандидат в члены ЦК ВКП (б) М. М.
Лашевич. По его словам, "внутрипартийная демократия выражается ныне в
казенном инструктировании и таком же информировании партячеек. Процветает
назначенство в скрытой и открытой формах сверху донизу, подбор "верных"
людей -- верных интересам только данной руководящей группы, -- грозящий
подменить мнение партии только мнением "проверенных" лиц. Система
"подмачивания" заслуженных партийных работников, но не угодных руководящему
большинству, опорочивание, ссылки, смещения, запугивания, -- все это стало
будничными явлениями в нашей партии. Отсюда -- прислужничество,
чинопочитание, дутые "вожди", беззастенчивая ложь. "Молчать", а если хочешь
говорить, то только по шпаргалке", -- вот лозунг, который красной нитью
проходит через жизнь партии!".
Созданная по факту данного нелегального собрания следственная комиссия
ЦКК усмотрела в действиях Беленького, Лашевича и других оппозиционеров
проявление фракционности, нити которой, по ее мнению, идут в Исполком
Коминтерна к Г. Е. Зиновьеву. Последнего июльский (1926 г.) Пленум ЦК и ЦКК
вывел из состава Политбюро ЦК ВКП (б), предупредив одновременно "всех
оппозиционеров, независимо от их положения в партии, что продолжение ими
работы по созданию фракции, противопоставленной партии, вынудит ЦК и ЦКК
ради защиты единства партии сделать и по отношению к ним соответствующие
организационные выводы". По мнению представителей партийного аппарата
демократии в ВКП (б) было более чем достаточно. "Политбюро ЦК,-- говорил в
этой связи на июльском Объединенном Пленуме А. А. Андреев, -- превратилось в
дискуссионный клуб. Такое положение нетерпимо. Руководящее большинство
чересчур либеральничало, ибо оно чересчур разводило демократию и
передемократило, забыв о том, как Ильич руководил Политбюро ЦК, когда он
давал две минуты для выступления и смотрел на часы, чтобы лишнего не
наговорили. А тут полчаса, час, речи стенографируются и т. п. и т. д. Такая
обстановка может привести дальше к разложению...".
То, что А. А. Андреев выдавал за "нетерпимую" обстановку, в
действительности представляло собою определенный механизм согласования
спорных политических вопросов и проверки исполнения принятых высшими
партийными органами (Политбюро, Оргбюро, Пленум ЦК, конференция, съезд)
решений. При отсутствии единства взглядов по принципиальным вопросам
внутренней и внешней политики такой механизм согласования неизбежно должен
был приобретать черты фракционного раскола, идущего сверху вниз -- от высших
партийных органов до местных партийных организаций, что для деятельности
политических партий представляет собою нормальное явление, -- вспомнить хотя
бы существование в российской социал-демократии фракций "большевиков" и
"меньшевиков". Однако при свободе фракционной организации роль партийного
аппарата заключается в проведении в жизнь решений большинства партии, с
полным уважением мнения меньшинства и с сохранением за ним права
апеллировать к партийной массе. Рано или поздно, жизнь снимает спорные
вопросы, порождая новую политическую действительность, при которой ранее
спорившие стороны могут поменяться местами: "меньшинство" способно
превратиться в "большинство" и, наоборот. Партийный аппарат ВКП (б) вырос в
20-е годы в такую политическую силу, которая в существовании элементов
фракционного раскола уже усматривала покушение на ее жизненно-важные
политические интересы, заключавшиеся в сохранении и упрочении подобранной
его (аппарата) руководителями "связки" должностных лиц -- своего рода особой
"политической мафии", желавшей властвовать бессменно и бесконтрольно.
Поскольку партийному аппарату кроме политики упрочения собственной
власти надо проводить и реальную политику, учитывающую особенности внутри- и
внешнеполитического положения СССР, постольку для него имеет особое значение
наличие в его руках всей полноты политической инициативы, которая бы
включала в себя и идейно-теоретическую проработку нового актуального
политического вопроса, и его агитационно-пропагандистское сопровождение, и
определенное перемещение кадров, и всякого рода аппаратные реорганизации.
Для партийного аппарата недостаточно было того, чтобы тот или иной новый
вопрос политики партии появился в поле зрения, -- надо было, чтобы он
"созрел", какими бы потерями во времени и в темпах необходимых
преобразований это не обернулось. Аппаратные принципы формирования политики
партии, в отличие от "консенсусных", не терпят ни суеты живого обмена
мнений, ни стремительных оперативных действий по заранее согласованному и
сос-
тавленному плану, может быть кроме случаев, когда от этого напрямую
зависит сохранение и удержание власти. Тогда аппарат выбирает самый прямой
путь к решению искомой задачи, "навалом" набрасываясь на самое узкое, по его
мнению место, мало заботясь при этом обо всей совокупности последствий
собственных действий. К такому выводу можно прийти, анализируя, например,
действия сталинского аппарата по выводу экономики страны из кризиса 1923 г.,
когда проблема сбыта продукции государственных трестов была одним махом
решена волевым давлением на механизм ценообразования (по приказу ЦК все
тресты на 30 % понизили оптовые цены, хотя явно не во всех случаях эти цены
расходились с ценами производства). Дорого обошлись стране аппаратные
импровизации в процессе осуществления денежной реформы, в деле реформы
единого сельскохозяйственного налога и т. д.
Наивно было бы полагать, что верхушка партаппарата не осознавала
опасности нарастания диспропорций между промышленностью и сельским
хозяйством, усугубляемых чрезмерной для реальной емкости рынка "раздвижкой"
рамок нэпа в деревне. Кризис хлебозаготовок 1925 г. был достаточно серьезным
предупреждением о неустойчивости чисто рыночной формы экономических
отношений между городом и деревней. Произведенная ЦСУ проверка
хлебофуражного баланса СССР в 1925/ 26 хозяйственном году показала, что
валовый сбор зерна оказался не ниже, а аж на 300 млн. пудов выше
ожидавшегося! Т. е. он составил не 3 млрд. 950 млн. пуд., а 4 млрд. 300 млн.
пуд. Свыше 400 млн. пуд. хлеба, способного быть вывезенным на продажу,
причем без всякого ущерба для личного потребления, осталось в крестьянских
амбарах. В то же время денежные накопления деревни возросли до 300 млн. руб.
Кто мог гарантировать, что в следующем году, если он вновь будет урожайным,
крестьяне, имея на руках, определенные накопления, обнаружат стремление к
продаже хлеба государству? Таких гарантий никто дать не мог, тем более что
государственная промышленность увеличила в течение 1926 г. свое отставание
от покупательной способности населения почти на 600 млн. руб. Т. е.
"товарный голод" на промышленные изделия продолжал увеличиваться, в то время
как государство продолжало требовать от промышленности дальнейшего снижения
оптовых цен, которое никоим образом уже не отвечало характеру
рыночной конъюнктуры. Снижение оптовых цен не доходило до крестьянства,
так как розничные цены росли и, таким образом, обогащали частную торговлю,
чистый доход которой в 1926 г. составил 400 млн. руб. Не трудно в этой связи
догадаться, что процесс накопления в стране пошел в обход действительных
нужд и потребностей госпромышленности и государственного бюджета.
Почему же верхушка партаппарата не меняла своего курса экономической
политики? Часть ответа на этот вопрос дают соображения об инициативе его
постановки объединенной оппозицией Зиновьева, Каменева и Троцкого. Другая
часть ответа содержится в очевидной инерционности механизма пропаганды и
агитации: едва идеи целесообразности внесения нэпа в деревню дошли до
партийных низов, как от них уже требовалось отречься, что никак не
прибавляло верхушке партаппарата авторитета. Третью часть ответа можно
отнести к разряду тех "случайностей", которые могли возникнуть в результате
публичного признания Сталиным ошибочности курса "лицом к деревне". Его
авторитет еще не вырос до такого уровня, когда признание партийным вождем
своей ошибки возводится в заслугу, освобождающую его от какой-либо
ответственности и делающую ее (ошибку) как бы несуществующей.
После XIV съезда ВКП (б) верхушка партаппарата пытается найти среднюю
равнодействующую между продолжением (на словах) курса на "раздвижку" нэпа и
отказом от него (на деле), прочерчивая в своей социально-экономической
политике причудливые зигзаги. На словах провозглашается нерушимый союз
рабочего класса и крестьянства, а на деле отменяется избирательная
инструкция по выборам в советы, принятая всего год назад с целью расширения
гражданских прав для зажиточных крестьян. Обещание кредитов
сельскохозяйственной кооперации сменяется их сокращением, а взятый в конце
1924 г. курс на превращение необоснованных административно-правовых
ограничений по отношению к частному капиталу оборачивается угрозами
принудительного снижения цен и отказом от кредитования. Пересматривается
решение XIV съезда партии о развитии промышленности "в строгом соответствии
как с емкостью рынка, так и с финансовыми возможностями государства".
Угасшая было вера руководства ВСНХ в силу печатного станка (т. е. в денежную
эмиссию) после смерти Ф. Э. Дзержинского и прихода на его пост (председателя
ВСНХ) В. В. Куй-
бышева вспыхнула с новой силой, что выразилось в увеличении суммы
капитальных вложений на 1926/27 хозяйственный год сверх их реального
фондообеспечения.
Не афишируя своего "полевения", верхушка партаппарата в то же самое
время ведет пропагандистское наступление на реальные "левые" силы
Коммунистической партии, консолидирующиеся вокруг Зиновьева и Троцкого, с
целью опорочить их и, набрав достаточного политического "криминала" в их
действиях и словах, отсечь от руководящих партийных органов, а следовательно
-- от "аппаратной" связи с рядовой партийной массой (ибо никакой другой
связи между "верхами" и "низами" партии уже не существовало). Важным этапом
подготовки "отсечения левых" и собственной своей эволюции в сторону
ограничения нэпа и отречения от его принципов стала для верхушки
партаппарата состоявшаяся в октябре -- ноябре 1926 г. 15-я конференция ВКП
(б). Последняя не только осудила троцкистско-зиновьевскую оппозицию,
определив ее в соответствии с установками доклада И. В. Сталина в качестве
"социал-демократического уклона в нашей партии", но и утвердила в своей
главной резолюции "О хозяйственном положении страны и задачах партии"
несколько принципиальных поправок, внесенных в ее первоначальный проект все
тем же Сталиным. Дело в том, что в написанный А. И. Рыковым проект резолюции
по вопросам экономической политики И. В. Сталин собственноручно внес такие
фразы, как "трудные условия мирового капиталистического окружения", "более
высокий темп развития, чем в условиях капиталистического государства",
"решительная борьба за ограничение эксплоататорских стремлений кулачества",
"форсировать постановку в нашей стране орудий производства" и т. д. Эти и
другие фразы ввели в указанную резолюцию дух конфронтацион-ности и,
поскольку Сталин решительно вычеркивал из ее проекта указания на наличие
серьезных недостатков в управлении экономикой, то и -- изрядного
хвастовства.
Конференция утвердила решение состоявшегося накануне ее созыва
Объединенного Пленума ЦК и ЦКК об освобождении Л. Д. Троцкого от
обязанностей члена Политбюро, а Л. Б. Каменева -- от обязанностей кандидата
в члены Политбюро. Большего Сталину добиться не удалось. В свою очередь и
оппозиция не сумела добиться того, чтобы вместо конференции, являвшейся по
Уставу всего лишь расширенным Пленумом Центрального Комитета, созвать
партийный съезд. В обращении к своим сто-
ронникам, распространявшемся по каналам секретной партийной информации,
оппозиция следующим образом характеризовала внутрипартийное положение: "ЦК
захватывает роль высшего органа партии и, тем самым, освобождается от
контроля партии в лице съезда. Партийные чиновники освобождаются от всякой
ответственности перед партийными массами, и тем самым попадают в полное
подчинение верхушки господствующей фракции. ЦК перестает быть органом
партии, напротив, партию он превращает в орудие проведения своей политики,
которую он определяет самостоятельно и независимо от нее. Эта система
проводится сверху донизу..." Обращение заканчивалось словами: "Если успешно
начавшаяся ликвидация партии будет доведена до конца, то теперешний ЦК во
главе со Сталиным превратится в своеобразный тип Бонапартистского
правительства".
Анализируя зигзаги политической линии сталинского ЦК, лидеры оппозиции
были всерьез обеспокоены тем, что, став полновластным диктатором, Сталин
резко поправеет и поведет страну к реставрации капитализма. Поэтому кроме
демократизации партийного режима они ставили перед собой задачу подталкивать
партийно-государственное руководство страны к более высоким темпам развития
государственной промышленности ценою жесткой централизации амортизационного
фонда и сокращения размеров негосударственного накопления.
Итоги 1926/27 хозяйственного года дали в руки оппозиции серьезные
аргументы в пользу целесообразности более высокого налогообложения
зажиточных слоев крестьянства, которые вновь, несмотря на хороший урожай,
воздерживались от продажи хлеба на рынке. Товарного хлеба было даже меньше,
чем в предыдущем году, хотя хозяйственные органы и кооперация, казалось, до
предела централизовали свои усилия по экономическому стимулированию продажи
хлеба государству, в том числе: планы завоза промышленной продукции в районы
с наибольшей урожайностью зерновых, единые заготовительные цены, финансовый
нажим на местные центры кооперации. Натуральные запасы хлеба превысили
довоенный уровень, приблизившись к одному миллиарду пудов (160 млн. тонн).
Тем временем государственная промышленность просто задыхалась от
сверхнапряженности устаревшего и изношенного оборудования. Себестоимость
продукции увеличивалась, ее качество падало, а способные быть пущенными для