Страница:
являются ленинские работы по философии". Второе, что не устроило "вождя" --
это неверное, с его точки зрения, освещение немецкой классической философии,
особенно философии Гегеля, которую автор книги оценил как консервативную, а
Сталин -- как реакционную, вызванную страхом перед Французской революцией и
направленную против французских материалистов. И, наконец, третье -- это
недостаточно сильная, по его мнению, характеристика марксизма как системы
взглядов, ниспровергающей всю буржуазную науку, а появления марксизма -- как
революции в философии. И в подтверждение последнего сослался на свою статью
"Анархизм или социализм" (написано в 27 лет, подчеркнул Сталин), где
говорилось, что "Маркс и Энгельс являются не просто родоначальниками
какой-либо философской "школы" -- они живые вожди живого пролетарского
движения, которое растет и крепнет с каждым днем".
Именно эти указания "вождя и учителя" советского народа легли в основу
критики учебника по истории западноевропейской философии, выступления на ней
А. А. Жданова и общих выводов дискуссии. Запрограммированная с самого начала
как разгромная по отношению к объекту дискуссии (несмотря даже на то, что в
1946 г. Александрову за эту книгу была присуждена Сталинская премия), она
разыгрывалась будто по нотам, и не случайно журнал "Большевик" определил ее
позднее как "замечательный образец большевистской критики и самокритики".
Главное обвинение, предъявленное Александрову, -- это "буржуазный
объективизм" и, следовательно, отход от "марксистско-ленинской партийности"
в ее сталинском понимании. В ходе дискуссии было выдвинуто утверждение о
недопустимости якобы выявления каких-либо "рациональных зерен" и объективных
достижений в трудах домарксистских буржуазных философов. "Изложение
философских взглядов (буржуазных философов -- авт.) в учебнике, -- сказано,
например, в выступлении Жданова, -- ведется абстрактно, объективистски,
нейтрально... Остается непонятным, зачем понадобилось т. Александрову отдать
дань академическим научным традициям старых буржуазных школ и забыть
основное положение материализма, требующее непримиримости в борьбе со своими
противниками". Более того, история идеалистических учений совсем исключалась
из истории философии, согласно, как говорится, определению. Действительно, в
предложенном Ждановым (и одобренном Сталиным) определении предмета истории
философии говорится: "Научная история философии... является историей
зарождения, возникновения и развития научного материалистического
мировоззрения и его законов. Поскольку материализм вырос и развился в борьбе
с идеалистическими течениями, история философии есть также история борьбы
материализма с идеализмом".
В ходе дискуссии настойчиво проводилась идея о, будто бы, полном
разрыве основоположников марксизма с предшествовавшей им немецкой
классической философией (что отрицало утверждение Ленина, который
рассматривал немецкую классическую философию в качестве одного из трех
источников марксизма), о "скачке", в результате которого появился
марксистский диалектический и исторический материализм.
Все это было, с одной стороны, направлено на уничи-
жение буржуазной общественной мысли вообще и бур-жуазной философии в
частности. Такая линия была, как сказано, своего рода подготовкой к массовой
борьбе против "низкопоклонства" перед буржуазной наукой и отрицания
необходимости ее обстоятельного изучения и даже простого знакомства с ней.
Вся "старая" и "новая" буржуазная философия была объявлена сплошь
реакционной и целиком враждебной марксистской идеологии.
Это было несомненной вульгаризацией и упрощенчеством: не говоря уже о
ценности "старой" классической буржуазной философии, и "новая" буржуазная
философия в лице, например, неопозитивистов и экзистенциалистов несла в себе
положительный заряд общечеловеческих ценностей, моральных идей и
методологических открытий.
С другой стороны, поход против буржуазной философии и философских
корней марксизма, как это нетрудно понять, означал и дальнейшую, доведенную
до предела догматизацию марксистской общественной мысли, советской
философской науки. Утвердившиеся в ней сталинские стереотипы еще более, если
это было возможно, окостенели, а ее связи с мировой философской наукой были
решительно оборваны.
Продолжением высказанного на философской дискуссии Ждановым требования
"возглавить борьбу против растленной и гнусной буржуазной идеологии" явились
дальнейшие кампании в естествознании, других областях науки, в искусстве и
литературе, вылившиеся в изуверские погромы научных школ, в физическое
уничтожение и моральное унижение выдающихся представителей советской
культуры.
В условиях господства идеологии сталинизма важнейший методологический
принцип марксизма -- партийность общественной науки, требующий классовой
оценки социальных явлений, приобрел ярко выраженный субъективный характер.
"Товарищ Сталин, -- писал верный оруженосец Сталина академик Митин, -- учит
нас политически подходить к философским системам, не ограничиваться лишь
философской характеристикой данной философской системы или учения, а
возможно точно характеризовать их политический эквивалент." "Введение"
такого "политического эквивалента" приводило к полной утрате объективного
содержания науки, к превращению ее в бесправную служанку политики, к
забвению самой цели научного исследования -- поиска истины.
Другой общественной наукой, которую Сталин подчинил своим политическим
целям, была история.
Вторжение Генерального секретаря ЦК РКП (б) в область истории -- и
прежде всего в область истории партии, ленинизма и Октябрьской революции
началось особенно интенсивно в 1924 и последующих годах, когда, после смерти
В. И. Ленина, он понял необходимость для себя приобрести авторитет
партийного теоретика, чтобы "на равных" вести борьбу за власть с другими
деятелями партии, давно уже признанными теоретическими столпами партии.
Именно поэтому, как уже говорилось, Сталин принял на себя, с одной стороны,
функции защиты и развития ленинизма, а с другой -- сокрушения его
действительных или, главным образом, мнимых противников, стоявших на пути
его, Сталина, к авторитарной власти. И поэтому он стал все чаще и чаще
обращаться к истории партии, чтобы ее теперь уже фальсифицированными данными
оправдать свои претензии на руководство партией и страной.
История не была для Сталина ни "учителем жизни", ни источником
накопления опыта, ни базой для извлечения уроков из прошлого. Она стала для
него лишь объектом циничных политиканских упражнений ради достижения личных
целей. Поэтому он без всяких сомнений всегда шел на грубую фальсификацию
исторических фактов и событий, осуществляя это и собственными руками и
руками тех историков, которые были готовы отречься от истины или ради
сохранения жизни, или ради высоких постов и академических званий.
Примером циничного, политиканского отношения к истории может служить
эволюция оценки Сталиным роли Ленина, Троцкого и своей личной роли в
событиях Октябрьской революции.
6 ноября 1918 года в "Правде" Сталин писал: "Вдохновителем переворота с
начала до конца был ЦК партии во главе с тов. Лениным. ... Вся работа по
практической организации восстания проходила под непосредственным
руководством председателя Петроградского Совета т. Троцкого". 19 ноября 1924
года в речи "Троцкизм или ленинизм?" Сталин заявил: "... Должен сказать, что
никакой особой роли в Октябрьском восстании Троцкий не играл и играть не
мог, что будучи председателем Петроградского Совета, он выполнял лишь волю
соответствующих партийных инстанций, руководивших каждым шагом Троцкого..."
В 1938 году, в "Кратком курсе
истории ВКП (б) по этому поводу было сказано уже совсем другое: "16
октября (1917 г. -- авт.) состоялось расширенное заседание ЦК партии. На нем
был избран Партийный центр по руководству восстанием во главе с тов.
Сталиным. Этот партийный центр являлся руководящим ядром
Военно-революционного комитета при Петроградском Совете и руководил
практически всем восстанием". Наконец в книге "И. В. Сталин. Краткая
биография" (1947 г.), которую он, так же, как и "Краткий курс", тщательно
редактировал, после утверждения, что вдохновителями и организаторами
Октябрьской революции были Ленин и Сталин, курсивом подчеркнуты слова:
"Сталин -- ближайший сподвижник Ленина. Он непосредственно руководил всем
делом подготовки восстания".
Так писалась история, так создавался миф о Сталине -- руководителе
Октябрьской революции, хотя в действительности его роль в ней была не более
чем второстепенной. Именно это позволило американскому историку Роберту
Слассеру назвать Сталина "человеком, оставшимся вне революции".
Сталин, однако, стремился представить себя не только руководителем
Октябрьской революции, но и создателем и руководителем (наряду с Лениным)
партии, Советского государства, автором плана строительства социализма,
наконец, вождем советского народа, под "единоличным руководством которого
была осуществлена вековая мечта человечества" и впервые в истории в СССР был
построен социализм. Для этого было необходимо полностью "пересмотреть"
историю, ликвидировать (или изъять из обращения) все труды историков, в
которых прошлое описывалось более объективно, создать и канонизировать новую
концепцию истории партии и страны. Сталин взял решение этой задачи в
собственные руки, постоянно привлекая к участию в этом позорном занятии и
свое окружение от Каменева, Зиновьева, Бухарина до Кагановича и Берия.
Непосредственную и успешную попытку воздействовать на историческую
науку и превратить ее в инструмент создания культа своей личности, а
следовательно, в часть новой идеологии, Сталин предпринял в 1931 году,
опубликовав в журнале "Пролетарская революция" свое письмо-статью "О
некоторых вопросах истории большевизма". Это резкое, местами просто грубое
письмо, направленное против "троцкистской контрабанды" в области истории и
содержавшее недвусмысленные политические обвинения против
"троцкиствующих" историков, содержало в себе три момента, вроде бы
частных, которые, однако, сыграли затем решающую роль в осуществлении далеко
идущих замыслов Сталина.
Это, во-первых, утверждение недопустимости научных дискуссий по
вопросам, которые Сталин назвал "аксиомами большевизма". В результате сам
метод дискуссий был исключен из практики историко-партийной науки, что
неизбежно привело ее к догматизации, к утрате творческого характера, к
остановке в развитии.
Это, во-вторых, утверждение, что "бумажные документы" не могут служить
делу выявления исторической истины. "Кто же, кроме безнадежных бюрократов,
-- издевательски писал Сталин, -- может полагаться на одни лишь бумажные
документы? Кто же, кроме архивных крыс, не понимает, что партии и их лидеров
надо проверять по их делам, прежде всего, а не только по их декларациям?"
Сталин сделал вид, будто он не понимает, что и дела партии историк может
исследовать только на основании источников, то есть тех же "бумажных
документов". Следствием этого было резкое сокращение допуска историков в
архивы, возможность изучения ими подлинных исторических документов. Эта
возможность была еще более урезана, когда позднее, в 1938 году,
государственные архивы были переданы под управление НКВД, поставлены под
контроль Берии и его аппарата.
И, наконец, в-третьих, это брошенное в конце письма, обвинение в адрес
большевистских (подчеркнуто Сталиным -- авт.) историков партии, и среди них
-- в адрес Ем. Ярославского, в том, что и они. "не свободны от ошибок,
льющих воду на мельницу" троцкистских фальсификаторов истории. Результатом
этого явились начавшиеся разносные "проработки" историков, в ходе которых на
них возводились политические обвинения, предъявлялись требования о признании
любых инкриминировавшихся им "ошибок". Первым, кто "в свете письма Сталина"
выступил с подобными нападками на историков, был Л. М. Каганович. Его речь в
Институте красной профессуры (декабрь 1931 г.) изобилует такими, например,
формулировками, как "троцкистско-клеветническая попытка исказить историю
нашей партии", "троцкистский хлам", "клеветническая чепуха", "историки
пытаются оправдать себя жалким лепетом", "формально-бюрократический подход
ковыряния в бумажках" и т. д.
Вслед за проработками и политической дискредита-
цией историков последовали и репрессии. Были в разное время арестованы
и погибли А. С. Бубнов, В. Г. Кнорин, В. И. Невский, Н. Н. Попов, В. Г.
Сорин и многие другие. Оставшиеся в живых и на свободе (Ем. Ярославский, И.
И. Минц и другие) прошли через унизительную процедуру "перековки". Были и
такие, которые срачу встали на путь "разоблачения" своих коллег и активного
участия в фальсификации прошлого.
Правда, в начале некоторые из них еще пытались защищаться. Так, Ем.
Ярославский 28 октября 1931 года писал в письме к Сталину: "И все-таки, без
ложной скромности, я прихожу к выводу, что это (речь идет о 4-томной
"Истории ВКП (б) под редакцией Ярославского -- авт.) самая значительная,
самая инициативная работа в этой области... А Вы знаете, т. Сталин, что
самая трудная вещь теперь в области научно-литературной и
научно-исследовательской работы -- инициатива. Ее почти нет. ... Вы очень
много сделали, т. Сталин, чтобы пробудить инициативу, чтобы заставить людей
думать, -- вы знаете, что я это говорю без всякой лести, я никогда этой
профессией не занимался. Когда пробуешь говорить с товарищами,
наталкиваешься на какую-то боязнь выступить с новой мыслью... Творческой
инициативной мысли мало. Когда спрашиваешь: чего боитесь? Боятся
несправедливой критики. Было бы очень хорошо, если бы Вы об этом сказали...
Вы пустили в ход немало острых стрел по нашим врагам, по обывательщине.
Такими стрелами являются ставшие крылатыми слова "аллилуйщик", "гнилой
либерализм", "троцкистские контрабандисты". Но у нас не мало людей,
проникнутых прямо-таки раболепством, сейчас же подхватят каждое новое слово
и будут лепить направо и налево, не особенно разбираясь".
Ответа на это письмо, в котором он, конечно, кривил душой и занимался
"профессией" льстеца, Ярославский не получил, в то время как обвинения
против него продолжали множиться. И Ярославский сломался. Признав все
приписанные ему, в том числе мнимые, ошибки, он встал на путь безудержного
восхваления Сталина и предательства коллег. В одном из писем к соавторам он
писал: "В основу (работы по Октябрьской революции -- авт.) надо было
положить, главным образом, работы Ленина и Сталина, тогда бы у нас не было
тех ошибок, какие допущены в этом томе".
Конечно, Ярославский не исключение: такую эволю-
цию проделали многие, если не все, оставшиеся в живых историки партии.
Одним из тех, кто, откровенно пренебрегая правдой истории,
способствовал превращению истории партии в орудие утверждения культа
личности Сталина, был Берия. Будучи в то время секретарем Закавказского
крайкома ВКП (б), он выступил 21--22 июля 1935 года на собрании актива
Тифлисской парторганизации с докладом "К вопросу об истории большевистских
организаций в Закавказье". Хотя Берия не был автором этого доклада (его
написала группа историков-профессионалов из Института истории партии при ЦК
КП Грузии во главе с Э. А. Бедия, позднее уничтоженных), доклад был в том же
1935 году опубликован отдельной книгой десятками миллионов экземпляров.
В этом "труде" в угоду возвеличения Сталина была грубо фальсифицирована
история большевистской организации края, были сформулированы ложные "теория"
"двоецентрия в ходе образования нашей партии" и концепция "двух вождей
партии и революции", послужившие основой назойливой пропаганды о
равновеликом вкладе Ленина и Сталина в подготовку создания партии, в
разработку идейных, организационных и теоретических основ большевизма.
Позднее, когда было организовано широкое изучение "Краткого курса
истории ВКП (б)", "труд" Берия был включен в списки литературы в помощь
изучающим историю ВКП (б) наряду с произведениями К. Маркса, Ф. Энгельса, В.
И. Ленина и самого Сталина.
Однако окончательно задача превращения истории партии в инструмент
утверждения и распространения культа личности Сталина была решена только в
1938 году, когда вышел "Краткий курс истории ВКП (б)", ставший подлинной
энциклопедией сталинизма, его теоретико-идеологическим выражением.
"Краткий курс" первоначально публиковался по главам в "Правде" (с 9 по
19 сентября 1938 года). Созданный, как было подчеркнуто в заголовке, под
редакцией комиссии ЦК ВКП (б) и одобренный ЦК ВКП (б), он на долгие
пятнадцать лет стал единственным пособием для изучающих историю партии как в
СССР, так и в зарубежных компартиях. За эти годы "Краткий курс" был издан
301 раз в количестве 42 816 тысяч экземпляров на 67 языках.
В день публикации первой главы учебника "Правда"
писала в передовой статье "Глубоко изучать историю партии Ленина --
Сталина": "В результате громадной теоретической работы, проделанной
комиссией ЦК ВКП (б), лично товарищем Сталиным, -- наша партия, комсомол,
нее трудящиеся получили научный труд, запечатлевший со всей глубиной славную
историю борьбы и побед партии Ленина -- Сталина". В постановлении ЦК ВКП (б)
от 14 ноября 1938 года "О постановке партийной пропаганды в связи с выпуском
"Краткого курса истории ВКП (б)" эта книга характеризовалась как "новое
могучее идейное оружие большевизма", как "энциклопедия основных знаний в
области марксизма-ленинизма".
В дальнейшем "Краткий курс" получал самые разнообразные, порой прямо
противоположные оценки. В зависимости от политической конъюнктуры, от
отношения к Сталину и сталинизму, господствовавшего в то или иное время в
партийной идеологии, его то непомерно превозносили, то резко критиковали,
то, замалчивая его вопиющие недостатки, "объективистски" характеризовали как
труд, имеющий, с одной стороны, известные достоинства, но, с другой стороны,
и некоторые изъяны. Глубокий же анализ "Краткого курса" оставался
невозможным даже после XX съезда партии, вплоть до середины 80-х годов. И не
случайно: ведь вся партийная идеология до самого недавнего времени
базировалась на догмах и стереотипах, восходящих к "Краткому курсу", и
оставалась неприкасаемой.
В подготовке "Краткого курса" непосредственное участие принял Сталин.
Объявив неудовлетворительными все ранее изданные учебники по истории партии,
он дал свое определение предмета этой дисциплины как "истории преодоления
внутрипартийных противоречий и неуклонного укрепления рядов нашей партии на
основе этого преодоления", предложил собственную схему периодизации истории
ВКП (б), а также подверг учебник тщательному редактированию и сам написал
часть текста, определив трактовку дискуссии в РСДРП по философским вопросом
в 1908--1909 гг. (и, соответственно, значение книги В. И. Ленина
"Материализм и эмпириокритицизм"), оценив VI (Пражскую) партийную
конференцию 1912 года как событие, положившее начало партии большевиков как
партии нового типа, и, наконец, дав развернутую характеристику
коллективизации сельского хозяйства в СССР в 1930--1934 годах как революции,
проведенной сверху, по инициативе государственной власти, при прямой
поддерж-
ке снизу, со стороны миллионных масс крестьян, боровшихся против
кулацкой кабалы, за свободную колхозную жизнь. Все эти пассажи, вписанные
рукой Сталина в историю партии, были антиисторичны, крайне тенденциозны и
фальсифицировали прошлое. В том же, в основном, направлении была
осуществлена и сделанная Сталиным редактура текста учебника.
В конце сентября -- начале октября 1938 года в Кремле состоялось
совещание пропагандистов Москвы и Ленинграда по вопросу изучения истории ВКП
(б) на базе "Краткого курса".
"Задача связана с тем, -- сказал А. А. Жданов, открывая совещание, --
чтобы овладели большевизмом не только кадры пропагандистов, но кадры
советские, кадры хозяйственные, кооперативные и учащаяся молодежь".
"Служащие", -- бросил реплику Сталин. "Люди, -- продолжил Жданов, -- которые
имеют непосредственное отношение к управлению государством, ибо нельзя
управлять таким государством как наше, не будучи в курсе дела, не будучи
подкованным в отношении теоретических знаний".
Таким образом, речь шла об унификации мировоззрения народа и прежде
всего работников партгосаппа-рата на основе идей сталинизма, культа личности
Сталина, сталинской концепции казарменного государственно-бюрократического
социализма, которыми был проникнут "Краткий курс".
Не случайно поэтому попытки некоторых из выступивших первыми ораторов,
воспевавших в своих выступлениях достоинства этой книги, высказать, тем не
менее, и некоторые критические суждения, была решительно пресечена. Сталин
неожиданно взял слово и сразу же остудил критический пыл совещания. Как
рассказывал один из его участников (стенограмма этого выступления Сталина не
сохранилась), Сталин заявил, что задачей совещания является не обсуждение и
критика "Краткого курса", тем более, что выступавшие с критикой товарищи
были неправы и по существу (хотя, заметим в скобках, они высказывали и
дельные замечания), а одобрение этого учебника. Разумеется, в последующих
выступлениях апологетика в адрес "Краткого курса" и Сталина, как якобы его
автора, только усилилась, а критика фактически исчезла. Каждый из
выступавших стремился перещеголять остальных по части поиска эпитетов для
наивысшей оценки этого учебника. Так, академик М. Б. Ми-тин, например,
заявил: "... Выход в свет курса истории
партии является настоящим праздником для всей нашей партии.
Сокровищница марксизма-ленинизма обогатилась еще одним произведением,
которое несомненно стоит в первом ряду с такими произведениями классической
мысли, какими являются "Коммунистический манифест", "Капитал", "Империализм
и капитализм" (так в стенограмме -- авт.)".
Читатель, который уже получил представление об учебнике, как труде
фальсификаторском, лживом, беспардонно искажавшем историю, правильно оценит
подобные "излияния". А они шли непрерывным потоком. Апологетика "Краткого
курса" была необходима для того, чтобы на его фоне дискредитировать изданные
ранее учебники по истории партии, допускавшие плюрализм мнений, различие
оценок и комментариев к историческим фактам.
"... ЦК знал, -- заявил Сталин в выступлении на совещании, -- что
существует масса пособий, курсов, хрестоматий, политграмот. Люди не знали,
за что взяться. За кого лучше взяться? За Ярославского, Поспелова, Попова,
Бубнова? Отсутствовало единое руководство. Не знали, за что же взяться? Ни
одно из пособий не имело согласия (и одобрения) ЦК. Перегрузка (руководства
ЦК -- авт.) не давала возможности посмотреть и дать визу, чтобы не было (у
читателей -- авт.) никаких сомнений, чтобы выбраться из многообразия и
обилия курсов, учебников и политграмот и дать партийному активу единое
руководство, насчет которого не было бы сомнений, что это есть то, что нам
ЦК официально рекомендует, как выражение мысли, взглядов партии".
В этом отрывке не случайно дважды повторяются слова о "едином
руководстве". Создание единомыслия в партии и народе -- вот та цель, которая
на деле преследовалась в связи с изданием "Краткого курса".
Особое внимание было уделено обеспечению единомыслия в среде
интеллигенции, которой Сталин никогда не доверял. В своей речи он
подчеркнул, что недостаточное внимание к политическому воспитанию
интеллигенции привело к тому, что "часть интеллигенции испортили, завлекли в
свои сети иностранные разведки". В связи с этим Сталин заявил: "К нашей
советской интеллигенции в первую очередь направляем эту книгу, чтобы дать ей
возможность подковаться политически..." "Подковать" интеллигенцию
политически в духе сталинизма -- вот еще одна из непосредственных задач
"Краткого курса".
Но даже и эта, целиком и полностью проникнутая
идеями культа личности, идеями сталинизма книга могла, при ее изучении,
вызвать вопросы, несогласие, желание проникнуть в глубь проблем истории
партии. А это пугало Сталина, казалось ему недопустимым. Люди должны были,
по его мнению, усвоить не только дух, но и букву учебника, принять его
полностью, не задавать вопросов.
В стенограмме совещания содержится характерный диалог Сталина с одним
из ленинградских пропагандистов Шваревым. Во время выступления последнего
Сталин перебил его и спросил: "На семинарах у вас как обсуждают вопросы --
полемизируют?
Ш в а р е в: Нет.
Сталин: А что они делают?
Ш в а р е в: Пропагандист или руководитель семинара...
Сталин: Один защищает, другой возражает. Нет этого или бывало?
Ш в а р е в: Раньше в практике это бывало. Бывали дискуссии по ряду
вопросов, но сейчас еще мы к этому не приступили...
Молотов: Вопросы-то задают на семинарах? Споры бывают на этой почве?
Ш в а р е в: Конечно, бывают.
Сталин: Троцкисты не попадаются при этом? (Смех).
Ш в а р е в: Нет, товарищ Сталин, у нас не было таких".
Иначе говоря, обсуждать те или иные вопросы истории партии,
полемизировать вокруг них вождь народов считал излишним. И даже задал вопрос
это неверное, с его точки зрения, освещение немецкой классической философии,
особенно философии Гегеля, которую автор книги оценил как консервативную, а
Сталин -- как реакционную, вызванную страхом перед Французской революцией и
направленную против французских материалистов. И, наконец, третье -- это
недостаточно сильная, по его мнению, характеристика марксизма как системы
взглядов, ниспровергающей всю буржуазную науку, а появления марксизма -- как
революции в философии. И в подтверждение последнего сослался на свою статью
"Анархизм или социализм" (написано в 27 лет, подчеркнул Сталин), где
говорилось, что "Маркс и Энгельс являются не просто родоначальниками
какой-либо философской "школы" -- они живые вожди живого пролетарского
движения, которое растет и крепнет с каждым днем".
Именно эти указания "вождя и учителя" советского народа легли в основу
критики учебника по истории западноевропейской философии, выступления на ней
А. А. Жданова и общих выводов дискуссии. Запрограммированная с самого начала
как разгромная по отношению к объекту дискуссии (несмотря даже на то, что в
1946 г. Александрову за эту книгу была присуждена Сталинская премия), она
разыгрывалась будто по нотам, и не случайно журнал "Большевик" определил ее
позднее как "замечательный образец большевистской критики и самокритики".
Главное обвинение, предъявленное Александрову, -- это "буржуазный
объективизм" и, следовательно, отход от "марксистско-ленинской партийности"
в ее сталинском понимании. В ходе дискуссии было выдвинуто утверждение о
недопустимости якобы выявления каких-либо "рациональных зерен" и объективных
достижений в трудах домарксистских буржуазных философов. "Изложение
философских взглядов (буржуазных философов -- авт.) в учебнике, -- сказано,
например, в выступлении Жданова, -- ведется абстрактно, объективистски,
нейтрально... Остается непонятным, зачем понадобилось т. Александрову отдать
дань академическим научным традициям старых буржуазных школ и забыть
основное положение материализма, требующее непримиримости в борьбе со своими
противниками". Более того, история идеалистических учений совсем исключалась
из истории философии, согласно, как говорится, определению. Действительно, в
предложенном Ждановым (и одобренном Сталиным) определении предмета истории
философии говорится: "Научная история философии... является историей
зарождения, возникновения и развития научного материалистического
мировоззрения и его законов. Поскольку материализм вырос и развился в борьбе
с идеалистическими течениями, история философии есть также история борьбы
материализма с идеализмом".
В ходе дискуссии настойчиво проводилась идея о, будто бы, полном
разрыве основоположников марксизма с предшествовавшей им немецкой
классической философией (что отрицало утверждение Ленина, который
рассматривал немецкую классическую философию в качестве одного из трех
источников марксизма), о "скачке", в результате которого появился
марксистский диалектический и исторический материализм.
Все это было, с одной стороны, направлено на уничи-
жение буржуазной общественной мысли вообще и бур-жуазной философии в
частности. Такая линия была, как сказано, своего рода подготовкой к массовой
борьбе против "низкопоклонства" перед буржуазной наукой и отрицания
необходимости ее обстоятельного изучения и даже простого знакомства с ней.
Вся "старая" и "новая" буржуазная философия была объявлена сплошь
реакционной и целиком враждебной марксистской идеологии.
Это было несомненной вульгаризацией и упрощенчеством: не говоря уже о
ценности "старой" классической буржуазной философии, и "новая" буржуазная
философия в лице, например, неопозитивистов и экзистенциалистов несла в себе
положительный заряд общечеловеческих ценностей, моральных идей и
методологических открытий.
С другой стороны, поход против буржуазной философии и философских
корней марксизма, как это нетрудно понять, означал и дальнейшую, доведенную
до предела догматизацию марксистской общественной мысли, советской
философской науки. Утвердившиеся в ней сталинские стереотипы еще более, если
это было возможно, окостенели, а ее связи с мировой философской наукой были
решительно оборваны.
Продолжением высказанного на философской дискуссии Ждановым требования
"возглавить борьбу против растленной и гнусной буржуазной идеологии" явились
дальнейшие кампании в естествознании, других областях науки, в искусстве и
литературе, вылившиеся в изуверские погромы научных школ, в физическое
уничтожение и моральное унижение выдающихся представителей советской
культуры.
В условиях господства идеологии сталинизма важнейший методологический
принцип марксизма -- партийность общественной науки, требующий классовой
оценки социальных явлений, приобрел ярко выраженный субъективный характер.
"Товарищ Сталин, -- писал верный оруженосец Сталина академик Митин, -- учит
нас политически подходить к философским системам, не ограничиваться лишь
философской характеристикой данной философской системы или учения, а
возможно точно характеризовать их политический эквивалент." "Введение"
такого "политического эквивалента" приводило к полной утрате объективного
содержания науки, к превращению ее в бесправную служанку политики, к
забвению самой цели научного исследования -- поиска истины.
Другой общественной наукой, которую Сталин подчинил своим политическим
целям, была история.
Вторжение Генерального секретаря ЦК РКП (б) в область истории -- и
прежде всего в область истории партии, ленинизма и Октябрьской революции
началось особенно интенсивно в 1924 и последующих годах, когда, после смерти
В. И. Ленина, он понял необходимость для себя приобрести авторитет
партийного теоретика, чтобы "на равных" вести борьбу за власть с другими
деятелями партии, давно уже признанными теоретическими столпами партии.
Именно поэтому, как уже говорилось, Сталин принял на себя, с одной стороны,
функции защиты и развития ленинизма, а с другой -- сокрушения его
действительных или, главным образом, мнимых противников, стоявших на пути
его, Сталина, к авторитарной власти. И поэтому он стал все чаще и чаще
обращаться к истории партии, чтобы ее теперь уже фальсифицированными данными
оправдать свои претензии на руководство партией и страной.
История не была для Сталина ни "учителем жизни", ни источником
накопления опыта, ни базой для извлечения уроков из прошлого. Она стала для
него лишь объектом циничных политиканских упражнений ради достижения личных
целей. Поэтому он без всяких сомнений всегда шел на грубую фальсификацию
исторических фактов и событий, осуществляя это и собственными руками и
руками тех историков, которые были готовы отречься от истины или ради
сохранения жизни, или ради высоких постов и академических званий.
Примером циничного, политиканского отношения к истории может служить
эволюция оценки Сталиным роли Ленина, Троцкого и своей личной роли в
событиях Октябрьской революции.
6 ноября 1918 года в "Правде" Сталин писал: "Вдохновителем переворота с
начала до конца был ЦК партии во главе с тов. Лениным. ... Вся работа по
практической организации восстания проходила под непосредственным
руководством председателя Петроградского Совета т. Троцкого". 19 ноября 1924
года в речи "Троцкизм или ленинизм?" Сталин заявил: "... Должен сказать, что
никакой особой роли в Октябрьском восстании Троцкий не играл и играть не
мог, что будучи председателем Петроградского Совета, он выполнял лишь волю
соответствующих партийных инстанций, руководивших каждым шагом Троцкого..."
В 1938 году, в "Кратком курсе
истории ВКП (б) по этому поводу было сказано уже совсем другое: "16
октября (1917 г. -- авт.) состоялось расширенное заседание ЦК партии. На нем
был избран Партийный центр по руководству восстанием во главе с тов.
Сталиным. Этот партийный центр являлся руководящим ядром
Военно-революционного комитета при Петроградском Совете и руководил
практически всем восстанием". Наконец в книге "И. В. Сталин. Краткая
биография" (1947 г.), которую он, так же, как и "Краткий курс", тщательно
редактировал, после утверждения, что вдохновителями и организаторами
Октябрьской революции были Ленин и Сталин, курсивом подчеркнуты слова:
"Сталин -- ближайший сподвижник Ленина. Он непосредственно руководил всем
делом подготовки восстания".
Так писалась история, так создавался миф о Сталине -- руководителе
Октябрьской революции, хотя в действительности его роль в ней была не более
чем второстепенной. Именно это позволило американскому историку Роберту
Слассеру назвать Сталина "человеком, оставшимся вне революции".
Сталин, однако, стремился представить себя не только руководителем
Октябрьской революции, но и создателем и руководителем (наряду с Лениным)
партии, Советского государства, автором плана строительства социализма,
наконец, вождем советского народа, под "единоличным руководством которого
была осуществлена вековая мечта человечества" и впервые в истории в СССР был
построен социализм. Для этого было необходимо полностью "пересмотреть"
историю, ликвидировать (или изъять из обращения) все труды историков, в
которых прошлое описывалось более объективно, создать и канонизировать новую
концепцию истории партии и страны. Сталин взял решение этой задачи в
собственные руки, постоянно привлекая к участию в этом позорном занятии и
свое окружение от Каменева, Зиновьева, Бухарина до Кагановича и Берия.
Непосредственную и успешную попытку воздействовать на историческую
науку и превратить ее в инструмент создания культа своей личности, а
следовательно, в часть новой идеологии, Сталин предпринял в 1931 году,
опубликовав в журнале "Пролетарская революция" свое письмо-статью "О
некоторых вопросах истории большевизма". Это резкое, местами просто грубое
письмо, направленное против "троцкистской контрабанды" в области истории и
содержавшее недвусмысленные политические обвинения против
"троцкиствующих" историков, содержало в себе три момента, вроде бы
частных, которые, однако, сыграли затем решающую роль в осуществлении далеко
идущих замыслов Сталина.
Это, во-первых, утверждение недопустимости научных дискуссий по
вопросам, которые Сталин назвал "аксиомами большевизма". В результате сам
метод дискуссий был исключен из практики историко-партийной науки, что
неизбежно привело ее к догматизации, к утрате творческого характера, к
остановке в развитии.
Это, во-вторых, утверждение, что "бумажные документы" не могут служить
делу выявления исторической истины. "Кто же, кроме безнадежных бюрократов,
-- издевательски писал Сталин, -- может полагаться на одни лишь бумажные
документы? Кто же, кроме архивных крыс, не понимает, что партии и их лидеров
надо проверять по их делам, прежде всего, а не только по их декларациям?"
Сталин сделал вид, будто он не понимает, что и дела партии историк может
исследовать только на основании источников, то есть тех же "бумажных
документов". Следствием этого было резкое сокращение допуска историков в
архивы, возможность изучения ими подлинных исторических документов. Эта
возможность была еще более урезана, когда позднее, в 1938 году,
государственные архивы были переданы под управление НКВД, поставлены под
контроль Берии и его аппарата.
И, наконец, в-третьих, это брошенное в конце письма, обвинение в адрес
большевистских (подчеркнуто Сталиным -- авт.) историков партии, и среди них
-- в адрес Ем. Ярославского, в том, что и они. "не свободны от ошибок,
льющих воду на мельницу" троцкистских фальсификаторов истории. Результатом
этого явились начавшиеся разносные "проработки" историков, в ходе которых на
них возводились политические обвинения, предъявлялись требования о признании
любых инкриминировавшихся им "ошибок". Первым, кто "в свете письма Сталина"
выступил с подобными нападками на историков, был Л. М. Каганович. Его речь в
Институте красной профессуры (декабрь 1931 г.) изобилует такими, например,
формулировками, как "троцкистско-клеветническая попытка исказить историю
нашей партии", "троцкистский хлам", "клеветническая чепуха", "историки
пытаются оправдать себя жалким лепетом", "формально-бюрократический подход
ковыряния в бумажках" и т. д.
Вслед за проработками и политической дискредита-
цией историков последовали и репрессии. Были в разное время арестованы
и погибли А. С. Бубнов, В. Г. Кнорин, В. И. Невский, Н. Н. Попов, В. Г.
Сорин и многие другие. Оставшиеся в живых и на свободе (Ем. Ярославский, И.
И. Минц и другие) прошли через унизительную процедуру "перековки". Были и
такие, которые срачу встали на путь "разоблачения" своих коллег и активного
участия в фальсификации прошлого.
Правда, в начале некоторые из них еще пытались защищаться. Так, Ем.
Ярославский 28 октября 1931 года писал в письме к Сталину: "И все-таки, без
ложной скромности, я прихожу к выводу, что это (речь идет о 4-томной
"Истории ВКП (б) под редакцией Ярославского -- авт.) самая значительная,
самая инициативная работа в этой области... А Вы знаете, т. Сталин, что
самая трудная вещь теперь в области научно-литературной и
научно-исследовательской работы -- инициатива. Ее почти нет. ... Вы очень
много сделали, т. Сталин, чтобы пробудить инициативу, чтобы заставить людей
думать, -- вы знаете, что я это говорю без всякой лести, я никогда этой
профессией не занимался. Когда пробуешь говорить с товарищами,
наталкиваешься на какую-то боязнь выступить с новой мыслью... Творческой
инициативной мысли мало. Когда спрашиваешь: чего боитесь? Боятся
несправедливой критики. Было бы очень хорошо, если бы Вы об этом сказали...
Вы пустили в ход немало острых стрел по нашим врагам, по обывательщине.
Такими стрелами являются ставшие крылатыми слова "аллилуйщик", "гнилой
либерализм", "троцкистские контрабандисты". Но у нас не мало людей,
проникнутых прямо-таки раболепством, сейчас же подхватят каждое новое слово
и будут лепить направо и налево, не особенно разбираясь".
Ответа на это письмо, в котором он, конечно, кривил душой и занимался
"профессией" льстеца, Ярославский не получил, в то время как обвинения
против него продолжали множиться. И Ярославский сломался. Признав все
приписанные ему, в том числе мнимые, ошибки, он встал на путь безудержного
восхваления Сталина и предательства коллег. В одном из писем к соавторам он
писал: "В основу (работы по Октябрьской революции -- авт.) надо было
положить, главным образом, работы Ленина и Сталина, тогда бы у нас не было
тех ошибок, какие допущены в этом томе".
Конечно, Ярославский не исключение: такую эволю-
цию проделали многие, если не все, оставшиеся в живых историки партии.
Одним из тех, кто, откровенно пренебрегая правдой истории,
способствовал превращению истории партии в орудие утверждения культа
личности Сталина, был Берия. Будучи в то время секретарем Закавказского
крайкома ВКП (б), он выступил 21--22 июля 1935 года на собрании актива
Тифлисской парторганизации с докладом "К вопросу об истории большевистских
организаций в Закавказье". Хотя Берия не был автором этого доклада (его
написала группа историков-профессионалов из Института истории партии при ЦК
КП Грузии во главе с Э. А. Бедия, позднее уничтоженных), доклад был в том же
1935 году опубликован отдельной книгой десятками миллионов экземпляров.
В этом "труде" в угоду возвеличения Сталина была грубо фальсифицирована
история большевистской организации края, были сформулированы ложные "теория"
"двоецентрия в ходе образования нашей партии" и концепция "двух вождей
партии и революции", послужившие основой назойливой пропаганды о
равновеликом вкладе Ленина и Сталина в подготовку создания партии, в
разработку идейных, организационных и теоретических основ большевизма.
Позднее, когда было организовано широкое изучение "Краткого курса
истории ВКП (б)", "труд" Берия был включен в списки литературы в помощь
изучающим историю ВКП (б) наряду с произведениями К. Маркса, Ф. Энгельса, В.
И. Ленина и самого Сталина.
Однако окончательно задача превращения истории партии в инструмент
утверждения и распространения культа личности Сталина была решена только в
1938 году, когда вышел "Краткий курс истории ВКП (б)", ставший подлинной
энциклопедией сталинизма, его теоретико-идеологическим выражением.
"Краткий курс" первоначально публиковался по главам в "Правде" (с 9 по
19 сентября 1938 года). Созданный, как было подчеркнуто в заголовке, под
редакцией комиссии ЦК ВКП (б) и одобренный ЦК ВКП (б), он на долгие
пятнадцать лет стал единственным пособием для изучающих историю партии как в
СССР, так и в зарубежных компартиях. За эти годы "Краткий курс" был издан
301 раз в количестве 42 816 тысяч экземпляров на 67 языках.
В день публикации первой главы учебника "Правда"
писала в передовой статье "Глубоко изучать историю партии Ленина --
Сталина": "В результате громадной теоретической работы, проделанной
комиссией ЦК ВКП (б), лично товарищем Сталиным, -- наша партия, комсомол,
нее трудящиеся получили научный труд, запечатлевший со всей глубиной славную
историю борьбы и побед партии Ленина -- Сталина". В постановлении ЦК ВКП (б)
от 14 ноября 1938 года "О постановке партийной пропаганды в связи с выпуском
"Краткого курса истории ВКП (б)" эта книга характеризовалась как "новое
могучее идейное оружие большевизма", как "энциклопедия основных знаний в
области марксизма-ленинизма".
В дальнейшем "Краткий курс" получал самые разнообразные, порой прямо
противоположные оценки. В зависимости от политической конъюнктуры, от
отношения к Сталину и сталинизму, господствовавшего в то или иное время в
партийной идеологии, его то непомерно превозносили, то резко критиковали,
то, замалчивая его вопиющие недостатки, "объективистски" характеризовали как
труд, имеющий, с одной стороны, известные достоинства, но, с другой стороны,
и некоторые изъяны. Глубокий же анализ "Краткого курса" оставался
невозможным даже после XX съезда партии, вплоть до середины 80-х годов. И не
случайно: ведь вся партийная идеология до самого недавнего времени
базировалась на догмах и стереотипах, восходящих к "Краткому курсу", и
оставалась неприкасаемой.
В подготовке "Краткого курса" непосредственное участие принял Сталин.
Объявив неудовлетворительными все ранее изданные учебники по истории партии,
он дал свое определение предмета этой дисциплины как "истории преодоления
внутрипартийных противоречий и неуклонного укрепления рядов нашей партии на
основе этого преодоления", предложил собственную схему периодизации истории
ВКП (б), а также подверг учебник тщательному редактированию и сам написал
часть текста, определив трактовку дискуссии в РСДРП по философским вопросом
в 1908--1909 гг. (и, соответственно, значение книги В. И. Ленина
"Материализм и эмпириокритицизм"), оценив VI (Пражскую) партийную
конференцию 1912 года как событие, положившее начало партии большевиков как
партии нового типа, и, наконец, дав развернутую характеристику
коллективизации сельского хозяйства в СССР в 1930--1934 годах как революции,
проведенной сверху, по инициативе государственной власти, при прямой
поддерж-
ке снизу, со стороны миллионных масс крестьян, боровшихся против
кулацкой кабалы, за свободную колхозную жизнь. Все эти пассажи, вписанные
рукой Сталина в историю партии, были антиисторичны, крайне тенденциозны и
фальсифицировали прошлое. В том же, в основном, направлении была
осуществлена и сделанная Сталиным редактура текста учебника.
В конце сентября -- начале октября 1938 года в Кремле состоялось
совещание пропагандистов Москвы и Ленинграда по вопросу изучения истории ВКП
(б) на базе "Краткого курса".
"Задача связана с тем, -- сказал А. А. Жданов, открывая совещание, --
чтобы овладели большевизмом не только кадры пропагандистов, но кадры
советские, кадры хозяйственные, кооперативные и учащаяся молодежь".
"Служащие", -- бросил реплику Сталин. "Люди, -- продолжил Жданов, -- которые
имеют непосредственное отношение к управлению государством, ибо нельзя
управлять таким государством как наше, не будучи в курсе дела, не будучи
подкованным в отношении теоретических знаний".
Таким образом, речь шла об унификации мировоззрения народа и прежде
всего работников партгосаппа-рата на основе идей сталинизма, культа личности
Сталина, сталинской концепции казарменного государственно-бюрократического
социализма, которыми был проникнут "Краткий курс".
Не случайно поэтому попытки некоторых из выступивших первыми ораторов,
воспевавших в своих выступлениях достоинства этой книги, высказать, тем не
менее, и некоторые критические суждения, была решительно пресечена. Сталин
неожиданно взял слово и сразу же остудил критический пыл совещания. Как
рассказывал один из его участников (стенограмма этого выступления Сталина не
сохранилась), Сталин заявил, что задачей совещания является не обсуждение и
критика "Краткого курса", тем более, что выступавшие с критикой товарищи
были неправы и по существу (хотя, заметим в скобках, они высказывали и
дельные замечания), а одобрение этого учебника. Разумеется, в последующих
выступлениях апологетика в адрес "Краткого курса" и Сталина, как якобы его
автора, только усилилась, а критика фактически исчезла. Каждый из
выступавших стремился перещеголять остальных по части поиска эпитетов для
наивысшей оценки этого учебника. Так, академик М. Б. Ми-тин, например,
заявил: "... Выход в свет курса истории
партии является настоящим праздником для всей нашей партии.
Сокровищница марксизма-ленинизма обогатилась еще одним произведением,
которое несомненно стоит в первом ряду с такими произведениями классической
мысли, какими являются "Коммунистический манифест", "Капитал", "Империализм
и капитализм" (так в стенограмме -- авт.)".
Читатель, который уже получил представление об учебнике, как труде
фальсификаторском, лживом, беспардонно искажавшем историю, правильно оценит
подобные "излияния". А они шли непрерывным потоком. Апологетика "Краткого
курса" была необходима для того, чтобы на его фоне дискредитировать изданные
ранее учебники по истории партии, допускавшие плюрализм мнений, различие
оценок и комментариев к историческим фактам.
"... ЦК знал, -- заявил Сталин в выступлении на совещании, -- что
существует масса пособий, курсов, хрестоматий, политграмот. Люди не знали,
за что взяться. За кого лучше взяться? За Ярославского, Поспелова, Попова,
Бубнова? Отсутствовало единое руководство. Не знали, за что же взяться? Ни
одно из пособий не имело согласия (и одобрения) ЦК. Перегрузка (руководства
ЦК -- авт.) не давала возможности посмотреть и дать визу, чтобы не было (у
читателей -- авт.) никаких сомнений, чтобы выбраться из многообразия и
обилия курсов, учебников и политграмот и дать партийному активу единое
руководство, насчет которого не было бы сомнений, что это есть то, что нам
ЦК официально рекомендует, как выражение мысли, взглядов партии".
В этом отрывке не случайно дважды повторяются слова о "едином
руководстве". Создание единомыслия в партии и народе -- вот та цель, которая
на деле преследовалась в связи с изданием "Краткого курса".
Особое внимание было уделено обеспечению единомыслия в среде
интеллигенции, которой Сталин никогда не доверял. В своей речи он
подчеркнул, что недостаточное внимание к политическому воспитанию
интеллигенции привело к тому, что "часть интеллигенции испортили, завлекли в
свои сети иностранные разведки". В связи с этим Сталин заявил: "К нашей
советской интеллигенции в первую очередь направляем эту книгу, чтобы дать ей
возможность подковаться политически..." "Подковать" интеллигенцию
политически в духе сталинизма -- вот еще одна из непосредственных задач
"Краткого курса".
Но даже и эта, целиком и полностью проникнутая
идеями культа личности, идеями сталинизма книга могла, при ее изучении,
вызвать вопросы, несогласие, желание проникнуть в глубь проблем истории
партии. А это пугало Сталина, казалось ему недопустимым. Люди должны были,
по его мнению, усвоить не только дух, но и букву учебника, принять его
полностью, не задавать вопросов.
В стенограмме совещания содержится характерный диалог Сталина с одним
из ленинградских пропагандистов Шваревым. Во время выступления последнего
Сталин перебил его и спросил: "На семинарах у вас как обсуждают вопросы --
полемизируют?
Ш в а р е в: Нет.
Сталин: А что они делают?
Ш в а р е в: Пропагандист или руководитель семинара...
Сталин: Один защищает, другой возражает. Нет этого или бывало?
Ш в а р е в: Раньше в практике это бывало. Бывали дискуссии по ряду
вопросов, но сейчас еще мы к этому не приступили...
Молотов: Вопросы-то задают на семинарах? Споры бывают на этой почве?
Ш в а р е в: Конечно, бывают.
Сталин: Троцкисты не попадаются при этом? (Смех).
Ш в а р е в: Нет, товарищ Сталин, у нас не было таких".
Иначе говоря, обсуждать те или иные вопросы истории партии,
полемизировать вокруг них вождь народов считал излишним. И даже задал вопрос