Страница:
рубеж, знаменующий начало после-нэповского периода в истории страны.
Последнее порождено агрессивной природой сталинизма, который, став к тому
времени атрибутом правящей партии, теперь превра-
щается уже в сущностный признак дальнейшего развития советского
общества. Крах демократических начал в жизни ВКП (б) означал победу тех сил,
которые превратили чрезвычайные меры в главное средство политического и
социально-экономического переустройства страны. В конечном счете стремление
экстремистской части партийно-государственного аппарата к абсолютной власти
обусловило, на наш взгляд, худшие формы и методы осуществления политики
индустриализации и политики коллективизации, правильнее сказать, --
сталинской политики большого скачка.
В короткий срок город и деревня оказались во власти жесткой
централизации, администрирования, приказов. На рубеже 1929--30 гг. в
промышленности были созданы крупные объединения, концентрировавшие в своих
руках все вопросы, относящиеся к производству, сбыту и к снабжению.
Государственный сектор становился все большим монополистом в промышленности,
торговле. Частные предприятия и концессии, так и не получившие должного
распространения, сходят на нет. Резко сокращается частный сектор и в
торгово-посредническом обороте. Только не нужно объяснять эти перемены
ростом продукции в обобществленной сфере хозяйства. Победа была одержана не
в ходе экономического соревнования разных укладов, а силой административного
нажима. Дефицит многих товаров лишь увеличился.
Вскоре были закрыты товарные биржи и ярмарки. Государство перешло к
централизованному распределению принадлежавших ему средств производства (а
еще раньше в связи с введением карточек -- и предметов потребления).
Численность банковских учреждений резко сократилась. Готовилось закрытие
Торгово-промышленного банка, Электробанка, Кооперативного,
Сельскохозяйственного и ряда других аналогичных центров, возникших по мере
развертывания нэпа.
Чем объяснялась такая линия? Орджоникидзе, мотивируя на XVI съезде
позицию ЦК ВКП (б), трактовал ее как путь к единому государственному банку с
его отделениями при каждой фабрике и волости. Дабы придать убедительность
своим словам, он цитировал Ленина, который еще в 1917 г. писал, что такой
единый Госбанк -- "это уже девять десятых социалистического аппарата. Это
общегосударственное счетоводство, общегосударственный учет производства и
распределения продуктов, это, так сказать, нечто вроде скелета
социалистического общества".
Отсюда мы видим, как руководители страны понимали тогда характер новой
полосы развития советского общества. Вот и представлялось уже странным
сохранение акцизов, существование налогов, типичных для нэпа. Утверждалось
мнение о необходимости оставить несколько видов и сократить налоговый
аппарат, а заодно свести к минимуму и кредитную систему. К осени 1929 г.
численность сельскохозяйственных кредитных товариществ уменьшили по
сравнению с 1926 г. в три с лишним раза (осталось менее 3 тыс.). В одном из
принятых тогда постановлений ЦК ВКП (б) прямо ставилась задача "организации
планового продуктообмена между городом и деревней". Речь шла о заключении
договоров, с помощью которых (без участия денег) деревня дает городу
сельскохозяйственные продукты, а государство снабжает крестьян средствами
производства и предметами потребления.
В ту пору печать изобиловала статьями об отмирании денег, о переходе от
торговли к прямому безденежному распределению продуктов. Само существование
карточек трактовалось при этом не как вынужденная, временная мера, а как
ступень на пути к более высокой стадии развития экономики, к социализму.
Аналогично оценивалось решение, позволившее отныне только государству
(притом в централизованном порядке) продавать, точнее, распределять средства
производства.
Несколько позднее партийно-государственное руководство спохватится,
назовет это левым загибом, очередным забеганием вперед на местах. Но разве
не сам Сталин объявил на XVI съезде о вступлении СССР в период социализма?
Доказательством служили сведения о сокращении частного капитала. Главный
довод гласил: уже летом 1930 г. валовая продукция обобществленного сектора
превзошла объем продукции, полученной за его пределами. Так, вопреки прежним
заверениям генсек (теперь уже весьма открыто) демонстрировал свою давнюю
неприязнь к рыночным отношениям, товарно-денежным связям, к смешанной
экономике.
Курс на максимальное обобществление в городе и деревне,
огосударствление всех сторон экономической жизни набирал силу. Общее кредо
большинства членов Политбюро коротко изложил Молотов: "Ведь в этом,
собственно говоря, и заключается социализм -- управлять государственным
хозяйством". Скачок к такому царству сталинская группа провозгласила альфой
и омегой своей политики. А раз так, вопрос о темпах, о сроках превращения
страны
из аграрной в индустриальную подчинял себе все остальное.
Форсированная индустриализация потребовала кардинальных перемен в
финансовой системе. Теперь все накопления изымались в госбюджет. Отпала
необходимость в тех вицах платежей предприятий государству, которые были
нормой в двадцатые годы. Вместо 86 видов платежей нормой стали всего два
вида отчислений: отчисления от прибыли и налог с оборота. В сочетании с
другими мерами это позволило правительству иметь огромные средства для
нового строительства, для бесплатного предоставления предприятиям фондов,
для узаконенного существования и развития нерентабельных предприятий и даже
планово-убыточных отраслей. Одновременно все звенья воспроизводства, все его
факторы, все его участники, все задания, ресурсы для их выполнения, нормы
оплаты труда -- буквально все становилось объектом прямого централизованного
регламентирования. Особое значение в этих условиях приобретали такие
показатели, как досрочность выполнения заданий, превышение уровня роста к
предыдущему периоду.
Таким образом, в проведении индустриализации решающее значение
приобрели иные, чем в двадцатые годы методы. Существует мнение (которое
разделяют многие): в сложившихся тогда условиях, когда предстояло в одиночку
и в кратчайший срок создать технико-экономический фундамент социализма,
следовало на определенный срок отдать предпочтение административным методам.
Принимать эти суждения или отвергать? Сторонники утвердительного ответа
приводят немало фактов, которые характеризуют сдвиги на главном направлении.
Действительно, в 1930-32 гг. ВСНХ СССР сосредоточил внимание на тяжелой
промышленности (пищевые предприятия уже в 1930 г. перешли в ведение
Наркомснаба). Упор был сделан на ускоренное сооружение ударных объектов, к
их числу было отнесено всего 50--60 строек. В конечном счете они получили
почти половину средств, выделенных на сооружение примерно 1500 предприятий,
вошедших в строй в годы первой пятилетки. Из группы ударных объектов
Орджоникизде выделил 14 наиважнейших. Вместе взятые, они составляли менее
одного процента сооружавшихся предприятий, но именно они обеспечивались
лучше и полнее всех остальных, в том числе зарубежной техникой. Почти каждый
из таких первенцев индустриализации получил известность не только в СССР, но
и за его предела-
ми. Военная угроза, а потом война подтвердила необходимость такой
концентрации сил и средств народа. Примерно так размышляют сторонники
административной системы.
Как ни странно, но никто из них не замечает другого. Только первые
полтора -- два года пятилетки дали некоторое превышение намеченного плана. А
ведь это как раз были годы, когда еще так или иначе действовали прежние
рычаги, характерные для нэпа. И хотя помехи нарастали, резервы были
значительны. На наш взгляд, они еще не изучены. Но вот началась полоса
волюнтаризма, требований увеличить объем производства в 1930 г. на 32 %, в
1931 г. еще больше -- на 45--47 %. Соответственно ломалась вся система
управления, планирования, снабжения. Тем больше надежд возлагалось на прямое
насилие.
В феврале -- марте 1931 г. началась новая волна раскулачивания. Для
руководства и контроля за ее осуществлением была создана специальная
комиссия во главе с заместителем председателя СНК СССР А. А. Андреевым.
Вначале спецпереселенцы (т. е. крестьянские семьи, высланные из своих
районов) направлялись в распоряжение тех хозяйственных органов, которые
давали на них заявки. Но вскоре комиссия Андреева упростила дело и передала
все хозяйственные, административные и организационные "заботы" о
спецпереселенцах в ведение ОГПУ. Отныне у выселенных крестьян появилась
"надежная прописка" -- концлагери и поселки (уральские, сибирские,
дальневосточные), мало чем отличавшиеся от концлагерей.
Комиссия Андреева работала на полную мощность. Приведем для примера
протокол ее заседания от 30 июля 1931 г.
"Слушали: вопрос о дополнительных заявках на спецпереселенцев и
распределении их.
Постановили: ...Обязать ВСНХ в 3-дневный срок представить ОГПУ свои
окончательные заявки на спецпереселенцев;
удовлетворить заявку Востокстали на 14 тысяч кулацких семей, обязав в
2-дневный срок заключить с ОГПУ соответствующие договора;
-- заявки Цветметзолото -- на 4600 кулацких семей и Автостроя ВАТО --
на 5 тысяч кулацких семей -- удовлетворить;
по углю удовлетворить заявки на спецпереселенцев: Востокугля -- на 7
тысяч кулацких семей, по Кизелов-скому и Челябинскому углю на 4500 кулацких
семей принять условно;
по торфу принять условно заявку на 31 тысячу кулац-ких семей.
...В соответствии с этими заявками предложить ОГПУ произвести
необходимое перераспределение по районам и выселение кулаков".
Трудно сказать, насколько хорошо страна представляла себе масштабы
катаклизма. Но есть свидетельства, которые поражают своим проникновением в
суть происходившего. Сохранились письма, дневники, художественные
произведения, написанные современниками, очевидцами. Вдумайтесь еще раз в
название книги А. Платонова "Котлован", прочитайте рассказы В. Шаламова,
первый раз арестованного в 1929 г., или писателя О. Волкова. За рубежом
увидели свет воспоминания Д. Скотта, американца, работавшего на
строительстве Магнитки. По его подсчетам, свыше половины занятых составляли
ссыльные, спецпереселенцы, спецконтингент. Лишь единицы из них показались
ему "чужими", настроенными враждебно. К остальным он навсегда сохранил
добрые чувства, ибо вместе со всеми они работали безотказно и вопреки всем
своим бедам верили в смысл великой стройки нового общества.
Еще большим откровением волнуют записи академика В. И. Вернадского и
особенно письма академика И. П. Павлова в правительство. Всемирно известный
физиолог ставил в один ряд беды своего народа с фашизмом на Западе. Никакие
Днепрогэсы, писал он Молотову, который в 1930 г. заменил Рыкова на посту
председателя Совнаркома, не принесут пользу, если они возводятся усилиями
подневольных людей и делают свободного человека рабом.
Молотов посоветовал академику заниматься не политикой, а физиологией,
дескать, каждый должен быть профессионалом в своем деле.
Итоги первой пятилетки показали "компетентность" тех, кто стоял на
капитанском мостике государства.
До недавних пор миллионы советских людей убежденно считали, что первый
пятилетний план был выполнен досрочно, за 4 года и 3 месяца. Еще бы! Так
говорилось в официальных документах, в учебниках, ибо в январе 1933 г. об
этом заявил Сталин. Подводя итоги пятилетки, он с пафосом сообщил народу и
партии, что по выпуску валовой продукции промышленность, по существу,
выполнила план досрочно, причем тяжелая индустрия на 108 %. Данные о
двукратном увеличении объема произведенных товаров, конечно, впечатляли. Что
касается натуральных показателей (не в рублях, а в килограммах, тоннах,
метрах, штуках), то до них Сталин не снизошел. Стоило ли на фоне
глобальных выводов говорить о том, что ни по добыче угля или нефти,
выработке электроэнергии, выпуску тракторов, автомобилей, минеральных
удобрений, выплавке чугуна, стали и т. д, рубежи, утвержденные пятилетним
планом, не были достигнуты.
В катастрофическом положении находилась деревня. В ходе принудительной
коллективизации общая площадь посевов в стране заметно увеличилась (почти на
пятую часть), а валовой сбор зерна, урожайность, производство мяса и молока
по сравнению с 1928 г. резко уменьшились. Разорение оказалось настолько
сильным, что даже в 1936--1940 гг. валовая продукция сельского хозяйства по
существу осталась на уровне 1924--1928 гг., т. е. доколхоз-ной деревни
(средняя урожайность даже снизилась).
Принудительный труд никогда не давал высокую эффективность, а тем более
удовлетворение. Нарком обороны Ворошилов на встрече с украинскими
земледельцами вынужден был выслушать крик крестьянской души: "Эх, если бы мы
работали, ну, скажем, половину того, что раньше делали, то завалили бы всех
хлебом и не знали бы, куда его девать!". Значит, не могли не знать
руководители реального положения дел.
Они не просто знали. В начале 1933 г. Сталин подписал секретную
телеграмму, воспрещавшую любому ведомству публиковать иные цифры, касающиеся
итогов пятилетки, кроме официальных. Члены Политбюро дружно проголосовали за
такое предписание. Иначе пришлось бы сообщить, что в наихудшем положении
оказались предприятия, работа которых предопределялась состоянием сельского
хозяйства. Выпуск хлопчатобумажных тканей достиг лишь 59 % намеченного,
шерстяных тканей -- 34 %, сахара-песка -- 32 %. Хуже того, в 1932 г.
продукция этих отраслей по объему заметно уступала показателям кануна
пятилетки. Произошел серьезнейший спад, тяжело отразившийся на материальном
положении народа.
Но при подведении итогов Сталин уверял, будто в промышленности сделано
больше, "чем могли ожидать самые горячие головы в нашей партии". Далее
последовало ставшее знаменитым противопоставление: у нас не было -- у нас
теперь есть... Прием логичный, убедительный, если, разумеется, сопоставление
научно. Но разве к началу пятилетки СССР совсем не имел черной металлургии
или станкостроения? А по производству электроэнергии, угля, нефтяных
продуктов "мы стояли на самом последнем мес-
те"? Однако именно так утверждалось с самой высокой трибуны; потом
множество раз, десятки раз переходило из книги в книгу, из учебника в
учебник, от одного поколения к другому...
Столь же прочно утвердилась и другая догма: вывод докладчика о том,
"что страна наша из аграрной стала индустриальной, ибо удельный вес
промышленной продукции в отношении сельскохозяйственной поднялся с 48 % в
начале пятилетки (1928 г.) до 70 % к концу четвертого года пятилетки (1932
г.)". Только в обстановке удушения гласности и процветания авторитарной
власти можно было беззастенчиво утверждать подобное, начисто уходя от
малейших упоминаний о тяжелом голоде, возникшем тогда отнюдь не стихийно и
поразившем уже значительную часть населения страны. Кроме того, цены на
продукцию земледелия и животноводства были в те времена искусственно
занижены, причем основательно. Индустриальная же продукция, прежде всего
предприятий группы "А", оценивалась много выше ее подлинной стоимости. А
общий объем сельскохозяйственной продукции, произведенной на исходе
пятилетки, был ниже, чем в 1928 г. Так ложь стала нормой жизни.
Сказанное не принижает масштабности перемен в сфере тяжелой индустрии.
История прежде не знала такого роста вложений в одну отрасль промышленности
за столь короткий срок. По официальным данным, за период с 1 октября 1928 г.
до 1 января 1933 г. затраты на ее развитие примерно на 45 % превысили
предварительно намеченные расходы. Но откуда же появились дополнительные
многомиллиардные средства? Вопрос тем более важный, что внутрипромышленные
накопления оказались намного меньше запланированных (с 1931 г.
промышленность стала нерентабельной и оставалась такой до конца десятилетия)
. Да иначе и быть не могло в условиях резкого (внепланового) расширения
фронта работ, массового вовлечения в производство миллионов вчерашних
крестьян, впервые попавших в город, на стройки, на завод.
Пришлось пойти на размещение новых больших займов среди населения: с 1
млрд. руб. в 1927 г. до 17 млрд. в середине 30-х годов. Крупнейшим
источником доходов стала продажа водки. Еще совсем недавно Сталин заверял,
что алкоголь, с помощью которого царская Россия имела полумиллиардный доход,
не будет в Советской России иметь распространения. Чуть позже он изменил
свою точку зрения: наивно, мол, думать, будто социализм можно
построить в белых перчатках. А в сентябре 1930 г. уже требовал: "Нужно,
по-моему, увеличить (елико возможно) производство водки. Нужно отбросить
ложный стыд и прямо, открыто пойти на максимальное увеличение производства
водки..." И это было сделано.
Важным источником явилась эмиссия. В 1930 г. денежная масса,
находившаяся в обращении, увеличилась в два с липшим раза быстрее, чем
продукция, произведенная отраслями промышленности группы "Б". Аналогичная
тенденция действовала до конца первой пятилетки со всеми вытекающими отсюда
инфляционными последствиями.
Экстраординарными мерами проводился экспорт зерна. До сих пор
существует мнение, будто данная статья вывоза играла особо важную роль в
обеспечении государства валютой для закупки техники. Статистика, однако, не
дает подтверждений. Наибольшую выручку за вывоз хлеба удалось получить в
1930 г. -- 883 млн. руб. В тот же год продажа нефтепродуктов и
лесоматериалов дала более 1 млрд. 430 млн. руб. Пушнина и лен добавили еще
почти полмиллиарда и т. д. В последующие годы цены на зерно упали на мировом
рынке. Экспорт большого количества хлеба в 1932--33 гг., когда голодный мор
косил советских людей, суммарно дал всего 389 млн., а продажа лесоматериалов
-- почти 700 млн., нефтепродуктов -- еще столько же. Вывоз пушнины в 1933 г.
позволил выручить средств больше, чем за хлеб.
Подобные факты заставляют еще раз подумать над тем, как Сталин,
Молотов, Каганович и другие политики изыскивали средства на нужды
индустриализации. В 1926 г. генсек убеждал партию и народ, что нравы
поме-щичье-буржуазной России ("Сами недоедим, а вывозить будем") ушли в
прошлое. Он и позднее регулярно говорил о преимуществах социалистической
индустриализации, связанных, в частности, с неуклонным ростом благосостояния
рабочих, всех трудящихся. Какая же катастрофа вынудила его изменить мнение в
годы пятилетки, особенно в 1932--33 гг.? Неуемное желание поддерживать
провозглашенные темпы? Но выручка за хлеб уже не могла ничего изменить, а
сохранение зерна внутри страны в тот трагический час спасло бы жизнь многим
нашим людям.
Напрашивается и другая тяжелая мысль. Зерно изымалось у крестьянства по
баснословно низкой цене, а увеличение экспорта нефтепродуктов и других видов
прибыльной продукции требовало иных расходов и усилий. Вот и шли по линии
наименьшего сопротивления. А ведь пони-
мали, что это преступление, и скрывали его тщательно. Ни в одной из
газет того времени о голоде не было сказано ни одной строчки. Даже теперь
исследователи с трудом изыскивают в архивах сведения для выявления подлинных
потерь.
Давно пора отказаться от мифа об опасности иностранной интервенции.
Потенциально военная угроза сохранялась. Но кто и как мог реализовать ее на
рубеже 20--30-х годов? Сталин пытался разыграть эту карту. В секретном
письме Менжинскому, указывая, кого нужно арестовать и как допрашивать
будущих участников процесса Промпартии, он требовал создать такой сценарий,
чтобы в глазах советских людей инициаторы готовящейся агрессии были связаны
с английским и французским правительством. Кроме того, генсек высказал мысль
о возможности военного союза Польши с Латвией, Эстонией и Финляндией против
СССР. А в итоге расходы на оборону оказались единственной графой в
пятилетнем плане, по которой контрольные цифры были выше отчетных данных об
исполнении.
Современный анализ первой пятилетки (а значит и той системы, которая
тогда утвердилась) только начинается. Однако в любом случае приверженцы
административно-командных методов не поставят под сомнение догмы, которые
позволили "отбросить нэп к черту" и превратить СССР в монополистический
концерн, руководство которого является одновременно и властью и
собственником, а народное хозяйство развивается в рамках единого
директивного плана. Они и сегодня отстаивают эти принципы. Вчитайтесь:
"Приоритет идеологии над экономикой -- это не мелочь, не частность, не
волюнтаризм, не глупость тех или иных руководителей -- это суть той модели,
с которой мы жили, ее устои".
Это было сказано в 1990 г. после пяти лет перестройки, сказано
тогдашним Председателем Совета Министров СССР. Спору нет, речь идет не о
частностях. Оставим в стороне и вопрос о глупости отдельных руководителей.
Но никак нельзя согласиться с главным, ибо приоритет идеологии над
экономикой -- это и есть волюнтаризм. Вполне возможно, что, подобно
процитированному премьеру, Сталин в глубине души думал то же самое, но вслух
бы говорить не стал, хотя именно он и утвердил в жизни народов СССР модель,
дожившую до 90-х годов.
Доказывать, что субъективное начало стоит выше объективных факторов?
Отрицать марксистский тезис,
согласно которому общественное бытие определяет общественное сознание?
Жизнь заставила его считаться и с реальным опытом. Надо полагать, он
навсегда запомнил поездку в Сибирь, войну с единоличным крестьянством,
невиданное ранее разбазаривание средств, распыление ресурсов, штурмовщину,
карточки и голодный мор в мирное время. Экономика оказалась в положении
лошади, которую заставили везти непосильный груз. Трудовой порыв
передовиков, соревнование, борьба за укрепление дисциплины позволили только
локализовать некоторые трудности, но не предотвратить общий срыв. Темпы
развития индустрии быстро упали с 23,7 % в 1928/29 гг. до 5 % в 1933 году.
Нет, он ни в коей мере не был сентиментальным человеком. Политику
ускоренных темпов Сталин сам назвал "подхлестыванием страны" в интересах
социализма. Так и сказал: "партия подхлестывала страну". Кризис стал
реальностью. Уже в 1931 г. пришлось ослабить вожжи, пойти на обходный
маневр. Призывы к свертыванию товарно-денежных отношений прекратились. Потом
была разрешена свободная колхозная торговля; промышленные предприятия тоже
получили право реализации сверхплановой продукции. Появилось даже выражение
-- "неонэп". Административно-репрессивная система довольно быстро придушит
подобные "вольности". Но она и потом не раз будет прибегать к мероприятиям,
открывающим дорогу экономическим рычагам. А мы до сих пор спорим о том,
возможны ли были альтернативы...
При составлении плана второй пятилетки Сталин, которого даже члены
Политбюро теперь называли между собой "хозяином", обещал обойтись без
подхлестывания. В 1933--1937 годах прирост продукции должен был составить в
среднем 16,5 % в год, т. е. намного меньше, чем в первой пятилетке. Причем
отрасли группы "Б", т. е. предприятия, выпускающие предметы потребления,
должны были по темпам роста заметно превзойти отрасли группы "А", т. е.
тяжелую промышленность. На словах это мотивировалось переходом к новому
этапу социалистического строительства. На деле было обусловлено острой
необходимостью усиления внимания к социальным вопросам, к подъему жизненного
уровня трудящихся.
Планы и теперь неоднократно менялись, подвергались корректировке, но
прежнего произвола, как правило, не было. В годы второй пятилетки Г. К.
Орджоникидзе (в 1930 г. он возглавил ВСНХ СССР вместо В. В. Куйбыше-
ва, ставшего председателем Госплана СССР) стал гораздо более
реалистично оценивать хозяйственные ситуации, возможности экономики в целом.
Работники ВСНХ больше не ратовали за увеличение выплавки чугуна "любой
ценой". Нередко их руководитель шел даже на уменьшение ряда заданий.
Технократический подход, затратный метод сохранялись, но уже не говорили:
"Сначала завод, а потом город", сначала -- станки, уголь, нефть, а потом,
дескать, будем заботиться о жилье и школах (экономия на этом еще совсем
недавно считалась нормальной). Качественно новым стало отношение к
соревнованию, к материальному стимулированию.
Прежний лозунг "Техника решает все!" не оправдал себя. Он отражал
технократические представления о предприятиях-гигантах, конвейерных линиях,
о всесилии машин и приближении эры роботов, автоматов, "кнопочной"
цивилизации. Важность стационарного обучения, роста производственной
квалификации и общей культуры явно недооценивались. Не случайно наркому
просвещения А. Луначарскому и всей его коллегии, защищавшей эти принципы,
пришлось уйти в отставку.
Массовые поломки оборудования, крайне медленное освоение новых
механизмов, низкая культура труда основной массы рабочих -- вчерашних
крестьян усугубляли общие трудности возведения заводов и фабрик,
строительства поселков и городов. И хотя об ударниках первой пятилетки
написано немало, вряд ли читатель быстро назовет двух-трех героев труда того
Последнее порождено агрессивной природой сталинизма, который, став к тому
времени атрибутом правящей партии, теперь превра-
щается уже в сущностный признак дальнейшего развития советского
общества. Крах демократических начал в жизни ВКП (б) означал победу тех сил,
которые превратили чрезвычайные меры в главное средство политического и
социально-экономического переустройства страны. В конечном счете стремление
экстремистской части партийно-государственного аппарата к абсолютной власти
обусловило, на наш взгляд, худшие формы и методы осуществления политики
индустриализации и политики коллективизации, правильнее сказать, --
сталинской политики большого скачка.
В короткий срок город и деревня оказались во власти жесткой
централизации, администрирования, приказов. На рубеже 1929--30 гг. в
промышленности были созданы крупные объединения, концентрировавшие в своих
руках все вопросы, относящиеся к производству, сбыту и к снабжению.
Государственный сектор становился все большим монополистом в промышленности,
торговле. Частные предприятия и концессии, так и не получившие должного
распространения, сходят на нет. Резко сокращается частный сектор и в
торгово-посредническом обороте. Только не нужно объяснять эти перемены
ростом продукции в обобществленной сфере хозяйства. Победа была одержана не
в ходе экономического соревнования разных укладов, а силой административного
нажима. Дефицит многих товаров лишь увеличился.
Вскоре были закрыты товарные биржи и ярмарки. Государство перешло к
централизованному распределению принадлежавших ему средств производства (а
еще раньше в связи с введением карточек -- и предметов потребления).
Численность банковских учреждений резко сократилась. Готовилось закрытие
Торгово-промышленного банка, Электробанка, Кооперативного,
Сельскохозяйственного и ряда других аналогичных центров, возникших по мере
развертывания нэпа.
Чем объяснялась такая линия? Орджоникидзе, мотивируя на XVI съезде
позицию ЦК ВКП (б), трактовал ее как путь к единому государственному банку с
его отделениями при каждой фабрике и волости. Дабы придать убедительность
своим словам, он цитировал Ленина, который еще в 1917 г. писал, что такой
единый Госбанк -- "это уже девять десятых социалистического аппарата. Это
общегосударственное счетоводство, общегосударственный учет производства и
распределения продуктов, это, так сказать, нечто вроде скелета
социалистического общества".
Отсюда мы видим, как руководители страны понимали тогда характер новой
полосы развития советского общества. Вот и представлялось уже странным
сохранение акцизов, существование налогов, типичных для нэпа. Утверждалось
мнение о необходимости оставить несколько видов и сократить налоговый
аппарат, а заодно свести к минимуму и кредитную систему. К осени 1929 г.
численность сельскохозяйственных кредитных товариществ уменьшили по
сравнению с 1926 г. в три с лишним раза (осталось менее 3 тыс.). В одном из
принятых тогда постановлений ЦК ВКП (б) прямо ставилась задача "организации
планового продуктообмена между городом и деревней". Речь шла о заключении
договоров, с помощью которых (без участия денег) деревня дает городу
сельскохозяйственные продукты, а государство снабжает крестьян средствами
производства и предметами потребления.
В ту пору печать изобиловала статьями об отмирании денег, о переходе от
торговли к прямому безденежному распределению продуктов. Само существование
карточек трактовалось при этом не как вынужденная, временная мера, а как
ступень на пути к более высокой стадии развития экономики, к социализму.
Аналогично оценивалось решение, позволившее отныне только государству
(притом в централизованном порядке) продавать, точнее, распределять средства
производства.
Несколько позднее партийно-государственное руководство спохватится,
назовет это левым загибом, очередным забеганием вперед на местах. Но разве
не сам Сталин объявил на XVI съезде о вступлении СССР в период социализма?
Доказательством служили сведения о сокращении частного капитала. Главный
довод гласил: уже летом 1930 г. валовая продукция обобществленного сектора
превзошла объем продукции, полученной за его пределами. Так, вопреки прежним
заверениям генсек (теперь уже весьма открыто) демонстрировал свою давнюю
неприязнь к рыночным отношениям, товарно-денежным связям, к смешанной
экономике.
Курс на максимальное обобществление в городе и деревне,
огосударствление всех сторон экономической жизни набирал силу. Общее кредо
большинства членов Политбюро коротко изложил Молотов: "Ведь в этом,
собственно говоря, и заключается социализм -- управлять государственным
хозяйством". Скачок к такому царству сталинская группа провозгласила альфой
и омегой своей политики. А раз так, вопрос о темпах, о сроках превращения
страны
из аграрной в индустриальную подчинял себе все остальное.
Форсированная индустриализация потребовала кардинальных перемен в
финансовой системе. Теперь все накопления изымались в госбюджет. Отпала
необходимость в тех вицах платежей предприятий государству, которые были
нормой в двадцатые годы. Вместо 86 видов платежей нормой стали всего два
вида отчислений: отчисления от прибыли и налог с оборота. В сочетании с
другими мерами это позволило правительству иметь огромные средства для
нового строительства, для бесплатного предоставления предприятиям фондов,
для узаконенного существования и развития нерентабельных предприятий и даже
планово-убыточных отраслей. Одновременно все звенья воспроизводства, все его
факторы, все его участники, все задания, ресурсы для их выполнения, нормы
оплаты труда -- буквально все становилось объектом прямого централизованного
регламентирования. Особое значение в этих условиях приобретали такие
показатели, как досрочность выполнения заданий, превышение уровня роста к
предыдущему периоду.
Таким образом, в проведении индустриализации решающее значение
приобрели иные, чем в двадцатые годы методы. Существует мнение (которое
разделяют многие): в сложившихся тогда условиях, когда предстояло в одиночку
и в кратчайший срок создать технико-экономический фундамент социализма,
следовало на определенный срок отдать предпочтение административным методам.
Принимать эти суждения или отвергать? Сторонники утвердительного ответа
приводят немало фактов, которые характеризуют сдвиги на главном направлении.
Действительно, в 1930-32 гг. ВСНХ СССР сосредоточил внимание на тяжелой
промышленности (пищевые предприятия уже в 1930 г. перешли в ведение
Наркомснаба). Упор был сделан на ускоренное сооружение ударных объектов, к
их числу было отнесено всего 50--60 строек. В конечном счете они получили
почти половину средств, выделенных на сооружение примерно 1500 предприятий,
вошедших в строй в годы первой пятилетки. Из группы ударных объектов
Орджоникизде выделил 14 наиважнейших. Вместе взятые, они составляли менее
одного процента сооружавшихся предприятий, но именно они обеспечивались
лучше и полнее всех остальных, в том числе зарубежной техникой. Почти каждый
из таких первенцев индустриализации получил известность не только в СССР, но
и за его предела-
ми. Военная угроза, а потом война подтвердила необходимость такой
концентрации сил и средств народа. Примерно так размышляют сторонники
административной системы.
Как ни странно, но никто из них не замечает другого. Только первые
полтора -- два года пятилетки дали некоторое превышение намеченного плана. А
ведь это как раз были годы, когда еще так или иначе действовали прежние
рычаги, характерные для нэпа. И хотя помехи нарастали, резервы были
значительны. На наш взгляд, они еще не изучены. Но вот началась полоса
волюнтаризма, требований увеличить объем производства в 1930 г. на 32 %, в
1931 г. еще больше -- на 45--47 %. Соответственно ломалась вся система
управления, планирования, снабжения. Тем больше надежд возлагалось на прямое
насилие.
В феврале -- марте 1931 г. началась новая волна раскулачивания. Для
руководства и контроля за ее осуществлением была создана специальная
комиссия во главе с заместителем председателя СНК СССР А. А. Андреевым.
Вначале спецпереселенцы (т. е. крестьянские семьи, высланные из своих
районов) направлялись в распоряжение тех хозяйственных органов, которые
давали на них заявки. Но вскоре комиссия Андреева упростила дело и передала
все хозяйственные, административные и организационные "заботы" о
спецпереселенцах в ведение ОГПУ. Отныне у выселенных крестьян появилась
"надежная прописка" -- концлагери и поселки (уральские, сибирские,
дальневосточные), мало чем отличавшиеся от концлагерей.
Комиссия Андреева работала на полную мощность. Приведем для примера
протокол ее заседания от 30 июля 1931 г.
"Слушали: вопрос о дополнительных заявках на спецпереселенцев и
распределении их.
Постановили: ...Обязать ВСНХ в 3-дневный срок представить ОГПУ свои
окончательные заявки на спецпереселенцев;
удовлетворить заявку Востокстали на 14 тысяч кулацких семей, обязав в
2-дневный срок заключить с ОГПУ соответствующие договора;
-- заявки Цветметзолото -- на 4600 кулацких семей и Автостроя ВАТО --
на 5 тысяч кулацких семей -- удовлетворить;
по углю удовлетворить заявки на спецпереселенцев: Востокугля -- на 7
тысяч кулацких семей, по Кизелов-скому и Челябинскому углю на 4500 кулацких
семей принять условно;
по торфу принять условно заявку на 31 тысячу кулац-ких семей.
...В соответствии с этими заявками предложить ОГПУ произвести
необходимое перераспределение по районам и выселение кулаков".
Трудно сказать, насколько хорошо страна представляла себе масштабы
катаклизма. Но есть свидетельства, которые поражают своим проникновением в
суть происходившего. Сохранились письма, дневники, художественные
произведения, написанные современниками, очевидцами. Вдумайтесь еще раз в
название книги А. Платонова "Котлован", прочитайте рассказы В. Шаламова,
первый раз арестованного в 1929 г., или писателя О. Волкова. За рубежом
увидели свет воспоминания Д. Скотта, американца, работавшего на
строительстве Магнитки. По его подсчетам, свыше половины занятых составляли
ссыльные, спецпереселенцы, спецконтингент. Лишь единицы из них показались
ему "чужими", настроенными враждебно. К остальным он навсегда сохранил
добрые чувства, ибо вместе со всеми они работали безотказно и вопреки всем
своим бедам верили в смысл великой стройки нового общества.
Еще большим откровением волнуют записи академика В. И. Вернадского и
особенно письма академика И. П. Павлова в правительство. Всемирно известный
физиолог ставил в один ряд беды своего народа с фашизмом на Западе. Никакие
Днепрогэсы, писал он Молотову, который в 1930 г. заменил Рыкова на посту
председателя Совнаркома, не принесут пользу, если они возводятся усилиями
подневольных людей и делают свободного человека рабом.
Молотов посоветовал академику заниматься не политикой, а физиологией,
дескать, каждый должен быть профессионалом в своем деле.
Итоги первой пятилетки показали "компетентность" тех, кто стоял на
капитанском мостике государства.
До недавних пор миллионы советских людей убежденно считали, что первый
пятилетний план был выполнен досрочно, за 4 года и 3 месяца. Еще бы! Так
говорилось в официальных документах, в учебниках, ибо в январе 1933 г. об
этом заявил Сталин. Подводя итоги пятилетки, он с пафосом сообщил народу и
партии, что по выпуску валовой продукции промышленность, по существу,
выполнила план досрочно, причем тяжелая индустрия на 108 %. Данные о
двукратном увеличении объема произведенных товаров, конечно, впечатляли. Что
касается натуральных показателей (не в рублях, а в килограммах, тоннах,
метрах, штуках), то до них Сталин не снизошел. Стоило ли на фоне
глобальных выводов говорить о том, что ни по добыче угля или нефти,
выработке электроэнергии, выпуску тракторов, автомобилей, минеральных
удобрений, выплавке чугуна, стали и т. д, рубежи, утвержденные пятилетним
планом, не были достигнуты.
В катастрофическом положении находилась деревня. В ходе принудительной
коллективизации общая площадь посевов в стране заметно увеличилась (почти на
пятую часть), а валовой сбор зерна, урожайность, производство мяса и молока
по сравнению с 1928 г. резко уменьшились. Разорение оказалось настолько
сильным, что даже в 1936--1940 гг. валовая продукция сельского хозяйства по
существу осталась на уровне 1924--1928 гг., т. е. доколхоз-ной деревни
(средняя урожайность даже снизилась).
Принудительный труд никогда не давал высокую эффективность, а тем более
удовлетворение. Нарком обороны Ворошилов на встрече с украинскими
земледельцами вынужден был выслушать крик крестьянской души: "Эх, если бы мы
работали, ну, скажем, половину того, что раньше делали, то завалили бы всех
хлебом и не знали бы, куда его девать!". Значит, не могли не знать
руководители реального положения дел.
Они не просто знали. В начале 1933 г. Сталин подписал секретную
телеграмму, воспрещавшую любому ведомству публиковать иные цифры, касающиеся
итогов пятилетки, кроме официальных. Члены Политбюро дружно проголосовали за
такое предписание. Иначе пришлось бы сообщить, что в наихудшем положении
оказались предприятия, работа которых предопределялась состоянием сельского
хозяйства. Выпуск хлопчатобумажных тканей достиг лишь 59 % намеченного,
шерстяных тканей -- 34 %, сахара-песка -- 32 %. Хуже того, в 1932 г.
продукция этих отраслей по объему заметно уступала показателям кануна
пятилетки. Произошел серьезнейший спад, тяжело отразившийся на материальном
положении народа.
Но при подведении итогов Сталин уверял, будто в промышленности сделано
больше, "чем могли ожидать самые горячие головы в нашей партии". Далее
последовало ставшее знаменитым противопоставление: у нас не было -- у нас
теперь есть... Прием логичный, убедительный, если, разумеется, сопоставление
научно. Но разве к началу пятилетки СССР совсем не имел черной металлургии
или станкостроения? А по производству электроэнергии, угля, нефтяных
продуктов "мы стояли на самом последнем мес-
те"? Однако именно так утверждалось с самой высокой трибуны; потом
множество раз, десятки раз переходило из книги в книгу, из учебника в
учебник, от одного поколения к другому...
Столь же прочно утвердилась и другая догма: вывод докладчика о том,
"что страна наша из аграрной стала индустриальной, ибо удельный вес
промышленной продукции в отношении сельскохозяйственной поднялся с 48 % в
начале пятилетки (1928 г.) до 70 % к концу четвертого года пятилетки (1932
г.)". Только в обстановке удушения гласности и процветания авторитарной
власти можно было беззастенчиво утверждать подобное, начисто уходя от
малейших упоминаний о тяжелом голоде, возникшем тогда отнюдь не стихийно и
поразившем уже значительную часть населения страны. Кроме того, цены на
продукцию земледелия и животноводства были в те времена искусственно
занижены, причем основательно. Индустриальная же продукция, прежде всего
предприятий группы "А", оценивалась много выше ее подлинной стоимости. А
общий объем сельскохозяйственной продукции, произведенной на исходе
пятилетки, был ниже, чем в 1928 г. Так ложь стала нормой жизни.
Сказанное не принижает масштабности перемен в сфере тяжелой индустрии.
История прежде не знала такого роста вложений в одну отрасль промышленности
за столь короткий срок. По официальным данным, за период с 1 октября 1928 г.
до 1 января 1933 г. затраты на ее развитие примерно на 45 % превысили
предварительно намеченные расходы. Но откуда же появились дополнительные
многомиллиардные средства? Вопрос тем более важный, что внутрипромышленные
накопления оказались намного меньше запланированных (с 1931 г.
промышленность стала нерентабельной и оставалась такой до конца десятилетия)
. Да иначе и быть не могло в условиях резкого (внепланового) расширения
фронта работ, массового вовлечения в производство миллионов вчерашних
крестьян, впервые попавших в город, на стройки, на завод.
Пришлось пойти на размещение новых больших займов среди населения: с 1
млрд. руб. в 1927 г. до 17 млрд. в середине 30-х годов. Крупнейшим
источником доходов стала продажа водки. Еще совсем недавно Сталин заверял,
что алкоголь, с помощью которого царская Россия имела полумиллиардный доход,
не будет в Советской России иметь распространения. Чуть позже он изменил
свою точку зрения: наивно, мол, думать, будто социализм можно
построить в белых перчатках. А в сентябре 1930 г. уже требовал: "Нужно,
по-моему, увеличить (елико возможно) производство водки. Нужно отбросить
ложный стыд и прямо, открыто пойти на максимальное увеличение производства
водки..." И это было сделано.
Важным источником явилась эмиссия. В 1930 г. денежная масса,
находившаяся в обращении, увеличилась в два с липшим раза быстрее, чем
продукция, произведенная отраслями промышленности группы "Б". Аналогичная
тенденция действовала до конца первой пятилетки со всеми вытекающими отсюда
инфляционными последствиями.
Экстраординарными мерами проводился экспорт зерна. До сих пор
существует мнение, будто данная статья вывоза играла особо важную роль в
обеспечении государства валютой для закупки техники. Статистика, однако, не
дает подтверждений. Наибольшую выручку за вывоз хлеба удалось получить в
1930 г. -- 883 млн. руб. В тот же год продажа нефтепродуктов и
лесоматериалов дала более 1 млрд. 430 млн. руб. Пушнина и лен добавили еще
почти полмиллиарда и т. д. В последующие годы цены на зерно упали на мировом
рынке. Экспорт большого количества хлеба в 1932--33 гг., когда голодный мор
косил советских людей, суммарно дал всего 389 млн., а продажа лесоматериалов
-- почти 700 млн., нефтепродуктов -- еще столько же. Вывоз пушнины в 1933 г.
позволил выручить средств больше, чем за хлеб.
Подобные факты заставляют еще раз подумать над тем, как Сталин,
Молотов, Каганович и другие политики изыскивали средства на нужды
индустриализации. В 1926 г. генсек убеждал партию и народ, что нравы
поме-щичье-буржуазной России ("Сами недоедим, а вывозить будем") ушли в
прошлое. Он и позднее регулярно говорил о преимуществах социалистической
индустриализации, связанных, в частности, с неуклонным ростом благосостояния
рабочих, всех трудящихся. Какая же катастрофа вынудила его изменить мнение в
годы пятилетки, особенно в 1932--33 гг.? Неуемное желание поддерживать
провозглашенные темпы? Но выручка за хлеб уже не могла ничего изменить, а
сохранение зерна внутри страны в тот трагический час спасло бы жизнь многим
нашим людям.
Напрашивается и другая тяжелая мысль. Зерно изымалось у крестьянства по
баснословно низкой цене, а увеличение экспорта нефтепродуктов и других видов
прибыльной продукции требовало иных расходов и усилий. Вот и шли по линии
наименьшего сопротивления. А ведь пони-
мали, что это преступление, и скрывали его тщательно. Ни в одной из
газет того времени о голоде не было сказано ни одной строчки. Даже теперь
исследователи с трудом изыскивают в архивах сведения для выявления подлинных
потерь.
Давно пора отказаться от мифа об опасности иностранной интервенции.
Потенциально военная угроза сохранялась. Но кто и как мог реализовать ее на
рубеже 20--30-х годов? Сталин пытался разыграть эту карту. В секретном
письме Менжинскому, указывая, кого нужно арестовать и как допрашивать
будущих участников процесса Промпартии, он требовал создать такой сценарий,
чтобы в глазах советских людей инициаторы готовящейся агрессии были связаны
с английским и французским правительством. Кроме того, генсек высказал мысль
о возможности военного союза Польши с Латвией, Эстонией и Финляндией против
СССР. А в итоге расходы на оборону оказались единственной графой в
пятилетнем плане, по которой контрольные цифры были выше отчетных данных об
исполнении.
Современный анализ первой пятилетки (а значит и той системы, которая
тогда утвердилась) только начинается. Однако в любом случае приверженцы
административно-командных методов не поставят под сомнение догмы, которые
позволили "отбросить нэп к черту" и превратить СССР в монополистический
концерн, руководство которого является одновременно и властью и
собственником, а народное хозяйство развивается в рамках единого
директивного плана. Они и сегодня отстаивают эти принципы. Вчитайтесь:
"Приоритет идеологии над экономикой -- это не мелочь, не частность, не
волюнтаризм, не глупость тех или иных руководителей -- это суть той модели,
с которой мы жили, ее устои".
Это было сказано в 1990 г. после пяти лет перестройки, сказано
тогдашним Председателем Совета Министров СССР. Спору нет, речь идет не о
частностях. Оставим в стороне и вопрос о глупости отдельных руководителей.
Но никак нельзя согласиться с главным, ибо приоритет идеологии над
экономикой -- это и есть волюнтаризм. Вполне возможно, что, подобно
процитированному премьеру, Сталин в глубине души думал то же самое, но вслух
бы говорить не стал, хотя именно он и утвердил в жизни народов СССР модель,
дожившую до 90-х годов.
Доказывать, что субъективное начало стоит выше объективных факторов?
Отрицать марксистский тезис,
согласно которому общественное бытие определяет общественное сознание?
Жизнь заставила его считаться и с реальным опытом. Надо полагать, он
навсегда запомнил поездку в Сибирь, войну с единоличным крестьянством,
невиданное ранее разбазаривание средств, распыление ресурсов, штурмовщину,
карточки и голодный мор в мирное время. Экономика оказалась в положении
лошади, которую заставили везти непосильный груз. Трудовой порыв
передовиков, соревнование, борьба за укрепление дисциплины позволили только
локализовать некоторые трудности, но не предотвратить общий срыв. Темпы
развития индустрии быстро упали с 23,7 % в 1928/29 гг. до 5 % в 1933 году.
Нет, он ни в коей мере не был сентиментальным человеком. Политику
ускоренных темпов Сталин сам назвал "подхлестыванием страны" в интересах
социализма. Так и сказал: "партия подхлестывала страну". Кризис стал
реальностью. Уже в 1931 г. пришлось ослабить вожжи, пойти на обходный
маневр. Призывы к свертыванию товарно-денежных отношений прекратились. Потом
была разрешена свободная колхозная торговля; промышленные предприятия тоже
получили право реализации сверхплановой продукции. Появилось даже выражение
-- "неонэп". Административно-репрессивная система довольно быстро придушит
подобные "вольности". Но она и потом не раз будет прибегать к мероприятиям,
открывающим дорогу экономическим рычагам. А мы до сих пор спорим о том,
возможны ли были альтернативы...
При составлении плана второй пятилетки Сталин, которого даже члены
Политбюро теперь называли между собой "хозяином", обещал обойтись без
подхлестывания. В 1933--1937 годах прирост продукции должен был составить в
среднем 16,5 % в год, т. е. намного меньше, чем в первой пятилетке. Причем
отрасли группы "Б", т. е. предприятия, выпускающие предметы потребления,
должны были по темпам роста заметно превзойти отрасли группы "А", т. е.
тяжелую промышленность. На словах это мотивировалось переходом к новому
этапу социалистического строительства. На деле было обусловлено острой
необходимостью усиления внимания к социальным вопросам, к подъему жизненного
уровня трудящихся.
Планы и теперь неоднократно менялись, подвергались корректировке, но
прежнего произвола, как правило, не было. В годы второй пятилетки Г. К.
Орджоникидзе (в 1930 г. он возглавил ВСНХ СССР вместо В. В. Куйбыше-
ва, ставшего председателем Госплана СССР) стал гораздо более
реалистично оценивать хозяйственные ситуации, возможности экономики в целом.
Работники ВСНХ больше не ратовали за увеличение выплавки чугуна "любой
ценой". Нередко их руководитель шел даже на уменьшение ряда заданий.
Технократический подход, затратный метод сохранялись, но уже не говорили:
"Сначала завод, а потом город", сначала -- станки, уголь, нефть, а потом,
дескать, будем заботиться о жилье и школах (экономия на этом еще совсем
недавно считалась нормальной). Качественно новым стало отношение к
соревнованию, к материальному стимулированию.
Прежний лозунг "Техника решает все!" не оправдал себя. Он отражал
технократические представления о предприятиях-гигантах, конвейерных линиях,
о всесилии машин и приближении эры роботов, автоматов, "кнопочной"
цивилизации. Важность стационарного обучения, роста производственной
квалификации и общей культуры явно недооценивались. Не случайно наркому
просвещения А. Луначарскому и всей его коллегии, защищавшей эти принципы,
пришлось уйти в отставку.
Массовые поломки оборудования, крайне медленное освоение новых
механизмов, низкая культура труда основной массы рабочих -- вчерашних
крестьян усугубляли общие трудности возведения заводов и фабрик,
строительства поселков и городов. И хотя об ударниках первой пятилетки
написано немало, вряд ли читатель быстро назовет двух-трех героев труда того