Страница:
чем у нас в стране. И опять-таки это было связано с качеством внешней
политики, проводимой в тот период. Ее определял поворот от конфронтации к
разрядке, от взаимных претензий к взаимопониманию и налаживанию диалога.
Мощным ускорителем развития этого процесса стали события октября 1962 года,
многое перевернувшие в сознании народов и их вождей. За всю послевоенную
историю никогда мир не был так близок к пропасти войны, как в тревожные дни
Карибского кризиса. Сейчас можно оспаривать, что же все-таки сыграло
решающую роль в предотвращении катастрофы -- позиция Дж. Кеннеди или
своевременное прозрение Хрущева, так или иначе, победу одержал политический
реализм, поставивший общечеловеческий интерес выше интересов классовых.
Даже после XX съезда, решения которого ориентировали внешнеполитический
курс на мирное сосуществование, в практической политике случались факты
нарушения провозглашенных принципов. Идея мировой революции, отнесенная в
разряд исторических реликвий даже пропагандой, где-то подсознательно
продолжала жить, подкрепленная надеждой на очередной кризис капитализма. Эти
представления были серьезным препятствием на пути к новому миропониманию,
суть которого составляет концепция "общего дома". Даже, когда шла речь о
мирном сосуществовании, то имелось в виду сосуществование двух
противоположных (по сути -- враждебных) систем. Разницу между антагонизмом и
противоречием советские руководители увидели гораздо позднее, хотя шаг к
перестройке политического мышления был сделан именно тогда -- в 50-е и 60-е
годы.
Июль 1962 года -- Всемирный конгресс за всеобщее разоружение и мир в
Москве. Август 1963-го -- Договор о запрещении испытаний ядерного оружия в
трех сферах. Январь 1964-го -- Меморандум правительства СССР о мерах,
направленных на ослабление гонки вооружений и смягчение международной
напряженности. Одновременно предпринимались попытки преодоления разногласий,
существующих в социалистическом лагере, хотя здесь не уда-
лось избежать и прямой конфронтации (как это было, например, в
отношениях с Албанией и Китаем).
Если говорить о внешнеполитической деятельности Хрущева, нельзя обойти
вниманием тот факт, что далеко не все его инициативы находили поддержку
внутри страны. Последнее относится прежде всего к вопросам материальной
помощи и содействия Советского Союза другим странам. Недовольство людей
росло тем быстрее, чем острее чувствовались собственные нехватки. Сами эти
настроения были лишь отражением сложных процессов, обусловленных известной
разбалансированностью внешней и внутренней политики. Сильная внешняя
политика всегда считалась производной от внутренней, а не наоборот.
Во внутренней же политике постепенно накапливались противоречия,
порожденные расхождением декларативной и реальной основы политического
курса. Процессы демократизации зашли в тупик, исчерпав возможности своего
развития в предложенных сверху условиях: при сохранении однопартийности,
идеологического монизма и единомыслия. Были попытки отключить эти процессы
от собственно политической жизни и направить их в русло производственной
демократии и местного (коммунального) самоуправления. Так началась кампания
за организацию работы на общественных началах.
В партийном аппарате появились внештатные инструктора, советы старых
коммунистов, парткомиссии. Создавались так называемые подрайкомы, которые
включали в свой состав трех штатных работников и широкий партийный актив. К
началу 60-х годов относится массовое распространение на предприятиях
различных общественных бюро, технических советов, производственных
совещаний. Сама идея подключения общественности к решению партийных и
производственных проблем, безусловно, несла в себе рациональное зерно.
Однако те условия, которые были предложены для ее реализации, существенно
ограничивали возможности "проращивания" зерна новыми, последовательно
демократическими формами управления производственными и -- шире --
общественными процессами. Создаваемый таким образом "общественный" аппарат
напоминал собой точную копию штатного и был фактически полностью подчинен
ему. Рядом с существующей бюрократической макроструктурой формировалась
аналогичная микроструктура (своего рода "параллельный аппарат"): ссылка на
"общественное мнение" очень быстро стала простым прикрытием обычных
бюрократических процедур, придававшая
им внешний демократический блеск. Чтобы понять это, достаточно
вспомнить "общественные суды" над представителями интеллигенции 60-х годов.
Культура управления в целом в тот период еще не "доросла" до зрелых
форм производственной демократии. Если речь шла о демократическом
централизме, то упор по-прежнему делался на централизм, отступление от
которого приравнивалось к покушению на основы социализма. Такова была
позиция большинства руководства, Хрущева в том числе. Хрущев, оставаясь до
конца приверженцем централизованной формы управления, уже в своих
воспоминаниях признавался: "... последнее время я чувствовал какую-то
необходимость... дополнения такой формы..., чтобы дирекцию поставить в
какую-то зависимость от работающих на предприятии и на заводе. Потому что
контроль и разработка плана сверху... необходима, но необходимо и
привлечение... к разработке плана работающих на этом предприятии. Я думаю,
что это в будущем обязательно будет". Воплощение идеи производственного
самоуправления отодвигалось, таким образом, на неопределенную перспективу.
И не только по вине "верхов". Как показывают некоторые социологические
данные, в начале 60-х годов эта идея не имела еще достаточной популярности и
в рабочей среде, даже среди членов бригад коммунистического труда, которые,
казалось бы, ближе других стояли к ее практической реализации.
По сути мы имеем дело с известным совпадением представлений о реальной
демократии и ее пределах как сверху, так и снизу. "Совещательная
демократия"-- это не просто особенность конкретных форм ее выражения, это
отличительная черта всей нашей общественной жизни в тот период.
"Совещательная демократия" согласуется с таким порядком организации власти,
при котором многое в конечном счете зависит от доброй воли лидера (или
группы лидеров), который может прислушаться к "голосу народа", а может и
проигнорировать его. Здесь нет еще гарантий ни от рецидивов культа личности,
ни от произвола вообще. Во всяком случае, пока в политическую жизнь не вошли
принципы действительного народовластия, не только массы, но и -- как это ни
парадоксально -- сами "верхи" остаются политически незащищенными, попадая в
ситуацию "верхушечных переворотов".
Недоразвитие демократических процессов в совокупности с экономическими
и другими просчетами создало в середине 60-х годов беспримерный в нашей
истории пре-
цедент "тихого" переворота, в результате которого у власти оказалась
группа Л. И. Брежнева.
Насколько правомерно выделение в качестве главной причины следующих за
1964 годом событий уровня демократической защищенности общества? Известно,
например, что некоторые диктаторские режимы существовали долгое время при
достаточной поддержке (или лояльности) снизу. На массы опирался и личный
режим Сталина. Почему же не получил достаточно сильной поддержки Хрущев,
сделавший попытку сменить систему политических приоритетов? Режим личной
власти Сталина имел мощные социально-психологические "подпорки", основанные
на вере и страхе. После 1953 года эти "подпорки" частью исчезли, частью были
уничтожены целенаправленно (особенно в результате мер по преодолению культа
личности). Отныне отношения между народом и властью должны были строиться
уже на новых принципах. На принципах истинного демократизма: в этом случае
общество вступало на путь демократического обновления. На принципах
невмешательства по "договору": низы не мешают верхам управлять по-своему,
верхи обеспечивают низам сносное существование и освобождают от какой бы то
ни было ответственности. Тогда общество обречено на развитие затяжного
кризиса. В 50-- 60-е годы мы имели в зародыше обе эти тенденции. Требовать
от того времени установления зрелых форм демократических отношений (помимо
вреда всякого рода "установлений") было бы, вероятно, утопией: общество в
целом еще не было готово к повороту такого качества. Но для того, чтобы он
стал возможен, необходимо было обеспечить непрерывность и преемственность
демократического курса. Таким образом удалось бы создать условия для
"дозревания" субъективного фактора как сверху, так и снизу, а вместе с тем и
для завершения поворотного процесса. Что же произошло в действительности?
В политической жизни страны в начале 60-х годов уже произошли такие
изменения, которые вызывали обоснованное беспокойство у демократически
настроенной части общества. В зарубежной печати все чаще поднимался вопрос о
"настоящем и подлинном шаге назад в плане так называемой десталинизации", о
духовном кризисе "четвертого поколения" советских людей. Что же послужило
причиной подобных выступлений? Почти все они концентрировались вокруг
несколько отдаленных от политики проблем, главным образом вокруг искусства.
Однако общественный резонанс, сопровождавший искусствоведческие дискуссии,
все более
заставлял воспринимать их как внешнюю форму выражения сложных
общественных процессов. Мог ли, скажем, частный случай посещения Хрущевым
московской выставки художников (30-летие МОСХа) послужить сигналом для
начала кампании идеологического давления, если это был действительно частный
случай?
Сейчас нередко можно встретить попытки представить резкие выпады
Хрущева против интеллигенции, принятие им единолично непродуманных решений в
виде своего рода "досадного недоразумения", возникшего в результате
"доверчивости" Первого к мнению плохих советчиков, которые играли на его
слабостях в своих корыстных интересах, а заодно и способствовали снижению
популярности Хрущева как политического лидера. Сам Хрущев, уже будучи на
пенсии, сожалел об этих фактах проявления своей несдержанности, в
совокупности с другими очевидными просчетами, стоившими ему политической
карьеры. Подобные самооценки, безусловно, заслуживают уважительного
отношения, однако еще не служат объяснением всех превратностей политики
Хрущева. Если даже принять концепцию "недоразумений", "случайностей", то
простое перечисление этих "случайностей" выведет нас за рамки отдельного
случая и с необходимостью поставит вопрос о некой закономерности.
Шараханья и колебания в политике всегда закономерны, если политический
курс не имеет конструктивной, теоретически обеспеченной программы и
выступает в виде набора лозунгов и отдаленных обещаний. Крайности неизбежны,
если между осознанным "так нельзя" и желаемым "так надо" остается "зазор"
непроясненности главного вопроса -- что делать? Понимал ли это сам Хрущев?
Хрущев, который после XXII съезда считал, что программа действий уже есть,
осталось только обеспечить ее выполнение, сосредоточившись на
организационном факторе? Но Хрущев не был бы Хрущевым, если бы всегда
действовал только по убеждению. Помимо всего прочего он был человеком
прагматического склада и лучшие свои решения, думается, он принимал,
повинуясь чувству политической интуиции, освободившись на какое-то время от
груза прежних убеждений. Однако в силу непрочности этого чувства его никогда
не хватало надолго, что давало основание говорить о "непредсказуемости"
политики Хрущева.
В то время, когда пропаганда преподносила только что принятую Программу
партии как окончательный вариант стратегического плана развития советского
общества, именно в это время выдвигались, казалось бы, крамольные,
идеи, объявляющие начало новых поисков по созданию научной концепции
социализма. Несмотря на ободряющие заявления, обсуждение Программы показало
наличие целых теоретических провалов, без ликвидации которых невозможно было
построить обоснованную концепцию общественной перестройки. Так начинался
поворот к науке, в том числе и науке обществоведческой, до сих пор
пребывавшей как бы в разряде "второсортных". Поворот этот происходил
интуитивно (официально уровень развития нашей науки по-прежнему подавался
как не имеющий аналогов), а значит и полулегально -- со всеми трудностями и
перекосами подобного пути.
Думается, что сам Хрущев если не понимал, то чувствовал уязвимость
своей политики прежде всего в вопросах научного обеспечения. Он поддержал
идею академика М. А. Лаврентьева о создании при правительстве
консультативного совета ученых, в задачи которого входил анализ перспектив
развития страны и выработка рекомендаций по преодолению возникающих
диспропорций. Несколько раз совет собирался, однако вскоре после отставки
Хрущева был распущен. О постепенном осознании необходимости поворота к
научным основам управления обществом говорит и тот факт, что в последние
годы пребывания Хрущева у власти все реже встречаются часто используемые в
прошлом приемы непосредственной апелляции к массам в форме общественных
призывов, правительственных обращений и т. д. И все-таки в то время
сцепления научной мысли и общественной практики так и не получилось. Наука
продолжала свое существование в виде "чистой" теории, между тем как практика
шла прежним путем проб и ошибок. Последствия "расстыковки" научной мысли и
повседневной практики постоянно напоминали о себе -- и прежде всего в сфере
хозяйственного управления. Уже в начале 60-х годов обнаружились отдельные
симптомы неблагополучия в экономике.*
Ноябрьский (1962 г.) пленум ЦК КПСС особо отметил как "совершенно
недопустимую" наметившуюся тенденцию к отставанию темпов роста
производительности труда от темпов роста средней заработной платы.
Дальнейшее развитие этой тенденции -- следовал вывод -- может привести к
серьезным диспропорциям в народном хозяйстве.
* В 1963 г. по сравнению с 1962 г. снизился прирост национального
дохода с 5,7 до 4,0%, продукции промышленности -- с 9,7 до 8,1 %, а валовая
продукция сельского хозяйства составила 92,5 % от уровня 1962 г.
По привычной логике причины этих и других сбоев в работе хозяйственного
механизма были отнесены к "недостаткам руководства", что повлекло за собой
следующую волну организационно-структурных перестроек. Первоначально было
реорганизовано высшее звено управления: созданы в трех наиболее крупных
республиках -- РСФСР, Украине, Казахстане -- республиканские Советы
народного хозяйства (1960 г.), Совет народного хозяйства СССР (1962 г.),
Высший Совет народного хозяйства СССР (1963 г.). Республиканские и союзный
СНХ на практике были координирующими органами, а ВСНХ СССР, сосредоточив в
своем ведении вопросы управления промышленностью и строительством в
масштабах всей страны, не мог достаточно оперативно и компетентно их решать.
Проблемами развития отраслей занимался ряд Государственных производственных
комитетов (ГПК). Однако ГПК были сориентированы главным образом на
прогнозирование развития отраслей, не имея при этом реальных полномочий для
практического воплощения своих рекомендаций.
Не дала ожидаемого эффекта и попытка реорганизации системы управления
сельским хозяйством: перевод органов управления этой отраслью "с городского
асфальта на просторы полей" не привел к сколько-нибудь заметному улучшению
руководства работой колхозов и совхозов. Практика мелочной опеки, жесткой
регламентации в старых традициях плановой разверстки по-прежнему была
фактически повсеместной. В марте 1964 года ЦК КПСС и Совет Министров СССР
приняли постановление "О фактах грубых нарушений и извращений в практике
планирования колхозного и совхозного производства". Этим постановлением, в
частности, были расширены права руководителей хозяйств в случае
возникновения разногласий при составлении планов между колхозами и
совхозами, с одной стороны, и районными органами управления сельским
хозяйством -- с другой. Материальный ущерб, нанесенный колхозам и совхозам в
результате нарушения порядка планирования, предписывалось возмещать за счет
тех, кто толкнул хозяйства на путь убытков.
Сама идея перестройки, изменений, усовершенствований весьма
импонировала Хрущеву. На ноябрьском (1962 г.) пленуме ЦК он высказался в том
духе, что переделывать и перестраивать придется еще не раз, что
"организационное дело несет нам массу опытов, массу шагов, массу переделок".
И в то же время позднее Хрущев признавался, что
ни он, ни руководство партии в целом не были готовы к кардинальным
переменам и поэтому всегда "шли на ощупь", испытывая на себе давление
психологических и идеологических факторов сталинского наследия. К чему же
могла привести "масса переделок" при отсутствии программы кардинальных
действий?
Новый политический курс, тем более в конкретных проработках, как
правило не рождается в готовом виде. Нужен подготовительный этап. Он всегда
ограничен, иногда сжат до предела, часто, в период кризисов, отсутствует
вообще, но если история все-таки дает шанс на "разбег", она вместе с тем
предоставляет право на опыт и импровизацию, в ходе которых появляется и
общая концепция, и детали будущей перестройки. Импровизационный характер
политики в этот период -- скорее закономерность, нежели случай, а тем более
результат злой воли или волюнтаристских ошибок. Волюнтаризм начинается там,
где объективно приемлемые на переходных этапах методы воздействия на
экономику и другие стороны жизни общества, становятся постоянной чертой
политического руководства. Во всяком случае, всегда существует тот порог, за
которым недостаточно продуманные и часто сменяющие друг друга реорганизации
несут серьезную угрозу нестабильности, снижения жизненного уровня и
социальных гарантий.
К середине 60-х годов уже был достигнут тот предел перемен, которого
можно было добиться на пути частичных изменений и усовершенствований. На
очередь дня встала задача обеспечения кардинального поворота в организации
экономической, политической и духовной жизни страны, которая определялась
доминантой общественного развития в тот период. Могла ли политика Хрущева
соответствовать этой доминанте? Этот вопрос должен быть поставлен в центр
дискуссий вокруг событий 1964 года. Нужно или не нужно было "снимать"
Хрущева? -- это уже вопрос производный от первого. У Хрущева был шанс
перестроить свою политику, сделать ее более стабильной и целенаправленной.
Этот шанс остался нереализованным, напоминал о себе лишь в отдельных
попытках перехода на научные основы управления, началом экономической
дискуссии, разрозненными опытами по самоуправлению и использованию
прогрессивных форм организации труда. Однако "лимит времени", отпущенный
Хрущеву на "разбег", к тому времени оказался уже исчерпанным, как оказались
исчерпанными его собственные политические и интеллектуальные возможности.
Его позитивная программа осталась неотработан-
ной, а конструктивная деятельность и по размаху, и по реальным
результатам уступала критически-очистительному процессу, начатому в середине
50-х годов. Только ли Хрущев был в этом виноват?
Если Хрущев во многом "не дотягивает" до наших современных
представлений о качествах политического лидера, то его присутствие в
пятидесятых, надо признать, выглядит вполне органичным. За порогом этого
десятилетия начиналось уже другое время -- время иных решений, иных подходов
в политике, управлении, экономике, для осуществления которых багаж старых
знаний и прежнего опыта был явно мал. Хрущев не смог перешагнуть через этот
порог: это его личная драма. Однако впоследствии станет ясно, что у того же
порога остановилось все общество. А остановившись, оглянулось в
удивлении:... главные высоты остались позади.
ЛИТЕРАТУРА
Авторханов А. Загадка смерти Сталина: Заговор Берия. Fr.a/M.,
1976. А к с ю т и н Ю. В., Волобуев О. В. XX съезд КПСС: новации и
догмы.
М., 1991.
Бурлацкий Ф. Вожди и советники. М., 1990. Медведев Р. Хрущев:
Политическая биография. Chalidze publications,
1986.
Meissner В. Russland unter Chruschtschov. Munchen, 1960. Tarschys D.
The Soviet political agenda. Problems a. priosities, 1950--
1970. London, 1979.
Werth A. Russia: The post-war years. New York, 1971. Нуland W., Shryock
R. The fall of Khrushchev. New York, 1986.
ГЛАВА 11 ОТ РЕФОРМ К СТАГНАЦИИ
На часах замирает маятник, Стрелки рвутся бежать обратно...
А. А. Галич Ночной дозор
Финал "славного десятилетия".-- Устранение Хрущева.-- Коллективное
руководство.-- Начало экономической реформы.-- Социальная база застоя.--
Диссидентство.-- Судьба экономического реформаторства.-- Самая интересная
политика.-- Кадры решали все.-- На "верху".-- На круги своя.
1964 год --"год дракона"-- обещал быть крутым. Необходимость перемен
витала в воздухе, многое подталкивалось проявлениями хрущевского
субъективизма и волюнтаризма. В июле прошел Пленум ЦК КПСС, о котором в
открытой печати не сообщалось, и до сих пор далеко не все известно о его
работе и решениях. На нем, в частности, был решен вопрос об освобождении Л.
И. Брежнева от обязанностей Председателя Президиума Верховного Совета СССР и
перемещении его в секретари ЦК КПСС. На высший государственный пост был
рекомендован "первый соратник" Никиты Сергеевича А. И. Микоян.
На Пленуме с большой речью выступил и сам Н. С. Хрущев. Он дал понять,
что намеченный на ноябрь 1964 г. Пленум ЦК КПСС сосредоточится на проблемах
новой реорганизации управления многострадального сельского хозяйства и
реформы науки с возможной ликвидацией Академии наук СССР.
В этот период в деятельности Хрущева все больше появлялось повышенной
эмоциональности, а нередко и самодурства, чем государственного ума и
трезвого расчета. Его популярность то поднималась, то падала. При нем
руководство беспорядочно металось из стороны в сторону, успешно настраивая
против себя то либералов, то консерваторов.
Отношение к Никите Сергеевичу никогда не носило характера мистического
почитания (как к Сталину). Вероятно, поэтому никакие усилия кучки
интеллигенции не могли так развенчать культ власти и способствовать
демократизации сознания больше, как выходки Никиты Сергеевича, стучавшего
башмаком в ООН или фыркавшему на "Обнаженную" Фалька. Один из анекдотов той
поры (в них и выражалось общественное сознание) сформулировал итоги его
правления очень точно: Ленин показал, что страной может руководить одна
партия, Сталин -- что один человек, Хрущев -- что всякий мужик. В отношении
к Хрущеву в народе неизменно присутствовал элемент иронии, насмешки, иногда
добродушной, иногда -- злой.
Сам Н. С. Хрущев в последние годы своего правления, ощутив всю полноту
власти, перестал считаться со своими "соратниками". Причем было совершенно
недостаточно выполнять его волю, требовалось приспосабливаться к его
необузданному норову и характеру, амбициозному и вспыльчивому. Все были по
горло сыты "перестройками и реорганизациями" неугомонного Никиты Сергеевича;
основная масса функционеров мечтала о покое и стабильности. Хрущевские
инициативы, которые сплошь и рядом сопровождались перетасовкой кадровой
"колоды", не без основания воспринимались как новые невзгоды для обладателей
руководящих кресел. Тем более, что главный борец против культа личности сам
оказался носителем вируса этой заразы, пристрастившись как к наркотику к
потокам лести и славословия в свой адрес.
К осени 1964 г. поддержка Н. С. Хрущева со стороны высшей номенклатуры
упала до критических отметок. Против него по всем правилам конспиративного
искусства плелся заговор. Сейчас трудно сказать, был ли автором переворота
лично Леонид Ильич Брежнев или это являлось плодом коллективного творчества
с участием М. А. Суслова, А. Н. Косыгина. Вполне возможно, что Брежнев
осторожный и осмотрительный, не стоял у истоков заговора. Но с учетом
расстановки сил в высшем руководстве только когда Брежнев примкнул к
перевороту, у него появился шанс быть реализованным. Ведь именно Леонид
Ильич методично и целеустремленно создавал и расширял базу собственного
влияния, внедрял и насаждал своих сторонников в партийно-государственных
структурах. При этом Брежнев щедро расплачивался за верность: одаривал
высокими постами и наградами, почетными званиями. Из всех членов Президиума
ЦК КПСС только у Брежнева
были надежные, испытанные и проверенные в многолетних партийных
интригах кадры, способные пойти на политический риск во благо себя и своего
шефа. Многие из них были его личными друзьями еще с комсомольских времен, и
им бы не удалось сделать карьеры без покровительства Л. И. Брежнева.
Роли участников заговора были четко распределены. Мозговой трест
составили Брежнев, Суслов, Косыгин. Одним из ведущих связников с местами был
многоопытный функционер Н. Г. Игнатов. Он пустился в поездки по регионам,
где зондировал настроения местного начальства и осторожно вербовал высшую
номенклатуру в сторонники ниспровержения "волюнтариста".
Одну из "первых скрипок" в заговоре играл хрущевский выдвиженец А. Н.
политики, проводимой в тот период. Ее определял поворот от конфронтации к
разрядке, от взаимных претензий к взаимопониманию и налаживанию диалога.
Мощным ускорителем развития этого процесса стали события октября 1962 года,
многое перевернувшие в сознании народов и их вождей. За всю послевоенную
историю никогда мир не был так близок к пропасти войны, как в тревожные дни
Карибского кризиса. Сейчас можно оспаривать, что же все-таки сыграло
решающую роль в предотвращении катастрофы -- позиция Дж. Кеннеди или
своевременное прозрение Хрущева, так или иначе, победу одержал политический
реализм, поставивший общечеловеческий интерес выше интересов классовых.
Даже после XX съезда, решения которого ориентировали внешнеполитический
курс на мирное сосуществование, в практической политике случались факты
нарушения провозглашенных принципов. Идея мировой революции, отнесенная в
разряд исторических реликвий даже пропагандой, где-то подсознательно
продолжала жить, подкрепленная надеждой на очередной кризис капитализма. Эти
представления были серьезным препятствием на пути к новому миропониманию,
суть которого составляет концепция "общего дома". Даже, когда шла речь о
мирном сосуществовании, то имелось в виду сосуществование двух
противоположных (по сути -- враждебных) систем. Разницу между антагонизмом и
противоречием советские руководители увидели гораздо позднее, хотя шаг к
перестройке политического мышления был сделан именно тогда -- в 50-е и 60-е
годы.
Июль 1962 года -- Всемирный конгресс за всеобщее разоружение и мир в
Москве. Август 1963-го -- Договор о запрещении испытаний ядерного оружия в
трех сферах. Январь 1964-го -- Меморандум правительства СССР о мерах,
направленных на ослабление гонки вооружений и смягчение международной
напряженности. Одновременно предпринимались попытки преодоления разногласий,
существующих в социалистическом лагере, хотя здесь не уда-
лось избежать и прямой конфронтации (как это было, например, в
отношениях с Албанией и Китаем).
Если говорить о внешнеполитической деятельности Хрущева, нельзя обойти
вниманием тот факт, что далеко не все его инициативы находили поддержку
внутри страны. Последнее относится прежде всего к вопросам материальной
помощи и содействия Советского Союза другим странам. Недовольство людей
росло тем быстрее, чем острее чувствовались собственные нехватки. Сами эти
настроения были лишь отражением сложных процессов, обусловленных известной
разбалансированностью внешней и внутренней политики. Сильная внешняя
политика всегда считалась производной от внутренней, а не наоборот.
Во внутренней же политике постепенно накапливались противоречия,
порожденные расхождением декларативной и реальной основы политического
курса. Процессы демократизации зашли в тупик, исчерпав возможности своего
развития в предложенных сверху условиях: при сохранении однопартийности,
идеологического монизма и единомыслия. Были попытки отключить эти процессы
от собственно политической жизни и направить их в русло производственной
демократии и местного (коммунального) самоуправления. Так началась кампания
за организацию работы на общественных началах.
В партийном аппарате появились внештатные инструктора, советы старых
коммунистов, парткомиссии. Создавались так называемые подрайкомы, которые
включали в свой состав трех штатных работников и широкий партийный актив. К
началу 60-х годов относится массовое распространение на предприятиях
различных общественных бюро, технических советов, производственных
совещаний. Сама идея подключения общественности к решению партийных и
производственных проблем, безусловно, несла в себе рациональное зерно.
Однако те условия, которые были предложены для ее реализации, существенно
ограничивали возможности "проращивания" зерна новыми, последовательно
демократическими формами управления производственными и -- шире --
общественными процессами. Создаваемый таким образом "общественный" аппарат
напоминал собой точную копию штатного и был фактически полностью подчинен
ему. Рядом с существующей бюрократической макроструктурой формировалась
аналогичная микроструктура (своего рода "параллельный аппарат"): ссылка на
"общественное мнение" очень быстро стала простым прикрытием обычных
бюрократических процедур, придававшая
им внешний демократический блеск. Чтобы понять это, достаточно
вспомнить "общественные суды" над представителями интеллигенции 60-х годов.
Культура управления в целом в тот период еще не "доросла" до зрелых
форм производственной демократии. Если речь шла о демократическом
централизме, то упор по-прежнему делался на централизм, отступление от
которого приравнивалось к покушению на основы социализма. Такова была
позиция большинства руководства, Хрущева в том числе. Хрущев, оставаясь до
конца приверженцем централизованной формы управления, уже в своих
воспоминаниях признавался: "... последнее время я чувствовал какую-то
необходимость... дополнения такой формы..., чтобы дирекцию поставить в
какую-то зависимость от работающих на предприятии и на заводе. Потому что
контроль и разработка плана сверху... необходима, но необходимо и
привлечение... к разработке плана работающих на этом предприятии. Я думаю,
что это в будущем обязательно будет". Воплощение идеи производственного
самоуправления отодвигалось, таким образом, на неопределенную перспективу.
И не только по вине "верхов". Как показывают некоторые социологические
данные, в начале 60-х годов эта идея не имела еще достаточной популярности и
в рабочей среде, даже среди членов бригад коммунистического труда, которые,
казалось бы, ближе других стояли к ее практической реализации.
По сути мы имеем дело с известным совпадением представлений о реальной
демократии и ее пределах как сверху, так и снизу. "Совещательная
демократия"-- это не просто особенность конкретных форм ее выражения, это
отличительная черта всей нашей общественной жизни в тот период.
"Совещательная демократия" согласуется с таким порядком организации власти,
при котором многое в конечном счете зависит от доброй воли лидера (или
группы лидеров), который может прислушаться к "голосу народа", а может и
проигнорировать его. Здесь нет еще гарантий ни от рецидивов культа личности,
ни от произвола вообще. Во всяком случае, пока в политическую жизнь не вошли
принципы действительного народовластия, не только массы, но и -- как это ни
парадоксально -- сами "верхи" остаются политически незащищенными, попадая в
ситуацию "верхушечных переворотов".
Недоразвитие демократических процессов в совокупности с экономическими
и другими просчетами создало в середине 60-х годов беспримерный в нашей
истории пре-
цедент "тихого" переворота, в результате которого у власти оказалась
группа Л. И. Брежнева.
Насколько правомерно выделение в качестве главной причины следующих за
1964 годом событий уровня демократической защищенности общества? Известно,
например, что некоторые диктаторские режимы существовали долгое время при
достаточной поддержке (или лояльности) снизу. На массы опирался и личный
режим Сталина. Почему же не получил достаточно сильной поддержки Хрущев,
сделавший попытку сменить систему политических приоритетов? Режим личной
власти Сталина имел мощные социально-психологические "подпорки", основанные
на вере и страхе. После 1953 года эти "подпорки" частью исчезли, частью были
уничтожены целенаправленно (особенно в результате мер по преодолению культа
личности). Отныне отношения между народом и властью должны были строиться
уже на новых принципах. На принципах истинного демократизма: в этом случае
общество вступало на путь демократического обновления. На принципах
невмешательства по "договору": низы не мешают верхам управлять по-своему,
верхи обеспечивают низам сносное существование и освобождают от какой бы то
ни было ответственности. Тогда общество обречено на развитие затяжного
кризиса. В 50-- 60-е годы мы имели в зародыше обе эти тенденции. Требовать
от того времени установления зрелых форм демократических отношений (помимо
вреда всякого рода "установлений") было бы, вероятно, утопией: общество в
целом еще не было готово к повороту такого качества. Но для того, чтобы он
стал возможен, необходимо было обеспечить непрерывность и преемственность
демократического курса. Таким образом удалось бы создать условия для
"дозревания" субъективного фактора как сверху, так и снизу, а вместе с тем и
для завершения поворотного процесса. Что же произошло в действительности?
В политической жизни страны в начале 60-х годов уже произошли такие
изменения, которые вызывали обоснованное беспокойство у демократически
настроенной части общества. В зарубежной печати все чаще поднимался вопрос о
"настоящем и подлинном шаге назад в плане так называемой десталинизации", о
духовном кризисе "четвертого поколения" советских людей. Что же послужило
причиной подобных выступлений? Почти все они концентрировались вокруг
несколько отдаленных от политики проблем, главным образом вокруг искусства.
Однако общественный резонанс, сопровождавший искусствоведческие дискуссии,
все более
заставлял воспринимать их как внешнюю форму выражения сложных
общественных процессов. Мог ли, скажем, частный случай посещения Хрущевым
московской выставки художников (30-летие МОСХа) послужить сигналом для
начала кампании идеологического давления, если это был действительно частный
случай?
Сейчас нередко можно встретить попытки представить резкие выпады
Хрущева против интеллигенции, принятие им единолично непродуманных решений в
виде своего рода "досадного недоразумения", возникшего в результате
"доверчивости" Первого к мнению плохих советчиков, которые играли на его
слабостях в своих корыстных интересах, а заодно и способствовали снижению
популярности Хрущева как политического лидера. Сам Хрущев, уже будучи на
пенсии, сожалел об этих фактах проявления своей несдержанности, в
совокупности с другими очевидными просчетами, стоившими ему политической
карьеры. Подобные самооценки, безусловно, заслуживают уважительного
отношения, однако еще не служат объяснением всех превратностей политики
Хрущева. Если даже принять концепцию "недоразумений", "случайностей", то
простое перечисление этих "случайностей" выведет нас за рамки отдельного
случая и с необходимостью поставит вопрос о некой закономерности.
Шараханья и колебания в политике всегда закономерны, если политический
курс не имеет конструктивной, теоретически обеспеченной программы и
выступает в виде набора лозунгов и отдаленных обещаний. Крайности неизбежны,
если между осознанным "так нельзя" и желаемым "так надо" остается "зазор"
непроясненности главного вопроса -- что делать? Понимал ли это сам Хрущев?
Хрущев, который после XXII съезда считал, что программа действий уже есть,
осталось только обеспечить ее выполнение, сосредоточившись на
организационном факторе? Но Хрущев не был бы Хрущевым, если бы всегда
действовал только по убеждению. Помимо всего прочего он был человеком
прагматического склада и лучшие свои решения, думается, он принимал,
повинуясь чувству политической интуиции, освободившись на какое-то время от
груза прежних убеждений. Однако в силу непрочности этого чувства его никогда
не хватало надолго, что давало основание говорить о "непредсказуемости"
политики Хрущева.
В то время, когда пропаганда преподносила только что принятую Программу
партии как окончательный вариант стратегического плана развития советского
общества, именно в это время выдвигались, казалось бы, крамольные,
идеи, объявляющие начало новых поисков по созданию научной концепции
социализма. Несмотря на ободряющие заявления, обсуждение Программы показало
наличие целых теоретических провалов, без ликвидации которых невозможно было
построить обоснованную концепцию общественной перестройки. Так начинался
поворот к науке, в том числе и науке обществоведческой, до сих пор
пребывавшей как бы в разряде "второсортных". Поворот этот происходил
интуитивно (официально уровень развития нашей науки по-прежнему подавался
как не имеющий аналогов), а значит и полулегально -- со всеми трудностями и
перекосами подобного пути.
Думается, что сам Хрущев если не понимал, то чувствовал уязвимость
своей политики прежде всего в вопросах научного обеспечения. Он поддержал
идею академика М. А. Лаврентьева о создании при правительстве
консультативного совета ученых, в задачи которого входил анализ перспектив
развития страны и выработка рекомендаций по преодолению возникающих
диспропорций. Несколько раз совет собирался, однако вскоре после отставки
Хрущева был распущен. О постепенном осознании необходимости поворота к
научным основам управления обществом говорит и тот факт, что в последние
годы пребывания Хрущева у власти все реже встречаются часто используемые в
прошлом приемы непосредственной апелляции к массам в форме общественных
призывов, правительственных обращений и т. д. И все-таки в то время
сцепления научной мысли и общественной практики так и не получилось. Наука
продолжала свое существование в виде "чистой" теории, между тем как практика
шла прежним путем проб и ошибок. Последствия "расстыковки" научной мысли и
повседневной практики постоянно напоминали о себе -- и прежде всего в сфере
хозяйственного управления. Уже в начале 60-х годов обнаружились отдельные
симптомы неблагополучия в экономике.*
Ноябрьский (1962 г.) пленум ЦК КПСС особо отметил как "совершенно
недопустимую" наметившуюся тенденцию к отставанию темпов роста
производительности труда от темпов роста средней заработной платы.
Дальнейшее развитие этой тенденции -- следовал вывод -- может привести к
серьезным диспропорциям в народном хозяйстве.
* В 1963 г. по сравнению с 1962 г. снизился прирост национального
дохода с 5,7 до 4,0%, продукции промышленности -- с 9,7 до 8,1 %, а валовая
продукция сельского хозяйства составила 92,5 % от уровня 1962 г.
По привычной логике причины этих и других сбоев в работе хозяйственного
механизма были отнесены к "недостаткам руководства", что повлекло за собой
следующую волну организационно-структурных перестроек. Первоначально было
реорганизовано высшее звено управления: созданы в трех наиболее крупных
республиках -- РСФСР, Украине, Казахстане -- республиканские Советы
народного хозяйства (1960 г.), Совет народного хозяйства СССР (1962 г.),
Высший Совет народного хозяйства СССР (1963 г.). Республиканские и союзный
СНХ на практике были координирующими органами, а ВСНХ СССР, сосредоточив в
своем ведении вопросы управления промышленностью и строительством в
масштабах всей страны, не мог достаточно оперативно и компетентно их решать.
Проблемами развития отраслей занимался ряд Государственных производственных
комитетов (ГПК). Однако ГПК были сориентированы главным образом на
прогнозирование развития отраслей, не имея при этом реальных полномочий для
практического воплощения своих рекомендаций.
Не дала ожидаемого эффекта и попытка реорганизации системы управления
сельским хозяйством: перевод органов управления этой отраслью "с городского
асфальта на просторы полей" не привел к сколько-нибудь заметному улучшению
руководства работой колхозов и совхозов. Практика мелочной опеки, жесткой
регламентации в старых традициях плановой разверстки по-прежнему была
фактически повсеместной. В марте 1964 года ЦК КПСС и Совет Министров СССР
приняли постановление "О фактах грубых нарушений и извращений в практике
планирования колхозного и совхозного производства". Этим постановлением, в
частности, были расширены права руководителей хозяйств в случае
возникновения разногласий при составлении планов между колхозами и
совхозами, с одной стороны, и районными органами управления сельским
хозяйством -- с другой. Материальный ущерб, нанесенный колхозам и совхозам в
результате нарушения порядка планирования, предписывалось возмещать за счет
тех, кто толкнул хозяйства на путь убытков.
Сама идея перестройки, изменений, усовершенствований весьма
импонировала Хрущеву. На ноябрьском (1962 г.) пленуме ЦК он высказался в том
духе, что переделывать и перестраивать придется еще не раз, что
"организационное дело несет нам массу опытов, массу шагов, массу переделок".
И в то же время позднее Хрущев признавался, что
ни он, ни руководство партии в целом не были готовы к кардинальным
переменам и поэтому всегда "шли на ощупь", испытывая на себе давление
психологических и идеологических факторов сталинского наследия. К чему же
могла привести "масса переделок" при отсутствии программы кардинальных
действий?
Новый политический курс, тем более в конкретных проработках, как
правило не рождается в готовом виде. Нужен подготовительный этап. Он всегда
ограничен, иногда сжат до предела, часто, в период кризисов, отсутствует
вообще, но если история все-таки дает шанс на "разбег", она вместе с тем
предоставляет право на опыт и импровизацию, в ходе которых появляется и
общая концепция, и детали будущей перестройки. Импровизационный характер
политики в этот период -- скорее закономерность, нежели случай, а тем более
результат злой воли или волюнтаристских ошибок. Волюнтаризм начинается там,
где объективно приемлемые на переходных этапах методы воздействия на
экономику и другие стороны жизни общества, становятся постоянной чертой
политического руководства. Во всяком случае, всегда существует тот порог, за
которым недостаточно продуманные и часто сменяющие друг друга реорганизации
несут серьезную угрозу нестабильности, снижения жизненного уровня и
социальных гарантий.
К середине 60-х годов уже был достигнут тот предел перемен, которого
можно было добиться на пути частичных изменений и усовершенствований. На
очередь дня встала задача обеспечения кардинального поворота в организации
экономической, политической и духовной жизни страны, которая определялась
доминантой общественного развития в тот период. Могла ли политика Хрущева
соответствовать этой доминанте? Этот вопрос должен быть поставлен в центр
дискуссий вокруг событий 1964 года. Нужно или не нужно было "снимать"
Хрущева? -- это уже вопрос производный от первого. У Хрущева был шанс
перестроить свою политику, сделать ее более стабильной и целенаправленной.
Этот шанс остался нереализованным, напоминал о себе лишь в отдельных
попытках перехода на научные основы управления, началом экономической
дискуссии, разрозненными опытами по самоуправлению и использованию
прогрессивных форм организации труда. Однако "лимит времени", отпущенный
Хрущеву на "разбег", к тому времени оказался уже исчерпанным, как оказались
исчерпанными его собственные политические и интеллектуальные возможности.
Его позитивная программа осталась неотработан-
ной, а конструктивная деятельность и по размаху, и по реальным
результатам уступала критически-очистительному процессу, начатому в середине
50-х годов. Только ли Хрущев был в этом виноват?
Если Хрущев во многом "не дотягивает" до наших современных
представлений о качествах политического лидера, то его присутствие в
пятидесятых, надо признать, выглядит вполне органичным. За порогом этого
десятилетия начиналось уже другое время -- время иных решений, иных подходов
в политике, управлении, экономике, для осуществления которых багаж старых
знаний и прежнего опыта был явно мал. Хрущев не смог перешагнуть через этот
порог: это его личная драма. Однако впоследствии станет ясно, что у того же
порога остановилось все общество. А остановившись, оглянулось в
удивлении:... главные высоты остались позади.
ЛИТЕРАТУРА
Авторханов А. Загадка смерти Сталина: Заговор Берия. Fr.a/M.,
1976. А к с ю т и н Ю. В., Волобуев О. В. XX съезд КПСС: новации и
догмы.
М., 1991.
Бурлацкий Ф. Вожди и советники. М., 1990. Медведев Р. Хрущев:
Политическая биография. Chalidze publications,
1986.
Meissner В. Russland unter Chruschtschov. Munchen, 1960. Tarschys D.
The Soviet political agenda. Problems a. priosities, 1950--
1970. London, 1979.
Werth A. Russia: The post-war years. New York, 1971. Нуland W., Shryock
R. The fall of Khrushchev. New York, 1986.
ГЛАВА 11 ОТ РЕФОРМ К СТАГНАЦИИ
На часах замирает маятник, Стрелки рвутся бежать обратно...
А. А. Галич Ночной дозор
Финал "славного десятилетия".-- Устранение Хрущева.-- Коллективное
руководство.-- Начало экономической реформы.-- Социальная база застоя.--
Диссидентство.-- Судьба экономического реформаторства.-- Самая интересная
политика.-- Кадры решали все.-- На "верху".-- На круги своя.
1964 год --"год дракона"-- обещал быть крутым. Необходимость перемен
витала в воздухе, многое подталкивалось проявлениями хрущевского
субъективизма и волюнтаризма. В июле прошел Пленум ЦК КПСС, о котором в
открытой печати не сообщалось, и до сих пор далеко не все известно о его
работе и решениях. На нем, в частности, был решен вопрос об освобождении Л.
И. Брежнева от обязанностей Председателя Президиума Верховного Совета СССР и
перемещении его в секретари ЦК КПСС. На высший государственный пост был
рекомендован "первый соратник" Никиты Сергеевича А. И. Микоян.
На Пленуме с большой речью выступил и сам Н. С. Хрущев. Он дал понять,
что намеченный на ноябрь 1964 г. Пленум ЦК КПСС сосредоточится на проблемах
новой реорганизации управления многострадального сельского хозяйства и
реформы науки с возможной ликвидацией Академии наук СССР.
В этот период в деятельности Хрущева все больше появлялось повышенной
эмоциональности, а нередко и самодурства, чем государственного ума и
трезвого расчета. Его популярность то поднималась, то падала. При нем
руководство беспорядочно металось из стороны в сторону, успешно настраивая
против себя то либералов, то консерваторов.
Отношение к Никите Сергеевичу никогда не носило характера мистического
почитания (как к Сталину). Вероятно, поэтому никакие усилия кучки
интеллигенции не могли так развенчать культ власти и способствовать
демократизации сознания больше, как выходки Никиты Сергеевича, стучавшего
башмаком в ООН или фыркавшему на "Обнаженную" Фалька. Один из анекдотов той
поры (в них и выражалось общественное сознание) сформулировал итоги его
правления очень точно: Ленин показал, что страной может руководить одна
партия, Сталин -- что один человек, Хрущев -- что всякий мужик. В отношении
к Хрущеву в народе неизменно присутствовал элемент иронии, насмешки, иногда
добродушной, иногда -- злой.
Сам Н. С. Хрущев в последние годы своего правления, ощутив всю полноту
власти, перестал считаться со своими "соратниками". Причем было совершенно
недостаточно выполнять его волю, требовалось приспосабливаться к его
необузданному норову и характеру, амбициозному и вспыльчивому. Все были по
горло сыты "перестройками и реорганизациями" неугомонного Никиты Сергеевича;
основная масса функционеров мечтала о покое и стабильности. Хрущевские
инициативы, которые сплошь и рядом сопровождались перетасовкой кадровой
"колоды", не без основания воспринимались как новые невзгоды для обладателей
руководящих кресел. Тем более, что главный борец против культа личности сам
оказался носителем вируса этой заразы, пристрастившись как к наркотику к
потокам лести и славословия в свой адрес.
К осени 1964 г. поддержка Н. С. Хрущева со стороны высшей номенклатуры
упала до критических отметок. Против него по всем правилам конспиративного
искусства плелся заговор. Сейчас трудно сказать, был ли автором переворота
лично Леонид Ильич Брежнев или это являлось плодом коллективного творчества
с участием М. А. Суслова, А. Н. Косыгина. Вполне возможно, что Брежнев
осторожный и осмотрительный, не стоял у истоков заговора. Но с учетом
расстановки сил в высшем руководстве только когда Брежнев примкнул к
перевороту, у него появился шанс быть реализованным. Ведь именно Леонид
Ильич методично и целеустремленно создавал и расширял базу собственного
влияния, внедрял и насаждал своих сторонников в партийно-государственных
структурах. При этом Брежнев щедро расплачивался за верность: одаривал
высокими постами и наградами, почетными званиями. Из всех членов Президиума
ЦК КПСС только у Брежнева
были надежные, испытанные и проверенные в многолетних партийных
интригах кадры, способные пойти на политический риск во благо себя и своего
шефа. Многие из них были его личными друзьями еще с комсомольских времен, и
им бы не удалось сделать карьеры без покровительства Л. И. Брежнева.
Роли участников заговора были четко распределены. Мозговой трест
составили Брежнев, Суслов, Косыгин. Одним из ведущих связников с местами был
многоопытный функционер Н. Г. Игнатов. Он пустился в поездки по регионам,
где зондировал настроения местного начальства и осторожно вербовал высшую
номенклатуру в сторонники ниспровержения "волюнтариста".
Одну из "первых скрипок" в заговоре играл хрущевский выдвиженец А. Н.