Страница:
такое представление об индустриализации возобладало не сразу, во всяком
случае не ранее первой пятилетки. Поэтому не случайно в 1946 г., говоря о
превращении страны из аграрной в индустри-
альную, Сталин отмечал: это был скачок, по времени охвативший три
довоенные пятилетки начиная с 1928 г.
Ограничив названный скачок периодом примерно в 13 лет, Сталин тем самым
еще раз подтвердил, что на практике политика индустриализации была всецело
связана с массовым строительством новых предприятий, предназначенных прежде
всего и главным образом для выпуска средств производства. Реальное
развертывание этого процесса он справедливо относил к 1928/29 хозяйственному
году, а не ко времени XIV съезда. Остается добавить, что по отмеченным выше
причинам вопрос о конкретном плане индустриализации, о путях и методах
осуществления структурных перемен в народном хозяйстве, мобилизации средств,
об организации массового соревнования и других подобных мероприятиях в 1925
году еще не рассматривался.
Но поворот в сторону разработки такого курса вскоре произошел. В апреле
1926 г. проблемы хозяйственной политики специально рассматривались на
Пленуме ЦК ВКП(б). Основной доклад делал А. И. Рыков, который предварительно
с помощью анкет опросил ряд видных экономистов, партийных работников,
практиков. Оказалось, и теперь часть из них твердо высказывалась в пользу
форсированного развития сельского хозяйства, считая, что такой путь требует
наименьших затрат, сулит расширение хлебного экспорта и возможностей закупки
за рубежом оборудования и сырья для подъема промышленности. Напротив, Е. А.
Преображенский считал намеченное расширение индустрии недостаточным,
обрекающим промышленность на отставание от запросов деревни и всего
народного хозяйства. По его мнению, ассигнования из госбюджета на новое
строительство были "позорно малы".
В пользу аграризации на Пленуме никто не высказывался. Более того, все
единодушно подчеркивали прямую связь между курсом на социализм с борьбой за
промышленное преобразование страны. Спор шел о темпах и масштабах
индустриализации, о формах и методах получения средств для сооружения новых
предприятий. О концессиях уже не говорили, весьма слабыми оказались надежды
и на иностранные кредиты. Характерно и другое: все выступавшие отмечали
важность смычки между рабочим классом и крестьянством. Однако выводы
делались порой прямо противоположные.
Рыков подробно рассмотрел сложности предстоявшей
индустриализации в "наиболее аграрной и отсталой стране в Европе".
Успех политики, отмечал он, зависит от размеров накоплений внутри самой
промышленности и от помощи, оказываемой ей другими отраслями народного
хозяйства, прежде всего деревней. Глава правительства признавал, что при
эквивалентном обмене между промышленностью и земледелием индустриализация не
получится; деревня -- главный источник, но нельзя брать с крестьян столько,
сколько забирали до 1917 года. Одобряя расчеты Госплана СССР, Рыков считал
приемлемым прирост выпуска валовой продукции промышленности на 23 процента в
1926/27 году, на 15,5 процента в 1928/29 году, на 14,7 процента в 1929/30
году. Такая перспектива трактовалась как быстрое, форсированное развитие
индустрии.
Троцкий, который на XIV съезде не выступал, на апрельском Пленуме
сделал, по существу, содоклад. Лейтмотив его рассуждений был однозначен:
продолжается недооценка возможностей ускоренной индустриализации. В
противовес "минималистским установкам" Госплана Троцкий предложил увеличить
объем капитальных работ в предстоявшем году до суммы более 1 миллиарда
рублей, а в ближайшее пятилетие до таких размеров, которые позволили бы
уменьшить диспропорцию между сельским хозяйством и промышленностью до
минимума. Солидаризируясь с Преображенским, он отмечал, что страна находится
в периоде первоначального социалистического накопления и это предполагает
высшее напряжение сил и средств для индустриализации. Как молодая буржуазия
в соответствующий период первоначального накопления жилы из себя тянула,
пуритански урезывала себя во всем, отказывая каждую копейку на
промышленность, так должна действовать и Советская Россия. Это поможет
преодолеть бедность и передвинуть средства на увеличение промышленных
программ. Аналогичные суждения высказали Каменев, Зиновьев, Пятаков и ряд
других участников Пленума.
Большинство, включая Сталина, Микояна, Калинина, Орджоникидзе,
Дзержинского, Рудзутака, поддержало Рыкова и резко критиковало Троцкого.
Наиболее полно это сделал Сталин. Его основной тезис был предельно ясен:
"Индустрия должна базироваться на постепенном подъеме благосостояния
деревни". Не считаться с наличными средствами, разъяснял он, значит, впадать
в авантюризм. "Тов. Троцкий думает подхлестывать наши центральные
учреждения расширенными планами, преувеличенными планами промышленного
строительства. Но преувеличенные планы промышленного строительства -- плохое
средство для подхлестывания. Ибо, что такое преувеличенный промышленный
план? Это есть план, составленный не по средствам, план, оторванный от наших
финансовых и иных возможностей". Сталин несколько раз возвращался к мысли о
"предельном минимальном темпе развития индустрии, который необходим для
победы социалистического строительства".
Зная, как развернутся события в дальнейшем, когда Сталин будет
настаивать на максимальных темпах индустриализации любой ценой, трудно
поверить, что именно он в 1926 г. произносил такую речь. Впрочем, ни тогда,
ни после войны, когда началось издание его сочинений, Сталин не счел нужным
ее опубликовать.
Сейчас, по прошествии десятилетий, нельзя, однако, не заметить, что
сторонники и тех и других подходов еще не имели достаточно ясной, глубоко,
комплексно и до конца продуманной программы превращения страны в мощную
индустриальную державу, создания индустрии, способной реорганизовать на
социалистических началах жизнь советской деревни. Например, Микоян, критикуя
позицию Троцкого, уверял, что в первые годы диктатуры пролетариата "нужно
строить такие предприятия, которые дают ближайший, скорейший экономический и
политический эффект". Поэтому, говорил он, не нужен Днепрострой, а лучше
намечаемые средства выделить на сооружение в Украинской ССР сотни крупных
заводов. Говорил, явно не зная, во что обойдется Днепрогэс, какова стоимость
"сотни заводов"... Калинин в пылу полемики против Троцкого пошел еще дальше.
Из его слов следовало, будто Ленин завещал: "Быстро не пересаживайтесь на
пролетарского рысака, подольше задержитесь на крестьянской кляче". А посему,
продолжал Калинин, "если мы лишний год отстанем в индустриализации, это еще
не так страшно..."
Не опирались на точные расчеты и те, кто ратовал за укрепление плановых
начал вообще, за усиление внимания к промышленности, за ужесточение режима
экономии, совершенствование налоговой политики и т. п. Так, еще в конце 1925
г., когда обнаружились просчеты в хозяйственной политике, Каменев выдвинул
по отношению к промышленности лозунг: "Реже шаг". Теперь же, в 1926 г., в
рамках, по существу, прежней ситуации
он настаивал на решительном повороте к промышленности, главный резерв
которого видел в крестьянском хозяйстве. Он предложил взять в деревне
дополнительно 30--50 миллионов рублей, хотя обсуждался вопрос о
развертывании политики, требующей миллиарды рублей капитальных вложений.
Нарком финансов Сокольников считал, что подъем промышленности зависит
либо от получения заграничных займов, либо от экспортных операций, но ничего
конструктивного не предложил. А Троцкий, который советовал брать пример с
буржуазии, конечно, знал, какими путями шло первоначальное капиталистическое
накопление. Повсеместно решающую роль играла эксплуатация трудящихся: из них
тянула буржуазия жилы, а не из себя.
Объективно оценивая споры середины двадцатых годов, нельзя, как это
делалось в течение десятилетий, воспринимать разные точки зрения упрощенно:
одни, дескать, чуть ли не обладатели абсолютной истины, другие -- сугубо
злонамеренные лица, противники социалистического строительства. При самых
существенных различиях во взглядах все они были членами руководства правящей
партии, участниками напряженных поисков, коллективных раздумий, выявления
альтернатив и их тщательного обдумывания. И пока преобладал именно такой
подход, удавалось принимать взвешенные решения, накапливать опыт, углубляя
представления о путях и методах превращения СССР в индустриальную державу.
Если в первой половине двадцатых годов подъем народного хозяйства
связывали главным образом с возрождением промышленности, улучшением работы
действовавших предприятий, то во второй половине на первый план все более
властно выходила задача массового строительства новых заводов, шахт,
нефтепромыслов и т. д. Соответственно иное звучание приобретал вопрос о
размерах накоплений, о роли госбюджета, о соотношении плана и рынка. Мнение
о том, что главные трудности позади (оно исходило прежде всего от Сталина и
Бухарина), становилось анахронизмом. Так же как и идея Троцкого и Пятакова,
считавших возможным за пять лет ликвидировать товарный голод.
Осенью 1926 г. XV партконференция сочла возможным выдвинуть лозунг,
призывающий советский народ в исторически кратчайший срок догнать и
перегнать капиталистический мир. Значит, разговоры о "черепашьем шаге", о
"предельно минимальных" темпах роста сдавались, как го-
верится, в архив. Вложения в капитальное строительство, запланированные
на 1926/27 год, были существенно увеличены -- до 1 миллиарда 50 миллионов
рублей. Вопреки прежним разногласиям, конференция высказалась за сооружение
Днепрогэса...
Позиция большинства ЦК выглядела в глазах основной массы членов ВКП (б)
предпочтительнее. Его лидеры активно отстаивали принципы нерушимого единства
большевиков, союза рабочего класса с крестьянством. Выдвигая лозунги
решительного продвижения вперед, ликвидации эксплуататорских элементов, они
в то же время неукоснительно предостерегали против "нетерпения",
"сверхчеловеческих" прыжков в развитии народного хозяйства и даже против
обострения классовой борьбы. И Сталин, и Бухарин, и Рыков призывали к
индустриализации, но по средствам, в меру наличных ресурсов и при
непременном улучшении благосостояния всех слоев трудящихся. Последнее
расценивалось как одно из важнейших качеств социалистического метода
индустриализации.
Упор на бескризисное развитие сделан к в резолюциях XV съезда партии
(декабрь 1927 года). Принятые им директивы по составлению пятилетнего плана
по сей день восхищают экономистов. В директивах торжествует принцип
равновесия, провозглашено соблюдение пропорциональности между накоплением и
потреблением, между промышленностью и сельским хозяйством, производством
средств производства и предметов потребления.
Такая установка не означала отрицание курса на ускорение. Наоборот, она
нацеливала на научное осмысление природы и возможностей такого курса,
выявление его наибольшей эффективности. Новое общество нельзя было строить
без преодоления разного рода внутренних противоречий. Точно так же нельзя
было идти вперед, отвлекаясь от капиталистического окружения. Предстояло не
просто догнать, как говорил Ленин, цивилизованные народы; надо было
обеспечить технико-экономическую независимость завоеваний Октября. Со всех
точек зрения проблема темпа развития была очень сложной и требовала мудрого
решения. XV съезд предложил своего рода оптимальный вариант, поучительный и
сегодня. "Здесь, -- говорилось в директивах, -- следует исходить не из
максимума темпа накопления на ближайший год или несколько лет, а из такого
соотношения элементов народного хозяйства, которое обеспечивало бы длительно
наиболее быстрый темп развития".
Эмоции в устах историков считаются неуместными. Но как не порадоваться
за тех, кто сформулировал такие положения, кто голосовал за их реализацию. И
как не горевать, зная, что на практике совершилось иное, произошел отход от
провозглашенных принципов руководства.
Причем из года в год ситуация ухудшалась. Поначалу лишь немногие
коммунисты догадывались о существовании "тройки" (Зиновьев, Каменев,
Сталин), фактически предрешавшей принятие важнейших решений в Политбюро.
Куда более широкий круг членов партии был озадачен и обескуражен ходом XIII
съезда РКП (б), на котором в 1924 г. ленинское "Завещание" ("Письмо к
съезду") читали только по делегациям и практически не обсуждали. Через год,
на следующем съезде Каменев и Сокольников открыто потребовали замены Сталина
на посту Генерального секретаря. Но было уже поздно. Воля, энергия,
организаторский талант помогли Генеральному секретарю сплотить вокруг себя
надежных единомышленников, превратить Секретариат в своеобразный пульт
управления аппаратом ЦК и сосредоточить в своих руках действительно
необъятную власть.
Выборность секретарей, особенно в республиках, губернских центрах, в
больших городах сплошь и рядом подменялась назначением, согласованным, чаще
даже инициированным Москвой. Соответствующая селекция кадров становилась
правилом и на местах. Стиль командного руководства, легко оправдываемый в
период гражданской войны, не только сохранялся, но фактически поощрялся. Дух
армейской дисциплины воспринимался как нечто само собой разумеющееся: ведь
борьба продолжается, кулаки и нэпманы то и дело поднимают голову, рвутся к
власти; рабочий класс еще очень малочисленен; крестьянин не только труженик,
но и собственник. Тем более мало доверия внушали буржуазные специалисты, да
и прослойка служащих в целом. И все это в условиях капиталистического
окружения, постоянной военной угрозы... Фотографии тех лет углубляют
представление о господствовавших тогда настроениях. Присмотритесь еще раз к
одежде большинства членов Политбюро, Центрального Комитета, к внешнему виду
партработников: гимнастерки, кожанки, шинели, френчи военного покроя,
галифе, армейские сапо-ги, фуражки.
Не секрет, состав XIV съезда был сформирован аккуратно, умело. Яркое
тому подтверждение, стенограм-
ма заседаний. Из сохранившегося в архиве экземпляра видно, как
нервничают стенографистки. Сталин говорил тихо, порой невнятно, и они не
всегда могли вести запись. Делегаты, оказывается, слышали все. Хлопали
дружно, долго. Ну, как по команде. Оппозиционеров встречали грубыми
репликами, выкриками, общим шумом.
Поражение Зиновьева и Каменева заметно упрочило авторитет генсека.
Впервые (да еще на съезде) он был назван главным "членом Политбюро" (это
сделал Ворошилов, совсем недавно назначенный наркомом обороны СССР). Победа
над оппозицией придала новые силы партаппарату, в рамках которого все более
явно выделялся слой функционеров, хорошо понимавших свою роль в жизни
партийных организаций, в борьбе Сталина за единоличную власть и превращение
его взглядов в единственно правильные, директивные.
Влияние аппарата росло и по другим причинам. Отдельно нужно сказать о
быстром увеличении численности коммунистов и переменах в составе партии. Еще
в начале 1922 г. в рядах большевиков значилось около 528,4 тыс. человек, в
том числе примерно 410,5 тыс. членов партии и 118 тыс. кандидатов. Через
четыре года численность коммунистов превышала уже 1078 тыс. человек.
Произошло удвоение, при этом прослойка кандидатов в члены ВКП (б) заметно
превзошла численность членов партии, зафиксированных в 1922 г. Большим
приемом ознаменовались и последующие годы. В официальных документах и
периодической печати того времени восторженно отмечали тягу передовых
рабочих в ряды большевиков, повышение боеспособности революционного
авангарда страны.
Много меньше внимания уделялось анализу состава ВКП (б). Между тем
Всесоюзная партийная перепись, проведенная в середине 1927 г., давала
богатую пищу для размышлений. Судите сами. Согласно переписи, около 60 %
коммунистов были приняты в партию после смерти В. И. Ленина, т. е. всего за
три с половиной года. На долю принятых до перехода к нэпу приходилась лишь
одна треть.
Еще более тревожно выглядели данные, характеризующие уровень
образования. И дело не только в том, что несколько десятков тысяч
коммунистов не умели даже читать и писать, т. е. оставались совсем
неграмотными. На десятом году Советской власти свыше 26 % членов правящей
партии были, как тогда говорили, самоучками
(или получали домашнюю подготовку) и около 63 % коммунистов (по их
собственному признанию) имели низшее образование. Что касается закончивших
высшие учебные заведения, то их (вместе с незакончившими) было 0,8 %, т. е.
восемь на каждую тысячу членов ВКП (б). Характерна и такая деталь: удельный
вес лиц, считавшихся самоучками, в 1927 г. вдвое превышал аналогичный
показатель 1922 г.
Приведенные цифры говорят сами за себя. Они еще раз подтверждают мысль
о том, что Сталин и его соратники нуждались для проведения своей политики в
иной партии, нежели Ленин. Их вовсе не смущала политическая неопытность и
теоретическая неподготовленность основной массы вступавших в ВКП (б). Ленин
предостерегал от увлечения приемом новых пополнений, от искусственного
разбухания. Главной заботой оставалась проблема качества, о чем он снова и
снова напоминал в начале 20-х годов.
Партия, насчитывавшая 300--400 тыс. человек, представлялась ему излишне
большой, перегруженной непролетарскими элементами. Тогда же он требовал,
чтобы рабочим, вступающим в партию, считали лишь того, кто не менее 10 лет
работал на крупных промышленных предприятиях (в качестве рабочего).
XIV съезд ВКП (б) упростил условия приема. Создалась обстановка, при
которой новые пополнения стали быстро и в расширенном масштабе
воспроизводить самих себя. Обычным делом являлись теперь юбилейные наборы.
Прежний уровень требований упал. Основную массу коммунистов на исходе
двадцатых годов составляли те, для кого Октябрь был уже легендарным прошлым,
а споры о демократии -- излишней роскошью. Сама постановка вопроса о
невозможности построить социализм в одной стране вызывала удивление, а то и
раздражение. А для чего тогда брали власть в 1917 г., кровь проливали в
гражданской?
Советские историки пока не показали в своих работах процесс
формирования той партии, которая, можно сказать, не просто поддержала его
политический курс, но и оказалась инструментом проведения сталинской
политики.
К сожалению, нет трудов и о массовой социальной базе, без которой эта
политика не стала бы реальностью. А жаль, ибо давно назрела необходимость
изучить поведение, психологию, взгляды весьма значительных слоев населения,
воспринимавших нэп как попытку возвращения к миру частной собственности и
предприниматель-
ства, капитала, социальной несправедливости, неравенства, национальных
и религиозных распрей. Их пугали ставка на хозрасчет и развитие
товарно-денежных отношений, узаконение прав нэпмана и кулака, опасность
сохранения безработицы, частных предприятий и т. п. Таких людей было немало
как в городе, так и в деревне, среди рабочих и крестьян. Но их удельный вес
был куда значительнее в общей численности служащих госаппарата и партийных
функционеров. Здесь приверженцев административно-командной системы
управления было больше всего.
Разумеется, порождались соответствующие настроения и позиции разными,
порой весьма отдаленными друг от друга причинами, нередко прямо
противоположными. И все же самыми опасными противниками нэпа оказались те
руководители, чьи воззрения и практическая деятельность базировалась не
только на вере во всесилие административной власти, но и на убежденности в
целесообразности ее каждодневного применения в интересах, как они
утверждали, социалистического строительства. Это тем более важно
подчеркнуть, что сам переход к нэпу и весь процесс осуществления новой
экономической политики возглавляла и проводила в жизнь партия, основные
кадры которой сложились в условиях "военного коммунизма" со свойственной ему
жесткой централизацией, приказной системой управления, пренебрежением к
экономическим стимулам. Они привыкли командовать, "нажимать", требовать
быстрого неуклонного исполнения. Господствовал стиль, не оставлявший места
для поиска альтернатив и хозяйственных вариантов. Для них нэп был временным
отступлением, злом, затормозившим победный поход на буржуазию, на мир
эксплуатации и угнетения. И чем труднее им было учиться торговать,
конкурировать с частником, тем сильнее охватывала ностальгия по
"героическому периоду революции", по кавалерийской атаке на капитал, т. е.
по эпохе "военного коммунизма". С годами минувшие беды и трудности того
периода забывались, а память о чрезвычайных мерах, позволивших выстоять,
согревала душу. Сталин хорошо знал эти настроения; они импонировали ему, в
частности, как человеку жесткому, заряженному не на речи и обсуждения, а на
приказы, команды, на быстрое исполнение принятых решений. В свою очередь,
опытные функционеры знали его привязанность к аппаратному
стилю работы, к подбору лично преданных людей. Для них не было секретом
и сталинское понимание нэпа.
Некоторые историки до сих пор пишут о том, как до XV съезда
включительно генсек неукоснительно отстаивал принципы новой экономической
политики. Ссылаются на опубликованные выступления. Но разве о политических
деятелях нужно судить только по их словам? Здесь не место вести спор на эту
тему, сопоставлять речи Сталина с его реальным поведением до поворота 1928
г. Выделим основное: чтобы не говорил и что бы не делал Генеральный
секретарь в указанные годы -- все было подчинено борьбе за единоличную
власть, за разгром инакомыслящих в партии, за превращение последней в
"приводной ремень" своей диктатуры.
Ленин не зря боялся того, "чтобы конфликты небольших частей ЦК могли
получить слишком непомерное значение для всех судеб партии". Произошло
худшее. Не просто в борьбу, а в драку были искусно и искусственно вовлечены
самые широкие массы коммунистов. Подготовка к съездам и сами заседания (будь
то XIII, XIV или XV съезды) концентрировали внимание правящей партии (да и
всей советской общественности) не столько на животрепещущих вопросах
развития общества, сколько на внутрипартийных разногласиях, возведенных в
абсолют. Под флагом высоких идей, под видом борьбы за ленинское единство
большевиков, защиты классовых интересов победившего пролетариата в партии
насаждались порядки и нравы, характерные для административно-командной
системы.
Монополия политической власти, сращивание партийного и хозяйственного
аппаратов уже сами по себе противоречили принципам нэпа, осложняли и срывали
их осуществление. Коммунисты, действительно, становились бюрократами. Одни
-- в партийном аппарате, другие -- в государственном. Нездоровая атмосфера
затрудняла и без того небывало сложную деятельность ВСНХ, Госплана,
Наркомфина.
Вспомним драматическую судьбу Ф. Э. Дзержинского. Пламенный чекист, он
одновременно в начале двадцатых годов возглавлял Наркомат путей сообщения, а
с февраля 1924 года -- ВСНХ СССР. При нем штаб советской индустрии стал
ревностным поборником такого разверты-вания нэпа, которое обеспечивало
смычку города и деревни, бескризисное возрастание роли промышленности в
жизни страны. Невозможно представить, сколько энергии
потратил Дзержинский на осуществление политики снижения розничных цен,
на борьбу за опережающий рост производительности труда по отношению к
зарплате, на подготовку планов большого капитального строительства.
Увы, не меньше сил ушло на преодоление совсем иных препятствий.
Сохранилось письмо Дзержинского Куйбышеву, датированное 3 июля 1926 года.
Анализируя недостатки в управлении, он пишет: "Существующая система --
пережиток. У нас сейчас уже есть люди, на которых можно возложить
ответственность. Они сейчас утопают в согласованиях, отчетах, бумагах,
комиссиях. У нас сейчас за все отвечает СТО, П/бюро. Так конкурировать с
частником, и капитализмом, и с врагами нельзя. У нас не работа, а сплошная
мука. Функциональные комиссариаты с их компетенцией -- это паралич жизни и
жизнь чиновника-бюрократа. И мы из этого паралича не вырвемся без хирургии.
Это будет то слово и дело, которого все ждут. И для нашего внутреннего,
партийного положения это будет возрождение".
Особенно больно давалась ему полемика с теми членами ЦК и Политбюро,
которые втянулись в соперничество и вопреки своему партийному положению
занимались не столько политикой, сколько политиканством. Складывалась крайне
противоречивая ситуация: критика руководства ЦК означала укрепление позиций
Троцкого, Зиновьева, Пятакова, чего Дзержинский не хотел. "Как же мне,
однако, быть? -- горестно вопрошал он своего старого товарища и со всей
откровенностью выражал опасение, если не найдем правильной линии в
управлении страной и темпа, "страна тогда найдет своего диктатора,
похоронщика революции, -- какие бы красные перья ни были на его костюме..."
В том же месяце "железного Феликса" не стало. Он умер через несколько
случае не ранее первой пятилетки. Поэтому не случайно в 1946 г., говоря о
превращении страны из аграрной в индустри-
альную, Сталин отмечал: это был скачок, по времени охвативший три
довоенные пятилетки начиная с 1928 г.
Ограничив названный скачок периодом примерно в 13 лет, Сталин тем самым
еще раз подтвердил, что на практике политика индустриализации была всецело
связана с массовым строительством новых предприятий, предназначенных прежде
всего и главным образом для выпуска средств производства. Реальное
развертывание этого процесса он справедливо относил к 1928/29 хозяйственному
году, а не ко времени XIV съезда. Остается добавить, что по отмеченным выше
причинам вопрос о конкретном плане индустриализации, о путях и методах
осуществления структурных перемен в народном хозяйстве, мобилизации средств,
об организации массового соревнования и других подобных мероприятиях в 1925
году еще не рассматривался.
Но поворот в сторону разработки такого курса вскоре произошел. В апреле
1926 г. проблемы хозяйственной политики специально рассматривались на
Пленуме ЦК ВКП(б). Основной доклад делал А. И. Рыков, который предварительно
с помощью анкет опросил ряд видных экономистов, партийных работников,
практиков. Оказалось, и теперь часть из них твердо высказывалась в пользу
форсированного развития сельского хозяйства, считая, что такой путь требует
наименьших затрат, сулит расширение хлебного экспорта и возможностей закупки
за рубежом оборудования и сырья для подъема промышленности. Напротив, Е. А.
Преображенский считал намеченное расширение индустрии недостаточным,
обрекающим промышленность на отставание от запросов деревни и всего
народного хозяйства. По его мнению, ассигнования из госбюджета на новое
строительство были "позорно малы".
В пользу аграризации на Пленуме никто не высказывался. Более того, все
единодушно подчеркивали прямую связь между курсом на социализм с борьбой за
промышленное преобразование страны. Спор шел о темпах и масштабах
индустриализации, о формах и методах получения средств для сооружения новых
предприятий. О концессиях уже не говорили, весьма слабыми оказались надежды
и на иностранные кредиты. Характерно и другое: все выступавшие отмечали
важность смычки между рабочим классом и крестьянством. Однако выводы
делались порой прямо противоположные.
Рыков подробно рассмотрел сложности предстоявшей
индустриализации в "наиболее аграрной и отсталой стране в Европе".
Успех политики, отмечал он, зависит от размеров накоплений внутри самой
промышленности и от помощи, оказываемой ей другими отраслями народного
хозяйства, прежде всего деревней. Глава правительства признавал, что при
эквивалентном обмене между промышленностью и земледелием индустриализация не
получится; деревня -- главный источник, но нельзя брать с крестьян столько,
сколько забирали до 1917 года. Одобряя расчеты Госплана СССР, Рыков считал
приемлемым прирост выпуска валовой продукции промышленности на 23 процента в
1926/27 году, на 15,5 процента в 1928/29 году, на 14,7 процента в 1929/30
году. Такая перспектива трактовалась как быстрое, форсированное развитие
индустрии.
Троцкий, который на XIV съезде не выступал, на апрельском Пленуме
сделал, по существу, содоклад. Лейтмотив его рассуждений был однозначен:
продолжается недооценка возможностей ускоренной индустриализации. В
противовес "минималистским установкам" Госплана Троцкий предложил увеличить
объем капитальных работ в предстоявшем году до суммы более 1 миллиарда
рублей, а в ближайшее пятилетие до таких размеров, которые позволили бы
уменьшить диспропорцию между сельским хозяйством и промышленностью до
минимума. Солидаризируясь с Преображенским, он отмечал, что страна находится
в периоде первоначального социалистического накопления и это предполагает
высшее напряжение сил и средств для индустриализации. Как молодая буржуазия
в соответствующий период первоначального накопления жилы из себя тянула,
пуритански урезывала себя во всем, отказывая каждую копейку на
промышленность, так должна действовать и Советская Россия. Это поможет
преодолеть бедность и передвинуть средства на увеличение промышленных
программ. Аналогичные суждения высказали Каменев, Зиновьев, Пятаков и ряд
других участников Пленума.
Большинство, включая Сталина, Микояна, Калинина, Орджоникидзе,
Дзержинского, Рудзутака, поддержало Рыкова и резко критиковало Троцкого.
Наиболее полно это сделал Сталин. Его основной тезис был предельно ясен:
"Индустрия должна базироваться на постепенном подъеме благосостояния
деревни". Не считаться с наличными средствами, разъяснял он, значит, впадать
в авантюризм. "Тов. Троцкий думает подхлестывать наши центральные
учреждения расширенными планами, преувеличенными планами промышленного
строительства. Но преувеличенные планы промышленного строительства -- плохое
средство для подхлестывания. Ибо, что такое преувеличенный промышленный
план? Это есть план, составленный не по средствам, план, оторванный от наших
финансовых и иных возможностей". Сталин несколько раз возвращался к мысли о
"предельном минимальном темпе развития индустрии, который необходим для
победы социалистического строительства".
Зная, как развернутся события в дальнейшем, когда Сталин будет
настаивать на максимальных темпах индустриализации любой ценой, трудно
поверить, что именно он в 1926 г. произносил такую речь. Впрочем, ни тогда,
ни после войны, когда началось издание его сочинений, Сталин не счел нужным
ее опубликовать.
Сейчас, по прошествии десятилетий, нельзя, однако, не заметить, что
сторонники и тех и других подходов еще не имели достаточно ясной, глубоко,
комплексно и до конца продуманной программы превращения страны в мощную
индустриальную державу, создания индустрии, способной реорганизовать на
социалистических началах жизнь советской деревни. Например, Микоян, критикуя
позицию Троцкого, уверял, что в первые годы диктатуры пролетариата "нужно
строить такие предприятия, которые дают ближайший, скорейший экономический и
политический эффект". Поэтому, говорил он, не нужен Днепрострой, а лучше
намечаемые средства выделить на сооружение в Украинской ССР сотни крупных
заводов. Говорил, явно не зная, во что обойдется Днепрогэс, какова стоимость
"сотни заводов"... Калинин в пылу полемики против Троцкого пошел еще дальше.
Из его слов следовало, будто Ленин завещал: "Быстро не пересаживайтесь на
пролетарского рысака, подольше задержитесь на крестьянской кляче". А посему,
продолжал Калинин, "если мы лишний год отстанем в индустриализации, это еще
не так страшно..."
Не опирались на точные расчеты и те, кто ратовал за укрепление плановых
начал вообще, за усиление внимания к промышленности, за ужесточение режима
экономии, совершенствование налоговой политики и т. п. Так, еще в конце 1925
г., когда обнаружились просчеты в хозяйственной политике, Каменев выдвинул
по отношению к промышленности лозунг: "Реже шаг". Теперь же, в 1926 г., в
рамках, по существу, прежней ситуации
он настаивал на решительном повороте к промышленности, главный резерв
которого видел в крестьянском хозяйстве. Он предложил взять в деревне
дополнительно 30--50 миллионов рублей, хотя обсуждался вопрос о
развертывании политики, требующей миллиарды рублей капитальных вложений.
Нарком финансов Сокольников считал, что подъем промышленности зависит
либо от получения заграничных займов, либо от экспортных операций, но ничего
конструктивного не предложил. А Троцкий, который советовал брать пример с
буржуазии, конечно, знал, какими путями шло первоначальное капиталистическое
накопление. Повсеместно решающую роль играла эксплуатация трудящихся: из них
тянула буржуазия жилы, а не из себя.
Объективно оценивая споры середины двадцатых годов, нельзя, как это
делалось в течение десятилетий, воспринимать разные точки зрения упрощенно:
одни, дескать, чуть ли не обладатели абсолютной истины, другие -- сугубо
злонамеренные лица, противники социалистического строительства. При самых
существенных различиях во взглядах все они были членами руководства правящей
партии, участниками напряженных поисков, коллективных раздумий, выявления
альтернатив и их тщательного обдумывания. И пока преобладал именно такой
подход, удавалось принимать взвешенные решения, накапливать опыт, углубляя
представления о путях и методах превращения СССР в индустриальную державу.
Если в первой половине двадцатых годов подъем народного хозяйства
связывали главным образом с возрождением промышленности, улучшением работы
действовавших предприятий, то во второй половине на первый план все более
властно выходила задача массового строительства новых заводов, шахт,
нефтепромыслов и т. д. Соответственно иное звучание приобретал вопрос о
размерах накоплений, о роли госбюджета, о соотношении плана и рынка. Мнение
о том, что главные трудности позади (оно исходило прежде всего от Сталина и
Бухарина), становилось анахронизмом. Так же как и идея Троцкого и Пятакова,
считавших возможным за пять лет ликвидировать товарный голод.
Осенью 1926 г. XV партконференция сочла возможным выдвинуть лозунг,
призывающий советский народ в исторически кратчайший срок догнать и
перегнать капиталистический мир. Значит, разговоры о "черепашьем шаге", о
"предельно минимальных" темпах роста сдавались, как го-
верится, в архив. Вложения в капитальное строительство, запланированные
на 1926/27 год, были существенно увеличены -- до 1 миллиарда 50 миллионов
рублей. Вопреки прежним разногласиям, конференция высказалась за сооружение
Днепрогэса...
Позиция большинства ЦК выглядела в глазах основной массы членов ВКП (б)
предпочтительнее. Его лидеры активно отстаивали принципы нерушимого единства
большевиков, союза рабочего класса с крестьянством. Выдвигая лозунги
решительного продвижения вперед, ликвидации эксплуататорских элементов, они
в то же время неукоснительно предостерегали против "нетерпения",
"сверхчеловеческих" прыжков в развитии народного хозяйства и даже против
обострения классовой борьбы. И Сталин, и Бухарин, и Рыков призывали к
индустриализации, но по средствам, в меру наличных ресурсов и при
непременном улучшении благосостояния всех слоев трудящихся. Последнее
расценивалось как одно из важнейших качеств социалистического метода
индустриализации.
Упор на бескризисное развитие сделан к в резолюциях XV съезда партии
(декабрь 1927 года). Принятые им директивы по составлению пятилетнего плана
по сей день восхищают экономистов. В директивах торжествует принцип
равновесия, провозглашено соблюдение пропорциональности между накоплением и
потреблением, между промышленностью и сельским хозяйством, производством
средств производства и предметов потребления.
Такая установка не означала отрицание курса на ускорение. Наоборот, она
нацеливала на научное осмысление природы и возможностей такого курса,
выявление его наибольшей эффективности. Новое общество нельзя было строить
без преодоления разного рода внутренних противоречий. Точно так же нельзя
было идти вперед, отвлекаясь от капиталистического окружения. Предстояло не
просто догнать, как говорил Ленин, цивилизованные народы; надо было
обеспечить технико-экономическую независимость завоеваний Октября. Со всех
точек зрения проблема темпа развития была очень сложной и требовала мудрого
решения. XV съезд предложил своего рода оптимальный вариант, поучительный и
сегодня. "Здесь, -- говорилось в директивах, -- следует исходить не из
максимума темпа накопления на ближайший год или несколько лет, а из такого
соотношения элементов народного хозяйства, которое обеспечивало бы длительно
наиболее быстрый темп развития".
Эмоции в устах историков считаются неуместными. Но как не порадоваться
за тех, кто сформулировал такие положения, кто голосовал за их реализацию. И
как не горевать, зная, что на практике совершилось иное, произошел отход от
провозглашенных принципов руководства.
Причем из года в год ситуация ухудшалась. Поначалу лишь немногие
коммунисты догадывались о существовании "тройки" (Зиновьев, Каменев,
Сталин), фактически предрешавшей принятие важнейших решений в Политбюро.
Куда более широкий круг членов партии был озадачен и обескуражен ходом XIII
съезда РКП (б), на котором в 1924 г. ленинское "Завещание" ("Письмо к
съезду") читали только по делегациям и практически не обсуждали. Через год,
на следующем съезде Каменев и Сокольников открыто потребовали замены Сталина
на посту Генерального секретаря. Но было уже поздно. Воля, энергия,
организаторский талант помогли Генеральному секретарю сплотить вокруг себя
надежных единомышленников, превратить Секретариат в своеобразный пульт
управления аппаратом ЦК и сосредоточить в своих руках действительно
необъятную власть.
Выборность секретарей, особенно в республиках, губернских центрах, в
больших городах сплошь и рядом подменялась назначением, согласованным, чаще
даже инициированным Москвой. Соответствующая селекция кадров становилась
правилом и на местах. Стиль командного руководства, легко оправдываемый в
период гражданской войны, не только сохранялся, но фактически поощрялся. Дух
армейской дисциплины воспринимался как нечто само собой разумеющееся: ведь
борьба продолжается, кулаки и нэпманы то и дело поднимают голову, рвутся к
власти; рабочий класс еще очень малочисленен; крестьянин не только труженик,
но и собственник. Тем более мало доверия внушали буржуазные специалисты, да
и прослойка служащих в целом. И все это в условиях капиталистического
окружения, постоянной военной угрозы... Фотографии тех лет углубляют
представление о господствовавших тогда настроениях. Присмотритесь еще раз к
одежде большинства членов Политбюро, Центрального Комитета, к внешнему виду
партработников: гимнастерки, кожанки, шинели, френчи военного покроя,
галифе, армейские сапо-ги, фуражки.
Не секрет, состав XIV съезда был сформирован аккуратно, умело. Яркое
тому подтверждение, стенограм-
ма заседаний. Из сохранившегося в архиве экземпляра видно, как
нервничают стенографистки. Сталин говорил тихо, порой невнятно, и они не
всегда могли вести запись. Делегаты, оказывается, слышали все. Хлопали
дружно, долго. Ну, как по команде. Оппозиционеров встречали грубыми
репликами, выкриками, общим шумом.
Поражение Зиновьева и Каменева заметно упрочило авторитет генсека.
Впервые (да еще на съезде) он был назван главным "членом Политбюро" (это
сделал Ворошилов, совсем недавно назначенный наркомом обороны СССР). Победа
над оппозицией придала новые силы партаппарату, в рамках которого все более
явно выделялся слой функционеров, хорошо понимавших свою роль в жизни
партийных организаций, в борьбе Сталина за единоличную власть и превращение
его взглядов в единственно правильные, директивные.
Влияние аппарата росло и по другим причинам. Отдельно нужно сказать о
быстром увеличении численности коммунистов и переменах в составе партии. Еще
в начале 1922 г. в рядах большевиков значилось около 528,4 тыс. человек, в
том числе примерно 410,5 тыс. членов партии и 118 тыс. кандидатов. Через
четыре года численность коммунистов превышала уже 1078 тыс. человек.
Произошло удвоение, при этом прослойка кандидатов в члены ВКП (б) заметно
превзошла численность членов партии, зафиксированных в 1922 г. Большим
приемом ознаменовались и последующие годы. В официальных документах и
периодической печати того времени восторженно отмечали тягу передовых
рабочих в ряды большевиков, повышение боеспособности революционного
авангарда страны.
Много меньше внимания уделялось анализу состава ВКП (б). Между тем
Всесоюзная партийная перепись, проведенная в середине 1927 г., давала
богатую пищу для размышлений. Судите сами. Согласно переписи, около 60 %
коммунистов были приняты в партию после смерти В. И. Ленина, т. е. всего за
три с половиной года. На долю принятых до перехода к нэпу приходилась лишь
одна треть.
Еще более тревожно выглядели данные, характеризующие уровень
образования. И дело не только в том, что несколько десятков тысяч
коммунистов не умели даже читать и писать, т. е. оставались совсем
неграмотными. На десятом году Советской власти свыше 26 % членов правящей
партии были, как тогда говорили, самоучками
(или получали домашнюю подготовку) и около 63 % коммунистов (по их
собственному признанию) имели низшее образование. Что касается закончивших
высшие учебные заведения, то их (вместе с незакончившими) было 0,8 %, т. е.
восемь на каждую тысячу членов ВКП (б). Характерна и такая деталь: удельный
вес лиц, считавшихся самоучками, в 1927 г. вдвое превышал аналогичный
показатель 1922 г.
Приведенные цифры говорят сами за себя. Они еще раз подтверждают мысль
о том, что Сталин и его соратники нуждались для проведения своей политики в
иной партии, нежели Ленин. Их вовсе не смущала политическая неопытность и
теоретическая неподготовленность основной массы вступавших в ВКП (б). Ленин
предостерегал от увлечения приемом новых пополнений, от искусственного
разбухания. Главной заботой оставалась проблема качества, о чем он снова и
снова напоминал в начале 20-х годов.
Партия, насчитывавшая 300--400 тыс. человек, представлялась ему излишне
большой, перегруженной непролетарскими элементами. Тогда же он требовал,
чтобы рабочим, вступающим в партию, считали лишь того, кто не менее 10 лет
работал на крупных промышленных предприятиях (в качестве рабочего).
XIV съезд ВКП (б) упростил условия приема. Создалась обстановка, при
которой новые пополнения стали быстро и в расширенном масштабе
воспроизводить самих себя. Обычным делом являлись теперь юбилейные наборы.
Прежний уровень требований упал. Основную массу коммунистов на исходе
двадцатых годов составляли те, для кого Октябрь был уже легендарным прошлым,
а споры о демократии -- излишней роскошью. Сама постановка вопроса о
невозможности построить социализм в одной стране вызывала удивление, а то и
раздражение. А для чего тогда брали власть в 1917 г., кровь проливали в
гражданской?
Советские историки пока не показали в своих работах процесс
формирования той партии, которая, можно сказать, не просто поддержала его
политический курс, но и оказалась инструментом проведения сталинской
политики.
К сожалению, нет трудов и о массовой социальной базе, без которой эта
политика не стала бы реальностью. А жаль, ибо давно назрела необходимость
изучить поведение, психологию, взгляды весьма значительных слоев населения,
воспринимавших нэп как попытку возвращения к миру частной собственности и
предприниматель-
ства, капитала, социальной несправедливости, неравенства, национальных
и религиозных распрей. Их пугали ставка на хозрасчет и развитие
товарно-денежных отношений, узаконение прав нэпмана и кулака, опасность
сохранения безработицы, частных предприятий и т. п. Таких людей было немало
как в городе, так и в деревне, среди рабочих и крестьян. Но их удельный вес
был куда значительнее в общей численности служащих госаппарата и партийных
функционеров. Здесь приверженцев административно-командной системы
управления было больше всего.
Разумеется, порождались соответствующие настроения и позиции разными,
порой весьма отдаленными друг от друга причинами, нередко прямо
противоположными. И все же самыми опасными противниками нэпа оказались те
руководители, чьи воззрения и практическая деятельность базировалась не
только на вере во всесилие административной власти, но и на убежденности в
целесообразности ее каждодневного применения в интересах, как они
утверждали, социалистического строительства. Это тем более важно
подчеркнуть, что сам переход к нэпу и весь процесс осуществления новой
экономической политики возглавляла и проводила в жизнь партия, основные
кадры которой сложились в условиях "военного коммунизма" со свойственной ему
жесткой централизацией, приказной системой управления, пренебрежением к
экономическим стимулам. Они привыкли командовать, "нажимать", требовать
быстрого неуклонного исполнения. Господствовал стиль, не оставлявший места
для поиска альтернатив и хозяйственных вариантов. Для них нэп был временным
отступлением, злом, затормозившим победный поход на буржуазию, на мир
эксплуатации и угнетения. И чем труднее им было учиться торговать,
конкурировать с частником, тем сильнее охватывала ностальгия по
"героическому периоду революции", по кавалерийской атаке на капитал, т. е.
по эпохе "военного коммунизма". С годами минувшие беды и трудности того
периода забывались, а память о чрезвычайных мерах, позволивших выстоять,
согревала душу. Сталин хорошо знал эти настроения; они импонировали ему, в
частности, как человеку жесткому, заряженному не на речи и обсуждения, а на
приказы, команды, на быстрое исполнение принятых решений. В свою очередь,
опытные функционеры знали его привязанность к аппаратному
стилю работы, к подбору лично преданных людей. Для них не было секретом
и сталинское понимание нэпа.
Некоторые историки до сих пор пишут о том, как до XV съезда
включительно генсек неукоснительно отстаивал принципы новой экономической
политики. Ссылаются на опубликованные выступления. Но разве о политических
деятелях нужно судить только по их словам? Здесь не место вести спор на эту
тему, сопоставлять речи Сталина с его реальным поведением до поворота 1928
г. Выделим основное: чтобы не говорил и что бы не делал Генеральный
секретарь в указанные годы -- все было подчинено борьбе за единоличную
власть, за разгром инакомыслящих в партии, за превращение последней в
"приводной ремень" своей диктатуры.
Ленин не зря боялся того, "чтобы конфликты небольших частей ЦК могли
получить слишком непомерное значение для всех судеб партии". Произошло
худшее. Не просто в борьбу, а в драку были искусно и искусственно вовлечены
самые широкие массы коммунистов. Подготовка к съездам и сами заседания (будь
то XIII, XIV или XV съезды) концентрировали внимание правящей партии (да и
всей советской общественности) не столько на животрепещущих вопросах
развития общества, сколько на внутрипартийных разногласиях, возведенных в
абсолют. Под флагом высоких идей, под видом борьбы за ленинское единство
большевиков, защиты классовых интересов победившего пролетариата в партии
насаждались порядки и нравы, характерные для административно-командной
системы.
Монополия политической власти, сращивание партийного и хозяйственного
аппаратов уже сами по себе противоречили принципам нэпа, осложняли и срывали
их осуществление. Коммунисты, действительно, становились бюрократами. Одни
-- в партийном аппарате, другие -- в государственном. Нездоровая атмосфера
затрудняла и без того небывало сложную деятельность ВСНХ, Госплана,
Наркомфина.
Вспомним драматическую судьбу Ф. Э. Дзержинского. Пламенный чекист, он
одновременно в начале двадцатых годов возглавлял Наркомат путей сообщения, а
с февраля 1924 года -- ВСНХ СССР. При нем штаб советской индустрии стал
ревностным поборником такого разверты-вания нэпа, которое обеспечивало
смычку города и деревни, бескризисное возрастание роли промышленности в
жизни страны. Невозможно представить, сколько энергии
потратил Дзержинский на осуществление политики снижения розничных цен,
на борьбу за опережающий рост производительности труда по отношению к
зарплате, на подготовку планов большого капитального строительства.
Увы, не меньше сил ушло на преодоление совсем иных препятствий.
Сохранилось письмо Дзержинского Куйбышеву, датированное 3 июля 1926 года.
Анализируя недостатки в управлении, он пишет: "Существующая система --
пережиток. У нас сейчас уже есть люди, на которых можно возложить
ответственность. Они сейчас утопают в согласованиях, отчетах, бумагах,
комиссиях. У нас сейчас за все отвечает СТО, П/бюро. Так конкурировать с
частником, и капитализмом, и с врагами нельзя. У нас не работа, а сплошная
мука. Функциональные комиссариаты с их компетенцией -- это паралич жизни и
жизнь чиновника-бюрократа. И мы из этого паралича не вырвемся без хирургии.
Это будет то слово и дело, которого все ждут. И для нашего внутреннего,
партийного положения это будет возрождение".
Особенно больно давалась ему полемика с теми членами ЦК и Политбюро,
которые втянулись в соперничество и вопреки своему партийному положению
занимались не столько политикой, сколько политиканством. Складывалась крайне
противоречивая ситуация: критика руководства ЦК означала укрепление позиций
Троцкого, Зиновьева, Пятакова, чего Дзержинский не хотел. "Как же мне,
однако, быть? -- горестно вопрошал он своего старого товарища и со всей
откровенностью выражал опасение, если не найдем правильной линии в
управлении страной и темпа, "страна тогда найдет своего диктатора,
похоронщика революции, -- какие бы красные перья ни были на его костюме..."
В том же месяце "железного Феликса" не стало. Он умер через несколько