Страница:
полномочия, а совнархозы
* Темпы роста экономики во второй половине 50-х годов, хотя и
продолжали оставаться относительно высокими, стали снижаться по сравнению с
первой половиной того же десятилетия. Среднегодовой прирост национального
дохода составил в 1950--1955 гг. 11,3 %, а в 1956-- 1960 гг. -- 9,2 %,
валовой продукции промышленности -- соответственно 13,1 и 10,4 %. Только
валовая продукция сельского хозяйства увеличивалась во второй половине 50-х
годов более быстрыми темпами, чем в начале десятилетия, что в основном
достигалось за счет приращения новых земельных площадей. Главное --
замедляются темпы роста производительности труда: в промышленности
увеличение этого показателя в среднем за год на одного работающего составило
за рассматриваемые периоды времени соответственно 9 и 7 %. (История
Социалистической экономики. Т. 6. С. 253; Народное хозяйство СССР в 1970 г.
М., 1971. С. 65).
еще не оформились), многие из них именно в период "межвременья" вопреки
опасениям не только не сбились с производственного ритма, но и стали
работать значительно лучше. И так продолжалось в целом до тех пор, пока
новые органы управления не окрепли и не сложились в устойчивую систему. С
этого момента начали нарастать негативные последствия их деятельности --
местничество, диктат и администрирование по отношению к подведомственным
предприятиям, прогрессирующая бюрократизация и др.
Совнархозы стремились производить и перевыполнять задания по выпуску
продукции для собственных нужд и отказаться от напряженных заданий по ее
производству для других экономических районов. Налаживалась внутрирайонная
специализация и кооперация производства, но проблема отлаживания межрайонных
производственных связей оставалась нерешенной. В сущности сохранился принцип
так называемой "сложившейся кооперации", т. е. связей, которые
сформировались еще при министерствах.
"Узкие" места работы совнархозов обнаружились практически сразу. Однако
наверху они были расценены не как следствие реорганизации, а, наоборот, как
ее недостаточно последовательное проведение в жизнь, своего рода отдельный
неудачный опыт. В дальнейшем же общая политическая ситуация и та атмосфера,
которая была создана вокруг самой идеи реорганизации, никак не
способствовали ее конструктивно-критическому осмыслению.
До тех пор, пока процесс общественного обновления не стал необратимым,
наличие колебаний и даже прямых отступлений в его развитии является в
известном смысле закономерным -- как естественное отражение борьбы между
сторонниками и противниками перемен. Возможность реванша со стороны
последних делает поворотный процесс уязвимым, подверженным влиянию
привходящих факторов -- внутренних или внешних. Думается, что в судьбе
"оттепели" немаловажную роль сыграл внешний фактор -- венгерский кризис 1956
года. Анализ внешней, событийной стороны кризиса без глубокого проникновения
в существо проблемы вызвал у советского руководства опасения возможности
повторения подобного и "у нас". На собрании Ленинградского партактива
упоминалось о том, что в связи с событиями в Венгрии среди части партийных
работников имеют место панические настроения, по городу ползут слухи: кто-то
ходит по домам и негласно составляет списки коммунистов.
Стремление пресечь возможные неблагоприятные последствия стихийных
массовых действий привело к целой серии мероприятий перестраховочного
характера, оформленных под лозунгом "борьбы с ревизионизмом". Для Хрущева
наступил момент решительных действий.
Его поведение -- гораздо более самостоятельное -- не могло не
настораживать других членов Президиума ЦК. В руководстве постепенно
сложилась и оформилась антихрущевская оппозиция, несколько позднее названная
"антипартийной группой". В действительности оппозиционная группа не была
антипартийной, более того, ее нельзя считать в полной мере ни просталинской,
ни реваншистской, как это иногда делается. Достаточно вспомнить, что помимо
постоянного "костяка" группы (Маленкова, Молотова, Кагановича) в нее входили
или склонялись к ее поддержке довольно разные и не склонные большей частью к
взаимным симпатиям люди (Первухин, Сабуров, Шепилов, Ворошилов, Булганин).
Что же связало их, объединило в довольно опасной игре? Если боязнь
дальнейшего развития политики разоблачений, то не только и не для всех.
Несогласие с Хрущевым по отдельным вопросам конкретной политики? Возможно.
Но и это -- суть отдельные мотивы. Все дело в общем организующем стержне. И
этим стержнем был Хрущев, даже не он сам, а его ставшие недвусмысленными
попытки утвердить свое положение в качестве единоличного лидера -- без
"коллективного руководства". Осуществление этих планов означало бы
политический крах для всех бывших сталинских приближенных, а также для
людей, выдвинутых ими в свое время на ответственные партийные и
государственные посты: в том мире всегда было важнее не какой ты работник, а
"чей" ты человек.
Это была борьба за власть в чистом виде, борьба, в которой сторонники
Хрущева одержали победу, а "оппозиционеры" потерпели поражение. Теперь уже
окончательное. Они сошли с политической сцены, получив весьма скромные --
для их ранга -- должности. Маленков стал директором электростанции сначала в
Усть-Каменогорске, затем в Экибастузе; Каганович -- управляющим трестом
Союзасбест в Свердловской области; Молотов уехал послом в Монголию. Их,
впрочем, не исключили из партии, еще раз доказав тем самым, что обвинение в
"антипартийности" было использовано в качестве удобной вывески, сделанной к
тому же "на скорую руку" (решение об исключении Маленкова, Кагановича
и Молотова из партии состоялось уже после XXII съезда КПСС).
Лишившись оппозиции справа, Хрущев стал быстро "леветь": именно с этого
момента берут начало знаменитые скачки "великого десятилетия" и громкие
кампании тех лет. Возможно, положение удалось бы со временем исправить,
создать противовес единоличной власти Первого секретаря. Однако этот путь
Хрущев практически заблокировал, поскольку процесс "полевения" в
политической сфере довольно быстро остановился. Тем самым была перекрыта
возможность дальнейшей либерализации режима, а вместе с ней -- и создания
новых политических институтов, новых механизмов власти.
В одном из своих публичных выступлений 1960 года Хрущев, подводя
главный итог начатой после 1953 г. работы, сказал: "Мы не только
раскритиковали недостатки прошлого, но провели такую перестройку, которую
без преувеличения можно назвать революционной в деле управления и
руководства всеми областями хозяйственного и культурного строительства". И
далее: "...мы, в Президиуме ЦК, очень довольны положением, которое сейчас
сложилось в партии и в стране. Очень хорошее положение!". Таково было мнение
лидера страны. А что думал народ? Многие, безусловно, могли бы разделить
оптимизм позиции руководителей. Но были и иные оценки. Примерно в то же
самое время, когда Хрущев заверял соотечественников, что в стране, наконец,
сложилось "очень хорошее положение", редакцией журнала "Коммунист" было
получено любопытное письмо, автор которого (подписавшийся как К. Гай из г.
Дрогобыча) решил собрать наиболее часто встречающиеся в разговорах людей
критические замечания в адрес партийного руководства. Свое письмо он
предварил замечанием: "Прошу поместить следующие подслушанные в пути мысли и
ответить на них людям". Что же это за мысли, которые, не высказанные
публично (кстати, так и не опубликованные), имели "хождение в народе?"
Приведем текст письма с некоторыми сокращениями: "Н. С. Хрущев... называет
наших руководителей "слугами народа", это все равно, что черное назвать
белым... Всегда слуга плату получал у хозяина, хозяин ее ему устанавливал. У
нас наоборот. Страшно широкий замкнутый крут общегосударственных и местных
вождей, считающих себя гениями против руководимой ими черни, сами себе
установили огромные оклады, боятся разрешить самому народу подумать об
установлении оплаты руково-
дителям, о выборе руководителей... Опубликуйте, кто из депутатов и
сколько получил "за" и "против" (персонально), зачем скрывать это от
избирателей... Программу коммунистов Югославии нужно же дать почитать всем
желающим, а то детективные романы переводят с любого языка, а небольшую
программу коммунистов (пусть и ошибающихся) прячут... В судах должно быть
больше нарзасов, чем присяжных, доверяйте людям, приобщайте к руководству
страной, решению общегосударственных дел... Проводите референдумы...
Люди хотят снижения цен. Его нет несколько лет...
Нужно, чтобы хотя бы по внешнему виду наши руководители были похожи на
трудящихся больше, чем на буржуев...
По радио и в газетах меньше восхвалять сегодняшний день, а больше звать
к завтрашнему. Культ личности был не только Сталина и не по его только вине,
а большинства руководителей, по их вине. А они в седле...".
Из этих разрозненных суждений складывается своеоб-разная "фотография"
общественного мнения с выделением "болевых точек" действительности,
существование которых наиболее остро ощущалось на уровне обыденного
сознания. Конечно, во все времена были недовольные, и любая, сколько-нибудь
серьезная перестройка не приносит быстрых улучшений в положении людей, а на
определенном этапе может привести и к временному снижению жизненного уровня.
И все-таки за высказанными критическими мыслями важно увидеть не голый
скепсис, а общественную проблему, ущемленное чувство социальной
справедливости, которое всегда было важным "индикатором" состояния общества.
А после этого уже решать, в каком случае претензии и беспокойство
обоснованы, а где имеет место упрощенное понимание принципов социального
распределения или недопонимание особенностей момента. С точки зрения
особенностей момента, чья же позиция -- верхов или определенной части низов
-- была более жизненной, насколько был обоснован оптимизм одних и пессимизм
других?
Закончилась крупная реорганизация управления народным хозяйством (1957
г.), которая на первом этапе дала несомненный эффект. Принят новый план на
семилетку. Форсируется развитие науки, готовится прорыв человечества в
космос. Политическая жизнь внутри страны стала более стабильной: критическая
волна явно пошла на спад, все реже поднимался вопрос о борьбе с культом
личности,
который в свое время дал импульс общественной активности. В 1959 году
на стадии верстки была остановлена публикация закрытого доклада Хрущева на
XX съезде партии: нет Сталина -- нет и культа личности, а развенчание
"антипартийной группы" легко было представить как последний аккорд в борьбе
со "сталинистами". В стране набирала силу новая общественная инициатива --
рождалось движение за коммунистический труд, оно было "узнаваемо", поскольку
шло в привычных традициях социалистического соревнования, а следовательно и
предпочтительнее предшествующей митинговой стихии. Организующее начало
движения за коммунистический труд было быстро взято на вооружение
пропагандой и стало основой его массового тиражирования. Наверху тогда так и
не оценили возможностей нового смысла, заложенных в движении: в этом одна из
причин, что оно после временного взлета свернуло в традиционное русло
формализма.
Международное положение тоже не внушало пока особых опасений. Напротив.
Произошла некоторая стабилизация ситуации в Западной Европе, мир следил за
развитием национально-освободительных движений в Африке, за событиями на
Кубе, вновь поднявших популярность идеи социалистического выбора. В общем
положение дел как внутри страны, так и за ее пределами при одномоментной
оценке ситуации могло служить основанием для оптимизма. Правда, с одним лишь
условием: если считать это положение неизменяемым или способным к развитию
лишь в одну сторону -- от хорошего к лучшему.
Между тем любой непредвзятый анализ ситуации показывал, что она чревата
серьезными осложнениями. Постепенно сбывались прогнозы тех, кто предупреждал
об ограниченности структурных подходов к реорганизации практики управления и
видел просчеты проведенной совнар-хозовской реформы. Реорганизованная
система управления народным хозяйством была отличной от существовавшей ранее
"министерской", но не принципиально новой. Сохранился старый принцип
разверстки сырья и готовой продукции, экономически ничего не изменивший в
отношениях потребителя и поставщика. Диктат производителя по-прежнему
воспроизводил ненормальную хозяйственную ситуацию, при которой предложение
определяет спрос. Экономические рычаги не заработали. С помощью
административной "погонялки" обеспечить стабильный экономический рост было
невозможно (хотя конкретные цифры развития экономики, предусмотренные
Программой пар-
тии, были как раз ориентированы на поддержание достигнутых к концу 50-х
годов темпов экономического роста -- без учета подвижности конъюнктуры и
возможностей ба-зового уровня).
Существование целого ряда проблем -- экономических, социальных,
политических, нравственных -- выявило предсъездовское обсуждение проектов
Программы и Устава партии. Большинство этих проблем концентрировалось в той
области, которая определяет отношения между народом и государственной
властью. Приглушение критики, снижение демократического настроя в
общественной жизни не прошло незаметно для современников. Очевидная
возможность утраты позиций, заявленных на XX съезде партии, с необходимостью
ставила вопрос о поиске гарантий необратимости начатых реформ. Если судить
по читательской почте того времени, то содержание гарантий от рецидивов
культа личности виделось прежде всего в преодолении отчуждения между
общественностью и представителями власти. В качестве мер, направленных на
преодоление этого отчуждения, предлагалось ограничить срок пребывания на
руководящих партийных и государственных должностях, ликвидировать систему
привилегий для номенклатурных работников, проводить строгий контроль за
соблюдением принципов социальной справедливости. Как вспоминает Ф.
Бурлацкий, принимавший участие в подготовке программных документов XXII
съезда, именно вопрос о включении в проект Устава тезиса о сменяемости
кадров вызвал больше всего споров. Было проработано более десяти вариантов
формулировок этого тезиса, однако принцип, согласно которому в составе
высшего руководства можно было находиться не больше двух сроков, так и не
прошел. В окончательном варианте проекта (который и был принят на съезде)
остался трехсрочный принцип пребывания у власти с поправкой на возможность
его продления в силу "признанного авторитета, высоких политических,
организаторских и других качеств" лидеров.
Не менее ожесточенные споры вызвал вопрос о привилегиях номенклатуры.
Протест против существования подобных привилегий шел главным образом снизу.
Правда, выход из ситуации виделся подчас довольно простым, когда для
восстановления социальной справедливости считалось достаточным ограничить
доходы и вернуться к уравнительному принципу распределения различного рода
благ. Активно обсуждалась идея партмаксимума и госмаксимума (размеры которых
предлагалось установить офи-
циально и зафиксировать в Программе партии). Многие участники
предсъездовской дискуссии были всерьез обеспокоены усиливающейся социальной
дифференциацией общества, увеличением общественной прослойки, живущей явно
не по средствам. В этих сигналах угадывался опасный симптом будущих
"болезней", которые в полную силу заявят о себе позднее, уже в 70-е годы.
Однако эта опасность еще существенно недооценивалась, воспринималась в
привычном русле "пережитков прошлого". Отсюда -- приемы и методы борьбы с
"пережитками", выдержанные в целом в старых традициях атаки на "частную
собственность". Надо сделать так,-- высказывалось одно из типичных мнений,--
чтобы нечестным людям "некуда было тратить деньги... Пока вор может покупать
дома, дачи, автомобили, роскошную мебель, ковры, хрусталь и
драгоценности..., до тех пор будут объективные условия для возрождения
паразитических элементов". А далее предлагалась целая программа мер,
которые, по мнению автора процитированного письма, должны были обеспечить
всеобщее равенство и справедливость путем: 1) муниципализации всего
жилищного фонда, 2) передачи всех личных дач предприятиям и организациям, 3)
прекращения продажи легковых автомобилей частным лицам и передачи личного
автотранспорта прокатным базам; 4) сокращения продажи на внутреннем рынке
дорогой мебели, ковров и драгоценностей, производства этих товаров только на
экспорт.
Самое примечательное в этих предложениях даже не примитивизм поисков
"простых" решений, а то, что они отражали отнюдь не частное мнение. Вспомним
Хрущева: "Дальше развитие легкового автомобильного транспорта будет идти у
нас в следующем направлении: мы будем увеличивать производство легковых
автомобилей, создавая при этом широкую сеть прокатных гаражей...
Частнособственническое капиталистическое направление использования легковых
автомашин для нас не подходит. Мы будем вносить в обслуживание населения
социалистический метод". Аналогичные оценки высказывались и по отношению к
дачному строительству: "Строительство индивидуальных дач и индивидуальное
садоводство... нецелесообразны с точки зрения организации летнего отдыха
широких масс, воспитания коллективизма".
За подобным совпадением взглядов на перспективу достаточно быстрого
движения к обществу "равных возможностей", которое тогда и отождествлялось с
комму-
низмом, угадывается особое мироощущение эпохи, особый строй духовной
жизни тех лет. Шестидесятые воскресили дух революционного романтизма первых
послереволюционных лет с их верой в коммунистический идеал и созидательную
силу самой идеи построения социализма. Это не оправдывает, но дает
возможность понять. И не только политических лидеров, но и общество в целом:
ведь если кто и протестовал тогда относительно программных установок на
форсированное строительство коммунизма, то протест этот в большинстве
случаев касался конкретных сроков строительства, но отнюдь не идеи в целом.
Не будем ссылаться на ученых, взявшихся доказывать, что намеченные темпы
вполне реальны и достижимы: эта работа началась уже вдогонку принятым
решениям. Гораздо важнее прислушаться к мнению тех, кто действительно
торопил время, кто всю жизнь прожил во имя будущего, не всегда ощущая
настоящее как вполне достаточное. Люди, вынесшие на своих плечах тяжесть
трех революций и трех войн, бешеные темпы созидания и разрушительные силы
беззакония -- они вправе были требовать от программы партии "что-то
осязаемое для себя". Не следует забывать при этом, что к тому поколению
принадлежал и сам Хрущев.
Что же конкретно имел в виду Хрущев, когда обещал, что коммунизм будет
построен при жизни одного поколения советских людей? "Дело ведь не только в
слове "коммунизм",-- разъяснял он свою позицию.-- Мы стремимся к лучшей
жизни, к самой прекрасной жизни на земле, чтобы человек жил без нужды, чтобы
он всегда имел работу, которая ему по душе, чтобы человек не думал с
тревогой о завтрашнем дне... чтобы он жил красиво и благородно, а не просто
существовал, прозябал". Если действительно не принимать в расчет слово
"коммунизм", то эта была та программа, у которой вряд ли нашлись бы
оппоненты. Однако в данном случае "слово" не осталось безразличным,
определенная им цель не только увлекала, но и давила, заставляя решать
многие проблемы не с точки зрения целесообразности и своевременности, а
"по-коммунистически"-- согласно представлениям о коммунизме того времени.
Представления о коммунизме в свою очередь обычно не могли перешагнуть
уровень общих рассуждений о равенстве и коллективизме. Были предложения
создать на каком-нибудь заводе "маленькое опытное коммунистическое
общество", всерьез обсуждались вопросы "коллекти-
визации быта", борьбы с "дачным капитализмом" и создания различного
рода "коммун".
Эти идеи, которые, казалось бы, могли зародиться только в умах героев
Андрея Платонова и затвердеть в постулатах "военного коммунизма", вряд ли
все-таки следует относить к случайным отголоскам прошлого. Связь времен
здесь теснее и очевиднее: с помощью "генетического кода" двадцатых,
передававшего из поколения в поколение оптимизм первых лет революции, веру в
близость и достижимость больших целей, происходило наследование и особого
образа действий для претворения намеченных целей в жизнь. Этот образ
действий всегда выражался в доминирующей тенденции не столько построить,
сколько установить (а еще лучше -- ввести декретом) "самое справедливое"
общество, ориентируясь преимущественно на его "опознавательные знаки",
начертанные на лозунге "вместе и наравне". Спустя годы тенденция тяготения к
декретированному способу решения задач социалистического строительства не
только не была преодолена, но и представляла собой одно из организующих
начал политической жизни страны на протяжении долгих лет, отступая лишь в те
относительно непродолжительные промежутки времени, когда под давлением
обстоятельств верх брали реализм целей и реализм возможностей. И в 60-е годы
названная тенденция заставляла считаться с собой как с одним из факторов,
влияющих на выработку политических решений.
Споры вокруг вопроса об основах организации коммунистического общества
и способах его построения, разноголосица суждений и откровенная путаница в
мыслях в общем говорили о том, что эти коренные проблемы программного
документа партии остались неотработанными. Главное же -- они оказались плохо
вписанными в контекст реальной политики. Пространство между конечной целью и
стартовой отметкой оставалось незаполненным, единственный путь решения
поставленных задач по-прежнему виделся в приращении уже достигнутого.
Нельзя при этом не отметить, что в Программе партии и в решениях XXII
съезда (1961 год), которые заложили основу своего рода концепции дальнейшего
развития советского общества, предлагался и ряд вполне конструктивных идей,
направленных на решение важных, прежде всего политических проблем. Часть
этих идей непосредственно отражала потребность в гарантиях, подтверждающих
линию XX съезда партии. К ним можно отнести
возвращение к проблеме преодоления наследия культа личности, проработку
вопроса о ротации кадров, идею общенародного государства. Было принято
решение о выработке проекта новой Конституции, а в апреле 1962 г. образована
комиссия по подготовке этого документа.
Как свидетельствуют участники подготовки главных документов XXII съезда
партии, наиболее радикальные идеи удавалось отстоять только при поддержке
Хрущева, который в тот момент был настроен весьма решительно. Думается, что
эта решительность в известной степени спровоцировала будущий конфликт
Хрущева со своим ближайшим окружением.
Пришедший к власти как аппаратный лидер, Хрущев -- чем дальше, тем
больше -- стал нарушать правила игры, становился все менее подконтрольным
аппарату. И даже пытался усилить свою независимую позицию. Свидетельство
тому -- ноябрьский (1962 г.) пленум ЦК, на котором по инициативе Хрущева
было принято решение о разделении партийных органов на промышленные и
сельскохозяйственные. Совершенно непонятный и трудно вписывающийся в
концепцию "совершенствование управления", этот шаг был серьезным ударом по
всевластию аппарата, который еще не вполне оправился от хрущевской
реорганизации 1957 года. Недовольство кадровой политикой Хрущева достигло
своего предела. Вопрос о смещении Первого стал вместе с тем лишь делом
времени.
Бытует мнение, что история пребывания у власти Хрущева делится на
"положительные" и "отрицательные" моменты,-- вся в свете черно-белых
оттенков по аналогии с замыслом известного памятника Э. Неизвестного.
Подобный подход, хотя и обладает несомненной иллюстративной
выразительностью, тем не менее несколько упрощает наши представления о том
времени, его особенностях, успехах и провалах. Позиция и поведение Хрущева
порой трудно поддаются логическому объяснению. "Не понятны" его быстрый
взлет и столь же стремительное падение, его способность совмещать, казалось
бы, несовместимое и находить при этом удивительную цельность. Хрущев не
понятен, взятый "сам по себе": он существует только в контексте своего
времени. У каждого времени свои задачи. И свои лидеры. То, что в действиях
политика воплощала риск и смелость, в изменившихся условиях может легко
переродиться в волюнтаризм и склонность к авантюрам. Не в этой ли
метаморфозе ключ к разгадке "перерождения" Хрущева, разделивший период его
пребывания у власти "до и после"
XXII съезда? Чтобы ответить на этот вопрос, необходимо несколько
отвлечься от личности Первого секретаря и существенно расширить поле
исторического анализа.
Надо отметить, что Хрущев разделил судьбу многих лидеров: как
политический деятель он был гораздо более популярен на международном уровне,
* Темпы роста экономики во второй половине 50-х годов, хотя и
продолжали оставаться относительно высокими, стали снижаться по сравнению с
первой половиной того же десятилетия. Среднегодовой прирост национального
дохода составил в 1950--1955 гг. 11,3 %, а в 1956-- 1960 гг. -- 9,2 %,
валовой продукции промышленности -- соответственно 13,1 и 10,4 %. Только
валовая продукция сельского хозяйства увеличивалась во второй половине 50-х
годов более быстрыми темпами, чем в начале десятилетия, что в основном
достигалось за счет приращения новых земельных площадей. Главное --
замедляются темпы роста производительности труда: в промышленности
увеличение этого показателя в среднем за год на одного работающего составило
за рассматриваемые периоды времени соответственно 9 и 7 %. (История
Социалистической экономики. Т. 6. С. 253; Народное хозяйство СССР в 1970 г.
М., 1971. С. 65).
еще не оформились), многие из них именно в период "межвременья" вопреки
опасениям не только не сбились с производственного ритма, но и стали
работать значительно лучше. И так продолжалось в целом до тех пор, пока
новые органы управления не окрепли и не сложились в устойчивую систему. С
этого момента начали нарастать негативные последствия их деятельности --
местничество, диктат и администрирование по отношению к подведомственным
предприятиям, прогрессирующая бюрократизация и др.
Совнархозы стремились производить и перевыполнять задания по выпуску
продукции для собственных нужд и отказаться от напряженных заданий по ее
производству для других экономических районов. Налаживалась внутрирайонная
специализация и кооперация производства, но проблема отлаживания межрайонных
производственных связей оставалась нерешенной. В сущности сохранился принцип
так называемой "сложившейся кооперации", т. е. связей, которые
сформировались еще при министерствах.
"Узкие" места работы совнархозов обнаружились практически сразу. Однако
наверху они были расценены не как следствие реорганизации, а, наоборот, как
ее недостаточно последовательное проведение в жизнь, своего рода отдельный
неудачный опыт. В дальнейшем же общая политическая ситуация и та атмосфера,
которая была создана вокруг самой идеи реорганизации, никак не
способствовали ее конструктивно-критическому осмыслению.
До тех пор, пока процесс общественного обновления не стал необратимым,
наличие колебаний и даже прямых отступлений в его развитии является в
известном смысле закономерным -- как естественное отражение борьбы между
сторонниками и противниками перемен. Возможность реванша со стороны
последних делает поворотный процесс уязвимым, подверженным влиянию
привходящих факторов -- внутренних или внешних. Думается, что в судьбе
"оттепели" немаловажную роль сыграл внешний фактор -- венгерский кризис 1956
года. Анализ внешней, событийной стороны кризиса без глубокого проникновения
в существо проблемы вызвал у советского руководства опасения возможности
повторения подобного и "у нас". На собрании Ленинградского партактива
упоминалось о том, что в связи с событиями в Венгрии среди части партийных
работников имеют место панические настроения, по городу ползут слухи: кто-то
ходит по домам и негласно составляет списки коммунистов.
Стремление пресечь возможные неблагоприятные последствия стихийных
массовых действий привело к целой серии мероприятий перестраховочного
характера, оформленных под лозунгом "борьбы с ревизионизмом". Для Хрущева
наступил момент решительных действий.
Его поведение -- гораздо более самостоятельное -- не могло не
настораживать других членов Президиума ЦК. В руководстве постепенно
сложилась и оформилась антихрущевская оппозиция, несколько позднее названная
"антипартийной группой". В действительности оппозиционная группа не была
антипартийной, более того, ее нельзя считать в полной мере ни просталинской,
ни реваншистской, как это иногда делается. Достаточно вспомнить, что помимо
постоянного "костяка" группы (Маленкова, Молотова, Кагановича) в нее входили
или склонялись к ее поддержке довольно разные и не склонные большей частью к
взаимным симпатиям люди (Первухин, Сабуров, Шепилов, Ворошилов, Булганин).
Что же связало их, объединило в довольно опасной игре? Если боязнь
дальнейшего развития политики разоблачений, то не только и не для всех.
Несогласие с Хрущевым по отдельным вопросам конкретной политики? Возможно.
Но и это -- суть отдельные мотивы. Все дело в общем организующем стержне. И
этим стержнем был Хрущев, даже не он сам, а его ставшие недвусмысленными
попытки утвердить свое положение в качестве единоличного лидера -- без
"коллективного руководства". Осуществление этих планов означало бы
политический крах для всех бывших сталинских приближенных, а также для
людей, выдвинутых ими в свое время на ответственные партийные и
государственные посты: в том мире всегда было важнее не какой ты работник, а
"чей" ты человек.
Это была борьба за власть в чистом виде, борьба, в которой сторонники
Хрущева одержали победу, а "оппозиционеры" потерпели поражение. Теперь уже
окончательное. Они сошли с политической сцены, получив весьма скромные --
для их ранга -- должности. Маленков стал директором электростанции сначала в
Усть-Каменогорске, затем в Экибастузе; Каганович -- управляющим трестом
Союзасбест в Свердловской области; Молотов уехал послом в Монголию. Их,
впрочем, не исключили из партии, еще раз доказав тем самым, что обвинение в
"антипартийности" было использовано в качестве удобной вывески, сделанной к
тому же "на скорую руку" (решение об исключении Маленкова, Кагановича
и Молотова из партии состоялось уже после XXII съезда КПСС).
Лишившись оппозиции справа, Хрущев стал быстро "леветь": именно с этого
момента берут начало знаменитые скачки "великого десятилетия" и громкие
кампании тех лет. Возможно, положение удалось бы со временем исправить,
создать противовес единоличной власти Первого секретаря. Однако этот путь
Хрущев практически заблокировал, поскольку процесс "полевения" в
политической сфере довольно быстро остановился. Тем самым была перекрыта
возможность дальнейшей либерализации режима, а вместе с ней -- и создания
новых политических институтов, новых механизмов власти.
В одном из своих публичных выступлений 1960 года Хрущев, подводя
главный итог начатой после 1953 г. работы, сказал: "Мы не только
раскритиковали недостатки прошлого, но провели такую перестройку, которую
без преувеличения можно назвать революционной в деле управления и
руководства всеми областями хозяйственного и культурного строительства". И
далее: "...мы, в Президиуме ЦК, очень довольны положением, которое сейчас
сложилось в партии и в стране. Очень хорошее положение!". Таково было мнение
лидера страны. А что думал народ? Многие, безусловно, могли бы разделить
оптимизм позиции руководителей. Но были и иные оценки. Примерно в то же
самое время, когда Хрущев заверял соотечественников, что в стране, наконец,
сложилось "очень хорошее положение", редакцией журнала "Коммунист" было
получено любопытное письмо, автор которого (подписавшийся как К. Гай из г.
Дрогобыча) решил собрать наиболее часто встречающиеся в разговорах людей
критические замечания в адрес партийного руководства. Свое письмо он
предварил замечанием: "Прошу поместить следующие подслушанные в пути мысли и
ответить на них людям". Что же это за мысли, которые, не высказанные
публично (кстати, так и не опубликованные), имели "хождение в народе?"
Приведем текст письма с некоторыми сокращениями: "Н. С. Хрущев... называет
наших руководителей "слугами народа", это все равно, что черное назвать
белым... Всегда слуга плату получал у хозяина, хозяин ее ему устанавливал. У
нас наоборот. Страшно широкий замкнутый крут общегосударственных и местных
вождей, считающих себя гениями против руководимой ими черни, сами себе
установили огромные оклады, боятся разрешить самому народу подумать об
установлении оплаты руково-
дителям, о выборе руководителей... Опубликуйте, кто из депутатов и
сколько получил "за" и "против" (персонально), зачем скрывать это от
избирателей... Программу коммунистов Югославии нужно же дать почитать всем
желающим, а то детективные романы переводят с любого языка, а небольшую
программу коммунистов (пусть и ошибающихся) прячут... В судах должно быть
больше нарзасов, чем присяжных, доверяйте людям, приобщайте к руководству
страной, решению общегосударственных дел... Проводите референдумы...
Люди хотят снижения цен. Его нет несколько лет...
Нужно, чтобы хотя бы по внешнему виду наши руководители были похожи на
трудящихся больше, чем на буржуев...
По радио и в газетах меньше восхвалять сегодняшний день, а больше звать
к завтрашнему. Культ личности был не только Сталина и не по его только вине,
а большинства руководителей, по их вине. А они в седле...".
Из этих разрозненных суждений складывается своеоб-разная "фотография"
общественного мнения с выделением "болевых точек" действительности,
существование которых наиболее остро ощущалось на уровне обыденного
сознания. Конечно, во все времена были недовольные, и любая, сколько-нибудь
серьезная перестройка не приносит быстрых улучшений в положении людей, а на
определенном этапе может привести и к временному снижению жизненного уровня.
И все-таки за высказанными критическими мыслями важно увидеть не голый
скепсис, а общественную проблему, ущемленное чувство социальной
справедливости, которое всегда было важным "индикатором" состояния общества.
А после этого уже решать, в каком случае претензии и беспокойство
обоснованы, а где имеет место упрощенное понимание принципов социального
распределения или недопонимание особенностей момента. С точки зрения
особенностей момента, чья же позиция -- верхов или определенной части низов
-- была более жизненной, насколько был обоснован оптимизм одних и пессимизм
других?
Закончилась крупная реорганизация управления народным хозяйством (1957
г.), которая на первом этапе дала несомненный эффект. Принят новый план на
семилетку. Форсируется развитие науки, готовится прорыв человечества в
космос. Политическая жизнь внутри страны стала более стабильной: критическая
волна явно пошла на спад, все реже поднимался вопрос о борьбе с культом
личности,
который в свое время дал импульс общественной активности. В 1959 году
на стадии верстки была остановлена публикация закрытого доклада Хрущева на
XX съезде партии: нет Сталина -- нет и культа личности, а развенчание
"антипартийной группы" легко было представить как последний аккорд в борьбе
со "сталинистами". В стране набирала силу новая общественная инициатива --
рождалось движение за коммунистический труд, оно было "узнаваемо", поскольку
шло в привычных традициях социалистического соревнования, а следовательно и
предпочтительнее предшествующей митинговой стихии. Организующее начало
движения за коммунистический труд было быстро взято на вооружение
пропагандой и стало основой его массового тиражирования. Наверху тогда так и
не оценили возможностей нового смысла, заложенных в движении: в этом одна из
причин, что оно после временного взлета свернуло в традиционное русло
формализма.
Международное положение тоже не внушало пока особых опасений. Напротив.
Произошла некоторая стабилизация ситуации в Западной Европе, мир следил за
развитием национально-освободительных движений в Африке, за событиями на
Кубе, вновь поднявших популярность идеи социалистического выбора. В общем
положение дел как внутри страны, так и за ее пределами при одномоментной
оценке ситуации могло служить основанием для оптимизма. Правда, с одним лишь
условием: если считать это положение неизменяемым или способным к развитию
лишь в одну сторону -- от хорошего к лучшему.
Между тем любой непредвзятый анализ ситуации показывал, что она чревата
серьезными осложнениями. Постепенно сбывались прогнозы тех, кто предупреждал
об ограниченности структурных подходов к реорганизации практики управления и
видел просчеты проведенной совнар-хозовской реформы. Реорганизованная
система управления народным хозяйством была отличной от существовавшей ранее
"министерской", но не принципиально новой. Сохранился старый принцип
разверстки сырья и готовой продукции, экономически ничего не изменивший в
отношениях потребителя и поставщика. Диктат производителя по-прежнему
воспроизводил ненормальную хозяйственную ситуацию, при которой предложение
определяет спрос. Экономические рычаги не заработали. С помощью
административной "погонялки" обеспечить стабильный экономический рост было
невозможно (хотя конкретные цифры развития экономики, предусмотренные
Программой пар-
тии, были как раз ориентированы на поддержание достигнутых к концу 50-х
годов темпов экономического роста -- без учета подвижности конъюнктуры и
возможностей ба-зового уровня).
Существование целого ряда проблем -- экономических, социальных,
политических, нравственных -- выявило предсъездовское обсуждение проектов
Программы и Устава партии. Большинство этих проблем концентрировалось в той
области, которая определяет отношения между народом и государственной
властью. Приглушение критики, снижение демократического настроя в
общественной жизни не прошло незаметно для современников. Очевидная
возможность утраты позиций, заявленных на XX съезде партии, с необходимостью
ставила вопрос о поиске гарантий необратимости начатых реформ. Если судить
по читательской почте того времени, то содержание гарантий от рецидивов
культа личности виделось прежде всего в преодолении отчуждения между
общественностью и представителями власти. В качестве мер, направленных на
преодоление этого отчуждения, предлагалось ограничить срок пребывания на
руководящих партийных и государственных должностях, ликвидировать систему
привилегий для номенклатурных работников, проводить строгий контроль за
соблюдением принципов социальной справедливости. Как вспоминает Ф.
Бурлацкий, принимавший участие в подготовке программных документов XXII
съезда, именно вопрос о включении в проект Устава тезиса о сменяемости
кадров вызвал больше всего споров. Было проработано более десяти вариантов
формулировок этого тезиса, однако принцип, согласно которому в составе
высшего руководства можно было находиться не больше двух сроков, так и не
прошел. В окончательном варианте проекта (который и был принят на съезде)
остался трехсрочный принцип пребывания у власти с поправкой на возможность
его продления в силу "признанного авторитета, высоких политических,
организаторских и других качеств" лидеров.
Не менее ожесточенные споры вызвал вопрос о привилегиях номенклатуры.
Протест против существования подобных привилегий шел главным образом снизу.
Правда, выход из ситуации виделся подчас довольно простым, когда для
восстановления социальной справедливости считалось достаточным ограничить
доходы и вернуться к уравнительному принципу распределения различного рода
благ. Активно обсуждалась идея партмаксимума и госмаксимума (размеры которых
предлагалось установить офи-
циально и зафиксировать в Программе партии). Многие участники
предсъездовской дискуссии были всерьез обеспокоены усиливающейся социальной
дифференциацией общества, увеличением общественной прослойки, живущей явно
не по средствам. В этих сигналах угадывался опасный симптом будущих
"болезней", которые в полную силу заявят о себе позднее, уже в 70-е годы.
Однако эта опасность еще существенно недооценивалась, воспринималась в
привычном русле "пережитков прошлого". Отсюда -- приемы и методы борьбы с
"пережитками", выдержанные в целом в старых традициях атаки на "частную
собственность". Надо сделать так,-- высказывалось одно из типичных мнений,--
чтобы нечестным людям "некуда было тратить деньги... Пока вор может покупать
дома, дачи, автомобили, роскошную мебель, ковры, хрусталь и
драгоценности..., до тех пор будут объективные условия для возрождения
паразитических элементов". А далее предлагалась целая программа мер,
которые, по мнению автора процитированного письма, должны были обеспечить
всеобщее равенство и справедливость путем: 1) муниципализации всего
жилищного фонда, 2) передачи всех личных дач предприятиям и организациям, 3)
прекращения продажи легковых автомобилей частным лицам и передачи личного
автотранспорта прокатным базам; 4) сокращения продажи на внутреннем рынке
дорогой мебели, ковров и драгоценностей, производства этих товаров только на
экспорт.
Самое примечательное в этих предложениях даже не примитивизм поисков
"простых" решений, а то, что они отражали отнюдь не частное мнение. Вспомним
Хрущева: "Дальше развитие легкового автомобильного транспорта будет идти у
нас в следующем направлении: мы будем увеличивать производство легковых
автомобилей, создавая при этом широкую сеть прокатных гаражей...
Частнособственническое капиталистическое направление использования легковых
автомашин для нас не подходит. Мы будем вносить в обслуживание населения
социалистический метод". Аналогичные оценки высказывались и по отношению к
дачному строительству: "Строительство индивидуальных дач и индивидуальное
садоводство... нецелесообразны с точки зрения организации летнего отдыха
широких масс, воспитания коллективизма".
За подобным совпадением взглядов на перспективу достаточно быстрого
движения к обществу "равных возможностей", которое тогда и отождествлялось с
комму-
низмом, угадывается особое мироощущение эпохи, особый строй духовной
жизни тех лет. Шестидесятые воскресили дух революционного романтизма первых
послереволюционных лет с их верой в коммунистический идеал и созидательную
силу самой идеи построения социализма. Это не оправдывает, но дает
возможность понять. И не только политических лидеров, но и общество в целом:
ведь если кто и протестовал тогда относительно программных установок на
форсированное строительство коммунизма, то протест этот в большинстве
случаев касался конкретных сроков строительства, но отнюдь не идеи в целом.
Не будем ссылаться на ученых, взявшихся доказывать, что намеченные темпы
вполне реальны и достижимы: эта работа началась уже вдогонку принятым
решениям. Гораздо важнее прислушаться к мнению тех, кто действительно
торопил время, кто всю жизнь прожил во имя будущего, не всегда ощущая
настоящее как вполне достаточное. Люди, вынесшие на своих плечах тяжесть
трех революций и трех войн, бешеные темпы созидания и разрушительные силы
беззакония -- они вправе были требовать от программы партии "что-то
осязаемое для себя". Не следует забывать при этом, что к тому поколению
принадлежал и сам Хрущев.
Что же конкретно имел в виду Хрущев, когда обещал, что коммунизм будет
построен при жизни одного поколения советских людей? "Дело ведь не только в
слове "коммунизм",-- разъяснял он свою позицию.-- Мы стремимся к лучшей
жизни, к самой прекрасной жизни на земле, чтобы человек жил без нужды, чтобы
он всегда имел работу, которая ему по душе, чтобы человек не думал с
тревогой о завтрашнем дне... чтобы он жил красиво и благородно, а не просто
существовал, прозябал". Если действительно не принимать в расчет слово
"коммунизм", то эта была та программа, у которой вряд ли нашлись бы
оппоненты. Однако в данном случае "слово" не осталось безразличным,
определенная им цель не только увлекала, но и давила, заставляя решать
многие проблемы не с точки зрения целесообразности и своевременности, а
"по-коммунистически"-- согласно представлениям о коммунизме того времени.
Представления о коммунизме в свою очередь обычно не могли перешагнуть
уровень общих рассуждений о равенстве и коллективизме. Были предложения
создать на каком-нибудь заводе "маленькое опытное коммунистическое
общество", всерьез обсуждались вопросы "коллекти-
визации быта", борьбы с "дачным капитализмом" и создания различного
рода "коммун".
Эти идеи, которые, казалось бы, могли зародиться только в умах героев
Андрея Платонова и затвердеть в постулатах "военного коммунизма", вряд ли
все-таки следует относить к случайным отголоскам прошлого. Связь времен
здесь теснее и очевиднее: с помощью "генетического кода" двадцатых,
передававшего из поколения в поколение оптимизм первых лет революции, веру в
близость и достижимость больших целей, происходило наследование и особого
образа действий для претворения намеченных целей в жизнь. Этот образ
действий всегда выражался в доминирующей тенденции не столько построить,
сколько установить (а еще лучше -- ввести декретом) "самое справедливое"
общество, ориентируясь преимущественно на его "опознавательные знаки",
начертанные на лозунге "вместе и наравне". Спустя годы тенденция тяготения к
декретированному способу решения задач социалистического строительства не
только не была преодолена, но и представляла собой одно из организующих
начал политической жизни страны на протяжении долгих лет, отступая лишь в те
относительно непродолжительные промежутки времени, когда под давлением
обстоятельств верх брали реализм целей и реализм возможностей. И в 60-е годы
названная тенденция заставляла считаться с собой как с одним из факторов,
влияющих на выработку политических решений.
Споры вокруг вопроса об основах организации коммунистического общества
и способах его построения, разноголосица суждений и откровенная путаница в
мыслях в общем говорили о том, что эти коренные проблемы программного
документа партии остались неотработанными. Главное же -- они оказались плохо
вписанными в контекст реальной политики. Пространство между конечной целью и
стартовой отметкой оставалось незаполненным, единственный путь решения
поставленных задач по-прежнему виделся в приращении уже достигнутого.
Нельзя при этом не отметить, что в Программе партии и в решениях XXII
съезда (1961 год), которые заложили основу своего рода концепции дальнейшего
развития советского общества, предлагался и ряд вполне конструктивных идей,
направленных на решение важных, прежде всего политических проблем. Часть
этих идей непосредственно отражала потребность в гарантиях, подтверждающих
линию XX съезда партии. К ним можно отнести
возвращение к проблеме преодоления наследия культа личности, проработку
вопроса о ротации кадров, идею общенародного государства. Было принято
решение о выработке проекта новой Конституции, а в апреле 1962 г. образована
комиссия по подготовке этого документа.
Как свидетельствуют участники подготовки главных документов XXII съезда
партии, наиболее радикальные идеи удавалось отстоять только при поддержке
Хрущева, который в тот момент был настроен весьма решительно. Думается, что
эта решительность в известной степени спровоцировала будущий конфликт
Хрущева со своим ближайшим окружением.
Пришедший к власти как аппаратный лидер, Хрущев -- чем дальше, тем
больше -- стал нарушать правила игры, становился все менее подконтрольным
аппарату. И даже пытался усилить свою независимую позицию. Свидетельство
тому -- ноябрьский (1962 г.) пленум ЦК, на котором по инициативе Хрущева
было принято решение о разделении партийных органов на промышленные и
сельскохозяйственные. Совершенно непонятный и трудно вписывающийся в
концепцию "совершенствование управления", этот шаг был серьезным ударом по
всевластию аппарата, который еще не вполне оправился от хрущевской
реорганизации 1957 года. Недовольство кадровой политикой Хрущева достигло
своего предела. Вопрос о смещении Первого стал вместе с тем лишь делом
времени.
Бытует мнение, что история пребывания у власти Хрущева делится на
"положительные" и "отрицательные" моменты,-- вся в свете черно-белых
оттенков по аналогии с замыслом известного памятника Э. Неизвестного.
Подобный подход, хотя и обладает несомненной иллюстративной
выразительностью, тем не менее несколько упрощает наши представления о том
времени, его особенностях, успехах и провалах. Позиция и поведение Хрущева
порой трудно поддаются логическому объяснению. "Не понятны" его быстрый
взлет и столь же стремительное падение, его способность совмещать, казалось
бы, несовместимое и находить при этом удивительную цельность. Хрущев не
понятен, взятый "сам по себе": он существует только в контексте своего
времени. У каждого времени свои задачи. И свои лидеры. То, что в действиях
политика воплощала риск и смелость, в изменившихся условиях может легко
переродиться в волюнтаризм и склонность к авантюрам. Не в этой ли
метаморфозе ключ к разгадке "перерождения" Хрущева, разделивший период его
пребывания у власти "до и после"
XXII съезда? Чтобы ответить на этот вопрос, необходимо несколько
отвлечься от личности Первого секретаря и существенно расширить поле
исторического анализа.
Надо отметить, что Хрущев разделил судьбу многих лидеров: как
политический деятель он был гораздо более популярен на международном уровне,