Страница:
— О, вполне! Я не какой-нибудь безрассудный упрямец.
— А присядьте-ка сюда на минуточку, господин драгун, — предложил торговец, подталкивая Баньера к этому пресловутому месту, — и попробуйте, ну!
— О нет, черт возьми! — сказал маркиз. — Довольно этих карт, у меня от них уже пальцы болят.
— Только без денег, только без денег, — настаивал торговец.
— Нет, так везенье не продлится: его притягивают деньги на сукне, а не то, что варится в голове игрока.
— Что ж! — решился Баньер. — Можно попробовать поставить несколько экю.
— Ну, ладно, поставьте любопытства ради один экю, — сказал маркиз.
— Это невозможно, — изрек Баньер самым аристократическим тоном.
— И почему же?
— Потому что у меня с собой только золотые.
— Будь по-вашему, — равнодушно обронил маркиз. — Рискните, стало быть, одним луидором, если уж вы так этого хотите.
И, небрежно присев к столу, он перемешал карты с видом человека, не привыкшего утруждать себя игрой с такими мелкими ставками.
Баньер снял колоду, маркиз раздал карты.
И наш герой взял те, что достались ему.
У него оказалось три туза, три короля, три дамы и шесть карт одной масти.
Двух дам и короля Баньер сбросил, так как ему выпало ходить вторым.
Он взял туза и две низшие карты той же масти.
Затем он раскрыл свои карты — у него был верный выигрыш.
Маркиз бросил ему луидор, корчась от смеха.
— Ох, до чего же любопытно! — сказал торговец. — Ну-ка, продолжайте. Сыграли снова, и Баньер опять выиграл.
Затеяли третью партию, Баньер выиграл вновь.
Тогда торговец предложил удвоить ставки, чтобы проверить, сколько Баньер способен выиграть при подобном везении.
А демон азарта уже обуял нашего героя и изо всех сил завывал в глубине его сердца: «Золота! Золота! Золота!»
Он согласился. И за полчаса его выигрыш составил двести луидоров в банковских билетах.
А потом удача отвернулась. Видимо, везение иссякло.
Баньер начал проигрывать, но пришел от этого в восторг. Его, как и торговца, приводила в смущение собственная удачливость.
Однако он все проигрывал и проигрывал столь бедственным образом, что от его восторга не осталось и следа.
Тем не менее он пока не потерял ничего, кроме предыдущих выигрышей; можно было счесть все предшествующее опытом и на том остановиться, не притрагиваясь к собственным луидорам.
Но Баньер был истинным игроком: у него не хватило выдержки.
И он запустил руку в свои луидоры.
Едва к ним прикоснулись, их запас стал быстро таять: луидоры уходили по два, по четыре, по шесть. У Баньера было шестьдесят луидоров: их утрата стала делом получаса.
Шестьдесят луидоров, иначе говоря, сумма, которой хватило бы, даже с лихвой, чтобы добраться до Парижа и отыскать Олимпию.
Когда все было кончено, маркиз холодно, без видимого удовольствия с учтивым поклоном сгреб луидоры Баньера и положил их к себе в карман.
Баньер хотел было взять пару луидоров взаймы, чтобы отвоевать свою удачу. Два луидора — это же такой пустяк для богача, подобного маркизу.
Но, к его величайшему изумлению, капитан покачал головой.
— Мой принцип, — заявил он, — принцип, от которого я не отступлю никогда, ибо он зиждется на требованиях морали и состоит в том, чтобы не поощрять молодежь, когда она становится на путь разорения. Поэтому, господин драгун, если угодно, мы на этом остановимся.
Несколько ошеломленный, Баньер, услышав о морали, был, однако, вынужден признать превосходство маркиза над собой, ведь этот маркиз только что, глазом не моргнув, проиграл шестьдесят тысяч ливров. Итак, он просто, как школяр, приуныл.
Тогда торговец, дружески наклонясь к нему, промолвил:
— Ну, молодой человек, у вас ведь еще осталась лошадь. Какого черта! Заставьте господина маркиза дать вам отыграться. Лошадь против десяти пистолей.
— А? Что? — обернулся делла Торра.
— Я сказал: лошадь против десяти пистолей! — повторил торговец, а потом тихонько шепнул Баньеру: — Черт возьми! Если и проиграете, потеря невелика.
На этот раз была очередь маркиза тасовать карты.
В этот последний раз у него оказалась точь-в-точь та же комбинация, что выпала Баньеру в самом начале игры.
Это было поразительно.
Такое постоянство в победах противника удивило нашего драгуна, и он, сам того не желая, начал мрачнеть.
У него даже не осталось, чем заплатить за постой и обед в гостинице.
Он сообщил об этом, смеясь. Хотя, сказать по правде, ему насилу удалось растянуть губы в усмешке.
Но маркиз, к немалому удивлению Баньера, вместо того чтобы поступить как подобало бы вельможе и предложить свои услуги, повернулся на каблуках и направился к выходу.
Что касается торговца, то он уже исчез.
Баньер был уничтожен. Мысль о том, что он сейчас утратил все средства догнать и вернуть Олимпию, исторгла из его груди тяжелый вздох, а из глаз — две крупные слезы.
Марион в это время направлялась к двери вслед за маркизом делла Торра.
Услышав вздох, она оглянулась и увидела две его крупные слезы.
По-видимому, она была тронута, ибо, подняв свой розовый пальчик к губам, глазами сделала Баньеру многообещающий знак.
Баньер понял, что это означало «Ждите!», а следовательно, «Надейтесь!» Он не слишком надеялся, но все же стал ждать.
Не прошло и двадцати минут, как Марион возникла в окне первого этажа, за стеклом, по которому она постучала кончиками своих розовых ноготков.
Баньер поспешно открыл окно.
— Сударь, — произнесла она, понизив голос, — вас обворовали.
И она торопливо убежала или, вернее, упорхнула, словно птичка, не дав Баньеру времени даже поцеловать эти красивые пальчики, так грациозно выбивавшие дробь на оконном стекле.
XLII. БАНЬЕР БЕРЕТ РЕВАНШ
XLIII. БАНЬЕР В ПАРИЖЕ
— А присядьте-ка сюда на минуточку, господин драгун, — предложил торговец, подталкивая Баньера к этому пресловутому месту, — и попробуйте, ну!
— О нет, черт возьми! — сказал маркиз. — Довольно этих карт, у меня от них уже пальцы болят.
— Только без денег, только без денег, — настаивал торговец.
— Нет, так везенье не продлится: его притягивают деньги на сукне, а не то, что варится в голове игрока.
— Что ж! — решился Баньер. — Можно попробовать поставить несколько экю.
— Ну, ладно, поставьте любопытства ради один экю, — сказал маркиз.
— Это невозможно, — изрек Баньер самым аристократическим тоном.
— И почему же?
— Потому что у меня с собой только золотые.
— Будь по-вашему, — равнодушно обронил маркиз. — Рискните, стало быть, одним луидором, если уж вы так этого хотите.
И, небрежно присев к столу, он перемешал карты с видом человека, не привыкшего утруждать себя игрой с такими мелкими ставками.
Баньер снял колоду, маркиз раздал карты.
И наш герой взял те, что достались ему.
У него оказалось три туза, три короля, три дамы и шесть карт одной масти.
Двух дам и короля Баньер сбросил, так как ему выпало ходить вторым.
Он взял туза и две низшие карты той же масти.
Затем он раскрыл свои карты — у него был верный выигрыш.
Маркиз бросил ему луидор, корчась от смеха.
— Ох, до чего же любопытно! — сказал торговец. — Ну-ка, продолжайте. Сыграли снова, и Баньер опять выиграл.
Затеяли третью партию, Баньер выиграл вновь.
Тогда торговец предложил удвоить ставки, чтобы проверить, сколько Баньер способен выиграть при подобном везении.
А демон азарта уже обуял нашего героя и изо всех сил завывал в глубине его сердца: «Золота! Золота! Золота!»
Он согласился. И за полчаса его выигрыш составил двести луидоров в банковских билетах.
А потом удача отвернулась. Видимо, везение иссякло.
Баньер начал проигрывать, но пришел от этого в восторг. Его, как и торговца, приводила в смущение собственная удачливость.
Однако он все проигрывал и проигрывал столь бедственным образом, что от его восторга не осталось и следа.
Тем не менее он пока не потерял ничего, кроме предыдущих выигрышей; можно было счесть все предшествующее опытом и на том остановиться, не притрагиваясь к собственным луидорам.
Но Баньер был истинным игроком: у него не хватило выдержки.
И он запустил руку в свои луидоры.
Едва к ним прикоснулись, их запас стал быстро таять: луидоры уходили по два, по четыре, по шесть. У Баньера было шестьдесят луидоров: их утрата стала делом получаса.
Шестьдесят луидоров, иначе говоря, сумма, которой хватило бы, даже с лихвой, чтобы добраться до Парижа и отыскать Олимпию.
Когда все было кончено, маркиз холодно, без видимого удовольствия с учтивым поклоном сгреб луидоры Баньера и положил их к себе в карман.
Баньер хотел было взять пару луидоров взаймы, чтобы отвоевать свою удачу. Два луидора — это же такой пустяк для богача, подобного маркизу.
Но, к его величайшему изумлению, капитан покачал головой.
— Мой принцип, — заявил он, — принцип, от которого я не отступлю никогда, ибо он зиждется на требованиях морали и состоит в том, чтобы не поощрять молодежь, когда она становится на путь разорения. Поэтому, господин драгун, если угодно, мы на этом остановимся.
Несколько ошеломленный, Баньер, услышав о морали, был, однако, вынужден признать превосходство маркиза над собой, ведь этот маркиз только что, глазом не моргнув, проиграл шестьдесят тысяч ливров. Итак, он просто, как школяр, приуныл.
Тогда торговец, дружески наклонясь к нему, промолвил:
— Ну, молодой человек, у вас ведь еще осталась лошадь. Какого черта! Заставьте господина маркиза дать вам отыграться. Лошадь против десяти пистолей.
— А? Что? — обернулся делла Торра.
— Я сказал: лошадь против десяти пистолей! — повторил торговец, а потом тихонько шепнул Баньеру: — Черт возьми! Если и проиграете, потеря невелика.
На этот раз была очередь маркиза тасовать карты.
В этот последний раз у него оказалась точь-в-точь та же комбинация, что выпала Баньеру в самом начале игры.
Это было поразительно.
Такое постоянство в победах противника удивило нашего драгуна, и он, сам того не желая, начал мрачнеть.
У него даже не осталось, чем заплатить за постой и обед в гостинице.
Он сообщил об этом, смеясь. Хотя, сказать по правде, ему насилу удалось растянуть губы в усмешке.
Но маркиз, к немалому удивлению Баньера, вместо того чтобы поступить как подобало бы вельможе и предложить свои услуги, повернулся на каблуках и направился к выходу.
Что касается торговца, то он уже исчез.
Баньер был уничтожен. Мысль о том, что он сейчас утратил все средства догнать и вернуть Олимпию, исторгла из его груди тяжелый вздох, а из глаз — две крупные слезы.
Марион в это время направлялась к двери вслед за маркизом делла Торра.
Услышав вздох, она оглянулась и увидела две его крупные слезы.
По-видимому, она была тронута, ибо, подняв свой розовый пальчик к губам, глазами сделала Баньеру многообещающий знак.
Баньер понял, что это означало «Ждите!», а следовательно, «Надейтесь!» Он не слишком надеялся, но все же стал ждать.
Не прошло и двадцати минут, как Марион возникла в окне первого этажа, за стеклом, по которому она постучала кончиками своих розовых ноготков.
Баньер поспешно открыл окно.
— Сударь, — произнесла она, понизив голос, — вас обворовали.
И она торопливо убежала или, вернее, упорхнула, словно птичка, не дав Баньеру времени даже поцеловать эти красивые пальчики, так грациозно выбивавшие дробь на оконном стекле.
XLII. БАНЬЕР БЕРЕТ РЕВАНШ
На мгновение Баньер замер, онемевший и недвижимый. Он был просто ошеломлен тем, что сейчас узнал. Все в нем было уязвлено одним ударом: и любовь и самолюбие. Наконец, чуть погодя, дар речи возвратился к нему.
— Обворован! — пробормотал он, и дрожь пробежала по всему его телу. — Как?! Маркиз делла Торра, капитан полка в Абруцци… Как?! Этот почтенный торговец-миллионер… Они объединились, чтобы меня обокрасть? Непостижимо!
Размышления не заняли у него много времени. Они пронеслись в мозгу Баньера столь стремительно, что за это время Марион не успела еще дойти и до середины двора перед конюшнями, а между тем эта изящная маленькая женщина была легка на ногу.
Но и Баньер тоже был весьма проворен, особенно когда его гнала вперед какая-нибудь могучая страсть. Одним прыжком он очутился в зале, другим — выскочил во двор, а третьим нагнал ее и в том же порыве обхватил обеими руками.
Тут, ощутив хватку этих рук, это опаляющее дыхание, она побледнела и затрепетала, словно под властью чародея.
Помогла Ночь: эта мрачная богиня, дочь Хаоса, сестра Эреба, если подчас, как рассказывается в басне, и покровительствует ворам, то, следует признать, как ни скромны ее заслуги, ей случается иногда поспособствовать и честному человеку.
— Что вы хотели мне сказать, милая Марион? — тихонько зашептал Баньер на ушко молодой женщине. — Что вы подразумевали, говоря, что я был обворован?
— Что хотела сказать, то и сказала, а больше ничего.
— Меня обокрали?
— Ну да. Вы знаете, что такое грек?
— Грек? — повторил озадаченный Баньер. — Разумеется, я же учился в коллегиуме: это человек, который рожден в Греции.
— А вот и нет, мой дорогой господин.
— Тогда кто же это?
— Греками зовут таких оборотистых людей, которые пускают в ход свою ловкость, чтобы исправить непостоянство фортуны.
— То есть шулеров?
— Ну, шулеры — это очень грубо; греки — это звучит вежливее.
— Стало быть, торговец — это грек?
— Точнее не скажешь.
— Тогда и маркиз — грек? Он, ваш супруг, капитан…
— Э, сударь, никакой он не капитан, да и не супруг мне.
— Как бы там ни было, если он и не является ни тем ни этим, зато вы сущий ангел.
И чтобы доказать Марион, что его разум в согласии с его же речами, он одарил ее двумя сочными поцелуями, от которых сердце молодой женщины сильно забилось.
— Ну, еще одно слово, Марион, моя крошка. Как маркиз сумел меня… Я его называю маркизом, потому что надо же мне хоть как-нибудь его называть.
— Черт возьми, он вас обчистил, сговорившись с торговцем!
— Но все эти деньги и банковские билеты, которые они раскидывали передо мной, были все же настоящими?
— Деньги настоящие, это и есть основное достояние наших миллионеров-самозванцев. А билеты фальшивые, и вы бы это легко распознали, если бы присмотрелись получше.
На этом месте их беседы окно второго этажа растворилось и послышался колос капитана, кричавший:
— Маркиза Марион! Маркиза Марион! Ну же, извольте откликнуться! Да где вы там?
— Он зовет меня, слышите? — прошептала молодая женщина. — Зовет! О сударь, пустите, а то он убьет меня.
Она высвободилась, вернула Баньеру один из полученных поцелуев и скрылась в темноте.
Баньер остался в одиночестве посреди темного двора.
Теперь в его памяти всплыли все когда-либо слышанные рассказы о таких ловких фокусниках, что умели привести в порядок снятую колоду карт под носом своего противника так, что тот и не замечал этого. Ему вспомнилось, что во время всех только что сыгранных с мнимым маркизом партий он почти все время видел, ощущал, а хотелось бы думать, что и угадывал среди карт одну побольше прочих, так что раза два или три, машинально тасуя колоду, он старался затолкать ее туда поглубже, чтобы она не высовывалась.
Припомнил он также, что благородный маркиз, снимая, всегда оставлял эту карту снизу, чтобы она таким образом входила в прикуп тому, чей ход был первый.
«Марион права, — сказал он себе. — Теперь все понятно. Ну, Баньер, дружище, тебе надлежит теперь перехитрить этих господ. На одного их грека придутся полтора с твоей стороны».
И наш герой погрузился в раздумья, притом, если бы ночной мрак не поглотил все, можно было бы наблюдать, как его угрюмая физиономия постепенно светлела, озаряемая лучом того внутреннего света, который называют мыслью.
Минут через пять лицо Баньера выразило полнейшее умиротворение: он нашел выход.
«Теперь все понятно», — пробормотал он про себя.
Не теряя времени, он двинулся в сторону освещенного окна, служившего ему сигнальным фонарем, и вскоре уже входил в покои маркиза делла Торра, угощавшегося кофе в компании лжеторговца; то был двойной кофе, сопровождаемый более или менее существенными порциями наливки, приятной как по виду, так и по запаху.
Марион только что вошла, вся красная и запыхавшаяся, — бедное дитя!
Ей была устроена небольшая сцена, которую Баньер прервал, постучавшись в дверь.
— Войдите! — без особых колебаний отвечали ему. Баньер вошел. Он был румян, приветлив, изящен; все в его манерах говорило о безукоризненной учтивости. Физиономию игрока преобразило искусство лицедея.
— Господин маркиз, — произнес он, — я должен вам сообщить один маленький секрет.
Торговец встал.
Он был большим скромником. Ему хотелось поскорее удалиться, чтобы, не стесняя Баньера и маркиза, оставить их наедине.
Но Баньер, угадав это намерение, удержал его, проявив при этом настойчивость.
— Как можно, сударь, останьтесь, умоляю вас! — сказал он. — Разве среди таких порядочных людей, как вы, можно опасаться за сохранность своих секретов?
Несмотря на его учтивое обхождение, маркиз был как бы не совсем в своей тарелке.
— Что такое, мой дорогой? — спросил он, напуская на себя вид вельможи. — Что вам от меня нужно?
— Сударь, — продолжал Баньер, — я сознаю, как нелегко это выговорить, но в конце концов я должен был принять решение.
— Говорите, драгун.
— Вот я весь перед вами, сударь.
— Слушаю.
— Сударь, я не уволился из полка, я бежал.
— Мы подозревали это, — заявил жестко капитан. — Но берегитесь, юноша, ваш секрет не из тех, какие маркизу делла Торра, капитану полка в Абруцци, пристало бы покрывать своим попустительством.
— Увы, это так, сударь, но я все же надеюсь, что вы
будете снисходительны к бедному молодому человеку и окажете ему одну услугу.
Маркиз делла Торра подумал, что сейчас зайдет речь о займе, и принял вид банкира, запирающего свою кассу.
Он было собрался прервать Баньера, но тот сам перебил его, таинственно прошептав:
— Тсс! Слушайте!
Оба собеседника инстинктивно придвинулись поближе; они уже начали принюхиваться, почувствовав, что напали на след чего-то неведомого.
— Мой кошелек, — продолжал шептать Баньер, — это не все, что я имел, когда прибыл сюда. У меня есть еще…
Он огляделся вокруг.
— Что? Что у вас есть? — оживились эти двое.
— У меня еще есть большой мешок с деньгами.
— Ах! — в один голос вскрикнули капитан и торговец, проникнувшись к секретному сообщению живейшим интересом. — Мешок!
— Да.
— Большой?
— Он вмещает десять тысяч ливров.
— Десять тысяч!
Тут у обоих глаза забегали и каждый облизнулся.
— И как же вы, драгун, распорядились таким бесценным мешком? — отечески полюбопытствовал маркиз. — Ну-ка скажите, как?
— Примерно за четверть льё отсюда, когда я въезжал на земли этого селения, мне почудилось, что за мной погоня. И так как мой конь ужасно устал, а этот злосчастный мешок очень тяжелый, я его закинул в ров под ивами, хорошенько запомнив место, чтобы ночью вернуться за ним.
— О! — вскричали оба.
— Таким образом, теперь, когда ночь уже настала…
И Баньер сделал двум грекам знак, рассчитанный на взаимопонимание, а они, ошеломленные, переглянулись между собой. Они никогда еще не встречали глупости, подобной глупости этого драгуна: его один раз обобрали до нитки, и вот ему уже не терпится быть обобранным вторично.
— Ну, что? — сказал Баньер. — Теперь вы понимаете?..
— Нет, еще не вполне, — обронил маркиз.
— А уж коли господин маркиз не вполне понимает, — подхватил торговец, — вам должно быть ясно, что я вовсе ничего не понял.
— Так вот, вы пойдете со мной!
— Охотно.
— С фонарем? — Да.
— Но для чего вам сопровождающие?
— Ну, во-первых, потому, что вы знаете эту местность лучше меня и поможете мне не заплутаться; во-вторых, потому, что я не люблю по ночам блуждать в одиночестве, и, наконец, потому, что, увидев, как я ночью один выхожу с фонарем из его гостиницы, здешний хозяин может забеспокоиться, у него зародятся подозрения… Он, кажется, уже и так довольно озадачен тем, что я из драгуна превратился… в то, во что превратился.
— Хорошо, хорошо! Согласны! — вскричали эти двое. — Мы в вашем распоряжении.
— Тогда, — обратился Баньер к торговцу, — возьмите с собой палку, господин маркиз пускай захватит свою шпагу, а я — я вооружусь саблей.
— Да зачем все это?
— Ну, из страха перед грабителями, разумеется, ведь мешок с десятью тысячами ливров стоит того, чтобы его защищать.
— Это справедливо, — признали оба.
— А я? — спросила Марион. — Мне, значит, не придется ничего нести?
— Вы, госпожа маркиза, — начал Баньер, изображая нечто среднее между галантным кавалером и простофилей, — вы, ну, вы возьмете фонарь и будете освещать нам дорогу.
Каждый поступил так, как было условлено: Марион взяла фонарь, торговец вооружился палкой, маркиз нацепил свою шпагу, которую до того снял и положил на диван, чтобы с большим комфортом насладиться кофе, а Баньер, видимо, считая пояс и ножны бесполезной роскошью, просто сунул обнаженную саблю себе под мышку. Так вся компания вышла с постоялого двора, легкая на ногу, держа уши настороже и нос по ветру.
Марион, обеспокоенная и заинтригованная, полная восхищения перед хладнокровием Баньера, сгорала от любопытства: ей не терпелось посмотреть, каков будет исход дела. Она шагала впереди, исполняя со своим фонарем роль блуждающего огонька.
Баньер указывал, куда идти, и сам шел быстро; таким образом вскоре они оказались за пределами селения.
Было одиннадцать вечера; окрестности, погруженные в темноту, были мирны и безлюдны. Лишь вдали на горизонте мерцал какой-то запоздалый огонек, похожий на звездочку, да с фермы слышался лай собаки.
Справа от дороги, по которой они шли, тянулся тот самый знаменитый окаймленный ивами ров, отделявший ее от поля, при свете фонаря зеленевшего, словно пушистый изумрудный ковер.
Так они прошагали что-то около четверти льё. Тут Баньер остановился и, казалось, узнал место.
— Это здесь, — объявил он. — Госпожа маркиза, дайте мне руку и перепрыгните через ров.
У Марион было искушение ответить, что ей случалось перепрыгивать через другие рвы, куда побольше этого, но ей нравилось касаться руки Баньера, и она, милое создание, охотно оперлась на нее, чтобы перескочить ров.
Маркиз делла Торра широко шагнул своими длинными ногами и оказался по другую сторону.
Торговец же сделал слабый и слишком короткий прыжок, а потому упал на скользкий откос, оступился и на животе сполз вниз до самого дна.
Так как ни маркиз, ни Баньер не потрудились помочь бедняге, ему пришлось самому выбираться из этой ловушки.
Ему это удалось без иных потерь, кроме палки, которую, падая, он уронил в журчащий на дне рва ручеек, и тот унес ее.
В это время Баньер остановился, и они с маркизом и Марион составили группу, к которой присоединился торговец, весь от пояса до подошв покрытый водяными струйками.
— Ну, что дальше? — поинтересовался маркиз, когда все оказались в сборе.
— Что дальше? — переспросил Баньер.
— Где то, за чем мы пришли? — проявлял настойчивость маркиз.
— То, за чем мы пришли?
— Ну да, то, что вы потеряли, где оно, наконец?
— То, что я потерял, здесь, — отчеканил Баньер, — здесь, у вас в кармане, и вы мне это возвратите сию же минуту.
— О чем вы? — вскричал ошеломленный маркиз.
— О! — простонал торговец.
— Не стоит кричать, — продолжал Баньер. — Вы не маркиз, вы не капитан, вас не зовут делла Торра: вы грек, шулер, вор.
— Я?
— Да, вы! Я весь вечер смотрел, как вы мне подтасовывали карты.
— Ах, негодник!
— Ну, довольно болтовни: у вас шпага, у меня сабля, так обнажим их, да поживее, если не хотите, чтобы я убил вас прежде, чем вы успеете ее вынуть, впрочем мне это в высшей степени безразлично, потому что я так или иначе убью вас.
Торговец хотел прийти на помощь товарищу и за неимением своей уплывшей палки, в одиночестве удалявшейся в сторону селения, вытащил из кармана нож, но Баньер сделал выпад и так свирепо полоснул его своим клинком, что рассек все его серо-коричневые одеяния, вспоров их от чулок до самого плеча.
Не стремясь получить остальное из того, что причиталось ему по счету, торговец со всех ног бросился к дому,, издавая стоны, доказывающие, что подкладка его камзола тоже была задета.
Что касается маркиза, то он, казалось, врос в землю, бледный и трепещущий, уже и не помышляя о том, чтобы вытащить из ножен свою шпагу.
— Ну-ну, — сказал Баньер, — приступим же к делу. Раз мы не деремся, опорожним наши карманы.
Марион присутствовала при всем этом, объятая ужасом, но также и восхищением: то, что драгун восторжествовал над капитаном, пленило ее, она смеялась, вскрикивала, топала ногами.
Просто невероятно, насколько женщине свойственно предпочитать мужчину, с которым она только вчера познакомилась, тому, с кем она близка давно!
Что означает это: то ли женщина так непостоянна, то ли мужчина ничего не выигрывает от ее близкого с ним знакомства?
Как бы то ни было, маркиз, приведенный в неистовство оскорблениями Баньера и выходками Марион, сделал над собой отчаянное усилие и шпагу все же выхватил.
Но его трясущаяся рука совсем не отличалась силой; крепким клинком своей сабли Баньер отразил выпад и выбил шпагу из ладони маркиза.
Подумав, что ему приходит конец, маркиз упал на колени.
Но у Баньера было доброе сердце: он ограничился тем, что отделал маркиза саблей плашмя, а затем перешел к главному: принялся обшаривать его карманы.
Но сколько бы он ни прощупывал, ни выворачивал эти злополучные карманы, из шестидесяти луидоров, которые. у него только что уворовали под видом игры, Баньер обнаружил разве что две или три монеты.
— Ах! — вскричала огорченная Марион. — Если бы я; знала, что вы ищете именно это!
— Так что было бы? — буркнул Баньер, продолжая безуспешно обыскивать капитана.
— Ну, я бы вам сказала, что вся казна хранится у торговца.
— Ах, черт возьми!.. — возопил Баньер, задыхаясь от ярости.
Затем, поскольку наш герой быстро принимал решения, он крикнул:
— Бежим! Скорее, мы настигнем его раньше, чем он доберется до гостиницы!
— Да, да, бежим, — сказала Марион, которая тоже на что-то решилась и теперь действовала заодно с Баньером, — может, еще и догоним.
И Баньер, вместо постскриптума добавив маркизу еще парочку сабельных ударов плашмя, чтобы уж отплатить сполна, со всех ног пустился в направлении постоялого двора.
Марион, ухватившись за его руку, бежала рядом, легкая, словно Аталанта. Маркиз был вне себя, раздавленный горем и стыдом при виде Марион, так явно ликующей по поводу его поражения и ставшей сообщницей этого незнакомца. Крик, вырвавшийся у него, весьма походил на рычание. Он попытался броситься вслед за беглянкой, но Баньер резко обернулся, и негодяй застыл на месте.
Баньер, угадав его намерения, сделал шаг ему навстречу.
Но тот повернул назад и обратился в бегство.
Баньер же возобновил свой бег: он рассчитывал, что коротенькие ножки торговца дадут ему возможность догнать его, однако ножки от страха удлинились, и Баньеру не удалось настигнуть беглеца; добежав до постоялого двора, он обнаружил, что тот успел скрыться, оставив комнату пустой.
Подобно Бильбоке, он спас кассу.
Баньер кинулся в конюшню, надеясь, что тот хотя бы о лошади не вспомнил. Но с памятью у торговца все было в порядке, и, несмотря на ущерб, нанесенный его наряду и здоровью, он сумел взгромоздить седло на спину лошади, накинуть поводья на ее шею и ускакать во весь опор.
Итак, Баньеру не осталось решительно ничего, кроме двух луидоров да Марион.
Для бедного юноши было весьма прискорбно убедиться в том, какая неприятность постигла его, но коль скоро беда непоправима, надо противопоставить немилостям фортуны отвагу и стойкость. Баньер призвал хозяина гостиницы и принялся рассказывать ему свою историю; следствием такой откровенности явилось то, что хозяин потребовал от него, причем немедленно, платы за обед не только свой, но и троих сотрапезников, и Баньер уступил этим настояниям почти без спора, столь мало было в нем желания разбираться с местными властями.
Так от двух луидоров осталось восемь экю. Осталась и Марион, полная страсти и очарования; будь Олимпия забыта, Марион в любых других обстоятельствах могла бы послужить достаточным утешением.
Но в сердце Баньера не осталось места для другой любви, а потому, видя это бедное дитя в слезах, глядящее на него, с мольбой сложив руки, он сказал ей так:
— Увы, моя прелесть! К несчастью, вы имеете дело с человеком, чьи сердце и кошелек равно опустошены! Я никогда не забуду вашего доброго ко мне расположения, но не могу оскорбить вас, предложив вам меньше того, чего вы стоите. Послушайте, вы достаточно хороши собой, чтобы знать, что такое любовь. Так вот, я до безумия люблю женщину, в погоню за которой пустился, женщину, которая сделала меня дезертиром дважды: в первый раз я бежал за ней от иезуитов, теперь — от драгунов. Я вполне сознаю, что ради меня вы покинули этого проходимца-маркиза, и это надо учитывать, однако, если рассудить в общем и целом, возможно, я даже оказал вам услугу. Еще немного, и он бы вас вконец опозорил, вы бы погибли или, по меньшей мере, угодили за решетку. Итак, если угодно, мы здесь и расстанемся, моя милая Марион.
Ответом был продолжительный вздох, и Марион, поглядев на Баньера, пролепетала:
— Как? Прямо сейчас? Глубокой ночью?
И так нежно она произнесла эти слова, что сердце нашего героя смягчилось.
Он смотрел на нее, печально качая головой.
— Без денег, без приюта, — прибавила она совсем тихо. Тут она опустила голову, и Баньер безотчетно почувствовал, что глаза ее наполняются слезами.
— У меня восемь экю, — сказал он. — Вот, возьмите шесть.
— Но коль скоро ночлег уже оплачен, — промолвила Марион, — отчего бы не воспользоваться этим, сударь?
Эта женщина была великой искусительницей, настоящей сиреной: против сладостных полутонов ее голоса не устоял бы и сам хитроумный Одиссей; тем меньше причин для этого было у Баньера, никогда не имевшего претензий соперничать с царем Итаки по части благоразумия.
Тем не менее история умалчивает о том, исполнил ли Баньер ее совет в точном его значении. История равным образом молчит и о том, как он распростился с этой случайной подругой; несомненно лишь одно: следующее утро Марион встретила на постоялом дворе совсем одна.
Бедняжка, она заслуживала лучшей участи! Такие способны стать сущими ангелами в чьей-нибудь жизни, явись они вовремя и останься там для них незахваченное место в момент, когда обнаруживается их любовь.
— Обворован! — пробормотал он, и дрожь пробежала по всему его телу. — Как?! Маркиз делла Торра, капитан полка в Абруцци… Как?! Этот почтенный торговец-миллионер… Они объединились, чтобы меня обокрасть? Непостижимо!
Размышления не заняли у него много времени. Они пронеслись в мозгу Баньера столь стремительно, что за это время Марион не успела еще дойти и до середины двора перед конюшнями, а между тем эта изящная маленькая женщина была легка на ногу.
Но и Баньер тоже был весьма проворен, особенно когда его гнала вперед какая-нибудь могучая страсть. Одним прыжком он очутился в зале, другим — выскочил во двор, а третьим нагнал ее и в том же порыве обхватил обеими руками.
Тут, ощутив хватку этих рук, это опаляющее дыхание, она побледнела и затрепетала, словно под властью чародея.
Помогла Ночь: эта мрачная богиня, дочь Хаоса, сестра Эреба, если подчас, как рассказывается в басне, и покровительствует ворам, то, следует признать, как ни скромны ее заслуги, ей случается иногда поспособствовать и честному человеку.
— Что вы хотели мне сказать, милая Марион? — тихонько зашептал Баньер на ушко молодой женщине. — Что вы подразумевали, говоря, что я был обворован?
— Что хотела сказать, то и сказала, а больше ничего.
— Меня обокрали?
— Ну да. Вы знаете, что такое грек?
— Грек? — повторил озадаченный Баньер. — Разумеется, я же учился в коллегиуме: это человек, который рожден в Греции.
— А вот и нет, мой дорогой господин.
— Тогда кто же это?
— Греками зовут таких оборотистых людей, которые пускают в ход свою ловкость, чтобы исправить непостоянство фортуны.
— То есть шулеров?
— Ну, шулеры — это очень грубо; греки — это звучит вежливее.
— Стало быть, торговец — это грек?
— Точнее не скажешь.
— Тогда и маркиз — грек? Он, ваш супруг, капитан…
— Э, сударь, никакой он не капитан, да и не супруг мне.
— Как бы там ни было, если он и не является ни тем ни этим, зато вы сущий ангел.
И чтобы доказать Марион, что его разум в согласии с его же речами, он одарил ее двумя сочными поцелуями, от которых сердце молодой женщины сильно забилось.
— Ну, еще одно слово, Марион, моя крошка. Как маркиз сумел меня… Я его называю маркизом, потому что надо же мне хоть как-нибудь его называть.
— Черт возьми, он вас обчистил, сговорившись с торговцем!
— Но все эти деньги и банковские билеты, которые они раскидывали передо мной, были все же настоящими?
— Деньги настоящие, это и есть основное достояние наших миллионеров-самозванцев. А билеты фальшивые, и вы бы это легко распознали, если бы присмотрелись получше.
На этом месте их беседы окно второго этажа растворилось и послышался колос капитана, кричавший:
— Маркиза Марион! Маркиза Марион! Ну же, извольте откликнуться! Да где вы там?
— Он зовет меня, слышите? — прошептала молодая женщина. — Зовет! О сударь, пустите, а то он убьет меня.
Она высвободилась, вернула Баньеру один из полученных поцелуев и скрылась в темноте.
Баньер остался в одиночестве посреди темного двора.
Теперь в его памяти всплыли все когда-либо слышанные рассказы о таких ловких фокусниках, что умели привести в порядок снятую колоду карт под носом своего противника так, что тот и не замечал этого. Ему вспомнилось, что во время всех только что сыгранных с мнимым маркизом партий он почти все время видел, ощущал, а хотелось бы думать, что и угадывал среди карт одну побольше прочих, так что раза два или три, машинально тасуя колоду, он старался затолкать ее туда поглубже, чтобы она не высовывалась.
Припомнил он также, что благородный маркиз, снимая, всегда оставлял эту карту снизу, чтобы она таким образом входила в прикуп тому, чей ход был первый.
«Марион права, — сказал он себе. — Теперь все понятно. Ну, Баньер, дружище, тебе надлежит теперь перехитрить этих господ. На одного их грека придутся полтора с твоей стороны».
И наш герой погрузился в раздумья, притом, если бы ночной мрак не поглотил все, можно было бы наблюдать, как его угрюмая физиономия постепенно светлела, озаряемая лучом того внутреннего света, который называют мыслью.
Минут через пять лицо Баньера выразило полнейшее умиротворение: он нашел выход.
«Теперь все понятно», — пробормотал он про себя.
Не теряя времени, он двинулся в сторону освещенного окна, служившего ему сигнальным фонарем, и вскоре уже входил в покои маркиза делла Торра, угощавшегося кофе в компании лжеторговца; то был двойной кофе, сопровождаемый более или менее существенными порциями наливки, приятной как по виду, так и по запаху.
Марион только что вошла, вся красная и запыхавшаяся, — бедное дитя!
Ей была устроена небольшая сцена, которую Баньер прервал, постучавшись в дверь.
— Войдите! — без особых колебаний отвечали ему. Баньер вошел. Он был румян, приветлив, изящен; все в его манерах говорило о безукоризненной учтивости. Физиономию игрока преобразило искусство лицедея.
— Господин маркиз, — произнес он, — я должен вам сообщить один маленький секрет.
Торговец встал.
Он был большим скромником. Ему хотелось поскорее удалиться, чтобы, не стесняя Баньера и маркиза, оставить их наедине.
Но Баньер, угадав это намерение, удержал его, проявив при этом настойчивость.
— Как можно, сударь, останьтесь, умоляю вас! — сказал он. — Разве среди таких порядочных людей, как вы, можно опасаться за сохранность своих секретов?
Несмотря на его учтивое обхождение, маркиз был как бы не совсем в своей тарелке.
— Что такое, мой дорогой? — спросил он, напуская на себя вид вельможи. — Что вам от меня нужно?
— Сударь, — продолжал Баньер, — я сознаю, как нелегко это выговорить, но в конце концов я должен был принять решение.
— Говорите, драгун.
— Вот я весь перед вами, сударь.
— Слушаю.
— Сударь, я не уволился из полка, я бежал.
— Мы подозревали это, — заявил жестко капитан. — Но берегитесь, юноша, ваш секрет не из тех, какие маркизу делла Торра, капитану полка в Абруцци, пристало бы покрывать своим попустительством.
— Увы, это так, сударь, но я все же надеюсь, что вы
будете снисходительны к бедному молодому человеку и окажете ему одну услугу.
Маркиз делла Торра подумал, что сейчас зайдет речь о займе, и принял вид банкира, запирающего свою кассу.
Он было собрался прервать Баньера, но тот сам перебил его, таинственно прошептав:
— Тсс! Слушайте!
Оба собеседника инстинктивно придвинулись поближе; они уже начали принюхиваться, почувствовав, что напали на след чего-то неведомого.
— Мой кошелек, — продолжал шептать Баньер, — это не все, что я имел, когда прибыл сюда. У меня есть еще…
Он огляделся вокруг.
— Что? Что у вас есть? — оживились эти двое.
— У меня еще есть большой мешок с деньгами.
— Ах! — в один голос вскрикнули капитан и торговец, проникнувшись к секретному сообщению живейшим интересом. — Мешок!
— Да.
— Большой?
— Он вмещает десять тысяч ливров.
— Десять тысяч!
Тут у обоих глаза забегали и каждый облизнулся.
— И как же вы, драгун, распорядились таким бесценным мешком? — отечески полюбопытствовал маркиз. — Ну-ка скажите, как?
— Примерно за четверть льё отсюда, когда я въезжал на земли этого селения, мне почудилось, что за мной погоня. И так как мой конь ужасно устал, а этот злосчастный мешок очень тяжелый, я его закинул в ров под ивами, хорошенько запомнив место, чтобы ночью вернуться за ним.
— О! — вскричали оба.
— Таким образом, теперь, когда ночь уже настала…
И Баньер сделал двум грекам знак, рассчитанный на взаимопонимание, а они, ошеломленные, переглянулись между собой. Они никогда еще не встречали глупости, подобной глупости этого драгуна: его один раз обобрали до нитки, и вот ему уже не терпится быть обобранным вторично.
— Ну, что? — сказал Баньер. — Теперь вы понимаете?..
— Нет, еще не вполне, — обронил маркиз.
— А уж коли господин маркиз не вполне понимает, — подхватил торговец, — вам должно быть ясно, что я вовсе ничего не понял.
— Так вот, вы пойдете со мной!
— Охотно.
— С фонарем? — Да.
— Но для чего вам сопровождающие?
— Ну, во-первых, потому, что вы знаете эту местность лучше меня и поможете мне не заплутаться; во-вторых, потому, что я не люблю по ночам блуждать в одиночестве, и, наконец, потому, что, увидев, как я ночью один выхожу с фонарем из его гостиницы, здешний хозяин может забеспокоиться, у него зародятся подозрения… Он, кажется, уже и так довольно озадачен тем, что я из драгуна превратился… в то, во что превратился.
— Хорошо, хорошо! Согласны! — вскричали эти двое. — Мы в вашем распоряжении.
— Тогда, — обратился Баньер к торговцу, — возьмите с собой палку, господин маркиз пускай захватит свою шпагу, а я — я вооружусь саблей.
— Да зачем все это?
— Ну, из страха перед грабителями, разумеется, ведь мешок с десятью тысячами ливров стоит того, чтобы его защищать.
— Это справедливо, — признали оба.
— А я? — спросила Марион. — Мне, значит, не придется ничего нести?
— Вы, госпожа маркиза, — начал Баньер, изображая нечто среднее между галантным кавалером и простофилей, — вы, ну, вы возьмете фонарь и будете освещать нам дорогу.
Каждый поступил так, как было условлено: Марион взяла фонарь, торговец вооружился палкой, маркиз нацепил свою шпагу, которую до того снял и положил на диван, чтобы с большим комфортом насладиться кофе, а Баньер, видимо, считая пояс и ножны бесполезной роскошью, просто сунул обнаженную саблю себе под мышку. Так вся компания вышла с постоялого двора, легкая на ногу, держа уши настороже и нос по ветру.
Марион, обеспокоенная и заинтригованная, полная восхищения перед хладнокровием Баньера, сгорала от любопытства: ей не терпелось посмотреть, каков будет исход дела. Она шагала впереди, исполняя со своим фонарем роль блуждающего огонька.
Баньер указывал, куда идти, и сам шел быстро; таким образом вскоре они оказались за пределами селения.
Было одиннадцать вечера; окрестности, погруженные в темноту, были мирны и безлюдны. Лишь вдали на горизонте мерцал какой-то запоздалый огонек, похожий на звездочку, да с фермы слышался лай собаки.
Справа от дороги, по которой они шли, тянулся тот самый знаменитый окаймленный ивами ров, отделявший ее от поля, при свете фонаря зеленевшего, словно пушистый изумрудный ковер.
Так они прошагали что-то около четверти льё. Тут Баньер остановился и, казалось, узнал место.
— Это здесь, — объявил он. — Госпожа маркиза, дайте мне руку и перепрыгните через ров.
У Марион было искушение ответить, что ей случалось перепрыгивать через другие рвы, куда побольше этого, но ей нравилось касаться руки Баньера, и она, милое создание, охотно оперлась на нее, чтобы перескочить ров.
Маркиз делла Торра широко шагнул своими длинными ногами и оказался по другую сторону.
Торговец же сделал слабый и слишком короткий прыжок, а потому упал на скользкий откос, оступился и на животе сполз вниз до самого дна.
Так как ни маркиз, ни Баньер не потрудились помочь бедняге, ему пришлось самому выбираться из этой ловушки.
Ему это удалось без иных потерь, кроме палки, которую, падая, он уронил в журчащий на дне рва ручеек, и тот унес ее.
В это время Баньер остановился, и они с маркизом и Марион составили группу, к которой присоединился торговец, весь от пояса до подошв покрытый водяными струйками.
— Ну, что дальше? — поинтересовался маркиз, когда все оказались в сборе.
— Что дальше? — переспросил Баньер.
— Где то, за чем мы пришли? — проявлял настойчивость маркиз.
— То, за чем мы пришли?
— Ну да, то, что вы потеряли, где оно, наконец?
— То, что я потерял, здесь, — отчеканил Баньер, — здесь, у вас в кармане, и вы мне это возвратите сию же минуту.
— О чем вы? — вскричал ошеломленный маркиз.
— О! — простонал торговец.
— Не стоит кричать, — продолжал Баньер. — Вы не маркиз, вы не капитан, вас не зовут делла Торра: вы грек, шулер, вор.
— Я?
— Да, вы! Я весь вечер смотрел, как вы мне подтасовывали карты.
— Ах, негодник!
— Ну, довольно болтовни: у вас шпага, у меня сабля, так обнажим их, да поживее, если не хотите, чтобы я убил вас прежде, чем вы успеете ее вынуть, впрочем мне это в высшей степени безразлично, потому что я так или иначе убью вас.
Торговец хотел прийти на помощь товарищу и за неимением своей уплывшей палки, в одиночестве удалявшейся в сторону селения, вытащил из кармана нож, но Баньер сделал выпад и так свирепо полоснул его своим клинком, что рассек все его серо-коричневые одеяния, вспоров их от чулок до самого плеча.
Не стремясь получить остальное из того, что причиталось ему по счету, торговец со всех ног бросился к дому,, издавая стоны, доказывающие, что подкладка его камзола тоже была задета.
Что касается маркиза, то он, казалось, врос в землю, бледный и трепещущий, уже и не помышляя о том, чтобы вытащить из ножен свою шпагу.
— Ну-ну, — сказал Баньер, — приступим же к делу. Раз мы не деремся, опорожним наши карманы.
Марион присутствовала при всем этом, объятая ужасом, но также и восхищением: то, что драгун восторжествовал над капитаном, пленило ее, она смеялась, вскрикивала, топала ногами.
Просто невероятно, насколько женщине свойственно предпочитать мужчину, с которым она только вчера познакомилась, тому, с кем она близка давно!
Что означает это: то ли женщина так непостоянна, то ли мужчина ничего не выигрывает от ее близкого с ним знакомства?
Как бы то ни было, маркиз, приведенный в неистовство оскорблениями Баньера и выходками Марион, сделал над собой отчаянное усилие и шпагу все же выхватил.
Но его трясущаяся рука совсем не отличалась силой; крепким клинком своей сабли Баньер отразил выпад и выбил шпагу из ладони маркиза.
Подумав, что ему приходит конец, маркиз упал на колени.
Но у Баньера было доброе сердце: он ограничился тем, что отделал маркиза саблей плашмя, а затем перешел к главному: принялся обшаривать его карманы.
Но сколько бы он ни прощупывал, ни выворачивал эти злополучные карманы, из шестидесяти луидоров, которые. у него только что уворовали под видом игры, Баньер обнаружил разве что две или три монеты.
— Ах! — вскричала огорченная Марион. — Если бы я; знала, что вы ищете именно это!
— Так что было бы? — буркнул Баньер, продолжая безуспешно обыскивать капитана.
— Ну, я бы вам сказала, что вся казна хранится у торговца.
— Ах, черт возьми!.. — возопил Баньер, задыхаясь от ярости.
Затем, поскольку наш герой быстро принимал решения, он крикнул:
— Бежим! Скорее, мы настигнем его раньше, чем он доберется до гостиницы!
— Да, да, бежим, — сказала Марион, которая тоже на что-то решилась и теперь действовала заодно с Баньером, — может, еще и догоним.
И Баньер, вместо постскриптума добавив маркизу еще парочку сабельных ударов плашмя, чтобы уж отплатить сполна, со всех ног пустился в направлении постоялого двора.
Марион, ухватившись за его руку, бежала рядом, легкая, словно Аталанта. Маркиз был вне себя, раздавленный горем и стыдом при виде Марион, так явно ликующей по поводу его поражения и ставшей сообщницей этого незнакомца. Крик, вырвавшийся у него, весьма походил на рычание. Он попытался броситься вслед за беглянкой, но Баньер резко обернулся, и негодяй застыл на месте.
Баньер, угадав его намерения, сделал шаг ему навстречу.
Но тот повернул назад и обратился в бегство.
Баньер же возобновил свой бег: он рассчитывал, что коротенькие ножки торговца дадут ему возможность догнать его, однако ножки от страха удлинились, и Баньеру не удалось настигнуть беглеца; добежав до постоялого двора, он обнаружил, что тот успел скрыться, оставив комнату пустой.
Подобно Бильбоке, он спас кассу.
Баньер кинулся в конюшню, надеясь, что тот хотя бы о лошади не вспомнил. Но с памятью у торговца все было в порядке, и, несмотря на ущерб, нанесенный его наряду и здоровью, он сумел взгромоздить седло на спину лошади, накинуть поводья на ее шею и ускакать во весь опор.
Итак, Баньеру не осталось решительно ничего, кроме двух луидоров да Марион.
Для бедного юноши было весьма прискорбно убедиться в том, какая неприятность постигла его, но коль скоро беда непоправима, надо противопоставить немилостям фортуны отвагу и стойкость. Баньер призвал хозяина гостиницы и принялся рассказывать ему свою историю; следствием такой откровенности явилось то, что хозяин потребовал от него, причем немедленно, платы за обед не только свой, но и троих сотрапезников, и Баньер уступил этим настояниям почти без спора, столь мало было в нем желания разбираться с местными властями.
Так от двух луидоров осталось восемь экю. Осталась и Марион, полная страсти и очарования; будь Олимпия забыта, Марион в любых других обстоятельствах могла бы послужить достаточным утешением.
Но в сердце Баньера не осталось места для другой любви, а потому, видя это бедное дитя в слезах, глядящее на него, с мольбой сложив руки, он сказал ей так:
— Увы, моя прелесть! К несчастью, вы имеете дело с человеком, чьи сердце и кошелек равно опустошены! Я никогда не забуду вашего доброго ко мне расположения, но не могу оскорбить вас, предложив вам меньше того, чего вы стоите. Послушайте, вы достаточно хороши собой, чтобы знать, что такое любовь. Так вот, я до безумия люблю женщину, в погоню за которой пустился, женщину, которая сделала меня дезертиром дважды: в первый раз я бежал за ней от иезуитов, теперь — от драгунов. Я вполне сознаю, что ради меня вы покинули этого проходимца-маркиза, и это надо учитывать, однако, если рассудить в общем и целом, возможно, я даже оказал вам услугу. Еще немного, и он бы вас вконец опозорил, вы бы погибли или, по меньшей мере, угодили за решетку. Итак, если угодно, мы здесь и расстанемся, моя милая Марион.
Ответом был продолжительный вздох, и Марион, поглядев на Баньера, пролепетала:
— Как? Прямо сейчас? Глубокой ночью?
И так нежно она произнесла эти слова, что сердце нашего героя смягчилось.
Он смотрел на нее, печально качая головой.
— Без денег, без приюта, — прибавила она совсем тихо. Тут она опустила голову, и Баньер безотчетно почувствовал, что глаза ее наполняются слезами.
— У меня восемь экю, — сказал он. — Вот, возьмите шесть.
— Но коль скоро ночлег уже оплачен, — промолвила Марион, — отчего бы не воспользоваться этим, сударь?
Эта женщина была великой искусительницей, настоящей сиреной: против сладостных полутонов ее голоса не устоял бы и сам хитроумный Одиссей; тем меньше причин для этого было у Баньера, никогда не имевшего претензий соперничать с царем Итаки по части благоразумия.
Тем не менее история умалчивает о том, исполнил ли Баньер ее совет в точном его значении. История равным образом молчит и о том, как он распростился с этой случайной подругой; несомненно лишь одно: следующее утро Марион встретила на постоялом дворе совсем одна.
Бедняжка, она заслуживала лучшей участи! Такие способны стать сущими ангелами в чьей-нибудь жизни, явись они вовремя и останься там для них незахваченное место в момент, когда обнаруживается их любовь.
XLIII. БАНЬЕР В ПАРИЖЕ
В своей бархатной куртке шоколадного цвета, канифасовых кюлотах и домашних туфлях Баньер, как легко себе представить, был обречен производить самый поразительный эффект на больших дорогах, по которым он шагал; так, прохожий, увидев его, обычно застывал на месте и смотрел, как тот идет мимо, возобновляя свой путь лишь тогда, когда Баньер был уже далеко.